В ожидании дождя Лихэйн Деннис

— А я мешаю, — сказала Энджи.

— А я пью, — сказал Бубба и ткнул бутылкой в сторону доктора Борн. — Плеснуть?

Диана Борн затрясла головой и снова закрыла глаза, словно надеясь, что, когда она их откроет, мы исчезнем.

— Вы, — сказала она, — совершили взлом с проникновением. А это уголовно наказуемо.

— Вообще-то, — сказал я, — сам по себе взлом — это мелкое хулиганство.

— Ну да, — сказала Энджи. — Но вот проникновение — это уже ай-ай-ай.

— Да, — согласился Бубба и погрозил пальцем: — Ай-ай-ай…

Я поставил противень с индейкой на плиту.

— Но мы хотя бы с угощением.

— И с чипсами, — добавил Бубба.

— Ага, — кивнул я. — Чипсы искупают и взлом, и проникновение.

Диана Борн взглянула на видеокассету, лежащую у ее ног, и подняла ладонь:

— И что мы теперь будем делать?

Я взглянул на Буббу. Тот вопросительно уставился на Энджи. Энджи, в свою очередь, уставилась на Диану Борн. Диана Борн посмотрела на меня.

— Теперь мы будем есть, — сказал я.

Диана Борн даже помогла мне нарезать индейку и показала, где у нее хранится посуда; если бы мы сами ее искали, нам пришлось бы перевернуть вверх дном всю кухню.

Когда мы расселись за столом из полированной меди, лицо Дианы Борн вновь обрело краски. Она налила себе бокал белого вина и, садясь за стол, прихватила бутылку с собой.

Бубба затребовал себе ножки и крылышки, поэтому мы довольствовались белым мясом, церемонно передавая друг другу миски с бобами и картофелем; намазывая хлеб маслом, мы церемонно отставляли в сторону мизинец.

— Итак, — сказал я, пытаясь перекрыть оглушительный треск, с каким Бубба отрывал зубами от костей кусок мяса размером с малолитражку. — Я слышал, что у вас больше нет секретаря, доктор.

Она отпила вина.

— К сожалению, да. — Она откусила крохотный кусочек индейки и еще раз приложилась к бокалу.

— Полицейские с вами разговаривали? — спросила Энджи.

Она кивнула:

— Насколько я понимаю, мое имя они узнали от вас.

— Что вы им рассказали?

— Я сказала им, что Майлз был ценным сотрудником, но о его личной жизни я практически ничего не знала.

— Ага, — сказала Энджи и отпила пива, которым наполнила один из винных бокалов Дианы Борн. — А вы упомянули о том, что Майлз Ловелл звонил вам за полчаса до того, как на него напали?

Диана Борн и бровью не повела. Она улыбнулась над бокалом и сделала аккуратный глоток.

— Нет, боюсь, это мне в голову не пришло.

Бубба налил себе в тарелку галлон соуса, высыпал сверху полсолонки и сказал:

— Ну ты и алкашка.

Бледное лицо Дианы Борн приобрело оттенок бильярдного шара.

— Прошу прощения?

Бубба ткнул вилкой в сторону винной бутылки:

— Алкашка ты, говорю. Пьешь вроде бы по чуть-чуть, а вылакала будь здоров сколько.

— Я нервничаю.

Бубба улыбнулся ей заговорщической акульей улыбкой:

— Ну да, сестричка, ну да. Я алкашей насквозь вижу.

Он глотнул из бутылки «Абсолюта» и посмотрел на меня:

— Запри ее в комнате. Максимум полтора суток, и она на стену полезет. Готова будет за бухло у бабуина отсосать.

Пока Бубба говорил, я наблюдал за Дианой Борн. Видеокассета не вывела ее из равновесия, как и наша осведомленность о ее телефонном разговоре с Майлзом. Даже тот факт, что мы вломились к ней в дом, не слишком ее шокировал. Но слова Буббы заставили ее судорожно дернуться. Я увидел, как у нее мелко задрожали пальцы.

— Не боись, — сказал Бубба, склоняясь над тарелкой; вилка и нож нависали над ней, как два готовых ринуться вниз коршуна. — Уважаю баб, которые любят жахнуть пузырек-другой. И пленочка твоя мне понравилась. Нимфоманки, лесбиянки, все дела… Зашибись, какое кино.

Бубба вернулся к еде, и какое-то время единственными звуками, нарушавшими тишину комнаты, были его чавканье и хруст птичьих костей.

— Насчет видеозаписи, — сказал я.

Диана Борн оторвала взгляд от Буббы и залпом осушила свой бокал. Снова наполнив его до половины, она посмотрела на меня; растерянность, вызванную словами Буббы, сменило на ее лице горделивое выражение.

— Ты злишься на меня, Патрик?

— Нет.

Она откусила еще кусочек индейки.

— Я думала, что ты принял смерть Карен Николс близко к сердцу, Патрик.

Я улыбнулся:

— Классический метод допроса, Диана. Мои поздравления.

— Что именно? — Она широко распахнула невинные глаза.

— Обращаться к собеседнику на «ты» и как можно чаще называть его по имени. Смутить его и навязать фальшивую атмосферу доверительности.

— Искренне сожалею.

— Да ничего подобного.

— Ну, может, и не искренне, но…

— Доктор, — сказала Энджи, — вы на этой записи трахаетесь и с Карен Николс, и с Майлзом Ловеллом. Не желаете объясниться?

Она повернула голову и спокойно посмотрела на Энджи:

— Тебя это возбудило, Энджи?

— Не особенно, Диана.

— Это вызвало у тебя чувство отвращения?

— Не особенно, Диана.

Бубба оторвался от второй индюшачьей ноги:

— Зато у меня, сестричка, встал в полный рост. Учти на будущее.

Она проигнорировала его реплику, хотя у нее по горлу снова пробежала волна дрожи.

— Ну же, Энджи! Неужели у тебя никогда не возникало желания поэкспериментировать с другой женщиной?

Энджи отпила пива.

— Если бы и возникло, доктор, то я бы выбрала кого-нибудь посимпатичней. Такая уж я материалистка.

— Ага, — сказал Бубба. — Надо бы тебе чуток отъесться, док.

Диана Борн снова повернулась ко мне, но теперь уверенности и спокойствия в ее глазах поубавилось.

— А тебе, Патрик? Тебе понравилось то, что ты увидел?

— Это где вы с Карен и Майлзом?

Она кивнула.

Я пожал плечами:

— Вся проблема в освещении. По правде сказать, я предпочитаю порнуху в более профессиональном исполнении.

— И про волосатую жопу не забудь, — напомнил мне Бубба.

— Действительно, Эберт. — Я улыбнулся Диане Борн: — У Ловелла была волосатая жопа. А нам это не по нраву. Доктор, кто снимал это видео?

Она отпила еще вина. Все ее попытки залезть к нам в душу встречали стойкий отпор в виде издевательских шуточек. Если бы она имела дело с каждым из нас поодиночке, то у нее еще, возможно, сохранялись шансы на успех, но, выступая командой, мы могли перехохмить братьев Маркс, «Трех балбесов» и Нила Саймона вместе взятых.

— Доктор? — сказал я.

— Камера была установлена на треноге. Мы снимали сами себя.

Я мотнул головой:

— Не пойдет. Съемка велась с четырех разных углов. Не думаю, что кто-то из вас троих вставал, чтобы передвинуть камеру.

— А может, мы…

— Кроме того, там видна тень, — добавила Энджи. — Тень мужчины, Диана. На восточной стене. Во время прелюдии.

Диана Борн захлопнула рот и потянулась за бокалом.

— Диана, мы способны тебя изничтожить, — сказал я. — И ты об этом знаешь. Так что хорош вешать нам лапшу на уши. Кто снимал? Блондин?

Ее глаза метнулись вверх и так же стремительно опустились вниз.

— Кто он? — не отставал я. — Мы знаем, что это он изувечил Ловелла. Мы знаем, что росту в нем шесть футов два дюйма, он весит около ста девяноста фунтов, хорошо одевается и любит насвистывать при ходьбе. Мы знаем, что он вместе с Карен Николс и Майлзом Ловеллом бывал в мотеле «Холли Мартенс Инн». Мы можем вернуться туда и задать еще пару-тройку вопросов. Уверен, что и тебя там вспомнят. Все, что нам нужно, — это его имя.

Она затрясла головой.

— Диана, ты не в том положении, чтобы торговаться.

Она затрясла головой еще сильнее и снова залпом осушила бокал.

— Я ни при каких обстоятельствах не буду обсуждать этого человека.

— У тебя нет выбора.

— У меня есть выбор, Патрик. Может быть, не самый легкий, но есть. Я никогда не пойду против этого человека. Никогда. Если полиция будет спрашивать меня о нем, я буду отрицать его существование. — Она трясущейся рукой опрокинула в бокал остатки вина из бутылки. — Вы даже не представляете себе, на что способен этот человек.

— Почему же, — сказал я. — Очень хорошо представляем. Это ведь мы нашли Ловелла.

— С Ловеллом он действовал спонтанно, — с горькой усмешкой произнесла она. — Видели бы вы, на что он способен, когда у него есть время все спланировать.

— Карен Николс? — спросила Энджи. — Вот на такое он способен?

Диана Борн посмотрела на Энджи, и ее горькая усмешка превратилась в презрительную.

— Карен была слабой. В следующий раз он выберет кого-нибудь посильнее. Из другой весовой категории. — Она улыбнулась Энджи невыразительной надменной улыбкой, которую Энджи стерла с ее лица, влепив ей пощечину.

Бокал выпал из пальцев Дианы Борн и со звоном разбился о блюдо с индейкой. На левой щеке и ухе доктора расплывалось красное пятно, формой напоминавшее стейк из лосося.

— Черт, — сказал я, — так хотелось забрать с собой остатки.

— Не заблуждайся на наш счет, тварь, — сказала Энджи. — Тот факт, что ты женщина, не остановит нас перед рукоприкладством.

— Да и не только рукоприкладством, — сказал Бубба.

Диана Борн взглянула на осколки бокала, усыпавшие блюдо с нарезанным белым мясом. Вино собиралось лужицами в неровностях на поверхности стола.

Она ткнула большим пальцем в сторону Буббы:

— Вот он может меня пытать и даже изнасиловать. А у тебя, Патрик, для этого кишка тонка.

— Моя кишка будет чувствовать себя замечательно, если я выйду прогуляться, — сказал я, — а вернусь, когда все будет кончено.

Она вздохнула и откинулась на спинку стула:

— Ну тогда приступайте. Потому что я этого человека вам не выдам.

— Из любви или из страха? — спросил я.

— И из того и из другого. Он воплощает собой и то и другое, Патрик. Как все достойные создания.

— Психиатром тебе больше не работать, — сказал я. — Ты же ведь это понимаешь?

Она покачала головой:

— Не думаю. Сольете эту запись хоть кому-нибудь, я пойду в полицию и заявлю, что вы трое вломились ко мне в дом.

Энджи засмеялась.

Диана Борн посмотрела на нее:

— Вы же действительно ко мне вломились.

— Хотелось бы послушать, как вы будете объяснять все это. — Энджи повела рукой над столом.

— Офицер, они тут готовили! — сказал я.

— Индейку начиняли! — сказала Энджи.

— И как вы на это реагировали, мэм?

— Я помогла нарезать птицу, — сказала Энджи. — И разумеется, показала, где у меня лежат тарелки.

— И какое мясо вы предпочли, белое или темное?

Диана Борн опустила голову и потрясла ею.

— Последний шанс, — сказал я.

Не поднимая головы, она тряхнула ею еще раз.

Я отодвинул свой стул от стола и поднял вверх видеокассету.

— Мы сделаем копии и разошлем их каждому психиатру и психологу, чьи адреса есть в справочнике.

— И в газеты, — добавила Энджи.

— О да, обязательно, — подтвердил я. — Они от радости из штанов повыпрыгивают.

Она подняла голову. В глазах ее блеснули слезы. Когда она заговорила, голос ее дрожал:

— Вы лишите меня работы?

— Вы лишили ее жизни, — сказал я. — Ты сама-то эту запись смотрела? В глаза ей не заглядывала? А, Диана? В них не было ничего, кроме ненависти к себе. И это твоих рук дело. Твоих. Майлза. И этого блондина.

— Это был эксперимент, — сдавленным голосом сказала она. — Просто одна идея. Я никогда не думала, что она покончит с собой.

— А он думал, — сказал я. — Блондин. Так ведь?

Она кивнула.

— Назови мне его имя.

Она затрясла головой так яростно, что слезы закапали на стол.

Я поднял видеокассету:

— Или его имя, или твоя репутация и карьера.

Она по-прежнему мотала головой, хотя уже не так яростно.

Мы собрали свои вещи и достали из холодильника оставшееся пиво. Бубба нашел пакет и запихнул в него остатки начинки и картофеля; во второй такой же он упаковал недоеденную индейку.

— Ты чего делаешь? — спросил я. — Там же осколки.

Он посмотрел на меня как на аутиста:

— Я их вытащу.

Мы прошли обратно в столовую. Диана Борн немигающим взглядом смотрела на собственное отражение в медной поверхности стола. Локти ее покоились на столешнице, а ладони сжимали голову.

Когда мы добрались до прихожей, она сказала:

— Не советую вам с ним связываться.

Я обернулся и посмотрел в ее пустые глаза. Она как будто на глазах постарела. Мне ничего не стоило представить себе, какой она станет через сорок лет, — в доме престарелых, одна, доживает свои дни, потерянно блуждая в горьком дыму воспоминаний.

— Это мне решать, — сказал я.

— Он тебя уничтожит. Или того, кого ты любишь. Просто от скуки.

— Его имя, доктор.

Она прикурила сигарету и шумно выдохнула дым. Сжала бледные губы и мотнула головой.

Я двинулся к двери, но Энджи меня остановила. Воздев кверху палец, она вперила взгляд в Диану Борн и замерла.

— Вы как ледяная, — сказала она. — Так ведь, доктор?

Тусклые глаза Дианы Борн следили за струйкой дыма.

— Ну то есть настоящая Снежная королева. — Энджи положила руки на спинку стула и слегка наклонилась вперед. — Вы никогда не теряете самообладания и никогда не даете воли чувствам.

Диана Борн затянулась сигаретой. Курящая статуя. Она вела себя так, как будто нас в комнате больше не было.

— Но один раз вы дали слабину, — сказала Энджи.

Диана Борн моргнула.

Энджи взглянула на меня:

— У нее в кабинете, помнишь? Когда мы в первый раз с ней разговаривали.

Диана Борн стряхнула пепел мимо пепельницы.

— Не тогда, когда мы говорили о Карен. И не тогда, когда мы говорили о Майлзе. Припоминаешь, Диана?

Диана Борн подняла покрасневшие глаза. Они глядели на нас со злобой.

— А тогда, когда мы говорили об Уэсли Доу.

Диана Борн прочистила горло:

— Убирайтесь вон из моего дома.

Энджи улыбнулась:

— Уэсли Доу, который убил свою младшую сестру. Который…

— Он не убивал ее, — сказала она. — Уясните это себе. Уэсли там и близко не было. Но обвинили в этом его. Он был…

— Это ведь он, да? — Энджи улыбнулась еще шире. — Это ведь его вы прикрываете. И блондин на болоте — это тоже он. Уэсли Доу.

Она молча смотрела на дым сигареты.

— Почему он решил уничтожить Карен?

Она покачала головой:

— Имя вы узнали, мистер Кензи. Больше я вам ничего не скажу. Но и он уже знает, кто вы такой. — Она обернула ко мне безжизненный взгляд своих бесцветных глаз. — И ты ему не нравишься, Патрик. Он считает, что ты лезешь не в свое дело. Он считает, что тебе следовало остановиться, когда было доказано, что Карен покончила с собой. — Она протянула руку: — Кассету.

— Нет.

Она уронила руку.

— Я сказала вам все, что вы хотели знать.

— Я вытянула это из вас клещами, — сказала Энджи. — А это не одно и то же.

Я сказал:

— Вы же знаток человеческих душ, доктор. Вот и разберитесь в себе. Что для вас важнее — репутация или карьера?

— Не понимаю…

— Выбирайте, — резко сказал я.

Она стиснула челюсти и прошипела, не разжимая зубов:

— Репутация.

Я кивнул:

— Ну, пусть будет репутация.

Она чуть расслабилась. Глубоко затянулась и непонимающе уставилась на меня:

— В чем уловка?

— Карьере вашей конец.

— Не в ваших силах положить конец моей карьере.

— А я и не собираюсь этого делать. Вы все сделаете сами.

Она засмеялась, но ее смех звучал нервно.

— Не переоценивайте себя, мистер Кензи. У меня нет намерения…

— Завтра вы закроете свой кабинет, — сказал я, — перенаправите пациентов другим докторам и больше никогда не будете практиковать в этом штате.

— Ха! — хмыкнула она — слишком громко и слишком нервно.

— Поступите так, доктор, и сохраните свою репутацию. Может, будете книжки писать или вести какое-нибудь ток-шоу. Но один на один с пациентом вы больше никогда работать не будете.

— Или? — спросила она.

Я поднял вверх видеокассету: