В ожидании дождя Лихэйн Деннис

24

В понедельник мы взялись за работу всерьез. Энджи планировала потратить день на то, чтобы связаться со своим приятелем из Питсбурга, работавшим в налоговой службе, и попытаться через него выяснить всю подноготную о том, в каком состоянии пребывали финансы Уэсли Доу до того, как он исчез; Бубба пообещал сделать то же самое, обратившись за информацией к знакомому из Массачусетского финансового управления, хотя и не был уверен, что тот ему поможет, — вроде бы у него на работе были какие-то трудности.

Я отправился в офис, засел за компьютер и принялся шерстить в Сети телефонные книги и прочие базы данных. Раз за разом я вводил слова «Уэсли Доу» в строку поиска и получал в ответ: «ничего не найдено», «ничего не найдено», «ничего не найдено»…

Приятель Энджи весь вечер тянул резину. Бубба вообще не имел привычки докладывать, как у него движется расследование. Наконец, поняв, что больше не высижу в четырех стенах ни минуты, я отправился в центр, в городской архив, — поискать хоть что-нибудь о Наоми Доу.

Ни свидетельство о рождении, ни свидетельство о смерти не вызывали никаких подозрений, но перед уходом из здания мэрии я на всякий случай переписал все данные в блокнот, который сунул к себе в задний карман.

Не успел я выйти на площадь, как ко мне подошли два здоровенных мужика — оба плешивые, оба в «авиаторах» и гавайских рубахах навыпуск. Подошли и притиснулись с двух сторон, зажав меня в «коробочку».

— Пошли прогуляемся, — сказал тот, что пристроился справа.

— Клево, — сказал я. — А если в парк пойдем, ты и мороженое мне купишь?

— Шутник, — пробурчал тот, что был слева.

— Ага, — подхватил другой. — Просто Джей Лено,[15] мать его.

Мы двинулись через площадь к Кембридж-стрит, заставив подняться в воздух небольшую стаю голубей. Оба моих конвоира надсадно дышали, из чего я вывел, что пешие прогулки в привычный распорядок дня у них не входили.

На улице было жарко, но у меня по спине пробежал холодок озноба — на Кембридж-стрит я заметил темно-розовый «линкольн», занимавший сразу два парковочных места. Этот же «линкольн» я видел в субботу на подъездной дорожке возле дома Стиви Замбуки.

— Стиви поболтать захотелось, — сказал я. — Как мило.

— Что-то у нашего шутника голосок дрожит, — сказал мужик справа.

— Может, ему уже шутить расхотелось? — предположил другой и неожиданно быстрым для человека его комплекции движением руки скользнул ко мне под рубашку и вытащил мой пистолет.

— Не беспокойся, — сказал он мне. — Я за ним присмотрю.

При нашем приближении задняя дверца «линкольна» распахнулась. Из нее вышел тощий молодой парень, жестом пригласивший меня в автомобиль.

Я мог бы заартачиться, но зачем? Два качка у меня по бокам просто двинули бы мне по ребрам и все равно запихнули в машину. Тот факт, что на улице было полно народу, вряд ли бы их смутил.

Я решил, что буду вести себя с достоинством.

Забрался в машину. Качки захлопнули за мной двери. На соседнем сиденье сидел Стиви Замбука.

Передние сиденья пустовали. Судя по всему, водителем был один из качков.

Стиви Замбука сказал:

— Когда-нибудь этот старик помрет. Ему сейчас сколько? Восемьдесят четыре, да?

Я кивнул.

— Когда он помрет, я слетаю на похороны, отдам ему последние почести, а потом вернусь и переломаю тебе все кости, Кензи. Будь готов к этому дню, потому что он обязательно настанет.

— Хорошо.

— Хорошо? — Он улыбнулся. — Думаешь, ты такой крутой, да?

Я промолчал.

— Да ты никто. Но пока пусть будет по-твоему. — Он швырнул мне на колени коричневый бумажный пакет. — Здесь восемь штук. Он заплатил мне десять. Чтобы я тебя пугнул.

— Значит, ты с ним и раньше дела вел?

— Нет. Это была одноразовая работа. Десять штук за то, чтобы ты к нему не лез. До прошлой пятницы я его и в глаза не видал. Он вышел на одного из моих людей и сделал предложение.

— Это он тебя надоумил приплести сюда Буббу?

Стиви потер подбородок.

— Вообще-то да. Он много о тебе знает, Кензи. Очень много. И ты ему не нравишься. Совсем не нравишься, мать твою. Совсем.

— А тебе о нем что известно? Где живет, где работает. Что-нибудь в этом роде?

Стиви покачал головой:

— Ничего. За него поручился мой знакомый из Канзас-Сити. Сказал, с ним можно иметь дело.

— Из Канзас-Сити?

Стиви посмотрел мне в глаза:

— Да, из Канзас-Сити. А в чем проблема?

Я пожал плечами:

— Странно как-то.

— Да мне в общем-то по фигу. Увидишь его, отдай ему эти восемь штук и скажи, что две я оставил себе. В уплату за нервотрепку.

— С чего ты взял, что я с ним увижусь?

— У него на тебя зуб, Кензи. Большой и острый. Он то и дело повторял, что ты суешься куда не надо. Винсент Патрисо может приказать мне, но не может приказать ему. А он хочет твоей смерти.

— Нет. Он хочет, чтобы я сам захотел умереть.

Стиви хмыкнул:

— Может, ты и прав. Он, конечно, парень умный. И говорит как по писаному. Но при всех его мозгах есть в нем гниль какая-то. Лично я думаю, что у него в башке черти хороводы водят. — Он засмеялся и хлопнул меня по колену: — И ты его разозлил. Красота, а? — Он нажал кнопку на панели и разблокировал двери. — До скорого, Кензи.

— Увидимся, Стиви.

Я открыл дверь и прищурился от солнца.

— Обязательно увидимся, — произнес Стиви мне в спину. — После похорон старика. Не сомневайся.

Один из качков протянул мне мой пистолет:

— Держи, шутник. Да смотри, ногу себе не прострели.

Я шел через площадь, направляясь к оставленной на парковке машине, когда у меня зазвонил мобильник.

Я понял, кто это, еще до того, как ответил на вызов:

— Алло!

— Патрик, дружище, как дела?

— Неплохо, Уэс. А у тебя?

— Нормально. Слушай, Патрик…

— Да, Уэс?

— Когда дойдешь до парковки, будь любезен, поднимись на крышу.

— Ты будешь меня там ждать?

— И захвати конверт, который тебе дал дон Макаронник.

— Разумеется.

— И не звони в полицию, не трать понапрасну время. У них на меня ничего нет.

Он бросил трубку.

Я дошел до здания парковки, укрылся в его тени, уверенный, что меня не видно ни с крыши, ни изнутри, и только тогда набрал номер Энджи.

— Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до площади Хэймаркет?

— Ты что, забыл, как я вожу?

— Значит, минут пять, — сказал я. — Я буду на крыше парковки, в начале Нью-Садбери-стрит. Знаешь, где это?

— Ага.

Я огляделся.

— Эндж, мне нужна его фотография.

— А он будет на крыше? И как, по-твоему, я его щелкну? Все соседние здания ниже.

Я уже приметил подходящее строение:

— Тут есть магазин. Торгует антиквариатом. В самом конце Френд-стрит. Влезь на крышу.

— Как?

— Не знаю. Но больше неоткуда. Ты же не полезешь на эстакаду.

— Ладно, ладно. Выезжаю.

Она положила трубку, а я поднялся по лестнице на восемь этажей наверх. В холодном и сыром лестничном колодце воняло мочой.

Он стоял, перегнувшись через ограждение, и изучал взглядом площадь перед мэрией, Фэнл-холл и выделявшиеся на общем фоне своей высотой здания делового квартала на пересечении Конгресс-стрит со Стейт-стрит. На секунду меня охватило искушение подскочить к нему, перекинуть его ноги через ограждение и слушать, какие звуки он станет издавать, летя вниз, пока, несколько раз перекувыркнувшись в воздухе, не шмякнется об асфальт. Если мне повезет, его смерть сочтут самоубийством. А его душа — если допустить, что у него есть душа, — будет давиться собственной желчью на всем долгом пути в ад, оценив горькую иронию судьбы.

Я был от него в добрых пятнадцати ярдах, когда он обернулся. Улыбнулся:

— Соблазнительно, не правда ли?

— Что именно?

— Скинуть меня с крыши.

— Есть немного.

— Но полиция быстро определит, что последний звонок, который я сделал со своего мобильника, был на твой номер, установит источник сигнала и узнает, что за шесть-семь минут до моей смерти ты находился в этом же квартале.

— И это обломает мне весь кайф, — согласился я. — Как пить дать. — Я вытащил из-за пояса пистолет. — На колени, Уэс.

— Ты серьезно?

— Руки за голову. И переплети пальцы.

Он засмеялся:

— Или что? Ты меня застрелишь?

Я был в десяти футах от него.

— Нет. Я разобью тебе нос в лепешку. Устраивает тебя такая перспектива?

Он скривился, посмотрел на свои льняные брюки и перевел взгляд на грязный пол под ногами.

— Давай я просто подниму руки. А ты меня обыщешь. Не хочется пачкаться.

— Хорошо, — сказал я, — почему бы и нет? — Я пнул его под левое колено, и он упал.

— Зря ты это сделал. — Он посмотрел на меня. Кровь прихлынула к его щекам.

— У-у-у, — сказал я. — Уэсли разозлился.

— Ты даже не представляешь насколько.

— Слышь, псих! Руки за голову, быстро!

Он повиновался.

— Сплети пальцы.

Он повиновался.

Я провел руками по его груди под черной шелковой рубашкой, ощупал талию, бедра и щиколотки. Несмотря на летнюю жару, на руках у него были черные перчатки для гольфа, но они обтягивали его кисти так плотно, что под ними не удалось бы спрятать даже бритву, поэтому их я не трогал.

— Самое смешное, Патрик, — сказал он, пока я его обыскивал, — что ты можешь лапать меня сколько хочешь, но все равно не посмеешь меня и пальцем коснуться.

— Майлз Ловелл, — сказал я. — Дэвид Веттерау.

— И у тебя есть доказательства, что я связан с этими печальными происшествиями?

Нет. Сукин сын.

Я сказал:

— Твоя сводная сестра, Уэсли.

— Как я слышал, она покончила с собой.

— Я могу доказать, что ты бывал в мотеле «Холли Мартенс».

— Где оказывал помощь и поддержку своей сестре, страдавшей от клинической депрессии? Ты это имеешь в виду?

Я закончил обыск и отступил назад. Он был прав. У меня на него ничего не было.

Он посмотрел на меня через плечо.

— О, — сказал он. — Ты все?

Он расплел пальцы. Встал и принялся отряхивать колени. На брюках у него, в тех местах, где он приложился к разогретому солнцем гудрону, темнели два овала.

— Я пришлю тебе счет, — сказал он.

— Будь любезен.

Он прислонился к стене, уставившись на меня, и я снова почувствовал, как в душе поднимается непреодолимое желание швырнуть его вниз. Просто чтобы услышать его вопль.

Впервые оказавшись с ним лицом к лицу, я почти физически ощутил ту невероятную смесь силы и злобы, что плащом окутывала его. В его лице странным образом сочетались угловатость линий и мягкость черт: рубленая челюсть под мясистыми губами; гладкая и нежная на вид кожа, обтягивающая выпирающие скулы, и ломаный рисунок бровей. Истинный ариец — светлые волосы, холодная синева безжалостных глаз и пухлый алый рот.

Пока я изучал его, он изучал меня, чуть склонив голову направо и прищурившись; в уголках его губ застыла ухмылка всезнайки.