Женщина со шрамом Джеймс Филлис
– Что ж, давайте уясним себе, что нам удалось узнать. В настоящий момент оставим мотив в покое. Бентон, начните вы, пожалуйста.
Кейт знала, что ее начальник всегда просит самого младшего члена группы начать обсуждение. Молчание Бентона по дороге сюда заставило ее предположить, что он уже потратил какое-то время на то, чтобы продумать, как лучше всего продолжить. Дэлглиш не указал четко, имел ли он в виду, что Бентону следует сделать обзор фактов или дать им свою оценку или же взять на себя и то, и другое. Однако неизменно бывало так, что, если А.Д. не давал четких указаний, Кейт делала и то, и другое, и такой взаимообмен, часто очень оживленный, был именно тем, что подразумевал Дэлглиш.
Бентон отпил из бокала глоток вина. Он успел обдумать то, что скажет на обсуждении, по дороге к Старому полицейскому коттеджу. Теперь он был лаконичен. Он изложил историю знакомства Роды Грэдвин с Чандлером-Пауэллом и его клиникой от появления мисс Грэдвин в консультативном кабинете на Харли-стрит 21 ноября до момента ее смерти. У нее был выбор: частное место в больнице Святой Анджелы в Лондоне или Шеверелл-Манор. Она выбрала Шеверелл-Манор, поначалу предварительно, и приезжала с ознакомительным визитом 27 ноября, когда дольше всех ее видела штатная работница Манора, Шарон Бейтман, показавшая ей сад. Это было довольно странно, поскольку в контакт с пациентами обычно вступали сотрудники, занимавшие более высокие должности, или один из двух хирургов и сестра Холланд.
В четверг, 13 декабря, после того как ее приняли мистер Чандлер-Пауэлл, сестра Холланд и миссис Френшам, она сразу поднялась к себе в номер. Все говорят, что она, по всей видимости, не волновалась, была совершенно спокойна, но не очень общительна. На следующее утро сестра Фрейзер, из вспомогательного медперсонала, отвела ее в операционную, где ее осмотрел анестезиолог, а затем ее прооперировали. Мистер Чандлер-Пауэлл утверждает, что операция была сложной, но прошла успешно. До четырех тридцати она находилась в реанимационной палате, а затем ее вернули в ее номер в крыле для пациентов. Она съела легкий ужин, и несколько раз ее навестила сестра Холланд, а в десять часов – мистер Чандлер-Пауэлл вместе с сестрой Холланд, и тогда она сказала, что готова ко сну. Она отказалась от снотворного. Сестра Холланд сообщила, что в последний раз она заходила посмотреть мисс Грэдвин в одиннадцать часов и увидела, что та спит. Она была убита – задушена руками, – по оценке доктора Гленистер, между одиннадцатью и половиной первого ночи.
Дэлглиш и Кейт слушали молча. Бентона вдруг охватил страх, что он слишком долго распространяется об очевидном. Он взглянул на Кейт, но, не получив ответа, продолжал:
– Нам сообщили о нескольких значительных событиях, случившихся в ту ночь. Единственной другой пациентке, находившейся на этаже, миссис Скеффингтон, не спалось, и она пошла в ванную. Возможно, ее разбудил шум лифта, который, как она говорит, она услышала в одиннадцать сорок. Из окна спальни она увидела свет, мелькавший среди Камней Шеверелла. Это случилось незадолго до полуночи. Свет ее напугал, и она позвонила помощнице повара, Кимберли Босток, попросив принести ей чайничек чаю. Вероятно, ей хотелось общения, каким бы кратким оно ни было, но не хотелось будить сестру Холланд, которая находилась в своем номере по соседству с ней.
– Разве не она сама сказала об этом, когда Дин и Кимберли принесли чай? – спросила Кейт.
– Такое впечатление, – ответил Бентон, – что она совершенно определенно предпочла Кимберли Босток сестре Холланд. Мне это кажется вполне резонным, сэр. Миссис Босток сомневалась, можно ли миссис Скеффингтон пить чай, раз наутро ей предстоит операция. Она знала, что должна проверить это у сестры Холланд. Оставив Дина ждать у дверей палаты миссис Скеффингтон, она постучалась к сестре и заглянула в ее гостиную.
– Она сказала, что услышала ссору, – вмешалась Кейт. – А Чандлер-Пауэлл говорит, они просто разговаривали. Что бы это ни было, Чандлер-Пауэлл явно понимает, что обеспечивает алиби себе и сестре Холланд. Естественно, это зависит от точного времени смерти мисс Грэдвин. Он утверждает, что не уверен, когда точно пришел к сестре Холланд, да и она странно колеблется в этом отношении. Не назвав точного времени своей встречи, они избежали распространенной ошибки: не предоставили алиби на реально установленное время смерти, что всегда вызывает подозрения, но и не остались вообще без алиби. Возможно, что к тому времени, как они оказались вместе, одним из них, или ими обоими, была убита Рода Грэдвин.
– Не можем ли мы, – спросил Бентон, – чуть более точно определить время смерти? Миссис Скеффингтон утверждает, что слышала, как лифт поехал вниз, когда она только проснулась, еще до того, как позвонила, чтобы принесли чай. Она сказала, это было в одиннадцать сорок. Лифт находится напротив комнат сестры Холланд; он современный и сравнительно тихий. Но мы проверили и убедились, что вполне возможно его расслышать, если нет других шумов.
– Но они были, – возразила Кейт. – По всей вероятности, ветер прошлой ночью задувал сильными порывами. Однако, если миссис Скеффингтон услышала лифт, почему же сестра Холланд его не слышала? Конечно, если они с Чандлером-Пауэллом находились в это время в спальне. И были слишком заняты ссорой. Или сексом, что не исключает ссоры. В любом случае у нас нет надежды, что Кимберли будет стойко держаться своих показаний.
Бентон продолжал, не комментируя ее слова:
– Если бы они были в гостиной, кто-то из них наверняка услышал бы Кимберли, когда она постучала в дверь, или увидел бы ее, когда она в дверь заглянула. Никто не признался, что в тот вечер в какое-то время пользовался лифтом, кроме Бостоков, принесших наверх чай. Если показания миссис Скеффингтон точны, представляется резонным считать временем смерти примерно одиннадцать тридцать. Взглянув на Дэлглиша, Бентон замолк, и слово взяла Кейт:
– Жалко, что она не могла быть более точной насчет времени, когда услышала лифт и когда увидела свет. Если между ними незначительный промежуток – более короткое время, например, чем необходимо, чтобы дойти от спустившегося лифта до камней, тогда в убийстве должны быть замешаны два человека. Убийца не может одновременно спускаться на лифте и освещать фонариком камни. Два человека. Может быть, две разные цели. А если имел место сговор, тогда двумя очевидными подозреваемыми становятся Уэстхоллы. Другим важным свидетельством является показание Дина Бостока о не запертой на засов двери в липовую аллею. На двери имеются два сейфовых замка, но Чандлер-Пауэлл настоятельно утверждает, что задвигает засов каждый вечер в одиннадцать часов, если не знает, что кто-то из домашних все еще в саду. Он совершенно уверен, что задвинул засов на двери, как обычно, и нашел его задвинутым на следующее утро. Первое, что он сделал, встав в шесть тридцать, было отключить систему защиты и проверить западную дверь, выходящую в липовую аллею.
Тут вмешался Бентон:
– И Дин Босток тоже проверил засов, когда встал в шесть. Есть ли возможность получить отпечатки с этого засова?
– Я бы сказала – никакой возможности, – откликнулась Кейт. – Чандлер-Пауэлл отодвигал засов, когда они с Маркусом Уэстхоллом вышли, чтобы обыскать участок вокруг дома и Круг камней. И – помните обрывок латекса? Этот убийца не собирался оставлять отпечатки.
Теперь заговорил Дэлглиш:
– Если мы предположим, что ни Чандлер-Пауэлл, ни Босток не лгали, – а я не думаю, что Босток лгал, – тогда кто-то в доме отодвинул засов на той двери после одиннадцати часов либо для того, чтобы уйти из Манора, либо – чтобы кого-то впустить. Или, разумеется, для того и для другого. Это подводит нас к машине, якобы – по утверждению Могуорти – стоявшей у камней незадолго до полуночи. Мисс Грэдвин была убита либо кем-то, кто уже находился в тот вечер в Маноре, то есть кем-то из домочадцев, либо кем-то еще, кто получил туда доступ, или же кем-то посторонним, явившимся снаружи. И даже если у этого человека были два сейфовых ключа, он (или она) не мог бы получить доступ в дом, если бы засов на двери не был отодвинут. Но мы не можем все время говорить «он или она». Убийце нужно дать имя.
Группа Дэлглиша всегда давала убийце имя, поскольку А.Д. сильно не нравились прозвища, принятые у полицейских для убийц. Обычно имя предлагал Беннет. Теперь он сказал:
– У нас убийца, как правило, он, сэр, почему бы для разнообразия не считать, что это женщина? Или дать убийце какое-нибудь имя, которое подошло бы и мужчине, и женщине? Убийца явился ночью. Почему бы не взять имя Ноктис[23] – «от ночи» или «из ночи»?
– Думаю, это подойдет, – согласился Дэлглиш. – Пусть будет Ноктис, только давайте пока оставим его мужчиной.
– Мы так и не ушли от проблемы мотива, – сказала Кейт. – Нам известно, что Кэндаси Уэстхолл пыталась убедить Чандлера-Пауэлла не допускать Роду Грэдвин в Манор. Если Кэндаси Уэстхолл задумывала убийство, зачем было ей отговаривать Чандлера-Пауэлла от того, чтобы оперировать Грэдвин в его клинике? Если, конечно, это не был с ее стороны двойной блеф. И разве это убийство не могло быть непреднамеренным? Разве невозможно, что Ноктис не собирался убивать Роду Грэдвин, когда пришел в ее палату?
– Против этого, – возразил Дэлглиш, – использование им перчаток и их уничтожение после убийства.
– Но если оно преднамеренное, почему именно сейчас? – задал вопрос Бентон. – При том, что в клинике находилась только еще одна пациентка, а сотрудники, не живущие в Маноре, отсутствовали, круг подозреваемых должен был неминуемо сократиться.
– Именно сейчас, никак не иначе! – нетерпеливо воскликнула Кейт. – Она же не планировала сюда возвращаться. Ее убили, потому что она находилась в Маноре и была относительно беспомощна. Вопрос лишь в том, воспользовался ли убийца благоприятным стечением обстоятельств или фактически содействовал тому, чтобы Грэдвин выбрала не только этого конкретного хирурга, но и Манор, а не место в лондонской больнице, что на первый взгляд могло бы показаться более для нее удобным. Ведь Лондон – ее город. Лондон – основа всей ее жизни. Почему же здесь? А это приводит нас к вопросу о том, почему ее так называемый друг, Робин Бойтон, снял коттедж в то же самое время. Его мы пока еще не опросили, но ему наверняка придется ответить на кое-какие вопросы. Каковы их отношения на самом деле? И потом, у нас ведь есть его настойчивое сообщение на мобильнике Грэдвин. Совершенно очевидно, что ему отчаянно хотелось ее увидеть. Казалось, ее смерть его по-настоящему расстроила, но какая часть этой сцены была актерской игрой? Бойтон – кузен Уэстхоллов и, как видно, достаточно часто останавливается в гостевом коттедже. Он мог получить доступ к ключам в один из предыдущих визитов и сделать дубликаты. Или Рода Грэдвин дала их ему. Она могла нарочно взять ключи с собой после ознакомительного приезда в Манор, именно с намерением сделать дубликаты. И откуда нам знать, не пробрался ли он в Манор пораньше в пятницу и не спрятался ли в свободном номере, что в конце коридора для пациентов? Мы же знаем благодаря обрывку латекса, что Ноктис там побывал. Это могло случиться до убийства с тем же успехом, что и после. Кому могло бы прийти в голову туда заглянуть?
– Кто бы ее ни убил, – заговорил Бентон, – сомнительно, что о ней так уж будут скучать, здесь или еще где-нибудь. Представляется, что она за свою жизнь много вреда другим принесла. Архетип журналиста-расследователя: разузнать вашу никому не известную историю, опубликовать ее, заработать на ней, а на вашу боль наплевать.
– Наше дело – выяснить, кто ее убил, а не выносить моральные суждения, – сказал Дэлглиш. – Не вступайте на этот путь, сержант.
– Но разве мы не всегда выносим моральные суждения, сэр, даже если не произносим этого вслух? – возразил Бентон. – Разве нам не важно знать о жертве как можно больше – хорошего или плохого? Люди гибнут из-за того, кто они и что собой представляют. Разве это не есть часть необходимых свидетельств? Я бы иначе воспринял гибель ребенка, юного, невинного существа.
– Невинного? – переспросил Дэлглиш. – Так вы уверены, что можете провести различие между теми жертвами, что заслужили смерть, и теми, что не заслужили? Вам ведь еще не приходилось участвовать в расследовании убийства ребенка, верно?
– Нет, сэр, – ответил Бентон, подумав: «Вы ведь это знаете, зачем же спрашивать?»
– Если и когда вам придется столкнуться с этим, боль, свидетелем которой вы станете, заставит вас задаться многими более глубокими вопросами, эмоциональными и теологическими, чем тот, на который вы должны будете там ответить: «Кто это сделал?» Моральное негодование – в природе человека. Без него мы вряд ли можем считаться людьми. Но для детектива, встретившегося с гибелью ребенка, юного, невинного существа, необходимость ареста может превратиться в личную военную кампанию, а это опасно. Это может извратить ваши суждения. Любая жертва заслуживает одинакового отношения.
Бентону хотелось сказать: «Я знаю это, сэр. Постараюсь так и относиться». Но непроизнесенные слова показались ему показными, словно ответ провинившегося школьника на критику в его адрес. Он промолчал.
Молчание нарушила Кейт:
– Но сколько бы мы ни расследовали, много ли мы на самом деле узнаем в конечном счете? Жертва, подозреваемые, убийца? Почему же, хотелось бы мне знать, Рода Грэдвин приехала сюда?
– Избавиться от своего шрама, – ответил Бентон.
– От шрама, который она носила тридцать четыре года, – уточнил Дэлглиш. – Почему именно теперь? Почему ей нужно было сохранять его и почему стало необходимо убрать? Если бы нам удалось узнать это, мы смогли бы приблизиться к пониманию этой женщины. И вы совершенно правы, Бентон: она погибла из-за того, кто она была и что собой представляла.
«Бентон, а не сержант – ну, все-таки это уже что-то, – подумал он. – Но хотел бы я знать, что такое вы сами». Однако в этом ведь отчасти и заключалась привлекательность его работы в спецгруппе. Он служил под началом человека, который был для него загадкой и, по-видимому, таким и останется.
– А что, поведение сестры Холланд в это утро не кажется вам несколько странным? – спросила Кейт. – Когда Ким позвонила ей и сказала, что мисс Грэдвин не вызвала ее принести чай, разве не естественнее было бы для сестры Холланд сразу пойти и проверить, все ли в порядке с ее пациенткой, а не просить Ким принести чай? Я подумала, может, она позаботилась обеспечить себе свидетеля на тот момент, когда обнаружит труп? Неужели она уже знала, что Грэдвин мертва?
– Чандлер-Пауэлл говорит, – вступил в разговор Бентон, – что ушел от сестры Холланд в час ночи. Разве не естественно было бы для нее сразу же проверить, как их пациентка? Она вполне могла так поступить и, возможно, знала, что Грэдвин мертва, когда попросила Кимберли принести чай. Всегда полезно иметь при себе свидетеля, когда обнаруживаешь труп. Однако это вовсе не означает, что она убила Грэдвин. Как я уже говорил, я не вижу ни Чандлера-Пауэлла, ни сестру Холланд в роли тех, кто способен задушить пациентку, особенно ту, кого они сами только что прооперировали.
У Кейт был такой вид, точно она сейчас вступит в спор, но она промолчала. Было поздно, и Дэлглиш понимал, что все устали. Пора изложить программу действий на следующий день. Он с Кейт поедет в Лондон, посмотреть, какие улики можно найти в доме Роды Грэдвин в Сити. Бентон и констебль-детектив Уоррен останутся в Маноре. Дэлглиш отложил опрос Робина Бойтона, надеясь, что к завтрашнему дню тот успокоится и будет способен содействовать расследованию. Основные задачи для Бентона и Уоррена – провести опрос Бойтона, попытаться, если удастся, выследить машину, которую видели припаркованной у Камней Шеверелла, связаться с оперативниками, обследовавшими место преступления – они должны закончить работу к середине дня, а кроме того, обеспечить полицейское присутствие в Маноре и проконтролировать, чтобы частная охрана, нанятая Чандлером-Пауэллом, держалась от места преступления подальше. Заключение доктора Гленистер по аутопсии ожидалось к полудню, и Бентону следовало позвонить Дэлглишу, как только оно будет получено. Помимо выполнения этих задач, он, разумеется, проявит собственную инициативу, если придется решать, надо ли опросить кого-то из подозреваемых еще раз.
До полуночи оставалось совсем немного времени, когда Бентон отнес на кухню и вымыл бокалы, и они с Кейт отправились в обратный путь, к Вистерия-Хаусу, сквозь сладко пахнущую, промытую дождем тьму.
Книга третья
16 – 18 декабря
Лондон, Дорсет, Мидлендс, Дорсет
1
Когда Дэлглиш и Кейт выехали из Сток-Шеверелла, еще не было шести утра. Столь ранний отъезд был назначен отчасти из-за нелюбви Дэлглиша к стоянию в затяжных утренних пробках, но еще и потому, что ему требовалось побольше времени провести в Лондоне. Надо было передать в Ярд бумаги, над которыми он работал, забрать там черновой экземпляр закрытого доклада, по которому требовались его замечания, и оставить записку на столе у секретаря. Осуществив все это, они с Кейт ехали в полном молчании по почти пустым улицам города.
Для Дэлглиша, как и для многих других, ранние часы воскресного утра в Сити обладали особым очарованием. Все пять дней недели воздух здесь так пульсирует энергией, что легко поверить – огромные богатства Сити буквально физически выковываются, с потом и изнурением, в каком-то подземном машинном отделении. В пятницу, перед вечером, огромные колеса медленно перестают вращаться, и, наблюдая, как труженики Сити тысячами устремляются по мостам через Темзу к железнодорожным терминалам, понимаешь, что их массовый исход – не столько проявление их собственной воли, сколько покорность некоему многовековому принуждению. В предутренние часы воскресенья Сити, по-прежнему далекий от того, чтобы погрузиться в глубокий сон, лежит в молчаливом ожидании целой армии призраков, вызванных звоном колоколов, чтобы почтить древних богов в их бережно хранимых святилищах и прогуляться по тихим, ожившим в памяти улицам. Кажется, даже река замедляет свое течение.
Кейт и Дэлглиш отыскали место парковки в нескольких сотнях ярдов от Абсолюшн-элли, и Дэлглиш, в последний раз бросив взгляд на карту, забрал из машины свой следственный чемоданчик, и они направились на восток. Узкий, вымощенный булыжником вход под каменную арку, слишком нарядную для такого узенького прохода, легко было бы и не заметить. Мощеный двор, освещаемый двумя фонарями, укрепленными на стенах и всего лишь подсвечивавшими царившую здесь диккенсовскую мглу, был небольшой, с постаментом в центре, где громоздилась разрушенная временем статуя, когда-то, вероятно, религиозно значимая, но теперь превратившаяся всего-навсего в бесформенную груду камня. Дом № 8 оказался на восточной стороне; входная дверь была выкрашена в зеленый цвет, такой темный, что казался почти черным, а дверным молотком служила чугунная фигурка совы. Рядом с домом находился магазин, торговавший старинными гравюрами и эстампами, с деревянным стендом-витриной, сейчас пустым. Второй дом по соседству был явно специализированным агентством по найму, но нигде ни намеком не говорилось, каких именно работников оно рассчитывало привлечь. На других дверях виднелись маленькие начищенные таблички с незнакомыми именами. Во дворе царила абсолютная тишина.
Дверь дома № 8 запиралась на два сейфовых замка, но выбрать нужные ключи из связки мисс Грэдвин не представляло проблем, и дверь открылась легко. Протянув руку, Дэлглиш нащупал выключатель. Они вошли в небольшое помещение с дубовыми панелями на стенах и узорной лепниной на потолке, включавшей, в частности, дату «1684». В противоположном конце комнаты окно в решетчатой раме позволяло видеть патио – мощеный внутренний дворик, где хватало места лишь для одного дерева, сейчас потерявшего листву, и огромного терракотового горшка. Справа на стене обнаружился ряд крючков для одежды; под ними – низкая полка для обуви, а слева – квадратный дубовый стол. На столе лежали четыре конверта – явно счета или каталоги, которые, как счел Дэлглиш, пришли в четверг, перед отъездом мисс Грэдвин в Манор, и которые, как она, по-видимому, рассудила, вполне могли дождаться ее возвращения. Единственной картиной в комнате был небольшой портрет маслом мужчины семнадцатого века, с продолговатым лицом тонко чувствующего человека. Картина висела над камином, облицованным камнем, и по первому впечатлению Дэлглиш решил, что это – копия известного портрета Джона Донна.[24] Включив узкий светильник, закрепленный так, чтобы свет падал на портрет, Дэлглиш с минуту молча всматривался в картину. Вися в одиночестве в помещении, которое служило всего лишь местом перехода, портрет приобретал характер и силу иконы, возможно, в роли главенствующего хранителя домашнего очага. Выключив светильник, Дэлглиш задал себе вопрос, не так ли, в самом деле, видела этот портрет Рода Грэдвин?
Деревянная, без ковра, лестница вела на второй этаж. Здесь, в передней части дома, располагалась кухня, а за ней – небольшая столовая. Кухня была поразительно хорошо организована и оборудована: эта комната явно принадлежала женщине, умевшей готовить, хотя ни в самой кухне, ни в столовой не было ни малейшего признака, что ими недавно пользовались. Кейт и Дэлглиш поднялись еще на один пролет. Здесь располагалась комната для гостей: две односпальные кровати с одинаковыми, туго натянутыми покрывалами, и душевая с туалетом, чьи окна смотрят на внутренний дворик. И снова ни в одном из помещений не видно ни следа чьего-либо пребывания. Комната над гостевой была почти точной ее копией, но здесь стояла только одна односпальная кровать, и эта спальня совершенно явно была спальней самой мисс Грэдвин. На прикроватном столике стояла угловатая современная лампа, каретные часы – их тиканье звучало слишком громко в тишине комнаты, и лежали три книги: «Биография Пипса[25]» Клэр Томалин,[26] томик стихов Чарлза Козли[27] и сборник современных рассказов. На полке в ванной комнате нашлось очень мало флаконов и баночек, и Кейт, из женского любопытства протянувшая было к ним руку, тут же ее отдернула. Ни она, ни Дэлглиш никогда не вступали в интимный мир жертвы без того, чтобы сознавать, что их присутствие, хотя и совершенно необходимое, есть вторжение в святая святых частной жизни. Дэлглиш знал, что Кейт всегда проводит строгое различие между теми предметами, что им нужно осмотреть и забрать с собой, и теми, что пробуждают естественное любопытство по поводу жизни, которая навсегда избавилась от власти людей причинять боль или хотя бы вызывать чувство неловкости. Кейт только заметила:
– Не похоже, чтобы она как-то пыталась закамуфлировать свой шрам.
Наконец они поднялись на самый верхний этаж и вошли в комнату, которая тянулась во всю длину дома, с окнами, выходящими и на запад, и на восток, открывая панораму Сити. Только здесь Дэлглиш со всей силой стал ощущать, что психологически соприкасается с ее хозяйкой. В этой комнате она жила, работала, отдыхала, смотрела телевизор, слушала музыку, не нуждаясь ни в ком и ни в чем, чего не было внутри этих четырех стен. Одну из них почти полностью скрывал книжный шкаф с элегантной резьбой и перемещающимися полками. Дэлглиш увидел, что Роде Грэдвин было столь же важно, как для него самого, чтобы книги точно подходили по размеру к высоте полок. Ее письменный стол красного дерева, слева от шкафа, по стилю походил на эдвардианский. Он был скорее практичным, чем декоративным, с ящиками с обеих сторон; с правой стороны они были заперты. Над столом помещалась полка с подставкой для картонных ящиков с документами. По другую сторону комнаты стояли удобный диван с подушками, мягкое кресло, повернутое к телевизору, с небольшой скамеечкой для ног, а справа от черного викторианского камина – кресло с высокой спинкой. Стереофоническая аппаратура была вполне современной, но не бросающейся в глаза. Слева от окна они увидели маленький холодильник, наверху которого стоял поднос с электрокофеваркой, кофемолкой и единственной кружкой. Здесь, набрав воды из крана в ванной, этажом ниже, Рода Грэдвин могла приготовить себе кофе, не спускаясь на три лестничных пролета на кухню. Здесь не так уж легко жить, но Дэлглиш и сам чувствовал бы себя в нем как дома. Они с Кейт передвигались по комнате, не произнося ни слова. Дэлглиш увидел, что через восточное окно можно выйти на небольшой балкон из кованого железа, с коваными же ступенями, ведущими вверх, на крышу. Он открыл окно в холодную свежесть раннего утра и стал подниматься наверх. Кейт за ним не последовала.
Отсюда до его собственной квартиры в Куинхите, высоко над Темзой, можно было дойти пешком, и он посмотрел в сторону реки. Даже если бы у него хватило времени или нужно было бы пойти туда, он знал, что не застанет там Эмму. Хотя у нее был ключ, она, приезжая из Кембриджа в Лондон, никогда не появлялась у него дома, если знала, что его там нет. Он понимал, что это – одна из составляющих ее сознательной отстраненности от его работы, ее граничившего с наваждением, хотя и не высказанного, стремления не вторгаться в его личную жизнь – личную жизнь, которую она высоко ценила, потому что понимала ее и сама в ней участвовала. Любимый ведь не приобретение, не трофей, которым ты владеешь. Какая-то часть личности всегда остается неприкосновенной. В самом начале их любви, когда ночью она засыпала в его объятиях, а в ранние утренние часы он тянулся к ней снова, он вдруг понимал, что ее уже здесь нет. И утренний чай он относил ей в комнату для гостей. Теперь это случалось уже не так часто. Поначалу такое стремление отделиться его беспокоило. Не решаясь спросить ее об этом прямо отчасти потому, что боялся услышать ответ, он делал собственные выводы. Из-за того, что он не говорит или не желает откровенно говорить о реалиях своей работы, ей необходимо отделить любовника от детектива. Они могли разговаривать о ее работе в Кембридже и часто говорили об этом, порой с удовольствием споря, так как оба страстно любили литературу. Но его работа не могла стать общей почвой для разговора. Эмма вовсе не была глупа или сверхчувствительна, она признавала важность его профессии, но он понимал, что его работа пролегла между ними, словно неисследованная земля, поросшая кустарником и к тому же опасно заминированная.
Дэлглиш пробыл на крыше менее минуты. С этого высокого уединенного места Рода Грэдвин могла наблюдать, как заря трогает шпили и башни Сити, окрашивая их своим светом. Сейчас, спустившись вниз, он снова присоединился к Кейт и сказал:
– Пожалуй, надо начать с документов.
Они сели за стол бок о бок. На всех ящиках красовались аккуратные наклейки. Тот, что обозначался именем «Сэнкчуари-Корт», содержал копию договора о сложной аренде – в настоящий момент, как обнаружил Дэлглиш, оставалось еще шестьдесят семь лет до окончания ее срока, переписку с поверенным, записи о материалах и расценках, касающихся ремонта и содержания дома. Для поверенного и агента Роды Грэдвин в ящике были специальные папки, обозначенные их именами. В другом ящике, с наклейкой «Финансы», находились сообщения о ее балансе в банке и регулярные отчеты ее банкирской конторы о состоянии ее вкладов. Просмотрев эти документы, Дэлглиш был поражен тем, как хорошо шли у нее дела. Она была обладательницей почти двух миллионов фунтов и портфеля обычных акций и государственных облигаций в равных долях.
– Вообще-то, – сказала Кейт, – этим отчетам следовало бы лежать в запертых ящиках стола. Такое впечатление, что она не беспокоилась, что кто-то непрошеный может узнать, как она богата. Вероятно, она была уверена, что в ее доме нечего об этом тревожиться. А может быть, ее это не очень сильно заботило. Она ведь жила вовсе не как богатая женщина.
– Надеюсь, мы узнаем, кто получит выгоду от этих щедрот, когда подъедет Ньютон Мэклфилд с завещанием, – откликнулся Дэлглиш.
Они обратились к ряду ящиков с копиями всех газетных и журнальных статей Роды Грэдвин. Каждый ящик, обозначенный годами публикаций, содержал статьи, расположенные в хронологическом порядке, некоторые в пластиковых обложках. Они взяли по папке и принялись за работу.
– Отмечайте все, что – хотя бы косвенно – относится к Шеверелл-Манору или к кому-нибудь из тамошних обитателей, – сказал Дэлглиш.
Почти час они работали молча. Потом Кейт подвинула к Дэлглишу по столу пачку газетных вырезок и сказала:
– Вот это интересно, сэр. Длинная статья в «Патерностер ревю» о плагиате, опубликованная в весеннем номере за 2002 год. Она вроде бы привлекла внимание публики. Тут прикреплено несколько вырезок, включая репортаж о коронерском следствии, и еще одна – о похоронах, с фотографией. – Кейт передала снимок Дэлглишу. – Одна из женщин, стоящих у могилы, очень похожа на мисс Уэстхолл.
Дэлглиш достал из следственного чемоданчика лупу и принялся рассматривать снимок. Женщина без шляпы стояла чуть поодаль от остальной группы присутствующих на похоронах. Видна была только ее голова, а лицо отчасти затенено, но, вглядевшись пристальнее и потратив на это минуту, он без затруднений узнал в ней Кэндаси Уэстхолл. Он вернул фотографию Кейт и сказал:
– Вы правы. Это – мисс Уэстхолл.
Теперь он все внимание обратил на статью. Читал он быстро, да и суть статьи ухватить было нетрудно. Статья была умная, прекрасно написанная, доказательно обоснованная исследованием материала, и Дэлглиш читал ее с искренним интересом и с возрастающим уважением к автору. В ней объективным тоном и, как ему подумалось, вполне справедливо говорилось о случаях плагиата. Некоторые примеры были взяты из прошлого, некоторые – из совсем недавнего времени, одни из них были широко известны, другие совершенно ему незнакомы. Рода Грэдвин интересно рассуждала о неосознанном копировании фраз и идей и о случайных любопытных совпадениях в литературе, когда мощная идея одновременно возникает в двух умах, словно пришло ее время появиться на свет. Она рассматривала загадочные пути влияния величайших писателей на грядущие поколения авторов, так же как и влияние Баха и Бетховена в музыке, и крупных художников мира на тех, кто шел вслед за ними. Однако важнейший современный случай, подробно описанный в статье, был несомненно откровенным плагиатом, который, по утверждению Грэдвин, она обнаружила случайно. Он был очень интересен, потому что на первый взгляд в этой краже, совершенной талантливым молодым и несомненно оригинальным автором, никакой необходимости не было. Юная писательница Аннабел Скелтон еще на университетской скамье опубликовала свой первый роман, не только повсюду восхвалявшийся, но и вошедший в шорт-лист крупной литературной премии страны. Некоторые предложения, части диалогов и яркие описания в этом романе были слово в слово списаны из сочинения, опубликованного в 1927 году давно забытой писательницей, о которой Дэлглиш вообще никогда не слышал. Оспорить обвинение было невозможно, не в последнюю очередь из-за высокого качества прозы самой Грэдвин, но прежде всего из-за справедливости статьи. Статья появилась, когда бульварной прессе недоставало новостей, и журналисты сделали все возможное, чтобы раздуть скандал. Зазвучали громогласные требования исключить книгу из шорт-листа. В результате разразилась трагедия: через три дня после появления статьи девушка покончила с собой. Если Кэндаси Уэстхолл была каким-то образом близка с погибшей девушкой – была ее любовницей, подругой, учительницей, поклонницей, – это могло стать мотивом, для некоторых людей достаточно сильным, чтобы побудить к убийству.
В этот момент зазвонил телефон. Говорил Бентон, и Дэлглиш включил громкую связь, чтобы Кейт тоже могла его слышать. Старательно сдерживая возбуждение, Бентон сказал:
– Мы выследили машину, сэр. Это «форд-фокус» – W-341 YDG.
– Быстрая работа, сержант. Поздравляю.
– Боюсь, незаслуженно, сэр. Нам просто повезло. Внук Шепардов приехал поздно вечером в пятницу, провести с ними выходные. Вчера он целый день отсутствовал, так что мы его не видели до сегодняшнего утра. Он несколько миль ехал на своем мопеде за этой машиной и видел, как она свернула, чтобы припарковаться у Камней. Это случилось примерно в одиннадцать тридцать, в пятницу. В машине был только один человек – водитель, и он выключил свет, когда припарковался. Я спросил, почему он запомнил регистрационный номер, и он объяснил, что номер 341 – бриллиантовое число.
– Рад, что номер вызвал у него интерес. Бриллиантовое – в каком смысле? Он объяснил, в чем его привлекательность?
– По всей вероятности, это математический термин, сэр: 341 называют бриллиантовым числом, так как оно содержит два простых множителя – 11 и 31. Если их перемножить, получим 341. Числа с двумя простыми множителями равной длины называют бриллиантовыми, и они используются в криптографии, в шифровальном деле. Оно еще вроде бы представляет собой сумму квадратов делителей 16, но мне кажется, на парня самое большое впечатление произвели два простых множителя. И проблемы с YDG у него тоже не было. Осталось в его памяти как «You Done Good» – «Ты поступил хорошо». По-моему, вполне подходяще, сэр.
– Математические термины для меня – пустой звук, – признался Дэлглиш, – но надо надеяться, что он не ошибся. Думаю, мы сможем найти кого-то, кто нам это подтвердит.
– По-моему, нам не стоит беспокоиться, сэр. Он только что из Оксфорда, получил диплом первого класса по математике. Сказал, если вынужден тащиться за какой-нибудь машиной, всегда в уме играет с регистрационными номерами.
– А кто владелец машины?
– А это немного удивляет, сэр, на первый взгляд. Это священник. Его преподобие Майкл Кёртис. Живет в Драф-тон-Кроссе. Пасторский дом при церкви Святого Иоанна, Балаклава-Гарденс, 2. Это пригород Драфтона.
В Драфтон, крупный промышленный город Мидлендса, можно было доехать чуть более чем за два часа. Дэлглиш сказал:
– Спасибо, сержант. Мы отправимся в Драфтон-Кросс, как только закончим здесь. Возможно, этот водитель никакого отношения к убийству не имеет, но нам надо знать, зачем его машина стояла у Камней и что именно он видел – если вообще что-то видел. Что-нибудь еще, сержант?
– У оперативников есть одна находка, сэр. Как раз перед тем, как закончили. Я бы сказал, она скорее странная, чем важная. Пачка из восьми старых почтовых открыток, все – с иностранными видами и все датированы 1993 годом. Все открытки разрезаны пополам: адрес на правой стороне отрезан, так что узнать, кто получатель, невозможно, но при чтении видно, что они вроде бы писались ребенку. Открытки были плотно упакованы в серебряную бумагу, уложены в пластиковый пакет и закопаны у одного из Камней Шеверелла. Оперативник, у которого оказался острый глаз, заметил, что у камня трава потревожена, хотя довольно давно. Трудно сказать, как открытки могут быть связаны со смертью мисс Грэдвин. Мы знаем, что кто-то в ту ночь был у Камней с фонарем, но если этот кто-то приходил за открытками, он их не нашел.
– Вы кого-нибудь спрашивали о владельце?
– Да, сэр. Я подумал, они могут скорее всего принадлежать Шарон Бейтман. Так что я попросил ее прийти в Старый полицейский коттедж. Она призналась, что это ее открытки, и сказала, что их ей посылал отец после того, как ушел из дома. Она странная девушка, сэр. Сначала, когда я положил перед ней эти открытки, она так побелела, что мы с констеблем-детективом Уорреном испугались, что она упадет в обморок. Я заставил ее сесть, но теперь думаю, это была злость, сэр. Я видел – она готова схватить открытки со стола, но ей удалось удержаться. Потом она стала совершенно спокойной. Сказала, что эти открытки – самое дорогое, что у нее есть, и что она их закопала у Камня, когда впервые приехала в Манор, потому что то место для нее совершенно особое и они там будут в полной безопасности. Я в тот момент как-то забеспокоился о ней и сказал, что я обязан показать их вам, но что мы будем о них хорошо заботиться и что я не вижу причин, почему бы их могли ей не вернуть. Я не уверен, что поступил правильно, сэр. Вероятно, лучше было бы подождать вашего возвращения, чтобы инспектор Мискин с ней поговорила.
– Возможно, – уклончиво ответил Дэлглиш, – однако я не стал бы волноваться по этому поводу, если вы считаете, что сейчас у нее настроение улучшилось. Присматривайтесь к ней повнимательнее. Обсудим это сегодня вечером. Что, заключение доктора Гленистер пришло на ваш мобильный?
– Нет, сэр. Она звонила, чтобы сказать, что мы получим его к вечеру, если только ей не придется ждать заключения токсиколога.
– Вряд ли это нас удивит. Это все, сержант?
– Да, сэр. Не думаю, что есть еще о чем докладывать. Через полчаса я собираюсь встретиться с Робином Бойтоном.
– Отлично. Выясните, если сможете, надеется ли он получить что-нибудь по завещанию мисс Грэдвин. Вам сегодня выпал день, полный событий. Вы молодец. У нас тут тоже кое-что интересное нашлось, но мы обсудим это позже. Я позвоню вам из Драфтон-Кросса.
Разговор закончился.
– Бедная девочка, – сказала Кейт. – Если она говорит правду, я могу понять, почему эти открытки ей так важны. Но зачем отрезать адрес, зачем беспокоиться о том, чтобы их спрятать? Они же ни для кого другого не представляют никакой ценности, и если она и правда ходила к Камням ночью в пятницу, чтобы проверить тайник или забрать открытки, зачем ей это понадобилось – и почему ночью? Но Бентон сказал, что пакет не был потревожен. Похоже, сэр, открытки не имеют отношения к убийству.
События вдруг стали разворачиваться быстрее. Прежде чем Дэлглиш успел ответить, раздался звонок в дверь. Кейт сказала: «Это, должно быть, мистер Мэклфилд» – и пошла вниз открыть ему дверь.
Раздался громкий звук шагов по деревянным ступеням, но голосов не было слышно. Ньютон Мэклфилд вошел первым, не проявил ни малейшего любопытства по поводу комнаты и без улыбки протянул Дэлглишу руку.
– Надеюсь, я не слишком обременительно рано? – произнес он. – В воскресное утро движение на дорогах не очень интенсивное.
Он оказался моложе, чем Дэлглиш предполагал, судя по голосу в телефоне, – вероятно, слегка за сорок, – и был довольно красив по принятым меркам: высок, светловолос, со свежим цветом лица. Он принес с собой уверенность неколебимого столичного успеха, и это так контрастировало с его вельветовыми штанами, клетчатой рубашкой-апаш и сильно поношенным твидовым пиджаком, что одежда, вполне подходящая для выходных дней за городом, выглядела нарочитой, словно маскарадный костюм. Черты лица у него были правильные, рот твердый и хорошей формы, внимательные глаза. Это лицо, подумал Дэлглиш, приучено выражать только те чувства, что подобают случаю. Сейчас подобающими случаю чувствами были сожаление и потрясение, выраженные серьезно, но не эмоционально, и – на слух Дэлглиша – не без неудовольствия. Известная в Сити фирма не ожидала потерять клиента таким скандальным образом.
Он отказался сесть на стул, который Кейт отодвинула для него от стола, даже на него не взглянув, но воспользовался им, чтобы поместить на него портфель. Открывая портфель, он сообщил:
– Я привез копию завещания. Сомневаюсь, что в его условиях есть что-либо такое, что поможет вам в расследовании, но это, разумеется, правильно, чтобы оно у вас было.
– Надеюсь, вы уже знакомы с моей коллегой, – предположил Дэлглиш. – Детектив-инспектор Кейт Мискин.
– Да, мы встретились у двери.
Рука, протянутая им Кейт для рукопожатия, отдернулась, лишь слегка прикоснувшись к ее пальцам. Все так и остались стоять.
– Смерть мисс Грэдвин, – заговорил Мэклфилд, – огорчит и ужаснет всех партнеров нашей фирмы. Как я объяснил вам в нашем разговоре по телефону, я знал ее как клиентку, не как друга, но ее очень уважали и ее всем будет недоставать. Ее банк и моя фирма являются ее душеприказчиками – совместными исполнителями завещания, так что мы берем на себя ответственность за организацию похорон.
– Я думаю, – сказал Дэлглиш, – что ее мать – теперь она миссис Браун – воспримет это с облегчением. Я уже говорил с ней. Как мне представляется, она всячески стремится отстраниться от всего, что должно происходить после гибели ее дочери, даже от участия в коронерском следствии. Кажется, их отношения были не такими уж близкими, и здесь могут существовать какие-то семейные секреты, которые она не хочет раскрывать, а может быть, не хочет и вспоминать о них.
– Что ж, зато ее дочь весьма умело раскрывала чужие секреты, – откликнулся Мэклфилд, – Тем не менее то, что семья не желает вмешиваться в расследование, вам скорее всего на руку: ведь это лучше, чем завязнуть с какой-нибудь слезливой мамашей, жаждущей публичности и старающейся выдоить из трагедии все, что только возможно, да еще требующей регулярных отчетов о ходе расследования. Не исключено, что у меня с ней будет больше проблем, чем у вас. В любом случае, каковы бы ни были ее отношения с дочерью, деньги она получит. И сумма ее, вероятно, очень удивит. Вы, разумеется, уже видели и ее банковский баланс, и портфель ценных бумаг.
– И все завещано матери? – спросил Дэлглиш.
– Все, кроме двадцати тысяч. Эти деньги отойдут некоему Робину Бойтону, чьи отношения с покойной неизвестны – по крайней мере мне. Я помню, когда мисс Грэдвин пришла обсудить со мной свое завещание. Она проявила тогда исключительное отсутствие интереса к тому, как распорядиться своим капиталом. Обычно люди говорят о какой-то благотворительности – по отношению к их бывшей школе, например, или университету. Ничего подобного. Будто она хотела, чтобы после смерти ее жизнь оставалась как бы анонимной. Я позвоню миссис Браун в понедельник и договорюсь о встрече. Естественно, мы станем всячески помогать вам. Вы, несомненно, будете поддерживать контакт с нами, но, боюсь, мне больше нечего вам сказать. Как ваше расследование? Оно успешно продвигается?
– Насколько это возможно за один день, прошедший с ее гибели, – ответил Дэлглиш. – Дата следствия мне будет известна во вторник. На нынешней стадии похоже, что оно будет отложено.
– Мы, возможно, пошлем туда кого-нибудь. Пустая формальность, но лучше присутствовать, если дело будет предано гласности. А это неизбежно случится, как только о нем станет известно.
Взяв у него завещание, Дэлглиш поблагодарил Мэклфилда. Тот явно торопился. Закрывая портфель, он произнес:
– Вы меня извините, но теперь я вас оставлю, конечно, если вам от меня больше ничего не нужно. Я обещал жене вовремя вернуться к ленчу. Сын привез школьных друзей на выходные, Полный дом итонцев[28] плюс четыре собаки – взрывоопасная смесь, с которой надо уметь обращаться.
Он пожал Дэлглишу руку, и Кейт стала спускаться по лестнице. Мэклфилд последовал за ней. Вернувшись, она сказала:
– Он вряд ли упомянул бы о сыне, если бы тот приехал из какой-нибудь Приболотной средней школы.
И тут же пожалела, что у нее вырвались эти слова. Дэлглиш прореагировал на сообщение Мэклфилда грустно-иронической усмешкой, в которой на миг мелькнуло презрение, но у него не вызвало раздражения минутное проявление столь непривлекательного свойства характера. И Бентона оно бы только посмешило.
Достав связку ключей, Дэлглиш предложил:
– А теперь займемся ящиками стола. Только сначала я бы очень хотел выпить кофе. Наверное, нам следовало предложить кофе и Мэклфилду, но я не очень стремился продлевать его визит. Миссис Браун разрешила брать из этого дома все, что нам понадобится, так что вряд ли она пожалела бы нам молока и кофе. То есть, конечно, если в холодильнике найдется молоко.
Молока не нашлось. Кейт сказала:
– Неудивительно, сэр. Холодильник пуст. У картонки молока, даже не вскрытой, к возвращению мисс Грэдвин срок давно бы истек.
Кейт отнесла кофеварку на один пролет вниз – в ванную, чтобы набрать воды. Вернувшись с кофеваркой и стаканчиком для зубных щеток, который она вымыла, чтобы использовать как вторую кружку, она на миг почувствовала странную неловкость, словно этот незначительный поступок, вряд ли равный вторжению в частную жизнь мисс Грэдвин, был неуместен. Рода Грэдвин с особым вниманием относилась к своему кофе, и на подносе рядом с кофемолкой стояла банка кофейных зерен. Кейт, все еще испытывая тягостное чувство иррациональной вины из-за того, что им приходится брать что-то у погибшей, включила кофемолку. Ее шум показался им невероятно громким и длился бесконечно. Затем, когда из кофеварки перестало капать, Кейт наполнила две кружки и отнесла их на письменный стол.
Пока они ждали, чтобы кофе немного остыл, Дэлглиш сказал:
– Если здесь есть еще что-нибудь интересное, мы скорее всего найдем это именно в ящиках стола. – С этими словами он отпер ящик.
Внутри ящика не было ничего, кроме бежевой папки из тонкого картона, набитой документами. На минуту они оба забыли про кофе, кружки оказались отодвинуты на край стола, и Кейт опустилась на стул рядом с Дэлглишем. Документы в большинстве своем были копиями газетных вырезок, на самом верху – статья из воскресной газеты, датированная февралем 2005 года. Заголовок кричал:
Под статьей, занимая почти полстраницы, помещалась фотография девочки. Похоже, это был школьный снимок. Светлые волосы тщательно зачесаны набок и стянуты бантом, белая полотняная блузка, идеально чистая на вид, открытая на шее, хорошо смотрится с темно-синим, спортивного покроя сарафаном. Девочка и вправду была хороша. Даже безыскусная поза и не очень умело поставленный свет не помешали холодной фотографии хотя бы отчасти передать искреннюю доверчивость, открытость к жизни и детскую ранимость. Пока Кейт вглядывалась в снимок, изображение вдруг расплылось, рассыпалось в пыль, превратившись в бессмысленное пятно, потом снова восстановилось.
Под фотографией репортер, тщательно избегая жестоких гипербол и негодующих восклицаний, дал этой истории говорить самой за себя.
«Сегодня в Коронном суде Шерли Бил, двенадцати лет и восьми месяцев от роду, признала себя виновной в убийстве своей девятилетней сестры Люси. Она задушила Люси своим школьным галстуком, затем разбила ей лицо. Она колотила по лицу до тех пор, пока оно не стало неузнаваемым. Все, что она сказала во время ареста и позже, сводится к объяснению, что она сделала это потому, что Люси была слишком хорошенькая. Шерли Бил отправят в охраняемое детское заведение до того времени, когда ей исполнится семнадцать лет. Тогда ее переведут в заведение для малолетних преступников. Стилфорд-Грин, тихий пригород восточного Лондона, стал местом, где царит ужас. Полный отчет на стр. 5. Софи Лэнгтон пишет на стр. 12: "Что заставляет детей убивать?"».
Дэлглиш перевернул вырезку. Под ней, прикрепленная к чистому листу бумаги, лежала еще одна фотография. Та же школьная форма, та же белая блузка, но на этот раз – со школьным галстуком, лицо повернуто к фотокамере с выражением, которое Кейт хорошо знала по собственным школьным снимкам, – неприязненное, немного встревоженное, лицо существа, участвующего в ежегодном малом ритуале перехода неохотно, но смирившегося с судьбой. Оно было до странности взрослым, это лицо. И знакомым.
Дэлглиш снова взялся за лупу, рассмотрел фотографию и передал лупу Кейт. Характерные черты были ясно видны: высокий лоб, чуть выпуклые глаза, небольшой, четко очерченный рот с полной верхней губой – ничем не примечательное лицо, на которое теперь невозможно было смотреть, как на невинное или детское. Глаза уставились прямо в объектив без всякого выражения, просто как точки, формирующие образ, нижняя губа, теперь, во взрослом состоянии казавшаяся полнее, тем не менее точно так же заставляла подозревать капризное упрямство. Кейт смотрела на фотографию, а ее воображение накладывало на снимок совсем другой образ: детское лицо, обращенное в месиво из крови и переломанных костей, светлые волосы, слипшиеся от крови. Это расследование не стало делом Столпола, а поскольку преступница признала себя виновной, то не было и судебного процесса, но это убийство пробудило старые воспоминания у Кейт и, как она подумала, у Дэлглиша тоже.
– Шарон Бейтман, – произнес Дэлглиш. – Интересно, как Грэдвин удалось разыскать все это? Странно, что это вообще смогли опубликовать. Видимо, ограничения были сняты.
Однако это было еще не все, что удалось найти Роде Грэдвин. Разыскания, очевидно, начались после ее первого визита в Шеверелл-Манор и были весьма скрупулезными. За первой вырезкой следовали другие. Бывшие соседи не скупились на разговоры, не только выражая свой ужас, но и сообщая массу сведений об этом семействе. В папке лежали фотографии небольшого дома с террасой, где девочки жили с матерью и бабушкой. К тому времени, когда совершилось убийство, родители разошлись, отец ушел из дома двумя годами раньше. Соседи, по-прежнему жившие на этой улице, сообщили, что брак не был спокойным, но с детьми все было в порядке, ни полиция, ни социальные работники, ни кто-то еще в этом роде никогда у дома не появлялись. Люси была из них самой красивой, в этом никаких сомнений нет, но девочки вроде бы хорошо ладили между собой. Шерли – молчунья, правда, немножко угрюмая, не скажешь, что очень дружелюбный ребенок. В своих воспоминаниях соседи, явно под влиянием ужасающего события, давали понять, что старшая девочка всегда была в своей семье как бы не к месту. Они сообщали о ссорах, криках и даже время от времени о звуках ударов, пока родители не разъехались, но всегда казалось, что о детях заботятся должным образом. За этим следила бабушка. Когда ушел из дома отец, последовала целая череда жильцов, некоторые из них явно были любовниками матери (хотя, надо сказать, об этом говорилось с большим тактом), но были и один-два студента, искавшие дешевое жилье. Никто из них в доме долго не задерживался.
Каким-то образом Роде Грэдвин удалось достать и заключение о посмертном вскрытии. Смерть наступила в результате удушения, а повреждения лица, в том числе выбитые глаза и сломанный нос, нанесены после смерти. Грэдвин смогла также разыскать и взять интервью у полицейского, участвовавшего в расследовании этого дела. Никакой тайны в нем не было. Смерть наступила примерно в три тридцать, в субботу, когда бабушка – тогда ей было шестьдесят лет – ушла в местный клуб играть в бинго. Это не было чем-то необычным: девочек часто оставляли одних. Убийство обнаружилось, когда в шесть часов бабушка вернулась домой. Труп Люси лежал на полу в кухне, где главным образом и проходила жизнь семьи, а Шерли спала наверху, в своей постели. Она даже не постаралась смыть кровь сестры со своих рук. Ее отпечатки остались на орудии, которым она воспользовалась – на старом утюге, служившем подпоркой для двери. Ширли созналась, что убила сестру, проявив при этом не больше эмоций, чем если бы призналась, что ненадолго оставила ее одну.
Кейт и Дэлглиш с минуту сидели молча. Кейт понимала, что мысли у них обоих идут в одном направлении. Это открытие осложнит им работу, оно повлияет и на их восприятие Шарон в качестве подозреваемой – а как же иначе? – и на само проведение расследования. Она уже видела, какими процессуальными ловушками оно грозит. Обе жертвы были задушены: могло оказаться, что этот факт не имеет отношения к делу, но тем не менее от этого факта не уйдешь. Шарон Бейтман – они продолжат называть ее этим именем – не могла бы свободно жить в обществе, если бы власти не пришли к выводу, что она более не представляет опасности. Если принимать это в расчет, разве не следует относиться к ней так же, как к другим подозреваемым, не как к более вероятному виновнику преступления, чем все остальные? А кто еще знает об этом? Сообщили ли Чандлеру-Пауэллу? Доверила ли Шарон Бейтман свою тайну кому-нибудь в Маноре, и если так, то кому? Не появились ли у Роды Грэдвин подозрения по поводу настоящего имени Шарон Бейтман с самого начала, и не потому ли она осталась еще на сутки? Не пригрозила ли она Шарон, что выведет ее на чистую воду, и, если так, не предприняла ли та сама или кто-то еще, знавший о ней всю правду, шаги, чтобы Грэдвин остановить? А если они арестуют кого-то другого, не повлияет ли само присутствие в Маноре человека, осужденного за убийство, на прокурора короны, когда будет приниматься решение о неопровержимости собранных доказательств для передачи дела в суд? Эти мысли метались у нее в голове, сталкиваясь друг с другом, однако она их так и не высказала. В общении с Дэлглишем она всегда остерегалась высказываться о само собой разумеющихся вещах.
Но теперь заговорил Дэлглиш:
– В этом году у нас в министерстве внутренних дел произошло разделение функций, однако, как мне представляется, я уже более или менее разобрался в этих изменениях. С мая новое министерство юстиции отвечает за работу управления национальной службы исполнения наказаний и за службу надзора, чьи сотрудники осуществляют надзор за условно осужденными и условно-досрочно освобожденными. Их теперь называют кураторами нарушителей закона. У Шарон, несомненно, есть такой куратор. Мне надо будет проверить, правильно ли я все усвоил, но я так понял, что условно-досрочно освобожденный должен свободно прожить в обществе по меньшей мере четыре года без каких-либо нарушений, прежде чем надзор будет снят. Однако приговор остается в силе до конца жизни, так что приговоренный к пожизненному заключению может быть возвращен в тюрьму в любой момент.
– Но Шарон, очевидно, обязана по закону сообщить своему куратору, что оказалась замешана – пусть даже сама она не виновна – в деле об убийстве? – спросила Кейт.
– Конечно, она должна бы так сделать, но если не сделала, управлению национальной службы исполнения наказаний все равно станет об этом известно, как только новость попадет в газеты. Шарон, кроме того, должна была бы сообщить им о смене места работы. Связывалась она со своим куратором или нет, на моей ответственности – сообщить службе надзора, а на их – уведомить министерство юстиции. Это службе надзора, а не полиции надлежит собирать и анализировать информацию и принимать решения о том, что необходимо сообщать министерству, а что – нет.
– Значит, мы им скажем, а сами ничего не станем делать, пока надзирательница Шарон не объявится? – спросила Кейт.
– Ясно, что надзирающий сотрудник обязательно должен присутствовать, когда мы станем опрашивать Шарон, это важно. И мне хотелось бы, чтобы это состоялось завтра, если удастся. Воскресенье не самый удобный день, чтобы все это организовать, но я, вероятно, смогу связаться с куратором Шарон через дежурного в министерстве юстиции. Позвоню сейчас Бентону. Нужно, чтобы за Шарон более тщательно наблюдали, но делать это необходимо с максимальной осторожностью. Пока я этим занимаюсь, Кейт, не могли бы вы продолжить разбираться с остальными папками здесь, в кабинете? Я позвоню снизу, из столовой. Это может потребовать некоторого времени.
Оставшись в одиночестве, Кейт снова взялась за ящики с папками. Она понимала, что Дэлглиш оставил ее одну, чтобы она могла работать без помех, и действительно, трудно было бы добросовестно разобраться в содержимом оставшихся ящиков, слушая при этом, о чем говорит по телефону Дэлглиш.
Полчаса спустя на лестнице раздались шаги Дэлглиша. Войдя в кабинет, он сказал:
– Получилось несколько быстрее, чем я опасался. Все-таки пришлось попрыгать через обычные обручи, но в конце концов я добрался до надзирающей сотрудницы. Некая миссис Мэдлин Рейнер. К счастью, она живет в Лондоне, и я застал ее, как раз когда она отправлялась на семейный ленч. Завтра она приедет в Уэрем утренним поездом, а я договорюсь с Бентоном, чтобы он ее встретил и привез прямо в Старый полицейский коттедж. Если удастся, я хотел бы, чтобы ее приезд остался никем не замечен. Кажется, она уверена, что Шарон не нуждается в особом надзоре и не представляет опасности, однако чем скорее она покинет Манор, тем лучше.
– Вы теперь предполагаете вернуться в Дорсет, сэр? – спросила Кейт.
– Нет. По поводу Шарон мы ничего не можем делать до тех пор, пока завтра не приедет миссис Рейнер. Мы поедем в Драфтон и выясним насчет той машины. Заберем с собой копию завещания, подборку статей о Шарон и статью о плагиате. Думаю, это все, если только вы еще чего-нибудь не нашли.
– Ничего для нас нового, сэр, – ответила Кейт. – Есть статья о крупных потерях во время краха синдикатов Ллойда в начале 1990-х. Мисс Крессет нам рассказала, что сэр Николас оказался в числе пострадавших и был вынужден продать Манор. А лучшие картины продавались по отдельности. Есть фотографии Манора и одна – сэра Николаса. Статья не особенно добра к пострадавшим в крахе Ллойда, но я не вижу, как она может быть правдоподобным мотивом для убийства. Мы знаем, что мисс Крессет не очень жаждала, чтобы мисс Грэдвин оказалась под одной с ней крышей. Мне приложить эту статью к отобранным бумагам?
– Да, думаю, нам нужно иметь все то из написанного Грэдвин, что имеет отношение к Манору. Но я согласен с вами. Статья о пострадавших в крахе Ллойда вряд ли могла послужить вероятным мотивом для чего-то более опасного, чем сдержанный прием, когда мисс Грэдвин приехала в Манор. Кажется, она размышляла о том, чтобы постепенно отказаться от журналистики и писать чью-то биографию. Может оказаться полезным поговорить с ее литагентом, но это подождет. Во всяком случае, Кейт, будьте добры, добавьте еще письма, имеющие отношение к делу, и нам надо написать список того, что мы отсюда забираем. Впрочем, это можно сделать и позже.
Дэлглиш достал из следственного чемоданчика пакет для вещдоков и аккуратно уложил бумаги, пока Кейт на кухне мыла кружку и стакан для зубных щеток, а затем быстро проверила, все ли из того, что она потревожила, возвращено на свои места. Снова оказавшись рядом с Дэлглишем, она почувствовала, что дом ему понравился, что он готов был поддаться соблазну снова взойти на крышу, что именно в таком свободном затворничестве он тоже мог бы счастливо жить и работать. Но она вздохнула с облегчением, выйдя наконец на Абсолюшн-элли, и молча смотрела, как он закрывает и на два ключа запирает темно-зеленую дверь.
2
Бентон решил, что Робин Бойтон вряд ли встает рано утром, так что они с К.-Д. Уорреном отправились в Розовый коттедж уже после десяти. У этого коттеджа, так же как и у соседнего, который занимали Уэстхоллы, были сложенные из камня стены и крытая сланцевой черепицей крыша. Слева находился гараж с открытой стоянкой для одной машины, а перед домом – небольшой сад, засаженный в основном низкими кустами и разделенный узкой полосой дорожки из плоских камней неправильной формы. Крыльцо было увито густыми, переплетающимися ветвями, на которых несколько тугих коричневатых бутонов и один нежно-розовый, полностью распустившийся цветок объясняли название коттеджа. К.-Д. Уоррен нажал ярко начищенный звонок справа от двери, но прошло не меньше минуты, пока Бентон расслышал шаги, а затем скрежет отодвигаемого засова и щелчок поднятой щеколды. Дверь широко распахнулась, и Робин Бойтон встал перед ними недвижимо и, казалось, специально преграждая им вход. Какой-то миг длилось странное молчание, потом он сказал:
– Вам лучше зайти в дом. Я на кухне.
Они вошли в небольшую квадратную прихожую, в которой не было никакой мебели, кроме дубовой скамьи у не покрытой ковром деревянной лестницы. В распахнутую дверь слева можно было видеть мягкие кресла, диван, полированный круглый стол, а целый ряд картин на дальней стене – вроде бы акварелей – говорил о том, что эта комната служит гостиной. Полицейские прошли вслед за Бойтоном в открытую дверь справа. Эта комната тянулась во всю длину дома и была полна света. В том ее конце, что выходил в сад, была кухня с двойной раковиной, зеленой газовой плитой «Ага», с центральной рабочей стойкой, и столовая с прямоугольным дубовым столом и шестью стульями. У стены против двери они увидели большой кухонный шкаф с открытыми полками, заставленными самыми разными чашками, кружками, кувшинами и тарелками, а свободное место у переднего окна занимал кофейный столик с четырьмя стульями: все было старое и разного стиля.
Беря контроль над ситуацией в свои руки, Бентон назвал себя и представил К-Д Уоррена, затем прошел к столу и спросил:
– Может быть, сядем здесь? – И сел спиной к окнам, выходящим в сад, добавив: – А вы, мистер Бойтон, не сядете ли напротив?
Бойтону не оставалось ничего иного, как взять стул по другую сторону стола и сесть так, что свет из окон падал прямо на его лицо. Было очевидно, что им по-прежнему владеет какое-то сильное чувство – горе ли, страх или, может быть, и то и другое вместе, и выглядел он так, словно провел бессонную ночь. Лицо было желтовато-серым, на лбу блестели капельки пота, синие глаза припухли и спрятались в темных кругах. Однако он был свежевыбрит, и Бентон ощутил целую смесь запахов: мыло, лосьон после бритья и, когда Бойтон говорил, чуть слышный запах алкоголя в его дыхании. За короткое время после его приезда он ухитрился преобразить комнату так, что она стала выглядеть неприбранной и грязной. На сушильной доске рядом с раковиной – тарелки с присохшими остатками еды и грязные стаканы, в раковине – пара кастрюль, а переброшенное через спинку стула длинное черное пальто, пара испачканных глиной кроссовок у балконной двери и раскрытые газеты, брошенные на кофейном столике, довершали атмосферу общей неухоженности – помещения, в котором живут лишь временно и без удовольствия.
Глядя на Бойтона, Бентон думал, что такое лицо запоминается навсегда: светлые, золотистые волосы, густыми волнами безыскусно спадающие на лоб, замечательные глаза, сильная линия рта с идеально очерченными губами. Однако это была не та красота, что могла бы противостоять усталости, болезни или страху. Уже были заметны признаки упадка – недостаток живой энергии, мешки под глазами, чуть обвисшие мускулы вокруг рта. Тем не менее, если он и подкрепился, чтобы выдержать испытание, когда он заговорил, слова произносил четко и внятно.
Сейчас, обернувшись к плите и махнув в ту сторону рукой, он предложил:
– Кофе? Чай? Я еще не завтракал. Честно говоря, я не помню, когда в последний раз ел. Однако я не должен зря тратить полицейское время. Или кружка кофе может быть расценена как взятка и коррупция?
– Вы хотите сказать, что не в состоянии отвечать на вопросы? – спросил Бентон.
– Я настолько в состоянии, насколько могу быть в сложившихся обстоятельствах. Я полагаю, что вы-то воспринимаете убийство походя, сержант… вы ведь сержант, я правильно запомнил?
– Сержант-детектив Бентон-Смит и констебль-детектив Уоррен.
– Все остальные воспринимают убийство с огорчением, особенно если жертва – их друг, но, разумеется, вы ведь просто выполняете свою работу, что в наши дни может извинить практически все, что угодно. Я полагаю, вы хотите, чтобы я выложил вам все мои подробности… это как-то неприлично прозвучало… мое полное имя, адрес, если, конечно, Уэстхоллы еще не снабдили вас этими сведениями. У меня была квартира, но пришлось от нее отказаться – некоторые осложнения с хозяином, знаете ли, из-за арендной платы, – так что я живу сейчас у своего делового партнера, в его доме на Мэйда-Вейл.
Он назвал адрес и помолчал, наблюдая, как Уоррен его записывает, медленно водя огромной рукой над блокнотом.
– А каким именно делом вы сейчас занимаетесь, мистер Бойтон? – спросил Бентон.
– Можете записать, что я – актер. У меня есть членский билет актерского профсоюза «Экуити», и время от времени, если представляется такая возможность, я играю. А еще я, что называется, предприниматель. У меня рождаются идеи. Некоторые из них срабатывают, некоторые – нет. Когда я не играю и у меня не рождаются яркие идеи, мне помогают друзья. А когда и это не срабатывает, я обращаюсь к благожелательному правительству за тем, что так смешно называется пособием по безработице.
– А здесь что вы делаете? – спросил Бентон.
– Что за вопрос? Я снял этот коттедж. Я за него заплатил. У меня отпуск. Вот что я здесь делаю.
– Но почему именно в это время? Декабрь – не самый благоприятный месяц для отпуска.
Синие глаза пристально смотрели на Бентона.
– Я мог бы спросить у вас, что вы здесь делаете? Я выгляжу здесь гораздо более на своем месте, чем вы, сержант. Речь у вас – очень английская, лицо очень… ну, скажем… индийское. И все же, возможно, именно это помогло вам получить такую работу. А ведь, наверное, не такое уж простое дело – работа, которую вы для себя избрали. Не простое – для ваших коллег, я хочу сказать. Одно неуважительное или недостаточно учтивое слово о цвете вашей кожи, и их могут уволить или выволочь на какой-нибудь трибунал, занимающийся межрасовыми отношениями. Вы вряд ли вписываетесь в культуру полицейской столовки, не так ли? «Этот – не из нашей тусовки». С этим нелегко справиться.
Малколм Уоррен поднял голову и чуть заметно покачал ею, словно осуждая новый пример стремления человека, попавшего в яму, зарываться все глубже и глубже, затем снова вернулся к своим записям, по-прежнему медленно водя ручкой по странице блокнота.
Бентон спокойно попросил:
– Будьте любезны, ответьте на мой вопрос. Почему вы оказались здесь именно в это время?
– Потому что мисс Грэдвин просила меня приехать, вот почему. Она записалась сюда на операцию, которая должна была изменить всю ее жизнь, и ей хотелось, чтобы рядом был друг – провести с ней неделю, пока она будет выздоравливать. Я приезжаю в этот коттедж довольно регулярно, как, вероятно, мой кузен и кузина вам уже сообщили. Может быть, именно потому, что мой двоюродный брат, Маркус Уэстхолл, работает здесь ассистентом хирурга, и я рекомендовал Роде Манор, она и поехала сюда. Во всяком случае, она сказала, что я ей нужен, и я приехал. Я ответил на ваш вопрос?
– Не вполне, мистер Бойтон. Если ей так хотелось, чтобы вы были рядом, почему же она ясно дала понять мистеру Чандлеру-Пауэллу, что не желает никаких посещений? Так он говорит. Вы обвиняете его во лжи?
– Не надо приписывать мне ваши слова, сержант. Она могла передумать, хотя мне кажется, это на нее не похоже. Она могла не захотеть меня видеть, пока повязку не снимут и шрам не заживет, или сам Великий Джордж мог счесть неразумным с медицинской точки зрения, чтобы ее посещали, и наложил запрет. Откуда мне знать, что произошло? Я знаю только, что она просила меня приехать, и я собирался пробыть здесь до ее отъезда.
– Но вы послали ей текстовое сообщение, верно? Мы обнаружили его на ее мобильнике. «Случилось что-то очень важное. Необходим твой совет. Прошу тебя, разреши мне прийти, пожалуйста, не запирайся от меня». Что же такое важное случилось?
Ответа не последовало. Бойтон спрятал лицо в ладонях. Этот жест, как подумал Бентон, мог быть вызван попыткой скрыть охватившие его чувства, но это было и весьма удобным способом привести в порядок мысли. Помолчав несколько мгновений, Бентон спросил:
– Вам удалось повидать ее и обсудить этот важный вопрос в какое-то время после ее приезда в Манор?
Бойтон заговорил, не отнимая ладоней от лица:
– Как я мог? Вы же знаете, что не обсудил. Меня ведь не пускали в Манор ни до, ни после операции. А к утру субботы она уже умерла.
– Я должен еще раз спросить вас, мистер Бойтон, что это был за важный вопрос?
Теперь Бойтон уже смотрел прямо на Бентона и отвечал сдержанным тоном:
– На самом деле это было не так уж важно. Я просто хотел, чтобы это так прозвучало. Речь пошла бы о деньгах. Нам с партнером нужен другой дом для нашего бизнеса, и как раз подходящий дом оказался в продаже. Для Роды это было бы по-настоящему хорошим помещением денег, и я надеялся, что она поможет. Избавившись от шрама, собираясь начать совершенно новую жизнь, она могла бы этим заинтересоваться.
– Я предполагаю, что ваш партнер это сможет подтвердить?
– Про дом? Да, он мог бы, но я не понимаю, зачем вам его об этом спрашивать. Я не говорил ему, что собираюсь обратиться к Роде. И все это совершенно вас не касается.
– Мы расследуем убийство, мистер Бойтон, – возразил Бентон. – Нас касается все. И если вам была дорога мисс Грэдвин и вы хотите видеть ее убийцу пойманным, лучше всего будет, если вы станете отвечать на наши вопросы полно и правдиво. Вы, несомненно, захотите теперь как можно скорее вернуться в Лондон, к вашей предпринимательской деятельности?
– Нет. Я снял коттедж на неделю и останусь здесь на неделю. Я обещал, что так сделаю, и мой долг перед Родой – выполнить обещание. Я хочу выяснить, что здесь происходит.
Его ответ удивил Бентона. Большинство подозреваемых, кроме тех, кому доставляет удовольствие быть хоть как-то связанными с насильственной смертью, всегда торопятся оказаться как можно дальше от преступления. Очень удобно, что Бойтон останется здесь, под боком, но Бентон как раз ожидал от их подозреваемого возражений, что они не могут законным образом задержать его в Маноре и что ему нужно немедленно возвратиться в Лондон.
– Как долго вы были знакомы с мисс Грэдвин и как познакомились? – спросил он.
– Мы познакомились около шести лет назад, после не очень успешного спектакля экспериментального театрика группы «Фриндж», ставившего пьесу Беккетта «В ожидании Годо». Я тогда только что окончил школу драматического искусства. Мы с Родой встретились на выпивке, которая была устроена после спектакля. Кошмарное мероприятие, но обернулось большой удачей для меня. Мы поговорили. Я предложил ей пообедать вместе на следующей неделе, и она, к моему удивлению, согласилась. После этого мы время от времени с ней встречались – не очень часто, но всегда с удовольствием, во всяком случае, что касается меня. Я же сказал вам – она была моим другом, дорогим другом, и одной из тех, кто меня выручал, когда не было работы в театре, а моя голова не рождала выгодных идей. Она помогала мне не часто и не очень много. Она всегда платила за обед, когда мы встречались. Я не могу объяснить вам так, чтобы вы поняли, и не вижу, зачем мне даже пытаться это делать. Это вас не касается. Я ее любил. Мне необходимо было видеться с ней. Мне нравилось думать, что в моей жизни есть Рода. Я не хочу сказать, что был в нее влюблен, я хочу сказать – я ее любил. Не думаю, что она меня любила, но она обычно встречалась со мной, когда я просил. Тут не было ничего плотского, это не имело отношения к сексу, но это была любовь. А теперь кто-то из этих подонков в Маноре ее убил, и я не уеду отсюда, пока не узнаю – кто. И не собираюсь я больше отвечать на ваши вопросы о ней. Что мы чувствовали, то чувствовали. Это не имеет отношения к тому, почему или как она погибла. А если бы я даже смог объяснить, вы все равно бы не поняли. Вы бы только посмеялись.
Из глаз его полились слезы, поток которых он даже не пытался сдержать. А Бентон сказал:
– Зачем же нам смеяться над любовью? – И подумал: «О Господи, это прозвучало как какой-то кошмарный шлягер: "Зачем же нам смеяться над любовью? Зачем нам, ах, зачем же нам смеяться над любовью?"» Он прямо-таки слышал веселый, пошленький мотив, непрошено зазвучавший у него в голове. Шлягер прекрасно прошел бы на певческом конкурсе «Евровидения». Глядя через стол на опавшее лицо Бойтона, он подумал: «Его чувство – искреннее, но какое это чувство?» – и спросил более мягко: – Вы могли бы рассказать нам, что вы делали с момента вашего приезда в Шеверелл-Манор? Когда это было?
Бойтону удалось взять себя в руки быстрее, чем ожидал Бентон. Глядя в лицо Бойтону, он задавался вопросом, не была ли такая быстрая смена настроений всего лишь актерской демонстрацией широкого спектра эмоций…
– Вечером в четверг, – ответил Бойтон, – примерно в десять часов. Ехал из Лондона на машине.
– Значит, мисс Грэдвин не попросила вас отвезти ее в Манор?
– Нет, не попросила. Да я и не ждал, что попросит. Она любит сама водить машину, не любит, чтобы ее возили. И все равно ей надо было приехать раньше, на осмотр, а я не мог уехать из города до вечера. Я привез с собой немного еды – позавтракать в пятницу, но вообще-то предполагал сделать необходимые покупки в здешнем магазине. Позвонил в Манор – сообщить, что приехал, и узнать про Роду, и мне сказали: она уже спит. Поинтересовался, когда я смогу ее увидеть, и сестра Холланд ответила, что она специально просила не допускать к ней посетителей, так что я не стал настаивать. Я было подумал зайти к своим двоюродным – они тут, рядом, в Каменном коттедже, и свет у них горел, только усомнился, что они так уж будут мне рады, особенно после десяти вечера. С часок посмотрел телевизор и отправился спать. В пятницу, боюсь, я поздно проснулся, так что нет смысла спрашивать, чем я занимался до одиннадцати, потом опять позвонил в Манор, и мне сказали, что операция прошла хорошо и Рода оправляется от наркоза. Мне повторили, что она не желает видеть никаких посетителей. Примерно в два я съел ленч в деревенском пабе, а потом проехался на машине и сделал кое-какие покупки. Потом вернулся сюда и провел здесь весь вечер. В субботу я узнал, что Роду убили, когда увидел, как подъехали полицейские машины, и попытался пройти в Манор. В конце концов мне удалось протиснуться в дверь мимо балды-полицейского, и я ворвался в миленькую маленькую мизансцену, поставленную вашим боссом. Но об этом вы и сами все знаете.
– Скажите, в субботу, в какое-то время, вы заходили в Манор до того, как силой получили туда доступ во второй половине дня? – спросил Бентон.
– Нет. Мне казалось, я достаточно ясно дал это понять.
– Опишите ваши действия с четырех тридцати пополудни в пятницу до того момента в субботу, когда вы узнали про убийство. Меня особенно интересует, выходили ли вы из дома вечером в пятницу. Это очень важно. Вы могли увидеть что-нибудь или кого-нибудь.
– Я же сказал вам, никуда я не выходил, а раз я не выходил, то и не видел ничего и никого. К одиннадцати я был уже в постели.
– Никаких машин? Никто поздно ночью или рано утром в субботу не возвращался на машине?
– Возвращался куда? Я же сказал вам – к одиннадцати я был уже в постели. Я был пьян, если хотите знать. Думаю, если бы танк вломился ко мне в переднюю дверь, я мог бы услышать, но вряд ли смог бы сойти вниз по лестнице.
– Но ведь есть еще вторая половина дня пятницы, после того как вы съели ленч и выпили в «Гербе Крессетов». Разве вы не заходили в коттедж на углу главной улицы, тот, что в глубине, поодаль от дороги, с длинным палисадом? Он называется «Розмари-коттедж»…
– Да, заходил. Там никого не было. Коттедж пуст и на воротах объявление: «Продается». Я надеялся, у хозяев остался адрес человека, который там раньше жил и которого я когда-то знал. Это небольшое, личное, не имеющее значения дело. Я просто хотел отправить ей рождественскую открытку – вот и все. Никакого отношения к убийству это не имеет. Мимо на велосипеде проезжал Мог, явно к своей подружке, чтобы получить ту малость, что она может ему предложить, так что я думаю, это он угостил вас такой пикантной сплетней. Некоторые обитатели этой чертовой деревни просто не умеют держать язык за зубами. Я вам заявляю: это не имело отношения к Роде.
– Мы и не предполагаем, что имело, мистер Бойтон. Но вас просили рассказать о том, что вы делали с момента вашего приезда сюда. Почему же вы не упомянули об этом?
– Забыл, вот почему. Это не имело значения. Ну ладно, я пошел в деревенский паб – съесть ленч. Я никого не видел, и ничего не случилось. Я же не могу помнить каждую мелкую подробность. Я расстроен, сбит с толку. Если вы будете и дальше меня травить, мне придется послать за адвокатом.
– Вы, разумеется, вправе так сделать, если считаете, что это необходимо. А если вы всерьез убеждены, что вас травят, вы без всяких сомнений можете подать официальную жалобу. Возможно, мы захотим еще раз опросить вас – либо здесь, перед вашим отъездом, либо в Лондоне. А пока я предлагаю, чтобы вы как можно скорее дали нам знать, если вдруг припомните какой-либо факт, даже самый малозначительный, о котором забыли нам сообщить.
Читать бесплатно другие книги:
