Женщина со шрамом Джеймс Филлис

6

Кэндаси Уэстхолл вошла в переднюю комнату Старого полицейского коттеджа в куртке и с повязанной шарфом головой, на руках у нее были садовничьи перчатки. Она села, сняла перчатки и положила их – большие и выпачканные землей – на стол между собой и Дэлглишем, словно бросая ему аллегорический вызов. Значение жеста, пусть и непреднамеренного, было вполне ясным: ее опять оторвали от полезной работы ради того, чтобы отвечать на бесполезные вопросы.

Ее антагонизм был вполне ощутим, и Дэлглиш понимал, что то же чувство разделяет, может быть не столь открыто, большинство подозреваемых. Он этого ожидал и отчасти понимал. Поначалу его, вместе с его сотрудниками, встречали с чувством облегчения. Будут предприняты активные действия, дело разъяснится, этот ужас – который вместе с тем еще и причина испытываемой ими друг перед другом неловкости – как-то сгладится, репутация невиновных будет спасена, виновные – вероятнее всего, какой-нибудь чужак, чья судьба не вызовет большого огорчения, будет арестован и с ним поступят должным образом. Закон, разум и порядок сменят все оскверняющую беспорядочность убийства. Но никакого ареста не произошло, и не было ни малейшего признака, что он когда-либо состоится. Прошло совсем мало дней, но небольшая компания обитателей Манора не видела сколько-нибудь близкого конца ни пребыванию Дэлглиша, ни его опросам. Ему была понятна их неприязнь, потому что он сам как-то испытал то же самое, когда обнаружил на берегу в Суффолке тело убитой молодой женщины.[31] Преступление было совершено не на его территории, и расследование вел другой полицейский следователь. Не было вопроса о том, чтобы Дэлглиш считался сколько-нибудь серьезным подозреваемым, однако полицейский опрос был подробным, повторялся несколько раз и показался ему ненужно въедливым. Расследование выглядело неприятно похожим на психологическое насилие.

Он спросил:

– В 2002 году Рода Грэдвин опубликовала в журнале «Патерностер ревю» статью о плагиате, где она атаковала молодую писательницу, Аннабел Скелтон, которая затем покончила с собой. Какие отношения связывали вас с Аннабел Скелтон?

Она встретилась с ним глазами, ее взгляд был полон холодной неприязни и, как ему представилось, презрения. Наступил миг молчания. Казалось, ее антагонизм истекает из нее, потрескивая, словно электрический ток. Не отводя глаз, она ответила:

– Аннабел Скелтон была мне близким и дорогим другом. Я сказала бы, что любила ее, да только ведь вы неверно истолкуете отношения, которые я вряд ли сумею описать так, чтобы вам стало понятно. Теперь вроде бы всякая дружба определяется в терминах сексуальности. Она у меня училась, но у нее был талант к писательству, не к классическим языкам. Я поощряла ее к тому, чтобы она завершила свой первый роман и отдала его в издательство.

– Вы тогда знали, какие части ее книги являлись плагиатом из ранее опубликованной чужой работы?

– Вы спрашиваете меня, коммандер, говорила ли Аннабел мне об этом?

– Нет, мисс Уэстхолл, я спрашиваю, знали ли вы?

– Я не знала, пока не прочла статью Роды Грэдвин.

Тут вмешалась Кейт:

– Это, должно быть, удивило и расстроило вас?

– Да, инспектор, и удивило, и расстроило.

– Вы предприняли какие-то действия – встретились с Родой Грэдвин, написали протест в ее адрес или в адрес «Патерностер ревю»? – спросил Дэлглиш.

– Я встретилась с Родой Грэдвин. Мы виделись очень недолго в конторе ее литагента, как она просила. Это было ошибкой. Она, конечно, абсолютно ни в чем не раскаивалась. Я предпочитаю не обсуждать детали той встречи. Я в то время еще не знала, что Аннабел уже нет в живых. Она повесилась через три дня после выхода «Патерностер ревю».

– Значит, вам не представилось возможности увидеться с Аннабел, попросить объяснить? Я сожалею, если причиняю вам боль.

– Явно не слишком сожалеете, коммандер. Давайте будем честны друг с другом. Подобно Роде Грэдвин, вы просто делаете свою неприятную работу. Я пыталась связаться с Аннабел, но она не хотела меня видеть, дверь была на запоре, телефон отключен. Я потеряла время, добиваясь встречи с Грэдвин, а ведь могла бы успеть уговорить Аннабел увидеться со мной. На следующий день после ее смерти я получила от нее открытку. Всего девять слов и никакой подписи. «Мне очень жаль. Прости меня, пожалуйста. Я тебя люблю».

Воцарилось молчание. Потом она сказала:

– Плагиат был наименее важной частью романа, который свидетельствовал о чрезвычайной одаренности. Но я думаю, Аннабел поняла, что больше никогда ничего не напишет, а это для нее было все равно что смерть. И было унижение. Это оказалось больше, чем она могла вынести.

– Вы сочли, что Рода Грэдвин ответственна за то, что случилось?

– Рода Грэдвин была ответственна за то, что случилось. Это она убила моего друга. Поскольку я полагаю, что такого намерения у нее не было, надеяться на законное восстановление справедливости не следовало. Но я не прибегла к личной мести. Ненависть не умирает, но со временем несколько утрачивает свою силу. Она, словно инфекция в крови, никогда полностью не исчезает и способна неожиданно вспыхнуть, но ее лихорадочные состояния уже не так лишают тебя сил, она причиняет уже не такую острую боль – ведь прошли годы. Мне остались сожаление и непроходящая печаль. Я не убивала Роду Грэдвин, но не испытываю ни минуты печали из-за ее смерти. Я ответила на вопрос, который вы собирались задать, коммандер?

– Вы утверждаете, мисс Уэстхолл, что не убивали Роду Грэдвин. Знаете ли вы, кто ее убил?

– Нет. А если бы и знала, коммандер, думаю, что вряд ли сообщила бы вам.

Она встала из-за стола и пошла к двери. Ни Дэлглиш, ни Кейт не двинулись с места, чтобы ее остановить.

7

В те три дня, что прошли со времени убийства Роды Грэдвин, Летти поражалась тому, как недолго дозволяется смерти оставаться помехой жизни. Умерших, какой бы смертью они ни умерли, аккуратно и с надлежащей быстротой убирают с глаз долой, в заранее определенное место: полка в холодильной камере больничного морга, бальзамировочная в бюро ритуальных услуг, секционный стол патологоанатома. Доктор может и не явиться по вызову, гробовщик же является непременно. Еда, пусть необильная и непривычная, все-таки готовится и съедается, почта доставляется, звонят телефоны, нужно оплачивать счета, заполнять официальные анкеты. Скорбящие, как в свое время скорбела и Летти, автоматами движутся в мире теней, где нет ничего реального или хотя бы знакомого, и кажется, что больше никогда и не будет. Но даже они разговаривают, пытаются спать, поднимаются из-за стола, не почувствовав вкуса пищи во рту, продолжают, как бы механически зазубрив текст, играть предназначенные им роли в драме, где все остальные персонажи хорошо знают и понимают свои.

Никто в Маноре не делал вида, что горюет о смерти Роды Грэдвин. Ее гибель вызвала шок, ставший еще более страшным из-за загадочности и ужаса происшедшего, но обычная жизнь в доме шла своим чередом. Дин продолжал готовить замечательные блюда, хотя относительная упрощенность меню заставляла предположить, что он, может быть, не сознавая того, отдавал дань уважения смерти. Ким по-прежнему подавала эти блюда, несмотря на то что хороший аппетит и откровенное наслаждение едой могли показаться грубой бесчувственностью, мешавшей беседе. И лишь постоянное появление в доме полицейских, приходивших и уходивших, как им заблагорассудится, присутствие на территории автомобилей охраны и припаркованный прямо перед главными воротами дом-фургон, где охранники ели и спали, служили постоянным напоминанием о том, что ничто в Маноре уже не идет нормально. Вдруг вспыхнул всеобщий интерес и полустыдливая надежда, когда инспектор Мискин вызвала Шарон и отвела ее на опрос в Старый полицейский коттедж. Шарон вернулась и коротко объяснила, что коммандер Дэлглиш подготавливает для нее возможность уехать из Манора и через три дня кто-то из друзей приедет за ней. А пока что она не намерена больше выполнять тут никакую работу. Что до нее, то с этим местом работы покончено, и они сами знают, куда это гребаное место надо засунуть. Она устала и расстроена, и у нее нет сил дотерпеть, когда она наконец уберется из этого гребаного Манора. А теперь она пойдет к себе в комнату. Никто никогда раньше не слышал, чтобы Шарон произносила непристойности, и это шокировало Летти так, будто непристойное слово вырвалось из ее собственных уст.

Потом коммандер Дэлглиш и Джордж Чандлер-Пауэлл уединились на целых полчаса, а когда коммандер ушел, Джордж пригласил всех в библиотеку. Они собрались там молча, напряженно ожидая, что им сейчас сообщат нечто весьма важное. Шарон не арестовали – это-то по крайней мере было вполне очевидно, но могли выясниться какие-то события, и даже неприятные новости были бы предпочтительнее, чем столь затянувшаяся неопределенность. Для всех обитателей Манора, а некоторые вполне открыто признавались в этом, жизнь как бы остановилась. Даже простейшие решения – что надеть утром, какие распоряжения отдать Дину и Кимберли – требовали волевых усилий. Чандлер-Пауэлл не заставил их долго ждать, но Летти показалось, что он чувствует себя не в своей тарелке, что было для него необычно. Войдя в библиотеку, он вроде бы не мог решить, сесть ему или остаться стоять, но после минутного колебания выбрал себе позицию рядом с камином. Джордж несомненно понимал, что он тоже подозреваемый, однако сейчас, когда все глаза были в ожидании устремлены на него, выглядел заместителем коммандера Дэлглиша, вынужденно играя роль, которая не пришлась ему по душе и в которой он явно чувствовал себя неловко. Он сказал:

– Очень сожалею, что мне приходится отрывать вас от ваших занятий, но коммандер Дэлглиш просил меня поговорить с вами, и мне подумалось, что разумно будет сразу собрать вас и сообщить вам то, что он счел нужным сказать. Как вам уже известно, Шарон покинет нас через три дня. В ее прошлом был инцидент, из-за которого ее успехи и благополучие стали задачей надзорной службы, и там решили, что ей лучше уехать из Манора. Я так понял, что Шарон не станет возражать против того, что ей собираются предложить. Это все, что мне было сообщено, и это все, что каждый из нас имеет право знать. Я должен попросить вас не обсуждать Шарон друг с другом, не говорить с ней о ее прошлом или о ее будущем, поскольку ни то ни другое – не наша забота.

– Означает ли это, что Шарон больше не считается подозреваемой, если ее вообще таковой считали? – спросил Маркус.

– По-видимому.

Лицо у Флавии горело, голос дрожал, когда она спросила:

– Не могли бы мы точно узнать, в каком статусе она теперь здесь находится? Она заявила нам, что не намерена больше выполнять никакую работу. Я так понимаю, что, раз Манор теперь считается местом преступления, мы не можем приглашать никаких уборщиков из деревни. Конечно, Манор пуст, пациентов нет, и работы не так много, но кто-то же должен ее делать.

– Мы с Ким могли бы помогать, – вмешался Дин. – Только как быть с ее едой? Она обычно ест с нами на кухне. А вдруг она не станет спускаться из своей комнаты? Что, Ким должна ей подносы относить и ей прислуживать? – Его тон давал ясно понять, что такое неприемлемо.

Хелина взглянула на Чандлера-Пауэлла. Было совершенно очевидно, что терпение его на пределе. Она ответила:

– Разумеется, нет. Шарон знает, когда у нас подается еда. Если захочет есть – появится. И это продлится всего два-три дня. Если возникнут какие-то неприятности, скажите мне, и я поговорю с коммандером Дэлглишем. А пока постараемся вести себя настолько нормально, насколько это возможно.

Тут впервые заговорила Кэндаси Уэстхолл:

– Поскольку я была одной из тех, кто проводил собеседование с Шарон, полагаю, мне следует взять на себя хотя бы часть ответственности. Может оказаться полезным, если она переедет в Каменный коттедж и поживет с нами, если коммандер Дэлглиш не станет возражать. Места у нас хватит. И она сможет помочь мне разбирать книги отца. Нехорошо, если ей будет нечем заняться. И давно пора, чтобы кто-нибудь избавил ее от одержимости Мэри Кайт. Прошлым летом она повадилась носить полевые цветы к срединному камню. Это какое-то болезненно-мрачное наваждение. Я поднимусь сейчас к ней и посмотрю, успокоилась ли она.

– Конечно, попробуйте так сделать, Кэндаси! – оживился Чандлер-Пауэлл. – Как преподаватель, вы наверняка более опытны в обращении с непокорной молодежью, чем все мы. Коммандер Дэлглиш заверил меня, что Шарон не требует постоянного надзора. А если потребует, это дело полиции или надзирающего куратора обеспечить такой надзор, а не наше. Я отменил поездку в Америку. К четвергу мне необходимо вернуться в Лондон, и нужно, чтобы со мной поехал Маркус. Сожалею, если это покажется вам дезертирством, но мне придется многое наверстывать в бесплатном отделении больницы – пациенты ждут операций, которые были намечены на эту неделю. Мне, естественно, пришлось их все отменить. Группа охраны остается здесь, и я договорюсь, чтобы два охранника ночевали в доме.

– А полицейские? – поинтересовался Маркус. – Дэлглиш сказал, когда они предполагают уехать?

– Нет, и у меня не хватило духу спросить. Они пробыли здесь всего три дня, так что, если только они кого-нибудь не арестуют, я полагаю, нам придется терпеть их присутствие довольно долгое время.

– Вы имеете в виду, что нам придется терпеть их присутствие. Вы же избежите этой участи, благополучно пребывая в Лондоне. А что, полицейские не возражают против этого? – спросила Флавия.

Чандлер-Пауэлл холодно взглянул на нее:

– Какие законные основания, по вашему мнению, имеются у коммандера Дэлглиша, чтобы меня задержать?

И он ушел, оставив маленькую группу собравшихся с ощущением, что они все как-то неразумно себя вели. Они смотрели друг на друга в неловком молчании. Его нарушила Кэндаси:

– Ну что же, пойду-ка я, пожалуй, урезонивать Шарон. А вам, Хелина, может быть, стоит поговорить с Джорджем. Я понимаю, мы с Маркусом живем в отдельном коттедже, и на нас все это не так тяжко действует, как на всех вас. Но я работаю в Маноре, и мне хотелось бы, чтобы охранники не ночевали в доме. Достаточно неприятно видеть их фургон на вечной стоянке перед главными воротами, а их самих бродящими повсюду вокруг, без того, чтобы они еще и в доме находились.

И она тоже ушла. Мог, поместившийся в одном из самых внушительных кресел, откуда безучастно взирал на Чандлера-Пауэлла, за все это время не проронил ни слова. Теперь он с некоторым трудом выбрался из кресла и ушел. Все остальные ждали возвращения Кэндаси, но спустя полчаса, лишенные возможности нормально беседовать запретом Чандлера-Пауэлла говорить о Шарон, они разошлись, и Хелина решительно закрыла за ними дверь библиотеки.

8

Три дня недели, в течение которых в Маноре не было пациентов, не проводились операции, а Джордж Чандлер-Пауэлл находился в Лондоне, всегда давали Кэндаси и Летти возможность использовать это время для того, чтобы привести в порядок бухгалтерские книги, разобраться с финансовыми вопросами, касающимися временного персонала, и расплатиться по счетам за дополнительные продукты, закупавшиеся для приготовления еды к приезду не живущего в Маноре вспомогательного медперсонала – медсестер, лаборантов и анестезиолога. Перемена в атмосфере Манора, совершавшаяся к концу недели по сравнению с ее началом, была столь же разительной, сколь и приятной для обеих женщин. Несмотря на поверхностное спокойствие операционных дней, присутствие Джорджа Чандлера-Пауэлла и его бригады, казалось, пропитывало самый воздух Манора. Однако время, предшествовавшее его отъезду в Лондон, было периодом почти совершенного покоя. Чандлер-Пауэлл – выдающийся и переутомленный хирург превращался в Чандлера-Пауэлла – сельского сквайра, довольного повседневной домашней жизнью, которую он никогда не критиковал, на которую никогда не пытался повлиять: он становился человеком, полной грудью вдыхающим уединение, словно живительный воздух.

Однако сейчас, во вторник утром, на четвертый день после убийства, он все еще оставался в Маноре, отменив намеченные на начало недели операции в лондонской больнице, явно разрываясь между чувством ответственности перед своими пациентами в больнице Святой Анджелы и необходимостью поддерживать своих сотрудников – обитателей Манора. Тем не менее к четвергу и он, и Маркус должны будут уехать. По всей вероятности, вернутся они к утру воскресенья, но реакция на их, пусть даже временное, отсутствие была смешанной. Все в Маноре стали запирать на ночь двери своих комнат, хотя Кэндаси и Хелине удалось уговорить Чандлера-Пауэлла, что не следует организовывать ночной патруль полицейских или охранников внутри дома. Большинство обитателей Манора сумели убедить себя, что это непрошеный гость – возможно, владелец машины, припарковавшейся у Камней – убил мисс Грэдвин, и вряд ли он испытывает интерес к какой-либо другой жертве. Однако – предположительно – у него могли остаться ключи от западной двери, и эта мысль пугала. Мистер Чандлер-Пауэлл, разумеется, не мог гарантировать безопасность, но он – владелец Манора, он – их посредник в отношениях с полицейскими, его авторитетное присутствие вселяет уверенность. С другой стороны, он явно раздражен тем, что зря теряет время, ему не терпится снова взяться за работу. В Маноре станет спокойнее без отзвука его нетерпеливых шагов, периодических выплесков дурного расположения духа. Полицейские все еще молчат о том, как движется расследование – если оно вообще как-то движется. Новость о гибели мисс Грэдвин, конечно, попала в средства массовой информации, но, к всеобщему облегчению, репортажи были на удивление кратки и расплывчаты, чему способствовала конкурирующая с ней новость о политическом скандале, а также сообщение о необычайно скандальном разводе поп-звезды. Летти задавалась вопросом, не было ли здесь оказано некое влияние на масс-медиа. Но такая сдержанность не может продлиться долго: если арест совершится, плотину прорвет – и тогда на всех них хлынет поток грязных вод.

Однако сейчас, когда отсутствовали приходящие работники, когда оказалось опечатанным отделение для пациентов, а телефоны чаще всего переключались на автоответчики; когда ежедневное появление полиции постоянно напоминало о незримом присутствии погибшей, которая в воображении Летти была по-прежнему заперта в молчании смерти за опечатанными дверьми, всегдашняя необходимость выполнять неотложную работу успокаивала и утешала – не только саму Летти, но, как ей казалось, и Кэндаси тоже. Утром во вторник обе они сидели за своими столами вскоре после девяти. Летти разбирала целую кипу счетов от бакалейщика и мясника, а Кэндаси работала за компьютером. Телефон стоял на столе рядом с Летти. Неожиданно раздался его звонок.

– Не отвечайте! – сказала Кэндаси.

Но было поздно – Летти уже поднесла трубку к уху. Она тут же передала ее Кэндаси.

– Какой-то мужчина. Я не расслышала фамилию, но он, кажется, очень взволнован. Он просит вас.

Кэндаси взяла трубку, помолчала с минуту, потом ответила:

– Мы работаем сейчас в офисе, и, честно говоря, у нас нет времени гоняться за Робином Бойтоном. Да, я знаю, что он – наш кузен, но это не делает нас ни его няньками, ни его охранниками. Как давно вы пытаетесь связаться с ним?… Ну хорошо, кто-нибудь сходит к гостевому коттеджу, и если мы узнаем что-то новое, мы скажем ему, чтобы он вам позвонил… Да, конечно, я вам сама позвоню, если нам не удастся… Назовите ваш номер.

Она протянула руку за листком бумаги и записала номер, затем положила трубку и повернулась к Летти:

– Это деловой партнер Робина Бойтона, Джереми Коксон. Как видно, один из их преподавателей его подвел, и ему нужно, чтобы Робин немедленно вернулся. Он звонил ему вчера поздно вечером, но никто не ответил, так что он оставил сообщение на автоответчике. А сегодня утром он уже несколько раз перезванивал. И по мобильному Робина тоже. Телефон звонит, но ответа нет.

– Возможно, Робин приехал сюда, чтобы избавиться от телефонных звонков и от проблем, связанных с бизнесом, – сказала Летти. – Только почему же он тогда мобильный не выключил? Думаю, кому-то надо все-таки сходить туда, посмотреть, в чем дело.

– Когда я утром выходила из Каменного коттеджа, – снова заговорила Кэндаси, – машина Робина была на месте, и занавеси на окнах задернуты. Он вполне мог еще спать, а свой мобильный мог забыть где-нибудь, откуда звонок не слышен. Дин может сбегать к гостевому коттеджу, если не очень занят. Он побыстрее двигается, чем Могуорти.

Летти поднялась из-за стола.

– Я сама схожу туда. Мне неплохо бы глотнуть свежего воздуха.

– Тогда лучше возьмите запасной ключ. Если он еще отсыпается с похмелья, он может и не услышать, как вы в дверь звоните. Вообще досадно, что он все еще здесь. Дэлглиш не имеет права задерживать его без причины, и можно было бы подумать, что он только рад будет вернуться в Лондон, хотя бы ради удовольствия посплетничать.

Летти складывала бумаги, над которыми работала.

– Вы его недолюбливаете, правда? Он кажется довольно безобидным, но даже Хелина вздыхает, когда сдает ему коттедж.

– Он – дармоед, да притом еще вечно недовольный. Возможно, вполне законно недовольный. Его мать ухитрилась забеременеть от явного охотника за приданым и вскоре, к великому отвращению дедушки Теодора, вышла за него замуж. Во всяком случае, ее лишили наследства, подозреваю, что больше за глупость и наивность, чем за беременность. Робин обожает время от времени появляться, чтобы напоминать нам о том, что он считает несправедливой дискриминацией, а мы, откровенно говоря, находим его настойчивость слишком навязчивой. Мы время от времени выдаем ему небольшие субсидии. Он берет деньги, но мне кажется, считает это для себя унизительным. На самом деле это унизительно для обеих сторон.

Столь откровенное высказывание о семейных делах удивило Летти. Это было совершенно не похоже на сдержанную Кэндаси, которую она знала… или – поправила она себя – думала, что знает.

Она взяла со спинки стула свою куртку. Уходя, сказала:

– Может быть, он не так надоедал бы вам, если бы вы выдали ему какую-то умеренную сумму из наследства вашего отца и тем положили бы конец его претензиям? То есть если вы чувствуете, что он действительно обижен?

– Такая мысль приходила на ум и мне. Трудность заключается в том, что Робину всегда хотелось бы еще и еще. Сомневаюсь, что нам удалось бы договориться о том, что считать умеренной суммой.

Летти вышла, закрыв за собой дверь, а Кэндаси снова обратилась к компьютеру и вывела на экран цифры за ноябрь. Западное крыло опять принесло прибыль, но она едва превышала расходы. Плата за операции покрывала общее содержание дома и сада, а также затраты на хирургические и другие медицинские нужды, однако доход был неустойчив, а цены росли. Было вполне очевидно, что цифры за следующий месяц окажутся просто катастрофическими. Чандлер-Пауэлл ничего не говорил, но выражение его лица, осунувшегося от волнения и какой-то отчаянной решимости, сказало ей все. Сколько пациенток пожелают занять комнаты в западном крыле, когда их головы будут полны мыслями о смерти и, хуже того, о смерти пациентки? Клиника, вместо того чтобы быть прибыльным делом, становится финансовой обузой. Больше месяца ей не просуществовать, решила Кэндаси.

Через пятнадцать минут вернулась Летти.

– Его там нет. Ни малейшего признака его присутствия, ни в доме, ни в саду. Я нашла его мобильный на столе в кухне, рядом с остатками еды – то ли ленча, то ли ужина: тарелка с застывшим томатным соусом и несколькими нитями спагетти, и пластиковая упаковка из-под двух шоколадных эклеров. Мобильный зазвонил, когда я отпирала дверь. Это опять звонил Джереми Коксон. Я сказала ему, что мы ищем. Кровать выглядит так, будто в ней в эту ночь не спали, а машина, как вы сказали, стоит у дома, так что он, очевидно, никуда не уехал. И далеко уйти он не мог. Он не выглядит человеком, любящим дальние прогулки за городом.

– Нет, он не из таких. Думаю, нам следует организовать широкий поиск, но бог знает, с чего мы должны начать. Он ведь может оказаться где угодно, не удивлюсь даже, если в чьей-то постели, где он спокойно отсыпается. А в этом случае ему вряд ли придется по душе наш широкий поиск. Мы можем подождать с этим час-другой.

– Разумно ли это будет? – спросила Летти. – Похоже, что его уже довольно давно нет.

Кэндаси задумалась.

– Но он же взрослый и имеет право ходить, куда и когда ему заблагорассудится. Но это странно. Мне показалось, что Джереми Коксон не только взволнован, но и раздражен. Возможно, разумнее всего нам сначала убедиться, что его нет ни в Маноре, ни на территории усадьбы. Я думаю, не исключено, что он мог заболеть или с ним произошел несчастный случай, хотя это не кажется мне таким уж вероятным. И я, пожалуй, проверю в Каменном коттедже. Я не всегда забочусь запирать боковую дверь, и он мог потихоньку зайти в дом после моего ухода – посмотреть, не найдется ли там чего-нибудь. Но вы, конечно, правы. Если его нет в наших двух коттеджах или здесь, нам лучше уведомить полицию. Если организуют широкий поиск, его будет вести дорсетское управление. Посмотрите, нет ли где-нибудь поблизости сержанта Бентона-Смита или К-Д Уоррена. А я возьму с собой Шарон. Она почти все время болтается по дому, ничего не делая.

Летти, так и не присевшая к столу, подумала с минуту, потом возразила:

– Я не думаю, что нам стоит вмешивать в это дело Шарон. Она в странном состоянии с тех пор, как вчера ее вызывал коммандер Дэлглиш, то хмурится и замыкается в себе, то выглядит очень собой довольной, почти торжествующей. А если Робин и правда пропал, лучше, чтобы она была от всего этого подальше. Если вы хотите, чтобы в поисках участвовало больше людей, я сама пойду с вами. Откровенно говоря, если его нет здесь или в одном из коттеджей, я не представляю себе, где еще мы можем его искать. Лучше передать все в руки полицейских.

Кэндаси сняла свою куртку с крючка на двери.

– Наверное, вы правы насчет Шарон. Она не захотела перейти из Манора в Каменный коттедж, и, откровенно говоря, я приняла это с облегчением: приглашение пожить у нас было не самой разумной из моих идей. Но она согласилась часа два в день помогать мне разбирать отцовские книги – скорее всего ей нужен предлог, чтобы уходить из кухни. Отношения с Бостоками у нее всегда не очень-то складывались. Мне показалось, ей нравится возиться с книгами, держать их в руках. Я дала ей почитать пару книжек, которые ее вроде бы заинтересовали.

И снова она удивила Летти. Предложить Шарон книги для чтения – это показалось Летти проявлением доброты, какой она никак не ожидала от Кэндаси, чье отношение к девушке всегда отличалось скорее терпеливой неприязнью, чем доброжелательным интересом. Впрочем, Кэндаси ведь преподаватель. Вероятно, это просто возрождение ее педагогического призвания. И совершенно естественно для человека, любящего читать, одолжить книгу юному существу, проявившему к ней интерес. Она и сама поступила бы точно так же. Идя рядом с Кэндаси, Летти вдруг ощутила легкий укол сожаления. Они вполне дружески работали рядом друг с другом, как и с Хелиной Крессет, но так и не сблизились, и были скорее коллегами, чем друзьями. Но работа Кэндаси была весьма полезна Манору. Те три дня, что Кэндаси провела в Торонто – недели две назад, – убедительно это доказали. Вероятно, потому, что Кэндаси и Маркус жили в Каменном коттедже, казалось, что они не только физически, но и эмоционально дистанцируются от жизни Манора. Летти могла лишь вообразить себе, какими тяжкими были два последних года для умной, интеллигентной женщины, чья работа оказалась под угрозой (а сейчас, по слухам, она ее и вовсе лишилась), чьи дни и ночи проходили у постели деспотичного и вечно недовольного старика отца, а брат отчаянно стремился уехать из дома. Ну что ж, теперь с этим не будет сложностей. Клиника вряд ли продолжит работу после убийства мисс Грэдвин. Теперь в Манор станут приезжать только те пациенты, кто патологически одержим мрачным очарованием смерти и ужаса.

Утро было серым и бессолнечным. Ночью прошли ливневые дожди, и сейчас от пропитанной влагой земли поднимались терпкие испарения гниющих листьев и промокшей травы. Осень в этом году выдалась ранняя, а теперь ее мягкое сияние угасло, сменившись холодным, почти лишенным запахов дыханием умирающего года. Женщины молча шли сквозь сырой туман, студеными пальцами касавшийся щек Летти, и с этим касанием пришел первый холодок дурного предчувствия. До этого она входила в Розовый коттедж без опасений, полунадеясь, что Робин Бойтон уже вернулся или, по крайней мере, что отыщется какое-то указание на то, куда он отправился. Сейчас, пока они шли между кустами обезображенных зимой роз к передней двери дома, она чувствовала, что ее неудержимо затягивает нечто, к чему она не желает иметь никакого отношения, что вовсе не ее дело, и что это дело грозит бедой. Передняя дверь не была заперта, какой она и нашла ее раньше, но, когда они вошли в кухню, Летти показалось, что пахнет здесь теперь хуже, чем просто немытой посудой.

Кэндаси подошла к столу и с гримасой отвращения смотрела на остатки давней трапезы.

– Это, несомненно, больше похоже на вчерашний ленч или ужин, – произнесла она, – чем на сегодняшний завтрак. Но когда речь идет о Робине, кто может точно определить? Вы сказали, что посмотрели наверху?

– Да. Постель не была по-настоящему застелена, просто одеяло наброшено, но все выглядело так, будто прошедшей ночью он в ней не спал.

– Думаю, нам лучше весь коттедж осмотреть, – сказала Кэндаси, – потом сад, потом – соседний дом. А я пока избавлюсь от этого безобразия. Вся кухня провоняла.

Она взяла грязную тарелку и направилась к раковине. Голос Летти прозвучал резко, словно приказ:

– Нет, Кэндаси, нет! – Кэндаси замерла на месте. А Летти продолжала: – Извините, я не хотела кричать, но разве нам не следует оставить тут все как есть? Если с Робином случилось несчастье, если что-то с ним произошло, может оказаться важным определить время.

Кэндаси вернулась к столу и поставила тарелку на место.

– Думаю, вы правы. Но все, о чем грязная тарелка нам говорит, это что он поел – съел ленч или обед, прежде чем куда-то отправиться.

Они поднялись на верхний этаж. Наверху было только две спальни, обе хороших размеров, и при каждой из них – туалет и душ. Та, что находилась в задней части дома, была чуть меньше и явно не использовалась; кровать была застелена чистыми простынями и накрыта лоскутным покрывалом.

Кэндаси отворила дверцу закрывающего всю стену гардероба и, захлопнув ее, сказала, словно извиняясь:

– Бог знает, почему я решила, что он может быть там, внутри, но раз уж мы взялись искать, надо искать всерьез.

Они перешли в переднюю спальню. Она была просто и удобно обставлена, но сейчас выглядела так, будто здесь был обыск и все перевернули вверх дном. На кровать был брошен махровый халат, рядом с ним – скомканная тенниска и книжка Терри Пратчета[32] в бумажной обложке. Две пары башмаков валялись в углу, а низкий, с мягким сиденьем стул был завален шерстяными джемперами вперемешку с брюками. Бойтон, во всяком случае, приехал хорошо подготовленным к наихудшей декабрьской погоде. Дверь гардероба была распахнута, открывая взгляду три сорочки, замшевый пиджак и темный костюм. «Он что, специально привез этот костюм, чтобы надеть, когда его наконец допустят к Роде Грэдвин?» – подумала Летти.

– Это страшно похоже либо на драку, либо на поспешный отъезд, – заметила Кэндаси. – Но, учитывая состояние кухни, я полагаю, мы можем спокойно заключить, что Робин просто поразительно неряшлив, а это я и так знала. Во всяком случае, здесь, в коттедже, его нет.

– Да, – согласилась Летти. – Здесь его нет. – И она повернулась к двери.

Однако в каком-то смысле, подумала она, он здесь. Те полминуты, что они с Кэндаси осматривали спальню, усилили ее предчувствие беды. Теперь оно превратилось в странное чувство страха, смешанного с жалостью. Робин Бойтон отсутствовал, но его присутствие парадоксальным образом казалось более ощутимым, чем три дня назад, когда он ворвался в библиотеку.

Они вышли в сад, Кэндаси решительно шагала впереди. Летти, обычно столь же энергичная, как ее спутница, чувствовала себя так, будто ее волокут за собой как тяжкое бремя. Они обыскали сады обоих коттеджей и деревянные сараи в конце каждого сада. В том, что стоял в саду Розового коттеджа, беспорядочно валялись грязные садовые инструменты, разнообразный инвентарь, несколько проржавевших цветочных горшков и связки обмоток из пальмового волокна, беспорядочно брошенные на полку без каких-либо попыток организовать их размещение. Дверь сарая открывалась лишь наполовину, припертая изнутри старой газонокосилкой и проволочной корзиной с растопкой. Кэндаси закрыла дверь, не произнеся ни слова. В противоположность этому сарай в саду Каменного коттеджа представлял собой впечатляющий образец логической упорядоченности. Лопаты, вилы, шланги, сверкающие металлическими частями, выстроились на одной стене, тогда как на полках цветочные горшки стояли по ранжиру, а газонокосилка была так вычищена, что на ней не оставалось и следа от исполнения ее функций. Здесь же, в сарае, стояло удобное соломенное кресло с клетчатой подушкой, которым явно часто пользовались. Контраст между двумя сараями отражался и в состоянии обоих садов. Мог отвечал за сад Розового коттеджа, но интересовали его прежде всего сады Манора и главным образом регулярный сад, которым он ревниво гордился и за которым ухаживал, словно одержимый страстью. В саду Розового коттеджа он делал ровно столько, сколько требовалось, чтобы избежать критики. Сад Каменного коттеджа свидетельствовал об умелом и внимательном уходе. Опавшие листья были сметены и добавлены в деревянный ящик с компостом, кусты подстрижены, земля вскопана, а нежные растения укутаны в ожидании мороза. Припомнив соломенное кресло с промятой подушкой, Летти почувствовала прилив жалости и раздражения. Значит, эта наглухо закрытая хижина, где воздух был теплым даже зимой, служила не только утилитарным хранилищем садовых инструментов, но и убежищем. Здесь Кэндаси могла надеяться время от времени урвать полчаса покоя, уйдя из пропахшей антисептиками комнаты больного отца, могла укрыться в саду в те краткие периоды свободы, когда ей было бы труднее выбрать время, чтобы предаться другой своей, всем известной страсти – плаванию в одной из любимых бухточек или с любимого пляжа. Кэндаси молча захлопнула дверь, погасив запах теплого дерева и земли, и они направились в Каменный коттедж. Хотя было рано – полдень еще не наступил, – день стоял хмурый и темный. Кэндаси включила свет. После смерти профессора Уэстхолла Летти несколько раз заходила в Каменный коттедж, всегда по делам, связанным с Манором, и всегда без особого удовольствия. Она не была суеверна. Ее вера, не относящаяся ни к какой конфессии и вовсе, как она понимала, не догматическая, не допускала существования бестелесных душ, посещающих комнаты, где они не успели закончить какие-то дела или те, где испустили дух. Однако она тонко чувствовала атмосферу, и Каменный коттедж все еще порождал у нее чувство тревоги, ухудшал настроение, словно накопившееся там несчастье отравило в нем воздух.

Они вошли в мощенную каменными плитами комнату, которую называли старой кладовкой. Узкая оранжерея вела из нее в сад, но сама комната фактически не использовалась и, кажется, не имела иного назначения, как служить вместилищем ненужной мебели, включая небольшой деревянный стол и два стула, дряхлого вида морозилку и старый кухонный шкаф с открытыми полками, на которых размещались разнообразные кружки, кувшины и банки. Через маленькую кухню они прошли в гостиную, которая использовалась и как столовая. Камин был пуст, часы, в полном одиночестве пребывавшие на каминной полке, оттикивали настоящее в прошлое с раздражающей настойчивостью. Комната не предлагала ничего удобного, кроме деревянной скамьи с высокой спинкой и подушками, стоявшей справа от камина. Одна из стен была от пола до потолка закрыта книжными полками, но большинство полок теперь опустели, а оставшиеся тома в беспорядке повалились друг на друга. Примерно с дюжину плотно набитых картонных коробок с книгами выстроились у противоположной стены, на которой невыгоревшие прямоугольники обоев говорили о том, что здесь раньше висели картины. Весь дом, несмотря на безупречную чистоту, поразил Летти своей прямо-таки нарочитой безрадостностью и негостеприимством, как будто после смерти отца Кэндаси и Маркус желали подчеркнуть, что для них Каменный коттедж никогда не сможет стать домом.

На верхнем этаже Кэндаси с Летти, бредущей за ней по пятам, неспешными шагами обошла три спальни, бросая беглый взгляд внутрь шкафов и гардеробов, а затем почти со стуком захлопывая дверцы так, будто эти поиски были скучным, обыденным делом. Порой на мгновение чувствовался терпкий аромат антимолевых шариков, шерстяной – твидово-сельский – запах старой одежды, а в гардеробе Кэндаси Летти бросился в глаза алый цвет докторской мантии. Передняя комната служила спальней ее отца. Отсюда были вынесены все вещи, кроме узкой кровати справа от окна. На кровати не было ничего, помимо единственной, девственно чистой и туго натянутой на матрас простыни, общепризнанно символизирующей приятие домашними окончательности смерти. Обе женщины молчали. Поиски почти закончились. Они пошли вниз, их шаги неестественно громко звучали на не покрытых ковром ступенях лестницы.

В гостиной никаких шкафов не было, и они снова прошли в старую кладовку. Кэндаси, вдруг сообразив, что все это время должна была чувствовать Летти, сказала:

– Господи, чем же мы с вами, по нашему мнению, занимаемся? Мы делаем все так, будто ищем ребенка или потерявшегося домашнего зверька. Пусть полицейские возьмутся за поиски, если это их встревожит.

– Но мы почти закончили, – возразила Летти, – и мы по крайней мере все тщательно обыскали. Его нет ни в одном из коттеджей и ни в одном из сараев.

Кэндаси скрылась в большом чулане для продуктов. До Летти донесся ее приглушенный голос:

– Пора мне освободить этот чулан. Пока отец был болен, меня просто обуяло желание варить апельсиновые и лимонные джемы. Бог знает почему. Отец любил домашнее варенье, но не настолько же! Я и забыла, что банки все еще здесь. Скажу Дину, пусть их заберет. Он придумает, как их использовать, если снизойдет до того, чтобы их взять. Мой джем вряд ли соответствует его стандартам.

Она вышла из чулана. Летти, собираясь последовать за Кэндаси, повернулась было к двери, как вдруг остановилась и, открыв защелку, подняла крышку дряхлой морозилки. Она сделала это инстинктивно, не задумываясь, не придавая своему действию значения. Время замерло. Пару секунд, которые потом, в ретроспективе, растянутся на минуты, она смотрела на то, что лежало внутри.

Крышка выпала из ее рук с негромким стуком, и Летти упала на морозилку. Ее била непреодолимая дрожь. Сердце бешено колотилось, и что-то случилось с ее голосом. Она с трудом набрала в грудь воздуха и попыталась произнести слова, но ни звука не выходило у нее из горла. Наконец, преодолевая себя, она обрела голос. Он был чужой, не похожий ни на чей знакомый голос, но она смогла проскрипеть:

– Кэндаси, не смотрите! Не смотрите! Не подходите!

Но Кэндаси уже отталкивала ее в сторону, с силой открывая крышку морозилки, несмотря на тяжесть тела лежащей на ней Летти.

Робин лежал, скорчившись, на спине, подняв вверх согнутые в коленях окоченевшие ноги. По-видимому, его ступни были прижаты к крышке морозилки. Обе ладони, с пальцами, скрюченными, словно когти, бледные, изящные, лежали бессильно, словно руки ребенка. В отчаянии он бил руками по крышке – костяшки были разбиты в кровь, на пальцах застыли красные струйки. Лицо превратилось в маску ужаса, синие глаза были широко раскрыты и безжизненны, как у куклы, зубы оскалены. Должно быть, во время последнего спазма он прикусил язык: две струйки крови засохли у него на подбородке. На нем были синие джинсы и рубашка с открытым воротом в синюю и бежевую клетку. Из морозилки поднимался запах, знакомый и отвратительный, как газ.

Сама не понимая как, Летти смогла все же собраться с силами и дотащиться до одного из стульев, на который и опустилась, почти теряя сознание. Однако теперь, когда ей уже не нужно было стоять на ногах, силы стали быстро восстанавливаться, сердцебиение постепенно приходило в норму. Она услышала, как опускается крышка, очень тихо, очень мягко, будто Кэндаси боялась разбудить умершего. Летти взглянула в ту сторону.

Кэндаси неподвижно стояла у морозилки. Потом вдруг она закашлялась и бросилась к каменной раковине. У нее началась неукротимая рвота. Она ухватилась за края раковины, чтобы не упасть. Рвотные спазмы продолжались еще долго после того, как нечему стало изливаться, порождая громкий, надсадный кашель, явно рвавший ей горло. Летти смотрела, желая помочь и понимая, что Кэндаси не захочет, чтобы к ней сейчас прикасались. Но вот она повернула кран, включила воду на полную мощность и принялась плескать ею себе в лицо, словно оно горело в огне. Водяные струи стекали по ее куртке, мокрые пряди волос прилипли к щекам. Не произнося ни слова, она протянула руку за посудным полотенцем, висевшим на гвозде рядом с раковиной, намочила его под краном – вода все еще текла, – выжала и снова принялась мыть лицо. Наконец, почувствовав, что уже способна подняться на ноги, Летти подошла к Кэндаси и, обняв ее за талию, подвела ко второму стулу.

– Простите меня, – сказала Кэндаси. – Это от вони. Я этот запах совершенно не могу переносить. Никогда не могла.

Ужас этой одинокой смерти все еще жег душу Летти, и она почувствовала острый приступ жалости, готовность тотчас же броситься на защиту.

– Это ведь не запах смерти, Кэндаси. Он просто не смог удержаться. Несчастная случайность, скорее всего – от ужаса. Это бывает, – пояснила она и подумала, но не произнесла этого вслух: «И это, должно быть, означает, что он попал в морозилку живым. Или нет? Судебный патологоанатом сумеет это определить». Сейчас, когда к ней вернулись физические силы, мозг ее работал с поразительной ясностью. – Нам надо позвонить полицейским, – сказала она. – Коммандер Дэлглиш оставил нам номер телефона. Вы его не запомнили? – Кэндаси отрицательно покачала головой. – Я тоже нет. Мне никогда и в голову не приходило, что он может нам понадобиться. Он и тот, другой полицейский, всегда находятся где-нибудь в доме. Пойду схожу за ним.

Но Кэндаси, сидевшая, откинув назад голову, с таким белым лицом, что оно казалось очищенным от каких бы то ни было эмоций, от всего, что делало эту женщину самой собой, такой, какая она есть, превратившимся всего лишь в маску из костей и плоти, ответила:

– Нет! Не уходите. Я уже в порядке, но думаю, нам надо оставаться вместе. Мой мобильный у меня в кармане. Позвоните кому-нибудь в Манор. Сначала попробуйте в офис, потом – Джорджу. Скажите, чтобы он позвонил Дэлглишу. Но сам он не должен идти сюда. Никто из них не должен. Я не смогла бы вынести эту толпу, вопросы, любопытство, жалость. Все это у нас будет, только не сейчас.

Летти уже набирала номер офиса. Ответа не было, и она позвонила Джорджу. Слушая гудки, ожидая ответа, она сказала:

– Ему в любом случае нельзя сюда приходить. Он это поймет. Ваш коттедж становится местом преступления.

Голос Кэндаси прозвучал очень резко:

– Какого еще преступления?

Телефон Джорджа по-прежнему не отвечал. Летти сказала:

– Это могло быть самоубийство. Разве самоубийство не преступление?

– Разве это похоже на самоубийство? Похоже, а? Похоже?

Летти ужаснулась, подумав: «О чем мы спорим?» Но спокойно ответила:

– Вы правы. Мы ничего не знаем. Но коммандеру Дэлглишу не нужна здесь толпа народа. Мы останемся здесь и подождем.

И вот наконец на звонок мобильного ответили. Летти услышала голос Джорджа и сразу коротко описала ситуацию:

– Я звоню из Каменного коттеджа. Со мной здесь Кэндаси. Мы обнаружили труп Робина Бойтона в неиспользуемой морозилке. Не могли бы вы как можно скорее связаться с коммандером Дэлглишем? И лучше ничего никому не говорить, пока он не явится. Вы сами не приходите. И никому другому сюда не разрешайте приходить.

Джордж спросил довольно резко:

– Труп Бойтона? Вы уверены, что он мертв?

– Совершенно уверены, Джордж. Сейчас я не могу объяснять подробно. Просто вызовите Дэлглиша. Да, мы обе в порядке. Шок сильный, но с нами все в порядке.

– Я вызову Дэлглиша. – И разговор был окончен.

Теперь никто не проронил ни слова. В тишине Летти слышала только, как тяжело дышат они обе. Они молча сидели на неудобных кухонных стульях. Время шло, бесконечное, неизмеримое время. Но вот за окном напротив них промелькнули лица. Прибыла полиция. Летти ожидала, что полицейские просто войдут в дом, но раздался стук, и, взглянув на застывшее лицо Кэндаси, Летти пошла открывать дверь. Вошел коммандер Дэлглиш, за ним – инспектор Мискин и сержант Бентон-Смит. К ее величайшему удивлению, коммандер Дэлглиш не подошел сразу к морозилке, а побеспокоился о сидевших здесь женщинах. Он достал из кухонного шкафа две кружки, наполнил их водой из-под крана и принес им. Кэндаси оставила поданную ей кружку стоять на столе, а Летти вдруг осознала, что ей отчаянно хочется пить, и залпом осушила свою. Она чувствовала, что коммандер Дэлглиш внимательно за ними наблюдает.

– Мне нужно задать вам несколько вопросов, – проговорил он. – Вы обе пережили тяжелый шок. Достаточно ли вы оправились, чтобы разговаривать с нами?

Пристально глядя на него, Кэндаси ответила:

– Да, вполне, благодарю вас.

Летти пробормотала, что согласна.

– Тогда, вероятно, нам лучше пройти в соседнюю комнату. Я присоединюсь к вам через минуту-другую.

Инспектор Мискин последовала за ними в гостиную. Летти подумала: «Значит, она не хочет, чтобы мы оставались одни, пока не выслушает наш рассказ». Потом задала себе вопрос, проницательна ли она или беспричинно подозрительна. Если бы они с Кэндаси хотели сочинить согласованный отчет о своих действиях, у них было достаточно времени до появления в доме полицейских.

Кэндаси и Летти сели на дубовую скамью, а инспектор Мискин подтянула два стула, стоявших у стола, и поставила прямо напротив них. Она не стала садиться, а спросила:

– Может быть, мне что-нибудь для вас приготовить? Чай? Кофе? Если мисс Уэстхолл скажет мне, где все это найти…

Тон Кэндаси был бескомпромиссно резок:

– Ничего, спасибо. Все, что мне нужно, – это поскорее убраться отсюда.

– Коммандер Дэлглиш не задержит вас надолго.

Она оказалась права. Не успела она произнести эти слова, как он вошел в комнату и сел на стул прямо против них. Инспектор Мискин взяла себе второй. Лицо Дэлглиша, всего в нескольких футах от их лиц, казалось почти таким же бледным, как у Кэндаси, но невозможно было прочесть, что кроется за этой загадочной, словно вырезанной из слоновой кости маской. Когда он заговорил, его голос был мягким, почти сочувственным, но Летти не сомневалась, что предположения, над которыми сейчас трудился его мозг, имели мало общего с сочувствием.

– Как случилось, что вы обе оказались в Каменном коттедже сегодня утром?

Ответила ему Кэндаси:

– Мы искали Робина. Его партнер по бизнесу позвонил в офис примерно в девять сорок и сказал, что не может связаться с Робином со вчерашнего утра и что он обеспокоен. Сначала туда пошла миссис Френшам и нашла на столе в кухне остатки еды, машину на въездной дорожке и кровать, на которой он, по-видимому, в эту ночь не спал. Поэтому мы пошли туда вдвоем – поискать более тщательно.

– А кто-нибудь из вас знал или подозревал, что вы найдете Робина Бойтона в морозилке?

Он не стал извиняться за вопрос, который был таким жестко, почти жестоко, недвусмысленным. Летти надеялась, что Кэндаси удастся сдержать свой гнев. Сама она ограничилась спокойным «Нет» и, взглянув в глаза Дэлглишу, решила, что ей поверили.

Кэндаси с минуту хранила молчание, а Дэлглиш ждал.

– Ясно, что нет, иначе мы бы сразу заглянули в морозилку. Мы искали живого человека, а не труп. Сама я думала, что Робин вот-вот объявится, но его отсутствие сбивало с толку, потому что он вовсе не любитель загородных прогулок, и, мне кажется, мы искали какой-то ключ, какое-то объяснение тому, куда он мог подеваться.

– Кто же из вас открыл морозилку?

– Я, – ответила Летти. – Старая кладовка, соседняя с кухней комната, была последним местом поисков. Кэндаси зашла в чулан для продуктов, а я открыла морозилку интуитивно, почти не задумываясь. Мы же заглядывали во все шкафы в Розовом коттедже, и в этом тоже, и в садовые сараи, так что, я думаю, заглянуть в морозилку показалось мне совершенно естественным.

Дэлглиш ничего не сказал. А Летти подумала: «Не собирается ли он указать нам, что поиски, включающие шкафы и морозилку, вряд ли можно считать поисками живого человека?» Но она уже дала свое объяснение. Она не была уверена, что оно прозвучало убедительно, даже на ее собственный слух, но это была правда. Добавить ей было нечего. Однако теперь все объяснить попыталась Кэндаси:

– Мне никогда не приходило в голову, что Робин мог умереть, и ни одна из нас ни разу даже не упоминала о такой возможности. Это была моя инициатива, и раз мы начали заглядывать в шкафы и вели тщательные поиски, то, я думаю, как Летти и сказала, было совершенно естественно продолжать в том же духе. Возможно, где-то в подсознании брезжила мысль о возможности несчастного случая, но это слово ни Летти, ни я не произносили.

Дэлглиш и инспектор Мискин поднялись на ноги. Дэлглиш сказал:

– Спасибо вам обеим. Вам нужно уйти отсюда. Пока что я не стану вас больше беспокоить. – Он посмотрел на Кэндаси. – Боюсь, в настоящее время и на ближайшие несколько дней Каменный коттедж придется закрыть.

– Как место преступления? – осведомилась Кэндаси.

– Как место смерти при невыясненных обстоятельствах. Мистер Чандлер-Пауэлл сообщил мне, что для вас и вашего брата в Маноре есть свободные комнаты. Прошу простить нас за причиняемые неудобства, но я уверен, что вы понимаете – это необходимость. Кроме того, приедет судебный патологоанатом и группа оперативной поддержки, но будет сделано все возможное, чтобы не причинить никакого ущерба.

– Да хоть в щепки все тут разнесите, мне все равно, – откликнулась Кэндаси. – Я с этим местом покончила.

Дэлглиш продолжал, будто не слышал:

– Инспектор Мискин пройдет с вами и поможет собрать то, что вам нужно взять с собой в Манор.

А Летти подумала – это значит, что теперь они с Кэндаси под конвоем. Чего же он опасается? Что они сбегут? Но она остановила себя, решив, что несправедлива. Ведь он был вежлив, предупредителен и вел себя совершенно безупречно. Но с другой стороны, что бы он выиграл, если бы вел себя иначе?

Кэндаси поднялась со скамьи.

– Я сама могу собрать все, что мне нужно. Мой брат самостоятельно упакует свои вещи и, несомненно, тоже под присмотром. У меня нет намерения рыться в вещах в его комнате.

Дэлглиш спокойно ответил:

– Я дам вам знать, когда будет возможно, чтобы он забрал то, что ему нужно. А сейчас вам поможет инспектор Мискин.

Они втроем направились на верхний этаж, Летти радовалась возможности уйти подальше от старой кладовки. У себя в спальне Кэндаси вытащила из гардероба чемодан, но на кровать его водрузила инспектор Мискин. Кэндаси принялась доставать одежду из гардероба и ящиков, быстро складывая и умело упаковывая в чемодан теплые джемперы, брюки, блузки, белье, ночные рубашки и пижамы, обувь. Пошла в ванную комнату и вернулась с несессером. Они были готовы уйти, не оглянувшись.

Коммандер Дэлглиш и сержант Бентон-Смит сидели в старой кладовке, явно дожидаясь, пока женщины уйдут. Крышка морозилки была закрыта. Кэндаси вручила им ключи от дома. Сержант быстро набросал расписку, и дверь коттеджа закрылась за ними. Летти послышалось, что в замке повернули ключ.

Они шли молча, глубоко вдыхая очищающе-сладкий, влажный утренний воздух. Между ними шагала инспектор Мискин, и так, в молчании, они совершали свой неторопливый, размеренный путь назад, в Манор.

9

Когда они подошли к главному входу, инспектор Мискин тактично отступила назад и отвернулась, как бы желая продемонстрировать, что они пришли не под полицейским конвоем. Это позволило Кэндаси быстро прошептать Летти, когда та открывала дверь: «Не обсуждайте то, что случилось, ограничьтесь фактами».

Летти очень хотелось ответить, что она и не собиралась ничего обсуждать, но времени хватило лишь на то, чтобы пробормотать: «Конечно». Она отметила, что Кэндаси сразу же постаралась избежать всяких обсуждений, заявив, что хочет посмотреть, где ей предстоит ночевать. К ней тотчас же подошла Хелина, и они обе исчезли в восточном крыле, которое теперь, когда там, после того как опечатали отделение для пациентов, поселилась Флавия, грозило стать неудобно перенаселенным. Маркус, позвонив Дэлглишу, получил разрешение сходить в Каменный коттедж, чтобы забрать необходимые ему вещи и книги, и уже присоединился к сестре в восточном крыле Манора. Все были сдержанны и заботливы. Никто не задавал неудобных вопросов. Но по мере того, как время приближалось к полудню, казалось, что воздух жужжит от невысказанных мнений и предположений, главным из которых, разумеется, было почему же все-таки Летти решила поднять крышку морозилки. Поскольку в конце концов кто-то обязательно произнес бы это вслух, Летти все острее и острее ощущала потребность нарушить молчание, несмотря на их договоренность с Кэндаси.

Приближался час дня, а ни от Дэлглиша, ни от его сотрудников все еще не было ничего слышно. За ленчем в столовой оказалось всего четверо: мистер Чандлер-Пауэлл, Хелина, Флавия и Летти. Кэндаси попросила, чтобы им с братом ленч подали в ее комнате. Обычно в операционные дни Чандлер-Пауэлл и его бригада ели позже, если он вообще успевал нормально поесть. Однако в другое время – вот как сегодня – он присоединялся к тем, кто ел в столовой. Порой Летти с неловким чувством думала о том, что все немногие домочадцы Манора должны бы есть вместе, но она понимала, что Дин, например, счел бы, что роняет свое достоинство как шеф-повар, садясь за еду вместе с теми, кого должен обслуживать. Он, Ким и Шарон ели вместе, на кухне, примыкающей к квартире Бостоков. Меню было простое: на первое минестрон – куриный суп с овощами, на второе – террин из свинины и утки, печеный картофель и зимний салат. Флавия, положив себе на тарелку салата, спросила, знает ли кто-нибудь, когда можно ожидать появления полицейских, и Летти поспешила ответить, но собственный небрежный тон показался ей самой каким-то ненатуральным.

– Они ничего не сказали, когда мы были в Каменном коттедже. Думаю, они сейчас заняты исследованием морозилки. Вероятно, они ее заберут. Я не могу объяснить, почему я открыла крышку. Мы уже уходили, и я сделала это совершенно импульсивно, может быть, просто из любопытства.

– Ну и хорошо, что вы ее открыли, – отозвалась Флавия. – Он мог пролежать там много дней, пока полицейские обшаривали бы всю округу. Ведь пока они не заподозрили, что ищут труп, зачем бы им открывать эту морозилку? Зачем вообще кому-то это делать?

Мистер Чандлер-Пауэлл нахмурился, но ничего не сказал. Воцарилось молчание, которое нарушила Шарон, явившаяся, чтобы унести тарелки из-под супа. Период непривычной праздности ей быстро наскучил, и она соизволила взять на себя некоторое количество необременительных домашних обязанностей. У двери она обернулась и произнесла с необычной для нее живостью: