Женщина со шрамом Джеймс Филлис
– Я-то думал о чем-то более постоянном, вероятно, гораздо более обременительном. Вы можете сказать даже – менее привлекательном, по крайней мере лично для вас. Для меня это было слишком серьезно, чтобы отважиться на риск разочарования. Поэтому я не заговорил об этом раньше. Я прошу вас выйти за меня замуж. Я верю – мы сможем быть счастливы вместе.
– Вы не произнесли слово «люблю». Это честный поступок.
– Я думаю, это оттого, что я никогда не понимал, что на самом деле значит это слово. Я думал, что влюблен в Селину, когда женился на ней. Это было похоже на помешательство. Вы мне нравитесь. Я вас уважаю, вы меня восхищаете. Мы работаем рядом вот уже шесть лет. Я хотел бы заниматься с вами любовью, но этого хотел бы всякий гетеросексуал. Мне никогда не бывает с вами скучно, когда мы вместе, вы никогда не вызываете у меня раздражения. Мы с вами разделяем одну и ту же страсть – любовь к этому дому, и когда я сюда возвращаюсь, а вас здесь нет, я чувствую беспокойство, какому не могу найти объяснения. Возникает ощущение, что чего-то недостает, чего-то не хватает.
– В доме?
– Нет, во мне самом. – Снова они оба помолчали. Потом Джордж спросил: – Вы можете назвать это любовью? Этого достаточно? Мне – да, а вам? Вам нужно время, чтобы подумать?
Теперь Хелина повернулась к нему лицом.
– Просить о времени, чтобы подумать, было бы просто притворством. Этого достаточно.
Он к ней не прикоснулся. Он ощущал себя человеком, в которого вдохнули новую жизнь, но который стоит на зыбкой почве. Он не должен совершить ничего бестактного, неуклюжего. Она почувствует к нему презрение, если он сделает что-то вполне очевидное, банальное, то, что ему так хочется сейчас сделать – схватить ее в объятия. Они стояли лицом друг к другу. И он сказал очень тихо:
– Спасибо. Они как раз дошли до Камней. Хелина сказала:
– Когда я была девчонкой, мы обходили эти камни по кругу и тихонько ударяли ногой по каждому камню – на счастье.
– Тогда, наверное, нам сейчас надо сделать то же самое, – откликнулся он.
Они вместе обошли круг Камней. Джордж тихонько ударял ногой каждый камень по очереди. Вернувшись в липовую аллею, он спросил:
– А как насчет Летти? Вы хотите, чтобы она осталась?
– Если она захочет. Честно говоря, поначалу будет очень трудно без нее обходиться. Но она может не захотеть жить в Маноре, когда мы поженимся, и нас тоже это не устроит. Мы могли бы предложить ей жить в Каменном коттедже, когда он будет освобожден и отремонтирован. Не сомневаюсь, что она будет рада участвовать в переделке его интерьера. И ей было бы приятно делать что-то в саду.
– Мы могли бы просто передать ей этот коттедж. Я хочу сказать – передать на законных основаниях, оформить его на ее имя. При его теперешней славе продать его было бы не так просто, а у нее таким образом будет какое-то обеспечение в старости. Кому еще он мог бы понадобиться? Да и она – захочет ли его взять? Мне кажется, он просто источает запах убийства, несчастья, смерти.
– У Летти есть свои способы защиты от таких проблем, – ответила Хелина. – Мне думается, ей будет хорошо в Каменном коттедже, но она не захочет принять его в дар. Я уверена, что она предпочла бы его купить.
– Но может ли она себе такое позволить?
– Я думаю, да. Она всегда жила очень экономно. И ведь он не будет стоить дорого. В конце концов, как вы сами сказали, Каменный коттедж, с его историей, не очень-то легко будет продать. Во всяком случае, я могу попробовать поговорить с ней. Но если она переедет в коттедж, придется повысить ей зарплату.
– А это не вызовет у нас трудностей?
Хелина улыбнулась:
– Вы забываете, что у меня тоже есть деньги. В конце концов, мы же договорились, что ресторан – на моей ответственности. Хотя Гай был неверным мужем и шельмецом, он был не из скупых шельмецов.
Итак, эта проблема оказалась решена. Чандлер-Пауэлл подумал, что, вероятно, это станет прообразом его семейной жизни. Признается затруднение, предлагается целесообразное решение, никаких особых действий с его стороны не требуется. Он сказал легким тоном:
– Раз мы не можем толком без нее обойтись, хотя бы поначалу, все это представляется мне разумным.
– Это я не могу без нее обойтись. Разве вы не заметили? Она – мой моральный компас.
Они пошли дальше по аллее. Чандлер-Пауэлл мог видеть, что, вероятнее всего, теперь его жизнь будет для него планироваться. Эта мысль не вызвала у него беспокойства, наоборот – он был вполне удовлетворен. Ему придется много работать, чтобы содержать Манор и лондонскую квартиру. Но он всегда много работал. Работа была его жизнью. Он был не так уж уверен, что стоило затевать историю с рестораном, но давно пора было привести в порядок конюшенный блок, а посетителям ресторана не придется заходить в сам Манор. И очень важно сохранить Дина и Кимберли. Хелина всегда знает, что делает.
– Вы слышали что-нибудь о Шарон? – спросила Хелина. – Где она, какую работу ей нашли?
– Ничего не слышал. Она пришла из ниоткуда и ушла в никуда. Слава Богу, я не несу за нее никакой ответственности.
– А что Маркус?
– Вчера получил от него письмо. Кажется, ему удается хорошо обосноваться в Африке. Вероятно, для него это и в самом деле наилучшее место. Нельзя было надеяться, что он сможет оправиться после самоубийства Кэндаси, работая здесь. Если она хотела нас с ним разъединить, она правильно взялась за это дело.
Однако говорил он совершенно беззлобно, почти не проявляя интереса. После коронерского следствия они редко говорили о самоубийстве Кэндаси – и всегда с чувством неловкости. Почему, задавалась Хелина вопросом, почему вдруг он выбрал именно этот момент, когда они вместе шли по аллее, чтобы вернуться в прошлое, причиняющее такую боль? Может быть, таким образом он хочет обозначить формальный конец, дать понять, что пора покончить с обсуждениями тех событий и с размышлениями о них?
– А Флавия? Вы выбросили ее из головы, как и Шарон?
– Нет, мы с ней поддерживаем контакт. Она выходит замуж.
– Так скоро?
– Это кто-то, с кем она познакомилась в Интернете. Она пишет, что он – поверенный. Два года назад он овдовел, и у него есть трехлетняя дочь. Ему около сорока, он одинок и ищет жену, любящую детей. Она утверждает, что очень счастлива. Ну что ж, она получает то, чего так хотела. Это свидетельствует о мудрости – точно знать, чего ты хочешь от жизни, и направлять всю свою энергию на то, чтобы добиться этого.
Они уже вышли из аллеи и собирались войти в западную дверь Манора. Взглянув на Хелину, Джордж поймал ее затаенную улыбку.
– Да, – сказала она. – Флавия – мудрая женщина. Именно так я и сама всегда поступаю.
2
Хелина сообщила эту новость Летти, когда они были в библиотеке. Она спросила:
– Ты меня не одобряешь, да?
– Я не имею права не одобрять, только право опасаться за тебя. Ведь ты его не любишь.
– Сейчас, вероятнее всего, нет, во всяком случае, еще не совсем. Но это придет. Всякий брак всегда – процесс обретения любви или ее утраты. Не беспокойся. Мы вполне устроим друг друга – и в постели и вне ее, и этот брак будет прочным.
– И знамя Крессетов вновь взовьется над Манором, и со временем ваш потомок предпочтет поселиться здесь.
– Милая Летти, как хорошо ты меня понимаешь.
И Летти осталась одна, обдумывая предложение, которое Хелина сделала ей перед тем, как они расстались. Она прошла через сад, ничего не видя вокруг, и сейчас наконец, как это часто случалось, обнаружила, что медленно идет по липовой аллее к Камням. Оглянувшись на окна западного крыла, она обратилась мыслями к той частной пациентке, чья гибель изменила жизнь всех, кто – виновные в этом или не виновные – были этой гибелью затронуты. Но разве насилие не всегда затрагивает тех, кто оказался рядом? Что бы ни означал тот шрам в жизни Роды Грэдвин – искупление, ее личное «noli me tangere»,[38] знак неповиновения или напоминание, по причине, которая не была – и никогда уже не будет – никому в Маноре известна, она нашла в себе силы и волю от него избавиться и изменить ход своей жизни. Но эту надежду у нее украли, и теперь необратимо изменится жизнь других людей.
Конечно, Рода Грэдвин была молода – моложе, чем Летти, которая в свои шестьдесят лет понимала, что выглядит гораздо старше. Но у нее впереди еще могло быть лет двадцать относительно активной жизни. Разве для нее уже настала пора укрыться в безопасности и комфорте Манора? Она размышляла над тем, какой станет ее жизнь здесь. Коттедж, который она сможет назвать своим, отделанный по ее собственному вкусу, сад, который она станет сама растить и лелеять, полезная работа, которую она будет делать без напряжения и вместе с уважаемыми ею людьми, ее книги и музыка, библиотека Манора, всегда доступная ей, воздух Англии – каждодневно, в одном из прелестнейших графств страны, возможно – удовольствие видеть, как подрастает ребенок Хелины. А что в далеком будущем? Двадцать лет – возможно – полезного и относительно независимого существования, прежде чем она постепенно превратится в обузу в собственных глазах, а может быть, и в глазах Хелины. Но эти двадцать лет будут хорошими годами.
Летти понимала, что уже привыкла смотреть на мир за пределами Манора как на мир по сути своей враждебный и чуждый: это была Англия, которую она уже не узнавала, сама Земля превратилась в умирающую планету, где миллионы людей постоянно перемещались с места на место, словно черные пятна одушевленной саранчи, вторгаясь, поглощая, портя, уничтожая самый воздух когда-то далеких и прекрасных пространств, теперь прогорклых от тяжелого человеческого дыхания. И все же он по-прежнему оставался ее миром, тем самым, в который она была рождена. А сама она оставалась его частью – в его порче точно так же, как и в его великолепии, и в его успехах. Сколько всего такого пришлось ей испытать, проведя многие годы за фальшиво-готическими стенами престижной женской школы, где она преподавала? Скольких людей не своего круга, не своего слоя она на самом деле знала, кроме тех, кто разделял ее взгляды, ее ценности и предрассудки, кто говорил с ней на одном языке?
Но еще не слишком поздно. Другой мир, другие лица, другие голоса существуют за пределами Манора, ожидая, чтобы она их открыла и познала. Еще остались малопосещаемые места, тропы, не утоптанные миллионами тяжело шагающих ног, сказочные города, мирно спящие в тихие предрассветные часы, когда те, кто их посещает, еще не вышли, толпясь, из приютивших их гостиниц. Она станет путешествовать – на кораблях, на поездах, на автобусах и пешком, оставляя за собой совсем неглубокие следы ног, как от копировальной бумаги. Она скопила достаточно, чтобы провести три года в путешествиях, а затем купить небольшой домик где-нибудь в отдаленном районе Англии. Она еще полна сил, и у нее высокая профессиональная квалификация. В Азии, Африке, Южной Америке найдется для нее полезная работа. Многие годы, путешествуя вместе с коллегами, она могла ездить только в школьные каникулы – в самое неудачное, самое людное время. Путешествие, в которое она отправится одна, будет совсем другим. Она назвала бы его «путешествием самопознания», но тут же отвергла эти слова как в большей степени претенциозные, чем соответствующие действительности. Прожив на свете шестьдесят лет, она знала, кто и что она такое. Это будет путешествие не самопознания, а перелома.
Наконец у Камней она повернула обратно и быстрым шагом вернулась в Манор.
Хелина сказала:
– Мне очень жаль, но тебе лучше знать. Ты всегда знала лучше. Но если я буду в тебе нуждаться…
– Не будешь, – тихо ответила Летти.
– Нам с тобой ни к чему обмениваться банальностями, но я буду по тебе скучать. И Манор никуда не денется – останется на своем месте. Если тебе надоест бродить по свету, ты всегда сможешь вернуться домой.
Однако эти слова, хотя обе знали, что они совершенно искренне сказаны, прозвучали как-то отвлеченно. Летти заметила, что взгляд Хелины устремлен на конюшенный блок, где на каменной кладке золотыми пятнами играло утреннее солнце. Хелина уже планировала, как нужно будет проводить реконструкцию, представляла себе, как станут приезжать посетители, как она будет обсуждать с Дином меню, думала о возможности получить мишленовскую звезду, а может быть, и две звезды, представляла и получение доходов от ресторана, и надеялась, что Дин навсегда закрепится в Маноре, к радости Джорджа. Она стояла там, погрузившись в счастливые мечты, вглядываясь в будущее.
3
В Кембридже закончилась церемония венчания, и гости стали выходить в притвор часовни. Клара и Энни остались сидеть, слушая орган. Во время службы играли Баха и Вивальди, а теперь органист доставлял себе и собравшимся удовольствие собственными вариациями на тему фуги Баха. Перед церемонией, ожидая начала на солнышке перед храмом, небольшая группа рано приехавших гостей перезнакомилась. Среди них была и молодая женщина в летнем платье, с коротко подстриженными светло-каштановыми волосами, обрамляющими привлекательное, умное лицо. Она с улыбкой подошла к Кларе и Энни и назвалась: Кейт Мискин, сотрудница группы Адама Дэлглиша. С ней были молодой человек, которого она представила как Пьера Тарранта, и красивый молодой индиец – сержант Бентон-Смит, тоже из группы Дэлглиша. К ним присоединились и другие – издатель Адама, коллеги-поэты, писатели, несколько коллег Эммы по колледжу. Образовалась веселая, дружелюбная группа людей, слегка медливших, будто бы не желавших сменить красоту каменных стен часовни и просторной зеленой лужайки, купающихся в сиянии майского солнца, на холодную строгость притвора.
Служба была короткой, с музыкой, но без проповеди. Вероятно, невеста и жених сочли, что освященная веками литургия говорит все, что необходимо сказать, и не должна вступать в соревнование с обычными, тривиальными наставлениями. Отец Эммы сидел на передней скамье; он явным образом отверг древнюю символику передачи своей собственности в руки другого владельца. Эмма, в подвенечном платье кремового цвета, с венчиком из роз на блестящих черных, зачесанных вверх волосах, медленно прошла по проходу в полном одиночестве. При взгляде на ее спокойную и такую одинокую красоту глаза Энни наполнились слезами. И тут произошло еще одно нарушение традиции. Вместо того чтобы стоять лицом к алтарю, спиной к невесте, Адам повернулся и, улыбаясь, протянул Эмме руку.
А сейчас в часовне осталось всего несколько человек, слушавших Баха. Клара тихонько сказала:
– Ну, как венчание, эта церемония, по-моему, прошла удачно. Мы привыкли считать нашу умную Эмму человеком, стоящим выше низменных женских условностей. Очень утешительно обнаружить, что ей присуще обычное тщеславное стремление невест в день свадьбы добиться, чтобы у присутствующих перехватило дыхание.
– Я не думаю, что ее очень заботили присутствующие.
– Здесь вполне подошли бы слова Джейн Остен, – сказала Клара. – Помнишь замечания миссис Элтон в последней главе романа «Эмма»? «Слишком мало белого атласа, слишком мало кружевной фаты: жалкое зрелище!»
– Зато вспомни, чем кончается роман: «Но вопреки этим недочетам пожелания, надежды, уверенность и предсказания небольшой группы верных друзей, наблюдавших церемонию, нашли свое полное воплощение в нерушимом счастье этого союза».
– Нерушимое счастье? – сказала Клара. – Не слишком ли многого ты просишь? Но в любом случае в отличие от бедного мистера Найтли Адаму не придется жить вместе с тестем. Дорогая, у тебя такая холодная рука. Давай-ка выйдем ко всем остальным, на солнышко. Мне хочется выпить и что-нибудь съесть. Почему сильные эмоции вызывают такой голод? Зная невесту и жениха, а также качество еды, какую готовит кухня Эмминого колледжа, мы с тобой не будем разочарованы. Никаких размякших бутербродов и теплого белого вина.
Но Энни была пока еще не готова справиться с новыми знакомствами, встречами с новыми людьми, с шумными поздравлениями и веселым смехом гостей, только что оставивших позади торжественную обстановку церковного венчания. Она прошептала:
– Давай подождем, пока закончится музыка.
Энни чувствовала, что ей нужно разобраться с некоторыми мыслями и образами, непрошено приходившими ей на ум, и именно здесь, в этом строгом, чистом и спокойном месте. Она снова была с Кларой в Олд-Бейли – Центральном уголовном суде. Она вспоминала молодого человека, напавшего на нее, вспоминала тот миг, когда обратила взгляд к скамье подсудимых и взглянула ему в лицо. Она не помнила, что именно она ожидала увидеть, но тот был вовсе не этот вполне ординарного вида парень, явно чувствовавший себя неловко в костюме, надетом, чтобы произвести должное впечатление на присяжных, и стоявший на месте, не выказывая никаких эмоций. Он заявил, что признает себя виновным, угрюмым невыразительным тоном и не высказал сожалений. На Энни он не взглянул. Они были незнакомцами, навечно связанными единственным моментом во времени, единственным актом. Энни ничего не чувствовала, ни жалости, ни прощения – ничего. Было невозможно понять его, невозможно простить, и в этих терминах она даже не размышляла. Но она сказала себе, что не нужно лелеять в душе непрощение или искать утешение в мыслях о том, что он сидит в тюрьме. Это ведь ей, а не ему решать, сколько вреда он ей нанес. Он не сможет долго властвовать над ее сознанием, если она не станет ему в этом потакать. И тут стих из Писания, знакомый с детства, зазвучал у нее в голове отчетливой нотой правды:
«Не осквернит человека то, что входит в него извне; Ибо не входит оно в душу его».[39]
А еще у нее есть Клара. Энни вложила свою ладонь в руку Клары и ощутила ее успокаивающее ответное пожатие. И Энни подумала: «Мир – прекрасное и ужасающее место. Страшные дела совершаются в нем каждую минуту, и в конце концов те, кто нам дорог, умирают. Если бы крики живых существ всей Земли слились в один общий крик боли, он сотряс бы звезды на небе. Но у нас есть любовь. Она может казаться хрупкой защитой от ужасов мира, но нам нужно изо всех сил держаться и верить в любовь, потому что это все, что у нас есть».
Читать бесплатно другие книги:
