Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины Артемьева Галина

Развитой социализм

В 70-е потихонечку правители наши стали играть с народом в игру «вам показалось». Ну да — был какой-то волюнтарист. Ну — что-то такое к 80-му году пообещал. Ну да, мы присутствовали при его обещаниях, но что можно поделать с волюнтаристом: ведь загрызет.

Собственно, народ и сам прекрасно понимал — еще изначально, что никакого такого коммунизма в 1980-м году не видать никому как своих ушей. Просто было интересно, что изобретут вместо этого. Ну, что-то же надо было измыслить такое… Типа: не будет тебе сказки со счастливым концом, зато… Зато — вот: настоящая быль.

Быль называлась так: мы построили общество развитого социализма.

Я все оглядывалась вокруг, запоминала приметы, чтоб будущим своим детям про развитой социализм поведать. Вот они спросят, а я им…

Ну — в Москве еще кое-как. Еще — куда ни шло.

А вот стоит чуть-чуть удалиться от сердца родины — и развитой социализм тоже прячется, бедняга.

И смотришь, вглядываешься — ну нет! И все тут.

Зато…

Летом 1971 года решили мы с другом отправиться на самолете в город Касимов Рязанской области. Полет происходил на «кукурузнике», который швыряло, мотало, подкидывало и раскачивало каждую секунду нашего движения к намеченной цели. Дверь в кабину пилотов была беспечно распахнута. Видно было, как экипаж подкрепляется по ходу пьесы пивом, что почему-то уверенности в благополучном исходе воздушной прогулки не прибавляло. Все пассажиры, однако, как-то держались в рамках приличий. Кроме меня и охотничьей собаки, лежавшей у ног хозяина. Нас с ней неудержимо рвало на родную землю. И просто — рвало.

Летели недолго, но когда рвать уже нечем, кажется, вечно летишь. Несмотря на мои худшие ожидания, приземлились благополучно. Охотник на руках вытащил собаку. Меня выволокли вонючие веселые пилоты и положили для отдыха на траву. Потому что весь этот касимовский аэродром был просто большим полем с пыльноватой травой.

Я немножко полежала, но испугалась, что это выглядит неэстетично, и кое-как поднялась. И поняла, что надо бы заглянуть в туалет. Умыться… и вообще… Нам указали направление, и мы отправились. Ошибиться было невозможно, ибо нас вел запах.

Так, по моим представлениям, должно пахнуть в аду.

Наконец показалось огроменное бревенчатое здание. Почему туалет надо было сооружать из вековых деревьев чуть ли не метрового диаметра, мне и по сей день неведомо. Но масштабы поражали.

И вот я открыла дверь с соответствующей «говорящей» буквой Ж на ней и обмерла.

Моему изумленному взору предстал громадный зал со сценой. Все вокруг — обгаженная слякоть с едкими испарениями. Никаких кабинок нет и в помине. Справлять нужду надо на «сцене»! На нее надо взбираться по ступенькам, высоким таким, склизким. Без перил. А в полу этой «сцены» — огромные дыры. Провалиться можно запросто, кроме шуток. Вполне реальная перспектива. Дыр этих в полу, наверное, десять. И над каждой дырой возвышается то, что обозначено на двери буквой Ж. И деловито, бескомпромиссно, как несчастный слон в зоопарке, звучно делает свое дело.

Вся эта инфернальная картина пробивается сквозь смрадный туман. Освещено же это мистическое действо единственной мутной лампочкой.

При одной мысли, чтоб на сцену подняться и влиться в число участниц, меня охватил священный ужас.

Я немедленно ретировалась.

Но забыть не могу.

Я точно знаю, что именно так должен выглядеть АД. И была эта картинка — увы — не единственной. Поэтому воспринималась как нечто органичное. Такое, во что лучше не вступать. И требуется просто скорее забыть. А вот — помнится…

Предполагаю, мало кому не доводилось у нас видеть подобное — пусть не такое крупномасштабное, но близкое к описанному.

Долго я думала над, так сказать, истоками этого явления. Ведь народ наш — чистоплотный. И очень брезгливый. Пожалуй, один из самых брезгливых народов нашей планеты. Потому что мы наблюдательные, до мелочей, до деталей. И некоторые отвратительные детали ранят нас в самое сердце. Как же это уживается-то в нас? Сортирная грязюка и тонкость душевная? И вдруг открылся мне ответ. У каждого народа брезгливость проявляется по-своему. Вот с чем надо считаться!

Нам противно убирать за собой! Нам кажется, что нас это унижает. Лучше зажмем нос и постараемся не замечать.

Но вот вопрос: может, это все и была картина развитого социализма?

Вот же: все вместе, сообща, не смущаясь…

А если совсем всерьез: фарцовка, спекуляции, моральное разложение, глубокий цинизм, пьянство и скука — пожалуй, это и были основные признаки нашего долгожданного «развитого».

1972 год. Красная Поляна

Как я уже говорила, 1972 год оказался очень странным, полным ломающих жизнь событий.

Летом вокруг Москвы горели торфяники. В городе стоял смог, удушающая жара. Даже ночью дышать было нечем. Покупали вентиляторы, накрывались ночью влажной марлей: Танюся вспомнила ташкентский опыт спасения от жары.

Умирали сердечники, гипертоники.

Тем, кто пережил жару 2010 года, понятно, о чем идет речь.

Танюся достала мне с подругой две путевки на турбазу Министерства обороны. Мы должны были сначала неделю провести в горах, в Красной Поляне (о ней еще мало кто знал тогда), потом несколько дней — в походе, а оставшееся время (что-то около десяти дней) — у моря, в Кудепсте (район Большого Сочи).

Это незабываемое время. Горы Кавказа неописуемо прекрасны. Солнце, воздух, свобода. Я чувствовала себя невероятно счастливой. Во время того летнего месяца произошло много всего. Можно отдельную книгу написать. Но я ограничусь тут одним удивительным переживанием, которое помнила все годы и разгадку которого нашла уже после наступления нового тысячелетия, в совсем другой жизни.

Мы с моей подругой сблизились в старших классах школы. Она тоже Галя, как и я. В те годы ближе подруги у меня не было. Итак, после первой недели на турбазе в Красной Поляне нашу группу отвезли на гору Ачишхо. Там были установлены большие армейские палатки, полевая кухня, выдали нам спальные мешки для ночевки… Для нас — полная экзотика.

На следующее утро ребята из нашей группы отправились с проводником на ледник. Девочек не брали — это был довольно сложный маршрут. И решили мы с Галкой спуститься в Красную Поляну, принять там душ, пообедать в человеческой обстановке, а потом, ближе к вечеру, вернуться на эту самую Ачишхо, раз уж без этого никак нельзя обойтись. Нам показалось, когда мы ехали на автобусе, что эта Козлиная гора (так ее название звучало в переводе) находится ну максимум в получасе ходьбы от турбазы.

И мы пошли.

Стоял солнечный, ясный день. Идти вниз оказалось легко и приятно. Вокруг, естественно, ни души. Тишина поразительная. Воздух чистейший. Луга, горные склоны, водопады, деревья… Все — абсолютно нетронутое. Казалось, так веками и живут эти горы — в полном безлюдье и дикой красоте.

Мы оказались у речки, текущей с самых вершин. Умылись, бесстрашно напились ледяной воды, от которой зубы ломило.

У меня возникло чувство полного блаженства. Райское одиночество. Мы прошли совсем немного и вдруг увидели яблони. Это нас очень удивило. Яблони — это всегда связано с деятельностью человека. Но тут людей не было. Ничего вокруг… Только горы. Откуда взялись яблони? Яблочки на них — зеленые, кислые, деревья старые… Неужели кто-то когда-то здесь жил?

Мы поудивлялись и пошли дальше. И все это время я чувствовала, будто кто-то на нас смотрит. Не человек затаившийся, нет. Но кто-то смотрел, будто бы любя и жалея. Я до этого нигде и никогда не испытывала этого ощущения: при полном отсутствии тревоги и страха ты понимаешь, что кто-то другой на тебя смотрит с сочувствием, даже, пожалуй, тихо радуясь тебе.

Меня даже удивило, что мне совсем не было страшно. Ведь мы были одни, две девушки, в совершенно чужом месте, в горах, не особо понимавшие, куда идти (знали только, что вниз)…

Что-то ощущалось сродни лермонтовским строчкам:

Мы благополучно спустились к турбазе. Конечно, не за полчаса. Расстояние оказалось большим, чем мы предполагали, километров десять.

Все получилось, как и было задумано. А назад даже неожиданно повезло: нас подвез грузовик почти до самого нашего лагеря.

…А я все помнила этот взгляд, это ощущение, что кто-то там находился рядом с нами… Долгие годы помнила.

И вот больше тридцати лет прошло! Я купила книгу Валерии Дмитриевны Пришвиной «Невидимый град». Еще даже читать не начала, листаю — и на фото узнаю то самое место в горах, где возникло незабываемое ощущение! Я говорю себе: не может быть! Но как похоже!

А потом — читаю и понимаю, оно, то самое место. И взгляд был… Не показался…

…Дикие мы были люди в юности… Не по своей вине — откуда нам было знать? Мы, оказывается, шли тогда с Галкой по местам намоленным! В самом прямом смысле слова — намоленным, как храм.

Мы не знали, что в горах Кавказа на Черноморском побережье до самой Абхазии находились монашеские скиты, кельи, храмы. Здесь издавна жили отшельники, старцы, монахи.

Первая любовь Валерии Дмитриевны, удивительный, редко одаренный человек по имени Олег Поль, удалился сюда от мира в 20-е годы прошлого века.

Он, воспитанный родителями-толстовцами, увлекавшийся теософией, индуизмом, в конце концов пришел к православию. На Кавказе, недалеко от Красной Поляны он принял монашеский постриг. Туда приезжала к нему Валерия Дмитриевна, оттуда и этот снимок. Там Олег Поль создал свой философско-богословский труд «Остров Достоверности». Он спрятал эту рукопись где-то в горах. Она не найдена.

Олег Поль стал иеромонахом, жил среди кавказских пустынников. В конце двадцатых готов НКВД планомерно отыскивали в горах Кавказа кельи, скиты, пещеры, где обитали люди, сознательно ушедшие от мира и посвятившие себя Богу. Все эти люди, в том числе и Олег Поль, были арестованы.

В 1930-м году он был расстрелян.

…И вот чье присутствие через сорок с лишним лет мной так явственно ощущалось? То ли сами горы помнили? То ли витали души…

Почему на земле нет уголка, куда можно было бы спрятаться?

Красная Поляна — теперь место совсем не пустынное…

Но память — хранит…

Осень 1972

Иногда мне приходится писать о событиях, в которых я не принимала непосредственного участия, но которые стали знаковыми для всего мира. Эти события так или иначе все равно влияли на нас, на наше видение и понимание времени, в котором нам выпало жить.

Вот почему я не могу не написать про Олимпиаду в Мюнхене 1972 года. События, которые там развернулись, потрясли весь мир. Я хочу рассказать читателю о них. И не с позиций наших — тогда очень скудных — знаний, а на основании того, что я все эти годы старалась узнать.

Итак, постараюсь быть краткой.

Олимпиады в нашей стране пользовались особым вниманием. Это воспринималось не как спортивное соревнование, а как соревнование двух систем. Наша система обязана была побеждать.

Особенность мюнхенской Олимпиады заключалась в том, что последний перед этим для Германии раз Олимпиада проводилась во времена гитлеровского правления. Немцы придавали этому событию особое значение. Сам факт, что после длительного перерыва им позволено было принять у себя Олимпиаду, означал прощение Германии всем остальным миром за тяжкие военные преступления. В начале 70-х Германия все еще ощущала груз тяжкой вины перед человечеством. Это была страна с запятнанной репутацией.

Пятое сентября 1972 года. Четыре утра. День обещает быть светлым и солнечным. Но еще темно. В этой тьме на территорию Олимпийской деревни проникают восемь арабов в красных тренировочных костюмах. Потом выяснилось, что они были рекрутированы в палестинских лагерях беженцев в Ливане, там же прошли подготовку. Прибыли они в Германию по поддельным паспортам. Никто не поинтересовался и содержимым их сумок, а в них находились АК, ручные гранаты и патроны к автоматам.

Спустя 15 минут их руководитель, 35-летний палестинец, учившийся в Западной Германии, орошо говоривший по-немецки, устроившийся работать в Олимпийскую деревню, открывает им дверь в квартиру олимпийской сборной Израиля.

Они ворвались к израильтянам во время самого крепкого сна и застали людей врасплох. Тем не менее тренер Моше Вайнберг, здоровенный парень, стал обороняться. В него выстрелили, но промахнулись, только ранили. Он сумел выбить террористу Моххамеду Сафаду несколько зубов и даже сломал ему челюсть. После этого Вайнберг был застрелен. Кроме него в первые минуты был застрелен тяжелоатлет Йозеф Романо.

Девять израильтян взяли в заложники, их за руки и за ноги приковали к кроватям.

Только около полдесятого утра объявился у квартиры Израильской олимпийской сборной полицейский. Он услышал какие-то шумы и решил узнать, что происходит. Ему охотно показали окровавленное тело Вайнберга на полу.

Террористам в первую очередь нужна была огласка. Без этого их акты теряют смысл.

С этой минуты огласка пошла на весь мир.

В то время канцлером ФРГ был Вилли Брандт, имевший незапятнанную репутацию, так как во времена нацизма сбежал от Гитлера. Страна лелеяла надежду, что с ним во главе ФРГ наконец будет восприниматься остыльным миром как подлинно демократическое государство.

Террористы в обмен на жизни заложников потребовали самолет и беспрепятственный вылет в Каир.

(Замечу кстати, что с первого момента мы с друзьями и знакомыми, обсуждая это страшное событие, были почему-то уверены, что в подготовке этого теракта приняли участие наши спецслужбы — пусть в какой-то степени, начиная от помощи военных спецов, обучающих методике террора, до поставки вооружения. Это же были годы нашего тотального присутствия на Ближнем Востоке, особенно в Египте и Сирии. Для наших военных командировка в Египет виделась в те годы делом совершенно обыденным.)

Израильская сторона немедленно предложила Германии помощь в проведении операции по захвату террористов. У Израиля имелись специально обученные и очень опытные боевые единицы, которые владели тактикой подобных операций.

Брандт отказался, заявив, что они обойдутся своими силами.

Глава террористов вел переговоры с самыми высокопоставленными лицами Германии, в частности, с Хансом Дитрихом Геншером. Палестинец спускался к Геншеру из захваченной квартиры, уверенный в своей безопасности.

Террористам с заложниками предоставили два вертолета для прибытия на аэродром, чтобы лететь в Каир, где они обещали освободить заложников.

Немцы «хорошо подготовились». Настолько «хорошо», что у группы захвата не было ни касок, ни пуленепробиваемых жилетов. Они плохо представляли себе собственные действия, однако планировали захватить террористов в аэропорту, не собираясь отпускать их в Каир.

Результат их несогласованных и непрофессиональных действий оказался трагическим.

При попытке немцев освободить заложников террорист взорвал гранату. Началась стрельба, бойня, в результате чего все девять заложников были убиты.

В ходе этой позорной операции были убиты также пять террористов. Все это происходило на военном аэродроме в 20 км от Мюнхена.

Три террориста были арестованы и посажены в тюрьму.

Встал вопрос: продолжать ли Олимпиаду? Решили продолжать. Правда, объявили день траура. По этому поводу известный спортивный комментатор тех дней Наум Дымарский писал в своих воспоминаниях, что он в те дни вел по советскому ТВ дневник Олимпиады, и в день траура, когда весь мир скорбел, предложил все равно передать вести с Олимпийских полей. Какой, мол, у нас может быть траур! Однако тогдашний глава советского ТВ его поправил, и в день траура вести с Олимпиады у нас не вышли.

Надо сказать, что информация у нас была скуднейшая и позорнейшая. В советской печати высказывались даже циничные мнения, что это все акция самих израильских спецслужб ради того, чтобы продолжить военную эскалацию на Ближнем Востоке.

Почему-то именно эти бессовестные заявления и зародили у нас, привыкших читать между строк, мысли о причастности наших спецслужб к произошедшему. Ведь именно вор всегда громче всех кричит: «Держи вора!».

…Возвращаясь к тем событиям…

Немцы тогда очень твердо и убедительно заверили главу Израиля Голду Меир в том, что заложники в скором времени будут освобождены. И им поверили. Руководство Израиля даже выпило по бокалу шапанского в честь скорого освобождения своих соотечественников. Каков же был их шок, когда они узнали, что ни один израильтянин не остался в живых.

Горе было огромным.

Игры продолжились.

Три террориста сидели в тюрьме.

Двадцать девятого октября 1972 года — и двух месяцев не прошло после трагедии — группа палестинских террористов захватила самолет компании Люфтганза, следующий из Дамаска во Франкфурт-на-Майне. Требование: освободить трех героев Мюнхена!

Немецкое правительство выполнило это требование!

Через несколько часов их переправили в Ливию на самолете Люфтганзы. Там террористов встретили как героев.

Вот после этого Израиль предпринял свои шаги по обнаружению преступников.

Месть — дело страшное.

Но страшна и цепь событий, приведшая к этой мести.

Израильтяне настойчиво и последовательно искали и уничтожали тех, кого считали виновниками трагедии на Олимпиаде-1972.

КГБ

У меня довольно часто спрашивают за границей, ощущали ли мы на себе давление КГБ.

Я сначала отвечала:

— Да все было спокойно, вот — с запрещенной литературой в метро ездила, никто ни разу не подошел, не задержал…

При этом мы — вторым планом — всегда чувствовали в своей жизни присутствие чьих-то внимательных глаз. Или ушей.

Нередко, во время разговоров по телефону, возникал странный фон, слышалось чье-то дыхание. Было и так: рассказываем друг другу анекдот, самый невинный, смешной, а в трубке вдруг мужской смех. Жутко. Ну, казалось, неполадки на линии, кто-то случайно вклинился. А однажды, когда я рекомендовала подруге какую-то книгу (опубликованную в советском журнале, к счастью), чужой голос вдруг произнес:

— Ты говори, говори, я записываю!

Мы просто дара речи лишились.

Однажды в середине семидесятых зашли в гости к другу мужа. Там много незнакомых людей. Стали знакомиться. И вот один молодой человек говорит:

— Ну, что мне о себе сказать? Вот ты по телефону говоришь? Говоришь. А я тебя слушаю.

— А зачем? — спросила я.

До меня даже не сразу дошло, что он всерьез, я думала — шутка такая.

— Это моя работа. Я — комитетчик.

Они уже и не таились. Или думал, что среди своих…

Опять же — в середине семидесятых — не раз происходили странные звонки.

Я подходила к телефону, молодой мужской голос просил подозвать Татьяну Геселевну.

Танюсю все звали Татьяна Георгиевна, но в паспорте стояло Геселевна. Сразу становилось понятно, что звонит человек, с ней лично не знакомый. Перед ним — лишь фамилия, имя, отчество.

— А кто, простите, ее спрашивает?

— Это из синагоги. Мы с ней в субботу виделись. Я хотел ей посылочку из Израиля передать.

— Вы ошиблись. Вы не могли с ней видеться в синагоге, она ее не посещает. И посылочку нам никто передать не мог.

— Ну, извините, наверное, ошибка вышла.

Видимо, работники комитета обзванивали по спискам всех жителей столицы с определенными фамилиями и отчествами. Смысл? Видимо, выявляли связи с Израилем.

Нам звонили с этим не раз. Надоели. Я как-то сказала:

— Может, хватит? Надоели уже.

Там засмеялись. Потом, правда, еще позванивали, но гораздо реже.

Однажды, когда я и думать забыла про Горация, мне позвонил его родственник, дядя его матери, то есть — двоюродный дед. Мой «жених» очень любил своего деда и его жену, они действительно были милейшими и интереснейшими людьми. Мы у них не раз бывали в гостях вместе. И вдруг, через несколько лет, звонок. Попросили подъехать. И я поехала. Мне, прямо скажем, не хотелось, но я этих людей уважала, они всегда были милы и добры ко мне.

Вот они мне и стали рассказывать о своих стариковских обидах на «внука». Обиды заключались в том, что он, вернувшись из-за границы, перестал у них бывать. Приехал один раз сразу после возвращения и вел себя очень странно. Он практически молчал. А на вопросы отвечал так: писал ответ на бумажке, давал им прочитать, а потом сжигал эту бумажку в пепельнице!

Учитывая, на кого работал мой друг Гораций, становилось ясно: он твердо знал, что телефон деда прослушивается. И дал им это ясно понять. А они обиделись по-стариковски.

Причем обиделись не на шутку! Они сказали, что знают, как жестоко и несправедливо обошелся со мной их молодой родственник. И предложили отомстить: то ли заявление на него какое-то написать с компроматом, который они мне для этого подкинут, то ли что-то подобное.

От этого я отказалась: ну — это как-то не мое. Я подумала тогда, что старички и не подозревают, насколько близки по духу с Горацием.

А еще, в благодарность за мой визит, они назвали мне имена людей, которых мне следовало остерегаться как осведомителей КГБ! Это было три имени. Одного человека я не знала совсем. С одной дамой мы общались вместе с Горацием, так что контакт оказался обрублен. А одна очень любимая и уважаемая мной женщина оказалась моей непосредственной начальницей. Я им поверила. Мы тепло попрощались. Они мне подарили несколько замечательных книг на память…

Общее же ощущение от некоторых тогдашних мимолетностей, связанных с КГБ, сложилось такое: туда к тому времени набрали очень много случайных и крайне глупых людей. Ну, наподобие тех, кто сейчас охраняет супермаркеты. Эти люди не понимали своих задач, целей, занимались всякой ерундой и были продажны по сути. А вот продажных к любому делу подпускать нельзя — завалят. Что и произошло.

Чили. 11 сентября 1973 года

Одно из самых сильных потрясений моей жизни, которое лично меня не касалось никак, но коснулось так, что до сих пор ощущаю в сердце занозу. И не потому, что я как-то особенно была политизирована. Но перед глазами всего человечества разворачивалась история великой силы духа и величайшего предательства. Один из ярчайших примеров подлости человеческой и — несгибаемости перед лицом смерти.

Я не могла спокойно начать писать об этом. Такое уже было в этой книге — такие фрагменты, которые дались мне невероятным трудом и болью. Никак не могла подступиться.

Сейчас — об одном из таких моментов человеческой истории в целом, и моей жизни — в частности.

Его надо знать тем, кто тогда еще не жил. Знать, понимать и делать выводы.

В 1970-м году в Чили на выборах победил Блок народного единства. Президентом страны стал представитель блока — Сальвадор Альенде.

Сальвадор Альенде, проводивший коренные преобразования. Например, национализацию крупной промышленности, многие предприятия которой принадлежали корпорациям США. Следовательно, интересы США были затронуты непосредственным образом. В 1971 году была национализирована медь (почти половина мировых запасов меди находится на территории Чили).

Одиннадцатого сентября 1973 года в Чили произошел военный переворот, организованный и оплаченный ЦРУ США.

Рано утром 11 сентября произошел массовый расстрел солдат и офицеров, верных президенту. Их трупы были сброшены в море.

Следующий этап: высадка десанта и захват города Вальпараисо.

Потом предатели пошли на Сантьяго де Чили — столицу государства.

Они захватили телецентр и радиостанции.

К 9-ти утра оставалась только одна радиостанция «Магальянес» («Magallanes») — последняя, поддерживающая президента Альенде.

Эта радиостанция передала миру последнее обращение президента к своему народу.

Во время этой прямой передачи радиостанцию бомбили, а потом она была захвачена мятежниками. Все сотрудники радиостанции были убиты. Весь мир слышал последние слова погибающих людей, слова чилийского гимна национального единства:

El pueblo unido jamAs serA vensido… (Единый народ никогда не будет побежден, или — Пока мы едины, мы непобедимы)

…Автоматные очереди… Тишина…

Я много раз слушала запись речи Сальвадора Альенде. Меня поражали его спокойствие, уверенность и благородство перед лицом смерти. Его вера в конечную справедливость, его самообладание. Сейчас есть прекрасная возможность услышать голос этого благороднейшего народного лидера. Даже если вы не знаете испанского — это не важно. Я приведу русский текст. Вам достаточно найти в YouTube ролик под названием «Ultima alocuciOn de Salvador Allende en „Radio Magallanes“» («Последнее выступление Сальвадора Альенде на „Радио Магальянес“».)

Некоторые слова заглушены стрельбой.

Вот русский текст:

Соотечественники!

Наверное, это моя последняя возможность обратиться к вам: военно-воздушные силы бомбили радиостанции «Порталес» и «Корпорасьон». В моих словах не горечь, а разочарование, и они будут моральной карой тем, кто нарушил принесенную присягу: военным Чили — командующим родами войск и адмиралу Мерино, который назначил себя командующим флотом, а также господину Мендосе, генералу-подлецу, который еще вчера заявлял о своей верности и преданности правительству, а теперь тоже провозгласил себя генеральным директором корпуса карабинеров.

Перед лицом этих событий мне остается сказать трудящимся одно — я не уйду в отставку!

На этом перекрестке истории я готов заплатить жизнью за доверие народа. И я с убежденностью говорю ему, что семена, которые мы заронили в сознание тысяч и тысяч чилийцев, уже нельзя полностью уничтожить.

У них есть сила, и они могут подавить вас, но социальный процесс нельзя остановить ни силой, ни преступлением.

История принадлежит нам, и ее делают народы.

Трудящиеся моей родины!

Я хочу поблагодарить вас за верность, которую вы всегда проявляли, за доверие, оказанное вами человеку, который был лишь выразителем глубоких чаяний справедливости и который, поклявшись уважать конституцию и закон, сдержал свое слово. Это решающий момент, последний, когда я могу обратиться к вам. Но я хочу, чтобы вы извлекли урок. Иностранный капитал, империализм в союзе с реакцией создали условия для нарушения вооруженными силами традиции, верности которой их учил генерал Шнейдер1 и которой остался верен майор Арайа2. Оба они стали жертвами тех социальных слоев, которые сегодня отсиживаются в своих домах, надеясь чужими руками вернуть себе власть, чтобы и дальше защищать свои барыши и привилегии.

Я обращаюсь прежде всего к простой женщине нашей страны, к крестьянке, которая верила в нас, к работнице, которая много трудилась, к матери, которая знала, что мы заботимся о ее детях.

Я обращаюсь к специалистам нашей родины, к специалистам-патриотам, к тем, кто все эти дни продолжал работать, чтобы сорвать заговор, в то время как профессиональные объединения специалистов, классовые объединения помогали заговорщикам с целью защитить преимущества, которые дал немногим капитализм.

Я обращаюсь к молодежи, к тем, кто с песней отдавал борьбе свой задор и силу духа.