Исправленному верить (сборник) Перумов Ник
– Но я счастлива, – улыбнулась Саша, надевая берет. – Я живу, я вижу, я чувствую, могу пойти к Неве, могу кормить птиц и ждать. Ждать – это и есть счастье. Вы ведь тоже ждете… Мы похожи, но я жду сильнее.
– Панна Александра! Сашенька…
– Да, – задумчиво сказала она, – вы умеете ждать и еще хотеть. Больше ничего.
– Вы ошибаетесь! – запротестовал пан Брячеслав. – В вас говорит обида, но ваш обидчик не я. Разве я посмел бы воспользоваться вашим чувством?! Вот все, что я могу себе позволить…
Хризантемы слегка помялись, и Гумно-Живицкий пожалел, что спрятал их в портфель, тем более что Сашу никто из одногруппников не провожал.
– Спасибо, пан Брячеслав. – Девушка приняла букет и улыбнулась загадочно и незнакомо. – Зачем нам идти в кафе? Давайте просто погуляем, а кофе выпьем у меня. Это не так уж и далеко.
– Я последую за вами всюду, – пообещал влюбленный. – Я ваш покорный раб, прекрасная панна. Но только ваш!
– Идемте. – Сашенька спрятала лицо в цветах и позволила взять себя под руку. На такой успех Брячеслав Виленович не смел и надеяться.
– Папа, – раздалось в трубке, – приветик! Тут такое дело… Помнишь Машку?
Шульцов помнил, но дело оказалось не в Машке, а в ее двоюродной бабке, преставившейся раньше двух своих кошек, каковых покойница завещала если не пристроить, то усыпить. Разумеется, наследники эту часть последней воли собрались исполнить. Разумеется, Машка смертников отбила. Разумеется, Машкина маман встала на дыбы…
– У нее астма, – жизнерадостно сообщила дщерь, – она на гормонах сидит… Пап, я их привезу, ага? Мы с девчонками их пристроим, через Интернет это просто. Только они брат и сестра, привыкли вместе… Егор рыжий, Фатима серая. Их надо в одни руки.
– Хорошо, – перебил Шульцов, – я согласен.
– Пап, – ахнула котоспасительница, – ты понял, что я их везу? Уже.
– Я понял, что у нас нет астмы и поэтому будут коты. Лапа, я занят.
– Только на время…
– Пока смерть не разлучит вас. Все, Лапа. Мне некогда.
– Я скажу маме, что ты разрешил.
– Разумеется… – Шульцов убрал телефон. – Оля, если уж у нас в конторе такой Египет, может, найдется место и подданным Бастет?
– Не выйдет, там датчики на движение, и вообще у вас всегда барсики жили. При бабе Шуре… Сто лет в родном дворе не была. Твой полковник не в бывшей дзаниладзевской квартире обитает?
– Напротив, в Крокодилушкиной, а Крокодилушки нынче в Бостоне. У полковника есть пес, меня он знает, а тебя обнюхает.
– Если он не баскервильский, на здоровье, – согласилась подруга. – Только бы твой сосед нашел хоть что-то, а то я хандрить начинаю…
Но сосед не нашел ни единой зацепки. Сосулька была самой обычной, как и крыша, и выводы следствия. Несчастный случай, виноваты нерадивые коммунальщики, подстроить подобное невозможно.
– В теории человека можно ударить по голове куском льда и придать телу нужную позу, но гибель Натальи Саврасовой видели люди.
– Сколько лет, – выдохнул Шульцов, – сколько лет свидетелю? Это женщина?
– Свидетелей несколько. Там рядом овощной лоток, по случаю праздника фрукты покупали бойко.
– Аркадий Филиппович, они видели старуху с собачкой?
– Я попросил задать этот вопрос. – Сосед невесело улыбнулся: – Никто из свидетелей ничего подобного не заметил.
– Ту ведьму, которую на этом месте встретил я, не заметить нельзя. Звучит по-идиотски, я понимаю, но нельзя ли найти старуху за семьдесят, южного, я бы сказал – армянского типа, в поношенных мехах и с собачкой? Собачка черненькая, в попонке.
– Если ваша ведьма из тех краев, теоретически можно, практически зависит от участковых, а они разные бывают. Кто-то знает и где у него пьют, и кто на зону пошел, и у кого крыша поехала, а кто-то только бумажки пишет… Помянем?
Они поминали, снова и снова перетряхивая кучу свалившегося на их головы абсурда и все сильней убеждаясь в том, что убить невестку Саврасова никак не могла. Даже гипнозом.
– Давайте просуммируем. – Ученый в Шульцове поднял голову и заставил извлечь блокнот. – Наталью убил либо случай, либо нечто нематериальное. При этом муж пытался ее защитить с помощью магического ритуала, она не снимала крестик, ходила в церковь, постилась…
– О свекрови она священнику рассказывала?
– Мы не знаем. Мы многого не знаем. Если предположить… Слышал бы меня сейчас Артемий! Если предположить, что Наталью убило нечто, – выходит, что либо оно сильнее имевшейся у нее защиты, либо магическое действие и церковное влияние друг друга уничтожили, либо маг был некомпетентен, либо Наталья нарушила какие-то церковные правила. Либо, либо, либо, либо…
Мы не знаем, спас бы ее отъезд или нет. Мы не знаем, была ли защита вообще. Она погибла восьмого марта, свекровь определила срок «до весны». Возможно, покушение было не первым, каждая новая попытка ослабляла защиту и наконец пробила. Если так, отказываться от колдунов и церкви будет ошибкой.
– Для кого? – перебил разошедшегося доцента сосед. – Для четвертой избранницы сына Саврасовой? Для перешедшего дорогу коллеги и строптивого студента? Или, Ольга Глебовна, для вас? Зачем только вы вышли?
– Я не только вышла. Я эту, с красными лапами, убить готова была. Королева-мать…
– Я вас понимаю, но что нам теперь с вами делать?
– Посадить в бронированную камеру, – огрызнулась Колоколька. – И налить водки.
– Не выход, – отрезал сосед, но рюмки освежил.
– Значит, вход. – Олька даже не выпила, тяпнула. Она боялась, и именно поэтому ее было не унять. – Аркадий Филиппович, а с чего это вы нас сразу не выгнали, а? С нашим бредом? Не в соседстве же дело?
– Нет, – полковник положил обе руки на стол, – я с подобным сталкивался уже. Два раза точно, третий – под вопросом. Нигде не подкопаться, а труп на трупе… И ваша Саврасова тут никаким боком. Олег, это, часом, не ваш телефон?
– Мой. – Шульцов потянулся к снятому с разрешения хозяина пиджаку. – Дочка, наверное.
Историк ошибся, это был Геннадий.
– Я в «Автово», – отрывисто объяснил он. – Мне нужно вас видеть… Прямо сейчас! Олег Евгеньевич, мне нужно вас видеть, иначе…
– Минуту. – Шульцов прикрыл микрофон ладонью. – Саврасов. У метро, хочет меня видеть. Я выйду.
– Пусть идет сюда, – решил полковник. – Раз явился, значит, не может сидеть спокойно; еще сотворит что-нибудь не с собой, так с матерью. Дайте трубку.
Сосед диктовал адрес, Колоколька угрюмо курила, посыпая пеплом останки креветок.
– Домой поедешь на такси, – неожиданно распорядился Олег Евгеньевич. – От парадной до парадной, а когда приедешь – позвонишь.
– Не пугай, я сама боюсь. – Комарова жалобно посмотрела на спящего у батареи Джабу. – По законам жанра собака должна быть настоящей! С фосфором и ботинком, а у нас сплошные силы зла, которые властвуют безраздельно.
– Фосфор и ботинок надо еще найти. Может, в самом деле написать куда-то или сходить?
– С этим? – Ольга ткнула пальцем злосчастный список. – Вот с этим, да?! На Пряжку отправят или за рекламу примут. Дескать, спасаем от сосулей и кирпичей, оплата наличными.
– Депутаты из Мариинского дворца изгоняли призрака на официальной основе, – напомнил Шульцов.
– То депутаты, а мы – жулики… Ну ладно, не посадят, просто выгонят в тычки.
– Заявление примут, – медленно произнес сосед, – это я вам обещаю. И отнесутся с должным вниманием, но никакой чертовщины писать нельзя. Угрозы, шантаж, неожиданная смерть… Только что это нам даст?
– Ничего, – неохотно признал Олег Евгеньевич. Расхожий сюжет о замаскированной под мистику уголовщине давал сбой. Дама в красных перчатках с торжествующей улыбкой шествовала по кладбищу, и за ней тянулся хвост смертей. Будто за кометой. За кометой!..
Некогда родной номер не отвечал. Шульцов решил, что вдова в театре, но трубку не вешал, за что и был вознагражден.
– Слушаю Вас. – «Надежда Константиновна» не употребляла плебейского «алло», а «Вы», «Вас», «Вам» произносила так, что было ясно – буква «В» прописная, более того, с твердымЪ знакомЪ.
– Алла Михайловна, это Шульцов.
– Слушаю вас, Олег.
– Простите за поздний звонок. – Спадников не любил длинных объяснений, Спадникова не терпела краткости. – В прошлый раз вы упомянули, что Артемий Валерианович называл Сущенко и иже с ним ядром подлейшей из комет. Он имел в виду только моральную сторону?
– Насколько я понимаю, у моего супруга были на сей счет определенные соображения. Олег, к сожалению, я не могу вам сейчас уделить времени. Ко мне влетела канарейка, и я вызвала специалиста. Завтра я посмотрю свои записи; думаю, я смогу вас принять после шести.
– Благодарю. – «Спасибо» у вдовы тоже не котировалось, по крайней мере по телефону. – Покойной ночи.
– Пусто? – Сосед галантно поднес к Олькиной сигарете зажигалку.
– Трудно сказать. – А вот пить Комаровой, пожалуй, хватит. – Сегодня какой-то день защиты животных. Моя дочь спасает котов, Спадникова – канарейку…
– Гав! – сообщил уже из коридора Джаба, и тут же раздался звонок. На Геннадия смотреть было страшно, и отнюдь не из-за щетины, но вежливости бедолага не утратил, и это было страшно вдвойне.
– Ольга Глебовна, добрый вечер. Хорошо, что вы тут. Аркадий Филиппович, извините, но… Мне нужно поговорить наедине.
– Геннадий, – подал голос Шульцов, – наш хозяин – тот человек, который мне помогал. Он знает все.
– Извините, – еще раз попросил Саврасов и провел рукой по щеке. – Это мать убила Наташу? Я должен знать! Да или нет?
Геннадий стоял, полковник тоже не садился.
– Если говорить о физическом воздействии, – нарочито официальным тоном произнес он, – то ни госпожа Саврасова, ни кто другой не имеют к постигшему вас несчастью никакого отношения.
– Но Наташу убили? Ее ведь убили… Это не мог быть несчастный случай! Мать сказала «до весны!»… Сейчас весна.
– Это могбыть несчастный случай, – сосед явно вызывал огонь на себя, – но лично я так не думаю. Надо разбираться.
– Олег Евгеньевич, – глухо спросил Геннадий, – я шел к вам, мне нужно только «да» или «нет». Ваше. Доказательств не собрать, я понимаю, но вы ведь знаете?
– Что именно, Гена?
– Что это она! Иначе Ольга Глебовна сегодня не стала бы… Чтобы моя мать больше не убивала, убить нужно ее. И это должен сделать я… Вы ведь все об этом думаете, ну так скажите! А дальше я как-нибудь сам. Мне нужно…
Ему было нужно, чтобы его встряхнули, дали водки и чего-то горячего. Шульцов не справился бы, но полковник насмотрелся и на вдовцов, и на мстителей. Гена подчинился, а потом вмешался благословенный телефон.
– Это моя дочь привезла котов, – мягко объяснил историк. – Геннадий, я буду вам крайне признателен, если вы поможете нам их вселить. Аркадий Филиппович не годится, от него пахнет собакой, а здесь нужна мужская хватка.
Когда пятью минутами позже Шульцов отдирал от дочерней куртки нечто рычащее, рыжее и, на первый взгляд, напрочь лишенное ушей, он понял, что не соврал ни на йоту.
Глава 2
Санкт-Петербург. 15 марта 20** года
Анна Михайловна Спадникова, в девичестве Мочалкина, была рождена для служения. Рухни к ногам тридцатисемилетней учительницы нефтяной шейх, вор в законе или начинающий олигарх, он был бы отвергнут. Анна снимала угол, перебивалась с чая на макароны, штопала колготки и ходила в облезлой шапке из зверя, некогда обозначенного на ценнике как «кролик крашеный». При этом Мочалкина не принимала от родителей своих питомцев ничего, кроме цветов. Она была обречена либо на одиночество, либо на принца; судьба послала ей второе в лице шестидесятилетнего академика, которому она принялась служить с тем же рвением, с которым сеяла разумное, доброе, вечное.
Стать достойной Спадникова оказалось непросто, но Анна старалась. Уйдя из школы и получив в свое полное распоряжение немалые деньги, она не ринулась в салоны красоты, а вгрызлась в древнейшую историю, попутно вникая в академическую жизнь с ее интригами и хитросплетениями. Неизвестное начинающая супруга зазубривала, непонятное же раскладывала по привычным педагогическим полочкам, добиваясь при этом устрашающих результатов. Все двадцать с лишним лет Артемий Валерианович для жены являл директора школы, начальника РОНО и великого Сухомлинского в одном лице, теперь осталась лишь третья ипостась, принадлежащая вечности и будущим поколениям. Не щадя сил, вдова служила памяти ученого, но этого было мало – ей не хватало обыденности, мелких, ежедневных дел. Неудивительно, что бьющаяся в заклеенное окно канарейка побудила Анну Михайловну к решительным действиям.
Стремительная разблокировка утепленных профессионалом рам была лишь началом. К счастью, ошалевшая от холода пичужка не только не испугалась, но со всех крыльев кинулась в тепло. Клетки в доме не имелось, но на уроки труда к Мочалкиной не зря с гордостью водили комиссии. За основу была взята одна из застекленных книжных полок. Институтские альманахи временно переехали на стол, стекла были вынуты, в пазы вставлена подошедшая по ширине решетка для плюща, обтянутая противомоскитной сеткой. Дно импровизированной клетки покрыла сберегаемая годами оберточная бумага, ветки кораллов на подставке стали жердочкой, а для поилки подошла лазуритовая гостевая пепельница.
Канарейка оказалась умненькой, а может, она очень хотела пить. Как бы то ни было, сложностей с водворением птицы в отведенное ей место не возникло. Спадникова обозрела дело рук своих и направилась к телефону. Интернет она так и не освоила, зато умудрялась получать нужную информацию в любых инстанциях, до которых дозванивалась. Видимо, даже в самом хамоватом чиновнике живет первоклашка, пасующий перед непререкаемым учительским тоном.
Анна Михайловна последовательно выяснила, чем канареек кормят, какие болезни им грозят и как дать объявление о находке, после чего вызвала на дом специалиста для определения пола, возраста и состояния птички. Во время его визита позвонил Шульцов, но записывающая рекомендации орнитолога Спадникова, при всей своей любви к Олегу, уделить ему времени не смогла.
Определенный специалистом как кенар, питомец ночь пережил хорошо, хотя вдову озаботила чистота вольера. Это могло быть как последствием голодания, так и признаком болезни, но тогда новый жилец не пел бы! Анна Михайловна немного понаблюдала за оседлавшим коралл постояльцем, оделась и отправилась за клеткой. То, что мог предложить магазин, вызывало сомнения, но вмешалась удача. Сама напоминающая птичку старушка мелодично прочирикала, что у нее есть дореволюционная бронзовая клетка.
– Я не умею торговаться, – призналась она. – Боюсь… А пенсия крохотная, и та – в аптеку, как в Неву.
За клеткой можно было идти немедленно, но Анна Михайловна сама всегда поступала так, как требовала от других. Идти к незнакомым людям, никому не сообщив, нельзя, и вдова зашла домой, чтобы оставить на автоответчике неожиданно оказавшийся знакомым адрес. Кенар пел, под ним по-прежнему было чисто. Спадникова открыла шкатулку и отсчитала восемь тысяч. Старушка просила за клетку две, но Анна Михайловна считала, что дореволюционная вещь не должна быть дешевле аналогичного новодела. На часах было без четверти два, до прихода Олега она успевала не только переселить желтого гостя, но и дать о нем объявление в газету.
Со Стасом Шульцов познакомился на вступительных экзаменах, с его родителями – в самом начале первого семестра. Как старшие Гумно-Живицкие нашли первый телефон «Олежека, лучшего друга нашего Славушки», историк не знал, но с тех пор ему звонили.Днем и ночью, в выходные и будни, домой и на работу, а когда настала эра мобильной связи, то и на улицу, в поезд, в экспедицию. Стоило Стасу чихнуть, задержаться, что-то в сердцах брякнуть, и Вилен Монусович под руководством стоящей рядом супруги набирал номер Шульцова, от которого требовалось то «раскрыть Славушке глаза на эту проститутку», то «объяснить всю опасность тропических болезней», то «разоблачить плагиатора, похитившего идею нашего сына». Говорить просто и коротко в этой семье не умел никто, а обрывать старших Олег Евгеньевич не любил, хоть порой и приходилось. Сегодня звонок раздался во время приема.
– Олежек, – начал Вилен Монусович, – вы должны нас понять…
Минуты через три историк понял, что вчера Стас отправился на свидание к очередному предмету высоких чувств и не вернулся, а его телефон до сих пор недоступен. В тех не столь уж частых случаях, когда дамы оставляли его на ночь, пан Брячеслав именно так и поступал. Шульцов покосился на клиента и решительно соврал:
– Я немедленно начну искать Славу. Как только мне будет что-то известно, я позвоню.
– Эта особа живет в Озерках…
– Большое спасибо. Прошу меня извинить.
Сеанс продолжался. Клиенты шли один за другим, потом позвонил Егоров и намекнул, что в определенных научных кругах решение Шульцова развивать концепцию Спадникова и защищать его наследие расценено как акт гражданского мужества. Директор распрощался, и тут же дочка отрапортовала, что рыжий Егор так и сидит под ванной, а полосатая Фатима опрокинула гибискус и разбила горшок, но Машка уже везет землю, и они сейчас все пересадят. О владыках Рима речи больше не заходило, о немедленном пристройстве котов – тоже. Олег Евгеньевич благословил переселение гибискуса, и тут консультанта вытребовала хозяйка. До Стаса руки дошли ближе к вечеру, но абонент по-прежнему был «временно недоступен».
– Представляешь, – как мог весело сообщил Олег Евгеньевич понурой Комаровой, – Стас нашел-таки свое счастье. В Озерках.
– Чушь, – отрезала окутанная дымом Ольга.
– Ты гадала? – Историк упорно продолжал тормошить подругу. – И как там благородный король?
– Алик, не дури. Твой пан при нас сделал стойку на Сашу, она живет в Озерках, влюблена явно в другого, и, судя по тому, что пропала, у нее все наладилось.
– В Озерках, чтоб ты знала, многие живут.
– Стас обхаживал именно Сашу, она мне звонила. Если б помидоры завяли, пан уже нарисовался бы на твоем горизонте. С билетом в Таиланд. Сразу и тихо он не переключается, ты же знаешь… Слушай, оставь меня в покое, а! Я домой хочу.
– Не говори глупостей, – профессорским голосом потребовал Шульцов. – Одна ты ходить не будешь, Наташа уже сходила. Зайдем на полчаса к Спадниковой, и я тебя отвезу.
Перед отходом еще раз набрали Стаса уже с двух телефонов. С тем же результатом.
– Похоже, аккумулятор разрядился, – решил Шульцов, вытаскивая из ящика галстук: предстать пред «Надеждой Константиновной» без оного было немыслимо. – У тебя Сашин номер близко?
Олька уже названивала Колпаковой. Ответили сразу. Брячеслава Виленовича девушка видела вчера, он ее ждал возле аудитории, часов в восемь вечера он ушел.
– Саша говорит, с ней все в порядке, – с некоторым сомнением протянула Комарова. – Но что-то здесь не так… Алик, надо разбегаться. Ты – к своей «Надежде Константиновне», а я нашу девицу в кафешку вытащу. Ну что может случиться средь бела дня, а ты, как освободишься, за мной зайдешь?
– Сосульки не волки, им что день, что ночь. Идем, велено быть к шести.
В три минуты седьмого Олег Евгеньевич нажал кнопку домофона. Устройство сработало, но знакомого «Слушаю вас внимательно» в ответ не раздалось. Историк нажал сброс и позвонил снова. Спадникова молчала.
– Нет дома? – с надеждой спросила Комарова. Шульцов со старательной бесшабашностью погрозил подруге пальцем, вытащил телефон и набрал квартиру Спадниковых.
– Занято, – с облегчением объявил он. – Погуляем минут пять.
– Олег, – сосед Спадниковых по площадке, помнящий Шульцова еще долговязым ушастым аспирантом, доставал из кармана ключи, – заходите. К мадам?
– Да. Она, видимо, по-городскому говорит.
Вздрогнул и пополз к небу величественно дряхлый лифт, чудом выживающий в осовремененной новыми богатыми жильцами парадной. Олег Евгеньевич снял газету с симпатичных пятнистых цветов, чье название никак не мог запомнить, – в этот дом без букета он не приходил.
– Я, если не возражаете, с вами, – сказал сосед. – Затеваю ремонт, хочу авансом извиниться, иначе, сами понимаете…
– О да! – улыбнулся историк. Спадникова как-то умудрялась держать в строгости всех соседей, включая парочку видных чиновников и склонную к разгулу актрису.
Звонок горделиво рявкнул, и раз, и два. Безответно. Темная старая дверь хранила молчание, городской номер был занят, мобильный не отвечал. Олег Евгеньевич посмотрел на соседа, сосед на Олега Евгеньевича.
– Мужчины, – приняла решение Комарова, – взламывайте!
– Думаете…
– Думаю! Ей могло стать плохо.
Сосед безропотно пошел к себе. Ольга принялась трезвонить в квартиру – не услышать было невозможно, и Шульцов сосредоточился на мобильном вдовы. Без толку. Сосед приволок чемоданчик, следом его супруга тянула провод для дрели.
– Я же мадам видела, – сообщила она, – в обед. Она за клеткой шла. К ней канарейка влетела…
– Она вчера говорила.
Дверь сопротивлялась, но дерево, пусть трижды довоенное, все же не металл, а руки у соседа были вставлены как надо. Между двумя взрыками дрели ожил мобильный, Шульцов взглянул на номер. Гумно-Живицкие.
– Нет, – быстро сказал историк, – пока ничего. Прошу простить.
– Позвони Стасу, – велела Комарова, – вдруг…
«Вдруга» не случилось, пан Брячеслав так и оставался недоступным.
– Олег, – сосед распахнул украсившуюся двумя дырами дверь, – лучше вы первый…
Анна Михайловна отыскалась возле телефона. Шульцов, еще не веря, смотрел, как Ольга щупает пульс и трогает веки. На пороге топтались зачем-то разувшиеся соседи, назойливо гудела свисающая телефонная трубка.
– Час, – констатировала Ольга, – не меньше.
– Инфаркт?
– Не знаю… Картина нетипичная. Надо звонить в «Скорую» и в полицию. И лучше с мобильного. Да положи же ты эти цветы!
Прежде всего Шульцов набрал Аркадия Филипповича. Тот выслушал, велел оставаться на месте, ничего не трогать, полицию обещал взять на себя. «Скорую» вызывала Ольга, на том конце о чем-то спрашивали, она, хмурясь, отвечала. Соседи по-прежнему маялись в дверях.
– Алик, – спросила Комарова, убирая телефон, – а где же канарейка?
Саша вернулась во время вечернего прогноза погоды, когда симпатичный профессор из телевизора на всю квартиру объяснял, что весны в ближайшие дни лучше не ждать, а Тамара Колпакова заканчивала обжаривать овощи для борща.
Проще и, пожалуй, дешевле было купить заправку; живи Тамара одна, она бы так и делала, но мать не доверяла обработанным на стороне овощам, спорить же с ней было себе дороже. Колпакова убавила огонь до минимума, засекла время, и тут в прихожей зашуршало. Кто-то пытался открыть квартиру, и это могла быть только Саша! Тамара ринулась в коридор. Разумеется, замок был перекошен. Что ж, пусть звонит.
Дочка звонила, мама не открывала. Между ними было две двери и боль, с которой Тамара жила всю жизнь. У нее никогда не было дома, только мать, дочь и работа, работа, работа… За спиной раздалось шарканье, звонок умудрился переспорить телевизор.
– Тома, ты что, не слышишь?
– Слышу! – Женщина сняла уже надетую на ночь цепочку.
Дочь шагнула в коридор:
– Добрый вечер.
– Ты хочешь что-то забрать?
– Нет, я вернулась. Я была не права, когда ушла.
– Сашуня! – Бабуня со слезами ринулась к блудной внучке, словно в очередном сериале, и внучка позволила прижать себя к груди. – Сашунечка моя…
Сериал становился реальностью. Саша целовала бабушку и обещала никуда и никогда не уходить, Тамара смотрела на них, будто на чужих. Как будто это не она Восьмого марта ломилась в какую-то коммуналку, выкрикивая то угрозы, то нежности. Ломилась, пока к ней не вышла старая не то армянка, не то еврейка и не заявила, что Саша останется в этой дыре, пока хочет.
Потом Тамара шла к метро и плакала навзрыд, ее дважды останавливали, спрашивали, что случилось, она лишь мотала головой.
– Мама, – спросила Саша, – ты меня прощаешь?
– Не имеет значения. Откуда у тебя этот берет? Он тебе не идет.
– Я больше не буду его носить. Что-нибудь нужно сделать?
– Сашуня, ты разденься сначала, – всхлипнула бабушка. – Иди, помой руки… Тома, ты что, деревянная? От такой матери уйдешь еще и не туда… Вспомни, как ты меня мучила, но ведь я тебе все прощала. Я же мать, а вот ты…
– Я ехидна. – С кухни потянуло палено-сладким. Огонь, если его не выключить, будет гореть, а овощи – жариться, какие бы бури ни бушевали в душах человеческих. На кухне Тамару ждала черная сковорода, из которой адским ежом выглядывала пригоревшая свекла. Что ж, борща им завтра не будет.
– Мама, – сказала дочь, – давай я схожу в универсам.
– Ты уже сходила, – тихо произнесла Тамара.
– Уже поздно! – всполошилась бабушка. Для нее «поздно» летом определялось по часам, зимой – по солнцу. В декабре шесть вечера назначались ночью, потому что темно, в июне солнце садилось в одиннадцать, но это все равно была ночь, а ночью надо сидеть дома.
– Хорошо, – Саша поцеловала бабушку, – я не пойду. Может быть, накрыть на стол?
Они ужинали, передавая друг другу соль и желейные конфетки, потом Саша мыла посуду и смотрела с бабушкой оперетту, а Тамара торчала на кухне, глядя в стену. В одиннадцать мать отправилась спать, а дочь – выяснять отношения. Она сидела напротив и тихо объясняла, как ей стыдно за свой эгоизм и как она больше не будет никого огорчать.
– Ты ради меня пожертвовала всем, теперь моя очередь. Я сделаю так, как ты хочешь.
– Я никак не хочу, – пробормотала Тамара. – Иди ложись, поздно.
– Спокойной ночи, мама. – Саша даже в детстве не любила, когда ее тискали и целовали, но на этот раз поцеловала мать первой и ушла в ванную. Раздался плеск воды, потом шаги и стук двери. Тамара взглянула на часы. Половина первого, через шесть часов придется вставать.
– Надо спать, – вслух сказала Тамара и все равно осталась за пустым столом. Она не понимала, что случилось с Сашей, она не понимала, что происходит с ней самой, просто жизнь пошла прахом, да и была ли у нее жизнь?
Томочка Колпакова хотела любить, как же она хотела любить, ждала, надеялась, вглядывалась в мужские лица в поисках того, за которым хоть на рудники, хоть в последнюю развалюху. В восемнадцать она влюбилась в тридцатилетнего и женатого. Чувство было взаимным, он хотел развестись, но дома Тамаре объяснили, что бросивший одну жену бросит и вторую. В двадцать три она вышла за однокашника, который очень нравился маме, через два года родила Сашу, еще через год муж уехал в Орел повидать родных и не вернулся. Из письма Тамара узнала, что легче повеситься, чем жить с ее матерью.
Муж звал к себе, но Тома его никогда не любила, и потом, что она стала бы делать в Орле? Она подала на развод, вернув девичью фамилию и, как тогда думалось, свободу. Мама была счастлива, Саша еще ничего не понимала, а потом пошли продуктовые карточки, бандиты, сокращения, неопределенность, страх. Она как-то тащила, отказывая себе во всем, иногда рядом появлялись мужчины, но ничего ни с кем так и не срослось, а теперь нечему и срастаться. Ее высосали досуха, осталась оболочка, в которой слезы, и те закончились.
Женщина открыла холодильник, вытащила початую бутылку мартини, плеснула в чашку, выпила. Руки сами отодвинули штору, открыли окно, подставили стул. Тамара Колпакова ни разу в жизни не пила одна и о самоубийстве тоже никогда не думала. Она и сейчас не понимала, чего хочет, просто ненаступающая весна манила холодом, тьмой и полетом, а что будет потом, не имело никакого значения. Любви нет, как и весны. Мать взяла все, что могла, Саша ушла, Саши нет, нет ничего… Так зачем здесь оставаться?
– Дзинь!.. Дзинннь. Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь!!!
Тамара отшатнулась от оконной бездны, уронила стул, пошатываясь, побрела к двери и принялась вертеть замки. Она даже не спросила, кто звонит, ночной визитер обозначился сам.
– Вы чё там? – заголосила Кирка Тягунова. – Совсем……?! Инженерши…!
– Развели гадов! – поддержал жену Тягунов. – Дуры недо…
Из прорезавших примитивную матерщину существительных и глаголов следовало, что Колпаковы запускают к Тягуновым по стоякам змей и что они, Тягуновы, этого так не оставят, вызовут милицию, подожгут зловредную квартиру вместе с гадами, напишут в Смольный и вообще разберутся…
Алкоголики бесновались, как не бесновались уже года три, но женщина слушала их восхитительно живые голоса, будто музыку. Какое там музыку! Материных Готта с Захаровым Тамара не переваривала, а эти вопли, эта ругань были сама жизнь! Грохнуло. Кто-то саданул в дверь ногой, и тут же тягуновскую руладу перекрыл бас соседа справа, отставного дальнобойщика. Коса нашла на камень-гранит. Супруги поддерживали друг друга, дальнобойщик был сильнее, в том числе и лексически.
Колпакова заставила себя оторваться от двери и пройти в глубь квартиры. Нужно было хотя бы закрыть окно.
– Тома! – разбуженная скандалом мать стояла на пороге своей обители; светлая оборчатая рубашка и распущенные волосы превращали ее в дожившую до пенсии Офелию. – Зачем ты проветриваешь? Сашуня только что перенесла бронхит… Что это за крики?
– Тягуновы, – устало объяснила Тамара. – Белая горячка, надо бы бригаду вызвать… Мама, у тебя какой-нибудь корвалол есть?
– Сначала нужно измерить давление. Идем.
На лестнице продолжалась битва гигантов. Они наверняка перебудили половину подъезда, но уставшую Сашу гвалт словно бы обошел стороной. Уже ложась, Тамара заглянула к дочери. Та спала, лежа на спине и выпростав поверх одеяла руки. Рядом на стуле, аккуратно, как в детстве, были разложены белье и халатик, а из-под кровати, словно ожидая похвалы, высовывали носики тапки. Саша перестала их так ставить лет в девять.
Глава 3
Санкт-Петербург. 16 марта 20** года
– Ваша позиция, Олег Евгеньевич, понятна, – сказал Егоров, – но зачем лезть в бутылку? Да, истина в вине, только добираться до нее лучше традиционным способом.
Директор открыл портфель и вытащил Колоколькину «Варьку», «Зубровку» и «Белую лошадь». Шотландцы зачем-то сменили этикетку, и теперь на ней красовался «конь блед» с соответствующей наездницей.
– Шутка дурного тона, – не одобрила Спадникова и водрузила на стол подставку для столового ножа, а на нее – ножик для фруктов. – Олег, неужели вы согласны с этим мириться?
Подставка задребезжала лихую мазурку.
– Я вас внимательно слушаю, – сказала «Надежда Константиновна» и передала ставший гигантской шишкой нож Шульцову. – Олег, вас.
– Пан-герр-Шульц! – раздалось в шишке. – Прости, что коротко, улетаю. Я ошибся в твоей протеже, но в женщинах не ошибается лишь тот, кто видит в них то, что они есть. Усладу для чресл, но это долгая тема… У меня тут парочка долгов осталась. Заплатишь?
– Родителям позвони, – буркнул Шульц и хотел вернуть «телефон» на подставку, но та исчезла вместе со столом, Егоровым и Спадниковой. Сжимая звенящую шишку, историк стоял между трех круглых дверей – трех бутылок, и в одну из них в любом случае предстояло лезть. Правда, оставался егоровский портфель с турникетом, за которым виднелся эскалатор. Олег Евгеньевич порылся в карманах – проездной был на месте.
– Пап, тебя!.. Папа! Возьмешь или сказать, чтоб позже?
– Возьму. Пусть подождут.
Часы показывали четверть восьмого, и вставать требовалось в любом случае. Олег Евгеньевич собрал волю в кулак и сбросил одеяло. В памяти стремительно воскресал вчерашний день. То, что хоронить Спадникову придется ему, Шульцов уже понял. Ольга рвалась помогать, но пускать ее в одиночку бегать по городу историк не мог.
– Папа, – прошипела дочь, прикрывая микрофон, – это срочно. Вилен говорит, что…
– Алло.
– Славушку нашли! – провыл кто-то голосом старшего Гумно-Живицкого. – Нужно к нему ехать… Олежек, мы… Мы рассчитываем на вас…
– Что… Что случилось?!
– Поезд… Попал под поезд. Олежек, его больше нет! Я не могу туда один…
– Конечно… Куда и когда?
Следующий звонок был в дверь.
– Судя по вашему лицу, вы уже в курсе. – Аркадий Филиппович казался мрачным и раздраженным. – Неожиданный поворот. Совершенно. Здравствуй, Соня.
Дочка кивнула и ретировалась на кухню. Путавшаяся у нее в ногах Фатима задержалась, выгнула спину горбом и, скрючив хвост в вопросительный знак, пошла боком. Полковник если и заметил, то не оценил.
– Олег Евгеньевич, хорошо бы мне поехать с вами.
– Почту за честь, – механически пробормотал историк. Все знавшие Гумно-Живицкого не сомневались, что Два-Пана скончается средь тайских дев. Холостым и слегка не дожив до двухсотлетнего юбилея. – В голове не укладывается…
– Сейчас не уложится еще больше. Вашего коллегу нашли около шести возле второстепенного железнодорожного пути в виде… мягко говоря, Анны Карениной. Погиб он не раньше полуночи. Вечером, если вы помните, шел снег, но к ночи прекратился. Так вот, Олег Евгеньевич, возле трупа нет никаких следов. Ни мужских, ни женских, ни его собственных… Целина. Как пострадавший там оказался, непонятно, и еще менее понятно, что его сбило. Если верить железнодорожникам, ни единого состава или хотя бы локомотива по означенной ветке не проходило… Как вы понимаете, это уже не сосулька.
– Это поезд Баскервилей, сэр! – крикнула из кухни Соня. – Пап, товарищ полковник, я чай заварила…
Опознание вышло жутким и быстрым. Шульцов трусливо надеялся, что больше от него ничего не потребуется, но пришлось ехать на квартиру к Стасу. У подъезда их ждало трое молодых людей, оказавшихся, во-первых, следственно-оперативной группой, а во-вторых – знакомыми полковника. Следователь сразу же попытался завязать разговор с Виленом Монусовичем, тот вцепился в Шульцова, и разнервничавшийся историк забыл предупредить спутников о «барке Ра». Оперативников сакральная лодка, однако, не потрясла; деловито уточнив, что это такое, они занялись обыском. Изрядно помог сам покойный, не имевший обыкновения без острой на то необходимости тревожить пыль, так что вещи, которые трогали относительно недавно, бросались в глаза.
Аркадий Филиппович вроде бы ни во что и не вмешивался, но Шульцов не сомневался – не позвони он вчера соседу еще и насчет Гумно-Живицкого, в квартире сейчас орудовали бы куда менее деликатные полицейские, и это если б Стаса вообще опознали. Сам Олег Евгеньевич никак не мог отделаться от мысли, что все происходящее с ним в последние месяцы – бред.
Читать бесплатно другие книги:
