Чужие сны и другие истории (сборник) Ирвинг Джон

— Боже мой!

— Никто серьезно не пострадал, — успокоила его Кит. — А вот дерево выглядит просто ужасно. Они не успели закончить работу.

— Пусть теперь с этим возится Бардлонг, — сказал Ронкерс.

— Ронч, тут не все так просто. Приезжал фотограф из газеты. Он выезжает на все вызовы «скорой». Он сделал снимки дерева и окна ванной Бардлонга. Ронч, это серьезно. Слушай, Кеслеру приносят к завтраку газету? Предупреди дежурную медсестру. Ронч, нельзя, чтобы он увидел снимки. Предупредишь?

— Предупрежу.

В приемной пациентка показывала секретарше капсулы азогантризина.

— Представляете, доктор велел мне это глотать…

Ронкерс позвонил секретарше.

— Пожалуйста, попридержите пациентов минут на десять. Мне нужно отлучиться.

Ронкерс покинул кабинет через служебный выход. Его путь лежал через отделение интенсивной терапии. Навстречу попалась бригада скорой помощи. Санитары несли пострадавшего. Он лежал, опираясь на локти. Лодыжка разутой ноги была обернута в пакет со льдом. Это был Джо, о чем свидетельствовала надпись на его каске. Рядом с носилками шел другой «специалист», держа в здоровой руке каску с надписью «МАЙК». Его вторая рука была крепко прижата к груди и от локтя до предплечья обильно залита кровью. Вместе с ним шел санитар, поддерживая его покалеченную руку. Ронкерс быстро взглянул на рану. Ничего серьезного, но рана была изрядно запачкана мазутом и опилками. «Швов тридцать нужно будет наложить», — мысленно прикинул Ронкерс. Может и меньше, учитывая, что кровотечение не сильное. Конечно, придется долго выковыривать все эти опилки. Приличную дозу ксилокаина вкатить для обезболивания… Впрочем, Ронкерса это не касалось. Сегодня на отделении дежурил Фаулер.

Ронкерс поднялся на третий этаж. Кеслер лежал в палате триста тридцать девять. Отдельная палата. Хоть умирать будет не под чужие стоны или болтовню. Ронкерс нашел дежурную медсестру, однако дверь палаты Кеслера была открыта, и старик их увидел. Он узнал Ронкерса, вот только никак не мог вспомнить, откуда знает этого человека.

— Коmmеn Sie hinein, bitte![45] — позвал Кеслер.

Голос старика звучал как с заезженной, истертой пластинки. Пожалуй, даже с чего-то более древнего и более истертого, чем пластинка.

— Grss Gott![46] — произнес Кеслер.

— Я совсем не знаю немецкого, — призналась медсестра.

Ронкерс немного знал. Он вошел в палату Кеслера и проверил оборудование, поддерживающее в старике жизнь. Хрипоту его голосу придавал назогастральный зонд, тянущийся от горла к желудку.

— Здравствуйте, мистер Кеслер, — сказал Ронкерс. — Вы меня помните?

Кеслер непонимающе глядел на Ронкерса. В больнице у него сняли вставные зубы. Морщины делали лицо австрийца похожим на морду черепахи. Такое же обвислое и застывшее. Ничего удивительного: он потерял в весе около шестидесяти фунтов.

— Ach! — вдруг воскликнул Кеслер. — Das house gebought?[47] Вы… ja! Как жизнь? Ваша жена все стены — чик-чик?

— Да. Но вам бы понравилось, — сказал Ронкерс. — Получилось очень красиво. Окна стали шире. Больше света.

— Und der Bardlong? — прошептал Кеслер. — Он еще не срубил дерево?

— Нет.

— Sehr gut,[48] — сказал герр Кеслер. — Goot buoy![49]

Тусклые глаза Кеслера на секунду закрылись, а когда он открыл их снова, Ронкерсу показалось, что старик видит иную сцену, из иного времени.

— Frhstck? — вежливо попросил он.

— Это значит «завтрак», — перевел медсестре Ронкерс.

Каждые четыре часа Кеслеру вводили сто миллиграммов демерола, чтобы снимать возбуждение.

Ронкерс выходил из лифта на первом этаже, когда из динамиков внутренней связи раздались слова:

— Доктор Харт!

В университетской клинике не было ни одного врача с такой фамилией. Слова «доктор Харт» означали, что у кого-то из пациентов остановилось сердце.[50]

— Доктор Харт, — мелодично неслось из динамиков. — Пожалуйста, пройдите в палату номер триста четыре…

Эти слова означали, что любой свободный врач должен был поспешить в названную палату. По неписаному правилу нужно было оглянуться по сторонам и медленно направиться к ближайшему лифту, надеясь, что кто-нибудь тебя уже опередил. Ронкерс замешкался, позволив дверям шахты закрыться. Он снова нажал кнопку, однако кабина уже шла вверх.

— Доктор Харт, палата триста четыре, — спокойно призывал женский голос из динамиков.

Это было лучше, чем взволнованные крики: «Внимание! Кто из врачей свободен — немедленно в палату триста четыре. И ради бога, поторопитесь!» Такие объявления могли встревожить пциентов и посетителей.

К лифту шел доктор Хэмптон.

— У вас еще остались пациенты? — спросил он Ронкерса.

— Полно.

— Тогда идите на прием. Я сейчас поднимусь в триста четвертую.

Лифт остановился на третьем этаже. Ронкерс шел к себе в кабинет, уверенный, что «доктор Харт» уже добрался до триста четвертой. «Надо сегодня куда-нибудь свозить Кит», — подумал Ронкерс.

В ресторане с длинным названием «Шестая дорога династии Мин» Кит заказала себе окуня в кисло-сладкой подливе. Ронкерс выбрал говядину в кальмаровом соусе. Однако думал он сейчас не о своем заказе. Еще при входе в ресторан он зацепился взглядом за какое-то объявление. Оно было выставлено в витрине. Белый лист плотного картона длиной в два фута и высотой в один. Черные буквы. Ничего особенного. Стандартный лист, и объявление тоже стандартное. Что-нибудь вроде: ПРИГЛАШАЕМ НА РАБОТУ ДВУХ ОФИЦИАНТОК.

Ронкерс пригубил вина. Он продолжал думать об увиденном объявлении и только сейчас понял, что там было написано совсем другое. Возможно, ему показалось. Надо проверить. Ронкерс вскочил из-за столика и, ничего не объяснив жене, вышел за дверь ресторана, чтобы еще раз взглянуть на объявление.

Ему не показалось. В нижнем углу витрины, так, чтобы бросалось в глаза каждому входящему, черными аккуратными буквами на белом картоне было выведено: У ХАРЛАНА БУТА ТРИППЕР.

Вернувшись за столик, Ронкерс рассказал об увиденном жене.

— Ну и что особенного? Разве не так? — спросила Кит.

— Так, но я о другом. Это неэтично. Этот плакат — наверняка дело рук Маргарет Брант. Я несу ответственность за разглашение конфиденциальных сведений. О таких вещах нельзя кричать на каждом углу.

— Дерьмо, — поморщилась Кит. — А Маргарет Брант — умница! Согласись, Ронч: если бы Харлан Бут играл с тобой по-честному, такого бы не случилось. Так ему и надо.

— Согласен. Он этого заслуживает. Интересно, где еще она успела разместить это откровение?

— Нам-то что за дело, Ронч? Давай спокойно поедим…

Но Ронкерс не мог спокойно есть. Он должен был увидеть все своими глазами, поэтому из ресторана они с Кит поехали в студенческий союз. В вестибюле взгляд Ронкерса сразу же остановился на громадной доске объявлений.

БМВ. Г. В. 1970. КАК НОВЫЙ…

ИЩУ ПОПУТЧИКОВ ДО НЬЮ-ЙОРКА. ВОЖДЕНИЕ, РАСХОДЫ — ПОРОВНУ. ВЫЕЗД ЧЕТВ., ВОЗВР. ПОН. ВЕЧ. ЗВОНИТЬ «ЛАРРИ»: 351-4306…

У ХАРЛАНА БУТА ТРИППЕР…

— Боже мой, — прошептал Ронкерс.

Из студенческого союза они поехали в студенческий театр. Пьеса уже началась, но Ронкерсам хватило зрелища снаружи. Им даже из машины был виден знак «СТОЯНКА ЗАПРЕЩЕНА», заклеенный сообщением об особенности Харлана Бута. Кит истерически хохотала.

Следующим пунктом их «инспекционной проверки» стал «Китовый зал» — заведение, где всегда было полно студентов. Кто выпивал, кто играл на бильярде, кто танцевал в меру своих способностей.

Каким-то образом Маргарет Брант удалось завоевать сердце бармена. Над зеркалом, выше сверкающих рядов бутылок, выше таблички с правилами оплаты студенческих чеков был прикреплен лист картона с уже знакомой Ронкерсу и Кит разоблачительной надписью. До сведения посетителей «Китового зала» доводилось, что у Харлана Бута заразная болезнь.

Опасаясь худшего, Ронкерс настоял, чтобы они проехали мимо общежития Маргарет Брант — большого здания, которое внешне напоминало тюрьму. Его стены не были увиты плющом.

В свете уличных фонарей, над рамами, к которым крепятся велосипеды, висел длинный транспарант. Он был сшит из простыней и крепился к оконным подоконникам на уровне третьего этажа. Транспарант тянулся во всю ширину здания женского общежития имени Катрин Каскон. У Маргарет Брант хватало подруг, и их тоже возмутила наглая шутка Харлана Бута. Возмутила настолько, что каждая девушка с третьего этажа, чье окно выходило на фасад, не пожалела времени и сил, сделав свою часть работы. Каждая буква была высотой около пяти футов и шириной с односпальную кровать.

— Фантастика! — воскликнула Кит. — Отличная работа! Зрелище — потрясающее! Пусть полюбуется!

— Молодец, Маргарет Брант, — восторженно прошептал Ронкерс.

Но он знал: это еще не конец.

В два часа ночи у Ронкерсов зазвонил телефон. Джордж сразу подумал: это не из клиники.

— Слушаю.

— Что, разбудил вас, док? — спросил Харлан Бут. — Очень надеюсь, что разбудил.

— Привет, Бут, — сказал Ронкерс.

Проснувшаяся Кит уселась на постели с решительным видом, предвкушая схватку.

— Уймите ваших мартышек, док. Я не обязан выносить все это. Это ущемление моих прав. Врачи столько болтают об этике. Где она?

— Вы хотите сказать, что видели надписи? — спросил Ронкерс.

— Надписи? — переспросил Бут. — Какие еще надписи? О чем вы говорите?

— А о чем вы говорите? — искренне удивился Ронкерс.

— Не валяйте дурака, док! Вы отлично знаете, о чем! — заорал в трубку Бут. — Мне каждые полчаса звонит какая-то девка. Уже два часа ночи. Каждые полчаса — звонок. Причем звонят разные девки. И вы это знаете лучше меня…

— Что они вам говорят? — спросил Ронкерс.

— Не прикидывайтесь, док! — завопил Бут. — Это вы-то не знаете, что они мне говорят? Не врите! Спрашивают: «Как поживает ваш трипперок, мистер Бут?» Или: «Харлан, малыш, где от тебя можно заразиться?» Вы же отлично знаете, что они мне говорят.

— Не вешайте носа, Бут, — посоветовал парню Ронкерс. — Выйдите на улицу, подышите воздухом. Или прокатитесь куда-нибудь. Например, к женскому общежитию имени Катрин Каскон. Там в вашу честь развернут изумительный транспарант. Вам просто необходимо его видеть.

— Транспарант?

— Да, Бут. А потом поезжайте в «Китовый зал», выпейте для успокоения. Там тоже найдется, на что посмотреть.

— Док, заставьте их прекратить!

— Это не моя затея, Бут.

— Значит, все устроила эта паршивая сучка Маргарет Брант? Да?

— Сомневаюсь, что она действовала в одиночку.

— Послушайте, я ведь могу подать на вас в суд, — пригрозил Бут. — Это называется вторжением в личную жизнь. Я могу обратиться в газеты. К вашему медицинскому руководству. Вас привлекут за нарушение врачебной этики.

— А почему бы вам просто не позвонить Маргарет? — предложил Ронкерс.

— Позвонить? Ей?

— Да. Позвонить и извиниться. Сказать, что вы раскаиваетесь.

— Раскаиваюсь? — заорал Бут.

— Потом вы назовете мне настоящие имена.

— Вы меня еще не знаете, док. Про это узнают все газеты штата.

— С интересом послежу за вашими действиями, Бут. Боюсь, вас распнут в первой же редакции…

— Док…

— Хватит киснуть, Бут. Я очень рекомендую вам съездить к женскому общежитию.

— Катитесь ко всем чертям, док!

— Советую поторопиться, Бут. Завтра девушки могут взяться за бамперные наклейки.

— При чем тут наклейки?

— При том, что у Харлана Бута триппер. Это будет написано на каждой наклейке…

Бут швырнул трубку. Этот звук еще долго отдавался в ушах Ронкерса. Стук падающих орехов казался ему теперь почти музыкой.

— Думаю, мы его крепко зацепили, — сказал жене Ронкерс.

— «Мы»? — удивилась Кит. — Ты тоже включился в процесс?

— Да. Утром первым делом позвоню Маргарет Брант и подам ей идею насчет бамперных наклеек.

Однако Маргарет Брант не нуждалась в подсказках. Утром, подойдя к своей машине, Ронкерс обнаружил на переднем и заднем бамперах наклейки. Чувствовалось, их поместили туда совсем недавно. Наклейки занимали половину длины бампера. Ярко-желтый фон, синие буквы.

У ХАРЛАНА БУТА ТРИППЕР

По пути в клинику Ронкерс видел все новые и новые «украшенные» машины. На заправочных станциях кое-кто из водителей яростно пытался содрать с бамперов наклейки — тяжелое и неблагодарное занятие. Большинству же было просто некогда возиться с бамперами.

Приехав на работу, Ронкерс позвонил жене.

— Я насчитал тридцать четыре штуки, — сообщил он. — А ведь еще совсем рано.

— Бардлонг тоже взялся за работу пораньше, — сказала Кит.

— Как это понимать?

— Теперь он нанял настоящих пильщиков. Приехали вскоре после тебя.

— Наконец-то настоящие, а не его парни.

— У них тоже каски с именами. Микки, Макс и Харв. И они привезли с собой целую банку этой черной лечебной гадости.

— Доктор Харт, — послышался в трубке голос секретарши. — Доктор Харт, вас ждут в палате триста тридцать девять.

— Ронч? Кто вклинился в линию? — спросила Кит.

Ронкерс понимал, почему секретарша это сделала.

В такое раннее время он, возможно, был единственным врачом во всей больнице. Ронкерс приезжал на работу рано, за несколько часов до начала приема. Совершал врачебный обход, но большую часть времени просто сидел у себя в кабинете и наслаждался тишиной.

— Кит, мне нужно идти. Я потом позвоню.

— Но ведь вызывали не тебя, а какого-то доктора Харта.

— Вероятно, ему требуется моя помощь, — соврал Ронкерс.

— Что-то я раньше этой фамилии не слышала. Он из новых?

— Угу, — ответил Ронкерс и усмехнулся.

Он вышел из кабинета и спустился в подземный переход, соединявший его корпус с главным больничным корпусом. Динамики продолжали звать доктора Харта в палату триста тридцать девять. Стоп! Так это же палата старого Кеслера. Ронкерс поднялся наверх. Медсестры, видя его, с готовностью распахивали двери коридоров и смотрели с некоторой досадой, если он проходил не через их дверь или сворачивал не в их сторону.

У постели Кеслера стояла тележка с реанимационной аппаратурой. Возле нее хлопотал Данфорс — настоящий «доктор Харт». Во всяком случае, кардиология была прямой специальностью Данфорса.

Кеслер был мертв. С технической точки зрения, когда сердце человека останавливается, он умирает. Однако Данфорс уже приставил к груди Кеслера пластины электродов. Осталось лишь нажать кнопку и устроить телу австрийца «электрическую встряску». Оборудование было новым. Однажды с помощью дефибриллятора Ронкерсу удалось воскресить пациента, угостив его током в пятьсот вольт. Помнится, тот даже подскочил на постели. Совсем как лягушка, с которой Ронкерс экспериментировал в школе, изучая начальный курс биологии.

— Привет, Джордж. Как поживает Кит? — спросил Данфорс.

— Великолепно, — ответил Ронкерс.

Данфорс проверял иглу, через которую в тело Кеслера подавался раствор бикарбоната натрия.

— Тебе непременно стоит приехать и посмотреть, как она преобразила дом. И возьми с собой Лилли.

— Слушаюсь, — сказал Данфорс, подавая ток на пластины.

Голова Кеслера была опущена на грудь. После удара током беззубые челюсти вздрогнули. Губы сложились в подобие жутковатой улыбки, и он отчетливо произнес вполне осмысленную фразу. Фраза была немецкой, что удивило Данфорса. Вероятно, он считал старика американцем.

— Noch ein Bier! — приказал Кеслер.

— Что он сказал?

— Еще одно пиво, — перевел Ронкерс.

Электрический разряд оживил Кеслера. Дальше должна была включиться его собственная энергетика, но этого не произошло. У старого австрийца больше не осталось жизненного «электричества», и он снова умер.

— Черт! — поморщился Данфорс. — Когда мы получили эту установку, я троих подряд вытащил с того света. Я считал ее лучшим реанимационным комплексом. А потом — пять клинических смертей и четыре трупа. Общий счет: четыре — четыре. Ничья. Идеальных машин не существует. Сейчас у меня что-то вроде дополнительного времени.

Данфорс говорил о своей работе, как профессиональный спортсмен, у которого выдался неудачный сезон.

Ронкерсу не хотелось перезванивать Кит. Он знал, что ее расстроит известие о смерти Кеслера, и обдумывал, как преподнести ей эту новость. Но Кит позвонила сама.

— Ронч, Кеслер не видел газеты? — допытывалась она. — Снимок на первой полосе. Как ты думаешь, он не видел?

— Я точно знаю, что не видел.

— Это хорошо.

Кит искала новую тему для разговора. Чувствовалось, ей не хочется вешать трубку. Тогда он сказал, что его уже ждут пациенты, и отключился.

Циничное настроение не оставило Ронкерса и к ланчу. Он сидел за одним столиком с Данфорсом. Оба доедали суп, когда по внутренней связи опять позвали доктора Харта. Будучи кардиологом, Данфорс отзывался на большинство обращений, даже если кто-нибудь опережал его у лифта. Сейчас он молча встал, залпом выпил молоко и вышел из кафетерия.

— Noch ein Bier, — произнес Ронкерс.

Дома его ждали несколько новостей. Во-первых, позвонила Маргарет Брант и сообщила, что прекращает войну против Харлана Бута, ибо тот ей звонил и просил прощения. Во-вторых, позвонил Бут и продиктовал Кит список имен. Настоящих имен. А в-третьих, история с деревом приняла непонятный оборот. Пильщики о чем-то предупредили Бардлонга, и Бардлонг с женой долго топтались под своей частью дерева. По словам Кит, вид у них был такой, словно они ждали от черного ореха новых каверз.

Ронкерс устало поплелся во двор — выяснять, какой еще сюрприз преподнесло дерево. Бардлонг стоял на четвереньках и внимательно заглядывал во все трещины с его стороны стены. Уж не белок ли он там высматривал?

— Представляете, они так хорошо все сделали, — сказал Бардлонг, завидев соседа. — А потом оказалось — дерево нужно спиливать целиком. Они профессионалы, знают, что говорят. Боюсь, нам придется последовать их совету. Есть опасность, что дерево может рухнуть.

— Почему? — спросил Ронкерс.

Он пытался вызвать в себе чувство протеста, но его протест молчал.

— Корни, — пояснил Бардлонг. — Корни грозят сломать стену, а это повалит и само дерево.

Слово «корни» он произнес угрюмо и угрожающе, будто речь шла об армиях, танках и пушках.

— Представляете, корни ползут на мой участок. И стена им — не преграда.

Теперь слова о корнях звучали как рассказ о заговоре. Корни готовили мятеж. С камнями не церемонились: кого подкупали, кого просто убирали. К моменту разговора Ронкерса с Бардлонгом плацдарм для захвата был готов. Достаточно сигнала, чтобы мятежники развернулись во всю мощь и обрушили стену.

— Но это наверняка случится не завтра, — возразил Ронкерс.

«Эта стена еще тебя переживет, Бардлонг», — подумал он, удивляясь собственной жестокости.

— Это уже происходит, — сказал Бардлонг. — Мне очень не хочется просить вас о таких вещах, но стена… если она рухнет…

— Мы построим ее заново, — усмехнулся Ронкерс.

Сейчас в нем говорил врач. Но Бардлонг, алогичный, как рак в человеческом теле, качал головой. Еще немного, и вежливые, добрососедские отношения начнут приобретать другой характер. Ронкерс ощущал себя слишком усталым, чтобы чему-то сопротивляться.

— Все просто. Я хочу сохранить стену, а вы хотите сохранить дерево, — сказал Бардлонг.

— Стены можно построить заново, — возразил Ронкерс, сомневаясь в этом.

— Понимаю.

«Что он хотел этим сказать?» — подумал Ронкерс. Такие слова — что пятьсот вольт, которыми утром пытались оживить Кеслера. Удар током подействовал, но только результат оказался недолгим.

Возвращаясь в дом, Ронкерс представлял, каков был бы результат, если пятьсот вольт подвести к Бардлонгу и не выключать напряжение минут пять.

Потом он вообразил менее кровожадную картину. Бардлонг вдруг приходит к нему в кабинет и, глядя в пол, говорит, запинаясь на каждом слове:

— У меня были определенные… отношения с… дамой, которая, как выяснилось, была… не совсем… здорова.

На это Ронкерс ему ответил бы:

— Я бы мог, мистер Бардлонг, избавить вас от малоприятного и в чем-то унизительного разговора с той дамой. Я бы мог сам сообщить ей о необходимости пройти медицинское обследование.

— Вы это сделаете? — воскликнул бы растроганный Бардлонг. — Я готов… заплатить… столько, сколько скажете.

Вот тогда он был бы у Ронкерса в руках, и Ронкерс, ухмыляясь, как кот, держащий в когтях мышь, ошеломил бы Бардлонга размером платы:

— Как насчет половины дерева?

Но этого разговора у них не произойдет, поскольку такое развитие событий напоминает сентиментальный роман о потерявшихся собаках или кошках. И бредет такой пес или кот из Вермонта в Калифорнию и через несколько месяцев находит хозяев, пританцовывая на стертых в кровь лапах и помахивая хвостом. Большая популярность подобных романов объясняется просто: все знают, как бывает на самом деле. На самом деле домашний любимец успеет добраться до Массачусетса и там угодит под колеса машины. Или останется в Вермонте и найдет себе новых хозяев.

Если Бардлонг и окажется в кабинете Ронкерса, то по вполне пристойной и уважительной причине. Скорее всего, из-за простатита. Как-никак, возраст.

Кит продолжала волноваться, что Кеслер может увидеть газетный снимок.

— Кеслер умер, Кит, — сказал Ронкерс. — Утром у него остановилось сердце. Это избавило его от многих страданий. С его диагнозом конец был бы куда тяжелее.

Они лежали на сказочной спальной платформе, созданной фантазией Кит. Ронкерс обнимал жену. Из окна на них глядело обкромсанное дерево, пережившее две ампутации. Уцелевшие тонкие ветки, как кости мертвеца, стучали по водосточной трубе. Немногие оставшиеся орехи были мелкими и сморщенными. Даже белки не хотели на них смотреть. Такой упадет на крышу почти неслышно. Черный орех оголился, словно зима наступила раньше срока. Теперь он мог пугать лишь ночным узором теней и скрипом оставшихся веток. Стоило ли вести борьбу за этот обрубок? Кеслера уже нет в живых. А у пенсионера Бардлонга несравненно больше времени и энергии на пустяки, чем у его возможных противников. Стена между Ронкерсом и Бардлонгом сейчас казалась особенно хрупкой.

Ронкерс вдруг спохватился: ведь они с Кит очень давно не занимались сексом. Какой-нибудь сексолог назвал бы его нынешние ласки «утешительными». А любовница посчитала бы их банальными и скучными.

Кит уснула. Ронкерс смотрел на нее. Красивая женщина. Наверное, кому-то из студентов были интересны не только ее архитектурные идеи. А ведь и она может увлечься каким-нибудь студентом. И не только студентом. «Почему я об этом думаю?» — удивился Ронкерс. Потом он вспомнил, какие мысли посещали его, когда он видел медсестру из рентгенологического отделения.

Но сейчас проблемы такого рода (его собственные и Кит) казались далекими, отстоящими на несколько лет или, по крайней мере, на несколько месяцев.

Ему вспомнилась жесткая и остроумная месть Маргарет Брант. Ронкерс признался себе, что удивлен и воодушевлен характером этой девушки. Она вдоволь насладилась местью, однако у нее хватило зрелости взрослой женщины, чтобы простить этого балбеса. А Харлан Бут? Может, случившееся что-то изменило в нем? Или его просто загнали в угол, а на самом деле он остался таким же гнусным? Пока это неизвестно. А загадывать на будущее…

За прошедший день Данфорс и его дефибриллятор проиграли смерти два очка, и теперь счет «четыре — шесть» в ее пользу. Но если кто-то покидает мир, то кто-то другой должен в него приходить. Как это повлияет на рождаемость, в особенности для Ронкерса и Кит?.. Даже если бы все директора школ и все в мире родители придерживались либеральных взглядов и относились к венерическим заболеванием с таким же пониманием и юмором, как к спортивным травмам, на земном шаре все равно свирепствовали бы и триппер, и сифилис, и кое-что похуже.

Кит спала.

Стук уцелевших веток по окну и стенам дома напомнил Ронкерсу… попугая. Однажды в зоопарке он слышал, как попугай стучит клювом. Очень похожий звук. Только когда это было? И в каком зоопарке?

Повинуясь импульсу (Ронкерс ощутил это как уступку судьбе), он подвинулся к окну. Луна освещала крыши соседних домов. Многие из них Ронкерс увидел только сейчас, когда не стало ни листьев, ни верхних ветвей.

— Развлекайтесь! — прошептал Ронкерс, обращаясь к людям, что жили под этими крышами, и к другим тоже.

Для Ронкерса это было нечто вроде благословения с тайным крючком внутри.

— А почему бы нам не завести детей? — спросил он вслух.

Кит шевельнулась, но не проснулась, и слов этих она не слышала.

«Внутреннее пространство» (1980)

От автора

Впервые рассказ «Внутреннее пространство» был опубликован в журнале «Фикшн» (том 6, № 2, 1980 г.). Рассказов у меня совсем немного, и этот на втором месте среди любимых. Я написал больше романов (восемь), чем рассказов. Уверен, эта тенденция сохранится. Помню, первый вариант этого рассказа я написал где-то в семьдесят четвергом году, возможно, перед тем, как взялся за роман «Мир глазами Гарпа» (1978). Причин написания не помню. Рукопись пять или шесть лет пролежала на самых задворках моего литературного «склада», прежде чем я достал ее оттуда и закончил.

Должен признать: возможной причиной, по которой рукопись столь долго «прохлаждалась» в указанном месте, была некоторая неопределенность сюжета. И потому меня очень удивило, когда этот рассказ получил премию О. Генри.

«Внутреннее пространство» начиналось как история о ложном случае гонореи, но затем на передний план вышел рак, обнаруженный у старого Кеслера. Однако меня больше всего интересовала смерть дерева. В конечном итоге рассказ получился о браке и (что важнее) об оптимизме, который просто необходим мыслящим, чутким людям, ибо они (невзирая на обстоятельства) решили обзавестись потомством.

Теперь я вижу, что на «Внутреннем пространстве» я проверял фразу, ставшую (не без переделки, конечно) заключительной фразой романа «Мир глазами Гарпа»: «В мире по Гарпу мы все — болезни со смертельным исходом». В рассказе таким «обреченным пациентом» становится дерево.

Словоизлияния Бреннбара

Мой муж Эрнст Бреннбар сосредоточенно трудился над своей второй сигарой и третьей порцией коньяка. Его щеки медленно наливались жаром. Отяжелевший язык вяло шевелился. Бреннбар знал: если в ближайшее время он не попытается заговорить, его нижняя челюсть отвиснет и он рыгнет или того хуже. В его желудке, точно разбуженный медведь, зашевелилась совесть, и он вспомнил бутылку рислинга «Браунбергер Юффер» позднего урожая шестьдесят четвертого года, которым он запивал форель, приготовленную по рецепту княгини Меттерних. Следом затряслись его красные уши, потому что Бреннбар вспомнил бутылку бургундского «Поммар Рюжьен» урожая шестьдесят первого года. В этом вине он утопил изумительную говядину — беф креспи.

Бреннбар взглянул на меня. Я сидела по другую сторону стола, на котором почти не осталось закусок, зато хватало грязных тарелок. Я поймала его взгляд, однако была поглощена беседой о группах меньшинств. Мой собеседник, скорее всего, принадлежал к одной из них. Почему-то рядом с ним стоял официант и тоже участвовал в нашем разговоре. Возможно, для устранения классовых различий, а возможно, мой собеседник и официант были из одной группы.

— Вы бы ничего об этом и не узнали, — сказал мне собеседник.

Я слушала его вполуха, ибо следила за своим мужем, лицо которого начало покрываться пятнами.

— Знаете, я вполне могу вообразить себе все это, — сказала я в свою защиту.

— Вообразить! — воскликнул мой собеседник и дернул официанта за рукав, ища у него поддержки. — Это было на самом деле. Никакое воображение не даст вам ощущения того, что мы пережили. А нам приходилось жить с этим ежедневно!

Официант решил, что ему следует согласиться.

Женщина, сидевшая рядом с Бреннбаром, встрепенулась.

— Это ничем не отличается от того, с чем всегда сталкивались женщины… и сталкиваются до сих пор.

— Да, — подхватила я, поворачиваясь к представителю меньшинства. — Вы, к примеру, провоцируете меня на грубость.

— Послушайте, нет худшего преследования, чем преследование по религиозным мотивам, — сказал мой собеседник, вновь дергая официанта за рукав.

Страницы: «« « 23456789 » »»