Искушение чародея (сборник) Гелприн Майкл
Ависы от клепсидры пришли в невероятное возбуждение. Пятеро младших сородичей Отца начали переглядываться, переступать с места на место. Коряга, которую они то ли нашли, то ли специально притащили сюда для встреч с людьми, пружинила и подрагивала, одна из веток противно стучала о землю.
В конце концов Отец распушил малиновый хохолок, издал короткий, резкий крик и дважды хлопнул крыльями. Переводчик у него на груди прокашлялся, но не сказал ни слова.
Младшие смотрели на Отца со странным выражением. Павлышу показалось, что в их желтых, сверкающих глазах отражались страх и… неужели азарт? Хотя, конечно, Слава понимал, что все это ерунда: много ли он знает об этих разумных птицах? Испытывают ли они вообще подобные эмоции?..
После небольшой паузы Отец снова хлопнул крыльями, как-то странно дернул своим узким хвостом и выдал длинную, мелодичную трель.
— Быть по сему, — сообщил переводчик. — Приемлем ваш соревнодар, ибо чтим честь. Во благовременье же ответим, как и должно.
Академик Окунь хмыкнул и что-то нацарапал у себя в блокноте. Борис переглянулся с Домрачеевым и Павлышем, а Эмма аккуратно, плавно склонила голову (она по-прежнему старалась при разговоре с ависами не делать резких движений):
— Мы рады, что нашли с вами общий язык. Не возражаете, если мои коллеги отвезут подарок к вашим… деревьям?
Отец слушал, рывками поворачивая голову то вправо, то влево.
— Конечно, пусть отвезут дар к домодревам. Ваших самцов, мужчин, подчиненных проводит Изгибатель.
Один из ависов — кажется, постарше прочих, — тяжело взмахнул крыльями и взлетел в воздух. Эмма посмотрела на Бориса Урванца, но Слава и Миша уже, не сговариваясь, застыли у тележки.
Эмма поджала губы и кивнула, и они все втроем двинулись вслед за Изгибателем к одному из домодрев.
Почва здесь была рыхлая, повсюду тянулись к солнцу разного рода растеньица, в том числе — похожие на перьекнижки. Авис кружил над тележкой, время от времени давал отрывистые советы, которые коробок-переводчик старательно перетолмачивал.
— Это ничего, что мы вот так… прямо по росткам? — уточнил Павлыш.
— Нет значения. Сиюминутное, воспроизводимое. Подарок важнее, главнее, имеет смысл.
Дерево было громадным, значительно крупнее любой секвойи. Вдоль ствола тянулись ребра-распорки, нечто вроде контрфорсов в древних соборах. Черную, блестящую кору испещряли разноцветные вкрапления. Приглядевшись, Павлыш понял, что это мох, но какой-то особый; в нем устраивали себе гнезда плоские, алые твари, похожие на смесь муравьев и скорпионов. Твари эти сновали по коре, в лапах тащили некие коконы, а также пестрые обломки скорлупы, фрагменты перьев, листья…
Нижние, самые крупные ветки росли на высоте двух-трех метров — и были такой ширины, что Павлыш при желании легко мог бы сплясать там джигу или лезгинку. Впрочем, меньше всего в эти дни ему хотелось плясать.
То и дело поглядывая наверх, они с Мишкой и Борисом сгрузили-таки проклятущую клепсидру. Корпус ее был оформлен под средневековую китайскую мебель, и все эти прыгающие тигры, драконы с мордами мопсов и пьяные будды смотрелись под деревом неожиданно уместно.
— Благодарю. — Изгибатель устроился на нижней ветке, энергично кивнул раза три-четыре. — Потрясающе, что вы придерживаетесь старинных, запретных, опасных традиций. Даже при том, что сами живете вопреки обычаю, установлению, природе.
Борис развел руками:
— Согласитесь, было бы странно, если б мы жили на деревьях.
Авис моргнул несколько раз и вдруг зашипел, раздувая горло. Тотчас откуда-то сверху по стволу метнулись три узкие, верткие тени. Они были похожи на тощих гекконов, только со странно выгнутыми передними лапами. Гекконы добрались до нижней ветки, на которой сидел Изгибатель, и уставились на людей; один разинул ороговевшие челюсти и стремительно облизнулся.
Шипение Изгибателя оборвалось — будто, подумал Павлыш, кто-то вырубил испорченный радиоприемник.
— Мы, пожалуй, пойдем, — сказал Слава. — Нас остальные заждались.
— Да, — торопливо ответил авис. — Вам лучше вернуться к озеру и своей Матери.
Гекконы повернулись к нему и смотрели, удивленно мигая, затем разбежались в разные стороны, потеряв всякий интерес к происходящему.
— «К Матери»… — протянул Павлыш. Он шел чуть позади, то и дело оглядываясь на домодрева. — Ишь. Подумать только.
— Вот даже не думай, — отрезал Домрачеев. — Это недоразумение, не превращай… черт знает во что.
Борис обернулся и посмотрел на них почти с жалостью:
— Это все, что вы заметили?
— Ну, он болезненно отреагировал на ваше предположение насчет деревьев. — Павлыш почесал переносицу, чихнул. — С другой стороны, посмотрите, они даже для переговоров нашли где-то эту корягу, земля для них — то ли табу, то ли…
— Да перестань, просто некомфортная среда. — Домрачеев кивнул на берег озера, где люди и ависы продолжали о чем-то беседовать. Заскучавшие Эдгар и Николай тем временем отошли в сторонку и собирались поплавать. — Вот как если бы мы вели переговоры с рыбами и предпочитали делать это из субмарин. Хотя плавать-то мы можем, да?
— Детеныши, — сказал Борис. — Это были их детеныши, разве не оевидно?
— О! — Павлыш остановился и шлепнул себя ладонью по лбу. — О!.. Но, — оживился он, — тогда может быть так, что земля — это территория ювенильных особей… Нет, не сходится. Они же явно ведут древесный образ жизни, просто еще не летают.
— Как сразу заговорил, — хмыкнул Домрачеев. — «Ювенильные особи», «образ жизни»… Ты другое скажи: почему это вдруг мы живем вопреки обычаю?
— Ну, это просто: у них-то явный патриархат, а мы, по их мнению, погрязли в матриархате. И деревья здесь совершенно ни при чем.
— Хоть это вы поняли, — кивнул Борис. — Я, правда, надеялся, что он мне возразит и объяснит, о каком именно обычае говорил. Но версия насчет матриархата… пусть, как рабочая вполне сгодится.
Между тем Эдгар с Николаем уже плавали наперегонки, распугивая уток. Ависы следили за всем этим, нервически переступая с ноги на ногу.
— А что насчет «старинных, опасных традиций»?
— Матриархат, — мрачно произнес Павлыш. — Старинная, опасная и запретная традиция, Миша.
Обмен подарками продолжился на следующий день — и пошел по нарастающей. Ависы презентовали в деревянном горшочке с затычкой несколько десятков тех самых тварей, что жили в пучках мха на домодреве. Оказалось, муравионы, как окрестил их Эдгар, мало пригодны для людей. Они утилизировали продукты жизнедеятельности ависов, причем в колонии было несколько типов особей, и каждый специализировался на чем-то одном. Павлыш стал подкармливать муравионов картофельной кожурой, банановыми шкурками и прочим мусором и заявил, что через несколько поколений, возможно, колония мутирует.
— Это ж клево! — Коля Урванец толкнул брата в бок. — Не надо будет с картошкой возиться… и даже с бананами! Бросаешь муравионам — и вынимаешь уже очищенные. Класс!
Остальные, впрочем, Колиного восторга не разделяли, а Светлана прямо заявила:
— Нет, дорогие мои, чистить картошку — это ваша святая обязанность. И никакие инопланетные изобретения от нее вас не спасут. К тому же Владиславу Владимировичу муравионы нужны для научных исследований, верно?
Павлыш смиренно развел руками:
— Это уж как решит Эмма Николавна, она у нас главная.
Эмма с каждым днем все сильнее замыкалась в себе — хотя, казалось бы, куда уж больше. Она сидела за общим столом во время завтрака и ужина, обсуждала все, что происходило на встречах с ависами, выдвигала гипотезы, но Павлыш видел, насколько она напряжена, как скованна. «Это, — думал он, ответственность… да, ответственность и колоссальный труд, ежедневный, ежесекундный… а тут еще Домрачеев со своими глупостями, да и я, чего уж…»
Но когда они были рядом, он и Эмма, Павлыш не мог остановиться. В него словно вселялся средневековый бес, и Славу несло. А рыжая Лилит ничего не замечала. Да что там, она вела себя так, как будто и Славу-то замечала не всегда, как будто был он кем-то вроде призрака в саду: то мелькнет, то исчезнет.
Павлыш понимал, что нужно остановиться, — но не мог. За это он злился на себя, злился на Домрачеева, который, дубина стоеросовая, так быстро отступился, злился на ГЦ, ависов и призраков.
Это всего лишь увлечение, говорил он себе, ты же понимаешь, что у вас ничего общего, и никаких, вовсе никаких шансов… Значит, нужно просто время… время и расстояние.
Была бы возможность сбежать — наверное, сбежал бы к черту с этого космического острова, устроился судовым врачом на какой-нибудь корабль, что-то вроде «Антея»: чтоб подальше от людей, на месяцы, а то и годы.
— Так что, Эмма Николавна, разрешите в виде эксперимента почистить муравионами картошку?
Она оторвалась от своих бумаг, дернула уголком губ.
— Через сколько поколений, вы говорили, эти насекомые будут способны на такое? Семь-восемь? Ну вот когда будут, тогда и вернемся к вашему вопросу.
Младшие Урванцы переглянулись, Коля прыснул в кулак, Эдгар помрачнел.
— Федор Мелентьевич, — продолжала Эмма, — нам необходимо обсудить следующую встречу с ависами. То, что происходит… все это очень странно. — Она зевнула, прикрыв рот запястьем. Была уже поздняя ночь, но расходиться никто не спешил. — Вы обратили внимание на то, как изменилась речь Отца, когда он принимал клепсидру? Сплошные архаизмы. Откуда и с чего бы вдруг?
— Может, барахлит переводчик?
— Нет, это вряд ли. Я ведь работала с рокошами, с ыдар-мушами… в общем, со всеми, кого присылали на Землю в качестве представителей ГЦ. Они очень скрупулезны в плане языка, и за эти несколько лет, я уверена, в совершенстве овладели по крайней мере русским, английским и китайским. И нет оснований полагать, что с ависами дело обстояло иначе, их наверняка тоже изучали.
— И здесь, — сказал вдруг Миша, — у меня возникает другой вопрос: зачем?
— Домрачеев, вы издеваетесь? Это элементарно, даже дети… Эдгар, Николай — вот скажите Михаилу Игоревичу, зачем ГЦ нужно изучать язык ависов.
— Вообще-то я о другом. — Домрачеев поднял вившегося у ног Скунса и посадил себе на колени. — Зачем членам ГЦ нужна цивилизация, которая, очевидно, еще даже не вышла в космос? И кстати, вряд ли выйдет в обозримом будущем… разве что вырастит космический корабль как перьекниги или домодрево из подручных биоматериалов. Зачем ГЦ цивилизация, придерживающаяся опасных, старинных и, между прочим, запретных традиций?
— Я бы, — заметил Борис, — тогда уж ставил вопрос шире. Зачем ГЦ нужны люди? Ведь если нас поставили на одну доску с ависами, стало быть, расценивают как равных им.
— А я, с вашего позволения, думаю вот что… — Академик Окунь кашлянул и обвел взглядом всех сидевших за столом. — Я думаю, эта наша дуэль как раз и заключается в обмене подарками. Конечно, — вскинул он ладони, — все не так примитивно. Обмениваясь, мы тем самым демонстрируем друг другу (и, видимо, ГЦ) достижения наших цивилизаций. И кто окажется более… э-э-э… развитым… ну, вы понимаете.
Эмма рассеянно постучала карандашом по столешнице.
— Не знаю… Не знаю. Совершенно не похоже на ГЦ. Слишком просто, Федор Мелентьевич. Слишком примитивно. Но если хотите — пусть, давайте пока придерживаться вашей версии. Так что же мы им подарим?..
В тот вечер они выбрали модель ветряной мельницы. Затем последовали зеркало и спички, шахматы, прядильное колесо, микроскоп, газовая лампа… Ависы, со своей стороны, продолжали делиться достижениями биоинженеринга — и все это длилось уже около недели: утренняя встреча у озера, вручение очередного подарка, беседа, в которой люди и ависы рассказывали о себе… затем расставание и «военные советы» до поздней ночи.
Вчера вот Эмма окончательно отказалась от теории академика и решила, вопреки возражениям остальных, вручить ависам то, что сейчас катили на тележке Слава и Домрачеев.
— Может, я и болтун, — сказал Павлыш. — Очень даже может быть. Я вообще, очевидно, далек от идеалов, но, знаешь ли, я не строю из себя черт знает что. Не смотрю на людей как на пустое место. Не…
Закончить ему не удалось, поскольку Домрачеев вдруг как-то странно дернул ногой, колесико — то самое, крутившееся под углом, — вдруг пронзительно скрежетнуло, и тележка с гулким клацаньем завалилась на бок.
Эмма вздрогнула спиной, но прошла еще два шага и только потом обернулась.
— Не волнуйтесь, — сказал ей Миша. — Идите к остальным, мы сейчас починим и догоним.
Дорога здесь снова поворачивала, и уже видны были край озера, люди с ависами, а вдали — величественные силуэты домодрев.
— Вы точно сами справитесь?
— Точно. Идите, Эмма Николаевна, займите пока Отца беседой. Иначе академик, увлекшись, может наговорить лишнего…
— Ну, — сказала она равнодушным тоном, — это бывает со всеми нами.
И ушла.
— Вот черт. — Миша присел и поднял тележку. — Не рассчитал. Похоже, дальше придется тащить на себе… вечером разберу, попытаюсь починить.
— Да ладно, давай я попробую… Стой, в каком смысле «не рассчитал»? — насторожился Павлыш.
— Слушай-ка, Слава, — тихо сказал Домрачеев, — брось ты это, а?
— Что «это»? Без тележки мы далеко не…
— Ты же ее изводишь своими шуточками. Оставь человека в покое. Я-то думал, после «Антея» ты… повзрослел, что ли. Неужели не понимаешь, как ей тяжело сейчас?
— «Тяжело»?! Да по-моему, для нее это нечто вроде развлечения! Она ведь других людей ни в грош не ставит, Домрачеев! Разве что тебя, да и то…
— Меня? — со странным выражением переспросил Миша. — Это ты что-то перегрелся на солнце, не иначе. В общем, Павлыш, по-человечески прошу: не надо. И так нам хватает о чем переживать, согласись.
Он повертел в руках колесико, встал.
— Я ведь понимаю, — добавил негромко. — Это ж видно, Слав. Но тут ничего не зависит ни от тебя, ни от меня. Ни даже от нее, если задуматься. Что мы, два взрослых мужика, будем впадать в уныние из-за… ерунда какая! Да?
— Не будем, конечно, — промямлил Павлыш. Он чувствовал, как наливаются красным уши, как багровеют щеки. — Давно ты знал? А остальные?..
— А плевать на остальных, — с наигранной бравадой заявил Домрачеев. — Нам что надо, Павлыш? Выйти с честью из испытания. Даже из двух, если точнее. Вот и сосредоточимся, соберем в кулак силу воли.
— Из трех, — мрачно поправил его Павлыш. — Подарочек, я так думаю, нам придется тащить на собственном горбу.
Домрачеев хмыкнул, сунул колесо в карман куртки и ухватился за верхнюю коробку:
— Поберегись!
Он рывком вскинул ее, крякнул, подмигнул Павлышу:
— Твоя — вторая. А тележку на обратном пути заберем, вряд ли на нее кто-нибудь позарится.
Миша двинулся к озеру, насвистывая бодренький, знакомый Павлышу мотивчик.
— «Выйти с честью из испытания», — сказал себе Павлыш. — Это мы, конечно… завсегда.
Вдруг он заметил, как совсем рядом, в двух шагах от дороги, стоит призрак: приземистая тень о семи-восьми ногах, с чем-то вроде павлиньего хвоста прямо по центру туловища.
— Интересно, — пробормотал Павлыш, — а сколько испытаний нужно было пройти вам? И на котором вы сломались?
Призрак стоял и смотрел, если, конечно, у него были глаза. Павлыш подхватил коробку и поспешил вслед за Мишей. Так и подмывало оглянуться, проверить, не пропал ли призрак, но Павлыш оглядываться не стал.
Еще на подходах к озеру он услышал два голоса: академик Окунь читал очередную лекцию о планете Земля, коробок-переводчик — перетолмачивал ее на птичий. Ависы устроились на все той же своей коряге, а люди — прямо на траве.
Ну, кроме тех двух представителей вида Homo sapiens, которые сейчас крались к дальнему берегу.
— А ну-ка стой! — скомандовал Павлыш. — Ко мне — шагом марш!
Урванцы подошли, с видом беззаботным и невинным.
Павлыш поставил коробку на землю и погрозил им пальцем, чувствуя себя тем еще занудой.
— Вы, конечно, убедились в том, что вместе с ависами сюда не прибыли ни хищники, ни ядовитые твари, но это ведь не повод, юноши. Хоть из вежливости посидели бы, Федор Мелентьевич, сами знаете, переживает, если его не слушают.
— А толку? — спросил хмурый Эдгар. — Мы ж половину того, о чем он рассказывает, еще в садике выучили. А вторую поймем не раньше, чем окончим институт.
— И вообще, — добавил Коля, — Федор Мелентьич нам разрешил.
— Ависы опять волнуются?
— Как обычно. — Коля рассеянно почесал сбитую коленку. — Знаете, дядь Слава, по-моему, мы их пугаем.
— Это даже обидно, — сказал Эдгар. — Мы ж ничего никому из них не сделали. Шизанутые они какие-то. Даже на папу шипели, когда он попытался вопрос задать.
— Ну, на папу — это, по-моему, они не от страха.
— Как так? — уточнил Павлыш.
— Вот когда мы рядом, они нервничают: с ноги на ногу переступают, крыльями дергают, пальцы поджимают. Чего я рассказываю, вы ж сами тыщу раз видели. А папа сегодня уточнил насчет их семей, мол, правда ли, что главой может быть мужчина, а женщина — никогда. Так Отец этот зашипел, как будто бешеный, и остальные — Изгибатель, Хранитель смыслов, Растяпа — тоже словно ошалели все.
— А вообще, — сказал Эдгар, — смешные они. Такие умные, а такие иногда… ну вот как курицы прям.
— Ладно. — Павлыш оглянулся: Миша уже вскрыл коробку и начал собирать подарок. — Давайте-ка вы сегодня далеко не убегайте. Пойдем со мной, поможете. Сами знаете, они на подарки реагируют хорошо, вот будем ависов потихоньку к вам приучать.
Эдгар хмыкнул:
— Прямо дрессировка диких животных!
— Что-то вроде того. Пошли.
С этим отношением к ребятам надо было разобраться. Академик с Эммой решили не задавать вопросы о том, что тревожит ависов: дескать, еще коснутся табуированных тем, оскорбят невзначай… Но проблема-то оставалась.
Корни ее Павлыш видел в отношении ависов к собственным отпрыскам. Тех никогда не приглашали на встречи, да и вообще словно не замечали. Гекконоподобные ависы сновали себе по деревьям, занимались своими делами и существовали как будто в другом измерении, были еще одними призраками… вот только несравнимо более опасными. Когда Слава с Мишей доставляли очередной подарок, Павлыш решил повнимательнее присмотреться к местной энтомофауне. Но стоило протянуть руку к ближайшей лампулитке, как по коре зацокали коготки — и юный авис, распахнув пасть, бросился прямо на Славу. Что интересно, Изгибатель в тот раз вообще никак не отреагировал, даже отвернулся.
Были и другие случаи, когда зазевавшихся людей атаковали гекк-ависы, но каждый раз это происходило рядом с домодревами — и стоило лишь отступить, как «детишки» моментально теряли к людям всякий интерес.
— Похоже, — предположил Борис, — их дети до определенного возраста либо вовсе лишены разума, либо он у них в некой зачаточной стадии развития. И от наших ависы ждут того же…
— Ну, их ожидания небеспочвенны, если вспомнить, к примеру, историю о подводной лодке из бочки…
— Ма-а-ам!.. — хором отозвались младшие Урванцы. — Это ж был научный эксперимент!
Сейчас же они шагали рядом с Павлышем и вели себя смирнее овечек. Помогли распаковать коробку, охотно принялись разбираться с инструкцией: какие детали в каком порядке прикрепить и т. д. Ависы, как обычно, при виде подарка оживились. Даже Отец то и дело поглядывал на Домрачеева и Павлыша, а уж остальные пятеро просто места себе не находили от возбуждения.
Так они обычно себя и вели: словно мальчишки в новогоднюю ночь. Павлышу казалось, что обмен подарками пробуждает в них какие-то древние, забытые инстинкты. Ависы то и дело издавали отрывистые звуки, двигались дерганно, порой даже спрыгивали с насеста на землю и передвигались на всех четырех, помогая себе крыльями.
При этом Отец никогда не принимал подарки из рук Эммы, хотя именно она обычно произносила официальное: «Мы приносим вам в дар…» Точно так же ответные дары он вручал Павлышу или Домрачееву, в крайнем случае — академику Окуню.
Павлыш подозревал, что ависы по-прежнему считают, будто у землян царит матриархат. И видимо, вручая или принимая подарки от женщины, Отец рискует сильно уронить свой статус в глазах соплеменников.
Когда Павлыш поделился своими соображениями с академиком, тот какое-то время сидел, черкая в блокнотике, затем отодвинул его от себя и с изумлением уставился на Славу.
— Гениально! Ну, или почти гениально… — Он прихлопнул ладонями по столешнице и вскочил. — Вы не учли одной малости: у птиц подношение подарка зачастую означает ухаживание, взять хотя бы шалашников… Да что там птицы! Это мы наблюдаем и у многих пауков, и у представителей семейства Empidiae — то бишь, мух-толкунчиков… И если ритуал ависов — а мы, вне всяких сомнений, имеем дело с ритуалом — возник на основе брачных ухаживаний… что ж, довольно странно было бы Отцу вручать Эмме Николаевне или принимать от нее подарки.
Помнится, Павлыш тогда не сдержался и усмехнулся — да так, что Эмма вспыхнула и — невиданное дело! — отвернулась.
— Ладно, — сказал Миша, — допустим, вы правы. Но откуда взялась тогда эта страсть к взаимным подаркам? Даже дуэль, как вы говорите.
— О! Это оч-чень правильный вопрос. Пока мы не узнали больше об истории наших новых друзей, мы можем только строить предположения, и мое таково: в какой-то момент обмен подарками стал аналогом наших войн.
— Они бросали друг в друга хлебемотами?! — хмыкнул вездесущий Эдгар. — Или пулялись муравионами? Надо и нам как-нибудь попробовать.
Следующие минут пять были посвящены попытке ущемить братьев в правах и досрочно сослать в спальню; впрочем, гуманизм в конце концов восторжествовал.
— Еще одно слово!.. — пригрозил им Борис. — Так что, Федор Мелентьевич, вы начали говорить о войнах?..
— Именно. Вы слышали когда-нибудь о потлаче? Это слово из чинукского жаргона — торгового пиджина, который бытовал на северо-западном побережье Тихого океана, — но само по себе явление было очень распространено. В разных формах и в разное время ритуал потлача существовал во всем мире, от Африки до Европы. Потлач — это взаимное одаривание. Вы вручаете мне хлеб, я вам — два, вы в ответ — четыре, я — десять… и так ad infinitum. Таким образом мы с вами выясняем статусность друг друга. Тот, кто дарит более ценный подарок, не просто заявляет о том, что он богаче одариваемого. Он еще и делает того должником — не всегда в прямом смысле, конечно. Причем вы не можете уклониться от дара и не можете не ответить на него: тогда вы теряете лицо.
— Так вот, — сказал академик, — я думаю, у ависов в ходу то же самое. Видимо, на каком-то отрезке их истории потлач заменил войны. В животном мире, вообще говоря, внутривидовые смертоубийства не такая уж редкая штука, но обычно проблема решается менее… э-э-э… кардинальным образом. Возможно, опять же, изначально это были «подарочные» турниры за благосклонность той или иной дамы сердца. Затем они стали играть другую роль: превратились в нечто вроде соревнования — собственно, как и на Земле.
— Но почему сейчас ависы считают их чем-то запретным и опасным?
— Ну, Слава, это как раз проще всего. Знаете, иногда потлач приобретает весьма… э-э-э… специфические формы. Соперничество приводит к чрезмерной расточительности, просто к уничтожению всех накопленных благ. Это, так сказать, высшая форма, невероятный шик. В двадцатом веке, знаете, некоторые богатые господа поджигали пачку денег и от нее прикуривали. Вот в потлаче есть свой аналог. У одного из племен североамериканских индейцев наиболее дорогим металлом считалась медь — так представьте, медные слитки просто швыряли в озера — словом, попросту уничтожали. И понимаете, такой механизм выявления социального статуса — он без предохранителей, теоретически это может продолжаться до бесконечности, а толку… Ничего удивительного, что цивилизация, достигшая такого уровня, как у ависов, отказалась от потлача.
— Значит, — уточнил Миша, — все дело в том, кто первым сделает подарок, которого другим не перебить?
— С поправкой на то, что мы можем только догадываться об их системе ценностей.
— Федор Мелентьевич, но ведь правила задают не они. А у ГЦ могут быть другие представления о победивших и побежденных. Хотя в целом ваша версия лично мне очень…
— Перестаньте, Домрачеев, — отмахнулась Эмма. — Это все домыслы и фантазии. Я общалась с представителями ГЦ, кое-что о них знаю. Все, что описывает уважаемый Федор Мелентьевич, — варварство. Пережитки прошлого. ГЦ не стал бы устраивать нам такое соревнование.
Академик Окунь широким жестом указал на комнату. Вдоль стен были сложены отинвентаризированные Эммой микроскопы, кастрюли, кресла, стальной плуг и даже ножницы.
— Возможно, — тихо сказал он, — мы сами это устроили. Я устроил. Они просто посмотрели на то, с чем именно мы явились, и решили пойти нам навстречу. Может, даже именно с учетом этого подобрали нам «поединщиков».
Эмма решительно возражала — и тогда, и позже. Она считала, что версия о потлаче «слишком земная», что ГЦ «не столь наивны», что, наконец, глупо устраивать соревнование между представителями двух настолько разных цивилизаций.
Академик был сбит с толку и, кажется, даже огорчен пылом, с которым Эмма доказывала его неправоту. Миша ходил мрачный и демонстративно в споры больше не вмешивался.
Впрочем, Павлыш отметил, что выбор подарков — по некоему случайному совпадению — соответствовал теории о потлаче.
Ровно до сегодняшнего дня.
«Ладно, — подумал он, закрепляя парусину, — может, все обойдется. Может, ависы не воспримут этот подарок как оскорбление. И не угробят себя, пользуясь им».
Он привстал и обменялся взглядом с Мишей. Тот уже собрал свой агрегат и теперь стоял окруженный со всех стороны галдящими ависами. Сейчас братья по разуму действительно выглядели словно куриный выводок… или даже нет, скорее как слетевшиеся к туше стервятники. Они орали хриплыми, яростными голосами, Трепотун даже пару раз тяпнул Хранителя смыслов за крыло.
Только Отец по-прежнему сидел на коряге и делал вид, что слушает академика. При этом, однако, то принимался чистить перья, то топтался на месте, как будто устраиваясь поудобней. Академик героически пытался не замечать того, что творилось вокруг; он кое-как завершил свою лекцию и предложил задавать вопросы. Обычно следующие полчаса-час уходили на разъяснения, ависы были чрезвычайно любопытны и спрашивали порой о каких-то вовсе невероятных вещах.
Сейчас же Отец лишь кратко поблагодарил академика за лекцию, после чего развернулся к Эмме и уставился на нее с едва сдерживаемым нетерпением.
Эмма глянула на Славу и Домрачеева, застывших рядом с подарками.
— Сегодня, — сказала, — мы принесли вам не совсем обычные предметы. Каждый взрослый авис уже обладает даром полета. Но эти устройства позволяют подниматься намного выше и держаться в воздухе дольше обычного. Мы называем их «дельтапланы»…
Она замолчала.
В воцарившейся тишине было слышно, как сдерживают дыхание ависы. Горла у них раздулись, хохолки распушились, и взгляд сделался стеклянным, как у чучел в старинных зоомузеях.
Мысль эта показалась Павлышу необычайно важной, но почему — он так и не успел сообразить.
Вдруг, разом, ависы издали дикий вопль. Распахнув крылья и ритмично припадая к земле, они двинулись на Эмму. Домрачеев переглянулся с Борисом и Славой, прихватил гаечный ключ и шагнул, чтобы встать между девушкой и птицами.
Он не успел. Никто из них не успел.
Ависы уже обступили Эмму плотным кольцом — и, заорав, выпрямились. Они запрокинули головы, обнажили горло, и смотрели, кося желтыми глазами; смотрели на Эмму, не отводили взгляда.
Это продолжалось с минуту, и Павлыш, к счастью, перехватил Домрачеева прежде, чем тот вмешался. А Борис поглядел на академика, с невозмутимым видом строчившего что-то в блокноте, на Светлану, которая заслонила собой детей, — и просто кивнул.
— Сей соревнодар… — Отец запнулся, видимо, ему было неудобно говорить с вывернутой шеей. — Превозмог чаянья… превозмог… он… мы… повержены ниц и благодарим. Благодарим!
— Благодарим! — выкрикнули по-птичьи ависы, а переводчики дружно проскрежетали то же на русском. — Благодарим!
Воцарилась тишина. Слышно было, как где-то вдалеке тенькает одинокая птица — вполне себе неразумная и счастливая.
— Неужели весь этот бедлам прекратится, — пробормотал Миша. — Неужели мы наконец вернемся домой?
Отец услышал его и зачирикал переливисто, протяжно. Павлыш уже знал, что такие трели у ависов означают смех.
— Вы предвосхитили наш следующий дар, — сказал Отец. — Мы готовили его для вас с самого начала, все эти дни, но вы — предвосхитили. Ритуал завершен, однако мы — в качестве признания и благодарности — все-таки вручим его вам.
— Это… очень приятно, — медленно произнесла Эмма. Ависы по-прежнему стояли вокруг нее, вывернув шеи. — И мы с благодарностью его примем, что бы это ни было.
— Дом, — заявил Отец — и остальные птицы согласно подхватили: — Дом! Дом! Дом!
— Вон там. — Он указал крылом на исполинские деревья. — Мы вырастили для вас домодрево и смиренно просим поселиться в нем.
— О, — сказала Эмма. — Но у нас уже есть…
Потом она осеклась, видимо, заметив что-то такое во взгляде Отца, и кивнула:
— Да, конечно, для нас это великая честь.
— Ну, по крайней мере, это ненадолго, — шепнул Павлышу Домрачеев. — Думаю, максимум до вечера — а потом в криованны и на родную матушку Землю!
Павлыш скептически промолчал.
Часть третья
Толковище
Катерина. А какие сны мне снились, Варенька, какие сны! Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и все поют невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и горы, и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся. А то, будто я летаю, так и летаю по воздуху. И теперь иногда снится, да редко, да и не то…
А. Н. Островский. Гроза
На лекцию в этот раз Павлыш не пошел: у него вот-вот должны были родить хлебемоты. Пышка последние пару дней лежала на боку и совершенно по-человечьи вздыхала, а Крендель стал смирным, отказался наконец от своих хулиганских привычек и даже не пытался залезть к Павлышу в гамак.
За полчаса до полудня Пышка вдруг хохотнула, зажмурившись и прижав к голове длинные уши с пушистыми кисточками. Потом в выложенную сухим мхом воронку, рядом с которой устроилась Пышка, посыпались «хлебцы». Только на сей раз это не были неоплодотворенные яйца, они оказались крупнее и темнее, и буквально через минуты три, как только Крендель потерся о каждое шершавым лбом, из них стали выбираться хлебемотики — совсем крошечные, не крупнее сверчка.
— Пятнадцать, — сказал Пышке Павлыш. — Да ты у нас, старушка, мать-героиня.
Пышка кашлянула со значением, потом закрыла глаза и захрапела.
Над храпом Павлыш бился последние несколько дней, но без соответствующих приборов — да что там, без хорошей лаборатории! — разобраться в том, какой ген за него отвечает, не мог. Это ависы как-то ухитрялись запросто перестроить своих кормовых животных так, чтобы те не просто производили «хлебцы» с другим вкусом, но и издавали звуки, похожие на человеческие. Павлышу оставалось только яростно, по-черному завидовать… ну и жалеть о том, что в домодреве нет ни одной двери.
Настоящий космолетчик, говорил он себе, должен спать в любых условиях, даже когда наглая тварь Крендель забирается к тебе в гамак.
Наглая тварь в такие моменты просыпалась, глядела на Павлыша невинным взглядом и хмыкала басом.
— Теперь, Крендель, ты отец и должен подавать пример подрастающему поколению, — сказал Павлыш. — Так что про гамак забудь, раз и навсегда.
Он привычно пригнулся, выбираясь наружу, встал на ветке и как следует потянулся — чтоб аж хрустнуло в позвоночнике. Павлыш поглядел вниз, туда, где на поляне между домодревами с некоторых пор собирались нечаянные поселенцы, — но сейчас там было пусто.
— Странно. Неужели Урванцы подбили всех на…
И тут он вспомнил и чертыхнулся. Потом подбежал к стволу и по ребрам, спиралью охватывавшим все домодрево, стал карабкаться вверх.
Ависы вырастили свой последний подарок для людей буквально за неделю, и дерево было значительно ниже остальных; впрочем, Павлыш был им за это только благодарен. Не то чтобы он боялся высоты, просто… всему же есть пределы, верно?
Вскарабкавшись на смотровую площадку — узкую, охваченную по периметру естественным ограждением из веток, — он запрокинул голову — и почти сразу заметил две скользящие по небу точки.
Дельтапланы шли ровно и плавно, и Павлыш, вдрызг разругавшийся вчера с Домрачеевым, облегченно вздохнул. По крайней мере, Отец разобрался с управлением и не сплоховал. Если всем им повезет, полет закончится нормально. Если нет… ну что ж, Эмма подстрахует. Все-таки чемпион по дельтапланеризму… хотя Павлыш и не был уверен, что это поможет, если вдруг…
Но о таком он старался даже не думать.
Ветер трепал шевелюру, и в который раз за последние несколько дней Слава напомнил себе: нужно сходить в Отель за ножницами и попросить Светлану, чтобы подстригла. Сколько всякой ерунды перетащили в домодрево, а элементарную вещь забыли.
Правда, поначалу никто не думал, что это надолго. Ждали, что с минуты на минуту явится вергилий и отправит их всех обратно в криованны, а потом — на родные планеты.
Но ничего не изменилось ни к вечеру, ни на следующий день… и стало ясно, что они застряли здесь надолго. Что ничего не закончилось… если вообще начиналось.
— Да какая, господи, разница! — заявил в сердцах академик Окунь. Они только осваивались на новом месте, и он рассеянно бродил по общему залу, устроенному на одном из верхних «этажей» домодрева. То и дело касался пальцами гладких стен с причудливым, слегка мерцавшим узором. Запинался, рассеянно моргал, что-то все время записывал в рабочий блокнот. — Разницы, друзья мои, нет совершенно никакой! Нам дан уникальный шанс: вплотную познакомиться с бытом ависов. Лучше понять их! К чертям собачьим все эксперименты и соревнования! Мы же ученые — так давайте вести себя соответственно!
Сам он был в восторге от открывавшихся перспектив. Как прежде в Отеле, так теперь в домодреве академик изучал все вокруг: комнаты на каждом ярусе, устройство ребер-ступенек, сложную систему симбиотических связей…
Больше всего поражало то, с какой скоростью ависы «лепили» из подручных материалов новые формы и виды. Помимо домодрева для людей, они за пару дней создали на одном из холмов стартовую площадку для дельтаплана, а сейчас на юге выращивали новую домопущу и нечто вроде эстрады — как подозревал Павлыш, чтобы все «симпозиумы» перенести туда.
Главный вопрос, на который земляне ответа пока так и не получили: каким образом цивилизация ависов смогла добиться таких успехов в биоинженеринге. Ведь совершенно ясно было, что они не имеют ни малейшего представления о строении клетки, существовании ДНК и РНК, — да и как могли бы, при полнейшем отсутствии лабораторий, электронных микроскопов, мощных ЭВМ?..
— Подозреваю, — с восторгом заявлял академик Окунь, — мы и не поймем. Потребуются месяцы работы, друзья мои! Месяцы! А пока давайте просто наблюдать за происходящим, анализировать, делать выводы — и не отказывать себе в простой человеческой радости: смотреть на этот мир глазами изумленного ребенка. Ведь вокруг столько чудес! Слава, что вы хмуритесь? Ведь еще не так давно, на «Антее», вы готовы были пожертвовать ради научного подвига двадцатью шестью годами своей жизни.
Читать бесплатно другие книги:
