О, этот вьюноша летучий! Аксенов Василий

Формидабль гулко аплодировал, прижимал руки к сердцу, вздыхал на весь цирк и, кажется, был замечен, удостоен надменного взгляда.

Наконец шпрехшталмейстер поднял руки в белых перчатках.

– Дамы и господа! Внимание! Апофеоз!

Агриппина вышла, держа над головой огромный помост, на котором кривлялись и делали комплименты публике шестеро молодчиков в лиловых трико и цилиндрах.

– Шестерых мужчин одним махом! О моя любовь! О ле баба! – прошептал Жанпьер. У него закружилась голова.

Автомобиль графа Опоясова остановился на пустынном проспекте. Все дома здесь были погружены в сон, лишь один почему-то ярко сверкал всеми этажами.

– Благодарю, ваше сиятельство. Это был действительно чудесный вечер.

Катя соскочила с подножки, но граф задержал ее за руку.

– Катя, прошу тебя, не ходи туда!

– Простите, ваше сиятельство, но я должна там быть.

– Катя, почему ты не принимаешь моего предложения?

– Потому что я не люблю вас, Петр Степанович.

– Ах, Катя, какой вздор! XX век идет, а ты о любви. Я мечтаю о тебе, а ты нуждаешься в защите, в деньгах, в титуле…

– Я должна идти.

– Екатерина Орловцева зарабатывает деньги таким унизительным образом. Что сказал бы твой отец?

Катя сердито вырвала руку.

– Об этом уж позвольте мне судить!

Она побежала к ярко освещенному дому и скрылась в подъезде.

Граф сердито смотрел ей вслед, потом буркнул шоферу:

– Пошел, дурак! Чего стоишь?

Шофер повернулся скрипучей кожей.

– Я вам не дурак, а механик.

«Паккард» покатил по проспекту. Шофер обиженно задирал подбородок.

– О XX веке говорите, а сами без понятия.

– Молчи, дурак! – раздраженно крикнул граф.

– Дурак у нас кое-кто другой, – сказал шофер.

– Кто же? – крикнул граф.

– Ваше сиятельство.

– Да как ты смеешь, дурак?

– От дурака слышу.

– Ах ты дурак!

– Сами вы дурак!

– Дурак!

– Дурак!

Так они катили по пустынному Санкт-Петербургу, перебрасываясь «дураком», пока наконец граф не сдался.

– Ну довольно вам, господин Пушечный. Беру свои слова обратно.

– То-то, ваше сиятельство, – удовлетворенно подбоченился шофер. – Механика требует уважения. XX век!

Продолжается белая ночь, и в ней призрачно висят горбатые мостики Мойки с застывшими фигурами бродяг, поэтов, легкомысленных девиц. Ночь, улица, канал, аптека…

По узкой набережной медленно шли два французских офицера.

– Старина Роже, ты должен отправиться на корабль, – сказал Филип.

– А ты, Филип?

– А я… – Филип улыбнулся. – А я буду искать ее. Катю!

– Мой капитан, это несерьезно! – вскричал Роже. – В незнакомом городе! Без языка!

– Это очень серьезно, дружище, – сурово проговорил Филип. – Это уже вопрос престижа!

Он засмеялся, хлопнул лейтенанта по плечу и побежал мимо фонарей, через канал, к аптеке, за стеклами которой светился огонек и маячила фигура бодрствовавшего фармацевта.

Дрожа от восхищения и зависти, Роже смотрел ему вслед.

Ночной аптекарь Игнатиус Парамошкин смешивал свои тинктуры, развешивал порошки на целлулоидовых чашечках, меланхолично смотрел на призрачную панораму Мойки и напевал:

Едва лишь студент повесил трубку и выскочил из аптеки, как тут же внутрь с неменьшей прытью ворвался французский моряк.

– Есть у вас телефон, месье?

Игнатиус Парамошкин меланхолически показал на красивый аппарат карельской березы. Француз схватил трубку и спросил на присущем ему языке, как позвонить мадмуазель Катя.

– Куда катя? – уныло, но вежливо осведомляется аптекарь.

Не выпуская телефонной трубки и отчаянно жестикулируя, Филип пытается объяснить свои намерения.

– Уотс зи мэта уиз хим? – слышит он вдруг рядом холодный голос.

За его спиной стоят два молодых господина в черкесках и косматых папахах. Они говорят на изысканном английском языке.

– Уил ю гив аз зи рисива, сэр? – еще более холодным тоном спрашивают они Филипа.

– Проклятые англичане, и здесь они! – раздосадованный восклицает Филип. – Да еще в дурацком маскараде. Убирайтесь!

– Вандерфул-ваня-вздул, – говорит один англичанин другому.

– Ап-ин-эсс-хап-и-в-лес, – говорит другой.

В левых руках у них появляются маузеры.

– Дуэль? Чудесно! – радостно восклицает Филип и выхватывает револьвер.

– Опять, – вздыхает аптекарь Парамошкин и закрывается газетой «Биржевые Ведомости».

Бац-бац-бац! Несколько пуль разбивают несколько бутылей с черепом и скрещенными костями.

– Цианистый калий – раз! Синильная кислота – два! – подсчитывает аптекарь. – Пока на 18 рублей 70 копеек, господа.

Гремят выстрелы. Филип как будто в своей стихии: как видно, он обожает дуэли, быть может, даже и о Кате он в этот момент забыл.

– Разрешите представиться, господа, – говорит он в бою. – Филип Деланкур, капитан французского флота.

– Граф Оладушкин. Князь Рзарой-ага, – представляются его противники. – Офицеры конвоя Его Величества.

– Вы не англичане? – удивляется Филип, продолжая стрелять.

– Наши папаши убили друг друга на дуэли, а мы воспитывались в Англии.

– Значит, вы местные жители?

– Да.

– Вы должны мне помочь, господа, – Филип прячет свой револьвер в кобуру.

– С удовольствием, капитан.

– Я ищу прекрасную даму по имени Катя. Фамилию забыл. Она была у губернатора с довольно противным генералом, и они уехали вместе на «паккарде».

– Да это же Катя Орловцева! – восклицают «англичане». – Мы проводим вас к ее дому.

Игнатиус Парамошкин приблизился к офицерам с тремя мензурками на подносе.

– Бром, господа! Все вместе 19 рублей. Благодарю. Заходите еще.

Боцман Формидабль с большим, как веник, букетом цветов топтался возле цирка.

Наконец-то появилась величественная Агриппина в строжайшем черном платье с рюшами, в шляпе, в перчатках и с зонтом. Ее сопровождал маленький сухонький господин в серой тройке.

Формидабль разлетелся.

– Позвольте представиться, божественная Агриппина! Жанпьер Формидабль, моряк.

Она лишь повернула имперское лицо, но сухонький господинчик шустро подскочил.

– Джеймс Дэйнджеркокс, спиритуалист!

– Опять англичане?! – взревел Формидабль и тут же получил короткий резкий панч по печени. Спиритуалист был, оказывается, еще и боксером.

…Очнулся Формидабль в окружении цирковых цыган и медведей. Он уже не понимал, кто – медведи или цыгане вливали ему в рот водку – и кто пел песню:

– Агриппина, Агриппина, я тебя, увы, не в силах позабыть…

– Вот она – душа народа… – бормотал боцман. – Истинная Россия…

Этой белой ночи нет конца. Все то же мерцающее перламутровое свечение было разлито в небе, когда капитан Деланкур соскочил с коляски перед особняком Орловцевых.

Он благодарно махнул рукой своим недавним противникам, и те напутствовали его «гуд лак, Филип, валяй, давай». Потом он остался один.

Он стоит перед темным спящим домом. Огромные окна зеркального стекла. Резная дубовая дверь. Кариатиды по фасаду. Тишина. На звонок никто не отвечает. Смело толкнув дверь, Филип проникает внутрь.

Когда-то, должно быть, царило здесь богатство и процветание. В обширном холле висят картины, стоят скульптуры. Увы, не требуется особой наблюдательности, чтобы заметить нынешний упадок и прозябание. Отставшие разлохмаченные обои. Паутина в углах. Запыленные зеркала. Две-три скульптуры заколочены в доски, и на них висят таблички «продано господину Велосипедову». Электричество не включается.

– Экскьюзе муа! Мадмуазель Катя! – подает голос Филип.

В ответ долетает лишь слабое эхо.

Филип поднимается по мраморной лестнице, идет из комнаты в комнату и нигде не встречает ни души.

И вдруг он видит перед собой Катю. Увы, это только портрет, но чудесный. Юная девушка изображена теплыми красками в полный рост. Она исполнена прелести и веселого лукавства. Филип долго стоит перед портретом.

Филип с усилием отрывается от наваждения, от созерцания портрета.

– Однако ближе к делу! – с притворной лихостью говорит он. – Где же здесь спальня?

Он открывает очередную дверь и оказывается в саду. Некогда шикарный английский лаун открывается перед ним. Кусты, однако, давно не стрижены и аллеи запущены. Белая дачная мебель не без досадных дефектов. Пальма под стеклянным колпаком. «Продано господину Велосипедову».

В белесом небе над садом Филип вдруг замчает странную огромную птицу. Она быстро приближается, снижается и оказывается летательным аппаратом весьма причудливой конструкции, которую современный зритель может сравнить со знаменитым «летатлином» русского художника Владимира Татлина.

Аппарат приземлился в саду, и из него на траву спрыгнул энергичный юноша со светлыми сумасбродными глазами.

Филип скрещивает руки на груди. На лице его появляется уже знакомое нам по сцене в аптеке выражение.

– Должно быть, молодчик точно знает, где в этом доме спальня, – пробормотал Филип и решительно зашагал к авиатору.

– Вам что здесь угодно? – спросил он.

– Не думаете ли вы, месье, что у меня больше прав на этот вопрос? – юноша тоже, должно быть, был не робкого десятка.

Они посверкали друг на друга глазами.

– Какое выберем оружие? – спросил Филип.

– По вашему усмотрению. Вы гость, – сказал авиатор.

– Пистолеты? – Филип вынул свой пистолет, проверил обойму. – Увы, пуль нет, все израсходовал в аптеке.

– Примите сожаленья. К счастью, у меня и пистолет отсутствует. Прошлой ночью уронил в Крюков канал. Рапиры, быть может?

– У вас есть рапиры? – усомнился Филип.

– Всегда вожу с собой в аэро пару рапир. Как же иначе?

Авиатор протянул моряку одну из рапир, и схватка немедленно началась.

– Надеюсь, заточены недурно? – спросил Филип.

– Сейчас сможете проверить, – зловеще улыбнулся авиатор.

Ожесточенный бой.

– Поворачивайся, французская каракатица! – крикнул авиатор для злости.

– Улепетывай, русский тетерев! – любезностью на любезность ответил Филип.

Оба страшно разозлились.

– Тетерев!

– Каракатица!

Трах! Трах! Бой становится все ужасней. Трагический исход очевиден.

– Прекратите, господа! – слышится дивный голос.

По траве к дуэлянтам бежит Катя.

Подбежала, схватилась за рапиры. Мужчины тут же выпустили рукояти и смущенно отвернулись.

– Как тебе не стыдно, Владислав! – стальным голосом крикнула Катя авиатору.

– Как вы сюда попали, капитан? – много мягче, но так же не без металла обратилась она к Филипу.

Авиатор Владислав, бурча что-то себе под нос, залез в свой аппарат, пустил мотор и погрозил французу кулаком: еще, мол, встретимся!

Катя приблизилась к аппарату и (как привычное дело) раскрутила пропеллер. Через минуту Владислава уже не было в саду. Раскинув перепончатые крылья, он удалялся в розовеющем небе.

Катя молча повернулась к Филипу. Он виновато улыбнулся. Она тоже не удержалась от улыбки.

Она была отнюдь не так свежа и беспечна, как на портрете, напротив бледность покрывала ее щеки, а глаза окружала синева, но такой она нравилась моряку, кажется, еще больше.

– Итак, капитан, как же вы сюда попали? – повторила она свой вопрос, но совсем уже без металла, быть может, только немного серебра звенело в ее голосе.

– Все было не так уж сложно, – улыбается Филип. – Сначала аптека, потом пистолеты, потом рапиры и вот я у ваших ног.

– В старых французских традициях? – улыбается она.

В утреннем туманном парке среди наполовину проданных скульптур начинается любовный дуэт под названием «В старых французских традициях».

ФИЛИП

КАТЯ

Во время дуэта легкое вальсирование, приближение, удаление, снова приближение, и на последних словах своей партии Катя ложится на белую скамейку и почти мгновенно засыпает – умаялась за ночь, бедняжка.

Филип встал на колени перед скамьей и поцеловал спящую красавицу, и та ответила ему, то ли еще наяву, то ли уже во сне.

Ритм вальса резко ускорился. Счастливый моряк прокрутился по парку, перецеловал все статуи и исчез – помчался на корабль, оставив после себя весьма трогательное зрелище: утренний парк, лучи солнца, проникающие туман, кружение удодов и скворцов, милая женщина, спящая на белой скамье с умиротворенной улыбкой на устах.

В каюту адмирала Де Бертиа вошел с докладом вахтенный офицер.

– На миноносце «Арго», мой адмирал, весьма странно играют зорю!

Адмирал, нахмурившись, поспешил на мостик.

Эскадра мирно стояла в Неве. На всех кораблях играли зорю нормально, а на эсминце «Арго» оркестр гремел «Арию тореадора» Бизе, взлетали в небо шапочки моряков, а на мачтах поднимались флажки.

– Читайте сигнал! – приказал адмирал вахтенному.

– Эсминец «Арго» сообщает: «Поздравьте меня, мой адмирал точка я влюблен точка командир корабля Филип Деланкур точка».

– Письменный выговор! – рявкнул адмирал и добавил потише: – Устные поздравления.

Сон Кати Орловцевой. Наша красавица по-прежнему трогательно лежит на скамейке. Во сне она рассказывает чудесному французу прошлое своего дома.

Сон ее – это вальс, то быстрый, то медленный, то гремящий, то тихий, почти замирающий. И все персонажи этого сна вальсируют, кружатся, приближаясь и удаляясь.

…Мой отец был богат, но очень добр, и наш дом, любезнейший месье Деланкур, всегда был полон людей. Отец занимался промышленностью и посещал биржу вместе со своим другом графом Опоясовым. К тому же отец был меценатом, покупал картины и издавал журнал «Полярное Сияние», и здесь всегда кружились поэты, художники, артисты. Как веселились все тогда, хотя была и некоторая странность: граф Опоясов настойчиво предлагал мне свою руку. Конечно, я смеялась – ровесник моего отца! Тринадцать мальчиков были влюблены в меня, тринадцать мальчиков, а может быть и больше, а может быть и меньше, чем тринадцать… Ах, как весело тогда нам было, месье капитан.

Увы, все кончилось в один месяц. Отца погубила биржа. Состояние наше рухнуло. В газетах появились странные статьи с намеками против отца, с намеками на темные дела, такая грязная клевета. Некоторое время нас еще поддерживал негоциант господин Велосипедов, давал нам в долг, но потом и это не помогло, и батюшка наш умер от огорчения.

Теперь я совсем одна… Я старалась еще спасти этот дом как последнюю память об отце, но я одна, брат мой чудак, а я одна, мой милый Филип, мой чудесный француз, одна… совсем одна…

Вальс зачах на минорных тонах, и Катя Орловцева с глубоким вздохом проснулась.

Что это? Какое чудесное пробуждение! Что за дивная музыка? Вокруг Катиной скамьи французское трио: Филип Деланкур – скрипка, Роже Клаксон – флейта, Жанпьер Формидабль – контрабас. Они играют в честь Кати божественный концерт Гайдна, и играют весьма неплохо, один лишь Клаксон временами фальшивит – из зависти.

Боже! Вокруг огромные корзины цветов!

– Боже! – восклицает Катя. – Я все еще сплю? Господа, вы персонажи моего сна?

– Мадам, мы совершенно реальны, – отвечает за всех боцман Формидабль.

О, как красноречивы глаза молчащего Филипа!

Ощущение реальности весьма укрепилось, когда в саду появились грузчики. Они пришли за проданной пальмой. Возник и сам новый владелец пальмы господин Велосипедов, маленький засаленный субъект с робкими глазками под голубеньким пенсне.

– Господа, познакомьтесь, – говорит Катя. – Это добрый гений нашего дома господин Велосипедов, миллионер.

«Добрый гений» не очень-то понравился капитану Деланкуру. Он крепко сжал сухонькую ручонку в своем отчетливом кулаке и отвел господина Велосипедова в сторону.

– Забираете пальму? – спросил он.

– Что делать, – пролепетал г. Велосипедов. – Нужна.

В это время в саду появился блистательный граф Опоясов. Его сопровождал чрезвычайно важный шофер Пушечный. Цепким взглядом граф окинул сад и мгновенно оценил обстановку.

– Откуда здесь французы? – строго спросил он у Кати.

– Это персонажи сна, – улыбнулась она.

– Вздор! Романтические бредни! Я вижу, уже и пальму у тебя забирают? А между тем я могу сразу выкупить все твои закладные. Одно твое слово, Катя./p>

– Ах, Петр Степанович, вы опять за свое, – насмешливо улыбнулась Катя. – Такое утро чудесное, а вы опять об эротике, ваше сиятельство.

– Сколько стоит эта пальма? – Филип продолжал укреплять свое рукопожатие.

– Тыща рублей, – г. Велосипедов морщился от боли.

– А на франки сколько?

– Боже, какая боль, – простонал г. Велосипедов. – На франки – ноль. У вас, небось, они даром растут.

– Получите ноль и оставьте пальму, – сказал Филип и разжал кулак.

Следы счастья на лице г. Велосипедова.

– Господин Велосипедов, мы вас не отпускали! – весело крикнула Катя. – Останьтесь к чаю!

– Слушаюсь. И пальму оставлю и сам останусь.

Г. Велосипедов отпустил грузчиков и заюлил по саду, стараясь держаться подальше от Филипа и графа Опоясова, который и на него метал грозные взгляды.

– Господа, я пойду умываться, – сказала Катя, – а вы пока развлекайтесь. Вот серсо!

Она убежала в дом.

– Развлечемся, граф? – спросил Филип Опоясова.

– Непременно развлечемся.

Они смотрели друг на друга с улыбками, полыхая стихийной неприязнью.

В руках у всех присутствующих появляются палочки для игры в серсо. Обруч взлетает в солнечное небо.

В самом начале игры в парке появляется авиатор Владислав. Что-то, видимо, произошло с ним за истекшие часы: лоб забинтован, левая рука на перевязи, слегка хромает. Тем не менее и он включается в серсо.

Обруч летает с палочки на палочку, и фразы диалогов перелетают от одного к другому.

Игра в серсо

ФИЛИП (Владиславу насмешливо)

А где же ваш воздушный клоп?

ВЛАДИСЛАВ (сердито)

Упал на ваш плавучий гроб!

ФИЛИП

Погибла крошка-насекомое?

ВЛАДИСЛАВ

На дне Невы найдешь искомое!

ГРАФ ОПОЯСОВ (Клаксону отечески)

Ваш командир вам брат и друг?

РОЖЕ (смутная улыбка)

Граф, дружба – сладостный недуг.

ОПОЯСОВ (коварно)

И дружбы дух весьма в вас прочен?

РОЖЕ (пылко)

Признаться должен вам – не очень!

ОПОЯСОВ