Это моя земля! Громов Борис

Вот интересно, а когда наш «каптенармус» успел в машину тушняк упаковать? Я вроде, когда радиостанцию в «собачник» закидывал, этого ящика не видел… А главное – где и когда он эту тушенку вообще раздобыл? С другой стороны – какая разница… Все равно правды не узнаю. Уже не один раз в той же Чечне пытался. На вопросы из серии: «Где взял?» – Андрей всегда корчит хитрую рожу, тычет в небо указательным пальцем и таинственным шепотом заявляет: «Бог послал…» И все: дальше что-либо выяснять бессмысленно, все равно ничего путного не выйдет. Солоха будет паясничать, корчить смешные физиономии, но ничего не скажет. Добыл, и все тут…

Мне в душевую идти досталось последним. Пока парни по очереди плескались, я достал с антресолей старые ватные одеяла, постелил их на ковер, сверху – выданное мамой чистое постельное белье. Зал в родительской квартире маленький (а что вообще в этих чертовых хрущевских двухэтажках большое? Не квартиры, а голубятни какие-то!), так что придется нам с парнями потесниться. Но мы – народ привычный. В палатках «гостевого городка» в Ханкале куда хуже было: ни матрацев на нарах, ни подушек, и печка дымит, и дров никогда нету. И ничего, пережили, не рассыпались!

Когда я, распаренный, розовый и до скрипа отмытый, выбираюсь из ванной, в зале уже тихонько похрапывают и посапывают на разные голоса. Все верно – хороший солдат спит всегда, когда не ест. А мне вот спать как-то не хочется. Потому что сидит в полутьме на кухне мама. Тихонько вхожу и присаживаюсь на соседний табурет.

– Ты чего, мамуль? Ложись давай, старый еще не скоро придет, у него там почти как у Кутузова: натуральный военный совет в Филях. Только у нашего полководца оба глаза на месте.

Нет, не прокатила шутка. Мама сидит, уткнувшись взглядом в столешницу.

– Что ж это такое вокруг творится, Борь? Как же теперь дальше-то жить?

– Так, мать, ты мне это брось! Ну, не сахар, понятное дело, но и руки опускать рано еще. Вспомни, когда в Душанбе «вовчики» «юрчиков» и русских, до кучи, на ремни резали, что – проще было?

– Сынок, они все ж таки живые были…

– Зато сволочи такие, что похлеще любых мертвых. Кроме того, сейчас что я, что батя… да даже и ты сама любую тварь, что мертвую, что живую, спокойно пристрелить можем. А тогда?

Но мама только рукой машет вместо ответа. Да уж, не шибко убедительно, сам знаю. Но и раскисать – тоже не дело. Хотя она у меня сильная, справится.

– Не горюй, мамуль, прорвемся, – ободряюще улыбаюсь я ей. – Муж у тебя крутой – спасу нет. Сын – весь в папу…

– За то и переживаю. – Она смахивает украдкой слезы. – Что один, что другой – два сапога пара, вечно впереди всех лезут…

– Мам, ну вы что, сговорились, что ли? Сначала Тонька весь мозг вынесла, теперь ты.

– Все, молчу, молчу, – успокаивающе разводит руками мама. – А все равно – страшно. Мы с отцом хоть пожить успели, пусть и не всегда хорошо. А вот вы…

– И мы поживем, мамуль. И вам с батей себя хоронить рановато. Кто ж внуков-то нянчить будет?

– Ага, дождешься от вас, – с улыбкой отмахивается она. – Ладно, иди уже спать, у тебя, как я поняла, завтра дел много. Отдохни.

Я нежно целую маму в макушку и иду в зал. Она права, завтра у нас еще один нелегкий денек. Что нас ждет – пока одному богу ведомо. И лучше встречать возможные неожиданности со свежей головой.

Интермедия четвертая. Евгения Воробьева

– Магазины!

Надо же, вот никогда б не подумала, что Макс может так рычать. Пока он разные байки травил – вполне приятный негромкий баритон. А тут – рыкнул, будто тигр в джунглях. Не глядя, на ощупь, Женька выхватила из открытого рундука два снаряженных еще вечером магазина (надо же, прямо сердцем Грушин учуял, что именно сегодня ночью они и понадобятся) и аккуратно, один за другим, подбросила вверх. Макс словил их на лету, один тут же примкнул к автомату, второй аккуратно положил рядом и ногой спихнул вниз пару своих, опустевших. Темно-коричневые «рожки» с пластиковым бреньканьем упали неподалеку.

– Девочки, работаем! – стараясь перекричать многоголосье автоматов, крикнула Женька спрятавшимся за штабелем ящиков подругам и схватила один из магазинов. Второй подобрала Галя. Аня, рядом с которой стоял вскрытый цинк, стараясь не поднимать головы, кинула обеим по пачке патронов.

Позади, за стеной стеллажей, что-то громко, но как-то мягко грохнуло. Будто наполненный картошкой мешок с большой высоты уронили. Женька на четвереньках добралась до угла забитых ящиками полок и выглянула на ту сторону. Господи, твоя воля! На штабеле каких-то деревянных коробок, неестественно выгнувшись, лежал один из разведчиков, с которым она и познакомиться-то не успела. Из-под тела с пугающей быстротой натекала почти черная в сумраке лужа крови.

– Дядя Коля!!!

– Что?! – чуть слышно сквозь пальбу донеслось до нее со стороны входа на склад.

– Его убили!

Кого именно «его», Николай Николаевич даже переспрашивать не стал, только все так же едва различимо в грохоте прокричал в ответ.

– Контроль!!! И его место займи, а то они под стену прорвутся!!!

– Что?! – Женька буквально опешила от страха.

– Болт через плечо!!! – впервые дядя Коля выругался в ее адрес. – Прострели ему голову, хватай автомат, дуй к окну и вали там все, что шевелится! Бегом, а то нам всем звиздец приснится!!!

Женька вдруг почувствовала, как резко ослабли ноги, в животе стало холодно, а в голове образовалась звенящая пустота. Как: «прострели голову»? Этому мальчику, который, кажется, ей даже пару раз несмело улыбнулся, пока Макс свои истории травил? Что значит: «на его место»? Там же стреляют. Там же убить могут…

– Женя, бегом!!! – снова рявкнул от входа в ангар Грушин. – Или нам всем конец!!!

«Надо!» – словно набатом грохнуло в голове у Женьки. Вот теперь она, кажется, поняла, что чувствовали солдаты Великой Отечественной, когда ложились с последней гранатой под немецкий танк. Жить хочется страшно, так, как не хотелось никогда и ничего в жизни, а там – только смерть. Но – надо…

Все так же на четвереньках она подползла к телу разведчика. И снова – надо. Потому что голова – не повреждена, только две пули попали разом: в горло и в грудь. Не замечая текущих по щекам слез, непослушными руками она подняла «Кедр».

«Надо!» Если она не выстрелит, через пару минут то, что совсем еще недавно было хорошим и приятным парнем, встанет. А что бывает, когда встают те, кто умер, она знает слишком хорошо. Уже и нагляделась, и наслушалась. Но как?! Она же не солдат, она не может!!! В ушах, будто огромные африканские там-тамы, бухает кровь. В горле и во рту – не просто сухо, там настоящая пустыня Гоби. Руки мелко трясутся. Она не может!!!

«Надо!» Приклад вдавился в плечо, палец потянул тугой спусковой крючок. Почти неслышно сквозь грохот боя бахнул одиночный выстрел. Голова погибшего разведчика безвольно мотнулась, из-под нее брызнуло на асфальтовый пол ангара что-то омерзительное даже на вид. Женька едва сдержала рвотный позыв.

– Женя!!!

В голосе Грушина уже не осталось ни малейшей доброжелательности, только лязгающий ледяной металл. Да уж, теперь понятно, как он умудрялся в Чечне своих солдат в атаку поднимать.

Словно во сне, почти не чувствуя своего тела, девушка подобрала с пола лежащий неподалеку автомат разведчика, накинула ремень через голову. Смертоносная железяка повисла на шее, поперек груди, накрыв собой враз ставший маленьким и каким-то почти игрушечным «Кедр». Так, а есть ли патроны? Сил проверить карманы жилета разведчика Женька в себе так и не нашла – просто метнулась, низко пригнувшись, к рундуку, выудила оттуда сразу шесть магазинов и начала распихивать их по карманам бушлата.

– Ты куда?

Испуганный Анин вопрос она скорее прочла по губам, чем услышала. Вместо ответа коротко ткнула указательным пальцем вверх и затем – в ящик с магазинами. Аня понятливо кивнула в ответ. Все так же, в приседе и боком, будто краб, Женька метнулась назад. Теперь – вверх. «Мамочки, да что я вообще делаю, сумасшедшая?» Медленно, будто сомнамбула, чувствуя лдонью каждую щербинку железных трубок-ступеней, всем телом ощущая, как вздрагивают и вибрируют от попаданий металлические стены склада, она взбирается по лесенке на балкончик, идущий по периметру ангара на уровне примерно второго этажа. Патроны тут были: рядом с узким окном, на усыпанном остро воняющими сгоревшим порохом гильзами полу, лежат два снаряженных магазина. И еще шесть – у нее в карманах. «Интересно, – возникла в ее голове какая-то странная, будто чужая, мысль, – а успеешь ли ты хотя бы половину отстрелять, прежде чем и сама вот такой же изломанной, неестественно перекрученной марионеткой рухнешь вниз, на эти чертовы ящики?» И была эта мысль настолько равнодушно-спокойной, что у Женьки от ужаса едва не остановилось сердце.

«Надо!» Сморгнув застилающие глаза слезы, Женька вскинула автомат, приподнялась над узеньким подоконником и почти наугад несколько раз выпалила в темноту. «Попасть ты все равно, наверное, ни в кого не попадешь, так хоть припугнуть», – снова мелькнуло в голове, прежде чем девушка опять присела, почти прижавшись к металлическому полу балкончика. С удивлением она вдруг поняла, что не так уж снаружи темно и не так уж мало она успела увидеть за те считаные секунды, что глядела сквозь прицел автомата наружу. По крайней мере дульные вспышки и какие-то ломкие, искаженные неровными отблесками тени людей она разобрала вполне отчетливо. В оконную раму прямо над ее головой вдруг тяжело ударила пуля и, издав мерзкий, буквально наизнанку выворачивающий противный визг, ушла куда-то вглубь склада. С трудом задавив едва не захлестнувшую ее волну паники, девушка вновь приподнялась. На этот раз она уже не просто палила в белый свет как в копейку, а попыталась прицелиться. Сделать это было нелегко: слишком уж ломкими и искаженными были тени перебегающих к ангару врагов, слишком быстро гасли, будто и не было, вспышки выстрелов. Но она старалась. Раз за разом, буквально на одну-две секунды приподнимаясь над подоконником, она посылала в сторону противника пулю за пулей. И – удивительное дело, Женька вдруг осознала, что с каждой секундой боя, с каждым выстрелом обуревавший ее поначалу страх куда-то уходит. А на смену ему приходит какая-то пугающая, первобытная, злая и веселая бесшабашность. Словно втягиваемая ноздрями кислая пороховая вонь с каждым вдохом будит в ней какие-то потаенные, атавистические, от далеких предков доставшиеся в наследство эмоции. Наверное, почти такие же испытывал ее дед, угодивший из экипажа черноморского эсминца в морскую пехоту, когда где-нибудь под Керчью, зажав в зубах ленточки бескозырки, грудью шел на румынские и немецкие пулеметы.

В ее окошко внезапно ворвался целый рой пуль, непереносимо зазвенело в и без того уже надрывающихся от боли ушах, по правой щеке словно пригоршней мелких острых ледышек хлестануло. Та враз онемела, по шее за воротник тонкими струйками потекло липкое и горячее. Женька самыми кончиками пальцев дотронулась до раны и почувствовала легкий укол: в щеку разом вонзились сразу несколько мелких металлических «заноз». И черт с ними! Сейчас главное – выжить, потому что если не получится, то мертвой ей будет уже не до торчащего из лица железа. Да и мелкие они, вряд ли что-то серьезное.

«Смени позицию!» – снова грохнуло в голове. Что это? Действительно память предков или просто внезапно всплыли давно забытые воспоминания о прочитанной когда-то книге или просмотренном фильме? Да какая, собственно, разница? Главное – мысль дельная! Уж слишком долго она с одного и того же места стреляет: тот же Железный Макс, она сама видела, время от времени перебегал от одного окна к другому, соседнему. А ей что мешает?

Ей помешал внезапный, едва-едва прорвавшийся сквозь оглушительный перезвон в ушах окрик Грушина:

– Всем вниз!!!

Перекинув слишком длинный для нее АК-74 с груди за спину, чтоб не мешал, Женька начала спускаться по той же лесенке, стараясь все делать как можно быстрее. Похоже – недостаточно. Все вокруг вздрогнуло: кажется, металлические стены ангара задребезжали, резонируя; по и без того невыносимо болящим барабанным перепонкам хлопнуло воздухом, ставшим едва ли не твердым. В голове вдруг стало как-то… муторно и «пыльно». Женьку едва не стошнило. Каким чудом она умудрилась не сковырнуться с лесенки – девушка и сама не поняла. Зато снаружи вдруг внезапно стало тихо. И что это было?

– Как рвануло, а?! Как рвануло!!! – прямо ей в лицо заорал вывалившийся, будто подпружиненный чертик из табакерки, из-за стены стеллажей Макс, черный и всклокоченный, будто реальный обитатель преисподней. – Не зря мы столько мин вокруг склада понаставили!!! Вот, пусть теперь кровью умоются, сучары!!!

Женька лишь тихонечко, чтоб не спровоцировать резким движением еще одну вспышку головной боли, кивнула в ответ.

– Погоди, – осекся вдруг Железный, – а откуда у тебя этот автомат? Это ж Вячика машинка… Хозяин – где?

Вместо ответа Женька вяло махнула себе за спину рукой. Макс заглянул за стеллажи. Его закопченное лицо, на котором, будто у негра, блестели белки глаз и зубы, вытянулось.

– Вячик?.. Твою ж в бога душу… Как же так?

Женька собралась в комочек, ожидая следующего вопроса. И он не заставил себя долго ждать.

– Это ты его?

Обмирая от страха, Женька снова тихонько кивнула. А какой смысл отрицать очевидное? Ответ поразил ее своей неожиданностью:

– Спасибо…

Произнеся это, Макс, похоже, увидел, как потекли по лицу девушки, испачканному пороховой копотью и не успевшей запечься кровью, дорожки слез.

– Молодец, Жень, – ободряюще дотронулся он до ее плеча. – Все правильно. Уж лучше ему вот так, чем дохлой тварью бродить. Ты молодец.

Слезы из ее глаз полились буквально ручьем. И тут будто очнулись нападающие: на ангар словно арктический снежный шквал налетел: так часто и густо били в стены пули. Сквозь грохот выстрелов до Женьки и Макса слабо, но доносился какой-то многоголосый слитный то ли рев, то ли вой. Сложно было поверить, что такой звук может вырываться из человеческих глоток, скорее так могли бы завывать на ирландских болотах жаждущие человеческой крови баньши[5]. Почти беззвучно в окружающем грохоте матюкнувшись, Макс рухнул на пол и, сильно дернув девушку за руку, уронил ее рядом. Со всех сторон раздавались громкие шлепки, похожие на те, с которыми бьются об уличный асфальт крупные градины во время летней грозы. Женька с ужасом поняла вдруг, что это пули плющатся о стены ангара и металлические полки.

– Ничего… – прохрипел ей на ухо Макс, упавший так, чтобы лежать между нею и гудящей от попаданий стеной склада, – щас будет им и вторая серия. У нас этого добра много, для хороших людей не жал… Ох ты ж, мать твою!

Да, повод выругаться имелся весомый: какой-то шальной рикошет, прилетев откуда-то сверху, ткнулся в пол ангара аккурат между их с Максом головами. Женька машинально прикоснулась к светлой металлической кляксе, размазавшейся по асфальту сантиметрах в десяти от ее лица, негромко ойкнула и подула на обожженные пальцы.

– Так, барышня: ползи-ка ты отсюда назад, где мы магазины набивали… Там хоть стеллажи худо-бедно защищают, – быстрой скороговоркой, но с явственными приказывающими интонациями в голосе шикнул на девушку Макс. – Бегом!.. В смысле, ползком, но с максимальным ускорением!

Не отошедшая толком от вида прямо перед носом смявшейся пули, Женька лишь согласно мотнула головой и шустро поползла в указанном направлении, тихо радуясь про себя, что у армейского бушлата такие толстые, набитые тяжелой ватой рукава. Если б не они – содрала бы локти в кровь. Вот коленям повезло меньше, и синяки теперь точно будут, хоть она и старалась на них опираться поменьше… «Господи – синяки, колени… Какой же бред тебе в голову лезет! – мысленно прикрикнула она сама на себя. – Буквально минуту назад тебе пуля чуть голову навылет не просверлила, от виска до виска, а ты о каких-то дурацких синяках переживаешь!» Шустро перебирая локтями и извиваясь, будто ящерица, девушка заползла за стеллажи. Все остальные девушки прятались там, за штабелями больших и тяжелых ящиков. Они лежали на полу, прижавшись к нему как можно сильнее, а Аня еще и свернулась почти в позе эмбриона.

Женька едва собралась было сказать что-нибудь ободряющее, как снаружи приключилась обещанная Максом «вторая серия». Снова оглушительно, окончательно добивая барабанные перепонки, и без того уже практически скулящие от непрекращающейся боли, рвануло снаружи. Снова слегка качнулся под девушками пол, ударило по всему телу резко уплотнившимся воздухом… Безумный вой снаружи оборвался, будто ножом отрезало. Впрочем, почему «будто»? Не совсем, конечно, отрезало, и вовсе не ножом. Но с задачей что-нибудь отсечь и на части покромсать осколки противопехотной мины наверняка ничуть не хуже управятся.

Через несколько секунд, осознав, что обстрел прекратился, девушки начали, поначалу осторожно и несмело, приподнимать головы от пола. Тихо, никто не стреляет, никто не орет дурным голосом, не гудят под пулями стены ангара, не визжат шальные рикошеты.

– Девки, вы как? – каким-то неожиданно громким в наступившей тишине шепотом спрашивает Галя, огромными от пережитого страха глазами обводя подруг.

Те молча переглядываются, не зная, что и ответить. Вроде – живы, что не может не радовать, но и слово «хорошо» для описания ситуации как-то не подходит…

– Аня, Анюта, похоже – все, – подползает к до сих пор лежащей свернувшись в зародышевый комочек девушке ее соседка по двухэтажной койке Лиза и осторожно трясет за плечо. – Вставай, трусиха…

Та медленно, будто в полусне, разворачивается на голос и… Лицо Ани – мертвенно-бледное, а глаза… Даже в полумраке ангара невозможно было ни с чем перепутать эти мутные мертвые бельма. Мертвая девушка вцепляется в живую мертвой же хваткой. А Лиза… Сложно сказать: может, оцепенела от внезапного и сильного испуга, может – вообще понять ничего не успела… Кто теперь угадает?.. Когда зомби, вытянув шею, с омерзительным треском разрываемой плоти вонзила зубы в шею Лизы, в ящик ударила пульсирующая струя артериальной крови. Остальные девушки, подвывая от ужаса, рванули в разные стороны, кто ползком, кто на четвереньках. Всем хотелось убраться от ужаса происходящего как можно дальше. Вот только куда деваться из закрытого складского ангара, окруженного врагами?

В груди у Женьки опять стало как-то холодно и пусто. В голове бились и пульсировали глупые и уже совершенно ненужные вопросы: «Когда? Как? Почему они не заметили?» Ладно, сама она была по другую сторону стены стеллажей, но остальные-то – рядом, в паре шагов… «Скорее всего – прямо в момент первого подрыва, – услужливо подсказывает ей все тот же непонятно откуда взявшийся внутренний голос, – грохнуло сильно, девчонки кто куда попадали, головы наверняка руками закрыли. А тут какая-нибудь пуля-дура, вроде той, что между нею и Железным Максом пол продырявила… Аня от боли в клубок свернулась да так и умерла… А крови почему не натекло?.. Да кто ж его знает? Может, какое-нибудь внутреннее кровотечение, бывают же такие…»

– Женя, это как же? – В огромных перепуганных глазах Гали стоят слезы. – Что же делать?

«Надо!» – в очередной раз бьет набат в Женькиной голове. Похоже, опять кроме нее – некому. Грушину и разведчикам сейчас не до них, да и кричать – привлекать лишнее внимание превратившейся в зомби Ани, занятой пока только окончательно переставшим дергаться трупом Лизы. Черт! А ведь еще немного, и мертвецов будет уже двое… Тогда станет еще сложнее.

Подрагивающими руками Женька подняла к плечу автомат и, сморгнув набегающие слезы, свела мушку и целик на затылке мертвого монстра, совсем недавно бывшего доброй и веселой девушкой по имени Аня… Гулкий грохот выстрела. Голова Ани с треском, громким и каким-то неприятным, но смутно знакомым – будто перезрелый арбуз на асфальт уронили – бьется о пол склада. Девушки вокруг плачут навзрыд, отворачиваясь от происходящего. Как бы самой Женьке хотелось сейчас отвернуться, закрыть глаза и попытаться представить, что все это происходит не с ней… Но – нельзя. Потому что еще пара-тройка минут, и поднимется Лиза… Не стоит этого дожидаться. «Семьдесят четвертый» грохнул одиночным второй раз.

Опустив автомат, повисший на ремне поперек груди, Женька обессиленно прислоняется спиной к стеллажу. Ноги мелко подрагивают, к горлу волна за волной подступает тошнота… А это еще что?.. Даже сквозь дикий звон в ушах она слышит новый звук. И он ей очень хорошо знаком. Точно так же ревели моторами броневики омоновцев, спасших ее из бизнес-центра. И этот рев весьма быстро приближается. Похоже – все, их маленькая война закончилась. Вот только вместо радости победы – в глазах слезы, в голове растерянность и опустошенность и в горле горький комок желчи…

п. Ашукино, войсковая часть 3641, 1 апреля, воскресенье, день

Первым из нас эту вонь учуял Гумаров. Что в принципе неудивительно. Бронированный УАЗ во многих вопросах хорош и в еще большем их количестве – ужасен. Нормальная вентиляция в число его достоинств точно не входит. И стекло, как на обычной «мечте агронома», здесь не опустить: вместо него – намертво установленный триплекс. А прямо перед Тимуром – открытая сейчас круглая бойница, в которую выглядывает на улицу хищный ствол «Печенега» со сложенными сошками. И из этой амбразуры прямо в лицо Гумарову бьет при движении поток «забортного» воздуха. В большинстве случаев это даже приятно, в душной-то машине, но вот сейчас… Сначала Тимур несколько раз молча неприязненно поморщил нос. Потом недовольно фыркнул. А чуть позже, когда мы уже практически въехали в Ашуки, не выдержал и довольно громко выругался:

– Да что за вонища такая мерзотная? Что за дерьмо они тут жгли?!

Много лет назад меня, тогда еще совсем зеленого «маленького разведчика» первого полугодия службы, учил мудрый прапорщик Комаров: «Если вокруг резко и непонятно по какой причине изменилась обстановка, если произошло или происходит что-то, чего по идее происходить не должно, – остановись и внимательно оглядись по сторонам. Иначе рискуешь влететь в проблемы».

С тех пор я не просто повзрослел, мне сейчас как раз столько же лет, сколько было тогда «старому и мудрому» Комарову. Но его наука еще ни разу меня не подводила.

Кроме того, тяжелая и почти осязаемо липкая вонь, проникающая в салон УАЗа сквозь открытую бойницу, мне, в отличие от еще молодого и не заставшего полноценных боевых действий в Чечне Тимура, была очень хорошо знакома. И не только мне.

– Горелой человечиной прет, – хмуря брови, бросает негромко, будто себе под нос, Буров.

– Чем? – Лицо Гумарова бледнеет и вытягивается.

По глазам вижу: он сейчас очень хочет, чтобы сказанное оказалось злой и глупой шуткой. Нет, дружище, это не шутка, привыкай к новым реалиям…

– Кто-то совсем недавно сжег много-много трупов, – все так же негромко и преувеличенно спокойно отвечает ему Андрей, а потом легонько трогает меня за плечо, – непонятно только – на кой черт. Им что, больше бензин девать некуда? Или так нравится все это нюхать? Борь, может, не стоит нам туда вот так, сразу? Мало ли что там произошло… А тут мы как тот Чапай: на белом коне, с открытой грудью…

– Согласен, – киваю я. – Доложим Бате, пусть даст команду связистам выйти на местных и выяснить, что почем.

После недолгого, но весьма экспрессивного общения (со стороны Львова, конечно, – мне в разговоре с начальством материться, пусть и безадресно, субординация не велит) обвожу взглядом свою притихшую команду.

– Тихаримся пока тут, прикидываемся ветошью и делаем вид, что нас нет дома. Связисты проясняют обстановку и докладывают. Но что бы им по рации ни рассказали, наша доблестная связь – в Пересвете. А мы – тут. И если что, задницу тоже ни разу не Баранову прострелят, а кому-то из нас. Ясно?

– Чего ж неясного? – пожимает плечами Солоха. – Едем вроде как к союзникам, но не исключаем возможности какой-нибудь подлянки.

– Именно. Но ведем себя аккуратно. Судя по вони, там крупный замес буквально несколько часов назад приключился. И даже если победили наши – нервы у всех на взводе и настрой агрессивный. Упорем косяк – могут и пристрелить. Просто так, сгоряча.

– Угу, – все так же меланхолично поддакивает Буров. – Как у меня в деревне говорят: «Влетел под горячее копыто»… и затоптали…

Связисты постарались и долго ждать не заставили. И десяти минут не прошло после того, как я съехал с дороги и загнал наш «Хантер» за уныло-грязную березовую лесополосу, как на связь вышел совсем недавно упомянутый мною Андрей Баранов, старший наших доблестных «в дождь и в грязь».

– Богатым будешь, Эндрю, – вместо «здравствуй» выдаю я ему. – Только-только тебя вспоминали.

– Тихим добрым словом, надеюсь?

– Ну, почти. Так и так, мол, пока одни целостностью организмов рискуют, другие сидят в тепле, баклуши бьют, чаи с пряниками гоняют.

– А это, Грошев, кто на что учился, – насмешливо хмыкает связист. – Вот были б вы не здоровые, а умные – тоже бы рядом с нами сидели. Ну а коль ничего, окромя бицепса, прокачать не смогли – так сами себе злые буратины. Короче, – тон Баранова становится серьезным, – связались мы со штабом бригады, вышли на первого зама комбрига полковника Раченкова Алексея Сергеевича. Знаешь такого?

– Знаю, взводным у меня по срочке был.

– Тем лучше. Подробности выяснишь сам, но коротко – там, походу, была натуральная попытка вооруженного мятежа. Отбились, но были серьезные потери. В основном – среди штатских в лагере беженцев, хотя и самим вэвэрам тоже перепало. Короче, вас ждут на первом КПП, на другие не суйтесь – народ на нервах, могут и пальнуть. Батя велел передать дословно: мол, задание его не просто осталось в силе, а что вся эта кутерьма может нам только в плюс выйти, как бы погано оно ни звучало. Ты вообще понял, о чем речь?

– Понял. Не вникай, это у нас за свое, за женское… за футбол. Спасибо, Эндрю, до связи!

Парни выжидающе смотрят на меня.

– Все, джентльмены, привал закончен. Продолжаем выполнять боевую задачу.

Доехать до первого, центрального КПП бригады – теперь тоже тот еще квест. Сначала вроде ничего, но метров примерно за сто пятьдесят началась форменная скотобойня: на дороге, на обочинах, в кювете, на небольших пустырях перед окружающими периметр бригады частными деревенскими домиками практически ровным слоем лежат кучи человеческих останков. Почти как у Пушкина: «О поле, поле, кто тебя усеял»… И именно, что «мертвыми костями». В основном – почти дочиста обглоданные и растащенные на отдельные кости скелеты. Все черепа, что я смог разглядеть, имеют очень хорошо заметные и весьма характерные отметины пулевых попаданий. Понятно: мертвяки перли к воротам части, а там им вованы обеспечивали «теплую встречу»… Из всех стволов. И так уже не один день. Непонятно только, почему весь этот тошнотворный «натюрморт» здесь догнивает, а не кучей под стенами?

Сначала я еще пытался объезжать гниющие, в свисающих лохмотьях тухлого мяса костяки, но очень быстро понял, что это невозможно. Плюнул на все и поехал напролом, только ребра грудных клеток да прочие крупные кости под колесами затрещали. Что странно – при таком обилии корма «живых» зомби мы так и не увидали. Впрочем, как раз тут удивляться особенно нечему: тупые «манекены» все перед воротами полегли давно. А «отожранцы» довольно быстро умнеют. Я это еще в Москве заметил. Машину услышали – попрятались. Благо в окружающем нас частном секторе это без проблем: деревянные заборы, какие-то сарайчики и хозпристройки, парники и теплицы, на крышах которых лежит не растаявший до конца грязно-бурый снег…

На КПП нас действительно ждут: едва наш ползущий со скоростью призовой черепахи «Хантер» поравнялся со стоящей на постаменте перед центральными воротами БМП, как на плоской крыше караульного помещения появилось сразу четверо бойцов и заняли позиции за выложенными из мешков с песком или землей брустверами. Лиц за забралами таких же, как и у нас, ЗШ не видно. Но по фигурам и повадкам – сильно сомневаюсь я, что это срочники. Или «контрабасы», или даже офицеры. Впрочем, думается мне, что сейчас в части и тех и других намного больше, чем солдатиков-призывников. Те почти наверняка по домам двинули. Вряд ли тут ситуация сильно отличается от того, что в Таманской и Кантемировской дивизиях или том же ОДОНе происходит.

– Кто такие? – глуховато, но вполне громко и отчетливо доносится до нас из-под опущенного забрала шлема.

Я сначала было тянусь к микрофону СГУ, но, буквально мгновение подумав, открываю дверь и, высунувшись по грудь на улицу, так же громко рапортую в ответ:

– Посадский ОМОН, прибыли к полковнику Раченкову! Нас должны ждать!

Вместо ответа говоривший с нами вэвэшник лишь согласно кивает и, перегнувшись через невысокий кирпичный парапет крыши, дает отмашку кому-то внизу. Темно-зеленые ворота с крупной овальной эмблемой внутренних войск и «белым попугаем»[6] на черном треугольном щите начинают неторопливо отползать в сторону по зубастой рельсе направляющей, пропуская нас на территорию.

– Еще раз, парни: ведем себя дружелюбно, но бдительности не теряем…

– Не учи отца, Борь, – хмыкает Солоха.

– Да это я так – для проформы. Чисто на всякий пожарный.

– Угу, – практически хором ответили мне сразу три голоса. Ага, такой вот у меня «стереозвук»…

– Машину на мойку сперва. Нечего по территории эту дрянь растаскивать, – вместо «здравствуйте» с ходу начинает отдавать указания разговаривавший со мной дюжий майор, уже спустившийся с крыши КПП (теперь его звание известно – защитного цвета звезда на погоне из-под плечевой лямки бронежилета видна отчетливо).

– Ну, извини, братское сердце, не мы этот могильник на подъезде устрои…

Майор бросил на меня настолько хмурый и тяжелый взгляд, что я осекся на полуслове. Ну да, учитывая ночные события, они тут вряд ли к шуткам сильно расположены. Скорее – строго наоборот.

– Куда отогнать?

– Сразу после нашей будки – налево, между стеной и вот этим зданием…

– Понял, к старой штабной курилке.

Теперь майор смотрит уже удивленно.

– Служил я тут, – развожу руками в ответ. – Давно. Как раз в те времена, когда штаб еще тут был. А в нынешнем штабе – учебный корпус.

– А, так вот откуда ты Рача знаешь…

– Еще лейтенантом застал.

– Понятно… Ну тогда заезжай на мойку, – майор коротко машет рукой себе за спину, в ту сторону, где лет пятнадцать назад стояла беседка-курилка, – сполоснем твой «пепелац».

– Слушай, а с чего это почти все покойники так далеко от ворот лежат? Вы их как вообще отстреливали? Тут же прямой видимости вообще нет, дома все закрывают.

– У-у-у… – тянет он, – тут вообще все странно. Их туда сами мертвяки оттаскивают.

– В каком смысле? – сперва не понял я.

– В самом прямом, они ж друг друга не трогают, только пока ходят. Стоит кому окончательно боты закусить, остальные его через несколько минут точить начнут, только кости захрустят…

– Это видел. И что?

– Так мы просто, когда вонь прямо перед воротами достала, перестали отстреливать этих, которые пошустрее, если они труп за дома тянут. Вот они их всех и перетаскали понемногу. И «утилизировали». Розами, конечно, пахнуть не стало, но было уже вполне терпимо.

– Блин, парни, рискуете. Они ж, отожравшись, шустрее становятся.

– Не-э-э, это они если живого… ну, в смысле, обычного человеческого мяса нажрутся – натуральные «Чужой против Хищника» и резкие, как понос, а которые своих, мертвяков, едят – так… Нет, в чистом поле я с ним «раз на раз» сходиться не стал бы, но вот через забор перепрыгнуть им силенок и мозгов точно не хватит. Так что – нормально, управимся, если нужно будет.

– Ну, не знаю, глядите – вам жить.

Оставив старшим рачительного и хозяйственного Солоху, давно самозахватом занявшего в нашей группе пост внештатного старшины, присматривать и руководить процессом приведения УАЗа в божеский вид, а парней – ему в подчинение, отправляюсь в сторону штаба, где и ждет меня мой бывший взводный Леха Раченков. Который, в отличие от меня, раздолбая, успел сделать за прошедшие годы вполне внушающую уважение карьеру.

– …Вот такая у нас петрушка и приключилась, Борисян Михалыч, – тяжко вздыхает Раченков, заканчивая свой короткий, но весьма экспрессивный и наполненный нстоящими шедеврами матерной словесности рассказ. – Проглядели, мля, под самым носом… И ведь даже Грушин, уж на что волк стреляный, и то – опасность почуял, а вот откуда ждать – не угадал. Только зря на горцев собак спустил, получается. Честно говоря, я б и не подумал никогда… Вот от кого-кого, а от них – вообще не ожидал. Скажи, ты бы заподозрил?

Мы с Алексеем неспешно идем по оправляющейся после ночного побоища базе Софринской бригады. Сказать, что вокруг нас разгром, – почти ничего не сказать. Штабной корпус больше похож на какой-нибудь дом Павлова в Сталинграде: ни одного целого окна; сайдинг, закрывающий кирпичные стены, весь побит и расщеплен пулями; над несколькими окнами вверх тянутся жирные черные мазки копоти – в комнатах что-то горело. Возле столовой, прямо на газоне и асфальте строевого плаца, стоят сразу десяток чадящих дымом полевых кухонь, к которым тянутся от палаточного городка, расположившегося на футбольном поле за штабом, длинные очереди гражданских с котелками и мисками. Здание столовой уже и на здание-то не похоже: так, выгоревшая изнутри кирпичная коробка с осколками почти черного закопченного стекла вместо огромных, во всю стену, витринных окон, и провалившейся крышей. Пожар явно залили водой при помощи стоящих тут же, неподалеку, двух стареньких пожарных красно-белых ЗиЛов, но так, не до конца, лишь бы основное пламя сбить. Внутри бывшей бригадной столовки до сих пор что-то тлеет, потрескивает от жара, дымит и, наверное, пованивает. Наверное – потому что запах пожара едва пробивается сквозь вонь горелого мяса. Армагеддон какой-то, фантасмагория.

– Я? Запросто. Но тут есть важный момент: я в самом начале девяностых, когда Союз рухнул, как раз именно в Душанбе жил. И очень хорошо запомнил, как эти люди могут буквально за одну ночь «переобуться». Еще вчера вежливо улыбались, а назавтра будут в твою дверь с ножами и топорами ломиться. Так что у меня это, считай, личная паранойя. Не доверяю я им: ни таджикам, ни казахам, ни узбекам.

– Да ладно тебе, не все ж такие…

– Не все, согласен. Есть совершенно другие. Сам одного знаю: образованнейший и приятнейший во всех отношениях дядька. И вся семья у него такая же. Только семья эта уже которое десятилетие в Москве живет, отец его при Союзе по дипломатической линии трудился: полпредом то ли в Ливии, то ли в Сирии был… Только таких мало. А в основном – всякий сброд полудикий из аулов и кишлаков.

Да, те, кто в девяносто втором – девяносто третьем учинили русским развеселую резню, – они, скорее всего, и среднюю школу закончили только на бумаге. Ваххабиты подсуетились, вербовщиков да пропагандистов заслали… Это ж какой для них «питательный бульон» был: ума нет, а вот здоровья и жадности до денег и власти – вагон. Из таких как раз самые отмороженные и злобные «воины Аллаха» и выходят. В России в тот момент и своих проблем хватало, поэтому никто толком и не знал, что гражданская война в Таджикистане аж до девяносто седьмого года продолжалась… А теперь те самые «вовчики», с наслаждением рушившие в своей стране все, до чего их корявые лапки дотянулись, ломанулись в гости к «русским оккупантам». А «оккупанты», в беспечной глупости своей, оказывается, уже и не помнят, как и кто их собратьев в начале девяностых убивал. И представление о таджиках-гастарбайтерах у них – строго по Равшану с Джамшутом из глупой «Нашей Раши». А среди гастарбайтеров-то – и те самые бывшие пареньки из глухих аулов, что в Душанбе русских вырезали, и их подросший с тех пор молодняк, который еще хуже. Потому как вырос на войне. Образования там вообще нет никакого, даже по бумагам, зато звериной жестокости и хитрости – хоть отбавляй. Пока сила не на их стороне – ведут себя тихо, изображают тупых и забитых идиотиков. «Защем ругаишси, нащайнике?» – и все такое. Но не дай бог с ними столкнуться, когда они чувствуют себя сильными и безнаказанными. Покатался я по строящимся коттеджным и дачным поселкам вокруг Москвы… Кого мы только в вагончиках гастарбайтеров не вязали: от уличных гоп-стопарей, что вечерами у девчонок-малолеток мобильные телефоны отжимали да золотые серьги из ушей с мясом рвали, до торговцев гашишем и «хмурым», насильников и убийц.

– Блин, Борь: может, ты и прав, но вот хоть режь меня – не ждал я от них подляны. Они ж к нам едва ли не самыми первыми за помощью примчались. Целыми бригадами прибегали. Помогали потом: и забор укреплять, и новые ограждения ставить, и прочее по строительным делам… И оружие получили едва ли не первыми. И вели себя примерно. И вкалывали так, что Стаханов от зависти бы помер…

– Угу, вот вы и расслабились. Причем, ладно – ты, но вот как Николаич мог забыть? Он ведь в тех краях бывал, в восемьдесят девятом, как раз когда вся заваруха только начиналась…

– Просто забыл, наверное. Сколько после того Душанбе лет прошло и сколько всякого случилось? И двух чеченских кампаний, чтоб любые более ранние воспоминания замазать – за глаза. А Грушин же вообще ни одной командировки не пропустил. Вот и затерлось все, видать, в памяти. «Все смешалось в доме Облонских»…

– Угу: «Все обломалось в доме Смешанских». Кстати, а на кой эти ваши «джамшуты» вообще все это затеяли? Чего им спокойно не жилось? На что они рассчитывали?

– Мы тут пленных… кхм… допросили…

– Леш, заканчивай уже, я сам в разведке кое у кого в подчинении служил. Со мной политесов можно не разводить.

– Короче, старшего среди живых не оказалось, но тех, что взяли, выпотрошили мы, как ту скумбрию. По их словам, еще вечером откуда-то снаружи должна была прийти им на подмогу и тихо сидеть в засаде до начала «концерта» какая-то крупная банда «братьев по вере». Планировалось все, оказывается, давно, с первых дней. Сначала они связь по мобильному держали, но когда сеть начала отказывать, просто установили дату и время. Таджики должны были блокировать штаб и казармы и попытаться взять штурмом склад РАВ, а когда все бойцы с периметра отвлекутся на происходящее внутри – снаружи им в спины ударили бы пришлые. Если бы они добрались до гранатометов на складе – все могло и получиться. Мы ведь их окончательно только броней и задавили, против БТР их карабины вообще не плясали. А вот попади им в руки РПГ… Бэтр кумулятив не держит, сам знаешь. А развернуться на территории базы негде. И пожгли бы наши «коробки», как майкопцев в Грозном. Да вот нескладуха: снаружи никто не пришел, а дядя Коля на складе встал нерушимой стеной. Такую бойню там учинил – привычных людей от одного вида тошнило.

У меня в голове будто рубильник щелкнул. Крупная банда «братьев» снаружи… И боевики, что в Осинники заехали чисто по пути на какую-то «большую разборку»… Вот и сложилась картинка! Надо же, как мир тесен. Не устрой мы засаду в Осинниках – могло и софринцам не поздоровиться. Но вышло что вышло; тоже погано, если уж честно, но могло быть и хуже. Банда, дорвавшаяся до армейских арсеналов и бронетехники, – это уже полный гаплык. В Чечне проходили, знаем.

– Сам-то он, кстати, как?

– Да вроде нормально. Ранен, и как раз тут и лежит, – Раченков кивает в сторону здания медицинской роты, мимо которого мы сейчас идем, – но не сказать чтоб уж очень серьезно. Только крови многовато потерял – сразу жгут наложить не смог, некогда было.

Медроте досталось не так сильно, как штабу, но и тут видны пулевые отметины на стенах, несколько окон двухэтажного корпуса лишились стекол и затянуты теперь изнутри зелеными армейскими плащ-палатками.

– А эти абреки, с которыми Николаич полаялся, они как?

– Кто, ингуши-то? Не поверишь – тоже нормально. Оказались вовсе не такими козлами, как поначалу показались. Когда заваруха началась – даже оборону своей части лагеря беженцев организовали. И сами отбились, и безоружных гражданских прикрыли. Чудес героизма, правда, тоже не проявили, но и ингуши-то такие… с рынка. Настоящие, боевые ингуши, они сам знаешь где…

– Знаю, в ингушском ОМОНе. Стоял с ними на «Черменском кругу»…

– Вот-вот. Кстати, там вообще интересно вышло: старший их тоже ранение получил, так они сейчас с Николаем Николаевичем в одной палате лежат…

– Занятно, – хмыкаю я в ответ. – Ну вот и пообщаются. Глядишь, нладят отношения, а то и помирятся… Да, к вопросу о птицах… Скажи, а в какую дубиновую голову вообще пришла идея трупы жечь? Даже меня, ко многому привычного, воротит. Как себя гражданские чувствуют – и представлять не хочу.

– Да Кондаков и придумал, – морщится как от зубной боли Раченков. – Стратег, мля, фельдмаршал Кутузов…

– А сам-то он где?

– Так это, героически погиб в ходе отражения нападения на штаб бригады, – не моргнув глазом заявляет Алексей.

– Так, тпру, Зорька! Не понял… Как он мог сначала героически в бою погибнуть, а потом приказ трупы жечь отдал?

Раченков пристально и этак изучающе смотрит мне в глаза:

– Борис, ты уверен, что оно тебе реально нужно?

М-да, взгляд у моего бывшего взводного такой… пронизывающий. Аж холодком между лопаток от него сквозануло.

– Неа, Лех, вообще не надо. Как в том анекдоте про тещу: «Померла так померла»…

– Вот и договорились, – удовлетворенно кивает он в ответ.

– Только это, Алексей, над версией о героической гибели, как мне кажется, лучше все же поработать… Не один я спрашивать буду.

– Не учи отца, – коротко бросает он. – Работаем.

– Ну, тогда замяли.

Несколько секунд мы стоим молча.

– Кстати, – приглядывается Алексей к людям, сидящим на ступенях крыльца медроты, – сейчас я тебя с одной просто феноменальной девушкой познакомлю. Сама из беженцев, из Москвы привезли вообще в чем была – ни вещей, ни родни, ни знакомых. Но умудрилась задружиться с нашим Грушиным, получила оружие и начала у него учиться. Сначала – одна, а потом вообще группу из таких же собрала. И в обороне склада, кстати, по словам и Грушина, и разведчиков, что ему там помогали, далеко не последнюю роль сыграла. Геройская девчонка.

Да? Чем ближе мы подходим к крыльцу, тем больше у меня подозрений, что «геройскую девчонку» я, похоже, знаю. И не просто знаю, но еще и на руках (хотя, глядя правде в глаза, на плече) ее потаскать успел.

Выглядит теперь моя блондинка вовсе не перепуганной офисной фифой, способной устроить истерику из-за порванных колготок. И форма, пусть грязная и в нескольких местах порванная, на ней сидит ладно, и висящий на шее «Кедр», на пару с лежащим на коленях «семьдесят четвертым» – кагбэ намекае. Лицо явно оттирали от грязи и копоти спиртовыми тампонами медики – видал раньше такое не раз: сама физиономия вроде чистая, а возле ушей и на шее – грязно-серые разводы. Одна щека покрыта россыпью зеленого цвета «веснушек». Похоже, или железной окалиной посекло, или, как Гаркуше, какой-нибудь щебенкой в лицо «брызнуло». Но самым важным изменением в ее облике были глаза. Именно такой взгляд и бывает у тех, кто совсем недавно вышел из тяжелого боя: в них только усталость, пустота и отрешенность. Довольно странно и даже жутковато видеть такой взгляд у молодой и чрезвычайно симпатичной барышни.

Я подхожу к ступеням и присаживаюсь перед девушкой на корточки.

– Ты как сама?

Ох, блин, сколько ж эмоций порой можно буквально за пару мгновений в женских глазах увидеть! Сначала недоумение, затем – узнавание, после – что-то похожее на неприязнь и даже злость, а потом… Потом в них появилась такая искренняя детская беспомощность… Губы скривились и задрожали, по щекам вниз двумя ручьями потекла вода.

– «Пятнистый», гад ты такой! – повиснув у меня на шее и захлебываясь слезами, громко зашептала она. – Ты зачем меня бросил?! Забери меня отсюда, бога ради, забери!..

И зарыдала уже в голос.

А я сижу, чувствуя, как мокнет насквозь брезент «горки» на плече, и ощущаю себя полным идиотом. А ее шепот перешел уже в какое-то малосвязное, но наполненное горечью и страхом пережитого обрывочное бормотание.

– Было так страшно… А пуля – прямо между нами… А снаружи стреляют… Стены ходуном ходят… А отстреливаться все равно нужно… Все как рвануло, я чуть с лестницы не сорвалась…

И вдруг.

– Я же их убила… Сама убила, своими руками… И Аню, и Лизу, и этого мальчика… Вячика…

После этого разобрать что-либо стало совсем невозможно. Просто громкое прерывистое горячее дыхание мне в шею. Хотя, а что там разбирать? И так все понял, не дурак все-таки. На складе, по словам Раченкова, в момент нападения были Грушин с несколькими разведчиками и девушки, которых Николай Николаевич стрельбе учить начал. И выжить удалось далеко не всем. А что по нынешним временам с убитыми происходит? Именно… И кто-то вставших мертвецов должен снова уложить… Ох и досталось же тебе, девочка.

– Я не совсем понял, – после негромкого покашливания раздалось у меня за спиной, – так вы знакомы, что ли?

– Ага, – не выпуская рыдающую девушку из объятий и полуобернувшись к нему, отвечаю я, – старые приятели, почти что друзья детства.

А потом легонько провожу ладонью по волосам девушки.

– Тебя хоть как зовут, блондинка?

– Женька, – хлюпает носом та.

– А меня – Борис. Вот и познакомились…

Так, и что теперь? Да ничего! Мне фраза: «Мы в ответе за тех, кого приручили» – в душу накрепко запала еще лет в пять, когда мне мама «Маленького принца» вслух читала. Легонько прижимаю пальцем кнопку висящей на ухе радиогарнитуры:

– Хохол – Алтаю-11. Хохол, Хохол – Алтаю-11… Прием!

Да уж, пора бы как-то вопрос с позывными утрясти. Раньше в Отряде рации только у комсостава были, тем и штатных позывных хватало. Теперь – «короткая» связь почти у всех, а вот над вопросом позывных мы пока как-то не подумали…

«Сам ты хохол, – обиженно сопит в эфире Солоха. – Хотя нет, какой ты, в баню, хохол – кацап ты… На приеме, блин!»

– Высказался? – ехидно интересуюсь я.

«Угу, – все еще недовольным голосом бурчит Андрей. – Что там у тебя?»

– Вы с машиной закончили?

«А что?»

Не, блин, он действительно не хохол. Он самый настоящий еврей! Иначе с чего бы ему вопросом на вопрос отвечать?

– Значит, слушай боевую задачу, «хохол, который не хохол». Выясни там, на КПП, где тут медрота, и чтоб через две минуты уже был здесь. Мы отсюда с компанией поедем, человека нужно до нашего «Хантера» проводить… Как принял?

«Так, может, я лучше Тимура пришлю? Он молодой, вот пусть и побегает… А что за человек?»

– Та самая барышня, из-за которой тебя в офисном центре чуть не съели.

«А-а-а! Нет, тогда я лучше сам. Сейчас буду, отбой связи!»

– Отбой.

Девушка, начавшая понемногу успокаиваться, наконец перестает мочить мою «горку» и поднимает на меня взгляд.