Маяк Джеймс Филлис
Тремлетт часто моргал глазами, словно пытаясь сдержать слезы, и было совершенно очевидно, что ему трудно встречаться с Кейт взглядом.
— Нет, не представилось возможности. Он обедал в Кум-Хаусе и вернулся домой, когда я уже ушел. А когда я пришел утром, его уже не было дома. Я его больше не видел.
Голос Тремлетта задрожал.
Кейт повернулась к Миранде Оливер:
— А как чувствовал и вел себя ваш отец, с тех пор как вы приехали на остров? Он не казался вам расстроенным, обеспокоенным, как-то не похожим на себя?
— Он был очень молчалив. Я знаю, что он беспокоился, что стареет, беспокоился, что его талант ослабевает. Он об этом не говорил. Но ведь мы были очень близки. Я чувствовала, что он несчастлив. — Она повернулась к Тремлетту: — Ты ведь тоже чувствовал это, милый?
Это нежное обращение, почти шокирующее своей неожиданностью, Миранда произнесла смущенно, как новое для нее слово, не совсем еще освоенное, и прозвучало оно не столько ласково, сколько демонстративно. Казалось, Тремлетт не обратил на это никакого внимания. Взглянув на Дэлглиша, он сказал:
— На самом деле он не очень-то со мной откровенничал. Не такие у нас с ним установились отношения. Я был всего лишь его литредактором и секретарем. Я знаю — его тревожило то, что последняя книга не имела такого успеха, как предыдущие. Конечно, он уже стал частью нашего литературного канона, критики все его творчество воспринимают с должным уважением. Но сам он не чувствовал удовлетворения. Писание занимало гораздо больше времени, и слова рождались не так легко, как прежде. Но он все еще был замечательным писателем. — Голос его дрогнул.
Тут снова заговорила Миранда:
— Я предполагаю, что мистер Мэйкрофт и доктор Стейвли, да и все остальные тоже, скажут вам, что мой отец был человеком трудным. Так он имел полное право быть трудным. Он родился здесь, на острове, и по уставу фонда мог приезжать сюда, когда ему было угодно. Это ему должны были предоставить коттедж «Атлантик». Коттедж нужен был ему для работы, и он имел на него право. Эмили Холкум легко могла бы переехать, но не пожелала. А еще сначала возникли трудности, потому что папа настаивал, чтобы и Деннис, и я жили здесь вместе с ним. А полагается, чтобы каждый гость приезжал сюда один. Отец считал, что раз Эмили Холкум могла привезти с собой Рафтвуда, то он может взять Денниса и меня. Да ему и нельзя было иначе: он не мог бы без нас обойтись. По-настоящему этим островом управляют двое — мистер Мэйкрофт и Эмили Холкум. Они, кажется, так и не поняли, что папа — великий писатель… был великим писателем. Дурацкие правила на него не должны распространяться.
— Вам не казалось, что ваш отец настолько подавлен, что может сам лишить себя жизни? — спросил Дэлглиш. — Простите меня, пожалуйста, но мне необходимо задать вам этот вопрос.
Миранда взглянула на Денниса Тремлетта, как будто этот вопрос было бы естественнее задать ему, а не ей. Тремлетт сидел, напряженно выпрямившись, не сводя взгляда со своих стиснутых рук, и не поднял на нее глаз. Она сказала:
— Ваше предположение ужасно, коммандер. Мой отец не из тех людей, которые кончают жизнь самоубийством, а если бы он был из их числа, не совершил бы этого таким страшным образом. Ему было отвратительно всякое уродство, а повешение уродливо. У него было все, ради чего живет человек. У него была слава, у него были средства, у него был талант. У него была я. Я его любила.
Тут вмешалась Кейт. Она никогда не была бесчувственной и очень редко поступала бестактно, но в ней не было излишней чувствительности, которая могла бы помешать ей задать, если надо, прямой вопрос.
— Вероятно, он был более расстроен вашим решением вступить в брак, чем дал вам понять, — сказала она. — В конечном счете это вызвало бы существенный переворот в его жизни. Если у него были и другие причины для огорчений, которые он от вас утаивал, ваше решение могло оказаться последней каплей.
Миранда повернула к ней вспыхнувшее лицо. Когда она заговорила, ясно было, что она едва удерживается от крика.
— То, что вы говорите, ужасно! Вы намекаете, что мы с Деннисом виноваты в смерти папы. Это жестоко и к тому же нелепо. Вы что думаете, я не знала собственного отца? Мы жили вместе с тех пор, как я окончила школу, и я заботилась о нем, делала все, чтобы ему было удобно жить, служила его таланту.
— Именно это и имела в виду инспектор Мискин, — мягко возразил ей Дэлглиш. — Вполне очевидно, что вы с мистером Тремлеттом твердо решили, что ваш отец никак не должен пострадать, что вы не перестанете заботиться о нем, за ним ухаживать, а мистер Тремлетт продолжит свою работу в качестве его секретаря. Но нельзя исключить, что ваш отец не смог осознать, насколько глубоко и серьезно вы все это продумали. Инспектор Мискин задала вам вполне оправданный вопрос — не жестокий и не бесчувственный. У нас есть свидетельства, что в тот вечер, когда вы сообщили ему эту новость, ваш отец обедал в Кум-Хаусе — а ведь это было для него не совсем обычно — и выглядел явно расстроенным. Кроме того, он заказал катер на сегодняшний день. Он не уточнил, собирается ли он уехать с острова, но это, видимо, подразумевалось. Он говорил кому-нибудь из вас, что намеревается уехать?
На этот раз Миранда и Деннис посмотрели друг на друга. Дэлглиш заметил, что этот вопрос был для них не только неожиданным, но и неприятным. Все молчали. Немного погодя Деннис Тремлетт ответил:.
— Он говорил мне раньше, в начале недели, что собирается уехать на материк на целый день. Он не сказал: зачем. У меня было такое чувство, что это связано с его разысканиями к роману.
Кейт возразила:
— Заказ катера на вторую половину дня не мог обеспечить ему целый день на материке. А он когда-нибудь раньше выезжал на материк после того, как приехал, на остров?
И снова воцарилось молчание. Если Тремлетт или мисс Оливер намеревались солгать, им стоило лишь минуту подумать и оба сообразили бы, что полиция сможет проверить все, что они скажут, у Джаго Тэмлина. Наконец Тремлетт ответил:
— Он время от времени выезжал туда, но не очень часто. Не могу припомнить, когда он это делал в последний раз.
Дэлглиш вдруг почувствовал какую-то перемену, трудно уловимую, но несомненную, в направлении задаваемых вопросов и в тоне ответов. Он сменил тему:
— А ваш отец говорил вам что-нибудь о своем завещании? Например, есть ли какие-то организации, которым может быть выгодна его смерть?
Он увидел, что с этим вопросом им было легче справиться. Ответила Миранда:
— Я его единственный ребенок и, естественно, главная наследница. Он сказал мне об этом несколько лет назад. Он мог оставить что-то Деннису — в знак благодарности за его службу в последние двенадцать лет, кажется, он даже упоминал об этом. А еще он говорил, что оставляет два миллиона фунтов фонду острова. Кум: частично они должны будут использовать эти деньги на строительство еще одного коттеджа, которому присвоят его имя. Не знаю, изменил он свое завещание в последнее время или нет. Если и изменил, то мне он об этом не сказал. Я знаю, что его все больше огорчал отказ фонда предоставить коттедж «Атлантик» в его распоряжение. Полагаю, фонд действовал по совету мистера Мэйкрофта. Здесь никто ни малейшего представления не имеет, что этот коттедж значил для папы. Ему всегда было очень важно, где он работает, и этот наш дом на самом деле совсем неудобное место. Я признаю, что здесь имеются две спальни, в то время как в большинстве других коттеджей этого нет, но папа никогда не чувствовал себя здесь как дома. Мистер Мэйкрофт и Эмили Холкум, как представляется, никогда не понимали, что мой отец — один из величайших писателей Англии и что существуют вещи, которые необходимы ему для успешной работы — соответствующий дом, соответствующий вид, достаточно места и настоящая уединенность. Ему нужен был коттедж «Атлантик», и они очень легко могли бы это устроить. Если он исключил фонд из своего завещания, я буду только рада.
— В какое точно время вы сообщили вашему отцу новость о помолвке? — спросила Кейт.
— Вчера, примерно в пять часов вечера, может быть, чуть позже. Мы с Деннисом выходили на прогулку по гребню скалы, и я вернулась домой одна. Папа был дома, читал; я приготовила ему чай и тогда же все ему рассказала. Он был очень добр со мной, хотя не так уж много сказал в ответ, только что рад за нас и что он видел — все идет к этому. Потом сказал, что пообедает в Кум-Хаусе и чтобы я позвонила миссис Бербридж и дала ей знать, что за обедом будет еще один человек. Он сказал, там будет гость, с которым он хочет специально встретиться. Наверное, он имел в виду доктора Шпайделя или доктора Йелланда, ведь, кроме них, других гостей на острове сейчас нет.
— А он не говорил вам, зачем ему это было нужно?
— Нет, не говорил. Он сказал, что пойдет к себе — отдохнуть до того времени, когда надо будет одеваться к обеду. Я больше его не видела, пока он не сошел вниз чуть раньше половины восьмого, чтобы отправиться в Кум-Хаус. Он сказал только, что вернется не поздно.
Дэлглиш обратился к Тремлетту:
— А когда вы видели его в последний раз?
— Незадолго до часу дня. Я, как обычно, уходил к себе — у меня квартира в конюшенном корпусе, — было как раз время ленча. Он сказал, что я не буду ему нужен во второй половине дня: так всегда бывало по пятницам. Тогда-то я и решил пойти на прогулку. Я сказал Миранде, куда пойду, и понял, что она выйдет встретиться со мной, чтобы мы могли обсудить наши планы. Потом она согласилась, что ей надо поговорить с отцом, а я пошел к себе, в конюшенный корпус. Я вернулся сюда в восемь часов, ожидая, что он будет дома и мы пообедаем все вместе, но Миранда сказала, что он ушел в Большой дом. Больше я его не видел.
На этот раз он говорил быстро и легко находил нужные слова. Может быть, его речь отрепетирована заранее?
Кейт взглянула на Миранду и спросила:
— Должно быть, ваш отец вернулся очень поздно?
— Он вернулся позднее, чем я ожидала, но я слышала, как открылась дверь, и взглянула на часы, стоявшие на тумбочке рядом с кроватью. Было чуть позже одиннадцати. Он не зашел ко мне пожелать спокойной ночи. Обычно он заходит, но не всегда. Думаю, он не хотел меня беспокоить. Сегодня я видела в окно, как он уходил в двадцать минут восьмого. Я как раз в это время только вышла из душа и одевалась. Спустившись вниз, я увидела, что он приготовил себе чай и съел банан. Я подумала, что он вышел на раннюю прогулку и скоро вернется, чтобы, как обычно, съесть приготовленный мной горячий завтрак.
Она ни разу не упомянула о груде обгорелых бумаг, оставшихся в камине. Дэлглиша несколько удивило, что их не убрали оттуда, однако вполне вероятно, что Миранда Оливер и Тремлетт понимали, что это было бы бессмысленно, ведь Мэйкрофт и Стейвли наверняка должны были уже сообщить о том, что видели в доме.
— Были сожжены какие-то бумаги, — сказал Дэлглиш. — Вы можете рассказать мне об этом?
Тремлетт проглотил ком в горле. Он умоляюще посмотрел на Миранду, но та была вполне готова к ответу:
— Это были гранки последней книги моего отца. Он работал над ними, внося очень существенные изменения. Мой отец никогда не сделал бы такого. Вероятно, кто-то ночью забрался к нам в дом.
— Разве дверь не была заперта?
— Нет. Она очень редко бывает заперта — на острове в этом нет необходимости. Когда вчера он вернулся поздно вечером, то он должен был бы ее запереть просто по привычке, но, наверное, забыл или, если и не забыл, не дал себе труда это сделать. Дверь не была заперта, когда я встала сегодня утром, да этого и не нужно было. Папа всегда оставлял ее незапертой, когда уходил.
— Но ведь он наверняка заметил, что уничтожены гранки. Это должно было его ужаснуть. Разве не естественнее было бы разбудить вас и спросить, как это случилось?
— Возможно. Но он этого не сделал.
— Вы не находите, что это выглядит довольно странно?
Теперь на Дэлглиша был устремлен откровенно враждебный взгляд.
— Все, что произошло со вчерашнего дня, выглядит странно. Странно, что мой отец умер. Он мог ничего не заметить, а если заметил, мог не захотеть меня беспокоить.
Дэлглиш обратился к Деннису Тремлетту:
— Насколько важна эта потеря? Если это верстка, то в доме должен быть второй экземпляр, а в издательстве еще несколько?
К Тремлетту вернулся голос:
— Эта верстка была очень важна. Сам он никогда бы ее не сжег. Он всегда настаивал на том, чтобы ему присылали верстку, потому что предпочитал править текст на этой стадии работы, а не в рукописи. Это, конечно, сильно затрудняло работу издательства, а ему обходилось достаточно дорого, но он никогда ничего не переделывал, пока не получал верстку. И он вносил очень много правки. Именно так он любил работать. Иногда он даже вносил изменения между переизданиями. Он никогда не мог до конца поверить, что роман совершенен. И он отказывался от издательского редактора. Мы работали над исправлениями вместе. Он вносил свои исправления карандашом, а я вписывал их чернилами в мой экземпляр гранок. Мой экземпляр тоже пропал, так же как и его.
— А где они хранились?
— В верхнем ящике его письменного стола. Он их не запирал. Ему и в голову не могло прийти, что это необходимо.
Дэлглиш хотел поговорить с Тремлеттом наедине, но понимал, что это будет нелегко сделать. Он обратился к Миранде:
— Кажется, мне придется передумать насчет чая или кофе. Может быть, чашечку кофе, если это вас не очень затруднит?
Если его просьба и была ей неприятна, она сумела скрыть раздражение и, не произнеся ни слова, вышла из гостиной. Дэлглиш с облегчением увидел, что Миранда закрыла за собой дверь. Правильно ли он сделал, что выбрал кофе? Если Оливер был придирчив, ей скорее всего придется молоть зерна, а это займет некоторое время, но, если Миранда не намерена особенно себя утруждать, он может рассчитывать всего на несколько минут ее отсутствия.
Без всяких предисловий он спросил Тремлетта:
— Каково было работать с мистером Оливером?
Тремлетт поднял на него глаза. Казалось, что сейчас он просто горит желанием говорить.
— С ним было нелегко, на почему должно быть обязательно легко? Я хочу сказать, он не сделал меня поверенным своих тайн, он порой раздражался, но я не придавал этому значения. Я проработал у него двенадцать лет, и эти годы были самыми лучшими годами моей жизни. Я всем ему обязан. Я был нештатным литредактором, когда он меня нанял, и работал главным образом для его издательства. Я часто болел, так что мне было трудно найти себе постоянное место. Он видел, что я работаю добросовестно, так что, когда я отредактировал одну из его книг, он взял меня на постоянную работу. Он заплатил за меня, чтобы я пошел на компьютерные курсы. Работать для него, находиться рядом с ним изо дня в день было настоящей привилегией. У Элиота я прочел слова, которые, как мне кажется, абсолютно к нему подходят: «И ты по-прежнему пребываешь в невыносимой схватке со словами и смыслами». О нем говорили, что он современный Генри Джеймс, но на самом деле это не так. В его книгах встречались такие же длинные, сложные предложения, но мне всегда казалось, что у Джеймса они затмевают истину. А у Натана Оливера они ее высвечивали. Мне никогда не забыть, чему я у него научился. Не могу представить себе, как без него жить.
Он был готов разрыдаться. Дэлглиш мягко спросил:
— Вы во многом ему помогали? Я имею в виду, обсуждал ли он с вами когда-нибудь развитие сюжета, то, что он пытается сделать?
— Ему не нужна была моя помощь. Ведь он был гений. Но иногда он и вправду спрашивал — например, о каком-то действии: «Вы этому верите? Как вам кажется, это обоснованно?» И я ему говорил. Мне думается, он не очень любил выстраивать сюжет.
Оливеру повезло: он нашел себе в помощники восторженного поклонника, по-настоящему влюбленного в литературу и обладающего литературным вкусом, равным его собственному, — человека, по всей вероятности, готового пожертвовать своим, менее значительным, талантом ради служения гению. И горе Тремлетта было явно искренним, так что видеть в нем убийцу Оливера было бы трудно. Однако Дэлглишу приходилось встречать убийц с такими же актерскими способностями. Горе, даже вполне искреннее, — самое сложное из чувств, оно редко бывает однозначным. Можно горевать о смерти таланта, в то же время радуясь смерти человека. Но то, что были сожжены гранки, — совсем другое дело. Это свидетельствовало о такой ненависти к самой работе и о такой мелочности души, каких Дэлглиш в Тремлетте вовсе не видел. О чем же на самом деле горевал этот человек — о страшной гибели своего наставника или о груде обгорелой бумаги с карандашной правкой великого писателя? Дэлглиш не мог бы разделить с ним горе, но вполне разделял возмущение таким надругательством.
Тут как раз появилась из кухни Миранда. Кейт поднялась с места — помочь ей разгрузить поднос. Кофе, который разливала Миранда и которого ему вовсе не хотелось, был превосходным. После кофе, с которым Дэлглиш и Кейт покончили очень быстро, беседа естественным образом подошла к концу. Тремлетт встал из-за стола и, сильно хромая, вышел из комнаты, а Миранда проводила Дэлглиша с Кейт до двери и плотно закрыла ее за ними.
Они направились к коттеджу «Тюлень». Помолчав с минуту, Дэлглиш сказал:
— Мисс Оливер очень аккуратно оставила решение за нами, не правда ли? Твердо убеждена, что ее отец не мог совершить самоубийство, а в то же время изложила массу причин, почему он мог бы покончить счеты с жизнью. Тремлетт подавлен и испуган, а она вполне владеет собой. Легко понять, кто главенствует в этом союзе. Как вы думаете — Тремлетт лгал?
— Нет, сэр. Но я думаю, что, возможно, лгала она. То есть я имею в виду все эти разговоры о помолвке: «Папа меня любит, папа хочет, чтобы его доченька была счастлива…» Похоже это на Натана Оливера, каким мы его знаем?
— Не каким мы его знаем, Кейт. Только таким, каким, нам его описали другие.
— И вообще, вся история этой помолвки с самого начала показалась мне очень странной. Сначала меня поразило, что они не отправились поговорить с Оливером вместе, и то, почему Тремлетт так старался не попадаться Оливеру на глаза после того, как Миранда сообщила отцу эту новость. Потом мне пришло в голову, что это, по всей вероятности, не так уж странно. Возможно, Миранда хотела сообщить об этом отцу наедине, рассказать ему о своих чувствах, изложить их планы на будущее. А если бы он грубо ее оборвал, она могла бы скрыть это от Тремлетта. Она могла солгать Тремлетту, сказать, что отец обрадовался, что они решили пожениться. — Кейт на миг задумалась, потом добавила: — Впрочем, большого смысла в этом все равно не было бы. Он узнал бы правду очень скоро, сразу как пришел бы работать с Оливером сегодня утром. Папа все ему сказал бы.
— Да, уж он сказал бы, — ответил Дэлглиш, — если только Миранда не была уверена, что на следующее утро папы тут уже не будет и некому будет сказать.
8
К четырем часам дня Дэлглиш и его группа получили ключи, в том числе и ключ к боковой двери Кум-Хауса, и устроились в предоставленных им помещениях: Дэлглиш — и коттедже «Тюлень», а Кейт и Бентон — в двух соседних квартирах в конюшенном корпусе. Дэлглиш решил дать Кейт и Бентону возможность опросить Эмили Холкум, хотя бы поначалу. Как последняя представительница рода Холкумов, дольше всех других гостей прожившая на острове, она, по всей вероятности, могла рассказать ему о жителях острова гораздо больше, чем остальные, и, помимо прочего, он сам очень хотел поговорить с ней. Но с беседой можно было подождать, и это он, а не она, будет направлять ход разговора. Было очень важно, чтобы все подозреваемые осознали, что Кейт и Бентон, как члены его команды, тоже участвуют в расследовании.
Вернувшись а контору, чтобы уладить кое-какие административные вопросы, Дэлглиш был несколько удивлен тем, что Мэйкрофта вовсе не беспокоит отсутствие доктора Шпайделя; однако, по-видимому, причиной тому была привычка оставлять гостей острова в покое. Доктор Шпайдель находился на острове во время убийства: раньше или позже, но его уединение придется нарушить.
Когда Дэлглиш пришел, Мэйкрофт был в кабинете один, но почти сразу же в дверь заглянул Адриан Бонд.
— Доктор Шпайдель уже здесь, — сообщил он. — Он не гулял, а спал, когда вы позвонили, и получил ваше сообщение только после трех.
— Проведите его наверх, Адриан, будьте добры. А он уже знает про Натана Оливера?
— Не думаю. Я его встретил, когда он входил в дом с черного хода. Я ничего ему не сказал.
— Очень хорошо. Пожалуйста, попросите миссис Планкетт прислать нам чаю. Минут через десять. А где сейчас доктор Шпайдель?
— В нижнем холле. Сидит там на дубовой скамье. Он не очень-то хорошо выглядит.
— Мы сами к нему зашли бы, если бы он дал нам знать. Почему он не вызвал автотележку? Коттедж «Буревестник» довольно далеко отсюда.
— Я у него спросил об этом. Он ответил, что подумал — прогулка пойдет ему на пользу.
— Скажите ему, я буду очень признателен, если он сможет уделить нам несколько минут. Это не займет много времени. — Мэйкрофт взглянул на Дэлглиша. — Он только в среду прибыл, и это его первый приезд на остров. Вряд ли он сможет сообщить вам что-то полезное.
Бойд исчез. Они ждали молча. Дверь открылась, и Бойд произнес, как бы официально представляя важную персону:
— Доктор Шпайдель.
Дэлглиш и Мэйкрофт встали. Взглянув на Дэлглиша, доктор Шпайдель, казалось, на миг растерялся, как бы недоумевая, знаком ли ему этот человек. А Мэйкрофт медлил, не представляя Дэлглиша. Вероятно, почувствовав, что его позиция — ведь он стоял за письменным столом — выглядит слишком официальной и даже несколько угрожающей, он жестом указал Шпайделю на одно из кресел перед пустым камином и сам сел напротив. Доктор Шпайдель и правда выглядел больным. Его красивое лицо, на котором ясно отпечатались долгие годы власти, горело и было влажным от пота, капли пота пузырьками покрывали лоб. Вероятно, он слишком тепло оделся для такой мягкой погоды. Плотные брюки, толстый шерстяной свитер с высоким горлом, шарф и кожаная куртка больше подошли бы зимнему холоду, чем теплому осеннему дню. Дэлглиш повернул свой стул к гостю, но, прежде чем сесть, дождался, чтобы его представили. Мэйкрофт сказал:
— Это коммандер Дэлглиш, офицер полиции из Скотланд-Ярда. Он здесь потому, что у нас на острове произошла трагедия. Из-за этого я и был вынужден вас побеспокоить. Мне очень жаль, но я должен сообщить вам, что умер Натан Оливер. Мы обнаружили его тело сегодня, в десять часов утра, свисающим с поручней верхней площадки маяка.
К общему смущению, доктор Шпайдель прореагировал на это сообщение, встав с кресла и пожав Дэлглишу руку. Вопреки горящему лицу его ладонь оказалась неожиданно холодной и влажной. Снова опустившись в кресло и медленно разматывая шарф, он, по-видимому, обдумывал наиболее подходящий ответ. Наконец он произнес с почти незаметным немецким акцентом:
— Это трагедия для его семьи, для его друзей и для литературы. Его высоко ценили в Германии, особенно романы его зрелого периода. Вы хотите сказать, что его смерть — самоубийство?
Мэйкрофт взглянул на Дэлглиша и промолчал, давая ответить ему.
— По всей видимости, это так, хотя есть кое-какие противоречащие этому детали. Вполне очевидно, что их необходимо прояснить, и, если возможно, до того, как новость распространится по всей стране.
Тут вмешался Мэйкрофт:
— Речь идет не о том, чтобы скрыть происшедшее. Такая смерть, несомненно, вызовет международный интерес. И опечалит весь мир. Фонд надеется, что, если все факты станут известны достаточно быстро, жизнь нашего острова будет нарушена на не слишком длительное время. — Он замолк, и Дэлглишу показалось, что он на миг пожалел о сказанном. — Разумеется, эта трагедия нарушит гораздо больше, чем мирное существование острова Кум, тем не менее в общих интересах, включая и семью мистера Оливера, чтобы все факты стали полностью известны как можно скорее и чтобы можно было предотвратить слухи и досужие разговоры.
— Я задаю всем живущим здесь один и тот же вопрос, — сказал Дэлглиш. — Видели ли они мистера Оливера вчера вечером после обеда или — что еще важнее — сегодня рано утром. Нам очень помогло бы, если бы мы могли узнать о состоянии его психики в часы, предшествовавшие смерти, и, если это возможно, когда именно эта смерть произошла.
Ответ Шпайделя остановил приступ резкого кашля. Потом он некоторое время пристально разглядывал свои стиснутые руки, лежавшие на коленях, и несколько секунд как будто обдумывал ответ. Молчание тянулось непомерно долго. Дэлглиш подумал, что оно вряд ли могло объясняться печалью из-за гибели человека, на личное знакомство с которым Шпайдель вовсе не претендовал. Его первой реакцией на сообщение о смерти Оливера были вполне банальные соболезнования, высказанные без всяких эмоций. И вряд ли можно было предположить, что единственный вопрос Дэлглиша требовал длительного обдумывания. Но может быть, этот человек серьезно болен? Его кашель явно был очень болезненным. Доктор Шпайдель снова закашлялся, прижав к губам платок, на этот раз кашель оказался более продолжительным. Возможно, молчание доктора Шпайделя объяснялось попыткой удержаться от кашля. Наконец он поднял голову и сказал:
— Пожалуйста, извините меня. Кашель этот довольно мучительный. Я почувствовал себя неважно уже на борту, когда плыл сюда, однако не настолько, чтобы отменить поездку. Ничего особенного. Это просто недомогание, которое отдых и свежий воздух не могут не вылечить. Мне было бы очень жаль причинить всем здесь беспокойство, привезя на остров грипп.
— Может быть, вам лучше побеседовать со мной позже? — предложил Дэлглиш.
— Нет-нет. Очень важно говорить сейчас. Думаю, я могу помочь вам насчет времени смерти. Что касается состояния его психики, об этом я не имею понятия. Натан Оливер не был знаком мне лично, и я не могу считать, что понимаю его как человека, если исключить то, в какой мере я понимаю его как писателя. Что же касается времени смерти, то здесь я могу быть полезен. Я договорился встретиться с ним на маяке сегодня, в восемь часов утра. Ночь я провел беспокойно, меня лихорадило, и я вышел чуть позже, чем собирался. Было шесть минут девятого, когда я подошел к маяку. Я не смог получить туда доступ. Дверь была заперта.
— А как вы добрались до маяка, доктор Шпайдель? Вы поехали на автотележке?
— Нет, я шел пешком. После того как я миновал ближний ко мне коттедж — кажется, он зовется «Атлантик», — я спустился вниз и шел по тропе вдоль нижней скалы, пока она не стала непроходимой, примерно в двадцати метрах от маяка. Я надеялся, что меня никто не заметит.
— А сами вы видели кого-нибудь?
— Никого, ни по дороге туда, ни на обратном пути.
Воцарилось молчание. Без всяких напоминаний с их стороны Шпайдель продолжал:
— Когда я подошел к двери маяка, я посмотрел на часы. Несмотря на то что я опоздал на шесть минут, я ожидал, что мистер Оливер меня подождет либо перед дверью, либо в самой башне. Однако, как я уже сказал, дверь была заперта.
Мэйкрофт поглядел на Дэлглиша.
— Должно быть, она была заперта на засов изнутри, — сказал он. — Как я уже объяснил мистеру Дэлглишу, ключ к двери маяка существовал, но уже несколько лет никто не знает, куда он девался.
— А вы не слышали, как задвинули засов? — спросил Дэлглиш.
— Я ничего не слышал. Я стал стучать в дверь как можно громче, но ответа не последовало.
— Вы не обошли вокруг маяка?
— Мне это в голову не пришло. В этом наверняка не было бы никакого смысла. Первое, о чем я подумал, — что мистер Оливер прибыл вовремя и, обнаружив, что дверь заперта, пошел за ключом. Другими возможностями могло быть, во-первых, что он просто не пожелал со мной встретиться, а во-вторых — что он не получил моего сообщения.
— А как вы передали ему свое предложение о встрече? — спросил Дэлглиш.
— Если бы я достаточно хорошо себя чувствовал, чтобы присутствовать на обеде, я сам поговорил бы с мистером Оливером. Мне сообщили, что он будет на обеде. Вместо этого я написал ему записку. Когда молодая женщина привезла мне заказанный суп и виски, я отдал ей записку и попросил ее доставить. Она села за руль автотележки, а так как я стоял у двери, я мог видеть, как она положила записку в кожаную сумку с надписью «Почта», укрепленную рядом с приборной доской. Она сказала, что передаст записку мистеру Оливеру лично в Перегрин-коттедже.
Дэлглиш не сказал доктору Шпайделю, что никакой записки на теле Оливера не нашли. Он только спросил:
— А вы написали в записке, что просите сохранить в тайне договоренность об этой встрече?
Шпайделю удалось изобразить ироническую улыбку, тотчас же прерванную новым приступом кашля, на этот раз менее продолжительным. Он сказал:
— Я не стал добавлять «сожгите эту записку или проглотите ее по прочтении». Я не прибегал к драматическим ухищрениям мальчишек школьного возраста. Я просто написал, что хочу обсудить с ним проблему личного характера, важную для нас обоих.
— Вы можете вспомнить, какие точно слова вы написали? — спросил Дэлглиш.
— Разумеется. Я написал записку вчера, перед тем как молодая женщина — Милли, правильно? — явилась с провизией, которую я заказал. Это меньше чем двадцать четыре часа назад. Я использовал лист простой белой бумаги, надписав сверху свое имя и номер телефона моего коттеджа, а также указал время и дату. Я написал, что сожалею о том, что приходится нарушить его уединение, но что есть дело, представляющее большую важность для меня, а также интерес для него, и я хотел бы обсудить это дело с ним наедине. Не сможет ли он оказать мне любезность и встретиться со мной на маяке завтра утром, в восемь часов? Если это покажется ему неудобным, я был бы признателен, если бы он позвонил мне в коттедж «Буревестник», чтобы мы могли договориться о другом времени.
— Вы указали время, написав «восемь часов» словами или цифрами?
— Словами. Когда я обнаружил, что маяк заперт, мне пришло в голову, что молодая женщина могла забыть передать записку, но меня это не особенно тревожило. Мистер Оливер и я — мы оба здесь, на острове. Он вряд ли смог бы избежать встречи со мной.
Последняя фраза, произнесенная довольно небрежно, все же прозвучала неожиданно и, как показалось Дэлглишу, довольно многозначительно. Все молчали. Дэлглиш спросил:
— Конверт был запечатан?
— Нет, он не был запечатан, но клапан был заправлен внутрь. Обычно я не запечатываю конверт, если послание должно быть передано из рук в руки. А у вас разве это не в обычае? Конечно, записку могли прочитать, но мне и в голову не приходило, что кто-то может это сделать. Конфиденциальным было дело, которое мне надо было обсудить, а вовсе не тот факт, что мы собираемся встретиться.
— А что потом? — Дэлглиш задавал вопросы таким мягким тоном, словно расспрашивал легкоранимого ребенка.
— Потом я решил посмотреть, может быть, мистер Оливер дома. Когда я прибыл на остров, я узнал у экономки, где он остановился. Я пошел к его коттеджу, но потом передумал. Я не очень хорошо себя чувствовал и решил, что, вероятно, правильнее будет отложить встречу, которая могла оказаться очень неприятной, до тех пор, пока не почувствую себя лучше. Срочности ведь никакой не было. Как я уже сказал, он вряд ли мог избежать встречи. Однако я решил вернуться к себе в коттедж по той дороге, что идет мимо маяка, и проверить еще раз. На этот раз дверь была приотворена. Я толкнул ее, она открылась, и я поднялся на первые два пролета, окликая Оливера. Ответа не было.
— Вы не поднимались на верхнюю площадку маяка?
— В этом не было особого смысла, а я устал. Меня стал беспокоить кашель. Я понял, что прошел слишком большое расстояние.
«Так, — подумал Дэлглиш. — Теперь — главный вопрос». Он тщательно обдумывал слова, какие собирался произнести. Бесполезно спрашивать Шпайделя, не заметил ли он каких-либо изменений на первом этаже, ведь это было его первое посещение маяка. И хотя существовал риск, что его вопрос может оказаться наводящим, следовало спросить Шпайделя об этом прямо.
— Вы заметили мотки альпинистских веревок, висевшие на стене прямо против входа?
— Да, я их заметил, — сказал Шпайдель… — Под ними стоял деревянный сундук. Я заключил, что в нем хранят другое скалолазное снаряжение.
— А вы обратили внимание, сколько там висело веревок?
— Там их висело пять, — ответил Шпайдель. — На самом дальнем от двери крючке веревки не было.
— Вы в этом уверены, доктор Шпайдель?
— Абсолютно уверен. Я обычно замечаю такие детали. К тому же я немного занимался скалолазанием в юности, и мне было интересно увидеть, что здесь, на острове, есть такие возможности. После этого я закрыл дверь и пошел обратно к себе в коттедж, через лесок и кустарники: этот путь, разумеется, значительно легче, не приходится карабкаться вниз, на нижнее плато.
— Так что вы не обошли вокруг маяка?
Кашель доктора Шпайделя и явно высокая температура не лишили его сообразительности. Он ответил с некоторой резкостью:
— Если бы я это сделал, коммандер, я полагаю, что смог бы заметить висящее тело, несмотря на утренний туман. Я не обошел вокруг маяка, я не смотрел наверх, и я его не видел.
Дэлглиш спокойно задал следующий вопрос:
— Что за дело вы хотели обсудить наедине с мистером Оливером? Я сожалею, что мой вопрос может показаться вмешательством в ваши личные дела, но уверен — вы понимаете, что мне необходимо это знать.
И снова воцарилось молчание. Потом Шпайдель сказал:
— Это — чисто семейное дело. Оно никак не может иметь отношение к его смерти, коммандер, могу вас заверить в этом.
Любому другому подозреваемому — а Шпайдель, разумеется, был подозреваемым, как каждый на этом острове, — Дэлглиш непременно указал бы на неумолимые требования, предъявляемые расследованием убийства. Однако Шпайдель не нуждался в напоминаниях, Дэлглиш ждал, пока тот отирал пот со лба и, казалось, собирался с силами. Взглянув на Мэйкрофта, Дэлглиш сказал:
— Если вы чувствуете, что вам трудно продолжать разговор, мы можем поговорить позже. Впечатление такое, что у вас высокая температура. Вы ведь знаете — на острове есть врач. Пожалуй, вам стоит повидать доктора Стейвли.
Он не добавил, что особой срочности в продолжении опроса нет. Разумеется, опрос надо было закончить срочно, тем более если доктор Шпайдель мог оказаться в изоляторе медпункта. С другой стороны, помимо того, что Дэлглиш не желал волновать больного человека, продолжение разговора могло стать опасным, если Шпайдель был серьезно нездоров.
Однако в голосе Шпайделя прозвучала раздраженная нотка.
— Со мной все в порядке. Это просто кашель и небольшая температура. Я бы предпочел, чтобы мы продолжили. Но сначала — один вопрос, если позволите. Правильно ли я понимаю, что этот опрос сейчас превращается в расследование убийства?
— Такая возможность существует всегда, — ответил Дэлглиш. — Но пока я не получу заключения патологоанатома, я расследую это дело как смерть при подозрительных обстоятельствах.
— Тогда мне лучше ответить на ваш вопрос. Можно мне выпить воды?
Мэйкрофт двинулся было к графину с водой, стоявшему на боковом столике, когда раздался стук в дверь и, не дожидаясь ответа, в кабинет вошла миссис Планкетт, катившая небольшой столик на колесах. На нем стояли три чашки, чайник, молочник и сахарница.
— Спасибо, — сказал Мэйкрофт. — Думаю, нам понадобится еще свежая вода. И как можно холоднее, пожалуйста.
Пока они ждали воду, Мэйкрофт разливал чай. Шпайдель отрицательно покачал головой. Дэлглиш последовал его примеру. Ждать пришлось недолго. Миссис Планкетт вернулась с кувшином и стаканом.
— Вода очень холодная, — сказала она. — Налить вам?
Доктор Шпайдель поднялся с кресла, и она протянула ему стакан. Они коротко кивнули друг другу, затем она поставила кувшин на столик и сказала:
— Вы не слишком хорошо выглядите, доктор. Я думаю, сейчас самым лучшим местом для вас была бы постель.
Доктор Шпайдель снова опустился в кресло, жадно выпил воду и сказал:
— Так уже лучше. Мой рассказ не займет много времени. — Он подождал, пока миссис Планкетт выйдет из кабинета, потом поставил стакан и продолжал: — Как я уже упоминая, это семейная проблема такого характера, что я надеялся сохранить все это в тайне. Мой отец погиб на этом острове при обстоятельствах, которые моя семья никогда до конца так и не выяснила. Причина в том, что брак моих родителей начал разваливаться еще до моего рождения. Моя мать была родом из знатной прусской фамилии, и ее брак с моим отцом считался мезальянсом. Во время войны отец служил в оккупационных войсках, расквартированных на острове Гернси — одном из Нормандских островов. Это само по себе не вызывало чувства гордости у родителей моей матери: они предпочли бы для своего зятя более знаменитый полк, более значительную роль. По слухам, мой отец вместе с двумя товарищами-офицерами отправился сюда на экскурсию, как только стало известно, что жители острова Кум эвакуированы. Мне не было известно, почему это случилось и совершили ли они экскурсию сюда с разрешения своего начальства. Я подозревал, что такого разрешения не было. Никто из троих не вернулся. После расследования, в ходе которого обнаружилась эта эскапада, было сделано заключение, что они без вести пропали в море. Семейство благодарило судьбу, что с этим браком покончено без бесчестья и без развода, который они считали недопустимым, но в результате весьма удобной гибели на военной службе, пусть даже и без громкой славы, традиционной для этой семьи.
Мне очень мало рассказывали о моем отце, когда я был ребенком, и я уже тогда понимал — это часто случается с детьми, — что вопросы о нем не поощряются. После смерти моей первой жены я снова женился, и теперь моему сыну двенадцать лет. Он задает мне вопросы о своем деде и, как мне представляется, ему очень неприятно, что подробности жизни деда не зафиксированы, что о них даже не говорят, будто они почему-то позорны. Я обещал ему выяснить, что на самом деле произошло. Официальные источники мне мало помогли. В документах говорится, что трое молодых людей отправились в самовольное увольнение, взяв тридцатифутовую яхту, снабженную мотором. Они так и не вернулись и считались пропавшими без вести, предположительно утонувшими. Мне больше повезло, когда удалось отыскать офицера, служившего вместе с моим отцом. Отец поделился с ним своим планом, взяв с него обещание сохранить тайну. Офицер сказал, что отец с товарищами намеревались поднять германский флаг на небольшом острове близ Корнуоллского побережья, по-видимому, просто для того, чтобы доказать, что это возможно сделать. Кум оказался единственным подходящим островом и первым пунктом моих розысков. В прошлом году я уже приезжал в Корнуолл, но не на Кум. Я познакомился с рыбаком-пенсионером, ему было значительно за восемьдесят, который смог дать мне кое-какую информацию, хотя это было нелегко. Люди здесь весьма подозрительны, словно мы еще находимся в состоянии войны. При вашей британской одержимости нашей недавней историей, особенно эпохой Гитлера, мне порой кажется, что так оно и есть. — В его голосе звучала горечь.
— Вам вряд ли удалось бы многое узнать о Куме от местных жителей, — заметил Мэйкрофт. — У этого острова долгая и несчастливая история. Существует фольклорная память о его прошлом, и то, что он находится в частном владении и сюда не допускают туристов, ничуть не улучшает ситуацию.
— Я узнал достаточно, чтобы стоило приехать сюда, — возразил Шпайдель. — В частности, что здесь родился Натан Оливер и что он наезжает сюда каждый квартал. Он признался в этом в апреле 2003 года в одной из своих статей. Газеты много тогда шумели про его мальчишеские годы в Корнуолле.
— Но ведь он был совсем ребенком, когда началась война, — сказал Мэйкрофт. — Как он мог бы вам помочь?
— В 1940-м ему было четыре года. Он мог бы запомнить. А если не запомнил, его отец мог что-нибудь ему рассказать про то, что делалось на острове во время эвакуации. Мой осведомитель сказал мне, что Оливер покидал остров почти последним.
— А почему вы выбрали местом встречи маяк? — спросил Дэлглиш. — Ведь здесь, на острове, уединенное место можно найти практически где угодно. Почему не у вас в коттедже?
В этот момент он почувствовал, что что-то изменилось, едва заметно, но несомненно. Вопрос был Шпайделю неприятен.
— Я всегда испытывал большой интерес к маякам. Это у меня что-то вроде хобби. Я полагал, мистер Оливер сможет показать мне маяк.
«Почему же не Мэйкрофт? Или Джаго?» — подумал Дэлглиш. И сказал:
— Значит, вам известна его история? Что он копия более старого и более знаменитого маяка, созданного тем же строителем, Джоном Уилксом, который построил Эддистон?
— Да, я это знаю.
Голос Шпайделя вдруг стал совсем слабым, капли влаги у него на лбу слились, и пот потек по лицу струйками так сильно, что казалось — его воспаленное лицо тает.
— Вы нам очень помогли, — сказал Дэлглиш, — особенно в уточнении времени смерти. Если возможно, не могли бы вы помочь нам совершенно четко определить время всех ваших действий? Вы подошли к маяку — когда?
— Как я уже сказал, я немного опоздал. Взглянул на часы. Было шесть минут девятого.
— И дверь была заперта на засов?
— По всей вероятности, так. Я не мог войти, и моего стука никто не услышал.
— А потом вы вернулись к маяку — когда?
— Примерно через двадцать минут. Это должно было занять примерно такое время, но на часы я не посмотрел.
— Значит, примерно в восемь тридцать дверь была открыта?
— Приоткрыта, да.
— А в течение всего этого времени вы кого-нибудь видели — у маяка или пока шли?
— Я никого не видел. — Он прижал ладонь ко лбу и закрыл глаза.
— Благодарю вас, — сказал Дэлглиш. — Это пока все.
— Я думаю, — сказал Мэйкрофт, — разумнее всего попросить доктора Стейвли посмотреть вас. Изолятор в медпункте был бы сейчас удобнее для вас, чем коттедж «Буревестник».
Как бы желая наотрез отказаться от этого предложения, Шпайдель поднялся на ноги. Он пошатнулся, и Дэлглиш, бросившись к нему, успел его поддержать и помог ему снова сесть в кресло.
Шпайдель проговорил:
— Со мной все в порядке. Это просто кашель и небольшая температура. Я легко поддаюсь легочным инфекциям. Я предпочел бы вернуться к себе в коттедж. Если можно воспользоваться автотележкой, может быть, коммандер Дэлглиш согласится меня туда отвезти?
Просьба была совершенно неожиданной. Дэлглиш заметил, что она удивила Мэйкрофта. Да и сам он тоже был удивлен, но ответил:
— С удовольствием. — Посмотрев на Мэйкрофта, он спросил: — Автотележка у подъезда?
— У черного хода. Вы способны идти, доктор Шпайдель?
— Абсолютно способен, благодарю вас.
И в самом деле, казалось, он снова обрел силы, и они с Дэлглишем спустились на лифте вместе. В тесном пространстве лифта дыхание Шпайделя было несвежим и горячим. Автотележка стояла на заднем дворе, и они поехали к коттеджу, скачала по неровной дороге, а затем, мягко потряхиваясь на ухабах, по равнине через кустарник. У Дэлглиша оставались еще вопросы, которые ему хотелось задать, но интуиция подсказывала ему, что момент совершенно неподходящий.
В коттедже он помог Шпайделю пройти в гостиную и поддерживал его, когда тот, чуть ли не падая, садился в кресло. Потом спросил:
— Вы уверены, что с вами все в порядке?
— Вполне, благодарю вас. Спасибо за помощь, коммандер. Есть два вопроса, которые мне надо вам задать. Первый — такой. Что, Натан Оливер оставил записку?
— Никакой записки мы не нашли. А второй вопрос?
— Вы верите, что его смерть — это убийство?
— Да, — ответил Дэлглиш. — Верю.
— Спасибо, — сказал Шпайдель. — Это все, что я хотел знать.
Он встал. Дэлглиш хотел помочь ему подняться по лестнице, но Шпайдель ухватился за перила, отказавшись от его предложения.
— Я сам справлюсь, спасибо, — проговорил он. — Ничего особенного. Крепкий ночной сон все вылечит.
Читать бесплатно другие книги:
