Ненависть Остапенко Юлия

Диз снова вздохнула, всхлипнула, закрыла глаза, чтобы не видеть этой теплой, безжалостной улыбки.

«Ты ведь тоже это почувствовала... правда? Когда он протянул мне руку... В нем совсем нет страха... нет ярости, нет злости. Он просто отказался от всего этого. Он... сумел. Господи, как бы и я хотела суметь. Но я ведь не могу. Я не могу».

– Он же не виноват,– одними губами сказала она.– Он ни в чем не виноват. И никогда не был. Я не его... не его ненавидела.

– Ох, Диз,– тихо засмеялась девочка.– Разве ты все еще не поняла? Когда ненавидишь – не имеет никакого значения кого.

Слезы снова потекли из ее глаз. Она просто не могла их сдержать. И, наверное, уже не хотела. Диз даль Кэлеби плакала, вынимая из ножен стилет, плакала, перехватывая косу у основания, а потом перестала плакать.

Больше просто не могла.

Коротко выдохнув, Диз полоснула кинжалом у самой головы, срезав косу под корень.

Она открыла рот, задохнулась от крика, но так и не закричала. Рухнула на колени, руками в снег, пока ее разум взвивался в почерневшее небо в сумасшедшем прыжке дикой боли. Потом, вечность спустя, подняла голову, открыла глаза.

Кроваво-красная коса лежала на белом снегу, словно мертвая змея.

Диз с трудом подняла руку, потрогала рассыпавшиеся волосы, короткие, жесткие. Оперлась о колено, встала, не отрывая глаза от истекающей кровью косы (или это просто ее волосы такие рыжие? Странно, никогда она не знала, что они такие рыжие...). И вдруг поняла, что все-таки заплатила Серому Оракулу.

Самым дорогим, что у нее есть.

– Все... все,– прошептала девочка в синем и прислонилась к стене. Кажется, у нее тоже ослабли ноги.

Диз с трудом оторвала взгляд от косы и посмотрела на нее. Девочка взглянула ей в глаза. Улыбнулась – слабо, вымученно, с тихим, усталым облегчением.

И медленно стянула с головы покрывало.

Диз знала, что увидит под ним. Никогда, ни разу за все одиннадцать лет девочка в синей тунике не показывалась ей с непокрытой головой, но Диз всегда знала, что под плотной белой тканью – огненно-рыжая коса длиной до колен.

Думала, что знает.

Под покрывалом не было косы – не было волос. Девочка в синей тунике стояла, устало и измученно улыбаясь, и Диз смотрела на нее, не в силах отвести взгляд от гладкого, белого, совершенно лысого черепа, лоснящегося на свету. Девочка какое-то время выдерживала этот тяжкий взгляд, потом шагнула вперед и протянула к Диз маленькие сухие ладони.

– Люби меня, ладно? – прошептала она.

Исчезни, думала Диз, ну исчезни же. Ты всегда исчезаешь, исчезни сейчас, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...

Хватит обманывать себя, Диз. Хватит. Сегодня день откровений. Никогда она не исчезала. Никогда. Она всегда была здесь

Ну же, Диз, шептала девочка по имени ненависть – теперь уже в ней. Почему ты так печальна? Ты должна веселиться. Ведь сегодня твоя брачная ночь. Сегодня ты станешь женой. Законной. Наконец – законной. Сегодня твою честь не станут красть. Ты отдашь ее сама. Свою воинскую честь. Это ведь почти как девичью. Только еще больнее.

И тогда ты отрежешь косу. Перехватишь ее у основания, отведешь правую руку в сторону, коснешься лезвием волос. Р-раз! Один короткий сильный рывок. И все.

И ты – жена.

Только кровь, пролившаяся на белую простыню, будет принадлежать не тебе.

А впрочем... я забыла совсем... Ты ведь уже это сделала. Уже, Диз. Значит, поздно поворачивать назад.

Но зато по закону. Теперь – по закону. И пусть не по брачной клятве, а по обету воина – не все ли равно. Честь – она одна. Только проявления у нее разные. И сегодня твоя честь будет восстановлена.

Переиграй это, переиграй. Пусть не так, как в жизни. Пусть не так, как было. Но ты сможешь установить свои правила, если осмелишься. Свои правила старой игры. Хватит, это больше не мечты – теперь ты в самом деле можешь это осуществить. Осмелься. Ну осмелься же, Диз.

Ведь ты так долго к этому шла.

Был вечер, тягучий и холодный. Еще только начинало темнеть, но тени уже скрылись в надвигающейся пелене ночи.

Была река, спокойная, ленивая, похожая на ледяную лаву. Она неторопливо текла под тонким слоем льда, покрытого хрустящей коркой снега, синеватого в дымке сумерек.

Был мост над рекой, прочный, каменный, выложенный грубой добротной кладкой. По нему редко ходили – только друиды, направлявшиеся в складские помещения общины. А много лет назад на этом мосту побывал заезжий поэт, думавший, что может стать кем-то другим. Он не смог. И все, что осталось ему от этого мира, лишь приподнявшего над его душой страшную и добрую завесу,– родившаяся в его воображении песня. Об этом мосте. О мосте через снег. Тогда тоже стояла зима.

И были они. Он и она: двое, неразрывно связанные тем, во что они превратили друг друга, сами не желая того и не ведая. Диз шла с востока, и навстречу ей мчалась ее ненависть. Дэмьен шел с запада, и навстречу ему медленно плыла, едва касаясь земли, Богиня вейнтгеймских друидов.

Они встретились над снегом, над льдом, над холодной водой, лениво, но неумолимо гнавшей воды из ниоткуда в никуда – так, как это было тысячу лет назад и как будет еще через тысячу лет. Диз посмотрела в глаза своей ненависти, Дэмьен посмотрел в глаза своей Богини.

Где-то бесконечно далеко Серый Оракул отвернулся лицом к стене и онемел.

Диз положила ладонь на рукоять меча.

– Я хочу стать твоей,– медленно проговорила она.– Твоей. По закону.

Лед под ними был белым.

Как простыня.

Дэмьен посмотрел на небо, покрытое низкими, тучными облаками, готовыми вот-вот взорваться снегом.

– Не надо, Диз,– одними губами сказал он.– Я хочу жить. И ты хочешь. Мы оба хотим. Я знаю, мы оба сможем. Не вынуждай меня. Пожалуйста.

Она сглотнула комок в горле, закрыла глаза. Быстрые горячие ручейки побежали по ее щекам. Диз вздохнула.

Сжала крепче меч.

И медленно покачала головой.

Час спустя пошел снег. Он падал быстро, беззвучно, крупными тихими хлопьями, и через минуту от пятен крови на Вейнтгеймском мосту не осталось и следа.