Обреченный мир Рейнольдс Аластер

Кильон помогал Рикассо устраиваться – это поручили ему, ведь почти все остальные усиленно готовились к полету на большой высоте, – и спросил:

– Вы впрямь удивлены?

– Разумеется, дружище!

– Но ведь вы, скажем так, подозревали, что нам здесь что-то встретится?

Прежде чем ответить, Рикассо задумался. Кильон представлял, как он размышляет, что ему выгоднее, скрытность или откровенность.

– «Подозревал» – это сильно сказано. А вот мои исследования вполне могли привести к любопытным выводам и подсказать, что перелет Напасти не просто короткий путь. Да, именно так и было, я не отрицаю. Дело тут даже не в слухах. Вернее, не в полноценных слухах, а в мелочах, в фантазиях, которые образованный человек отметет без колебаний.

– Не поделитесь со мной?

– Попалась карта, точнее, клочок карты, на котором я заметил нечто. Нечто странное, удивительное. С виду – второй Клинок, но в такое решительно не верилось, так ведь?

– Ну, теперь у нас другое мнение. У вас уже есть какие-то догадки?

– Была одна, – с несчастным видом признался Рикассо. – Клинок, наш Клинок, расположен у самого экватора. Долгое время я считал Клинок мостиком между землей и небесами. Существуют доклады… Научно обоснованные рассуждения о строительстве космического фуникулера, который увезет людей и грузы за пределы атмосферы. Я кропотливо собирал такие статьи, отсеивал дельные от пустых, здравые от бестолковых. И хоть не утверждаю, что понял каждый нюанс математического обоснования, суть очевидна. На поверхности Земли такие фуникулеры не строят. Их подвешивают в вакууме так, чтобы их вес гасил внешние силы, которые действуют на них при вращении вокруг Земли. Для практического использования фуникулер должен висеть над определенной точкой земной поверхности, вблизи экватора, если не прямо над ним.

– Я видел карты, – отозвался Кильон. – До экватора еще градусов тридцать-сорок.

– Но тут стоит нечто очень похожее на Клинок, только усеченное.

– Иными словами, Клинок не может быть тем фуникулером. – Кильон старался выражаться не слишком категорично, зная, как гордится Рикассо своими научными знаниями.

Однако Рикассо не обиделся.

– Твоя правда, не может. Чем бы ни был Клинок сейчас или прежде, космическим фуникулером он не служил никогда. Если только планета не наклонилась относительно своей оси. То есть если я ошибся в этом, то мог и с остальным ошибиться.

«Репейница» набирала высоту. Из всех ройских кораблей она лучше всех подходила для полетов на большой высоте, хотя даже ее рабочий потолок на пару лиг не доставал до обломанной верхушки Клинка-2. Рикассо, конечно же, это знал, как и то, что «Репейница» везет управляемый шар-наблюдатель, способный летать в разреженном пространстве. Шары запускали редко: они безмоторные и как разведсредства на быстро летящем корабле не используются. Впрочем, их держали на каждом крупном судне, ведь именно шары применялись для дальней разведки. Кильон быстро понял, что непопулярны они из-за презрения ройщиков ко всем устройствам без мотора и жесткой конструкции. Даже аэростаты ройщики считали ниже своего достоинства.

Сдутый шар с герметичной пассажирской капсулой, готовый к немедленному запуску, везли в отсеке под главной турелью на оболочке «Репейницы». Корабль практически замер – шар надули, наполнив подогретым огнесоковыми горелками воздухом. Процедуру явно отработали, и даже неукомплектованный экипаж справился без проблем. Кильон согласился полететь с Рикассо в капсуле и теперь наблюдал за подготовкой почти без опаски. По сравнению с мытарствами, которые он вынес после побега с Клинка, полет на воздушном шаре, пусть даже на большую высоту, воспринимался как сущая безделица. От затеи Рикассо никто не отговаривал, и, как корабельный доктор, Кильон не видел серьезных медицинских противопоказаний. Внешности вопреки, лидер Роя был здоров, да и условия полета в гермокапсуле мало отличались от условий полета в гондоле.

У пассажирской капсулы медного цвета были заклепанные, скошенные вниз края, полукруглые иллюминаторы с трех сторон и герметичная дверь – с четвертой. В пол вмонтировали небольшой арсенал инструментов, активируемых изнутри. Имелись два сиденья и элементарные рычаги управления, которыми включалась огнесоковая горелка, сбрасывался балласт, регулировался поток воздуха из баллона в кабине, – и только. Никакой рации для связи с «Репейницей»: в этих зонах рация не работает. И никаких средств навигации или выбора места посадки, помимо рычага, позволяющего менять высоту и перехватывать набегающие воздушные потоки. Хотя какой в них толк? Рикассо твердил, что шарами управлять почти не умеет, что ему нужно лишь подняться и спуститься обратно. Если они пристыкуются к «Репейнице», значит так тому и быть; если промажут и их придется забирать с земли, возникнет небольшая задержка, незначительная по сравнению с форой, которая образовалась благодаря перелету Напасти.

– Мясник, тебя все это точно не парит? – поинтересовалась Мерока.

Она оделась потеплее и следила, как Кильон и Рикассо готовятся к посадке в кабину.

– Тебе часто доводилось летать на шарах? – с улыбкой спросил Кильон.

– Не реже, чем тебе – закапывать коней.

– Тогда я спокоен. – Кильон надел защитные очки. Он не носил их с тех пор, как покинул «Переливницу ивовую», – экипаж «Репейницы» знал его истинную сущность, – но сейчас ветер щипал глаза. – Если вдруг откажут баллоны с воздухом, очень выручит то, что мой организм приспособлен к дыханию на большой высоте.

– Наполовину приспособлен. Так что не слишком на это уповай.

– Не буду.

Чтобы не замерзнуть, Куртана топала ногами. На обычной крейсерской высоте температура была вполне комфортной, а здесь куда прохладнее.

– При нынешнем направлении ветра вы проплывете прямо над вершиной. Сразу после этого предлагаю сбросить высоту: воздуха в баллонах надолго не хватит.

– Мы будем сама проворность, – пообещал Рикассо.

Они забрались в салон и, соприкоснувшись коленями, уселись напротив друг друга. Куртана захлопнула герметичную дверь, Рикассо запер ее изнутри и, увеличив мощность огнесоковой горелки, полностью надул шар. Капсула лязгнула о крепления, стремясь подняться в воздух. В иллюминатор заглянула Куртана и подняла руку, показывая, что они готовы к отправлению.

– Ну вот, доктор, обратного пути нет, – мелодраматично провозгласил Рикассо.

– Раз отклонились от курса, давайте скорее закончим с этим и вернемся к серьезному делу, к доставке препарата.

– Умник-зануда, – улыбаясь, буркнул Рикассо.

Он активировал механизм расцепления; медленно, как во сне, под шипение компрессора и периодическое гудение горелки шар стал подниматься ввысь. Сомнений не вызывало то, что они в безмоторном аппарате, который двигается плавно, но бесконтрольно. «Репейница» быстро уменьшалась, удаляясь от подхваченного ветрами шара. Кильон успел заметить, как мощность двигателей увеличилась и корабль возобновил управляемый полет. И вскоре в поле зрения остались только небо и маячащая колонна Клинка-2. Воздушные потоки на приличной скорости несли шар к колонне, хотя он при этом еще и поднимался. Угол обзора уже изменился, и Кильон рассмотрел верхнюю поверхность выступа, с корабля невидную. В отличие от выступов Клинка, на этом признаков жизни не было.

– Так это не… Как вы его назвали? Не космический фуникулер?

– Рабочая гипотеза, теперь благополучно отброшенная.

– Тогда что это?

– Не знаю. Выяснить – цель нашей небольшой вылазки. – Рикассо подался вперед, проникаясь темой. – Я ошибся, как все, считавшие Клинок космическим фуникулером, – по крайней мере, в общепринятом смысле. Но как же байки о мосте к звездам? Все-то вымыслом быть не могут.

– Вдруг именно так и есть, вдруг они все действительно вымысел?

– А тот обломок, упавший корабль для полетов в вакууме?

– Да, что с ним?

– Корабль большой, мы заметили бы, упади он в другой точке мира. Напасть, конечно, скрыла его, но, упади такой корабль в другом месте, что-нибудь осталось бы даже через пять тысячелетий войн и немилосердных погодных условий. Как думаешь, доктор?

– Думаю, да.

– Почему же их нет?

– Не знаю.

– По-моему, ответ в буквальном смысле смотрит на нас. Корабль для полетов в вакууме здесь, потому что имел отношение к Клинку-Два. Одно непосредственно связано с другим.

– Почему упавшие корабли для полетов в вакууме не валяются возле нашего, то есть моего Клинка? – спросил Кильон.

– Да потому, доктор, что твой Клинок не сломан.

Шар поднимался прямо к цели, ветра благоприятствовали. У Кильона периодически закладывало уши: давление в капсуле, разумеется, было ниже, чем на «Репейнице». Впрочем, бодрость и ясность мышления никуда не делись, и по мальчишескому азарту Рикассо не чувствовалось, что толстяк испытывает недомогание.

– Смотри, Рой! – вдруг объявил Рикассо, возбужденно тыча в иллюминатор. – Никогда не видел его с такой высоты.

Кильон посмотрел в указанном направлении. На изменившемся фоне Рой он опознал не сразу. Он привык к огромному, как целый город, скоплению кораблей, а увидел суетливые продолговатые точки, сгущающиеся к центру, где летели основные корабли. Сильные изгибы земной поверхности не избавляли от ощущения, что Земля огромная, бескрайняя, а Рой маленький и беззащитный.

– Не шибко много, да? – спросил Рикассо, читая мысли Кильона как раскрытую книгу. – Другого у нас нет, то есть нет всего Роя, как раньше.

Кильон вспомнил, как смотрел на Клинок в ночь, когда погасли огни.

– Дом там, где живет твое сердце, – тихо сказал он.

Шар набирал высоту. Капсула скрипела и звенела от растущего перепада давления. Такого синего неба Кильон не видел даже на Небесных Этажах, а в зените синева сгущалась почти до черноты. Вынесет ли такую высоту здоровый, физиологически полноценный ангел? Этого Кильон не знал, зато не сомневался, что его собственные шансы на выживание не выше, чем у Рикассо. Получеловек-полуангел, он не имел твердой опоры ни в одном из миров.

Шар долетел до вершины и продолжал подниматься. Рикассо отрегулировал огнесоковую горелку, чтобы выровнять полет. Если сравнить Клинок-2 с винным бокалом, у которого откололась чаша, то шар как раз достиг места скола на сужающейся ножке. Ширину «ножки» Кильон оценил примерно в пол-лиги. Зазубренные края напоминали стенки круглого кратера. До сих пор головокружение не проявлялось, но на подлете к вершине настойчиво напомнило о себе. Кильон глянул в самый низ колонны, туда, где она вырастала из земли. Он крохотный, колонна огромная, а шар не оставит и царапины, если ветер переменится и швырнет их с Рикассо на равнодушную черную стену.

И вот шар над вершиной. До этого момента Кильон сам не понимал, что ожидал увидеть. У него и мысли не было, что Клинок может быть полым! Оказывается, очень даже может, если судить по сломанному близнецу со стенками толщиной не более двадцатой части диаметра сколотой «ножки». Солнце не освещало и лиги полой колонны. Кильон вглядывался в ее бесконечную глубину, и ему чудилось, что он смотрит в ружейный ствол.

– Похоже, корабль для полетов в вакууме легко поместится в эту колонну, согласен? – спросил Рикассо.

– Да, пожалуй.

Рикассо выпустил тросы подфюзеляжной камеры.

– Диаметр Клинка уменьшается от основания, но, можешь поверить мне на слово, сужается максимум до одной восьмой лиги. А после Небесных Этажей вообще больше не сужается. Корабль мог подняться по колонне до самого вакуума. Хотя не факт, что ставилась именно такая цель. Если колонна вздымалась достаточно высоко над атмосферой, то могла удерживать вакуум до самой поверхности Земли. Тот корабль вряд ли предназначался для полетов в воздухе. Он же космический, создан для абсолютного вакуума.

– Зачем? – спросил Кильон.

– Что «зачем»?

– Раз столько проблем, зачем вообще сажать на Землю такой корабль? Не слишком ли хлопотно строить Клинок, ну или Клинок-Два, чтобы дотянуть корабль последние несколько лиг?

– Может, им так хотелось, – ответил Рикассо, но Кильон расслышал в его голосе неудовольствие: похоже, лидер Роя и сам понимал, что отделался общими словами. – Нет, суть в другом. Погоди, доктор, для нас с тобой есть еще дельце. – Рикассо взялся за один из рычажков управления. – Это выброс посадочной ракеты. Она освещает поверхность в темноте, когда ищут место для высадки.

Шар так и парил над разверстой пастью Клинка, хотя теперь ближе к дальней ее кромке.

– Так бросайте ее! – скомандовал Кильон.

Рикассо потянул на себя рычаг, и устройство звучно щелкнуло где-то под ногами. Наверное, это ракета отделилась от днища капсулы. Сначала Кильон ничего не увидел, и шар полетел дальше, но вот ракета упала вглубь колонны и проявилась – ослепительно-яркое пятно под крошечным парашютом.

На глазах Рикассо и Кильона ракета осветила доселе невидимую часть желоба. Увы, ветер сносил шар слишком быстро – пронаблюдать, как ракета падает на дно, не удалось. Она и половину пути не пролетела, как шар унесло за край колонны и желоб скрылся из вида.

– Нужно будет вернуться, – проговорил Рикассо. – Осмотреться как следует, а то и вниз кого заслать.

– По-вашему, какова глубина колонны?

– Ну, под землю она точно уходит. Долетай корабли до поверхности, разве не увидели бы мы высаживающихся пассажиров?

– Так дело-то давнее. Может, земля кишит входами и выходами.

– Возможно. Стены Клинка изрешечены туннелями; получается, и здесь такое не исключено. Хотя вдруг… Доктор, как ты сам говорил, бессмысленно строить колонну, чтобы дотягивать корабли последние несколько лиг. Но вдруг корабли летели дальше? В смысле – глубже?

– Под землю?

– Да, я об этом. Насколько глубоко, гадать не стану, но, думаю, на много лиг, иначе есть ли смысл возиться?

– Какой смысл улетать под землю – уже другой вопрос, – отметил Кильон.

– Да, верно, – подтвердил Рикассо. – Хотя к главному вопросу мы пока даже не подобрались.

– Какой это вопрос?

– Что есть Метка? Или, в более широком смысле, что есть зоны? Почему они берут начало на Клинке?

Кильон собирался ответить, когда на другой стороне Клинка-Два заметил отвесную спиральную стенку. У него аж сердце екнуло.

– Смотрите! – сказал он Рикассо.

Тот посмотрел, и на миг Кильон увидел отражение собственной реакции – узнавание и щемящее чувство чего-то неладного.

На черной поверхности Клинка-2 меж выступами двух восходящих виражей красовалась звезда с точками. Блестящим зеркалом она отражала линию горизонта, делившую ее на коричневатый низ и голубоватый верх.

Знак тектомантов!

– Ну вот, ситуация осложняется интересным образом, – пробормотал Рикассо.

Спускались они судорожными головокружительными рывками: Рикассо сражался с огнесоковой горелкой, шар – с переменчивыми ветрами у основания Клинка-2. Кильон понял: о стыковке с «Репейницей» лучше не мечтать. Будь шар в более опытных руках, а ветра – благоприятнее, может, и получилось бы. Но не сегодня и не под управлением Рикассо.

Древние постройки, похожие на те, что окружали стену, жались к основанию Клинка-2 и уползали вверх по выступу. Здесь словно начали возводить подобие Конеграда, но выше не поднялись. Чем бы ни служил выступ, Кильону думалось, что для обитания людей он не предназначался. Вдруг он связан с ветрами – меняет их направление, чтобы дули вверх, а не вокруг вздымающейся колонны? Или выступ позволял гигантским машинам ползать вверх-вниз по внешней поверхности Клинка, при необходимости ремонтировать его и перестраивать?

– Вон она, – нарушил молчание Рикассо.

– Кто?

– «Репейница». Следует за нами, и это хорошо. А то я побаивался, что она потеряет нас в небесах.

– Об этом вы не говорили, – заметил Кильон.

– Не думал, что это поможет.

– Правильно думали. Допускаю, вывод преждевременный, но вы хоть представляете, что увиденное нами, тот символ, имеет отношение к Нимче и другим тектомантам?

– Честно? Нет, не представляю. Зато есть идея. Отметина у нее на голове… Ее способности… Все это появилось не по волшебству. Послушаешь, сделаешь мне одолжение?

– Я же никуда не тороплюсь.

– Предположим – подчеркиваю, только предположим, – что в свое время тектоманты играли в обществе некую очень важную роль. У вас на Клинке ведь есть гильдии? В Рое существует традиция родового наследования: корабли переходят от отцов к сыновьям и так далее. Иначе говоря, людям свойственна семейственность.

– По-вашему, тектоманты – какая-то гильдия?

– Воспользуемся пока этим термином. Гильдия тектомантов сложнее любой нам известной. Теперь давай предположим, что знаки и способности появились в результате прямого управления наследственными факторами, – примерно по той же схеме обычных людей превратили в ангелов. Чем бы ни занималась гильдия, какую бы цель ни преследовала, изменения требовались колоссальные. И непременно наследуемые, чтобы каждое поколение передавало способности следующему. Отметина у девочки на затылке лишь внешнее проявление внутренних отличий, которые куда сложнее и глубже.

– Значит, некогда тектомантов было много.

– Сотни, тысячи – кто знает? Достаточно для выполнения миссии, возложенной на них обществом. Разумеется, браки тектоманты заключали исключительно между собой. Гильдия наверняка была закрытой и самопополняемой. Думаю, чужаков изредка принимали, чтобы предотвратить вырождение, но приток свежей крови строго контролировался.

– Это ясно. Неясно другое: как дошло до нынешней ситуации, когда тектомантов так мало, что они кажутся почти сказкой?

– Что-то определенно случилось. Пожалуй, чересчур смело будет предположить, что дело в появлении Метки, в открытии Ока Бога, в появлении зон. Может, я забегаю вперед, это моя слабость. Но ты подумай: если цивилизация погибла, что стало с гильдией? Ее члены попрятались или, наоборот, вынужденно раскрылись и приспособились к жизни среди обычных людей? Влились в чужие семьи, разбавили свои наследственные факторы?

– Разбавили, но не растеряли, – отозвался Кильон, продолжая рассуждения Рикассо. – Наследственные факторы не исчезли, при оптимальном сочетании их хватает для рождения тектоманта. Хотя после перерыва в пять тысячелетий или сколько там минуло, это крайне маловероятно.

– Крайне маловероятно, согласен, не то тектомантов было бы пруд пруди. Нет, они появляются, но очень редко, как чудо, с точки зрения статистики. На каждого полноценного тектоманта, на каждую Нимчу наверняка есть другой, с правильным набором наследственных факторов, но неполным. Дитя со способностями, но без отметины. Или дитя с отметиной, но без способности смещать зоны. Они существуют, доктор. Их мало – да, пожалуй; но раз Нимча существует, она точно не одна.

– Вы правда верите, что есть и другие?

– Их наверняка не много. Одни старше Нимчи, другие моложе, некоторые, возможно, даже не осознают, кто они такие. Я очень сомневаюсь, что она одна.

– Но ведь что-то изменилось, да? Шторм, налетевший на Клинок, собирался годами. Такое случается не чаще чем раз в столетие, а то и реже.

– Вдруг Нимча особенная, даже для тектомантов? Или вдруг что-то изменилось в Метке, что-то сделало ее податливее и восприимчивее?

Кильон обдумал услышанное.

– Если Нимча – исключительный тектомант, наша с ней случайная встреча кажется еще невероятнее.

– Не желаешь считать себя жертвой поразительного стечения обстоятельств?

– Окажись Нимча тектомантом, но одной из многих, сколь бы много их ни было… я, пожалуй, поверил бы, что мы «просто» встретились. Еще меня интересует, насколько права Калис в отношении дочери.

– В каком смысле?

– Калис считает, что тот большой шторм спровоцировала Нимча. Способности девочки очевидны, и я не виню ее мать за такое предположение. Но вдруг в остальном Калис ошибается? Если есть и другие тектоманты, если каждого из них притягивает Метка и каждый способен реагирвать на притяжение и сдвигать зоны, по силам ли Калис выделить влияние именно своей дочери?

– Ты не веришь, что Нимча так влиятельна, как считает Калис?

– В одиночку – нет, а вот совместно с другими тектомантами – очень даже возможно. Или же мы в корне ошибаемся, Нимча – единственный тектомант и Калис не преувеличивает силу ее способностей.

– Ни то ни другое доказать мы не в состоянии, – подытожил Рикассо. – Так что с выводами лучше не спешить. Определимся с одним – домом Нимча зовет Клинок, а не Метку. Может, именно Метку должны исправить на Клинке тектоманты. Залечить рану на поверхности земли, прожженную Оком Бога.

– А что будет потом?

– То, чего последние пять тысячелетий мы почти не видели, – ответил Рикассо. – История.

Пока они с Кильоном беседовали, шар терял высоту. Впереди, на пересечении бледных, вымытых осадками, выжженных солнцем дорог, несколько белых домов обступили здание-купол. Его желтоватый верх испещрили черные трещины. Судя по числу окон в соседних домах в здании было этажей пятнадцать-двадцать. При иных обстоятельствах оно впечатлило бы, сегодня же казалось жалкой попыткой чего-то достичь.

– На купол постарайтесь не садиться, – посоветовал Кильон.

Ветра яростно стремились им помешать. Рикассо пытался побыстрее сбросить высоту, но восходящие потоки воздуха поднимали шар. Капсула уже опустилась ниже кончика купола и сейчас двигалась на уровне крыш самых высоких домов. Столкновение казалось неизбежным, и Рикассо, оставив попытки снизиться, начал избавляться от балласта и снова зажег горелку. Шар с трудом устремился вверх. Гондола поднялась над крышами самых дальних от центра домов, чиркнула по стене и взмыла еще выше. Высота зданий постепенно увеличивалась: чем ближе к куполу, тем больше этажей.

– Когда я советовал не садиться на купол…

– Да-да, – перебил Рикассо, – «постарайтесь не садиться» ты употребил в общепринятом значении.

Мимо купола не пролететь – это сомнений не вызывало. «Что случится при наихудшем раскладе?» – гадал Кильон. Пока они летят и высоту не теряют. Даже если врежутся в край купола, ветер, самое большее, протащит их через верхушку, но потом они снова освободятся.

– Думаю, все будет в порядке, если мы только не врежемся… – начал Кильон.

– В трещину, – договорил Рикассо. – А похоже, нас несет прямо на одну из них.

От верхушки купола трещина тянулась наружу к самому высокому из близлежащих домов. Снизу она была шире, чем сверху. Кильону казалось, гондола вполне через нее протиснется, а вот касательно шара он почти не сомневался, что нет.

В трещину гондола вошла почти без потери скорости. Потом затормозила куда резче обычного и остановилась. Гондола скрипела и раскачивалась в полумраке купола. Наклонные иллюминаторы не давали посмотреть вверх, но Кильон и так знал, что шар застрял.

Гондола дернулась вниз и замерла. Пассажиры затаили дыхание. От пола, предположительно лежавшего вровень с землей, их отделяло приличное расстояние. Гондола могла выдержать падение, но выдержат ли его Рикассо и Кильон?

– Куртана быстро сюда доберется, – пообещал лидер Роя. Несмотря на то что голос его звучал уверенно и ободряюще, улыбался Рикассо жалко, явно в расчете на поддержку. – Наверное.

Гондола снова дернулась вниз. Шар внизу не герметизирован, он открыт и, наверное, уже полностью сдулся. Застрявшая ткань удерживала Рикассо и Кильона от падения с высоты десятка этажей.

– Зато мы разгадали тайну Клинка, – проговорил Кильон.

Что-то треснуло, и гондола полетела вниз. Кильон машинально схватился за подлокотники сиденья и закрыл глаза.

Гондола рухнула на что-то обнадеживающе прочное и чуть накренилась. В общей сложности падение заняло не более полусекунды.

– Как я сказал… – Выпустив подлокотники, Кильон с удивлением убедился, что не только жив, но и не смотрит в лицо неминуемой смерти. – По-вашему, где мы?

– Давай вылезем и оглядимся, – предложил Рикассо.

Он выровнял давление и отпер дверь, которая, распахнувшись, врезалась в строительный мусор. Кильон с Рикассо вылезли из гондолы, жмурясь от пыли. Пыльное облако висело в воздухе, пронзенное косыми солнечными лучами, проникающими в многочисленные трещины. Гондола упала на гору строительного мусора, возможно – на обломки купола, которые осыпались, образовав трещины. В одной из таких трещин и застрял шар. Гора получилась высокая и занимала почти треть всего помещения.

– Думаете, Куртана нас заметит?

– Куда мы направляемся, она точно видела, – ответил Рикассо. – Часть шара до сих пор торчит из трещины. Не беспокойся, Куртана отыщет нас.

С большой осторожностью они спустились на пол – то и дело спотыкались, помогали друг другу на самых крутых и неустойчивых участках. Во время спуска Кильон не сводил взгляда с предмета на полу – своеобразного купола, стеклянного полушария, с одной стороны присыпанного мусором. От пыли полушарие стало практически матовым, но, как и Рикассо, также завороженный находкой, Кильон видел то, что под стеклом.

– Я хотел кое о чем вас спросить, пока не отвлекся на звезду, разговоры о тектомантах, гильдиях и истории.

– Спрашивай, доктор. – Рикассо оступился, но, отчаянно замахав руками, устоял на ногах.

– Я вспоминал, как Гамбезон говорил о регулярной сетке, которая имеет отношение к зонам, и как мы с вами хотели обсудить вашу настольную игру, ну, ту, с черными фишками. Вы еще сказали про Метку, про то, что мы ее не понимаем…

– Угу. – Рикассо сделал еще несколько шагов. – Объяснить это непросто.

– Может, хоть попробуете, пока один из нас не сломал себе шею?

– Ты прав, доктор, дело в зонах, в их глубинной сущности. Для меня это вроде головоломки. Хочу разобраться в них, а не тупо принять как явление природы вроде продолжительности года или горизонта. Создавать препарат, который поможет легче переносить зональные сдвиги, – это хорошо, только сути не раскрывает, верно?

– Не подозревал, что есть какая-то суть. Зоны – это зоны. Они существуют. Нам нужно с ними мириться. Что еще тут может быть?

– На практическом уровне – ничего. Только разве не лучше разобраться в них, раз есть хоть какой-то шанс? И тогда мы, по крайней мере, поймем, на что можем рассчитывать.

Кильона такой довод не убедил, тем не менее он решил подыграть Рикассо.

– Так изложите мне свою теорию.

– Как мы уже говорили, что-то случилось, что-то вытолкнуло тектомантов во внешний мир. По-моему, зоны – видимое проявление глубочайшего сбоя, поразившего саму канву реальности. – Рикассо выдержал многозначительную паузу. – О канве я заговорил намеренно. Попробуй представить полотно, сотканное из нитей, тянущихся вверх-вниз и влево-вправо. И вот тебе простейшая регулярная сетка – узор из повторяющихся элементов. В нашем случае – из клеток, хотя это необязательно. Главное – единообразие и повторяемость.

– Как на вашем игровом поле.

– Именно, доктор. Теперь представь, что одни клетки заняты фишками, другие – нет. Ответственно заявляю, что реальность, в которой мы живем, целиком и полностью зависит от расположения фишек. Все, что мы делаем, все, что с нами творится, от кровотока в наших телах до слабейших электрических импульсов у нас в мозгу, соотносится с меняющимся расположением фигур на игровом поле.

– Мы состоим из атомов, – возразил Кильон. – Уж это-то я знаю.

– Верно, доктор. На игровом поле закодирована и полная характеристика вещества на клеточном уровне. Даже не на клеточном, а глубже, вплоть до субатомного уровня. Но есть и парадокс. – Рикассо пнул камень. – Сеть не бесконечно мелкая. Рано или поздно достигаешь предела разрешающей способности – упираешься в размер клеток. Две фигуры нельзя ставить на одну клетку, меж клетками нельзя ставить ни одной. Нас это не слишком беспокоит: в таких рамках человечество зародилось и живет. Потенциальный субклеточный уровень в действительности иллюзия, как крошечное изображение в выпуклом зеркале. Мы имеем дело лишь с самой основой реальности.

– Интересно. Пожалуйста, продолжайте.

– Думаю, на игровом поле что-то нарушилось. Регулярная сетка всегда выглядела одинаково: по полю двигались фишки. Это уже в прошлом. Ситуация изменилась с появлением зон. – Рикассо замер, чтобы удержать равновесие: под ногами у него накренился ромбовидный обломок. – Во-первых, сетка стала прерывистой. Образовались бреши, расселины. Это границы зон. При стабильной инфраструктуре зон мы почти ничего не заметили бы, но зоны изменились изнутри, потому что ячейки по разные стороны границы теперь разных размеров.

Кильон вспомнил клетчатую доску Рикассо и несоответствие между ее половинами.

– Почему ячейки стали такими?

– Кто его знает… Я подозреваю – подозреваю, но не уверен, – что дело в некоем скрытом параметре, в переменной, определяющей жесткость ячеек внутри каждого зонального подразделения. Когда-то жесткость была везде одинаковой, словно множество гирокомпасов, показывающих в одну сторону. Потом случился набег фазы: в нашем мире появилась Метка – распахнулось Око Бога, если тебе так удобнее, – и конец порядку. Стрелки гирокомпасов завертелись, потом остановились в разных положениях. И в итоге каждая зона замерла на пределе разрешения. Вот тебе и сегодняшняя картина мира – множество игровых полей, склеенных по краям. Поля растягиваются и сжимаются относительно друг друга, но полностью не исчезают.

Мусор под ногами у Кильона стал рыхлым. Упавшая капсула подняла огромный столб пыли, и теперь удушливый серый туман уплотнялся от каждого шага. Кильон откашлялся.

– Это лишь теория. Не понимаю, как она относится к нашему миру.

– Представь себе проход через границу зоны. Мы перемещаемся с одного игрового поля на другое. Если отличие в размере ячеек не катастрофично, наши тела приспосабливаются. Люди податливы, к переменам восприимчивы – тебе, доктору, это объяснять незачем. Сетка меняется, наши атомы выстраиваются слегка иначе, но физиологически мы едва это чувствуем. Последствия малозначительны, легкая неврологическая пертурбация без проблем корректируется несложными препаратами.

– Антизональными.

– Доктор, да ты прямо на лету схватываешь!

– Так, а что случается при переходе обратно?

– Человек возвращается к большему разрешению. Приспосабливается, перестраивается изнутри, я называю это преобразованием. Главное, не избежать потери информации. Нельзя пересечь зону низкого уровня, то есть с низким клеточным разрешением, и ничего не потерять. Дело в том, что люди, животные, микроорганизмы ловко приспосабливаются к преобразовательным потерям. Машины не так ловки. Изменения подрывают их на атомном уровне, потому что они жесткие, неадаптивные. Им необходимы точность и идеальные соответствия. Ошибки множатся чуть ли не в геометрической прогрессии. Все созданное с высокой точностью не переносит миграции меж зонами разных уровней. Это как передавать сложное сообщение по испорченному телефону. Что-то пропадает, что-то неверно толкуется; малейшая оплошность – и в итоге получаешь белиберду. Машины ломаются, доктор, а при возвращении в зону высокого уровня сломанное не восстанавливается.

– Снова интересная теория.

– Но это единственное ее достоинство, так ты считаешь? И знаешь что? Ты абсолютно прав. Теория непроверяемая, недоказуемая. В приличной компании такую не изложишь.

– Допустим, вы правы. – Кильону захотелось проявить великодушие. – Идей лучше вашей все равно нет, верно?

– Доктор, ты слишком любезен.

– Но как же так получилось? Откуда взялось Око Бога? При чем тут Клинок? А также тектоманты и их гильдия?

– Вопросы по существу, какой ни возьми. Отличные вопросы, на которые я в нынешней ситуации совершенно не готов ответить.

Наконец они спустились на пол, тоже захламленный и запыленный, но не такой опасный, как гора обломков. Стеклянный купол был пядей пятьдесят в диаметре и, как ни странно, без следов повреждения, хотя на него наверняка падал крупный строительный мусор. Кильон протер небольшой участок рукой, обнажив блестящее, как бриллиант, поразительно холодное стекло без единой царапины.

– Внутри что-то есть, – объявил Рикассо, ладонью заслонив глаза от слепящего света. – Не то картина, инсталляция, не то рака, – разочарованно добавил он, словно ждал чего-то интереснее. – Статуэточки, и только.

Кильон расчистил участок побольше, чтобы лучше все рассмотреть. Внутри купола была песчаная площадка, местами усеянная скалами и булыжниками. Посредине, фактически под самой вершиной, на диагональных сваях стоял дом. Острыми краями и механическим обликом он больше напоминал машину, но о таких летательных аппаратах или автотранспортных средствах Кильон не слышал.

Еще удивительнее казались статуэтки. Кильон насчитал шесть фигурок, застывших в разных позах вокруг дома на сваях. По росту – так сущие дети, самые высокие Кильону по пояс, а вот по лицам не определишь, дети это, лилипуты или пигмеи. Одели их в белые бронекостюмы, на лица надвинули изогнутые черные козырьки. На спине у каждого – горб, на груди – что-то вроде аккордеона, на руках, непропорциональных телу, – перчатки. Кто-то из «детей» работал граблями или лопатой, кто-то смотрел вдаль, заслонив от солнца безликое лицо в жутком подобии позы Рикассо.

– Странная инсталляция… – задумчиво протянул Кильон.

– Обрати внимание, доктор, что у него на плече! – Рикассо показал на ближайшую к ним фигуру. – Узнаешь? Символика та же, что на разбитых машинах по ту сторону стены. Прямоугольник с пятиконечной звездой.

– Мне это по-прежнему ничего не говорит.

– Да и мне тоже, но, вероятно, говорило тем, кто построил этот купол. – Рикассо запрокинул голову. – Я о здании. Стеклянный купол и статуи наверняка старше. Если они натолкнулись на инсталляцию, как мы с тобой, трудно сказать, какое значение они ей придали. – Рикассо хохотнул и с чрезмерным пафосом продекламировал: – «В ту пору, прежде чем открылись им врата рая, мужи и жены ходили аки дети».

Кильон помнил цитату и закончил за Рикассо:

– «Так изобильны были плоды и дары рая, что жили они по сорок лет, иные еще дольше. В ту пору была Земля теплой, зеленой и синею, не счесть было уделов ее». – Он выждал пару секунд, не желая разрушить волшебства фразы, и добавил: – По-вашему, это что-то значит?

– Вряд ли. – Рикассо вытер пыльные ладони о колени. – Нет, я, конечно, двумя руками за поиски ответов в древних текстах. Однако время от времени нужно примиряться с тем, что разгребаешь религиозную белиберду. – Рикассо посмотрел вверх – на гору мусора и небо, темнеющее в треснувшем потолке. – Однако не будем заставлять себя ждать, ладно? Нам ведь нужно спасти Клинок.

Они задержались, чтобы выгрузить фотопластинки из подфюзеляжной камеры, и зашагали меж брошенных зданий в обход купола. Куртана посадила «Репейницу» на ближайший открытый участок, лишив их шанса провести осмотр, который ройщики сочли бы ненужным. Без лишних слов Рикассо с Кильоном поднялись на борт. Лидер Роя трепетно прижимал пластинки к груди.

«Репейница» набрала высоту и понеслась к востоку наперегонки с удлиняющейся тенью Клинка-2. К следующему утру Рой пересек Напасть и Глушь, вернувшись на известную по картам территорию. Затея Рикассо удалась, вне сомнений сэкономив драгоценное время и топливо, только авиаторы не ликовали. Рой раскололся, потеряв свою часть не в войне, не в аварии, а из-за политических разногласий. Позади осталась большая часть пути, но, вполне вероятно, не самая сложная. До Клинка было еще лететь и лететь, в том числе и через земли, которые сейчас занимали черепа.

После Напасти Рой перестроился: «Репейница» и другие разведчики влились в основную массу. Между большими кораблями засуетились шаттлы. Рикассо и Кильон вернулись на «Переливницу ивовую», чтобы проверить, сколько сыворотки там сохранилось. Мерока отправилась с Кильоном, а вот Аграф и Куртана остались на «Репейнице», чтобы проконтролировать ее готовность к последнему отрезку пути. Кильону не хотелось разлучаться с Калис и Нимчей, но его заверили, что это ненадолго.

Обман раскрылся, лишь когда шаттл пристыковался к «Переливнице» и Рикассо объявил, что присутствие Кильона требуется для суда над Спатой.

– Я не должен в этом участвовать. – Огорошенный Кильон считал, что суд над Спатой – дело отдаленногобудущего и его не коснется.

– Напротив, ты центральная фигура процесса. Добейся Спата своего – нас с тобой повесили бы сушиться на солнышке. Думаешь, новые власти приняли бы тебя, забыв о твоем прошлом? Нет, милый, боюсь, что нет. Устроили бы другой процесс, балаганный, с единственным возможным результатом, и тебя казнили бы в назидание колеблющимся. – Рикассо крепко ухватил Кильона за руку и поволок на «Переливницу ивовую». – Те фотопластинки не просто изобличили Спату. Они спасли нас обоих от пропеллера.

– Вы до сих пор ими пользуетесь?

– Имеются способы и получше, но всегда можно сделать исключение.

– Кстати, о тех пластинках, – начал Кильон, когда они благополучно перебрались на «Переливницу». – О них мы так и не поговорили.

– А в чем дело?

– Вы за мной шпионили. Снимали меня все время, пока я работал в лаборатории.

– Это дело моей жизни. – Рикассо только плечами пожал. – Ты и впрямь думал, что я не приму меры предосторожности?

– Я думал, что завоевал ваше доверие.

– Доверие ты завоевал, но как я мог убедиться в твоей компетентности? Вдруг я засек бы, как ты путаешь реагенты?

– На одной фотографии?