Обреченный мир Рейнольдс Аластер
Кильон перевернул женщину на живот и на месте позвоночника, от копчика до затылка, увидел кровавую борозду. Борг рассек одежду, кожу, подкожный жир, вырвал сплетение костей и нервов, а ненужное вышвырнул. Кильон догадался, что во мраке за потолочными балками исчезал не хвост борга…
Он обернулся, не желая, чтобы на такое смотрела Нимча.
– Не позволяйте ей… – начал он.
Тут началось то, что Кильон вполне ожидал. Подскочило внутричерепное давление, голова запульсировала так, словно прямо в мозг ему снесли яйцо, раскаленное белое яйцо, такое большое, что череп, казалось, вот-вот расколется. Поле зрения резко сузилось, к горлу подкатила тошнота. Кильон едва сознание не потерял, какое уж там сохранить порядок в мыслях.
– Что происходит? – выдавил Спата.
Судя по выражению его лица, слова давались ему с трудом.
– Зональные колебания, – ответил Кильон.
– Мы в сотнях лиг от нынешней границы – слишком далеко, чтобы ощущать колебания. – Спата хорохорился, но по голосу чувствовалось: он понимает, в чем дело, и боится.
– Значит, это не просто сдвиг. То, что мы чувствовали на земле, – лишь тень способностей Нимчи. Она может изменить целые пласты тектоморфической географии, просто думая об этом.
– Так пусть прекратит. – Начальник охраны прицелился в Нимчу.
Он, похоже, забыл, что расстрелял патроны, или считал остальных тугодумами. Калис заслонила дочь собой.
– Вдруг она единственное наше спасение?! – заорал Рикассо. – Борги-то чуть живы! Если зона намного отодвинется, они вообще погибнут.
– Или погибнем мы, – отозвался Спата. Он дернул спусковой крючок, но автомат не реагировал. – Дайте мне револьвер! Вот сдвинет она зоны не туда…
– Не сдвинет, – заверила Калис.
Зональный сдвиг проявлялся все сильнее. Пол гондолы на несколько секунд накренился и снова выровнялся: «Переливница ивовая» лишилась тяговой мощности.
– Нимча, не меняй зоны слишком сильно, – попросил Кильон, надеясь, что голос звучит убедительно, хотя, судя по ощущениям, мозги сжимали тисками. – Иначе выйдут из строя двигатели, а они нам очень нужны!
Спата вырвал револьвер у соратника и дрожащей рукой прицелился в Нимчу. Только стрелять он не собирался. Либо потерял самообладание, либо понял: зональный шторм – единственное, что сдержит боргов, если сдвиг произойдет в нужном направлении.
– Спата, опусти револьвер, – с поразительной мягкостью велел Рикассо. – Все кончено, тебе не победить. Надеешься захватить Рой в разгар зонального сдвига?
– «Переливница» больше не твоя, – парировал Спата.
Кого-то вырвало. Усилием воли Кильон заставил себя собраться и открыл докторскую сумку. Просчитать дозировку не позволяло время, и он высыпал себе на дрожащую ладонь с дюжину таблеток.
– Вот, возьмите, – Он протянул таблетки Мероке. – Каждому по одной, Нимче половину. Калис, я серьезно. Может, девочка и способна двигать зоны, может, и зональной выносливостью обладает, но наверняка ограниченной.
Спата опустил револьвер.
– Рикассо, ты все равно за все ответишь. Это ты подтолкнул нас к этому!
– Так теперь виноват я? – уточнил Рикассо, забирая таблетку у Мероки. – Вроде раньше ты винил Кильона.
– Ты позволил ему организовать диверсию, которую он планировал изначально, – ответил Спата.
– Планируй Кильон диверсию – шансов у него было бы хоть отбавляй. – Рикассо зажмурился, ощущая действие таблетки. – Отлично, доктор! Мне уже полегчало. Девочка оставит зону сдвинутой или вернет на место?
– Не знаю, – ответил Кильон.
Спата махнул револьвером уцелевшим соратникам:
– Залезайте в подполье. Разыщите боргов, пока не восстановились границы зоны.
Кильон посмотрел на Нимчу – сотрясавшие девочку конвульсии стихали. Взволнованная Калис крепко обнимала дочь, постепенно оправляющуюся от страшнейшего приступа одержимости.
– Извините, – проговорила женщина. – Она не нарочно.
– Не извиняйся, – отозвался Кильон. – Вполне возможно, девочка спасла Рой.
Послышались шаги: тяжелые, они звучали все ближе и ближе. Кильон и остальные посмотрели не на труп ройщицы, не на порог каюты, а дальше, на широкий коридор с балконами. Вопреки потере тяги, огнесоковые горелки до сих пор горели. К Спате и его соратникам спешили как минимум двенадцать мужчин и женщин в форме. Оружие они держали наготове, в свете огнесоковых горелок стволы мерцали алым и оранжевым. На вид ни один из бойцов зонального недомогания не испытывал. Вел отряд рыжебородый Аграф, на лице которого застыла непоколебимая решимость.
– Ты говорил с Куртаной? – спросил Рикассо, когда Аграф приблизился.
– Говорил. Флот за нас, Спата. Другим твоим сторонникам не хватило пороху подать голос.
– Рикассо отстранен от должности, – объявил Спата. – Капитан Аграф, требую, чтобы ты подчинился временному командованию в моем лице.
– Требуй, чего хочешь. Я по-прежнему подчиняюсь Рикассо.
– Капитан Аграф, ты станешь выполнять мои приказы, – продолжал Спата, словно не слышал Аграфа. – Ты велишь своим людям… тем, кто верен тебе… вместе со службой безопасности отыскать уцелевших боргов. Боюсь, времени у нас не много.
– У одного из нас его точно не много. – Аграф нацелил на Спату служебный револьвер. – Сдай оружие! Ты арестован за попытку мятежа.
Спата глухо засмеялся:
– Удивительное заявление! Надеюсь, у тебя есть столь же удивительное обоснование.
– Ты говорил с Куртаной? – снова спросил Рикассо.
– Говорил и забрал то, что она попросила забрать. Теперь это в надежных руках. – Аграф кивком показал на Кильона. – Она также велела доставить на «Репейницу» доктора Кильона и его спутниц. Отправиться можно в течение часа. – Аграф встревоженно глянул на Нимчу. – Как она?
– На «Репейнице» девочке будет не хуже, – ответил Кильон. – А раз уж раскрылась ее истинная сущность, корабль Куртаны, возможно, самое безопасное место для нее. Я только хотел бы сначала заглянуть в лабораторию. Вдруг что-то удастся спасти?
– Особо не надейся, – предупредил Аграф.
Нимча застонала. Издаваемые ею нечленораздельные звуки больше всего напоминали мяуканье. Кильон почувствовал: зона отступает, возвращается к прежней границе, если даже не к прежним очертаниям. Осознанно или нет, Нимча сделала то, что нужно.
Где-то снаружи двигатель кашлянул, фыркнул и с ревом заработал. Потом ожил еще один.
– Очень вовремя, – похвалил Рикассо, искренне восторгаясь чудом, свидетелем которого стал. – И продолжительность оптимальная: панику сдвиг посеял, а постоянных транскрипционных ошибок не вызвал. Остается лишь надеяться, что борги уничтожены окончательно.
– Да они и так едва за жизнь цеплялись, – проговорила Мерока. – Поэтому и подличали на всю катушку. Думаю, сейчас они где-то тухнут. Лучше их разыскать, не то к рассвету корабль провоняет, как конеградский бордель.
– С ними разберутся, – пообещал Спата, сдавая оружие. – В любом случае здесь налицо преступная халатность. И, примкнув к Рикассо, вы лишь оттягиваете неизбежное.
– Посмотрим, – улыбнулся Рикассо.
Чуть позднее Кильона со спутницами переправляли на «Репейницу» на личном шаттле Рикассо. Еще не рассвело, куда ни глянь, единственными источниками света были гондолы. Рой снова двигался: завелись почти все моторы, и практически ничего не указывало, что зональный шторм, шквал, колебания – называйте, как угодно, – причинили серьезный ущерб. Для Кильона и других пассажиров «Переливницы» финал мог получиться куда печальнее. Физиологические последствия зонального сдвига уже почти не ощущались, за исключением долговременных побочных эффектов антизональных препаратов. Кильон очень старался, только ни один доктор не сделал бы точную поправку на столь быстрое возвращение зон к прежним границам. Голова гудела, как едва отзвонивший колокол, и объяснялось это не только побочными эффектами таблетки. Кильон обдумывал значение случившегося. Вопиющее противоречие между политической причиной и следствием вызывало мучительные раздумья, – казалось, в спор вступали полушария мозга.
– Спата прав, – объявил Кильон Аграфу, пока юркий шаттл лавировал меж темными оболочками дирижаблей. – Его можно запереть в камеру, а ключ выбросить, можно даже казнить: ущерб уже нанесен. От правды не скрыться: борги сбежали, убили как минимум двух ройщиков. Ничего подобного не случилось бы, не держи их Рикассо на корабле.
– Рисковал он осознанно, – парировал Аграф. – Рикассо понимал, что возможные плюсы экспериментов перевешивают минусы.
Лидера Роя оставили на «Переливнице ивовой» – там удобнее всего восстанавливать порядок, руководить соратниками, подавлять безнадежный бунт Спаты. Нимча и Калис летели на «Репейницу», и Кильон радовался, что ночные происшествия позади. Беспокоило только, что Рикассо, Аграф и остальные слишком верили в окончательный успех.
– Будь универсальная сыворотка почти готова, Рикассо смог бы убедить оппозиционеров, – с сомнением проговорил Кильон. – А на нынешнем этапе опыты недостаточно успешны, чтобы оправдать риск, на который он шел. В конечном итоге инцидент лишь навредит Рикассо.
– Тут преднамеренная диверсия, доктор. Это совершенно другое дело.
– Только доказательств нет, – напомнила Мерока.
– Она права, – проговорил Кильон. – Спата вел себя так дерзко лишь потому, что свидетелей нет. Если не считать боргов.
– А если бы свидетель нашелся? – спросил Аграф. – Некто, видевший, что случилось в лаборатории: как тебя угрозами заставили открыть клетку?
– Это помогло бы. К сожалению, я был один. – Кильон остановился, увидев что-то в глазах Аграфа. – Один ведь?
– Конечно.
– Одному можно быть по-разному. О чем Рикассо спрашивал вас, когда вы привели свой отряд? О том, говорили ли вы с Куртаной. Как же вы сказали? «Это в надежных руках»?
Аграф вздохнул и скупо улыбнулся.
– Речь о доказательстве, – ответил он. – О таком, которое, если его забрать и сохранить, фактически гарантирует Рикассо поддержку ройщиков.
Кильон закрыл глаза, воскрешая в памяти первый визит в лабораторию Рикассо. В тот раз, когда Рикассо показывал ему свои владения, что-то было иначе. Тогда в лаборатории не было чего-то такого, что потом появилось.
Вспомнилось мерное щелканье некоего прибора. Тогда Кильон решил, что это часы или записывающее устройство, что казалось вполне логичным. Однако в первый раз щелканья он не слышал.
– Меня фотографировали, верно? Отснятый материал Рикассо и просил вас защитить. Вы о съемках не знали, знала Куртана. Она лишь объяснила, где посмотреть и что забрать.
– Доктор, не расстраивайся из-за этого.
– Не расстраиваться, что за мной шпионили?
– Рикассо доверял тебе достаточно, чтобы оставить одного в своей игровой. Но он не доверял тебе целиком и полностью. Только ведь относительное доверие лучше, чем полное его отсутствие, согласен?
– По опыту скажу: доверием, которое тебе оказывают, нужно пользоваться, – вмешалась Мерока. – Девяносто процентов, восемьдесят – все офигенно больше, чем ноль.
– Спасибо, – Кильон саркастически улыбнулся, – все сразу встало на свои места.
– Рада помочь, Мясник!
– Считай это плюсом, – посоветовал Аграф. – Не шпионь за тобой Рикассо – ты не смог бы оправдаться.
– Спата виден на пластинах, да?
– Пластины нужно проявить, а это займет время. Мы же не на Неоновых Вершинах. Но если Спата провел в лаборатории больше тридцати секунд, его засекли.
Кильон решил подавить гнев и обиду на то, что его использовали. Он мог либо везти этот багаж на другой конец Напасти, либо избавиться от него прямо сейчас.
– По-вашему, этого хватит?
– Спаты, держащего тебя на мушке, и борга, выбегающего из лаборатории? Да, должно хватить.
– Что с ним сделают? Вы упомянули арест, а какой ожидается приговор, не уточнили.
– Смертная казнь, – ответил Аграф. – Вопрос только в том, каким способом.
– А говорят, цивилизация кончается в Конеграде.
– Не суди нас, доктор. Если твой город отменил смертную казнь, это еще не значит, что он не убивает людей. Он делает это тайком, по-садистски медленно. Тех, кто не соответствует стандартам, кто отказывается на него работать, он засасывает, перемалывает и выплевывает. Ройщики, по крайней мере, убивают быстро и чисто. Быстро – да, вне сомнения.
– Спата действовал не из корысти, а ради безопасности Роя.
– Лети обратно и защищай его, раз такой принципиальный. По мне, так действовал ли он из корысти или боролся за безопасность Роя, а все свелось к одному.
– Подонок сам напросился, – заявила Мерока. – Ты видел, как он навредил девочке.
Нимча спала на руках у матери. Казалось, сама Калис на грани полного изнеможения, словно перенесла часть мук дочери.
– Спата – плохой человек, – объявила женщина. – Он должен умереть, но быстро. Если бы позволили, для казни я выбрала бы нож.
– Всему свое время, – проговорил Аграф, пряча улыбку. – Есть регламент, и все такое. Состоится суд – все как положено. Раз грянул кризис, Рикассо потребует, чтобы оппозиционеры убедительно продемонстрировали ему верность. Если они не готовы – как выразился Спата – подчиниться его власти, не удивлюсь, что Рикассо предложит им рассесться по кораблям и лететь на другой край земли.
– Неужели он раздробит Рой?
– Правильнее сказать, отсечет нездоровую часть. В любое другое время Рикассо скорее отрезал бы себе руку, чем потерял хоть один исправный корабль. А сейчас как? Мы спешим на помощь клиношникам! – Аграф ухмыльнулся, – дескать, над такой абсурдной, противоречащей здравому смыслу затеей можно лишь смеяться. – Разве это не доказывает, что в истории Роя началась новая глава?
– До Клинка еще лететь и лететь.
– Рой совершал перелеты куда сложнее этого. Ясно, близ Клинка придется разбираться с черепами, но до того… Не понимаю, откуда столько опасений? Лететь нам над пустошью. И что тут такого? Разве что со скуки помрем.
Шаттл приближался к «Репейнице». Корабль Куртаны выступал из тьмы. Он казался на удивление маленьким после величия и золоченой роскоши «Переливницы ивовой». У Кильона сердце екнуло при мысли о долгом путешествии в гондоле, похожей на металлическое ведро, пусть даже бронированное и оснащенное техникой. Перелет Напасти станет первым в документированной истории.
– Знаю, о чем ты думаешь, – проговорила Мерока, когда они готовились к высадке. – Плевое дело, да?
– Да, – ответил Кильон, обдумывая услышанное. – Плевое дело – именно так я хотел выразиться.
Глава 21
Наутро бледная линия на горизонте превратилась в неуклонно расширяющуюся полосу.
– Словами не передать, до чего странные ощущения, – заметила Куртана, когда другие бойцы встали из-за обеденного стола. – Мчимся к проклятому месту на полно крейсерской скорости. Сколько помню, меня всегда учили держаться от него подальше.
– Что показывают приборы? – поинтересовался Кильон, допивая кофе, черный, как сырой огнесок, и такой крепкий, словно раньше он пробовал лишь разбавленный.
– Для этой зоны показания вполне нормальные. А ведь мы приближаемся к границе и, по идее, должны остро чувствовать признаки перехода. Механические системы должны отказывать: двигатели перегреваться, часы и датчики зависать – совсем как при приступе Нимчи. Ты раздавал бы антизональные, но даже они не спасали бы от недомогания.
– Тогда это хороший знак. Не зря Рикассо опирался в расчетах на ранние показания приборов.
Смещение зоны, вызванное приступом Нимчи, было скорее колебанием, чем штормом. На Неоновых Вершинах ему дивились бы дней семь, ведь Пограничному комитету пришлось бы лишь слегка корректировать карты. Так и здесь. Не исключались изменения вне зоны действия ройских приборов, но условия, в которых сейчас летели корабли, ощутимо не отличались от существовавших до того, как девочка вызвала зональный сдвиг. Все ройщики почувствовали его и физиологически, и в работе механики, но из-за малой продолжительности особого вреда сдвиг не принес. Несколько двигателей нуждались в капремонте, кое-кто из авиаторов – в дополнительном лечении последствий сдвига, но по большому счету Рой не пострадал.
Ройщикам повезло, невероятно повезло. А еще, к худу ли, к добру ли, Рикассо наконец убедился в способностях Нимчи.
– Веду корабль, но как-то мне не по себе, – призналась Куртана. – И похоже, не мне одной. Разумеется, другие члены команды чувств своих не показывают.
– Вот пересечем бывшую границу, изменений по-прежнему не будет, может, тогда они приспособятся? – предположил Кильон.
– Пошли, покажу кое-что. Много времени не потратим, а мне не мешает проветриться.
На балконе «Репейницы» Кильон вдохнул утренний воздух – пусть прохладная свежесть наполнит легкие. Внизу, над темным густым лесом, клубился туман. Таких лесистых участков Кильон не видел с тех пор, как их с Мерокой спасли у границы Клинка, значит ограничено не только влияние города, но и область похолодания.
Мерный гул двигателей успокаивал, как ребенка в утробе сердцебиение матери. Долгие дни они были частью Роя, теперь же «Репейница» была в небе одна. Кругом, куда ни глянь, свободное небо – контраст завораживал.
– Замечаешь разницу? – спросила Куртана.
Кильон внимательно посмотрел вниз и увидел только плотное зеленое море деревьев да приближающуюся границу Напасти.
– Я не ботаник, – ответил он. – Если изменилась растительность, покажите, в чем именно дело.
Сняв трубку переговорного устройства на борту гондолы, Куртана отдала приказ:
– Полностью остановить двигатели на две минуты. Затем вернуться к крейсерской скорости.
Двигатели «Репейницы» с шипением замерли. Лишенный тяговой мощности корабль резко затормозил: сопротивление ветра погасило его скорость. При отключенных моторах тишину нарушал лишь скрип крепежного троса на несущих балках.
– Слушай! – шепотом велела Куртана. – Звери и птицы в лесах сейчас активнее всего. Утро как-никак.
– Я почти ничего не слышу.
– Это потому, что слушать нечего.
– Совсем нечего?
– Там только растения. – Куртана перегнулась через поручень, беспечно игнорируя меры безопасности. – Эту местность мы называем Глушью. На большинстве карт она отмечена как розовый пояс вокруг красной Напасти. Здесь природа чахнет, начинает сдаваться. Высадишься сейчас в лесу – попадешь в мавзолей, в зеленый склеп. Животные – звери, птицы, насекомые – там просто не выживают. Их клетки не могут нормально работать, словно внутренние моторы останавливаются, и звери рассыпаются, как заводные игрушки. Обмен веществ прекращается, метаболические пути превращаются в метаболические тупики. Растения выживают: они выносливее, внутренние процессы у них протекают медленнее. Но чем дальше в Глушь, тем тяжелее, и мало-помалу растительная жизнь исчезает. У границы Напасти борются за выживание примитивные формы жизни – одноклеточные организмы и колонии бактерий. А потом не остается ничего. Полная стерильность. Так что по сравнению с тем, что впереди, это райские кущи.
– Мы же летим над Глушью и еще живы, – возразил Кильон. – А ведь мы тоже млекопитающие. Не понимаю, почему звери, птицы и насекомые не последуют за нами.
– Со временем последуют. Через несколько лет они заселят все эти джунгли, если Напасть не вернется к прежним границам, а мир не замерзнет. Однако это не значит, что в другом месте не появится новая Глушь. Нынешний сдвиг унес жизни миллионов существ. Они попросту не успели спастись, даже если инстинкты призывали сняться с места. – Куртана остановилась. – Глушь – только знак, последнее предупреждение. Мол, твои приборы солгали, а ты каким-то чудом не почувствовал зонального недомогания. Поворачивай назад, пока можешь.
Один за другим проснулись двигатели, и «Репейница» снова набрала скорость. Из-за рева моторов никто не определил бы, что лес мертв. Но теперь Кильон знал, что там, внизу, растительность – высшая форма жизни, и остро чувствовал зловещую тишину, волнами набегающую на его мысли, и ненасытную пустоту, грозящую накрыть все бескрайним пологом тишины.
Он вернулся в гондолу и занялся докторскими делами.
Глушь оказалась узкой кромкой, полосой не шире пятнадцати лиг. Еще до полудня «Репейница» пересекла ее, попав, если верить картам, в саму Напасть. Кильон наблюдал, как темно-зеленый лес сменяется сперва чахлым кустарником, а потом – островками зелени, цепляющейся за мертвую, биологически инертную почву и голые скалы цвета выбеленной временем кости. Зеленые островки – это неприхотливые мхи и лишайники, благодаря своему простому строению выживавшие там, где организмы сложнее погибали. Но даже они проникали в стерильную зону лишь на определенную глубину и в итоге сдавались – чахли, редели, потом попросту исчезали, уступая место камням и песку. Это была пустошь без признаков жизни, но не пустыня – хватало прудов и озер с пресной водой, настолько чистой, что в них отражалось небо. Некому было пользоваться живительной влагой, на берегах водоемов никто не обитал. При обычных обстоятельствах экипаж «Репейницы» уже умирал бы в страшнейших муках.
Однако никто пока не жаловался, и Кильон почти не сомневался, что и сам не страдает от зонального недомогания. В мыслях царил порядок, память, концентрация внимания и координация движений не подводили. Тем не менее что-то чувствовалось – едва ощутимые позывы к рвоте, спазмы в горле. Если его не от полета укачивает, причина наверняка психосоматическая.
В душе Кильона зародилась робкая надежда на то, что если внешние условия останутся стабильными, то и самочувствие не ухудшится: причин нет. По крайней мере, здесь имелся повод для осторожного оптимизма. Часы и датчики в штурманской рубке «Репейницы» упрямо показывали, что корабль пересекает совершенно нормальное воздушное пространство. Вектор смещения не регистрировался.
Штурманская рубка полюбилась Кильону, как библиотека Гамбезона на «Переливнице ивовой». Это было виброустойчивое, без единого окна, обшитое коричневым шпоном помещение, где под щебет птиц в клетках, тиканье инструментов, гудение пружин и гирек, скрип плоттеров, медленно вращающих рулоны бумаги, дышалось и думалось на удивление легко и спокойно. Нередко Кильон заставал там членов экипажа: они ухаживали за птицами, снимали показания датчиков или настраивали сверкающие приборы. С его присутствием мирились, а Кильон радовался компании. Он часами беседовал с авиаторами о технике, потрясенный хитроумными принципами работы различных устройств.
Несложно создать прибор, способный уловить переход в менее развитую зону вроде той, что прежде занимала территорию Напасти. Тонкие механизмы не выдержат, когда микроскопические ошибки превратятся в непоправимые. Часы начнут отставать, потом остановятся. То же самое случится с поршнями и другими подвижными частями двигателя внутреннего сгорания «Репейницы». Сбои в работе техники предупреждали о биологических изменениях, которых следует ждать при углублении в зону. Куда сложнее создать инструменты, способные регистрировать перемещение в обратную сторону. Пыхтящие двигатели «Репейницы» не остановятся даже в зоне, где их сочтут технологическим анахронизмом. А для пассажиров корабля эффект будет не лучше, чем при движении в сторону регресса. Люди умеют приспосабливаться, основная зона пребывания с самых первых дней влияет на внутриутробное развитие. Сознание взрослых в значительной мере подстроено под ее характеристики. Наследственные факторы также играют роль, ведь предки многих жили в условиях только одной зоны. Со временем каждая обитаемая зона выбирает самых активных и плодовитых.
Несколько инструментов в рубке реагировали на переход в зону прогресса, но это были крайне сложные как в применении, так и в обслуживании приборы. Поэтому относились к ним с эдаким снисходительным уважением, как к жадной до внимания примадонне в оперной труппе. Бывалые авиаторы больше доверяли зебровым амадинам, которых разводили в Рое. Эти птицы переставали петь, а потом и падали с жердочек задолго до того, как зональный переход чувствовали люди. Птичий щебет прекрасно сочетался с гулом и треском приборов.
Все было в порядке. Птицы вели себя активно, приборы радовали нормальными показаниями, как и часы, которые постоянно сверяли с часами на других кораблях. Никаких изменений пока не наблюдалось и в целом флоте – от «Репейницы» до основной части Роя и последнего корабля арьергарда. Отступи Напасть лишь на сотню лиг, неоспоримые доказательства проявились бы уже сейчас. Нет, пустошь наверняка сместилась лиг на сто пятьдесят, а то и дальше, изменив географию целого полушария.
После полудня «Репейница» углубилась в пустошь настолько, что даже Глушь стала мрачной серо-зеленой полосой на горизонте. Внизу виднелись сплошные вода и камни – однообразный пейзаж напоминал непрерывно прокручивающийся фильм. По крайней мере, так казалось Кильону, несколько часов простоявшему на смотровой палубе. Лес тоже бывает однообразным, но это однообразие обилия, а не оскудения. Здесь же Кильон видел мир, ободранный до костей, не лицо, а оголенный череп.
После заката Рой скорость не сбавил, хоть и углублялся в незнакомую территорию, не опираясь даже на самые схематичные планы. Днем «Репейница» набрала максимальную рабочую высоту, высматривая на горизонте препятствия – метеосистемы и горные цепи, которые придется облетать. На длинных тросах подняли шары с автоматическими камерами и локаторами для наблюдения.
В чистом небе ничего угрожающего не просматривалось, поэтому решили и дальше лететь на нормальной скорости, полагаясь исключительно на данные гироскопа и астрономические координаты, чтобы не сбиться с курса. Если днем на корабле царила напряженность, то к вечеру она сменилась паникой. С приборов в рубке не спускали глаз. Амадины ночью спят, клетки завешены черной тканью – птицы зонального сдвига не ощутят. Экипаж теперь целиком и полностью полагался на капризные, сложно настраиваемые приборы. Ну и разумеется, на собственную физиологическую реакцию. До сих пор показания приборов и внешние условия отличались стабильностью, но остро чувствовалось, что рано или поздно ситуация изменится. Кильону об этом говорила мрачная безысходность, написанная на лицах авиаторов, которые сновали туда-сюда, передавая на мостик свежие показания датчиков. Эти люди словно готовились отправиться на край света.
Бездельничать Кильон себе не позволял. Он радовался, что собрал и переправил ящик с лабораторной утварью и реагентами до вмешательства Спаты, ведь иначе борг многое уничтожил бы при побеге. Ожидая, когда оценят ущерб, Кильон тем временем работал над новыми партиями сыворотки-15, очищая ее для доставки в город. А когда химические реакции не требовали его наблюдения, оказывал посильную помощь в составлении карт. На «Репейнице» не хватало людей для контроля всех аэрофотокамер, и экипаж Куртаны охотно пользовался услугами Кильона. Обслуживать стереоскопическое оборудование для фотосъемки было несложно. После того как авиаторы разъяснили основные принципы, Кильон загрузил и проявил сотни фотопластинок, фиксируя положение корабля и высоту полета согласно показаниям приборов из рубки, чтобы соотнести каждый двумерный снимок с картами, которые параллельно составлялись вручную. Кильон сосредоточивался на значимых наземных объектах – крупных озерах, заметных участках обесцвечивания минералов или обнажения горных пород, которые можно будет считать ориентирами, если перелеты Напасти когда-нибудь станут обычной практикой.
Ночью показаний не снимешь, а из-за усталости работа в лаборатории на определенном этапе становилась непродуктивной. Когда стемнело и Кильон сделал все, на что хватило сил, он отправился на поиски Куртаны. Он нашел ее на мостике. Мерока дежурила на гелиографической станции – вместе с Аграфом принимала и отправляла сообщения. Кильон вгляделся во мрак и увидел мерцающий огонек корабля-отправителя, далекого и недосягаемого, как звезда в другом конце Галактики.
– Есть хорошая новость и не очень хорошая, – объявила Куртана и слегка изменила курс, прежде чем заблокировать штурвал.
– Давайте сначала хорошую.
– По словам Рикассо, из лаборатории удалось спасти больше, чем он рассчитывал. Часть сыворотки-пятнадцать и запасы реагентов для ее очищения уничтожены, но могло быть еще хуже. Сыворотка-шестнадцать потеряна почти полностью, но тут как посмотреть: без боргов работать над ней все равно невозможно.
– Что с боргами?
– Найдены и нейтрализованы. Шторм, который спровоцировала Нимча, не пощадил ни одного из них. Но если Рикассо нужно больше той сыворотки, придется начинать с нуля.
– По крайней мере, у нас есть сыворотка-пятнадцать. Сколько ее осталось с учетом бутылей, которые я переправил сюда?
– Две трети того, что было. Мы спасем меньше клиношников, чем рассчитывали, но все могло кончиться хуже.
– Да, наверное, – отозвался Кильон. – Будь это случайностью, я вообще не роптал бы. Но потери препарата можно было избежать. Спата и его сторонники должны за это поплатиться.
– Плавно подводишь к смертной казни? – ухмыльнулась Куртана.
– Об этом я не говорил. Но Спата должен понести наказание за гибель жителей Клинка, которых мы не спасем, а не только за ройщиков, убитых боргами. Кстати, сколько погибших в итоге?
– Четверо. Обнаружены еще два трупа, оба с недостающими органами. При поисках едва не погиб еще один ройщик, просто потому, что ползать по техотсекам корабля опасно.
– Четверо погибли, чтобы доказать правоту Рикассо.
– Спату призовут к ответу, уверяю тебя. Фотопластинки однозначно показывают, что он был в лаборатории. Твоя невиновность вне сомнений.
– Как и моя истинная сущность, да? Или Нимчи?
– Ройщикам о вас известно. Большинство принимает вас или примет, дай срок. Терпение, Кильон, они же только люди.
– Вы говорили еще про не очень хорошую новость.
Куртана изменилась в лице, словно до сих пор запрещала себе думать о неприятном.
– Наверное, вариантов тут не было. При иных обстоятельствах Рикассо расформировал бы экипажи оппозиционеров и посадил бы на их корабли своих сторонников. Однако, поступи он так сейчас, проблема решилась бы лишь временно. Спату и его ближайшее окружение он вычислил, но кто знает, сколько еще среди нас затаившихся врагов, дожидающихся новой возможности восстать? Напасть мне представляется вроде лакмусовой бумажки. Если ты с Рикассо, то полетишь за ним через пустошь, и будь что будет. А если нет… – Куртана осеклась, будто в горле что-то застряло, но потом взяла себя в руки. – Рикассо позволил им лететь прочь, и как минимум двадцать капитанов уже приготовились. Если не желают следовать за нами, то могут забрать корабли с горючим, оружием, едой и медикаментами, которые есть на борту, и отправиться куда угодно, лишь бы Рою не мешали. Иными словами, Рикассо не желает их больше видеть. Если увидит, Рой откроет по ним огонь.
Кильон представил, как эти прекрасные, нарядные корабли раздирают друг друга, словно каннибалы-борги.
– Дело настолько серьезное?
– Клинок предал нас в лихую годину, а сейчас Рой предает себя. Пожалуй, это еще хуже. Да, точно, и никаких «пожалуй». Как подумаю об этом, кровь закипает.
– Помнится, когда заговорили о полете над Напастью, вы, Куртана, не радовались и в ладоши не хлопали, – заметил Кильон.
– Верно, не хлопала. Но в итоге лететь согласилась. – Куртана разблокировала штурвал, чтобы еще раз скорректировать курс корабля. – В этом разница. Я согласилась. И доведу миссию до гребаного конца.
– Да будет так, – вставила Мерока.
На рассвете солнечные лучи озарили лишь несколько облаков на горизонте. Ни гор, ни холмов – ничего, указывающего, что за ночь Рой пролетел более сотни лиг. Корабли словно зависли в воздухе и лишь сейчас полетели дальше. Если бы не сообщения авиаторов, Кильон вряд ли смог бы поверить, что «Репейница» не отстает от графика. На большой карте, корректируемой по мере продвижения, синяя линия демонстрировала расстояние, покрытое на сегодняшний день. По обеим сторонам линии нанесли россыпь наземных ориентиров, но в самом широком месте они занимали не больше пятнадцати лиг местности. В первую очередь, это показывало, что к возвращению в Глушь авиаторы увидят лишь крохотный кусок Напасти.
Рой продвигался вперед, это сомнений не вызывало. Почти полпути они преодолели без происшествий, и особых причин для беспокойства, как с технической, так и с медицинской точек зрения, не наблюдалось. «Репейница» и другие корабли радовали исправностью, авиаторы и гражданские лица – хорошим самочувствием; случаи зонального недомогания, о которых сообщали Кильону, вполне можно было объяснить психосоматикой. Кильон чувствовал, что и у него самого симптомы недомогания постепенно отступают, а перелет Напасти уже не кажется фантастикой. В конце концов, это лишь территория.
Кильон вернулся с балкона в гондолу. Вооружившись биноклем, он разглядывал Рой – старательно пересчитывал корабли.
– Оппозиционеры до сих пор с нами, – объявил он. – Либо это так, либо я плохо считаю.
– Пока они с нами, – проговорила Куртана, – но ультиматум Рикассо в силе. По-моему, они просто тянут время, взвешивают за и против. Если отделятся сейчас, дальше заживут по-своему. Но тогда все решения придется принимать самостоятельно. Технический и навигационный опыт ста с лишним кораблей окажется недоступным.
– Здесь, в отсутствие ориентиров, трудно винить их за осторожность.
– К черту осторожность! Затея у нас новая, ясно, что пугающая. В этом и дело.
– А вы сменили тон.
– Если Спата чего и добился, так это доказал мне, что сейчас Рикассо нам нужен, как никогда. Рикассо был прав во всем. Если тектоморфный сдвиг постоянен, однажды такие перелеты войдут в практику. И промежуточные станции появятся, и семафоры, и подробные карты, и прогнозы погоды. Допускаю, и крупные объекты цивилизации. Теперь все может упорядочиться.
– Осторожнее, – предупредил Кильон. – Звучит подозрительно оптимистично.
Все утро Кильон разбирал медпрепараты, осматривал членов экипажа, проявлял стереофотографии, а потом сделал короткий перерыв на ланч. Питались на «Репейнице» просто, никаких изысков. Когда он вошел в кают-компанию, Куртана с Мерокой уже сидели за столом, о чем-то оживленно беседуя, но, увидев его, притихли.
– Я не помешал?
– Просто объясняю Мероке, что, если ей не понравится на обновленном Клинке – а я нисколько этому не удивлюсь, – в Рое она всегда найдет дело по душе. Не обязательно ведь заниматься отстрелом черепов.
– Зануда! – отозвалась Мерока с притворной обидой. – Хоть какое-то дерьмо громить позволь!
– Мы непременно найдем тебе… э-э-э… дерьмо для разгрома, – пообещала Куртана.
Чувствовалось, что бранные слова ей давались с трудом, – она их будто клещами из себя вытягивала.
– Ура, мисс Небесная Принцесса спускается на грешную землю! – возликовала Мерока. – Ругань принесет ей кучу пользы, правда, Мясник? Хоть расслабится чуток, а то ходит, будто шомпол ей в задницу вставили. Ясен день, она капитан, и все такое, надо марку держать. Но ведь не все время! Еще чуток со мной пообщается – и начнет ругаться так, что у Фрея уши завянут.
– Хорошо, когда есть цель в жизни, – хмыкнул Кильон.
Он искренне радовался, что Мерока с Куртаной не только нашли общий язык, но и завязали некое подобие дружбы. Хотя, вероятно, слишком удивляться не следовало. Вопреки разному жизненному опыту, обе отличались независимостью, хотя проявлялась она абсолютно по-разному.
В кают-компанию потянулись другие члены экипажа, и разговор стал более официальным. Даже Аграфу, направленному на «Репейницу» по особому настоянию Куртаны, приходилось соблюдать приличия. В большинстве случаев он называл Куртану «капитан», а когда, забывшись, звал по имени, краснел, хотя членов маленького экипажа его некорректность совершенно не трогала. Сам Аграф охотно подчинялся Куртане. Он твердил, что с удовольствием возится с двигателями и инструментами, вспоминая навыки, которые почти позабыл в бытность капитаном «Хохлатки ольховой». Кильон привязался к молодому человеку и радовался его присутствию на корабле.
Все это время Куртана казалась бодрой и энергичной. Но сейчас, разглядывая ее украдкой, пока капитан «Репейницы» беседовала с другими авиаторами, Кильон заметил, как она устала и как напряжена. Интересно, удалось ли ей хоть пару часов поспать?
Раздался стук в дверь. Вошел вахтенный, чем-то явно взволнованный. У Кильона упало сердце – один из приборов зафиксировал переход, дело наверняка в этом.
– Что стряслось? – нахмурилась Куртана. – По-моему, полчаса назад все было нормально. Только не говори, пожалуйста, что амадины вдруг перестали петь.
– Дело не в амадинах, капитан, и не в часах. Показания всех приборов те же, что вчера вечером, никаких изменений. Дело в том, что впереди.
– Горизонт чист. Ни гор, ни метеосистем.
– Тут другое, капитан. Некий объект лежит прямо у нас по курсу, лигах в пятнадцати отсюда. Если не изменим скорость, мы долетим до него за час.
– То есть объект появился откуда ни возьмись?
– Он был скрыт из вида. Местность здесь пологая, хватило невысокой горной гряды, чтобы спрятать его целиком.
– Хорошо, а что именно перед нами?
– Капитан, вы лучше сами взгляните. Мы теряемся в догадках.
– Пожалуй, я так и сделаю. – Убрав салфетку с колен, Куртана встала из-за стола.
Кильон проследовал за ней на мостик. Там несколько авиаторов смотрели в телескоп, трубу которого направили вперед и слегка опустили. Кильон понимал, что в фокусе: впереди, на несколько градусов ниже горизонта, среди камней мерцал огонек. Вряд ли это отблеск водной глади: слишком яркий и интенсивный, скорее, так сияет зеркало или брусок полированного металла, установленный вертикально. Свет трепетал, мерцал, как мираж, только ничто не указывало, что это сигнал или попытка выйти на связь.
– Рою объект уже виден? – спросила Куртана.
– Почти уверен, что нет, – ответил вахтенный. – Еще лигу назад мы ничего не видели, хотя горизонт осматриваем постоянно. Когда Рой окажется там, где мы сейчас, высота солнца изменится, и будет не так заметно. Если объект не очень маленький, мы его не пропустим, чем бы он ни оказался. Мы же в лиге от него пролетим.
– Невероятное совпадение, да? Вокруг бесконечная пустота, а аккурат у нас на пути появляется некий объект.
– Совпадение, ага, – кивнула Мерока. – Или нас дергают за ниточки.
– Или объектов много, а нам виден лишь этот, – тихо проговорил Кильон. – Виден благодаря высоте солнца, и так далее. Он, может, не единственный и показывается не только нам. Может, местность кишит ими, но мы видим лишь один.
– В любом случае мне это не нравится. Никаких объектов здесь быть не должно, ни единой бактерии. Дайте я в телескоп посмотрю. – Куртана приникла к окуляру и чуть заметно подкрутила колесико фокуса. Другой глаз она сощурила, а рот приоткрыла от нетерпения.
– Что-нибудь видите? – поинтересовался вахтенный.
Читать бесплатно другие книги:
