Край навылет Пинчон Томас

18

Во второй половине дня небо начинает набирать мертвенный желтый оттенок. Что-то на подходе из-за реки. Максин включает станцию погоды и уличного движения Большого Яблока «Дабью-Я-П-Пи», и после обычной гирлянды скорострельных рекламных роликов, каждый напористее предыдущего, включается знакомая тема телетайпа и мужской голос:

– Отдайте нам тридцать две минуты – мы их вам не вернем.

Как-то чересчур уж чирикая для такого материала, дикторша объявляет:

– Сегодня в элитном жилом здании Верхнего Уэст-Сайда обнаружено тело человека, идентифицированного как Лестер Трюхс, известный предприниматель Кремниевого переулка… явное самоубийство, хотя полиция не исключает возможности убийства… Тем временем недельная малютка Эшли, спасенная вчера из мусорного бака в Куинзе, чувствует себя хорошо, по словам…

– Нет, – так может орать радиоприемнику кто-то гораздо старше и полоумнее, – блядь, нет, дура ебаная, как – Лестер. – Она только что с ним разговаривала. Он должен быть жив.

Она предвидела основное последствие угрызений совести растратчика, слезливые интервью прессе, косые взгляды стукните-меня-пожалуйста, внезапные приступы невралгии, но Лестер – один, был одним из тех редких экземпляров, пытался вернуть то, что взял, стать меншем, такие парни редко отменяют собственные серии, если вообще…

Остается что? Максин ощущает нежеланное покалывание в линии челюсти. Ни одно заключение, к которому она поспешно приходит, не выглядит убедительно. «Дезэрет»? Блядский «Дезэрет»? Почему нельзя было отвезти Лестера на Свежую прорань и бросить его там на свалке?

Она ловит себя на том, что глазеет в окно. Щурится за контуры крыш, вентиляционных выходов, световых люков, водяных баков и свесов в этом предштормовом освещении – сияют, как будто уже влажные под темнеющим небом, вдоль по улице, туда, где над Бродуэем высится проклятый «Дезэрет», уже зажглись один-два бурно-нервных огонька, каменная кладка его с такого расстояния кажется слишком уж неотмываемой, теней там чересчур много, даже если идти напролом.

Безумно начинает она во всем винить себя. Потому что нашла тоннель Мроза. Сбежала от того, что приближалось. Это Мроз сводит с ней счеты, бросился в погоню.

Не сильно-то способствует, когда, вечером попозже, она под дождем и видит через дорогу Лестера Трюхса, он входит в подземку на углу Бродуэя и 79-й, в обществе умопомрачительной блондинки некоего возраста. Уверенная, что блондинка эта отчего-то куратор Лестера, что некоторое время они побыли на поверхности, позанимались делами, а теперь она отводит его обратно под низ, Максин делает рывок через самый опасный перекресток в городе и, когда преодолевает наконец движущуюся полосу препятствий водителей-убийц, от которых разлетаются беспечные крылья грязной воды, спускается на платформу подземки, Лестера и блондинки уже нигде не видать ни в какую сторону. Конечно, в ГНЙ нередко можно заметить лицо, знакомое совершенно бесспорно, человека, которого уже нет среди живых, и, случается, если оно перехватывает твой пристальный взгляд, это другое лицо тоже начинает узнавать твое, и в 99 % случаев оказывается, что вы не знакомы.

Наутро, после изворотливо бессонной ночи, перемежаемой клипами снов, она является на регулярную встречу с Шоном в некотором состоянии.

– Я типа такая – «Лестер?» – чуть не заорала на всю улицу, дура дурой, вы же вроде как умерли или что.

– Первое подозрение, – рекомендует Шон, – не лишаешься ли ты памяти?

– Нет, не-а, то был Лестер и никто другой.

– Ну… наверное, иногда так бывает. Обычная непросветленная публика, совсем как ты, никаких особых даров или чо-що, прозрит сквозь всю иллюзию точно так же, как и учитель с, типа, годами подготовки? А что они способны видеть, и есть, есть реальная личность, «лицо до лица», как мы в дзене это называем, и, может, тогда они накладывают на него более знакомое лицо?

– Шон, это очень полезно, спасибо, но, предположим, то и в самом деле был Лестер?

– Аха, ну а он не, типа, в третьей балетной позиции случайно шел?

– Не пикантно, Шон, этот парень только что…

– Что? Умер? Не умер? Попал в новости «Дабью-Я-П-Пи»? Сел в метро с неизвестной тебе телочкой? Реши уж наконец.

В своей рекламе, налепленной на все газетные автоматы в городе, Шон обещает: «Гарантируется неприменение кёсаку», кои суть «предупреждающие палки», которыми пользуются наставники сото-дзена для фокусировки твоего внимания. Поэтому Шон людей не бьет, а оскорбляет их словесно. Максин уходит после его сессии, чувствуя себя так, словно встретилась один на один с Шэкиллом О’Нилом.

В приемной у кабинета она обнаруживает еще одного ожидающего клиента, светло-серый костюм, бледно-малиновая рубашка, галстук и платок в тон глубоко орхидного оттенка. Какой-то миг она думает, что это Алекс Трибек. Шон высовывает голову, становится весь благорасположенный.

– Максин, познакомься, это Шноблинг Вероникл, придет день, ты решишь, что это судьба, а на самом деле это я не в свои дела лезу.

– Простите, если я вторглась в вашу сессию, – Максин, пожимая руку, примечая хватку мужика, можно сказать, безумысловую, с чем редко встречаешься в этом городе.

– Угостите меня как-нибудь ланчем.

Пока и хватит про Лестера. Он подождет. У него теперь столько времени, что на весь мир хватит. Делая вид, будто сверяется с часами:

– Как вы на сегодня смотрите?

– Лучше, чем прежде.

Ладно.

– Знаете «Дафну и Уилму» дальше по улице?

– Еще бы, там славная динамика зловония. Около часу?

Зловония что? Как выясняется, Шноблинг – профессиональный Нос на фрилансе, ибо родился с обонянием гораздо чувствительнее, чем выпало нам, нормальным прочим. Известно, что он бывал способен вести какой-нибудь интригующий sillage[75] десятки городских кварталов, пока не обнаруживал, что источник его – супруга стоматолога из Флорал-Парка. Он верит в особый круг ада, предназначенный всем, кто является к обеду или вообще входит в лифт с не подобающим случаю запахом. Собаки, коим он официально не представлен, подходят к нему с вопросительными взглядами.

– Могу переуступить, иногда этот дар – проклятье.

– Так скажите же, что на мне сегодня?

Он уже улыбается, слегка покачивая головой, избегая встречаться взглядами. Максин понимает, что чем бы этот дар ни был, он не ходит и не хвастается им попусту.

– Хотя с другой стороны…

– Слишком поздно. – Некая джайвовая манипуляция носом, словно прочищает носоглотку. – ОК – перво-наперво, это из Флоренции…

Ой-ёй.

– Officina[76] в Санта-Мария-Новелле, и у вас оригинальный состав Медичи, Номер 1611.

Сознавая, что челюсть у нее отвисла на несколько миллиметров дальше, чем ей бы хотелось:

– Не рассказывайте, как оно у вас получается, не надо, это как с карточными фокусами, я не желаю знать.

– Вообще-то люди с «Оффичиной» мне попадаются редко.

– Их больше, чем вы думаете. Заходите в такую красивую высокую старую залу, где полно всяких ароматов, люди, бывавшие во Флоренции сотню раз, об этом месте даже не слыхали, и начинаешь думать, что это, может, твое собственное тайное открытие – как вдруг ни с того ни с сего, кошмар покупателя, они по всему городу.

– Люди, не способные отличить цветочный от шипра, – сочувственно. – С ума сойти можно.

– И… быть Носом… работа приятная, платят хорошо?

– Ну, по большей части – у крупных корпораций, мы все постоянно вращаемся между фирмами, немного погодя начинаешь замечать, что компании переходят из рук в руки, совсем как классические ароматы, а потом снова оказываешься на бобах. Много лет мне просто не приходило в голову, что это может быть тем, что наш общий гуру называет посланием с той стороны. «Что это за человек без чинов и званий, кто ходит туда-сюда сквозь врата лица?» – как он выражается.

– Мне он тоже это впаривал.

– «Врата» должны означать глаза, но я тут же сообразил, что это ноздри, коан оказался точен, дал мне возможность подумать, и сегодня я в свободном полете, мой список ожидания для новых клиентов – примерно полгода, что дольше, чем длились любые мои корпоративные работы.

– И Шон…

– Направляет ко мне клиентов временами, берет небольшой гонорар. Хватает, чтобы покрыть его счета на «Эролфу», в которой он склонен купаться. Обычное дело.

– В Носовом бизнесе. У вас своя линейка парфюмов, или?..

Он, похоже, смущен.

– Скорее сыскное агентство.

Ааххх!

– Частный Нос?

– Все гораздо хуже. 90 процентов моих дел – матримониальные.

А как же?

– Батюшки. Как же… и такое приносит плоды?

– О, приходят такие: «Понюхайте моего мужа, мою жену, скажите мне, с кем они были, что ели на ланч, сколько пили, принимают ли наркотики, замешан ли тут оральный секс…» – вот это, похоже, самый топ ЧАВО[77] – тип-того. Штука в том, что все это распределено по времени, каждая улика накладывается на предыдущую. Можно выстроить хронологию.

– Странное дело… – так ли хороша эта мысль? – но я тут наткнулась на одну ситуацию… Вы не будете против, если я немного поковыряюсь у вас… можно я иначе выражусь, не мог бы кто-то из вас, Носатых, прийти на место преступления, как полицейский экстрасенс, нюхнуть и реконструировать, что там происходило?

– Еще бы, Назальная Криминалистика. Московиц, Де Андзоли, еще пара человек, они в этом спецы.

– А вы?

Шноблинг склоняет голову, она вынуждена признать, очаровательно и умолкает на минутку.

– Копы и я… Проводишь назальное сканирование, у мальчиков начинается паранойя, думают, может, ты их тоже сканируешь, нюхтаришь эти их глубокие легавые тайны. В общем, мы всегда упираемся во взаимное непонимание.

– А у Московица с ними таких проблем не возникает?

– Московиц – увенчанный лаврами ветеран мухлежного взвода, у Де Андзоли степень доктора криминалистики, а еще и родня там работает, это же культура доверия. Я же – мне удобнее независимым.

– О, это мне близко. – Она показывает лицом через зал, после чего скользит глазными яблоками вбок глянуть на него. – Если вы уже и этого не учуяли во мне?

– Типа есть такой пресловутый феромон, начинает действовать, как только… Постойте, перемотаем, теперь вы подумаете…

Максин ярко ему сияет и отхлебывает свой Органический Бамбуковый Чай «Внезапное Просветление».

– На свидания ходить должно быть, трудновато, с таким-то хоботом.

– Потому я обычно о нем помалкиваю. Кроме тех случаев, когда Шон пытается мне кого-нибудь спроворить.

Они хорошенько смотрят друг на друга. За последний год Максин дейтилась со шляпными фетишистами, дневными трейдерами, акулами бильярда, жуками прямого инвестирования, и редко ее навещали тревоги о том, что с ними придется встречаться еще. Теперь же, чуть запоздало, она вспоминает проверить правую руку Шноблинга, которая оказывается, как и у нее, вполне в смысле колец невинна.

Он перехватывает ее взгляд.

– Я тоже забыл ваш палец проверить. Ужас, какие мы, правда. – У Шноблинга мальчик и девочка в промежуточной школе, заявляются на выходных, а сегодня пятница. – То есть у них есть ключи, но я обычно дома.

– Мне тоже надо будет возвращение прокомпостировать. Вот, мой домашний, контора, пейджер.

– Вот моя, и если вы всерьез насчет работы на месте преступления, могу либо свести вас с Московицем, либо…

– Лучше вы сами. – Она позволяет полтора такта сердцебиения. – Мне координироваться с УПНЙ[78] по этому поводу хочется не больше, чем необходимо. Не то чтоб они когда-то относились нелюбезно к гражданским, которые суют свой – простите, хотела сказать интересуются делами полиции.

Поэтому они что – они встречаются поплавать днем в бассейне «Дезэрета», ибо, по словам Шноблинга, научно доказано, что человеческое обоняние в среднем достигает пика в 11:45 утра. На Максин какой-то средней руки аромат от Триш Макэвой, который все равно смоется, потому не должно вышибить ее из колеи за какой-нибудь должный периметр, если Шноблинг снова угадает правильно.

А тот, похоже, в годной форме, какими бывают частые пловцы. Сегодня он обряжен во что-то из некоего БАСП-каталога на пару размеров больше. Максин противостоит какому бы то ни было бровному комментарию. Она ожидала, быть может, танги «Спидо»? Максин все равно украдкой проверяет размер хрена, по ходу любопытствуя, как он может отреагировать на то, как она сегодня выглядит в этой штучке, МЧП[79] с крупным ценником, переформатированном в купальник, а не в более-менее одноразовых, какие получает почтой с цветочными орнаментами, о которых лучше не думать… И оп-ля, вот она. Не так ли?

– Что-то, э-э…

– О, я просто искала, мнэ, свои очки.

– У вас на голове?

– Ну да.

Судя по виду, бассейн «Дезэрета» может запросто оказаться старейшим в городе. Над головой виден взмывающий в туманы с ароматами хлора громадный сегментированный купол какого-то прозрачного раннего пластика, каждый кусок вогнут и в форме слезы, разделен свинцовыми горбыльками бронзового окраса – днем, под каким углом бы ни висело солнце, пропускает тот же ярь-медяночный свет, поверхность его при наступлении ночи еще больше отдаляется и еще меньше видна, а перед самым закрытием пропадает в зимней серости.

На вахте Хоакин, бассейный парень. Обычно трещит не затыкаясь, а сегодня он кажется Максин немного, можно сказать, скрытным.

– Слыхали еще что-нибудь о найденном трупе?

– Сколько прочие, а это ничего. Даже ребята на дверях, даже Фёргэс, ночной сторож, который все знает. Копы приехали и уехали, теперь всех жутики берут, ну?

– Я слыхала, это не жилец был.

– Не уточнял.

– Должен же кто-то что-то знать.

– Тут все глухи и немы. Политика здания. Извините, Максин.

После пары символических кругов Максин и Шноблинг делают вид, будто направляются к своим соответственным раздевалкам, но встречаются снова, украдкой проникают на запретную лестницу, и вот они уже под бассейном, шлепают полуодетые сквозь тени и тайны непронумерованного тринадцатого этажа, что принадлежит бедствию, всегда готовому случиться, буферного пространства вечно под угрозой паводка сверху, если бассейн – бетонный, последнее слово того времени, дедовски исключаемый из того, что сегодня есть уже целый ряд нарушений кодекса, – боже упаси, когда-нибудь даст течь. Покамест это внешнее и структурное выражение тайной истории взяток подрядчикам, инспекторам и подписантам разрешений, давно канувшим бесчестным экономам, которые ожидали после себя потопа – сильно после того, как истекут все срока давности. Скрипучая фундаментная рама, фермы и крепления начала ХХ века. Ассортимент фауны, в котором меньше всего стоит волноваться о мышах. Единственный свет, мерцая, проникает из герметичных смотровых окошек в бассейн, каждое ограничено частной зрительской кабинкой, совсем как пип-шоу в пассаже, где, как говорится в ранней риелторской брошюре, «почитатели плавательных искусств могут наслаждаться, без необходимости подвергаться погружению в воду самим, поучительными видами человеческого тела, не связанного требованиями силы тяготения». Свет сверху бассейна проникает через воду, смотровые окошки и на этот затемненный уровень ниже, странной разреженной зеленоватой голубизны.

В одной из таких каморок полиция и обнаружила труп Лестера Трюхса, посаженный так, словно пялится в бассейн, откуда чуть раньше некая пловчиха его заметила и еще после пары кругов, сообразив, что это за зрелище, впала в истерику. По газетным сведениям, в череп Лестера с немалой силой было вогнано некое ножевое лезвие, явно не рукой, поскольку часть хвостовика еще торчала из его лба. Отсутствие рукоятки ножа предполагало метательное лезвие, приводимое в движение пружиной, в США незаконное с 1986 года, хотя, говорят, такое входит в стандартный комплект русских частей специального назначения. «Почта», для которой холодная война по-прежнему испускает теплое ностальгическое сияние, любит такие сюжеты, поэтому подымается визг, по Городу бегают команды наемных убийц КГБ, тип-того, и все вот это вот будет продолжаться большую часть недели.

Увидев заголовок «ТРАЕКТОРИЯ ЯРОСТИ», Максин тут же позвонила Роки Тэкнезу.

– Ваш старый дружбан из спецназа Игорь Дашков. Он, случайно, ничего про это не знает?

– Уже спросил. Он говорит, такой нож – городской миф. Он лет сто служил в спецназе и никогда таких не видел.

– Не вполне об этом спрашивала, но…

– Эй. Русский наезд я бы не исключал. С другой стороны…

Ну да. Не исключал бы и того, что кто-то пытается выставить это как русский наезд.

Само же место преступления тут меж тем выглядит вполне обглоданным. Вокруг желтая лента, и разметка мелом, а также брошенные пластиковые конверты для улик, сигаретные окурки и упаковки от фастфуда. Игнорируя фоновую дымку легавого лосьона после бритья, табачного дыма, желудочных выхлопов после соседних салунов, растворителей из крим-лаб, порошка для снятия отпечатков пальцев, люминола…

– Постойте, вы чуете люминол? Разве он не считается непахучим?

– Не. Оттенки карандашной стружки, гибискуса, дизтоплива номер два, майонеза…

– Извините, это уже говорит дегустатор.

– Ой…

Отфильтровывая, как бы там ни было, все эти прочие ароматы, Шноблинг выходит на орбиту вокруг того центрального факта, что здесь некогда располагался жмур, который в уникальном профессиональном смысле до сих пор здесь, что нынче проблематично из-за того, что суд-мед-Носы любят называть «посмертной маской», поскольку индолы телесного распада начинают превалировать над всеми остальными нотами, что могут здесь присутствовать. Имеются, конечно, дифференциальные способы это обойти, им учатся, посещая до странного скрытные семинары на выходных в Нью-Джёрзи, иногда у них имеется и практическая ценность, иногда все это просто нью-эйджевая белиберда восьмидесятых, от которой председательствующим там гуру оказалось трудно с удобством отойти, тем самым позволив исполненному надежд слушателю смыть еще $139.95 плюс налог в отводную трубу своих фискальных дел. Половина дозволяется ВНС, но обычно, смутно, разочаровывает.

– Подхвачу-ка, тут вот… – Шноблинг лезет в свою спортивную сумку и вытаскивает какие-то промышленной крепости пластиковые пакеты и небольшой прибор карманного размера с пластмассовой гарнитурой.

– Это что?

– Насос для взятия проб воздуха – мило, а? Работает от аккумулятора. Возьму здесь всего пару литров.

Дождавшись, пока выйдут из гостевого, сиречь грузового лифта на улицу, шумную, грязную, невинную улицу.

– Так… и что вы там унюхали?

– Ничего особо необычного, кроме… перед тем, как туда заявились УПНЙ, до дыма выстрелов, аромат, может – одеколонный, не могу идентифицировать с ходу, он продавался, может, несколько лет назад…

– Того, кто там был.

Вынырнув из мгновенья задумчивости:

– Вообще-то, мне кажется, пора сходить в библиотеку.

Что значит, как выясняется, его собственную обширную коллекцию парфюмов, многие – с краткой жизнью на рынке, некоторые перестали выпускаться еще до того, как объявились в магазинах, которую Шноблинг хранит у себя на хазе в Челси, где Максин первым делом замечает глянцевый черный инструмент, сидящий в зарядном устройстве среди некоторого количества театрально преувеличенных папоротников, что могли тут мутировать из-за аппарата в самой их середке, тот гудит в далеко не одной тональности, тут и там светятся и мигают красные и зеленые светодиоды, у него пистолетная рукоятка под стать Клинту Иствуду и длинный выпускной конус. Тварь, затаившаяся в листве джунглей, пялится на нее.

– Это «назер», – знакомит их Шноблинг, – он же – обонятельный лазер. – После чего перейдя к объяснению, что к запахам можно относиться так, словно у них есть периодические формы волн, как у звука или света. Повседневный человеческий нос воспринимает все запахи кашей, как глаз – частоты некогерентного света. – А этот вот «назер» способен разделять запахи на компоненты их «нот», изолировать каждую и ставить в фазу, отчего они «когерируют», а затем, если нужно – усиливать.

Несколько смахивает на Западное побережье, хотя сам предмет выглядит довольно устрашающе.

– Это оружие? оно… оно опасно?

– В том же смысле, – предполагает Шноблинг, – в каком чистое эфирное розовое масло, если его понюхать, превратит ваш мозг в красное «Джелл-О». Без необходимости лучше, конечно, с «назером» не играться.

– А вы, типа, можете поставить его на «Оглушить»?

– Если мне вообще придется им пользоваться, будет значить, что я допустил ошибку. – Он подходит к шкафчику с застекленным передом, где полно флаконов и пульверизаторов, заказных и фабричных. – Аромат этот – не из тех, что определишь сразу, не столько свежее мыло, сколько бактерицид. Не столько табак, сколько выдохшиеся сигаретные окурки. Возможно, немного цибетина, но это не «Курос». А также нечеловеческая моча. – Максин в этом узнает скороговорку фокусника. Шноблинг открывает одну дверцу шкафчика и вынимает четырехунцевый пузырек спрея, держит его примерно в футе от носа и, не нажимая на поршень, вроде бы слегка вдыхает. – Уого-го. Да, это оно. Смотрите.

– «9:30», – читает Максин на этикетке. – «Мужской одеколон». Постойте, это что, «Клуб 9:30» в О.К.?

– Он самый, только его больше нет по прежнему адресу на Ф-стрит, где он располагался, когда эта штука продавалась, еще в конце восьмидесятых примерно.

– Довольно давно. Должно быть, это последний флакон в городе.

– Никогда не знаешь точно. Даже с такими примерами, как этот, что появляются и пропадают, до сих пор могут оставаться где-то тысячи галлонов, в оригинальной упаковке, только и ждут, когда их отыщут коллекционеры запахов, ностальгисты, в данном случае – неприспособившиеся панк-рокеры, да и психов не стоит исключать. Первоначального производителя кто-то купил, и «9:30», если мне правильно помнится, после этого перелицензировали. Поэтому нам с хорошей точностью остается только вторичный рынок, скидочные заведения, реклама в специзданиях, «эБей».

– Наколько это важно?

– Меня тут беспокоит хронология – слишком близко к дыму выстрелов, чтобы не участвовать в происходившем. Если они к этому привлекли Суеслова Сойка Московица, то он ухватил связь, а значит, про это уже знают все в УПНЙ, включая парковочных счетчиков. Сойк – ведущий судебно-медицинский Нос, только не всегда понимает, как профессионально делиться информацией.

– Значит… парень, этим надушившийся…

– Не исключайте женщину, которая могла быть в тесном контакте с таким мужчиной. Когда-нибудь появятся поисковые машины, в которые можно будет просто пшикнуть чем-нибудь и – voila, некуда бежать, негде прятаться, вся история окажется на экране, не успеешь в затылке почесать от изумления. А пока что – лишь сообщество Носов. Тема для анекдотов. Я поспрашиваю.

Вот наступает миг неловкого молчания. У Шноблинга по-прежнему эрекция, словно там у него техника, к которой он потерял руководство пользователя и сомневается в применении. Максин и сама в раздрае. Похоже, происходит такое, о чем ей никто не сообщает. Мгновение, каким бы уж ни было, минует, и не успевает она опомниться, как снова оказывается у себя в конторе. Ну что ж, как замечает Скарлетт О’Хара в конце фильма…

Ей снится, что она одна на верхнем этаже «Дезэрета», у бассейна. Под неестественно гладкой поверхностью, видимый сквозь оптически идеальную воду, почти как запоздалая мысль о тревожной пустоте пространства, труп белого мужчины в костюме и галстуке вытянулся лицом вверх во весь рост на дне, словно решил отдохнуть от послежизненных дел, перекатывается, в каком-то зловещем полусне, с одного бока на другой. Это Лестер Трюхс – и это не он. Когда она перегибается через бортик разглядеть получше, глаза у него открываются, и он ее узнает. Ему не нужно подниматься на поверхность, чтобы говорить, она его слышит из-под воды.

– Азраил, – вот что он говорит, затем еще раз, настойчивее.

– Кот Гаргамеля? – уточняет Максин, – типа в Смурфах?

Нет, и разочарование на лице Лестера / не-Лестера сообщает ей, что могла б и сама догадаться. Во внебиблейской еврейской традиции, как ей отлично известно, Азраил – ангел смерти. Да и в исламе вообще-то… И на коротко она снова оказывается в коридоре, в охраняемом таинственном тоннеле Гейбриэла Мроза в Монтоке. Зачем? интересно было бы в этом вопросе разобраться, вот только Джулиани, в своем безустанном стремлении к качественной инфраструктуре, вынудил не один, а несколько отбойных молотков завестись задолго до начала рабочего дня, прикинув, что налогоплательщики не станут возражать против лишних сверхурочных, и все послания искажены, фрагментированы, утрачены.

19

Тем временем Хайди, вернувшись с «Комик-Кона» в Сан-Диего, голова все еще бурлит супергероями, монстрами, колдунами и зомби, принимает у себя детективов из УПНЙ, разбирающихся в адресных книжках ее старого экс-жениха Эвана Штрубеля, которому недавно выкатили обвинения в несанкционированном взломе компьютеров с отягчающими, в связи с федеральной инсайдерской жалобой. Первая мысль у Хайди: Я у него по-прежнему в «Ролодексе»?

– У вас с ним была романтическая связь?

– Не романтическая. Может, барочная. Много лет назад.

– До или после того, как он женился?

– Я думала, ребята, вы из участка, не из Отдела Адюльтеров.

– Фу-ты, какие мы, – кажется Плохому Копу.

– Ага, а также ну-ты, – рявкает в ответ Хайди. – Вам-то что, Ваше Преосвященство?

– Просто пытаемся выстроить хронологию, – успокаивает Хороший Коп. – Чем вам удобно будет поделиться, Хайди, все сойдет.

– Поделиться, ё, Херальдо, я думала, вас уже сняли с эфира.

Тип-того, вроде полицейского гандбола.

Когда они уже собрались уходить, Хайди обнаруживает, что Плохой Коп странно ей сияет.

– О, и Хайди…

– Да, детектив… – сделав вид, будто роется в памяти, – Ноццоли.

– Те кино пятидесятых про девчонок? Вы их когда-нибудь смотрите?

– Время от времени по киноканалу, – Хайди отчего-то не способна не похлопать ресницами, – ну да, наверное, а кто спрашивает?

– На следующей неделе в «Анжелике» фестиваль Дагласа Сёрка, и если вам интересно, может, сначала кофейку тяпнем, или…

– Извините меня. Вы что же, меня приглашаете…

– Если вы не «замужем», конечно.

– О, в наши дни замужним женщинам разрешают пить кофе, это даже в добрачных договорах записано.

– Хайди, – Максин, услышав это, вздыхает, как обычно, – отчаявшаяся, нерефлексирующая Хайди, этот детектив Ноццоли, он, э, он сам-то женат?

– Ты такой заскорузлый циник вселенной! – восклицает Хайди. – Если б это был Джордж Клуни, ты бы все равно нашла к чему придраться!

– Невинный вопрос, чего.

– Мы сходили посмотрели «Письмена на ветру» (1956), – Хайди продолжает так, будто у нее звезды в глазах зажигаются от воспоминаний, – и как только на экране появлялась Дороти Мэлоун? У Кармине возникал стояк. Большой.

– Не рассказывай – старый номер пенис-в-коробке-попкорна. Исключительно ради духа пятидесятых.

– Макси, безнадежно-Уэст-Сайдская либералка Макси, если б ты только знала, чего тебе недостается с этими защитниками правопорядка. Поверь мне, попадется тебе коп – никогда не скажешь «стоп».

– Да, но скажи мне, Хайди, что стало с твоей одержимостью Арнолдом Вослу из «Мумии» и «Мумия возвращается» и как же те интервью, что ты пытаешься с ним через его контору устроить…

– Зависть, – предполагает Хайди, – так часто больше ничего не стоит между некоторыми из нас и печальной, пустой жизнью.

Сегодня Максин почти наполовину одолела свою папку с меню навынос, когда Хайди суется к ней с последней серией продолжающейся драмы с сумочкой. Пережив личностный кризис, навлеченный на нее моделью «Коуч», заставлявшей наблюдателей, внимательных к означающим сумок, ошибочно принимать ее за азиатку разных сортов, она нынче глубоко погрузилась в базовые принцессины учения, склониться ли ей к шикарному образу с «Лоншамом», например, и жить с тем, что в ней никогда ничего не удастся найти, или же пошлепать еще в поисках более подразделенной на отсеки модели и принять легкий упадок в своем рейтинге хиповости.

– Но теперь это уже в прошлом: Кармине, боженька его благослови, все это решил.

– Кармине, он… что, какой-то… сумочный фетишист, Хайди?

– Нет, но этот мужчина обращает внимание. Смотри, прикинь, что он мне купил. – Максин наблюдает недорогую на вид крупную сумку с каким-то осенним набитым рисунком, с сердечком золотого оттенка на ней. – Осень и зима, правильно? Теперь смотри. – Хайди сует внутрь руку и выворачивает все это наизнанку, выставляя напоказ совершенно другую сумку, светлую и цветистую. – Весна и лето! она конвертируется! получаешь двушку, видишь?

– Как изобретательно. Биполярная сумка.

– Ну и потом, конечно, это еще и часть живой истории. – В одном уголке Максин читает? «СДЕЛАНО СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ ВАС МОНИКОЙ».

– Это для меня новинка, если только… ох. Нет, Хайди, погоди. «Моника». Он это не в – не в «Бенделе» покупал?

– Ага, прямо из фургона – это сама Дородная Перечница. Ты соображаешь, сколько через пару лет это принесет на «эБэе»?

– Оригинал Моники Левински. Решение непростое, но я бы предпочла ошибиться на стороне хорошего вкуса – это неподвластно времени.

– И кому знать лучше, как не тебе, Макси, сколько уж сезонов встретила и проводила.

– О но разумеется это намек, не так ли, Кармине намекает на особенный акт, дай-ка подумать, что ж это может быть, нечто такое, чего б тебе не особенно хотелось выполнять…

Сумочка довольно легковесная, но Хайди делает все от себя зависящее, чтобы многозначительно атаковать ею Максин. Некоторое время они с воплями гоняются друг за дружкой по квартире, после чего решают сделать перерыв на ужин и заказать из «Счастливой Жизни Нин Ся», чье меню навынос вечно подсовывают всем под задние двери.

Хайди щурится на варианты.

– У них есть меню на завтрак? «Сычуаньские Мюсли Долгий Марш»? «Коктейль Долголетия Волшебные Годжи»? что, простите меня, за хуйня?

Явившийся доставщик оказывается не китайцем, а лаиносом, отчего Хайди еще больше запутывается.

– Seguro usted tiene el correcto apartmento?[80] Мы ждали китайской доставки? Едонде китаёзо?

Распаковывая пакеты, они не помнят, что и половину этого заказывали.

– На, попробуй, – передавая Хайди сомнительную породу чего-то в кляре.

– Странно… экзотический взрыв вкуса… Это… мясо? Какое, по-твоему?

Сделав вид, что смотрит в меню:

– Я просто сказала «Бенджи в кляре»? звучало интригующе, поэтому…

– Собака! – Хайди, вскочив и кинувшись к раковине выплюнуть что может. – О боже! Эти люди там едят собак! И ты это заказала, как ты могла? Ты что, кино не смотрела? Что же у тебя за детство – Ааааххх!

Максин жмет плечами.

– Тебе помочь вызвать рвоту или сама нормально вспомнишь, как это?

«Пьяный Кальмар Двенадцати Вкусов» несколько пересушен. Они удовольствуются тем, что бросают кусочки с разной высоты себе в тарелки – посмотреть, насколько высоко будет отскакивать. «Энергичный Сюрприз Зеленый Нефрит» расфасовывается по пластиковым контейнерам, прессованным в форме нефритовых шкатулок Династии Цин.

– Сюрприз, – Хайди нервно, – сушеная голова внутри. – Выясняется, это преимущественно брокколи. А вот «Вегетарианское Комбо Банда Четырех», напротив, изысканно, хоть и загадочно. Все, кто его ест в физическом ресторане «Нин Ся» и достаточно импульсивен, чтобы спросить, из чего оно состоит, в ответ получит лишь пылкий взгляд. Гаданья китайских печений-гаданий – еще большая китайская грамота.

– «Он не тот, чем кажется», – читает Хайди.

– Кармине, очевидно. Ох, Хайди.

– Я тебя умоляю. Это печенье-гаданье, Макси.