Край навылет Пинчон Томас
– Видели, – признает Отис.
– Давай, – грит Гридли. – Мы вам можем показать, как сразу в бонусные катера садиться. Там есть полицейский катер с пушкой, «Вооруженный Отпор», вот это будет ваша фишка.
– И сядешь на сабвуфер к тому ж.
– У меня брат немнго странный.
– Эй, пошел ты, Гридли.
– Так вы братья, что ли? Мы тоже.
Потому Хорст, вернувшись из бара после того, как покрыл требование поддержания маржи, устроил спред на соевые бобы на июль – ноябрь, по всем правилам социотехники проапдейтил твердую краснозерную пшеницу Канзас-Сити и уговорил неопределенное количество длинногорлых «Бергхоффа», обнаруживает, что сыновья его орут с, надо признать, непривычным самозабвением, расфигачивая навороченные гоночные катера по всему постапокалиптическому Нью-Йорку, который тут наполовину под водой, задыхается в тумане, недоосвещен, знакомые достопримечательности в красочном аварийном состоянии. На статуе Свободы венец из водорослей. Всемирный торговый центр кренится под опасным углом. Огни Таймз-сквер потухли огромными лоскутами неправильной формы, вероятно – от недавних боевых действий в соседних кварталах. Зигги – в «Вооруженном Отпоре», а Отис – у руля «Тютитаника», миниатюрной версии знаменитого обреченного океанского лайнера. Гридли и Кёртис испарились, словно подсадные утки не вполне от мира сего, чьей функцией в этом реале было направить Зигги и Отиса в гибельные морские пейзажи того, что может поджидать их родной город, словно навыки управления гоночными катерами окажутся необходимы для грядущих бедствий Большого Яблока, включая глобальное потепление, но не ограничиваясь им.
– И, мам, мы тут подумали, может, нам лучше переехать в какое-нибудь не такое рисковое место? Мёрри-Хилл? Ривердейл?
– Ну… мы на шестом этаже…
– Ну хоть спасательную шлюпку, держать возле окна?
– С такой жилплощадью, отвяньте уже, дурилки картонные, а.
После того как мальчишки уложены, Максин пытается разместиться перед очередным телефильмом про смертоносную приходящую няню, застенчиво приближается Хорст.
– Ничего будет, если я задержусь ненадолго?
Подавляя все, что могло бы напомнить двойную меру взглядом:
– Ты имеешь в виду сегодня заночуешь.
– Может, немного дольше?
Это что?
– Сколько угодно, Хорст, мы тут по-прежнему делим коммуналку пополам. – Насколько возможно любезно в данный момент, когда ей бы лучше смотреть, как бывшая ситкомовская актриса притворяется молодящейся Мамочкой в Беде.
– Если проблематично, я могу упасть где-нибудь в другом месте.
– Мальчишки будут в восторге, думаю.
Прямо у нее на глазах его рот начинает открываться и снова закрывается. Хорст кивает и удаляется в кухню, откуда вскоре доносятся звуки проникновения в холодильник и мародерства.
Драма в ящике приближается к кризису, коварные планы приходящей няни начинают расстраиваться, она только что схватила Младенца и пытается бежать, на неуместных каблуках, в какую-то территорию, насыщенную аллигаторами, взвод полиции, похожий на каталожные модели без малейшего представления о том, каким концом направлять оружие на подозреваемого, кидается на выручку – все снято под ночь, ессессно, – и тут Хорст выныривает из кухни с шоколадными усами, держа упаковку мороженого.
– Тут везде по-русски написано. Этот парень Игорь, правильно?
– Да, ему партиями завозят, всегда больше, чем потребляет, мне довелось ему немного помочь с излишками.
– И в обмен на его щедрость…
– Хорст, это бизнес, ему – гладко – восемьдесят лет и похож на Брежнева, ты уже сожрал полкило, хочешь сообщу куда надо, тебе найти желудочный зонд?
Хорст получудесным манером овладевает собой:
– Отнюдь, оно зашибенское. В следующий раз этого старину Игоря увидишь, спросила б у него, там есть шоколадное с макадамией? может, взбитое с маракуей есть?
Следующее утро Максин проводит в «Братьях Моррис», подыскивая мальчишкам обмундирование снова-в-школу, в квартиру заскакивает около часа ланча. Уже совсем было открывает полупинту йогурта, как в домофон звонит Ригоберто. Даже через низкокачественный динамик в голосе его слышно обмирание.
– Миссис Лёффлер? К вам посетитель? – Пауза, будто еще репетирует, как бы это сказать. – Я, типа, вполне уверен, что тут к вам Дженнифер Энистон?
– Ригоберто, я вас умоляю, вы изощренный нью-йоркчанин. – Она идет к смотровому глазку, и, само собой, вот из лифта и по коридору движется эта широкоугольная версия самой Рейчел «Люблю Росса, Не Люблю Росса» Грин. Максин открывает дверь до того, как могут возникнуть негативные мысли типа психопат в латексной маске знаменитости.
– Мисс Энистон, во-первых, позвольте мне сказать, я такая громадная поклонница передачи…
Дрисколл трясет волосами.
– Думаете?
– Вылитая она. Не говори мне только, что Мёрри и Моррис впрямь…
– Ага, и тотальное вам спасибо за эту наводку, она изменила мне всю жизнь. Парни просили вам передать, что соскучились и надеются, что вы уже не расстраиваетесь из-за той маленькой неисправности фена?
– Не-а, федеральное ЧП, половина «Кон-Эда» на улицах с отбойными молотками, чего тут расстраиваться? Заходите в кухню, «Зима» у меня только что закончилась, но есть пиво. Наверное.
«Катящий Камешек», две бутылки, которые Хорст как-то проглядел, сильно в глубине холодильника. Они заходят и садятся за столовым столом.
– Вот, – Дрисколл подсовывает ей серый-с-бургундским конвертик размером и формой примерно со старую дискету, – это вам.
Внутри карточка на дорогой бумаге с каллиграфией вручную.
Мс. Максин Тарнов-Лёффлер Удовольствие от Вашего общества запрашивается на Первом Ежегодном Балу Гран-Возврата, он же Гиков Котильон Вечером субботы, восьмого сентября, 2001 года Сетеффекцы. ком Бесплатный бар Одежда опциональна <ха ха просто всерьез/>
– Что это?
– О, это я в одном комитете.
– Похоже, солидно, кому по карману теперь такие вечеринки?
Ну, судя по всему, Гейбриэлу Мрозу, кому ж еще, который, как выясняется, недавно приобрел «Сетеффекцы. ком», что строит и поддерживает виртуальные частные сети, и среди активов компании обнаружил особый Вечериночный Фонд, который болтался там много лет на условном депонировании, ожидая чего-то подобного этому конкретному Концу Света в Известном Нам Виде.
Максин досадует.
– Столько времени, и никто не догадался обшарить счет? Куда ж тут идеалистичней? Жулики, с которыми я каждый день вожусь, ни один – будь он ламер, идиот, что не – такого бы не упустил. Пока ебаный Мроз, конечно, не появился. И вот теперь, значит, он хлебосольный хозяин и не тратит ни единого никеля из своего кармана.
– Все равно нам всем где-то сейчас потусить не повредит, даже если это величайшая на Переулке вечеринка розовых листков. Я буду возле бесплатного бара, по крайней мере.
Приближается День Труда, все на свете начинают звонить, люди, о которых Максин не слыхала годами, одноклассник из Хантера, который ей продолжительно напоминает о том, как она в самый нужный момент вечера, проведенного в безответственном ступоре, спасла этой личности жизнь, поймав мотор, иногородняя публика, совершающая свои ежегодные паломничества в ГНЙ, рьяная, как любые городские листогляды, что направляются в другую сторону поглазеть на зрелища разложения, как изощренные путешественники, которые провели все лето где-то в далеких и сказочных туристских местах, а теперь вернулись утомлять всех, кого могут собрать, камкордерными пленками и байками о фантастически выгодных покупках, усовершенствованных турах, жизни с аборигенами, антарктических сафари, индонезийских фестивалях гамелана, делюксовых странствиях по кегельбанам Лихтенштейна.
Хорст, хоть и не вполне отвисает весь день дома, находит время и для мальчишек – больше времени, кажется по все более расфокусированным воспоминаниям Максин о Годах Хорста, нежели он когда-либо тратил на них раньше, водит их посмотреть, как играют «Янки», обнаруживает последний салон скибола на Манхэттене, даже сам вызывается сводить их за угол на сезонную нудятину, которой всегда избегал, – стрижку перед школой.
Цирюльня, «El Atildado»[105], ниже уровня улицы. Здесь шумный субарктический кондиционер, старые номера «OYE» и «Novedades»[106], и 90 процентов бесед, вроде комментариев к матчу «Метсов» по ТВ, на карибском испанском. Хорст только увлекся игрой, которая шла с «Филлями», когда с улицы, вниз по ступенькам и в дверь вваливается субъект в тишотке Джонни Пачеко, шлепает внутрь полноформатный дворовый барбекю вместе с баллоном пропана, который желает продать по привлекательной цене. Такое в «Эль Атильдадо» случается постоянно. Мигель, хозяин, всегда сочувствует, терпеливо пытается объяснить, почему здесь кого-то это вряд ли слишком заинтересует, указывает на логистику пешей прогулки с этой штукой по улице домой, не говоря уж о полиции, у которой «Эль Атильдадо» внесен в список, и она все время подсылает одних и тех же мясистых англо в гражданских прикидах, которые и твою малолетнюю сестренку не одурачат, с визгом подкатывать к обочине, после чего выскакивать и бросаться в бой. Вообще-то, по сведениям швейцара из соседнего Здания, у которого перерыв, а он предложил свои услуги по сводкам полицай-вахты, именно такой сценарий у нас уже почти что разыгрывается. Происходит какой-то напряженный разговор с пониженной громкостью. Парень с барбекю натужно маневрирует своим товаром на продажу обратно за дверь и вверх по ступенькам, проходит не более минуты, и вваливается Двенадцатый Участок в виде копа в гавайской рубашке, которая не вполне закрывает ему «глок», с воплем:
– Ладно, где он, мы только что видели его на Колумбе, если я выясню, что он здесь был, я вас за жопу возьму, вы меня поали, что я тут вам говорю, мазафакеры, в говне у меня буете по шею, mierda honda, tu me comprendres[107], – тип-того.
– Эй, смотри, – грит Отис, пока его брат подает ему знаки «заткнись», – это же Кармине – эй! эй, Кармине!
– Ё, парни, – глаза детектива Ноццоли мечутся к телеэкрану. – Как у них там?
– Пять-ничо, – грит Зигги. – Пейтон только что хоумран сделал.
– Хорошо бы поглядеть. А надо за шпаной гоняться. Маме привет передавайте.
– «Маме привет»? – осведомляется Хорст после того, как завершился иннинг и пошла реклама.
– Они с Хайди дейтятся, – Зигги успокоительно. – Она его иногда раньше приводила.
– А ваша мама…
Так вот и всплывает к тому же, что Максин координировалась с копами, какими-то копами, мальчишки точно не знают какими.
– Она и уголовку сейчас ведет?
– По-моему, там что-то с клиентом.
Экранноустремленный взгляд Хорста делается меланхоличен.
– Хороши клиенты…
Позднее Максин отыскивает Хорста в столовой – он пытается собрать компьютерный стол для Зигги из ДСП, кровь уже струится по нескольким пальцам, очки для чтения вот-вот соскользнут с пота на носу, таинственные металлические и пластиковые крепления разбросаны по полу, повсюду трепещут рваные листки с инструкцией. Орет. Дефолтная фраза при этом у него:
– Ебаная ИКЕЯ!
Как миллионы других мужчин на всем белом свете, Хорст ненавидит шведский гигант «сделай-сама». Они с Максин как-то просрали весь выходной, разыскивая ее отделение в Элизабете, Нью-Джёрзи, расположенное близ аэропорта, чтобы четвертый крупнейший в мире миллиардер мог сэкономить на устройстве склада, а все остальные мы тратили целый день, блуждая по Нью-Джёрзийской платной автодороге. Также вне ее. Наконец они прибыли на парковку размерами с округ, и вдали пред ними замерцал храм, или же музей, теории домашнего быта, слишком инопланетной, чтобы Хорст ею полностью увлекся. Поблизости мягко садились грузовые самолеты. Целая секция магазина отводилась под замену неправильных или недостающих деталей и креплений, поскольку у ИКЕИ это не очень экзотическая проблема. Внутри самого магазина вечно переходишь от одного буржуазного контекста, сиречь «комнаты дома», к другому, по фрактальной тропинке, что изо всех сил старается заполнить всю доступную площадь торгового зала. Выходы ясно маркированы, но до них невозможно добраться. Хорст ошеломлен так, что потенциально склонен к насилию.
– Погляди только. Барный табурет по имени Свен? Какой-то старый шведский обычай, только грянет зима, погода испортится – и немного погодя начинаешь общаться с мебелью неожиданным для себя способом?
Много лет в браке прошло, пока Хорст не признал, что он человек не домашнего склада – к тому времени это никого уже сильно не удивило.
– Мое идеальное пространство обитания – не слишком захезанный номер мотеля в глубине Среднего Запада, где-нибудь в пустошах, примерно когда выпадают первые снега. – Голова Хорста на самом деле и есть нескончаемый, на всю страну, снежный занос мотельных номеров в далеких, продутых ветрами пространствах, и Максин никогда не узнает даже, как туда пробраться, не то что поселиться. Каждый прозрачный эпизод, канувший в его ночь, хоть раз, неповторим. А совокупность их – зимняя пустота, которую она не может постичь.
– Ладно тебе. Передохни. – Она ставит ящик, и они садятся и какое-то время смотрят Канал Погоды, с отключенным звуком. Один диктор-метеоролог что-то говорит, а другой смотрит на него и реагирует, а потом опять смотрит в камеру и кивает. Потом они меняются, и говорит другой, а первый кивает.
Возможно, формальное дружелюбие заразно. Максин ловит себя на том, что говорит о работе, а Хорст, что немыслимо, слушает. Не то чтоб его это касалось, конечно, но, опять же, резюме не помешает?
– Этот документалист, Редж Деспард – его в-два-раза-паранояльнее гений-ИТишник, Эрик, – они засекли кое-что пикантное в бухгалтерии у «хэшеварзов. ком», ОК, Редж приходит с этим ко мне, думает, зловещее, глобальное по охвату, может, имеет отношение к Ближнему Востоку, но может быть, что просто перебор «Икс-досье» или чего-то. – Пауза, умело замаскированная под передышку. Ожидание, что Хорст начнет стервозить. Но он только моргает, пока еще медленно, что может сигнализировать о некотором интересе. – Теперь, судя по всему, Редж исчез, таинственно, хотя, быть может, всего лишь в Сиэттл.
– И что, ты думаешь, происходит?
– О. Думаю? У меня есть время думать? Федералы теперь и за меня взялись, предположительно из-за Брук и ее мужа, и какой-то якобы связи с Моссадом, что может быть тотально, как там выражаются у тебя на родине, конский навоз.
Хорст уже держится за голову обеими руками, словно намерен предпринять ею свободный бросок.
– Емима, Кассия и Керенгаппух! Чем я могу тебе помочь?
– На самом деле знаешь что? – Откуда это и насколько она действительно всерьез: – В субботу вечером там в центре такой здоровенный сходняк для нёрдов, и, и мне сопровождающий не помешает, как насчет? А?
Он как бы щурится:
– Плевое дело. – Полувопрос. – Постой… а танцевать мне придется?
– Кто ж знает, Хорст, иногда, если музыка правильная, знаешь, человек просто не может не?
– Эм, нет, я имел в виду… – Хорст почти мил, когда ерзает. – Ты меня так и не простила за то, что я не научился танцевать, верно?
– Хорст, я что, должна тут на цыпочках ходить вокруг твоих сожалений? Если хочешь, могу прямо сейчас научить тебя парочке натурально простых шагов, тебе полегчает?
– Если только там не нужно вилять бедрами, мужчина обязан где-то провести черту.
Она роется в коллекции компактов, сует диск.
– ОК. Это меренге, очень просто, ты должен стоять, как элеватор, а если захочется время от времени ногой-другой двинуть, так оно даже и лучше.
Немного погодя заглядывают дети и обнаруживают их в формальном клинче, они медленно топчутся через такт «Копакабаны».
– Вы двое, в кабинет к завучу.
– Ага, бегом марш.
28
Вечер теплый. Как раз когда над Джёрзи начинают проявляться закатные краски, а велосипедное движение по доставке еды в районе выходит на пик и городские деревья наполняются диалогом птиц, достигающим крещендо, когда зажигаются уличные фонари, инверсионные следы вечерних отбытий ярко висят в небе, Хорст и Максин, забросив детей к Эрни и Элейн, – в подземке направлением в ЮХу.
Недавно приобретенные «Сетеффекцы», платя высшую на рынке аренду, уже горсть блистающих лет занимают разновидность итальянского палаццо, его чугунный фасад, прикидываясь известняком, сегодня призрачен в уличном свете. Похоже, все до единого в Переулке, как прошлые, так и нынешние, собираются к нему. Празднества слышны за кварталы до того, как к нему приблизишься. Звуковая дорожка толпы с сопрановыми бликами, басовые партии от музыки внутри, акцентированные потрескиваньем и искажениями большой громкости от портативных раций охранных копов.
Невозможно не заметить: сегодня вечером определенный упор на быстрорастворимую ностальгию. Здесь снова цветет полным цветом ирония девяностых, немного просроченная. Максин и Хорста проносит мимо вышибал в дверях в вихре псевдоирокезов, обесцветок и эмо-причесонов, копен и ежиков, стрижек японских принцесс, сдеров с шоферских кепонов Фон Датча, временных татух, болтающихся в губах чинариков, «рей-банов» эпохи «Матрицы», гавайских рубашек, в поле зрения единственных с воротником, если не считать Хорстову.
– Боже праведный, – восклицает он, – да тут, похоже, сплошной Киэкак. – Те, кто в пределах слышимости, слишком хиповы, чтобы сообщать ему, что в этом и смысл.
Хотя пузырь дот-комов, некогда бросающийся в глаза эллипсоид, теперь вянет ярко-розовым пшиком на дрожащем подбородке эпохи, и в нем, быть может, остался лишь мизер поверхностного дыханья, сегодня никаких средств не жалели. Тема сборища, официально – «1999», несет в себе более мрачный подтекст, Отрицание. Вскоре становится ясно, что сегодня все делают вид, что у них все еще прекраховые годы фантазии, танцуют в тени прошлогодней ужасной «проблемы 2 кило», теперь безопасно ушедшей в историю, однако, если верить этому всеобщему заблуждению, еще не вполне наступившей, а тут они все замерли стоп-кадром еще в моменте Золушки полночью тысячелетия, когда в следующую наносекунду компьютеры всего мира перестанут корректно приращивать год и повлекут за собой Апокалипсис. Что во время широко распространенного Синдрома Дефицита Внимания канает за ностальгию. Люди подоставали свои до-тысячелетние футболки из архивного пластика, в котором те лежали вхолостую, – «ГРЯДЕТ 2 КИЛО», «КАНУН АРМАГЕДДОНА», «МАШИНА ЛЮБВИ, СОВМЕСТИМАЯ С ПРОБЛЕМОЙ 2000», «Я ПЕРЕЖИЛ…» В решимости, как упорно побуждает их Принц, веселиться, как будто 1999-й.
Звуковая система советской эпохи, добытая с обанкротившейся арены где-то в Восточной Европе, также фигачит «Мырг-182», «Эхо и Люди-зайки», «Дамы в чем мать родила», «Костяные Громилы-с-Гармонией» и прочий сентиментальный шлак, меж тем как по дисплею тикера, фризом оплетающему весь периметр бальной залы, ползут винтажные котировки НАСДАК бумовых лет, под гигантскими СИД-экранами четыре-на-шесть метров, на которых цветут и вянут закольцованные исторические вехи, вроде показаний Клинтона перед большим жюри, «Все зависит от того, какое значение есть у «есть»», другой Билл, Гейтс, получает в Бельгии тортом в морду, трейлер-анонс «Гало», нарезка из мультипликационного телесериала «Дилберт» и первого сезона «ГубкиБоба», рекламные ролики Романа Копполы для «Фу. ком», Моника Левински ведет «СВЖ»[108], Сьюзен Луччи получает «Дневную Эмми» за Эрику Кейн, с песней «Гони Перегиба» под тем же названием, задиджеенной в порядке аккомпанемента.
Антикварный бар, искусно изрезанный разнообразными неоегипетскими мотивами, «Сетеффекцы» спасли из головной ложи полумистической организации с северных пределов центра, которую преобразуют, как и прочие постройки такого масштаба в ГНЙ, для бытового потребления. Если оккультная мутотень по-прежнему и пропитывает древнюю птерокарию ясенелистную, для явления она выжидает подходящий момент. Сегодня вечером же остается взывать к нежным воспоминаниям обо всех бесплатных барах девяностых, где, помнит каждый здесь присутствующий, пили за так, одну ночь за другой, просто заявляя о своей связи со стартапом текущего момента. Бармены сегодня за этой стойкой – в большинстве безработные хакеры или торговцы наркотиками уличного уровня, чьи дела пересохли после апреля 2000-го. Те, кто волей-неволей довольствуется советом бесплатной выпивки, к примеру, оказываются выпускниками «Ножебрюшки», до сих пор самые умные в помещении. С нижней полки тут никакого продукта, все сплошь «Танкерей Номер Десять», «Патрон Гран платиновый», «Макаллан», «Элит». Вместе с «ПСЛ», конечно, в ванне с дробленым льдом, для тех, кому нелегко справиться с перспективой провести вечер без иронии.
Если сегодня и говорят о делах, то где-то в городе, где время слишком ценно, чтобы тратить его на веселье. Прибыли за третий квартал в унитазе, поток инвестиционных предложений пересох до медленных капель, корпоративные бюджеты на ИТ заморожены так же, как машинные «маргариты» в баре Пало-Альто, «хрюка» «Мелкомягкого» только что вышла из беты, но уже слышится нёрдальное бурчанье и гиковатое недовольство безопасностью и вопросами обратной совместимости. В толпе ненавязчиво шныряют вербовщики, но раз сегодня не видно никого в обычных браслетках с цветовым кодом, хакерам, ищущим работы за краткосрочные ссуды, приходится откатывать к дефолтной интуиции на тех, кто нанимает.
Впоследствии те, кто здесь был, будут преимущественно помнить, как все было вертикально. Лестничные колодцы, лифты, атрии, тени, кажется, набрасываются сверху повторными атаками на сборища и рассборища внизу… танцующие полуоглушены, под стробами, не вполне танцуют, скорее стоят на одном месте и движутся под музыку вверх и вниз.
– Вроде не слишком сложно, – замечает Хорст, отчасти как бы себе, убредая в яркую суету временных искажений при дискретизации.
– Макси, привет? – Это Вырва, волосья дыбом, глаза преувеличены, одета в исконно-черное и шпильки. Откуда-то из-за нее высовывает голову Дастин и с улыбкой долбаря шевелит бровями. Даже в этом кишащем декадансе он по-прежнему сам собой надежный милашка с Западного побережья, в футболке, гласящей «ДАСТ\NТОМУ (ПЕРЛ) – ХАКЕРУ-ХАБАР». Лукас где-то рядом, в просторных гопницких джинсах и «дефконовской» рубашонке «Я-засек-федерала».
– Ух, прочь от меня, Ким Бейсингер. От тебя мне еще кошелочнее, Вырва, чем обычно.
– Что, это старое шматте, на нем собачка любит спать, дала мне поносить на вечер. – Без прямого зрительного контакта, что для Вырвы решительно не в профиле, взгляд ее отвлекается к огромным экранам над головой, словно бы ждет там чего-то, какого-то, возможно рокового клипа. Максин мозги не сканирует, но у нее давнее знакомство с трясучкой.
– Зала ничего так себе, а. Повсюду темы бар-мицвы, куда ни повернись. Этот тип Мроз не поскупился, должно быть, он тут где-то ныкается.
– Не знаю, не смотрела.
– Лично я считаю, у него какая-то жуткая ретромерялка письками с Джошем Хэррисом. Помнишь ту вечеринку в «псевдо» накануне тысячелетия? Несколько месяцев длилась?
– Ты про, – грит Дастин, – типа, когда люди в прозрачных пластиковых комнатах ебутся на глазах у публики, где? Где?
– Ё, Макси. – Эрик, волосы выкрашены в нечто вроде бледно-зеленого электрика, глаз флиртовый, ухмылка, что при анализе может тестироваться сильно в говноедской части спектра. Максин ощущает Хорста, незримо рядом, он пялится на них, готовый впасть в режим пентюха. Ой-вей —
– Вы тут нигде поблизости мужа моего не видели? – Достаточно громко, чтоб Хорст, если он здесь, услышал.
– Вашего кого?
– Ой, – нормальным тоном, – как бы квази-экс-мужа, раньше я разве не упоминала?
– Вот так сюрприз, – бодро мямля, – и эгей, что это у нас сегодня, Джузеппе Дзанотти, верно?
– Стюарт Вайцмен, умник, но постой, тут тебе надо кое с кем познакомиться, благоволит к Джимми Чу, если не ошибаюсь. – Это Дрисколл, ломовая Энистонианская версия, от чего на Максиновом Лободексе Любви, сиречь встроенном в мозг сводническом приложении, начинает мигать экран. – Если вы, ребята, и без того друг друга не знаете…
Опять за старое, Максин, почему она никак не может противостоять этим древним силам енты, что стремятся ее захавать? хватит уж, пожалуйста, совать нос, стороны с ентовыми делами справляются лучше, чем сами енты, несомненно, экономия от масштабов производства или как-то. Эрик эдак обаятельно щурится.
– Мы разве не… на одном сходняке Киберобмылков, вы меня пытались в реку швырнуть или что-то? Нет, постойте, та была ниже ростом.
– Может, на непивном мероприятии? – крипто-по-Рейчел-с-Россовски, – на каком-нибудь линуксоидном инсталлфесте? – Телефонные номера маркерами на ладонях или еще какой-нибудь подобный ритуал, и Дрисколл снова отчаливает.
– Послушайте, Макси, – Эрик, серьезнея, – нам нужно кое-кого найти. Партнера Лестера Трюхса, канадского парня.
– Феликса? Он еще в городе? – Отчего-то новость не очень хорошая. – Что там с ним?
– Ему нужно вас увидеть, что-то насчет Лестера, но он к тому же параноит, все время перемещается, оттягивается по-тяжелой.
– Безопасность через незрелость. – Лестер, что там с Лестером?
От Феликса после той ночи в караоке ни слова, и вдруг ему хочется поговорить. Где же он был, когда убивали его доверчивого делового партнера? Удобно свинтил к себе в Монреаль? А если в Монток к Гейбриэлу Мрозу, строить ковы, как подставить Лестера? Что такого срочного сегодня вечером Феликсу нужно сообщить Максин, непонятно ей.
– Пойдемте, сделаем псевдослучайную зачистку туалетов.
Она следует за ним в натянутую до звона и бурлящую утробу этого рабочего пространства, ныне впавшего в пространство события, сканируя толпу, мимоходом приметив Хорста на танцполе – он исполняет тот же Отскок по оси Зет, что и все остальные, и хотя бы не не получает от этого удовольствия.
Эрик жестом проводит ее в дверь и дальше по коридору к туалету, который оказывается унисексовым и лишенным приватности. Вместо рядов писсуаров там непрерывные полотна воды, сбегающие по стенкам из нержавеющей стали, у которых джентльмены, а также дамы к сему склонные, приглашаются ссать, меж тем для персон менее авантюрного склада имеются загончики из прозрачного акрила, которые в дни большего для «Сетеффекцов» процветания также позволяли филонским патрулям заглядывать в себя и смотреть, кто уклоняется от работы, изнутри кастомно-украшенные граффитчиками из центра с крупными ценниками, причем популярный мотив – члены, поступающие во рты, равно как и сантименты вроде «СДОХНИТЕ ОБСОСЫ МАЙКРОСОФТА» и «У ЛАРЫ КРОФТ ПРОБЛЕМА С ПОЛИГОНАМИ».
Тут никакого Феликса. Они валят на лестницу и следуют наверх, этаж за этажом, восходя в эти яркие залы делюзии, рыща по кабинетам и отсекам, чья обстановка обглодана по бросовым ценам с неудачливых дот-комов, кои, в свою очередь, судьбой были предназначены к мародерству такими, как Гейбриэл Мроз.
Повсюду вечеринятся. Они вносятся, их выносит… Лица в движении. Плавательный бассейн для сотрудников качает пустышки шампани. Яппы, судя по виду, научившиеся курить вот только что, орут друг на друга.
– На днях «Артуро Фуэнте» блистательная попалась!
– Обалдеть! – Парад неугомонных носов, дующих дорожки с круглых зеркал ар-деко из давно снесенных роскошных отелей, корнями уходящих еще к тем временам, когда Нью-Йорк в последний раз наблюдал рыночную лихорадку, пылом сопоставимую с только что завершившейся.
Туда-сюда в несколько тематических комнат отдыха – гигантские, только что не опоясывающие писсуары из ирландского бара, винтажные унитазы столетней давности с тиснением, стенные бачки со спускными цепочками, иные пространства, тусклей и не такие элегантные, стремятся походить на классические туалеты клубов в центре города, ни пшика «Лизола» в них с середины девяностых и только одно очко, кризисное и токсичное, к которому людям приходится выстраиваться в очередь.
Феликса меж тем ни в одном из них нет. Достигнув наконец верхнего этажа, Эрик и Максин вступают в дедушку постмодерновых туалетов, размерами с пьяццу простор бельгийской энкаустической плитки в охре, голубом и линялом бургундском, рециркулированной из особняка на нижнем Бродуэе, с тремя дюжинами кабинок, собственным баром, телевизионным салоном, звукоусилительной системой и диджеем, который в данный момент, пока матрица из танцоров шесть-на-шесть исполняет Электрический Слайд, крутит некогда-чартосносный диско-гимн «Наци-Овоща»
В туалете (в темпе хастла)
Это чувство шизняка, соскре- Бай мозг с потолка, в туа- Ле-те! (Девушкина подпевка) – В туа-лете! Кокс, экстаз и отключиться,
Не поймешь, что пригодится В туа-лете (В этом туа-лете!) Туда заглянешь еле-еле, а Застрянешь на неделю, в туа- Ле-те!.. (Туалет! Туалет!) Зеркала и столько хрома, но не Стоит делать дома, в тухуа- Ле-те – Эй, о, девчонки и-и [Разрядка] Мальчишки, пусть Свое ночь берет, День же спущен в отход, С дозняками здесь строго, Тут гляди, но не трогай, а то Плетью, Будь ништяк, в туа-хуа-лете – Час собраться с санацией К толч-ку на ранде-вууу… Там гладкий фаянс, как на старых сеансах, И ты из трусов своих прыгнешь, ко мне В ту- Алет! Смой Все свои беды, танцуй!
Не всем в коня траченая юность. Подростковые современники Максин затерялись в клубных туалетах восьмидесятых, вошли, так и не вышли, некоторым повезло стать слишком хиповыми или недостаточно хиповыми, чтобы вообще оценить тусу, другие, как Максин, лишь стоп-кадрили туда время от времени, эпилептигогической молнией, невозбранно продаются «куаалуды», прически – заявы из внешних пригородов… туманы «Аква-Сеток»! Девочко-часы, потраченные на сиденье перед зеркалами! Странные дисконнекты между танцевальной музыкой и текстами песен, «Копакабана», «Во что верит глупец», душераздирающие истории, даже трагические, положенные на до странности прыгучие мелодийки…
Электрический Слайд – четырехстенный линейный танец, который Максин узнает по многим бар-мицвам, мазками сквозящим со старого «Райского Гаража» ее отрочества и вообще-то единственной доли недели, что имела значение: субботних вечеров, когда украдкой выскальзывала из дому в час или полвторого, ехала подземкой до Хаустон и нескончаемого, нескончаемого квартала до Кинг, телепортировалась мимо вышибал, чтобы ненадолго влиться к другим упертым «гаражникам» и танцевать всю ночь в наколдованном мире, и ждать до завтрака в какой-нибудь столовке, где пытаться придумать, какую историю сплести родителям в этот раз… а дальше сразу роешься в сумочке, где же салфетки, потому что их нет, конечно, еще одно из многих изгнаний на холод, где не все выжили, там СПИД, и крэк, и не будем забывать позднего, блядь, капитализма, поэтому лишь немногие находят хоть какое-то прибежище…
– Эм, Максин, вы?..
– Да. Нет. Я норм… что?
Эрик ведет головой, и там, среди ар-нувошных лабиринтов пола, посреди боевого порядка, Максин замечает неуловимого потенциального соучастника убийства, Феликса Бойнгё, в трикотажном костюме диско-эпохи двойной вязки какого-то вопяще насыщенного коралла, почти наверняка выхваченного на распродаже, порыв магазинного закупщика, о котором вскоре придется жалеть, поверх футболки с логотипом канадского кленового листа и «КОМАНДА Э?» на ней. Танцевальный строй переформатируется в пары, и Феликс подходит, потея и потряхиваясь.
– Ё, Феликс, a va?[109]
– Облом с Лестером, э? – Немигающий, тяжкий от хуцпы зрительный контакт.
– Ты насчет этого хотел меня увидеть, Феликс?
– Меня не было в городе, когда это случилось.
– Я разве что сказала? Даже если Лестеру и впрямь, казалось, ну, казалось, что ты прикрываешь ему спину.
Шансы выбить этого клиента из колеи примерно так же обширны, как Элли Макбил.
– Ты, значит, не спрыгнула с этого дела.
– Оно у нас еще не закрыто. – Следовательское «мы». Пускай думает, что есть третье лицо, которое ее наняло. – Можешь нам в чем-нибудь помочь?
– Вероятно. А как, ты просто сразу копам побежишь рассказывать или что-то.
– Я не любитель копов, Феликс, ты меня с Нэнси Дрю перепутал, вообще-то не слишком лестное сравнение, ты б еще над ним поработал.
– Эй, это ж ты пыталась за шкирку старину Випстера взять, – Феликс меж тем, принимаясь с подозрением щуриться на Эрика, который довольно дружелюбно сливается с приливами и теченьями танцующих, пьющих и торчков.
Она делает вид, будто вздыхает.
– Все дело в путэне, правда же, ты меня никогда не простишь, еще раз, Феликс, прости, что я так сказаа – тупость с моей стороны, дешевка.
Ведясь на такое:
– В Монреале так диагностируют моральную репутацию – если кто-то противится путэну, он противится самой жизни.
– Можно мне подумать, – озирая увеселения, – об этом позже? В понедельник? Честно.
– Смотри, смотри, вон Гейбриэл Мроз. – Кивнув в сторону бара, где, ясное дело, стоит их любезный хозяин, самовыражаясь перед горсткой обожателей. – Встречалась с ним?
Она понимает, что в этом могло быть все дело.
– По телефону разговаривали. У меня сложилось ощущение, что он дорожит своим временем.
– Пошли, я вас представлю, мы вместе одно дельце проворачиваем.
Еще б ты не проворачивал, сучка. Они бочком пробираются через кишащий квадратный футаж, пока не оказываются в пределах слышимости от подтянутого магната, который не столько болтает, сколько толкает нечто вроде презентации.
Глаза его, обрамленные роговой оправой «Оливер Пиплз», менее выразительны, чем у многих, кого Максин отмечала на рыбном рынке, хотя иногда личность, могущая казаться неуязвимой для вожделенья, на самом деле чрезмерно восприимчива, вплоть до угрозы самой себе, ни малейшего представления о том, как справляться дальше, едва оно выйдет за грань, что бывает необходимо, и двинет в горы. Тонкие и осторожные губы. В бизнесе таких лиц перебор, не знаешь, чего они хотят, или сколько, или что со всем этим делать, как только получат.
– Больше и больше серверов в одном месте выдают тепло в таком объеме, что это быстро становится проблемой, если не тратить бюджет на В/К. Тут что нужно, – провозглашает Мроз, – двигаться на север, устраивать серверные хозяйства там, где рассеивание тепла не такая проблема, энергию брать из возобновляемых источников, вроде гидро или солнечного света, пускать избыточное тепло на поддержание тех сообществ, что вырастают вокруг центров данных. Общины под куполами по всей арктической тундре.
Мои собратья-гики! тропики-то, может, и ОК для дешевого труда и секс-туров, но будущее – там, на вечной мерзлоте, новый геополитический императив – овладеть контролем над запасами холода как природного ресурса неисчислимой ценности, с глобальным потеплением это еще критичнее…
Что-то до жути знакомое в этом доводе идти-на-север. По выводу из закона Годуина, применимому лишь в Верхнем Уэст-Сайде, фамилия Сталина, как и Гитлера, со 100 %-ной вероятностью всплывет в дискуссии любой длины, и Максин теперь припоминает, что Эрни рассказывал ей о геноцидном грузине и его планах еще в 1930-х колонизировать Арктику купольными городами и армиями молодых техников, иначе известных, всегда тщательно подчеркивал Эрни, как «принудительный труд», для вящего мультимедийного эффекта вспоминая пластинку на 78 об./мин «Пленительная школьница Зажопинска», малоизвестную оперу эпохи чисток, придушенные русские дуэты баса и тенора, рисующие ледяные степи, термодинамическую ночь. И вот у нас Гейбриэл Мроз, в капиталистической шутовской маске, с неосталинским повторным прогоном.
Аах, боже помоги нам, какое же это паскудство и как к этому все свелось? арендованный дворец, отрицаловка хода времени, могул на карбонадных склонах ИТ-шного сектора считает себя рок-звездой. Суть не столько в том, что Максин невозможно обвести вокруг пальца, скорее она это ненавидит, и когда находится тот, кто чересчур старается ее одурачить, она тянется к револьверу. Или же, в данном случае, разворачивается и топает к лестнице, бросив Феликса и Гейбриэла Мроза шмузить сколько влезет, жулье с жульем.
Приходится ли Норе Чарлз когда-нибудь с подобным мириться? Или даже Нэнси Дрю? Вечеринки, куда они ходят, все обслуживаются закусью и прекрасными незнакомцами. Но стоит Максин попробовать на шаг выйти и немного поразвлечься – все псу под хвост, вечно заканчивается вот этим. Обязательства повседневного типа, муки совести, призраки.
Почему-то, однако, ей удается остаться на всю ночь и уйти с закрытием заведения. Хорст, быть может, от паровозной покурки, регрессировав до своих прежних прихватов завзятого тусовщика, душа общества тут повсюду. Максин оказывается впутанной и вот уже арбитрирует диспуты нёрдов, где не понимает ни слова. Раз-другой задремывает в туалете, а если сны ей и снятся, их трудно отделить от огромной незримой круговерти окрест, сбрасывающей скорость, борда вянет до почти немого черно-белого, пока не настает время менять каталог тильда домой. Последним песнопением службы – «Пора закрываться» «Семисоника», четырехаккордное прощание со старым веком. Бывшая и будущая нёрдистократия медленно и, поглядеть на них, так и решишь, что неохотно, сочится обратно на улицу, в долгий сентябрь, который с ними виртуально с позапрошлой весны и лишь углубляется. Снова натягивая на себя для этого уличные лица. Лица, уже безмолвно штурмуемые, словно бы чем-то впереди, какими-то «2 кило» рабочей недели, которые никто себе толком не представляет, толпы медленно дрейфуют на легендарные улочки, приходы начинают рассасываться, к сбросу покровов пред свеченьем зари, море футболок, которые никто не читает, гвалт сообщений, никем не понимаемых, словно это подлинная текстовая история ночей в Переулке, протесты, на кои нужно отозваться и не потеряться при этом, козмо-доставки в 3 часа ночи на код-сессии и шредерные всенощные, сопостельники, что пришли и ушли, банды в клубах, песни, чьи хуки еще выжидают в засаде, чтобы позже наброситься в праздный час, пятидневки с совещаниями о совещаниях и неврубающимся начальством, нереальные цепочки нулей, бизнес-модели, меняющиеся от минуты к минуте, стартапные вечеринки что ни вечер всю неделю, а по четвергам и того пуще, за столькими и не уследишь, какое из этих лиц, на которые такая предъява у времени, у эпохи, чей конец они празднуют уже ночь напролет, – какое из них может разглядеть что-то впереди, в микроклиматах двоичного кода, с трекингом по всей земле повсюду через темное волокно и витые пары, а нынче и беспроводно сквозь пространства частные и публичные, где угодно среди киберпотогонных игл, посверкивающих и никогда не покойных, в этом неугомонном, обширно сметанном и разметанном гобелене, в услуженье у коего все они когда-нибудь сидели, постепенно калечась, – к очертаньям дня неотвратимого, к процедуре, ожидающей исполнения, что проявится вот-вот, к результату поиска без инструкций к тому, как чего искать?
В такси по пути домой громкие переговоры на арабском по радио, что Максин поначалу принимает за программу со звонками в студию, пока водила не берет микрофон и не встревает. Она бросает взгляд на его УЛ в плексигласе. Лицо на фото слишком смутно для разбора, но имя исламское, Мохаммед кто-то.
Это как слушать балеху в соседней комнате, хотя Максин замечает, что нет музыки, нет смеха. Эмоции нормально так зашкаливают, но ближе к слезам или злости. Мужчины перекрикивают друг друга, вопят, перебивают. Пара голосов может быть женскими, однако позднее покажется, что принадлежать они могли пронзительным мужчинам. Единственное слово Максин узнает, и слышит она его не раз, это «Иншалла».
– По-арабски «пофиг», – кивает Хорст.
Они ждут у светофора.
– Если будет на то Божья воля, – поправляет его водитель, полуобернувшись на сиденье так, что Максин случается посмотреть ему в лицо. То, что она видит, потом не даст ей сразу уснуть. Ну или так она это запомнила.
29
Разброс в воскресном матче «Реактивные-Индианаполис» 2 очка. Хорст, как всегда, регионально лояльный, спорит с Зигги и Отисом на пиццу, что «Жеребцы» выиграют, что они вообще-то и делают с легкой победой в 21 очко. Пейтон Мэннинг непогрешим, Винни Теставерде немного менее последователен, ему в последние пять минут удается, к примеру, замешкаться на 2-ярдовой линии «Жеребцов» с крайним защитником, который после этого бежит с мячом 98 ярдов к тачдауну, а Теставерде один гонится за ним по полю, пока остальные «Реактивные» смотрят, и Зигги с Отисом впадают в речевую невоздержанность, из который их отец не очень понимает, как их вынуть.
Теплый вечер, и все они решают не заказывать пиццу на дом, а дойти до Колумба, в «Пиццу Тома», местное заведение, что скоро слиняет в фолк-воспоминания Верхнего Уэст-Сайда. Впервые за много лет, приходит потом в голову Максин, они сделали что-то все вместе, как семья. Сидят за столиком снаружи. Шныряет ностальгия, готова просочиться из засады. Максин вспоминает те времена, когда мальчишки были маленькими, местной практикой в соседских пиццериях было резать ломти на квадратики в один укус, чтоб малышне было удобнее. Когда ребенок справляется с целым ломтем, это вроде как мужание. Позднее, уже со скобками на зубах, – еще один возврат к меньшим квадратикам. Максин поглядывает на Хорста на предмет видимых признаков активной памяти, но фиг там, старая Непрошибаемая Геометрия занята пиханием пиццы себе в пайку в неуклонном ритме и пытается вынудить мальчишек сбиться со счета, сколько ломтей они уже съели. Что само по себе, предполагает Максин, можно назвать семейной традицией, не особо восхитительной, но черт, она и на такую согласна.
Позднее, уже дома, Хорст устроился перед своим компьютерным экраном:
– Парни, идите сюда, гляньте. Вот же хренотень.
На экране полно цифр.
– Это Чикагская биржа, к концу прошлой недели, видите? там был аномальный всплеск пут-опционов по «Объединенным авиалиниям». Тысячи прав продажи, с гулькин нос колл-опционов. А вот сегодня то же самое с «Американскими авиалиниями».
– «Пут», – грит Зигги, – это как играть на понижение?
– Ага, когда рассчитываешь, что курс акций опустится. А объем торговли тем временем сильно, сильно задран – в шесть раз выше нормального.
– Только две эти авиалинии?
– Ну. Чудные дела, а?
– Инсайдерская торговля, – кажется Зигги.
В понедельник вечером Вырва звонит Максин с паникой в голосе.
– У парней крыша едет. Что-то в том источнике случайных чисел, который они хакали, вдруг стало неслучайным.
– И ты мне это сообщаешь, потому что…
– ОК, если мы с Фионой ненадолго заглянем?
– Конечно. – Хорст ушел в спорт-бар где-то в центре смотреть «Футбол в понедельник вечером». «Гиганты» и «Мустанги», в Денвере. Планировал заночевать в квартире у коллеги с задержкой отрочества Джейка Пименто, который живет в Бэттери-Парк-Сити, а потом идти оттуда на работу в торговый центр.
Вырва является неприкаянной.
– Они орут друг на друга. Всегда нехороший признак.
– Как лагерь, Фиона?
– Обалденно.
– Не отстой.
– Точно.
Отис, Зигги и Фиона устраиваются перед Гомером Симпсоном, играющим не кого-то, а счетовода, в фильме-нуар, либо, вероятно, жён[110], под названием «Д.Ы.К.».
Вырва являет признаки раннего родительского обалдения.
– Она вдруг начала снимать фильмы по «Кваке». Некоторые уже в сети, есть фоловеры. Мы с ней подписываем вместе соглашения на дистрибуцию. Больше клаузул, чем у семейного сборища Сант на Северном полюсе. Без понятия, на что мы соглашаемся, конечно.
Максин делает попкорн.
– Оставайтесь у нас, чего. Хорст сегодня ночью не вернется, места завались.
Просто еще один из этих шмузафонов за полночь, ничего особенного, дети уложены без лишней драмы, телевизионная программа, которая лучше без звука, никаких глубоких исповедей, деловая болтовня. Ближе к полуночи Вырва проверяет, как там у Дастина.
Читать бесплатно другие книги:
