Испытание правдой Кеннеди Дуглас

Глава третья

Марджи не терпелось выложить все, что было написано обо мне в книге Тобиаса Джадсона. Но я была настолько шокирована новостью, что толком ничего не соображала. Повинуясь инстинкту, я просто заткнула ей рот.

— Я не хочу слушать всю эту грязь, — сказала я. — Мне нужно прочитать самой.

— Конечно, прочтешь, но неужели тебе не интересно узнать…

— Я взбешусь, если ты мне расскажешь, а потом всю ночь не сомкну глаз.

— Ты и так не заснешь.

— Верно, но, по крайней мере, я не буду пережевывать все, что от тебя услышу.

— Не все так плохо. Он не упоминает твоего имени.

— Зато, как я догадываюсь, всего остального в избытке.

Долгая пауза.

— Твое молчание весьма многозначительно, — первой заговорила я.

— Я больше не скажу ни слова. А завтра с утра высылаю тебе книгу курьером. Ты ведь уже вернешься в Мэн?

— Ну да.

— Все, завтра книга у тебя.

Я поморщилась. Дэн обычно брал по четвергам выходной и, хотя он не имел привычки вскрывать мою почту, бандеролью от «Федэкс» наверняка заинтересуется и спросит меня, от кого это и что в ней. И тогда мне снова придется лгать…

— Пришли мне ее в школу, — попросила я.

— Поняла, — сказала Марджи. — Послушай, как только прочтешь книгу, сразу же перезвони мне. Не буду открывать тебе всех своих профессиональных тайн, но тебе, возможно, будет интересно знать, что в нашем деле существует так называемая объективная оценка — иначе говоря, этому болтуну можно заткнуть рот…

— Прекрати, пожалуйста. Как только я прочту, обещаю, я сразу тебе перезвоню, и мы все обсудим. А пока я ничего не могу сказать…

— Ты так спокойно об этом говоришь, — удивилась она. — Я бы на твоем месте уже билась в истерике.

— Мне сейчас других проблем хватает.

— Могу я спросить…

Мне пришлось посвятить ее в амурные дела Лиззи, и так получилось, что уже второй раз за день я пересказывала эту историю, теперь добавив подробности о том, что мой отец уже давно является тайным советчиком своей внучки. Когда я закончила, Марджи какое-то время молчала. Потом произнесла:

— Знаешь, что самое печальное во всем этом… ну, или, по крайней мере, с моей точки зрения? То, что вы с Дэном были чертовски правильными родителями. Никаких тебе разводов, скандалов… ни дома, ни на работе. Судя по тому, что ты мне рассказывала, вы день и ночь были рядом с детьми, пока они росли. И несмотря на такую любовь и заботу…

— К сожалению, все устроено по-другому, Марджи. Ты можешь дать детям только то, что можешь. А потом наступает… господи, даже не знаю, как это сказать. Все мы надеемся, что наши дети легко справятся с так называемыми жизненными трудностями… но не всегда это получается. Сейчас я могу думать лишь о том, как тяжело Лиззи. Она просто притягивает к себе несчастья…

— Не говори так, дорогая.

— Почему? Это так и есть.

— Просто у нее сейчас трудный период.

— Марджи, не пытайся утешать меня. Лиззи преследует женатого мужчину. Она спит в машине под дверью его дома… и когда она говорит об этом, ее голос звучит так странно, отстраненно, невозмутимо, словно она совершает нечто вполне естественное, правильное… между тем на самом деле она погружается в психологическое расстройство.

— По крайней мере, твой отец уговорил ее пойти к психиатру.

— Но чудесного исцеления пока не наступило.

— Послушай совет бывалого человека: терапия требует времени… и даже по прошествии многих лет лечения никто не гарантирует, что все изменится.

— У Лиззи, в ее нынешнем состоянии, просто нет этих лет. Я боюсь за нее, Марджи.

— А тут еще я с этим дерьмом. Как не вовремя…

— Я должна была это узнать. Во всяком случае, хорошо, что я услышала это от тебя, а не от кого-то другого.

— Да все нормально, ничего из того, что он написал о тебе, никогда не выплывет наружу.

— Ты опять проболталась.

— Извини. Это все мой длинный язык.

— Вот и заткнись. Ты самая лучшая на свете подруга.

— Когда ты ждешь известий от Лиззи?

— Надеюсь, сегодня вечером.

— Позвонишь мне потом?

— Обещаю. Ты все еще в офисе?

— Боюсь, что да.

— Твой онколог не отшлепает тебя за то, что ты себя совсем не бережешь?

— Я у него образцовая раковая пациентка, которая не сдается… во всяком случае, пока.

— Если они говорят, что удалили опухоль полностью, значит, есть надежда.

— Ну вот, теперь ты начинаешь утешать меня. Доктор Аптека — так я теперь называю Уолгрина — говорит, что они практически избавились от нее, но обрати внимание на это профессиональное словечко: практически. Как бы то ни было, я часами торчу на веб-сайте клиники Майо, читаю про свою милую, добровольно приобретенную болезнь. Короче, суть такая: после всех этих томографий, радиоактивных капельниц и прочих пыток, которые мне пришлось перенести, все равно нет стопроцентной уверенности в том, что все раковые клетки уничтожены.

— Ты поборола рак, Марджи.

— Практически.

Повесив трубку, я принялась расхаживать из угла в угол, пытаясь успокоиться, уговаривая себя, что все равно я бессильна против Тобиаса Джадсона с его чертовой книгой (даже когда мысленно произносила его имя, меня бросало в дрожь). И поскольку заполучить ее мне удастся лишь на следующей неделе — школа была закрыта на пасхальные каникулы, — пока нужно выбросить все это из головы.

Да, все правильно.

Так-то оно так, но я знала, что всю неделю буду сходить с ума от беспокойства, тем более что довериться отцу я не могла. Он бы снова страдал от чувства вины и угрызений совести, и пришлось бы опять ворошить эту грязную историю, чего мне меньше всего хотелось. Я не могла причинить отцу такую боль… он бы просто не выдержал, в его-то возрасте, да еще в постоянном стрессе из-за матери. Так что…

— Ханна, ты еще на телефоне?

Вопрос сопровождался легким стуком в дверь.

Я сделала глубокий вдох, постаралась взять себя в руки и ответила:

— Уже иду, пап.

Я вернулась на кухню и застала отца у плиты. Он помешивал в кастрюле соус, а на соседней конфорке кипели спагетти.

— Не хотел тебе мешать, — сказал он, — но спагетти, похоже, уже сварились.

— Не проблема. У меня все готово.

Он вгляделся в мое лицо:

— Что-то случилось?

— У Марджи опять какие-то сомнения.

Он знал, что у нее рак, я рассказала ему об этом сразу, как только ей поставили диагноз, и с тех пор регулярно докладывала ему обстановку.

— Бедная Марджи, — сказал он. — Рак легких, что может быть хуже…

— Это верно. И чем старше становишься, тем сложнее договариваться с судьбой…

— Как в молитве: «Даруй мне кончину мирную и безмятежную»?

— Точно. И я думаю, самая большая проблема для неверующих в том, что, когда с тобой или твоими близкими случается самое страшное, ты не можешь утешиться мыслью о том, что все это делается по какому-то божественному плану.

— Религия… «Не поможет веры парчовый, молью траченный покров…»[55]

— Сам сочинил?

— Если бы. Английский поэт: Филип Ларкин. Немного мизантроп, но в то же время блестяще рассуждал о самых больших и невысказанных страхах этой жизни. Или, быть может, о единственном невысказанном страхе, который преследует каждого: смерть. «Пусть не случится многого иного, но смерть, она отменно держит слово».

— Не пора ли этим спагетти к столу? — спросила я.

Отец улыбнулся.

— Очень итальянский ответ, — сказал он.

— На что?

— На вопрос о смертности. Когда тебя охватывают мысли о собственной эфемерности, самое верное решение: садиться есть.

За ужином нам удалось уговорить бутылку красного вина, которую отец отыскал в шкафчике. Я бы с радостью махнула и метилового спирта, если бы только он мог заглушить мои страхи. Мы оба несколько раз поглядывали на кухонные часы, ожидая звонка от Лиззи.

— Она тебе не сказала, во сколько они договорились встретиться? — спросила я.

— После работы. Так что это может быть и в семь, и в восемь…

— Если до десяти она не позвонит, я сама наберу ей… пусть даже она разозлится.

— При данных обстоятельствах… вполне имеешь право.

К девяти часам бутылку мы уговорили, а от Лиззи по-прежнему не было известий. Дневная дрема после мартини пошла отцу на пользу, и он держался бодрячком. Рот у него не закрывался, и он даже пустился рассказывать мне долгий, но забавный анекдот о том, как однажды во время войны жутко напился в Лондоне и, отыскав адрес Томаса Элиота, завалился к нему на квартиру со своим гарвардским приятелем.

— Было уже часов одиннадцать вечера, и Томас был в пижаме и халате. Он слегка опешил при виде двух подгулявших американских вояк. «Что вам нужно?» — возмутился он. Меня еще тогда поразил его безукоризненный английский акцент и то, что даже в пижаме он производил впечатление великого человека. Как бы то ни было, он задал вопрос, который, очевидно, требовал ответа, но я был настолько не в себе, что смог вымолвить только: «Это вы!» Он захлопнул дверь прямо у нас перед носом, и мой приятель, Оскар Ньютон, повернулся ко мне и сказал: «Да уж, апрель — самый жестокий месяц». Спустя три недели Оскар был убит во Франции…

Зазвонил телефон. Мы оба вскочили из-за стола. Отец снял трубку. На его лице отразилось разочарование.

— Привет, Дэн. Да, она здесь. Нет, от Лиззи пока никаких новостей.

— Он передал мне трубку.

— Что, совсем ни слова? — спросил Дэн.

— Мы в ожидании.

— Судя по всему, ты успела ввести отца в курс дела.

— Нет, это уже сделала сама Лиззи.

Я объяснила, что она звонит деду на протяжении вот уже нескольких недель. Я ожидала, что Дэна заденет эта новость и он спросит, почему она не обратилась к родному отцу за советом и поддержкой. Но Дэн, в свойственной ему манере, если и обиделся, то оставил это при себе.

— Это хорошо, что она общается с дедом. Мне просто хотелось, чтобы мы тоже знали, что происходит.

— Что ж, теперь нас трое. Послушай, как только она позвонит…

Но в половине одиннадцатого отец начал клевать носом, а новостей от Лиззи все еще не было. Я позвонила ей на сотовый, и меня переключили на голосовую почту. Я оставила сообщение — мол, мне просто интересно, как у нее дела, — и попросила перезвонить при первой возможности… мой телефон будет включен всю ночь, так что, если ей захочется поговорить, я всегда на связи. Я подумала, не позвонить ли ей домой, но решила, что она расценит это как назойливость. Так что я повернулась к отцу и сказала:

— Думаю, нам пора ложиться спать.

— Она иногда звонила мне среди ночи, — сказал он. — Если вдруг…

— Сразу разбуди меня.

— Я готов хоть сейчас прыгнуть в машину и мчаться в Бостон, просто чтобы убедиться, что с ней все в порядке.

— Если до полудня от нее не будет известий…

— Ловлю тебя на слове, — сказал отец.

Я пошла в гостевую комнату, переоделась в ночную сорочку, забралась в постель, прихватив с собой сборник ранних рассказов Апдайка, который нашла в книжном шкафу отца, и попыталась сосредоточиться на элегических описаниях детства в Шиллингтоне, Пенсильвания, надеясь, что от них меня сморит.

Но сон все не шел. Я погасила свет, уткнулась в подушку, вдыхая острый аромат отбеливателя, которым старомодная экономка отца стирала постельное белье (кто в наши дни пользуется отбеливателем?), и стала ждать, когда же накатит забытье. Через полчаса я снова села в постели, включила ночник на прикроватной тумбочке и вернулась к подростковым переживаниям Апдайка во время футбольного сезона.

Прошло два часа. Я встала, спустилась вниз, чтобы заварить себе травяного чая, в надежде, что он подействует на меня как снотворное. Но в кухне я застала отца, который сидел за столом и читал свежий номер ежемесячного журнала «Атлантик».

— Я все думал, удастся ли тебе заснуть, — улыбнулся он, припомнив мои былые бессонные ночи, проведенные в его доме.

— Радует то, что не мне одной до утра маяться в ожидании, — сказала я.

— О, даже если бы мне не о чем было тревожиться, я все равно мало сплю в последнее время. Старость, никуда не денешься. Организму больше не нужно столько сна, потому что он знает, что скоро умрет.

— Очень оптимистичная мысль на сон грядущий.

— Поймешь меня, когда разменяешь девятый десяток… Забавно, не правда ли, что все великие мысли о жизни и смерти в основе своей банальны? Подумать только, даже сознавая, что это случится — скорее рано, чем поздно, — я все равно не могу представить себя мертвым. Как это так — меня не будет здесь, не будет нигде… я просто перестану существовать.

— Напомни мне, чтобы я больше никогда не засиживалась с тобой до глубокой ночи.

— Он улыбнулся:

— Скажу тебе одну вещь: я на самом деле завидую таким упертым верующим, как мой внук. Когда уходит из жизни близкий человек, вера, должно быть, дает великое утешение.

— А пока ты не получил свою божественную награду, можешь проводить время, отведенное тебе на планете Земля, поучая других и указывая, как им жить.

— Не будь слишком строга к Джеффу…

— Да будет тебе, отец, не он ли постоянно прессует тебя?

— Это очень трудно — принять чьи-то политические взгляды. Я часто задаюсь вопросом: чем я досадил этому мальчику? — разве что своим радикальным прошлым, которого он, похоже, стыдится.

— Я бы могла сказать что-то утешительное, вроде «Я знаю, он все равно тебя любит», но — и это уж точно можно трактовать как признание в ночи — я даже не уверена в том, что он любит меня. И знаешь, что вызывает во мне самое большое разочарование? То, что его нетерпимость замешана на злости. Он чудовищно прямолинейный и безжалостный. Конечно, я люблю его, несмотря ни на что, но он стал мне несимпатичен… как ни страшно признаваться в этом.

— Ты думаешь, это мисс Шэннон виновата в его новоприобретенной реакционности?

— Безусловно, она «привела его к Богу» — если помнишь, именно так он выразился, когда описывал свое религиозное пробуждение. И тебе известна ее милитаристская жизненная позиция, не говоря уже о том, что ее отец — рьяный евангелист. Джефф так поддался новообращенным проповедям этой семейки, что, наверное, уже никогда не сможет высвободиться из их тисков.

— Может, организовать ему случайную связь с проституткой во время командировки…

— Отец!

— Разумеется, мы бы подобрали классную девчонку, которая откроет ему все прелести жизни, и тогда он поймет, как обделил себя, связавшись с Шэннон.

Я ушам своим не верила и удивленно смотрела на отца. Он между тем продолжал:

— Мы, разумеется, не хотим, чтобы он лишился работы и чего-то еще из-за этой интрижки, поэтому попросим девушку по вызову признаться, что ее нанял инкогнито. Ну, представим как розыгрыш со стороны кого-то из его коллег. А потом она скажет, что подсыпала ему что-то в стакан и он потерял над собой контроль и поддался ее чарам. Из фирмы его не выгонят — насколько я понял из твоих рассказов, он приносит им слишком большие деньги, чтобы увольнять его за какие-то мелкие сексуальные грешки. Но, если повезет, Шэннон уж точно его выгонит. И хотя детям придется нелегко, Джефф обретет себя, настоящего, отречется от своего безумного фундаментализма, вырвется из корпоративных джунглей, переедет в Париж, снимет себе мансарду в каком-нибудь сомнительном arrondissemenf[56] и станет зарабатывать на жизнь написанием порнографических романов…

— Пожалуйста, заткнись, — сказала я, давясь от смеха.

— Только не говори, что не одобряешь полет моей фантазии.

— Я просто не знаю, то ли мне ужаснуться, то ли расхохотаться.

— В любом случае, ты поняла, что я у тебя еще хоть куда, верно?

Отец просто лучился от удовольствия. А я только подумала: благослови его Господь, что он так молод душой.

Было около пяти утра, когда мы наконец разбрелись по своим спальням. Усталость все-таки взяла свое, и я вырубилась.

К жизни меня вернул настойчивый телефонный звонок. Я резко вскочила. Сквозь тонкие шторы в спальню проникал дневной свет, а на тумбочке надрывался мой телефон. Я схватила трубку.

— Алло, — заспанным голосом произнесла я.

— Я разбудила тебя, мам?

— Лиззи. Слава богу…

— Нет, — солгала я. — Просто задремала. — При этом я покосилась на часы. Семь двадцать утра. — Как все прошло с Марком, дорогая?

— По этому поводу я тебе и звоню. — Ее голос срывался от радости. — У меня просто фантастические новости.

Я напряглась:

— И?..

— Вчера Марк сделал мне предложение!

Сон как рукой сняло.

— Вот это сюрприз, — осторожно произнесла я.

— Ты, кажется, не рада за меня.

— Разумеется, я рада, Лиззи. Я просто немного… удивлена, пожалуй… ведь еще накануне он вроде бы хотел разорвать отношения.

— Я знала, что он передумает, как только мы поговорим.

— И если позволишь, могу я узнать, что такого ты сказала Марку, отчего он изменил свое решение?

Она хихикнула — такие смешки у меня обычно ассоциировались с девочками-подростками в пору первой любви.

— Это касается только меня и моего мужчины, — кокетливо произнесла она.

Когда она снова захихикала, мой «детектор лжи» вдруг начал зашкаливать, и меня зазнобило. Она все придумала.

— Лиззи, милая, я так и не могу понять…

— Понять что?

— Как тебе удалось переубедить Марка.

— Ты хочешь сказать, что не веришь мне?

— Конечно верю. Я просто… поражаюсь твоей силе убеждения, и мне интересно, как тебе удалось…

— Марк давно уже несчастлив со своей женой. На самом деле он часто говорил, что его брак — это большая ошибка. Но он чувствовал себя виноватым перед детьми. Так что… конечно, мне не стоило бы говорить тебе это, но поскольку ты настаиваешь… вчера я сказала ему, что совсем не против, чтобы дети жили с нами, тем более что Рут, это его жена, постоянно твердит о том, что хочет уехать в Ирландию и стать писательницей. Так вот, мы договорились, что будем сдавать мой лофт, а сами подыщем большой дом для нас, четверых, и будем жить там долго и счастливо. — Потом, после короткой паузы, она добавила: — Шутка!

У меня как гора с плеч свалилась.

— Выходит, ты меня разыграла, — сказала я.

— Нет! — с обидой в голосе воскликнула она. — Шутка была в том, что «долго и счастливо». Я не настолько наивна, чтобы думать, будто жизнь с двумя маленькими приемными детьми будет легкой. Но я знаю, что справлюсь с Бобби и Ариэль…

У него есть дочь по имени Ариэль?

— …и со своим ребенком, который скоро появится…

Теперь у меня уж точно было ощущение, будто я лечу в пропасть.

— Ты только что сказала…

— Да, я беременна.

— С каких пор?

— Со вчерашней ночи. Разумеется, все это было спланировано. То есть я хочу сказать, что у меня сейчас как раз середина цикла… и мы оба так давно этого хотели, а когда же еще делать детей, как не в ночь примирения, когда мы оба поняли, что нам суждено быть вместе…

Думай, думай. Но на ум приходило лишь одно: подыгрывай ей, продолжай разговор…

— Что ж, все это просто замечательно, дорогая…

— Так ты рада за меня, мам?

— Бесконечно рада. Но вот ведь какое дело: ты же знаешь, что даже в середине цикла шанс забеременеть… хотя и очень высокий… все равно не стопроцентный.

— О, я знаю, что беременна. Потому что секс, который у нас был вчера…

Она замолчала, потом снова хихикнула:

— Мам, можно я кое-что спрошу? Тебя когда-нибудь трахали так, что ты теряла сознание? Ну так вот, прошлой ночью у нас с Марком все это было. Мы как будто расплавились друг в друге. Это было такое непередаваемое ощущение, я никогда в жизни ничего подобного не испытывала ни с одним мужчиной. Поэтому я и уверена в беременности. Когда он вошел в меня, я почувствовала его семя…

— Дорогая…

Я не смогла закончить фразу.

— Извини, мам, я не хотела вдаваться в такие подробности, — опять хихикнула она. — Просто… я тебе передать не могу, насколько я счастлива. Такое бывает только раз в жизни. И я знаю, что, когда ребенок, которого я ношу в себе, подрастет, чтобы понимать такие вещи, я расскажу ему или ей о том, как он или она были зачаты в момент чистой страсти, чистой любви, чистой…

У меня в глазах стояли слезы, и вовсе не из-за романтического бреда, который она несла.

— Лиззи, любимая… где ты сейчас?

— Еду на работу.

— Ты сможешь сегодня работать?

— Ты имеешь в виду, после вчерашнего бурного секса? — Опять глупое хихиканье. — Да, выспаться не удалось, но, поскольку я жду ребенка, мне нужно больше зарабатывать.

— Какие у тебя планы на вечер?

— Думаю, все-таки надо поспать.