Райский остров Картленд Барбара

Внезапно раздался громкий резкий хлопок. Он прозвучал так неожиданно, что граф вздрогнул и резко выпрямился. А затем откуда-то из-за круга мерцающих слабых огоньков и тесно сомкнувшихся полуобнаженных мужских тел возник похожий на заклинание протяжный глухой звук, перекатывающийся волнами, — завораживающее пение, чем-то напоминающее молитву муэдзина, которую можно услышать с минарета в час рассвета.

Пение завершилось громким шипением, похожим на звук вырвавшегося на волю пара. Постепенно этот звук становился все громче и громче, пока наконец не превратился в ревущий, рычащий вызов, а затем плавно перешел в странную тихую, медленную песнь.

Она оборвалась так же внезапно, как и началась, и хор начал выводить мелодию самого танца — резкое, отрывистое, быстро звучащее стаккато, от которого кровь застыла в жилах.

Мужчины наклонились вперед и вытянули руки, издавая при этом звуки, напоминающие уханье филина, перемежающееся короткими вскриками, воем и шипением. В конце концов их голоса слились в мощном гортанном звучании, торжественном и одновременно грозном.

И с этой минуты граф ощутил себя самого вовлеченным в это напряженное, завораживающее действо.

Он чувствовал себя принцем Рамой в сверкающем одеянии, сходившим с ума от отчаяния и тоски по пропавшей возлюбленной.

Ему казалось, что он сам принимает участие в битве, в которой демон выпустил в него стрелу, превратившуюся в полете в змею, обвившуюся вокруг него.

Но боги пришли ему на помощь, и Хануман, царь обезьян, со своими подданными смогли в жестокой битве освободить принца и вернуть ему его супругу, прекрасную принцессу Ситу.

Когда хор мужских голосов, который без помощи каких бы то ни было музыкальных инструментов аккомпанировал танцующим, довел свою песнь до захватывающего душу экстаза, в котором и бешеный ритм, и звуки достигли своего пика, граф вдруг почувствовал, что его бьет дрожь и волосы встают дыбом, а кожу покалывает от возбуждения.

Затем голоса стали стихать, понижаясь до еще более пугающей и захватывающей глубины, потом стало слышно лишь тяжелое дыхание и прищелкивание пальцами, доводившее слушателей до исступления и почти непереносимого напряжения.

Граф чувствовал, как его завораживает, гипнотизирует ритмичное движение их тел, мелькание рук, отбрасывающих причудливые, извивающиеся тени, в то время как все сто пятьдесят голосов, казалось, вонзались в темноту ночи и в сердца слушателей.

И когда все это закончилось, все исполнители опустились на землю, полностью обессиленные и опустошенные как физически, так и душевно, подобно — как пришло на ум графа сравнение — гребцам, участвующим в регате, после тяжелого, изнуряющего заплыва.

Граф и сам ощущал невероятную физическую усталость, но при этом он чувствовал такой необыкновенный душевный подъем, как еще никогда не испытывал в своей жизни.

Он словно летал, как иногда летают во сне, и перед ним открывались бездны, полные звезд, и разгадка тайны бытия, казалось, была где-то рядом… Граф сделал глубокий вдох, наполняя грудь прохладным чистым воздухом, и ощущение бесконечного счастья от прикосновения к чему-то великому, какому-то первозданному источнику, влилось в него вместе со вдохом, растекаясь по всему телу… Кожу покалывало, голова слегка кружилась… И он понял, наконец спускаясь на землю и скорее ощутив, чем увидев возле себя молча сидящую девушку, что и Роксану, без сомнения, переполняют те же чувства, что и его самого.

В течение нескольких минут они не могли двигаться и неподвижно сидели, глубоко дыша, так, словно только что плыли по бушующему морю и боролись с волнами, и только сейчас осознали, что выжили в этом опасном поединке.

Затем Понок поднялся на ноги, давая знак, что представление закончено. Граф протянул руку, чтобы помочь Роксане встать.

И коснувшись ее руки, он вдруг ощутил вспыхнувший во всем его теле огонь, воспламенившийся от одной только искры — легкого прикосновения, и зажегший ответное пламя в ее груди.

Их глаза встретились, и в них вспыхнуло полное понимание, объединившее эту пару крепче любых других уз.

Через несколько мгновений она тихо произнесла, с трудом шевеля губами:

— Вы… поняли?

Он молча кивнул в ответ.

На какое-то мгновение ему показалось, что он потерял способность говорить.

А затем, все еще держась за руки, они пошли за Поноком, пробиравшимся сквозь молчаливую толпу, медленно растворяющуюся в темноте. Казалось, они сами сейчас были не более реальными людьми из плоти и крови, чем окружающая их безмолвная и таинственная чернота ночи, в которой они растворялись, почти не чувствуя своего тела.

Они довольно долго шли молча, прежде чем граф нарушил тишину:

— Если бы я только что не был свидетелем этого захватывающего зрелища, я бы никогда не поверил, что такое вообще возможно.

— Я надеялась, что вы так скажете, — ответила ему Роксана.

Он сжал ее пальцы в своей ладони и спросил:

— А вы бы взяли меня сюда с собой, если бы думали, что я не почувствую всего этого?

— Нет, конечно же, нет, — без колебаний ответила Роксана.

— Но откуда же вы могли знать, какой эффект произведет на меня это зрелище?

— Я просто знала это, — сказала она.

— Со мной никогда ничего подобного прежде не происходило, — признался граф. — Но теперь вы, Роксана, приоткрыли для меня дверь в какой-то иной мир, которую, как мне кажется, будет трудно закрыть.

— А вы хотите закрыть ее?

— Нет! Но в то же время я чувствую, что за всем этим скрываются какие-то изменения в психике.

— Мне кажется, что здесь следует употребить другие слова… это скорее духовное развитие.

— Да, конечно, вы правы, — согласился он.

Дальше они довольно долго шли в полном молчании, и все же графу казалось, что они разговаривали друг с другом без слов. И при этом он обращался к ней с такими искренними откровенными речами, какие никогда не осмеливался высказать прежде ни одному человеку.

Когда они вышли из леса, на небе сверкали звезды и луна освещала лежащие перед ними рисовые поля, за которыми виднелась деревня, где жила Роксана.

Графу показалось, что он шагнул в заколдованный, голубой, наполненный странными, таинственными силами, зачарованный мир такой неземной красоты, что не было слов, которые могли бы достоверно описать его.

Когда они уже двигались по тропинке через поле, граф увидел на противоположном конце множество сверкающих огней, которые вряд ли могли быть светящимися масляными лампами в окнах нескольких домов небольшой деревни.

— Что там происходит? — спросил он удивленно у своей спутницы.

— Думаю, что какой-нибудь праздник, — отвечала Роксана. — В каждой деревне всегда есть свои события, которые отмечаются всеми жителями вместе, и тогда они обязательно танцуют, приносят подношения богам. Такие праздники бывают обычно очень веселыми, особенно если это свадьба или рождение ребенка.

Граф замедлил шаг.

— Можем ли мы пойти туда и посмотреть на этот праздник? — спросил он.

Не то чтобы ему так уж хотелось побывать на этом деревенском празднике, просто он горячо желал, чтобы этот вечер не кончался как можно дольше и чтобы они еще не скоро дошли до дома Роксаны, где ему, к сожалению, придется с ней расстаться.

Она что-то тихо сказала Поноку, и тот, как им показалось, на мгновение засомневался, будут ли они желанными гостями на этом празднике.

Затем он все же решил, что они могут пойти туда, и Роксана потянула графа за руку, поворачивая в сторону ярких огоньков.

Путь через поля до деревни занял совсем немного времени.

Вход в деревню был украшен лентами и гирляндами из цветов, а центральный храм заполняли многочисленные дары, которые на протяжении всего дня приносили туда женщины. Храм поражал сверкающими всеми цветами радуги изумительными резными деревянными изображениями, но сейчас почти все это многоцветное великолепие было скрыто под едой и фруктами.

Здесь были зерна риса и соль, благословленные местным священнослужителем, морские черепахи, огромные кокосовые орехи, молочные поросята, готовые к тому, чтобы их насадили на вертел, а также цыплята с такими длинными ногами, что их обычно называли «бегунки».

Подобное зрелище выглядело весьма живописно и поражало изобилием.

Жители деревни сидели в кругу и наблюдали за танцем девочки лет двенадцати-тринадцати, окутанной, словно коконом, яркой золотистой тканью, с пестрым венком на голове.

Музыканты играли для нее и сами при этом двигались в странном танце, который исполнялся ими с совершенно непроницаемыми лицами.

Девочка как-то странно двигала шеей, так что голова при этом перемещалась то вправо, то влево. Лицо ее оставалось совершенно неподвижным, только глаза с невероятной быстротой вращались из стороны в сторону.

Стоя в отдалении, граф и Роксана некоторое время наблюдали за танцовщицей, а затем, не говоря ни слова из страха помешать зрителям, Роксана потянула графа назад, через ворота, вновь в ночную тишину, на залитые луной поля.

— Я бы с удовольствием предпочел остаться там до конца танца, — сказал граф с некоторой обидой в голосе.

— Это танец лелонг, — объяснила Роксана. — Он может продолжаться в течение пяти часов.

— Пяти часов? — воскликнул пораженный граф.

Она даже чуть-чуть посмеялась над его удивлением.

— На Бали никто никуда не спешит.

— Однако вы спешите спровадить меня домой, — заявил он.

— Я думаю о Поноке, — объяснила она. — Балийцы боятся темноты. Если бы он был один, без нас, он бы пел и кричал самым высоким голосом, на какой только способен.

Граф улыбнулся.

— Могу догадаться почему… Чтобы отогнать злых духов!

— Вы начинаете все лучше понимать здешнюю жизнь и людей, — одобрила Роксана. — Темнота полна неизвестности, вот почему они очень любят свет и солнце и совсем не хотят, чтобы в темноте на них начал охоту лейяк, который действует только по ночам.

Они шли вперед, по-прежнему держась за руки, и вскоре, к глубокому огорчению графа, для которого время пролетело слишком быстро, они добрались до деревни, где жила Роксана.

Граф оставил лошадь под присмотром маленького мальчика во дворе, и хотя стены здесь были достаточно высокие, он все же увидел слабый свет над ними, видимо, льющийся из окон хижины, и догадался, что это, вероятно, Гитруда ждет их возвращения.

Дойдя до калитки дома Роксаны, Понок остановился и, когда девушка поблагодарила его, поклонился и поспешил к своему дому, который находился на другом конце деревни.

Когда Понок ушел, Роксана уже собралась было войти в калитку своего дома, но граф задержал ее и, потянув за руку, отвел в сторону, в густую тень высокого цветущего дерева, сладкий аромат цветов которого, напоминающий запах жасмина, наполнял воздух волшебным очарованием.

И когда замерли вдали шаги Понока, наступила глубокая тишина, они остались одни, и только звезды над их головами и лунный свет, отражавшийся в глазах девушки, когда она подняла лицо с выражением немого вопроса, были единственными свидетелями их разговора.

— Что такое? — спросила она, подумав, что ему нужно сказать ей что-то важное.

— Я хочу поблагодарить вас за очаровательный вечер, — ответил он.

— Был ли он действительно очаровательным для вас?

— Это не совсем верное слово, в моем словаре вообще нет ни одного подходящего слова, которым я мог бы выразить то, что вы сделали для меня сегодня вечером, и мою благодарность вам.

— Я очень рада, что вам было… приятно.

Граф улыбнулся.

— «Приятно» тоже не совсем подходящее слово для того, чтобы выразить мои чувства, — сказал он, — но все равно это необходимо сделать.

Роксана молча ждала, не понимая, куда он клонит.

Граф так и не отпустил ее руку, и девушка ждала со странным напряжением, почти так же, как несколько часов назад они ожидали начала танца, когда все чувства и эмоции были напряжены до предела, так что казалось: еще немного — и это ожидание станет невыносимым.

— Я не могу словами выразить вам свою благодарность, — сказал граф, — поэтому я хочу сделать это по-другому.

С этими словами он обнял ее и прижал к своей груди. Она не сопротивлялась, но каждая клеточка ее тела дрожала от напряжения и еще какого-то необъяснимого и незнакомого ей раньше чувства. Затем его губы прижались к ее губам и захватили их в сладкий плен.

В первое мгновение его поцелуй был очень нежным, немного нереальным, как если бы он все еще находился под воздействием завораживающего, гипнотического танца, который они только что видели, и магического очарования сверкающих в лунном свете голубым неземным светом рисовых полей.

А затем нежность ее теплых губ и его собственные чувства, вспыхнувшие с небывалой силой, которой он даже в себе не подозревал, заставили его впиться поцелуем в ее рот с требовательной настойчивостью и страстной чувственностью.

Но это была не просто чувственная страсть, что внезапной волной охватила его, в этом чувстве было что-то еще более глубокое, более важное, затрагивающее самые глубины его души.

Он жаждал обладать Роксаной, но он желал ее так, как человек стремится к божественному, в то же время понимая, что частица бога находится в нем самом.

Всем своим существом он приник к ней, чувствуя в тот момент, когда он держал ее в своих объятиях, что она — часть его и что они — единое, неразрывное целое.

А для Роксаны граф сейчас был неотделим от этого лунного света и от этих сверкающих на черном бархате неба звезд, этой страны, которую она полюбила всей душой, и ее людей, незаметно занявших важное место в ее сердце.

И она чувствовала, что может видеть то, что скрывается за его внешней оболочкой так же ясно, как могла видеть прекрасные формы своих статуй, сокрытых в глубине ствола дерева.

То, что она там увидела, потрясло ее, так как это был не только он, его суть и его душа, но в его сердце она увидела себя, и все, во что она верила и о чем мечтала всю свою жизнь, — все для нее заключено было сейчас в этом человеке.

Это было все равно как после долгих скитаний оказаться дома и обнаружить, что и прошлое и будущее сошлись в одном, превратившись в настоящее, такое живое и трепетное чувство, что никаких объяснений в любви было уже не нужно.

В тот момент, как губы графа коснулись ее губ, она уже знала, что все, что есть самого магического, волшебного на Бали, — все заключалось сейчас в этом поцелуе и что они достигли той степени понимания друг друга, когда слова становятся ненужными.

Когда граф наконец оторвался от губ Роксаны и взглянул на нее, она увидела, что он весь светился тем удивительным светом, который вдохновлял и всегда сопровождал ее во время работы над скульптурами, освещал ее мысли и мечты.

— Я… люблю тебя!

Эти три слова граф слышал бессчетное число раз, в самых разных обстоятельствах и от самых разных женщин, и тем не менее он почувствовал себя так, словно услышал их в первый раз только сейчас.

— Как это случилось, что именно здесь, на краю света, я смог найти тебя? — спросил он.

— Просто все это время я… ждала тебя, — прошептала Роксана. — И это совершенно не имело значения, где и когда мы должны были встретиться, потому что это все равно должно было обязательно случиться… Но то, что наша встреча произошла здесь, — это просто замечательно, это гораздо лучше, чем где-нибудь еще.

— Конечно, — согласился граф. — «Очарованный рай», «Остров богов», наверное, можно было бы добавить и «Рай для влюбленных».

— И боги благословляют нас, — прошептала Роксана. — Сегодня ночью я хочу верить, что кетьяк на самом деле прогнал всех злых демонов.

— Я сам смогу защитить тебя от любого зла, — твердо сказал он, думая при этом не о демонах или о лейяках, а о совершенно реальной угрозе в лице губернатора.

И он снова поцеловал ее. Его губы теперь были горячими и настойчивыми, в его поцелуе уже ничего не осталось от того священного трепета, с которым он коснулся ее губ в первый раз.

Это был поцелуй страстного, любящего мужчины, и она сначала чуть робко и неуверенно, а затем все с большим доверием открывалась навстречу его страстному призыву. А ему уже мало было ее губ. Сжимая ее в объятиях, он покрывал страстными поцелуями ее сияющие глаза, все лицо, шею, зарывался лицом в ее пышные густые волосы, нежно ласкал мягкими губами мочку уха…

Роксана замирала в его объятиях, голова у нее кружилась, она бы упала, если бы он не держал ее так крепко… Он снова и снова целовал ее, и время для них остановилось…

Они не знали, сколько прошло времени, — несколько минут, час, а может быть, век? — прежде чем лай соседской собаки заставил их вернуться на землю.

— Я… должна идти!

Роксана произнесла эти слова, будто удивляясь сама себе и в то же время с необыкновенным душевным подъемом, словно чувствовала, что у нее за спиной выросли крылья и теперь она может все на свете; но при этом она даже не узнала своего голоса и себя саму тоже больше не узнавала.

А для графа ее голос прозвучал как небесная волшебная музыка, которую он хотел бы слушать снова и снова.

— Любовь моя, мое чудо, моя колдунья! Какое счастье, что я нашел тебя в этой далекой стране! Как будто сама судьба привела меня сюда, к тебе!

С этими словами он ласково коснулся ее щеки, затем шеи так, как день назад он дотрагивался до деревянной скульптуры девушки с вдохновленным молитвой лицом. И его движение было таким же нежным и таким же интимным, словно в одном этом прикосновении он хотел выразить ей все свои чувства, что сейчас бушевали у него в груди.

Он знал, что ее кожа под его ладонью окажется нежной, словно лепесток цветка, и еще он знал, что у нее сильное тело и не менее сильный, гордый дух, непокорный и свободолюбивый.

Он отвел волосы с ее лба и, заглядывая в глаза, произнес:

— А теперь иди, мое сокровище. Завтра я приеду к тебе, вот только не могу точно сказать — когда.

— Ты ведь знаешь… я буду тебя ждать, — тихо отвечала Роксана.

Затем, почувствовав, что не в силах будет перенести вежливое прощание во дворе в присутствии мальчика, который ожидал графа с его лошадью, девушка выскользнула из его рук и вбежала в калитку, оставив Виктора одного, наедине с ночью, звездами и воспоминанием о ее ласковых послушных губах и нежной коже под его пальцами.

Он подождал несколько минут, чувствуя, как бешено колотится сердце в груди, и осознавая с удивлением, насколько его чувства, вызванные этой необыкновенной девушкой, отличаются от всего, что он когда-либо прежде переживал с другими женщинами.

Это была любовь, говорил он себе, о которой он даже никогда не мечтал и считал, что на самом деле ее не существует. Любовь, которую нельзя было сравнить ни на мгновение с тем желанием или безрассудной страстью, что обычно овладевала им на какое-то время, чаще ненадолго, прежде чем он начинал скучать и старался избавиться от своего очередного увлечения.

Сейчас он с сожалением оглядывался назад, думая о бессмысленно потраченном времени и о том, сколько ненужной боли причинил он многим женщинам в своих бесплодных поисках совершенства и истинной любви, которая так долго ускользала от него.

Он подумал о Луизе Ван Хейдберг и почувствовал, как горечь раскаяния закрадывается в его сердце. Как он мог быть так глуп, так неразборчив, чтобы связаться с подобной женщиной, да еще оказаться невольным виновником ее гибели.

И на какое-то мгновение, при мысли о его чувствах к Роксане, им овладел страх.

Страх, что он может быть наказан за свои грехи, совершенные им в прошлом. Страх, что он может потерять ее. Граф отдавал себе отчет в том, что именно такого страшного наказания он и заслуживал.

Но потом он кое-как успокоил голос совести.

Просто борьба между злом и добром, которую так ярко, с такой символической силой им показали недавно во время танца кетьяк, все еще продолжала владеть его душой и мыслями.

Он прошел в калитку, обнаружив, как он и ожидал, что все бамбуковые жалюзи на стенах опущены и в хижине не видно и следа Роксаны, только мальчик с его лошадью поджидал его во дворе. Он дал мальчишке монетку, отчего тот в полном изумлении застыл, глядя на графа. Затем, не говоря ни слова, граф вскочил на лошадь и выехал со двора.

Оказавшись на улице, он еще раз оглянулся на густые ветви гостеприимного дерева, под которым он целовал Роксану, и подумал о том волшебном очаровании, которое все еще владело этим местом; он почти мог осязать эту магию, она виделась ему голубым туманом, светящимся в темноте, в тени цветущего дерева.

Затем, развернув лошадь, он не спеша поехал через погруженную в сон и тишину деревню к резиденции губернатора, а сердце его пело от счастья и восторга.

Роксана проснулась с удивительным, незнакомым ей раньше ощущением такого счастья, что ее залитая утренним светом маленькая комнатка показалась ей сверкающим раем, и солнечные лучи как-то по-особенному радостно сияли в это утро.

Как это могло случиться, спрашивала она себя с удивлением, что она влюбилась так быстро и так безоглядно, что весь мир ей сейчас казался наполненным любовью, и само ее тело готово было петь и танцевать под неслышимую, но отчетливо звучащую в ее душе небесную музыку.

Роксана всегда думала, что однажды настанет день, когда она встретит человека, которого полюбит всей душой и который ответит ей тем же, и потом, как писали в ее любимых в детстве сказках, они будут жить долго и счастливо. Но она не могла даже представить себе, что это случится не где-нибудь, а на Бали, и что ее избранник окажется именно голландцем! И то и другое казалось ей просто невероятным совпадением.

Она не любила голландцев со всей пылкостью своей натуры с того самого момента, как приехала жить к своим тете и дяде в Нидерланды, и с тех пор считала, что никогда не сможет даже найти себе среди голландцев друга или подругу.

Скорее всего это предубеждение возникло у Роксаны при виде того, с каким презрением и неуважением относились к ее дяде голландцы там, у него на родине, и как его унижали здесь, на Бали, переселенцы из Нидерландов.

И из-за того, что Роксана всем сердцем презирала снобизм этих тупых, чванливых людей, она поклялась себе, что ни за что не станет использовать свое имя и происхождение для того, чтобы добиться их расположения и облегчить таким образом себе жизнь среди тех, для кого положение на социальной лестнице и тугой кошелек были важнее, чем любые свойства души. И она действительно, как и сказала графу, желала всем сердцем только одного, чтобы на нее не обращали внимания и оставили в покое, предоставив самой себе.

Быть принятой в местном обществе только потому, что ее родители занимали в свете высокое положение, было бы для нее настоящим оскорблением, а особенно если это общество составляли голландцы.

И вот теперь совершенно невероятным, поразительным образом она по уши влюбилась в голландца. Но при этом Роксана понимала, что там, где дело касается их любви, для них не должно существовать никаких преград, которые они не смогли бы преодолеть, и уж тем более то, что они принадлежат к разным нациям, не может играть никакой существенной роли в их отношениях.

— Я люблю его! — сказала она, обращаясь к солнечным лучам. — Я люблю его так сильно, что он целиком занимает мою голову, и мое сердце, и всю меня, и ничего более важного для меня уже не существует!

Единственное, чего бы она сейчас хотела, это чтобы быстрее пробежали долгие часы ожидания и он снова оказался рядом с ней; и хотя было еще очень рано, Роксана поднялась, чувствуя, что будет как бы ближе к нему, если пойдет работать к себе в студию, ведь именно там она впервые поняла, как близки их души.

Ведь он видел суть того, что она пыталась изобразить в своих работах, и Роксана была уверена, что в эту последнюю ночь те общие чувства, которые они переживали, наблюдая колдовской танец кетьяк, странным образом соединили их.

А теперь к этим ощущениям добавились и другие… Роксана все еще чувствовала его губы на своих губах, и эти воспоминания зажигали огонь в ее крови. Незнакомые ей раньше странные желания смущали ее, вызывая при этом чувство необыкновенной легкости и радости; казалось, еще немного — и она полетит, распахнув выросшие за одну ночь легкие, невидимые крылья…

«Разве есть на этом свете еще что-нибудь более важное, чем это?» — спрашивала она себя.

И только она так подумала, как тут же вспомнила о Кареле. При мысли о мальчике ей на какое-то мгновение показалось, будто ледяной порыв ветра пытается сорвать сияющий покров радости с ее души.

Захочет ли граф ради нее нарушить законы своей страны, касающиеся сирот, и не подчиниться правилам, требующим, чтобы он жил в приюте, и захочет ли он помочь ей вывезти мальчика из страны?

Конечно, это будет нелегко, но, как казалось девушке, попробовать все-таки стоило.

И тогда она сказала себе, что, как только граф придет к ней, она откровенно ему все расскажет о мальчике. Роксана так верила ему, что не сомневалась, что он все прекрасно поймет и поможет ей.

Она быстро оделась и уже собралась выйти из комнаты, как в этот момент к ней зашла Гитруда со стаканом фруктового сока, который Роксана всегда выпивала по утрам.

— Вы уже поднялись! — воскликнула Гитруда удивленно. — Что за спешка?

— Просто я уже выспалась, — отвечала ей Роксана и, не обращая внимания на недовольный тон служанки, добавила с сияющим видом, не в силах скрыть переполняющего ее счастья: — Ах, Гитруда, вчера у меня был такой изумительный вечер!

Служанка подозрительно посмотрела на нее, затем довольно резко спросила:

— Что же произошло?

— Я влюбилась! — отвечала Роксана. — Оказывается, любовь — это более восхитительное, более великолепное и божественное чувство, чем я когда-либо могла себе вообразить.

Гитруда неодобрительно поджала губы. Затем она спросила, медленно произнося каждое слово, так что ее вопрос прозвучал как-то слишком зловеще:

— Он просил выйти за него замуж?

— У нас не было времени поговорить об этом, — ответила Роксана тихо. — Но он снова придет сегодня. И тогда все сразу решится. Я хочу рассказать ему о Кареле, и он сможет забрать нас всех отсюда и отвезти в Голландию… или Англию… это уже будет неважно, куда, главное, что мы будем все вместе.

— И вы уверены в том, что он сделает именно это? — продолжала недоверчивая Гитруда.

— Я знаю о нем все, — мечтательно сказала Роксана. — Мы чувствуем с ним совершенно одинаково… мы думаем с ним одинаково… мы вообще с ним почти одно и то же.

Гитруда поставила стакан с соком на стол с самым мрачным выражением лица, которое только можно было бы себе вообразить, но промолчала.

Затем все так же молча она принялась ходить по комнате, подобрала с пола брошенную Роксаной ночную рубашку, принялась убирать кровать.

Через некоторое время Роксана с глубоким вздохом сказала:

— Я так счастлива, Гитруда; я чувствую себя так удивительно легко и радостно, словно я птица, порхающая среди деревьев, или бабочка, перелетающая с цветка на цветок… Никогда прежде я не была так счастлива за всю свою жизнь!

— Вы должны быть совершенно уверены!

— Уверена в чем? — удивилась Роксана.

— Что этот граф все поймет правильно, когда вы расскажете ему о Кареле.

— Я знаю, что он поймет.

— А если нет? Предположим, что они заберут у нас мальчика и поместят в свой сиротский дом, что тогда?

— Как ты можешь предполагать, что граф позволит им сделать это? Как ты можешь даже вообразить, что он предаст мою любовь!

— Я не говорю, что он обязательно предаст, — ответила Гитруда. — Я только прошу, чтобы вы сначала убедились, что он этого не сделает.

Она помолчала немного, затем добавила:

— Вы уже достаточно взрослая, чтобы знать, чего хотите в этой жизни, но Карел пока беспомощный малыш. И здесь нет никого, кто бы мог позаботиться о нем, кроме нас с вами, Роксана. Не забывайте об этом, я очень вас прошу.

— Обещаю, что обязательно постараюсь во всем убедиться сама, прежде чем сообщу графу о Кареле, — заверила ее Роксана. — Он сказал мне, чтобы я доверяла ему, и у меня нет причин сомневаться в его словах, сегодня утром, когда он придет, я хочу все рассказать ему, ведь я собираюсь доверять ему всю свою жизнь.

Говоря все это, она прошла по комнате и, спустившись вниз, направилась к студии.

Оставшись одна, Гитруда молитвенно сжала руки перед собой и прошептала еле слышно, с бесконечной тоской в голосе:

— О боже! Почему ты допустил, чтобы из всех мужчин именно граф Ван Хаан оказался ее избранником!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Роксана проработала все утро в своей студии, наступил жаркий полдень, а граф все не появлялся.

К полудню Гитруда приготовила легкий завтрак, они поели, а затем, когда большинство людей отправлялись отдыхать из-за сильной жары, Роксана вернулась в свою студию.

Сначала она никак не могла сосредоточиться на работе. Такого с ней еще никогда не бывало.

Но на самом деле это было совсем неудивительно. Каждый нерв в ее теле был напряжен, она с нетерпением ждала, когда раздастся стук копыт и прозвучат знакомые шаги во дворе.

И все же она знала, что никогда еще не работала так хорошо, потому что каждое ее движение, каждый вырез, сделанный ее рукой, был наполнен любовью.

Она долго стояла, глядя на дерево, в котором, как она видела, были заключены фигуры мужчины и женщины, прильнувшие друг к другу. И в этом еще не оформившемся, воображаемом движении она видела те чувства, что переполняли сейчас ее сердце.

Роксана понимала, что не случайно именно в этот момент ее жизни к ней попал такой необычный кусок дерева. Она восприняла это как своего рода пророчество, и теперь, вглядываясь в природный материал, который вскоре совершит чудесное превращение под ее умелым резцом, Роксана все больше уверялась, что ясность, с которой она видела сокрытое в глубине этого ствола, объяснялась ее собственными чувствами.

Именно в такой позе они стояли, прижавшись друг к другу, прошлой ночью. Его руки обвивали ее талию, его губы приникли к ее губам, их тела прильнули друг к другу, и души слились в едином порыве, освещенные светом, льющимся на них с небес.

— Разве я могла предположить, что любовь окажется так прекрасна? — шепотом спрашивала она себя.

И ответ пришел сам собой, да она всегда это знала, просто никогда не отдавала себе в этом отчета.

Возможно, в какой-то другой жизни — в другом воплощении в круге рождений, по верованиям балийцев, — граф уже любил ее, и эта любовь дала ей способность выше всего на свете ценить и чувствовать красоту так, как немногим было доступно в этой жизни. И она же одарила ее сверхчувством и пониманием того, что вся наша жизнь — это часть великой вселенской Любви, имя которой — Бог и которая есть в каждом человеке и в каждом живом существе.

Роксана много думала над этим, с тех пор как приехала на Бали, и поняла, что боги, которым с таким пылом поклонялись туземцы, на самом деле мало чем отличались от бога христиан или Аллаха мусульман.

И еще она думала, как глупо, что многие люди, такие, например, как ее дядя, движимые фанатичным желанием навязывать всем свою собственную веру, пытаются изменить другие народы, заставить их отказаться от того, во что они верят, что глубоко укоренилось в их сознании в течение многих веков, на протяжении смен многих поколений.

Все религии, которые так или иначе борются со злом, которые основаны на любви, все они одинаково хороши, но лишь в том случае, если люди следуют их традициям по велению своей души, принимают заповеди и заветы как часть своей жизни, а не только признавая их на словах и выполняя привычные ритуалы.

И здесь Роксана чувствовала, что все, что делали балийцы, то, как дружно они жили своими семьями, их доброта, с которой они относились друг к другу, и особенно к детям и старикам, все это могло послужить примером для любого другого народа, исповедующего иную религию, в том числе и христианам, особенно тем, которые пришли в эту страну как захватчики.

У местных жителей было гораздо больше радости и веселья в жизни, чем у голландцев с их социальными барьерами и нетерпимостью к инакомыслящим. А кроме того, рассуждала она, голландцы определенно не захотели использовать представившуюся им чудесную возможность здесь, на Бали, научиться у мудрых туземцев тому, что можно было бы назвать тайной гармоничной жизни.

Все два года, что она провела на острове, Роксана никогда не видела ни одной серьезной драки ни между взрослыми, ни между детьми. Жители деревни всегда заботились друг о друге, если кто-то был болен или у кого-нибудь случалось несчастье, они готовы были тут же прийти на помощь, и всегда с таким вниманием и заботой, каких она никогда не видела ни среди своих соотечественников в Англии, ни в Голландии.

Но сегодня был особенный день, и из-за того, что она была так счастлива, Роксане не хотелось даже думать плохо ни о голландцах, которые презирали ее дядю, ни о Патрике Грентоне, из-за которого она уехала из Англии после свадьбы своей матери. Напротив, ей даже стало казаться, что он невольно послужил ей на благо, ведь если бы не он, Роксана не оказалась бы в конце концов на Бали и не встретилась с графом.

«Полюбив графа, я готова любить весь мир», — говорила она себе.

Внезапно ее сердце замерло и тут же сильно забилось, она услышала, как кто-то вошел во двор, скрипнув калиткой.

И из-за того, что она была так взволнована от мысли, что сейчас снова увидит графа, и оттого, что чувствовала невольное смущение, вспоминая свой восторг и изумление от его поцелуев, она не стала оборачиваться на звук шагов и встречать его, как хотела сделать это вначале.

Вместо этого с сильно бьющимся сердцем она продолжала сидеть спиной ко входу и, пытаясь удержать взволнованное дыхание, почти ничего не видя перед собой, что-то медленно и старательно вырезала в той фигуре мужчины, над которой сейчас работала.

А затем она вздрогнула, когда услышала, как голос, совсем не тот, которого она ждала, а, напротив, тот, которого привыкла бояться, произнес:

— Я так и думал, что застану вас за работой, в то время, как все остальные нормальные люди отдыхают в полуденный зной.

Роксана обернулась и взглянула на губернатора, стоящего за ее спиной, на его красное вспотевшее лицо, тяжелую, нависающую над ней массивную фигуру. От изумления, что видит перед собой совсем не того, кого она ожидала, девушка была не в силах даже двинуться с места.

— Я хочу говорить с вами, Роксана.

— О чем? — спросила она чуть охрипшим от волнения голосом.

— О вашей просьбе остаться на Бали прежде всего.

Он явно пытался запугать ее, но так как девушка предвидела, что губернатор именно об этом скорее всего заведет речь, она ничуть не испугалась и не поддалась на его провокацию.

— Граф Ван Хаан, приехавший к вам из Голландии, полагает, что моя работа требует моего пребывания здесь, — сказала она тихим голосом, стараясь не глядеть на него.

Страницы: «« « 23456789 » »»