Райский остров Картленд Барбара

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1892 год

Граф Виктор Ван Хаан угрюмо смотрел на искрящиеся водой рисовые поля, покрытые лесами горные вершины и веерные листья кокосовых пальм, бросающих вокруг себя узорчатые тени.

Здесь всюду была зелень: сочная зелень полей, изумительные склоны холмов и просторы долин. Даже цветущий жасмин и тот, казалось, потерял удивительным образом свою прекрасную изысканную белизну среди окружающей их зелени.

Сойдя на берег с парохода, путь на котором до Бали, по его мнению, занял чрезмерно долгое время, граф подумал, что отправлять его в эту ссылку, пусть и в столь прекрасную страну, было слишком жестоко.

И хотя, возможно, это продлится не так уж долго, с учетом нескольких месяцев пути — меньше года, это действительно была самая настоящая ссылка, доставившая ему минуты унижения, задевшая его чувство собственного достоинства.

Когда королева Даугер послала за ним, он отправился во дворец, ожидая, что ему предложат, как обычно, исполнять обязанности придворного или принять от ее имени каких-либо знатных гостей Голландии.

Королева время от времени обращалась к нему с подобными просьбами в прошлом, учитывая, что его обаяние, дипломатические таланты и знание света были особенно полезны в то время, когда в Нидерландах отсутствовал король, на которого обычно возлагались подобные обязанности.

Впрочем, он говорил себе, что королева Даугер злоупотребляет его временем в последние несколько месяцев и что на этот раз он не позволит вовлечь себя во что-либо, не имеющее для него собственного интереса.

Слишком часто ему приходилось терпеть общество невероятно скучных и напыщенных государственных деятелей, а бесконечно длящиеся банкеты и нескончаемые собрания он находил просто невыносимыми.

Было вполне понятно, что граф, который прослыл самым привлекательным мужчиной в Голландии и который приходился двоюродным кузеном королеве Даугер, был при дворе на особом счету.

После смерти короля Вильгельма Третьего в 1890 году принцесса Вильгельмина в десять лет стала королевой.

Ее мать, вдовствующая королева, была назначена регентшей при малолетней дочери, и теперь, два года спустя, Вильгельмина, разумеется, преимущественно проводила время в классной комнате.

Граф всегда пользовался особой любовью своей кузины и был готов предложить ей свою преданность и уважение.

А также, когда это его устраивало, он был готов охотно сопровождать ее и исполнять многочисленные обязанности, но лишь до тех пор, пока они не входили в противоречие с его собственными планами.

Неудивительно, что к тому времени, как он достиг тридцати лет, граф стал весьма самоуверен и эгоистичен, сознавая свое положение и влияние при дворе.

Он был не просто невероятно красив, но обладал яркой индивидуальностью, которая не могла оставить равнодушным никого, кто появлялся при скучном, отупевшем, скованном традициями Голландском дворе. Возможно, все дело было в том, что сам граф был лишь наполовину голландцем.

Его отец, граф Ван Хаан, был главой одной из самых уважаемых и славных фамилий в стране.

История Ван Хаанов была также и историей всех Нидерландов, и трудно было назвать какое-либо значительное историческое событие, в котором принимала участие Голландия и где Ван Хааны не играли бы более или менее заметной роли.

Однако мать графа была француженкой, дочерью герцога де Бриака. Она была не только красива, но славилась своим умом и веселым нравом, и была persona grata во всех интеллектуальных салонах Парижа, которым покровительствовали весьма влиятельные лица в государстве.

Нетрудно было предсказать, что в результате брака таких незаурядных личностей, как граф Хендрик Ван Хаан и Мадлен де Бриак, в их потомках непременно должны проявиться черты их исключительности.

Их сын Виктор, без сомнения, оправдал эти ожидания и, кроме того, после смерти отца унаследовал огромное состояние, соперничать с которым могла только Корона.

Проходя по роскошно убранным покоям дворца в апартаменты королевы Даугер, он в который уже раз подумал, что здесь давно необходимо все переделать.

Во дворце хранились многочисленные произведения искусства, ценность которых, особенно картин, трудно было даже оценить, но все это было размещено без всякого вкуса и системы.

Сама королева Даугер и те, кто служил ей, были вполне удовлетворены тем, что их окружало, и, по-видимому, даже не собирались что-либо менять, но у графа каждое посещение дворца вызывало желание все переделать по своему усмотрению.

Лакей в великолепной ливрее открыл двери в личные покои королевы, и граф вошел, обнаружив, как он, впрочем, и ожидал, королеву одну.

Склонившись, как этого требовал этикет, над ее рукой, он уловил восхищенный блеск ее глаз.

Это было выражение, которое граф постоянно встречал в глазах и улыбках всех женщин, молодых и старых, когда они смотрели на него. Если же этого почему-либо не происходило, он всегда с большим удивлением задавался вопросом, в чем причина столь необычного поведения.

Впрочем, восхищение, без сомнения, присутствующее во взгляде королевы, вскоре сменилось тревогой.

— Я послала за вами, Виктор, — сказала она своим тихим голосом, — чтобы сообщить вам, что случилось нечто весьма серьезное, и я бы хотела, чтобы вы узнали это раньше от меня, чем от кого бы то ни было другого.

— Что же такое могло произойти? — спросил граф.

При этом он с беспокойством подумал, не стало ли королеве известно о его участии в одной злосчастной вечеринке две ночи тому назад.

На протяжении всего инцидента графа не покидала уверенность, что поведение его гостей, без сомнения, вызовет громкий скандал, если на следующий день кто-нибудь проговорится. Но мужчины, даже голландцы, обычно допускают некоторые вольности с особами, которые принадлежат к театральному миру, что же в таком случае говорить о легкомысленных темпераментных французах?

Он полагал, что вряд ли королеве в точности сообщили все подробности этого прискорбного происшествия, хотя никогда нельзя быть уверенным в том, что именно злорадные недоброжелатели могут нашептать ей на ухо и какие из рассказанных ей историй она посчитает целесообразным оставить у себя в памяти.

— Что так расстроило вас, Ваше Величество? — спросил он. — Если это касается меня, я могу лишь выразить мои глубокие сожаления, что вас могли побеспокоить по столь ничтожному поводу.

Он всегда обращался к королеве весьма церемонно, зная, что она предпочитает, чтобы он не афишировал их родственные связи.

— Я действительно расстроена, — отвечала она. — И боюсь, Виктор, что вас ожидают неприятности. И весьма серьезные.

Граф молча приподнял брови, ожидая продолжения.

В действительности он не слишком опасался последствий происшествия этого вечера. Просто он слишком хорошо знал, как некоторые пикантные подробности могут быть преувеличены и искажены сплетниками, в которых не было недостатка в придворных кругах.

Королева Даугер сделала глубокий вдох, словно пытаясь укрепить свой дух, а затем произнесла:

— Луиза Ван Хейдберг покончила жизнь самоубийством прошлой ночью.

Она произнесла это без всяких эмоций, и все же казалось, что ее бесстрастный голос эхом разнесся по всей комнате.

Граф недоверчиво уставился на нее.

— Я не верю этому, — наконец сумел произнести он.

— Это правда. Она приняла дозу лауданума, достаточную, чтобы убить двух сильных мужчин, и когда служанка обнаружила ее утром, она была мертва уже несколько часов.

— Боже мой! — воскликнул граф.

Затем, забыв всякий этикет, он прошел через покои к окну и, глядя в сад, пустой и притихший под блеклым ноябрьским небом, попытался собраться с мыслями.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ваше имя не упоминалось в связи с этим, — произнесла королева после минутного молчания. — И постараюсь предотвратить любой скандал.

— Но почему вы считаете, что я имею к этому отношение?

— Потому что между Луизой и ее супругом произошла ссора именно из-за вас.

— Из-за меня?

— Она написала вам письмо, весьма неосторожное, как я полагаю, от которого любой муж пришел бы в ярость.

— Как же Вильям смог прочитать его?

— Луиза как раз писала это письмо у себя в будуаре, когда он неожиданно вошел, и, так как она выглядела при этом очень виноватой и попыталась прикрыть письмо, он просто отнял его силой.

— Это очень на него похоже, — резко заметил граф.

Королева Даугер вздохнула.

— Вы ведь знаете так же хорошо, как и я, насколько он ревнив, и, к сожалению, там, где речь идет о вас, у него, без сомнения, есть все основания для этого.

— Все это закончилось два… нет, почти три месяца назад.

— Возможно, это и так, с вашей точки зрения, — сказала королева, — но Луиза все еще продолжала любить вас и вела себя как истеричная девчонка, а не замужняя женщина.

Королева некоторое время молчала, затем добавила:

— Итак, она умерла.

Граф продолжал смотреть в окно ничего не видящим взглядом.

В этот момент он бы очень дорого дал, чтобы никогда не иметь ничего общего с баронессой Хейдберг, хотя она была единственной привлекательной женщиной в окружении королевы Даугер.

Другие фрейлины были коренастыми полными дамами средних лет, и когда граф смотрел на них, то на ум ему приходили лишь воспоминания о пудингах на сале и клецках, которые он ненавидел в детстве.

В отличие от них Луиза Ван Хейдберг казалась ему дыханием весны в зимний день.

Она была красивой, изящной и очень юной для того поста, который занимала, будучи женой одного из самых влиятельных людей при дворе. Луиза была второй женой барона и вполне годилась ему в дочери, и, как быстро обнаружил граф, она ни в малейшей степени не любила человека, за которого вышла замуж.

Так как ее семья занимала весьма низкое положение на социальной лестнице, для нее этот брак открывал великолепные возможности и был с восторгом принят ее родителями, которые едва могли поверить в такую необыкновенную удачу.

Для них не имело значения, что барону было уже далеко за пятьдесят и что его внезапно вспыхнувшая страсть к их дочери, напоминающая наваждение, вызывала лишь страх, а затем и отвращение у юной девушки. Для них имело значение лишь то, что баронесса Ван Хейдберг становилась фрейлиной королевы Даугер и занимала важное положение при дворе, о чем они никогда даже не смели мечтать.

Для графа это было всего лишь очередное увлечение, легкий флирт, который придавал его жизни при дворе известную пикантность и помогал переносить скучные обязанности придворного.

У него не было намерения вступать в серьезные отношения с женой другого мужчины, так же как и давать пищу для пересудов, которые могли бы навредить ему.

Луиза мгновенно ответила на его первую же попытку пофлиртовать с ней, и граф нашел это определенно забавным и весьма приятным. А для нее сразу стало ясно, что он воплощал в себе все черты романтического героя, о котором она грезила в своих девичьих мечтах.

— Я обожаю тебя, — сказала она ему однажды. — Ты как Аполлон. Ты принес свет во тьму моей жизни.

Пресыщенный вниманием красивых женщин, которые занимали большую часть его времени с тех пор, как он стал взрослым, граф был тронут и на время увлечен страстью Луизы.

Три месяца назад он вдруг обнаружил, что все идет не так, как ему бы хотелось.

Луиза находила возможным обнаруживать свои пылкие чувства даже тогда, когда они были окружены суровыми, неумолимыми глазами тех, для кого протокол был религией.

Она хотела, чтобы их отношения стали для него большим, чем очередной мелкий флирт, а это было немыслимо для графа.

Она была готова идти на любой риск, чтобы быть рядом с ним и отдаваться своей страсти, даже если ее муж был где-нибудь неподалеку, к примеру, в соседней комнате.

И граф испугался.

Он чувствовал себя как человек, который проделал небольшое отверстие в дамбе, и теперь целое море готово было хлынуть на него, угрожая затопить и его самого, и все вокруг.

С предусмотрительной осторожностью, приобретенной благодаря богатому опыту в подобных делах, он принялся высвобождаться, как в прямом, так и в переносном смысле, из цепких объятий Луизы, от ее губ, жаждущих его поцелуев, и от ее настойчивых притязаний на его любовь.

Разумеется, как и любая другая женщина на ее месте, Луиза вскоре догадалась о том, что происходит.

И тогда она начала забрасывать его письмами и записками, а когда они оставались наедине, принималась умолять его о любви с такой пылкой страстностью, которая приводила его в смущение.

Слишком поздно он понял, что Луиза относилась к тем истеричным натурам, которых было очень легко вывести из состояния равновесия и поведение которых почти не поддавалось контролю.

— Послушай, Луиза, ты ведь замужняя женщина, — повторял он ей снова и снова. — У тебя есть определенные обязательства перед твоим мужем. Если ты будешь продолжать вести себя подобным образом, он увезет тебя в свое дальнее поместье, и мы никогда больше не увидим друг друга.

Граф пытался таким путем образумить свою пылкую обожательницу, но его слова вызывали лишь новые потоки слез и страстные протесты.

Один раз Луиза даже упала перед ним на колени, умоляя со слезами на глазах не покидать ее.

Никогда раньше граф не попадал в столь затруднительную ситуацию, а он привык к тому, что женщины ему полностью подчинялись.

Недаром его имя — Виктор, победитель, — очень подходило ему, и все женщины, которых он одаривал своим вниманием и любовью, готовы были делать абсолютно все, что он от них требовал.

В то же самое время большинство из них были достаточно благоразумны и осторожны, чтобы не повредить своей репутации. Граф часто цинично думал, что эти женщины даже в самые интимные минуты близости с ним прислушивались к шагам на лестнице или скрипу дверей — любому сигналу, который мог означать для них неприятное разоблачение.

Он понял, что допустил ошибку, выбрав столь юную женщину, как Луиза, но не учтя того, что ее целостная натура совсем не подходила к легкой кратковременной интрижке.

Единственное, что могло его извинить, так это то, что ему и в голову не приходило, как может женщина после четырех лет замужества и рождения наследника, о котором так мечтал ее муж, тем не менее сохранять мечты и надежды на романтическую любовь, словно невинная невеста.

Но он не учитывал одной вещи, а именно: что Луиза, до тех пор пока не встретила его, еще никогда в своей жизни не была влюблена.

Теперь, когда это чувство захватило ее, она, как и многие женщины до нее, вкусив первый раз любовного экстаза, готова была отдать за это весь свой мир.

Граф был очень умелым и опытным любовником, темпераментным; занимаясь любовью, он становился очень ласковым и нежным, чего нельзя было подозревать в нем в любые другие моменты его жизни.

Мужчины считали его холодным и высокомерным, и лишь в моменты интимной близости перед женщиной открывались нежные стороны его натуры, которых в другое время он стыдился.

Никогда прежде за все годы, которые он провел, наслаждаясь легкими, ни к чему не обязывающими отношениями, где бы и когда бы их ему ни предложили, он не встречал ни одной женщины столь же неистовой, почти безумной в любви, как Луиза.

Думая обо всем этом, граф спросил, не поворачивая головы от окна:

— И что, мадам, собирается предпринять Вильям в связи со всем этим?

— Я уже говорила с ним, — сказала королева. — Он, как и следовало ожидать в такой ситуации, сокрушен горем, но полон ненависти к вам и жаждет отмщения. Возможно, он собирается убить вас.

— Вряд ли он пойдет на это, — возразил граф.

— Дело не в этом, — резко возразила королева Даугер. — Вы так же, как и я, хорошо знаете, что, если об этой истории начнут распространяться слухи, произойдет грандиозный скандал, который прокатится по всей Европе и повредит юной королеве. А именно этого я и не могу допустить.

— Нет, разумеется, нет.

— Когда я стала регентшей, — продолжала королева, — то приняла решение, что раз Вильгельмина так молода, то весь двор должен стать образцом порядочности и нравственной чистоты.

«Весьма похвально», — чуть не сорвалось с языка графа, но он вовремя сдержался, решив, что в его устах это прозвучит слишком уж саркастично.

Голландский двор, по его мнению, никогда не был и не будет ничем, кроме как образцом скучной, лишенной блеска и живости монархии, которую ни один двор Европы не захочет считать для себя образцом.

Однако по серьезному тону королевы, в котором она сразу начала этот неприятный разговор, граф понял, что она твердо решила придерживаться выбранной ею линии поведения.

— А посему, — продолжала королева, — как вы сами можете догадаться, нельзя ни в коем случае допустить вашей встречи с Вильямом. Вот почему я приняла решение, которое, как я полагаю, по крайней мере в данный момент, поможет найти выход из этой сложной ситуации и послужит на благо как ему, так и вам.

Граф отвернулся от окна.

— Вы что-то хотите мне предложить, Ваше Величество? — с беспокойством спросил он.

— Именно для этого я и пригласила вас. Вы должны немедленно уехать из Амстердама и сесть на корабль, который, как я уже узнала, направляется сегодня вечером в Восточную Индию.

— Восточную Индию?

Граф был так изумлен, что невольно повысил голос.

— Я извещу Совет, что получила тревожные новости с острова Бали, — продолжала королева, — и отправила вас, как своего личного советника, с тем чтобы вы узнали и доложили мне обо всем, что происходит в этой части мира.

— Бали! — повторил граф таким тоном, словно никогда не слышал о существовании этого острова.

— Готовьтесь отправиться сегодня же, — продолжала королева. — Вильям не станет никому сообщать о смерти своей жены до завтрашнего дня, а к этому времени вы должны будете покинуть страну.

— Как же он сможет сохранить в тайне смерть своей жены? — машинально спросил граф.

— К счастью, врач, который пользовал Луизу, — один из моих личных врачей, — отвечала королева. — Он, Вильям, вы и я — единственные люди, которым известно о смерти Луизы. Вильям сразу же пришел ко мне, чтобы узнать, что ему делать. Как старый и верный слуга Короны, он весьма обеспокоен тем, что самоубийство его жены может повредить интересам монархии. Чтобы успеть на корабль, о котором я говорила вам, у вас осталось всего несколько часов. Поторопитесь, граф, чтобы собрать вещи.

Она сделала паузу, ожидая, что граф заговорит, когда же он не ответил, продолжила:

— Прежде чем вы уедете, вас снабдят рекомендациями и секретными документами, которые вы передадите от моего имени, и, разумеется, имена тех должностных лиц в Бали, к которым вы направитесь по прибытии.

Граф все еще безмолвствовал, и королева Даугер подумала, что с тех пор, как она знает своего кузена, он впервые проявил неуверенность в себе. При взгляде на его красивое лицо ее глаза смягчились, и, без сомнения, более мягкие нотки зазвучали в голосе, когда она сказала:

— Мне очень жаль, что так случилось, Виктор, но вам некого винить за это, кроме самого себя.

— Некого, — согласился с нею граф.

За время своего долгого путешествия он снова и снова повторял про себя эту фразу.

Корабль, на котором он путешествовал, был весьма комфортабельным, и граф не мог пожаловаться на невнимание к своей персоне, так как из уважения к его рангу и богатству с того момента, как он ступил на борт, с ним обращались почти как с особой королевской фамилии.

И только теперь, когда в течение этих долгих дней и еще более долгих ночей, проведенных в море, у него было время как следует обо всем подумать и окинуть взглядом свою прошлую жизнь, он начал понимать, что то, что с ним сейчас произошло, было заслуженным наказанием за многочисленные грехи.

Граф был весьма разумным человеком, и хотя он готов был взять вину за смерть Луизы на себя, он также не мог не понимать, что на его месте мог оказаться любой другой мужчина, который также возбудил бы ее чувства, и исход вполне мог бы быть тем же.

Большинство женщин непредсказуемы, однако среди них встречались такие, которые, оторвавшись от привычной жизни и попав в высший свет, легко теряли ощущение реальности и чувство меры и становились совершенно неуправляемыми.

Это, однако, никак не могло утешить графа, вынужденного оставить общество, привычный образ жизни, оставить свои поместья, дома, в которых все было устроено по его вкусу и для его удобства, а также оставить свои многочисленные личные дела.

Но что вызывало его особенное негодование, так это та скука, которую он был вынужден терпеть во время своего морского путешествия. Сам он больше беспокоился о том, какие книги взять с собой, чем о личных вещах и костюмах, отобрать которые он предоставил своему камердинеру.

Но и книги не могли исправить положение. Задолго до того, как они достигли Красного моря, граф сделал вывод, что большинство пассажиров, так же как и сам капитан, не отличаясь умом, были совершенно невыносимы и ничем не могли скрасить монотонные дни долгого путешествия.

Таким образом, у него было достаточно времени, чтобы основательно изучить все, что у него было с собой о Бали, о котором он раньше почти ничего не знал. Например, к своему изумлению, он обнаружил, что только северная часть острова принадлежит Голландии.

Граф представлял себе, что, так же как и на Яве, Голландия управляет всем островом, но вместо этого оказалось, что большая часть острова находится под юрисдикцией местных правителей — раджей.

Графу казалось вполне естественным, что Голландия прикладывает все усилия, чтобы укрепить свое могущество на Востоке, но из того, что он прочитал, стало ясно, что дни, когда была возможна открытая агрессия, безвозвратно миновали, и теперь, чтобы оправдать захват территории, завоевателям была необходима исключительная причина.

Впрочем, мотивы, которые могли бы одновременно и успокоить совесть, и удовлетворить естественное желание увеличить свою территорию, найти было несложно.

Захват северного Бали, как он понял, читая между строк, был осуществлен под совершенно неубедительным и незначительным предлогом, который был явно раздут. После того как это вторжение прошло успешно, был захвачен и соседний остров Ломбок.

Граф порой бывал безжалостным, но, как человек чести, он не одобрял подобные методы решения споров как между людьми, так и между нациями.

Граф без труда понял, что, несмотря на то, что сами раджи и их приверженцы были, вероятно, смелыми людьми, они вряд ли что-нибудь могли сделать против винтовок и современных пушек.

Он также имел все основания подозревать, что в качестве захватчиков его соотечественники, без сомнения, проявляли излишнюю грубость и безжалостность. Поэтому он решил, что, если заметит сейчас что-либо подобное, вызвавшее его неодобрение, он не колеблясь примет все возможные меры к устранению беззакония, когда вернется в Голландию.

Впрочем, в настоящее время это казалось весьма далекой перспективой.

Он так скучал в этом долгом путешествии, что и думать сейчас не хотел об обратном пути, таком же скучном и тягостном.

Что бы ни представлял собой Бали, говорил он себе, он должен будет на время принять его, раз таково было желание королевы Даугер.

Граф знал, что, как только его миссия на этом острове будет завершена, он сможет отправиться в любой интересующий его уголок мира. Например, ему бы хотелось посетить Индию и сравнить ту роль, которую сыграли британцы в качестве завоевателей в развитии этой страны, с влиянием его соотечественников.

Стоило также побывать в Сиаме, а потом, возможно, уже ближе к дому, в Персии и Константинополе.

Названия этих мест звучали гораздо более заманчиво, чем Бали, и граф с большим воодушевлением думал о том, как он там побывает.

Впрочем, сказал он себе, дело есть дело, и как только он как следует оглядится и составит свое мнение о том, что происходит на острове, то не станет медлить с докладом королеве.

На пристани его встречал губернатор в невероятно древнем экипаже, запряженном такими неказистыми лошадьми, что, будь граф у себя дома, в Голландии, он посчитал бы ниже своего достоинства ехать куда-нибудь в такой упряжке.

Губернатор был большим, грузным человеком около сорока лет, и, глядя на его комплекцию, граф имел все основания предположить, что этот человек слишком много времени проводит за чересчур обильными трапезами.

Усиливая не слишком приятное впечатление, которое он произвел на графа, губернатор заговорил резким, отрывистым, приказным тоном человека, привыкшего повелевать подчиненными, и, как не без оснований предположил Виктор, ему пришлось делать усилия, чтобы вежливо и уважительно приветствовать гостя.

— Мы все с превеликим нетерпением ждали вашего прибытия! — с пафосом воскликнул он.

Граф позволил себе в этом усомниться, но ответил на вежливую фразу легкой улыбкой, а затем по дороге из порта с большим интересом оглядывался вокруг, надеясь, что губернатор не истолкует его поведение превратно, — беседа с этим человеком не доставляла ему удовольствия.

Он ожидал после прочитанного им в книгах, что женщины острова Бали должны быть необыкновенно грациозны, и сейчас, к своему немалому удовольствию, убедился, что не ошибся в своих ожиданиях.

Благодаря обычаю носить на голове самые разные предметы, женщины Бали отличались осанкой богинь, а изяществом и стройностью могли поспорить со стеблями лилии.

Граф также был весьма заинтригован тем фактом, что все они были обнажены по пояс. Их золотистую кожу прикрывали лишь широкие ожерелья, которые покачивались в такт их легкой походке. И мужчины и женщины украшали свои волосы цветами.

Решив, что ему во что бы то ни стало следует возбудить интерес графа к экзотике острова, губернатор поспешил заинтриговать его еще больше. Выразив чрезмерный и довольно неприличный, с точки зрения графа, восторг по поводу женских прелестей, он сказал:

— Пока вы здесь, вам необходимо увидеть танцы. Это то, на что действительно стоит посмотреть. А кроме того, я уверен, что вы получите настоящее удовольствие от петушиных боев.

Граф ничего не ответил.

Это было одно из азартных зрелищ, которое граф находил весьма неприятным, но он знал из описаний, встречающихся в книгах, что как среди коренных жителей Бали, так и среди европейцев, захвативших эту часть острова, петушиные бои пользовались постоянным и неизменным интересом.

— Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы развлечь вас, — продолжал губернатор. — Хотя, боюсь, вы найдете, что жизнь здесь довольно скучна и однообразна. Здесь, на севере, у нас почти не бывает вооруженных конфликтов. Мы не допускаем этого.

Он усмехнулся и продолжил:

— Я уверен, что между раджами там, на юге, постоянно происходят столкновения, так что рано или поздно они дадут нам повод ввести туда свои войска, чтобы принести мир их подданным.

— И это именно то, что вы намерены сделать? — спросил граф, не в силах скрыть своей иронии.

Губернатор улыбнулся.

— Для этих темных крестьян что один правитель, что другой — никакой разницы.

— Позволю себе усомниться в этом, — заметил граф, но не стал дальше развивать эту тему.

К этому времени они добрались до резиденции губернатора, которая мало чем отличалась от множества подобных дворцов, построенных европейцами в разных частях Востока. Огромные комнаты с высокими потолками, распахнутые настежь высокие окна и, несмотря на это, влажный, тяжелый, давящий воздух.

Несмотря на долгий путь и усталость, граф отклонил предложение губернатора пойти отдохнуть в отведенные ему покои.

Вместо этого он расположился в просторной и очень уютной гостиной. После того как губернатор отдал распоряжение слуге принести вина, граф заявил весьма властным тоном:

— Я бы желал за время, которое я проведу здесь, подробно ознакомиться с работой вашей администрации. Королева Даугер просила меня сделать подробный отчет о положении дел в северном Бали.

— Я так и понял причину, по которой вы прибыли сюда, — отвечал губернатор. — Я лишь надеюсь, что отчет, который вы представите Ее Величеству, поможет нам получить еще винтовки и пушки, с помощью которых мы сможем захватить остальную часть острова.

— Это не совсем то, что я предполагал, — отозвался граф. — Но если таково ваше желание, то я непременно сообщу о вашей просьбе в своем отчете.

— В этом, несомненно, должен заключаться очевидный смысл нашего пребывания здесь, на захваченных территориях, — отвечал губернатор.

Он собирался что-то добавить, но в этот момент появился слуга.

— Что там еще? — раздраженно спросил губернатор.

— Мисс Роксана Бакли, которую вы приглашали прийти вчера. Она сейчас здесь, ваше превосходительство.

— Я же сказал — вчера! — сердито бросил губернатор.

— Очевидно, мисс Бакли готова принести свои извинения, ваше превосходительство, но она не могла прийти вчера.

Губернатор резко поднялся.

— Приношу свои извинения, — обратился он к графу. — Меня ждет посетитель.

— Бакли совсем не похоже на голландское имя.

— Эта молодая леди фактически англичанка.

— Англичанка? Здесь, на Бали? — удивился граф.

С видимой неохотой губернатор ответил:

— Она приехала сюда со своим дядей — миссионером из Голландии.

— Миссионер! — не скрывая своего крайнего изумления, воскликнул граф.

Из книг, которые он успел изучить за время своего томительного плавания, ему стало известно, что с 1877 года закон запрещал находиться на острове и работать каким-либо миссионерам.

— Это не должно вас тревожить, — заявил губернатор, заметив выражение его лица. — Согласно временному постановлению, принятому в прошлом году, на острове разрешается проживать как миссионерам-католикам, так и протестантам, желающим посвятить себя работе здесь.

— Я этого не знал, — отозвался граф.

— Думаю, это инициатива наших служителей церкви там, дома, которые решили, что мы здесь плохо справляемся с нашими обязанностями, раз не можем убедить этих язычников в превосходстве христианства.

— Насколько я понимаю, у жителей Бали своя, особенная религия, которой они все твердо придерживаются.

— Это так.

— Я также слышал, что неудача первой попытки обратить местных жителей в христианство стала почти легендарной, — продолжил граф.

Рассказ о таком человеке граф обнаружил почти во всех книгах, которые он смог прочитать об острове. Звали его Никодемус, и он был одновременно учеником и слугой первого миссионера, который ступил на землю острова.

Когда его соплеменники узнали, что он принял христианство, они изгнали его из родной деревни, запретили с ним общаться всем без исключения и объявили его «духовно умершим».

Несчастный человек попытался проповедовать новую религию и привлечь на свою сторону последователей, но его соплеменники, напуганные угрозами своих священников, обходили его стороной.

Отвергнутый всеми, несчастный Никодемус, доведенный до отчаяния, не смог вынести обрушившегося на него несчастья. В конце концов он убил хозяина и сдался в руки властям. Его казнили.

Поэтому, как думал граф, ничего нет удивительного в том, что был принят закон, запрещающий миссионерство. Ему с трудом верилось, что спустя всего четырнадцать лет после этой трагедии ситуация могла настолько измениться, что стало возможным вновь принять на острове христианских миссионеров.

Взглянув на губернатора, граф понял, что тот испытывает крайнее замешательство и явно пытается что-то скрыть от него.

Подчиняясь внезапному порыву, под влиянием мгновенно включившейся интуиции граф небрежно сказал:

— Пожалуй, мне было бы интересно встретиться с женщиной, которая пришла повидать вас. Для меня это один из немногих шансов выяснить, каким образом она осуществляет здесь свою миссию.

— Это вовсе не ее миссия, — мрачно заявил губернатор, явно недовольный таким поворотом дела. — Этим занимался ее дядя.