Осторожно! Мины! Шакилов Александр
Саботаж стал нормой: молоденькие лаборантки расшибали косметички о микроскопы, начальники отделов ныряли в алкогольно-наркотические глубины. И ладно, подумаешь. Но! Кто не работает, тот не ест, верно? Трое суток не ели, до пальбы дошло — когда самые отчаянные попытались овладеть шахтой лифта, соединяющей Технопарк с поверхностью. Результат: три трупа, два инфаркта, одно ранение в ягодицу. Остальные бунтовщики схватились за пробирки с энтузиазмом пуще прежнего: такой уж склад характера — естествоиспытатели.
Но это все присказка, а сказка случилась значительно раньше, когда вояки обозвали проект каким-то совершенно непроизносимым кодом из десятка цифр, тире и четырех букв. Вот тогда Оймикадо и сорвался: «Ну, сколько ж можно?!» Через мой труп — и хоть ты тресни. Ему: «А как?» Он: «А не знаю, но не так». Они, теребя погоны и бряцая медальками: «Уважаемый, если вы не знаете как, то не мешайте работать». Он: «А вот и знаю.» — И брякнул первое, что в голову пришло: — «Плодородие ПОМЗ-2М». Генералов аж передернуло: такое грубое нарушение режима секретности! Но — через мой труп! А такими трупами разбрасываться — все равно что проект закрыть. А деньги-то потрачены немаленькие, да и разработки перспективные. «Плодородие ПОМЗ-2М» — идиотизм, конечно, редкостный. Такой маразм, что генеральские звездочки стыдливо поржавели. В общем, утвердили единогласно. Даже денег дополнительно для проекта выбили.
Старик прям расцвел. Правда, вскорости и завял, застав жену с лаборантом из отдела запалов. Женушка под музычку распахивала полупрозрачный халатик, а лаборант находил это привлекательным даже без коньяка, разбавленного валерьянкой. Но это уже совсем другая история…
Глава 16
КОСУЛИ ЖИВУТ В НОРАХ
Пять скальпов на поясе у Стаса. Будет чем похвастаться Лизе, да и батя оценит трофеи. Старый Сокол хромал сильнее обычного. Над ним вились сонные осенние мухи: жужжали, садились на лицо, путались в растрепанных косах.
Он вытащил щуп из трупа убитого им проводника — арматурный прут вымаран ржавчиной крови. А еще у Стаса теперь есть отличный лук: с костяными накладками и тетивой из оленьих жил. В плече лука просверлено отверстие, в которое вставлен кусочек малахита — талисман, как и беличий хвост, привязанный конским волосом к рогу лука. Запасная тетива и полтора десятка стрел хранятся в колчане из шкуры ирбиса.
Старый Сокол внимательно осмотрел наконечники: отравлены или Махэо миловал? Обожженные Бедра частенько используют яд, но Стасу повезло: ничего такого он не заметил.
Руки его искалечены, он плохо владеет луком. Но мало ли что случится в междутропье, да и хорошее боевое оружие жаль бросать. С таким и у костра станцевать не стыдно, и трофей опять же. Оторванные пальцы заново не вырастут, так что по сути пользы от лука с клюв перепелки. Ну ничего, Стас как-нибудь справится.
Он топал по широкому проспекту, а тот все не кончался.
Старый Сокол был предельно внимателен, теперь его не застанут врасплох. Хотелось бы в это верить. Ведь в домах легче простого устроить засаду одинокому путнику. И при всем желании врага не заметишь, пока тот сам не выдаст свое присутствие. Поэтому Стас держался правой стороны тропы, прижимаясь к зданиям. Из окон небоскребов стрелы, если и долетят, то не убьют, а из зданий, вдоль которых он шел, затруднительно попасть в человека, распластавшегося вдоль бетонной стены.
Высоко между домами, высматривая падаль, кружили стервятники. Дорогу Стасу частенько перебегали еноты — то и дело выскакивали из шахт канализации и стоков. Еноты его мало интересовали: мяса на раз-два куснуть. К тому же поймать енота — еще та работка, а из лука в верткого зверька Стасу вовек не попасть. Так что пища — проблема не из последних. И животик полностью сошел, прилип пупком к позвоночнику, и закончились припасы, взятые дома. В общем, дело дрянь.
Впереди виднелась бамбуковая роща. Если в этой части Города и водятся животные с рогами и копытами, то именно там. Стас уже видел сегодня коз на балконах и пожарных мостках, перекинутых между небоскребами. Но козы также недоступны ему, как мамин картофель «в пончо».
А вот роща — другое дело.
Пой, лук! Звени, тетива!
Охота оказалась удачной: Стас завалил молодую косулю. В зарослях бамбука паслось небольшое стадо, к которому удалось подкрасться на расстояние выстрела. И случилось чудо: Сокол попал в пятнистое животное, убил сразу. Преследовать раненую зверушку, которая на последнем издыхании запросто пробежит пяток кварталов, — приятного мало. Да Стас и не смог бы за ней угнаться — натягивая тетиву, он совсем обессилел. Пот катился по лбу, заливая глаз. Болели сломанные пальцы, хотелось кричать и плакать. Если б промазал — накормил бы собой койотов, шнырявших пока что в отдалении. Ему очень повезло, что косуля откинула копыта на месте.
И вот туша разделана, и вспыхнул костерок на втором этаже невысокого, всего-то сорок этажей, здания, непонятно как затесавшегося среди стеклянно-бетонных гигантов. Стас подкинул в огонь ножку стула. Он потратил кучу времени, чтобы найти именно деревянную мебель, а не обычную, из углепластика и металлокерамики. Пахло горелым лаком, жарилось мясо. Подвинувшись ближе к огню, Старый Сокол грелся. Ночи-то не летние. Поужинав, улегся и спал спокойно, как дома. Снилась чужая кровь на томагавке. Потому и спокойно, что чужая.
Утро выдалось хмурое. Сеял меленький дождик, покрывая Город пленкой кислоты. Сыро и мерзко. Противно и смертельно опасно.
И не хочется идти — ой, как не хочется! — а надо.
Может, бросить все — ну не нашел Лизу, не нашел! — и вернуться домой? Там хорошо, там свои и вкусно кормят. И спать там мягко, и есть с кем поговорить. Вот только Уголь Медведя посмотрит искоса, и Лорес гаденько ухмыльнется, мол, знаю, как ты бока в небоскребах отлеживал, вместо того чтобы бежать за кровником, который увел твою суженую.
Нет, без Липкой Земли Стас не вернется, даже не просите. Как отцу потом в глаза смотреть? Как жить, зная, что предал любовь, струсил?!
Надо идти. Ждать, пока закончится дождь, смысла нет — не июль, теперь все время будет мокро. А там и холода начнутся, и первый снег засыплет тропы и междутропье, и не видны станут мины. Нужно успеть до снега!
Прежде чем отправиться в путь, Стас внимательно изучил одежду на наличие дыр. Перематывая портянки, в дороге ни разу не стиранные, поморщился от неприятного запаха. Надо бы по возможности заняться личной гигиеной, а то грязь убьет ноги быстрее, чем мины. Капюшон натянул до бровей. Скальпы спрятал под куртку, чтобы не испортились. Лицо прикрыл хорошо промасленной банданой, авось защитит от дождя. На глазах солнцезащитные очки, дужки обшиты беличьим мехом. Кисти Стас перемотал бинтами, больше нечем было. Это плохо: бинты мгновенно прохудятся, кислота разъест ткань, а потом кожу и мясо. Но без вариантов, что поделаешь. Он остался без перчаток, когда, убегая от Обожженных Бедер, спустился с восьмого этажа по тросу. Как ни жаль, но трофейный лук придется бросить. И зачем только брал? Под дождем оружие быстро придет в негодность.
Ну, Махэо помоги! Стас вышел на улицу и пошлепал по лужам.
Дождь. Бесконечный дождь. Уже третьи сутки небо рыдало в истерике так, что от грома уши заложило, а от молний в глазу рябь и сполохи.
Проспект и небоскребы позади, день пути всего, но обернись — и не увидишь исполинских зданий: струи стеной. До ближайшего дома шагов триста по междутропью, заросшему кустарником, а все равно что три сотни километров: не пройти сквозь сплетение ветвей. И дождь еще… Ну, никак не успокоится! Зарядил, похоже, надолго, если не навсегда. Вороные жеребцы туч пасутся на скудном лугу неба, как сказал бы Угме. Не жеребцы даже — целый табун. И все эти лошадки дружно испражняются по-маленькому. Потому и дождь, что тут непонятного?
Стас спрятался от едких струй под жестяным навесом, прогнившим и дырявым, словно перезревший масленок, изъеденный червями.
Изъеденный… Еда…
Накануне Сокол сытно отобедал. Наткнулся на рябину, оборвал все ветки, ничего снегирям не оставил. Жадный потому что. Огненные листья он приметил за квартал. Весь день потратил, чтобы к ним добраться, даже сошел с намеченного маршрута. Мокасины, кстати, хоть выбрасывай: подошва прохудилась, пятки огнем горят, боязно смотреть, небось до кости прожгло кислотой, что, конечно, вовсе не так. Но заглянуть в какой-нибудь дом, найти пару занавесок, штор, а в идеале — новых мокасин, обязательно надо. Ну, хоть чем-то прикрыть ноги!
Дождь. Бесконечный дождь.
Стас скукожился под навесом в единственном сухом углу. Вся площадка под листом металла — асфальт, отлично сохранившийся. Трещины, изломы, все это есть, но мины тут не проросли и на стенах пластитовая плесень не прижилась, магниток тоже нет — не закрепились. Если б хоть одну нашел — сбежал бы в дождь, один ведь черт: что здесь, что там верная погибель.
И никого вокруг. Зверье по норам спряталось, входы-выходы законопатило. После дождя на косуль можно с щупом охотится. Главное — найти полянку, где стадо окопалось. Перед дождем косули глубоко в почву зарываются. А когда наверху просохнет чуток, раскапываются. Вот тут-то их охотники и поджидают… А бизоны дождя не боятся. Волки на зиму в подвалы заброшенных домов прячутся, где спят аж до весны. Их, спящих, голыми руками брать можно. Но лучше бы на горле надрез сделать да кровь спустить, чтоб шкуру не испортить. А бизонам и зима не в тягость: под сугробами пожухлую траву ищут. Бизоны — не люди, бизонам всегда хорошо…
Махэо, о чем он думает?! Надо выбраться отсюда, найти Лизу!
Рядом с навесом — беседкой — всего в пяти шагах влажно блестели две полосы металла, исчезающие в вечернем полумраке, что вправо посмотри, что влево. Короче говоря, не видно, где эти полосы заканчиваются. Значит, бесконечные? Как дождь? Уголь Медведя говорил, что такие полосы называются рельсами и никто не знает, зачем они нужны, мол, древние, и те не ведали, куда уж така…
А над рельсами — провода. Тоже исчезающие в бесконечности.
Холодно. Пар изо рта. Изморось каплями срывается с проводов. Стас затеял было приседания, чтобы согреться чуток, но в коленях трещало, и пальцы еще…
Безнадега. И табун жеребцов на скудном лугу.
Стас запел:
- Мои черные горы,
- по которым я бродил,
- опустели теперь —
- моя земля
- золотых трав,
- в которых я бродил.
- Мои черные горы остались позади.
- Мои белые вершины остались позади.
- Вся моя сила осталась позади.
- Из моего большого племени
- я остался один.
- Мои озера,
- в которых я ловил рыбу,
- остались позади.
- Я больше не увижу их.
- Опоры моей палатки прогнили,
- и моя одежда из шкуры висит в лохмотьях.
- Все ушло…[49]
Глава 17
ЭСМИНЕЦ
Макс Мцитури проснулся на полу… Болела спина. Ребра тоже болели. На затылке шишка. Последствия мягкой посадки?
Рекогносцировка: надо бы определить местоположение. Ага, череп направлен на дверь сортира. А если уткнуться лицом в палас, то затылок укажет в потолок.
Стратегически важно опорожнить мочевой пузырь.
Вояж на четвереньках — почти что параолимпийский спринт. Благо, унитазы по высоте достаточно уступают небоскребам. Дабы приподнять крышку и уронить череп в приятную прохладу, необязательно быть матерым альпинистом. Если ты отважный лоцман или хмурый капитан, то… Свистать всех наверх, бутылку рома в трахею и попугая в утилизатор! Господин Мцитури возвращается в порт приписки: разворот волнорезом по курсу!
Сильный крен опрокидывает Макса. Оценив обстановку, он принимает решение: если единственное устойчивое положение — кормой вперед, то…
Пардон, но иначе эсминец пойдет ко дну.
Шторм. Соленые брызги. Свет торшера? Маяк тихой гавани! Кок, выбросить за борт макароны по-флотски! Подать жареного тренера под майонезным соусом и фаршированный якорь! Быстро! Тринадцать человек у ворот — мертвецы! Йо-хо-хо!
Макс в постели. В глазах почти не двоится. Макс разминает ноги. Быть может, он притрагивается к ним в последний раз, кто знает? К тому же судороги и растяжения на газоне ни к чему. Лучше заранее постараться, чем потом схлопотать пулю в висок за отсутствие воли к победе.
Дверь отворяется.
Макса поднимают, грузят на носилки и несут. Куда? А поближе к народу. Такая у тренера концепция: совместный отходняк способствует повышению боевого духа команды. О-оч-чень способствует. К тому же сегодня матч. МАТЧ!!! СЕГОДНЯ!!!
Финал.
Светло-голубая обивка стен, мягкая, нежная. Белые халаты. И взгляды. Щупают, проверяют, изучают. Как двигаешься — хромаешь, подпрыгиваешь, уверенно на всю стопу становишься, и вообще. Глаза — комплект? Уши на звук реагируют? Ориентация в пространстве? Ведь столько контузий… Швы? Сердечко, пульс, уверенность в своих силах, адекватность и так далее.
— Здравствуйте, уважаемые! — легко поклонился Макс. В «хату», значит, вошел, поприветствовал общество. Приличия соблюдены, вопросов нет.
— Здорово, Максимка! Заждались. Думал, можэ, чего случилось? Как настроение? Самочувствие?
— Спасибо, Иван, в порядке. Спасибо.
— 3-з-зд-д-дравс-с-ствуйт-т-те-э!
— Здравствуй, Аполлинарий. Как лапка, не болит? — Макс кивнул на пропитанную гноем повязку на лапе паука.
— Н-но-арм-мально-а! Н-не-э жжжал-луй-юс-сь!
— И хорошо, и порядок. Привет, Ринат!
— Здорово, Макс. С возвращением! — Ринат крепко пожал протянутую ладонь.
Прицельный взгляд — Макс отразился в линзах конверсионных прицелов. Танкист-отставник, метр в панамке — пардон, в шлемофоне! — лежал на нижней койке справа по проходу. Ветеран. Заслужил.
Макс кивнул «мазуте». Он не в курсе, как танкиста зовут. Танкист в ответ подмигнул — явно рад, что его приняли как равного. Теперь он настоящий футболист, герой спорта, проверенный газоном и кровью.
— Здравствуй, котеночек. — Мцитури занял свободную койку рядом с амазонкой.
Когда он видел девушку в последний раз, она была серьезно ранена. Сейчас дамочка полностью обнажена и вроде как отдыхает — внешне расслаблена, умиротворена. Вот только чрезмерная бледность ее выдает. И мокрый от крови марлевый тампон, прижатый дрожащими пальцами к биопоясу. Девочке нехорошо.
Макс наклонился к ней, навис над ребристой грудной клеткой, изуродованной белесыми шрамами:
— Терпи, котеночек. Даст Будда, сегодня прорвемся. И все закончится, и домой, и в нормальную больничку под капельницу. Потерпи уж немного!
— Да. Немного. — Губы амазонки едва шевелились, воздух изо рта холодком скользнул по уху Макса, продырявленному случайным осколком, кажется, сотню лет назад. — Да. Зато я отомстила ему.
— Что? — У Макса пересохло в горле, сейчас бы хлебнуть транк-колы. — Что ты говоришь?
— Ему. Я… Отомстила! Я!..
…труп Родриго на плечах мальчишки…
А ведь девчонка таки завалила латиноса, факт. Она столкнула его с «тропы», проверенной Дмитрием Семеновичем Нисизавой. Мальчишка, надо признать, отменно сыграл, хоть ему и сразу не повезло — по жребию выпало стать в авангард. Но у него оказался настоящий дар: он чувствовал, что ли, самый оптимальный и безопасный маршрут. Нисизава трижды провел команду к воротам противника, и трижды Макс забил гол. Трижды!
Столкнула. Отомстила, значит. Ну-ну.
— За что?
— Он… меня… там…
Однажды Родриго встретил на улице девушку. Она вышла из такси и нетрезвой походкой направилась к подворотне. Организму загулявшей молодицы требовалось избавиться от излишеств.
Вот за мусорными баками Родриго ее и взял.
Напал сзади, ударил чем-то — кастетом? обрезком трубы? — в затылок, повалил на асфальт и…
Потом она долго посещала психиатров. Всерьез завязалась с сектой амазонок. Она больше не могла терпеть общество мужчин. И вот однажды увидела по телевизору футбольный матч. Родриго Санчес, тот самый насильник, улыбался в камеру…
Макс отвернулся. Уж он-то никогда бы не завербовался в команду, чтобы отомстить. Зачем? Все равно у твоего обидчика почти нет шансов выжить, и смерть его скорее всего будет мучительной.
Пополнение уже добротно промариновано. Тренер подготовил ребятишек к тяготам большого спорта: спокойны, смирились. Финал скоро, чего ж теперь волноваться? Трое наверху обсуждали тактику грядущей игры. Им не терпелось проверить себя в деле.
Познакомиться, что ли?
Вялые рукопожатия, тотчас забываемые имена, лишенные смысла вопросы из разряда «А что вы чувствуете, когда рядом кто-то умирает?» и «Можно ли добивать своих? Правда, за это доплачивают?»
Еще одна дама в коллективе, да к тому же настоящая секс-бомба. Bay! Макс неприлично уставился на красивую — прямо-таки умопомрачительную! — брюнетку. Ноги длинные, губки алые, попка круглая. Волосы замысловато уложены: смазанные ароматическим маслом, они торчали в стороны, стильными колтунами опоясав череп от виска до виска.
— Разрешите представиться: Максим Мцитури.
— Альберта Гансовски. — Брюнетка улыбнулась в ответ.
Полька, значит. Для финала самое то. Зрители любят смотреть, как секс-бомбам отрывает их красоту.
От завтрака Макс отказался. Скоро не до еды будет. В замкнутом пространстве боевой дух давно уже превысил предельно допустимую концентрацию.
— Эй, смертники, на выход!
Пора.
Глава 18
ХОЗЯЙКА ТРАМВАЯ
Рельсы, полумрак и бесконечность дождя.
Стасу зябко. Шелест капель, падающих с проводов в листву, убаюкивает. Так почему бы и не уснуть? Делать-то все равно нечего, в смысле ничего нельзя сделать, только ждать можно, а ждать больно: пальцы болят, ноги болят… А пятки не просто болят, а болят очень-очень. Лишь в забытье спасение от мук.
Бах! Бум!!! Бам!.. Стас проснулся от грохота. По рельсам скользил свет, свет путался в мокрых проводах. Откуда? Что это? Враги?!
Это не грохот взрывов, не вертолетный стрекот, не тамтамы Обожженных Бедер. Просто грохот, просто лязг металла, и…
Старый Сокол хотел вскочить, чтобы встретить опасность как подобает воину така, но мышцы его замерзли ломким льдом на хрупких костях. Он повалился на бок и тут же вновь попытался встать.
Грохот. Свет. Опасность.
Враг уже рядом!
Рукоятку томагавка не удержать — выскальзывает, дробит сломанные пальцы на тысячи осколков. Мачете выпал из ладони, щуп бесполезен. В бандольерах есть гранаты. Применить бы по назначению, но слишком опасно, рук словно нет вообще. Жди, Стас, лед на костях уже начал таять, скоро потечет кровь по жилам.
Тяжело дыша, он привалился спиной к стене, шероховатой от облущенной краски. Его била дрожь, он был готов умереть. И готов убивать. У него пять скальпов на поясе. И мачете, томагавк и гранаты.
Грохот. Свет. Икра, пробитая стрелой, опять кровоточит. Не вовремя. Терпеть. Ждать.
Единственный глаз заплыл слизью, ничего не видно. Стас осторожно выдавил из-под ресниц липкую дрянь, моргнул.
Грохот, скрип, визг. Нечто огромное и красное вывалилось из яркого света, осени и дождя. Нечто протяжно застонало, остановившись у самого навеса, под которым спрятался Старый Сокол. Нечто — это сталь, резина и стекло. Этот неведомый зверь, похоже, родня танку и вертолетам. И он голоден — открыл три рта сразу.
Поморщившись от боли, Стас встал. Томагавком такую тушу не одолеть. Гранатами тоже. Все, Старый Сокол, прошел ты тропу жизни до конца. А раз так, стоит ли напоследок трепыхаться? Не лучше ли, как подобает воину, с достоинством принять смерть, будто не она за тобой пришла, а ты сам ее заждался?
Пошатываясь, Стас направился к зверю.
И вот он в пасти красного монстра.
Тут светло, хотя не видно ни одной свечи или лучины. И ряды стальных кресел. Зверь уже кем-то закусил, Стас тут не единственный.
Но из-за слизи почти ничего не видно, Старый Сокол никак не разберет, кто с ним рядом — воин это или хранительница очага, враг или друг. Стас аккуратно протер глаз. Это правильная привычка — все делать аккуратно. Но прежде чем Стас вновь обрел способность видеть, он услышал сварливый женский голос:
— Ну че таращишься, как кобель на сучку?! Лицом не щелкай, запрыгивай! Я таких молоденьких из чистого удовольствия катать готова. Давай, не зевай!
Старый Сокол открыл рот от удивления. Кто эта женщина и что ей нужно? И куда запрыгивать, почему зевать нельзя и как вообще можно щелкать лицом?
— Что? — На всякий случай он покрепче сжал рукоять томагавка.
— Слышь, не напрягай, а? Кота за хвост ласкать не надо. Копчиком пошевели-ка сюда живее, а то срыгнуть не успеешь, как аборигены набегут, чтоб на твои скальпы полюбоваться. Растревожила я их стойбище. Они точно захотят перехватить меня у тоннеля. И перехватят, если мы не поторопимся.
— Что?..
— Обожженные Бедра за тобой вот-вот явятся, уяснил? Все племя. Проходи, садись. Колеса помчат нас по рельсам к светлому завтра! Обожаю свой трамвай!
Женщина, сидевшая в голове монстра, игриво взъерошила свои длинные седые космы, которые когда-то были роскошными рыжими прядями. Когда-то очень давно.
— Мне бы… — прошептал Стас. — Я бы…
— Есть такая остановка! — рассмеялась старуха, и красный монстр сорвался с места, челюсти-двери захлопнулись за спиной Сокола.
Он вздрогнул, попытался было открыть их, а потом вдруг успокоился, шагнул в проход между креслами и сел в одно. А что, удобно. Он слышал от Угме о странном существе, которое называется «трамвай». Похоже, именно трамвай проглотил Стаса и теперь мчит сквозь ночь и дождь неизвестно куда.
И пусть. Лишь бы подальше отсюда. Если старуха не соврала насчет Обожженных Бедер, то лучше бы им поторопиться, у Стаса нет ни малейшего желания встречаться с заклятыми врагами. После такой встречи некому будет искать Лизу. И вообще, обо всем этом он подумает потом, а сейчас не мешало бы сменить бинты на ноге, не хватало еще подохнуть от заражения крови.
Занимаясь раной, Сокол почувствовал, как трамвай набирает скорость. Быстрее, быстрее, быстрее… Грохот, лязг металла, дребезжание. Громко, слишком громко. И еще быстрее… Даже если бежать изо всех сил, совсем не глядя под мокасины, все равно не догонишь железного монстра на колесах — слишком уж быстр.
Стаса передернуло, когда он представил, как это — не смотреть под ноги. Аж сердце перестало биться. Надо же, что за бред в голову лезет. А мины?! Как же мины?! Разве на рельсах не растут пластитовые вершки, а под шпалами совсем нет чугунных корешков?
Старый Сокол заставил себя не думать об этом. Надо просто отдаться чудовищной силе, что не боится дождя и мин. Пусть везет Стаса далеко-далеко…
Ветер то и дело впрыгивал в трамвай, не боясь порезаться об осколки разбитого окна. Ветер забрасывал внутрь капли дождя. Неприятно, но не смертельно, если опустить голову. А сломанные пальцы можно убаюкать, прижав к груди. А уж если произнести заговор от боли, то… Правда, жизненной силы от этого убавится. И все же Стас, сосредоточившись на ритме, произнес нужные слова. Боль ушла, единственный глаз закрылся сам собой, нет сил терпеть — так хочется спать, а ведь еще нога, и кровь заговорить надо…
— Эй, милок, за безбилетный проезд и неоплаченный провоз багажа штраф в двадцатикратном размере. У нас с этим строго. — Голос старухи прозвучал откуда-то издалека. А когда прогремел взрыв, Стас едва сумел открыть веки. По трамваю летали осколки, рикошетили от потолка, выкусывали пластик поручней, дырявили спинки сидений. Ничего удивительного. Везде есть мины, так чем же рельсы лучше?
У лица Стаса промелькнула стрела, он слышал крики воинов, вышедших на тропу войны. Рельсы впереди пылали, на них свалили кедровые ветки и подожгли. Неужели Бедрам так сильно нужен скальп Сокола? Или все дело в старухе и ее трамвае? Сколько врагов убила она?
А потом трамвай погрузился в непроглядный мрак — похоже, красный монстр заехал в туннель.
Это значит, что опасность миновала.
Обожженные Бедра, как обычно, остались ни с чем.
Стас проснулся из-за того, что кто-то тряс его за подбородок.
Он тут же схватился за щуп, чтобы проткнуть обидчика. Воин така всегда готов дать отпор — и днем, и ночью, и в жару, и даже справляя нужду, когда кажется, что он беззащитен. Убивай, Стас, пленных не брать!
И все же острие щупа застыло в миллиметре от горла старухи, которая так лихо провела трамвай по территории враждебного племени.
— Экий ты, — сдавленно пролепетала седокосая, но в серых глазах ее при этом не было страха. Вообще.
Старый Сокол медленно отвел щуп. На дряблой коже проступила алая капля. Зацепил-таки.
— Чего надо, бабуля?!
— Думала, милок, не помер ли? Оно, знаешь, не шибко весело мертвяка возить.
— Живой еще.
— А пальчики-то, поди, болят?
Сломанные пальцы распухли и посинели. Заговоры уже не помогали. Плохо, очень плохо. И нога еще… Стас не ответил старухе: негоже воину жаловаться. Стисни зубы и молчи, воин, и ни всхлипа, ни стона!
— Накось, подлечись. — Старуха протянула Соколу округлую флягу.
Свинтив крышку, он глотнул прямо из горла — и закашлялся, едва не выплюнув желудок.
— Ты что, старая, убить меня надумала?!
— Да это ж спирт — от всех болезней лекарство, антисептик. Ты, милок, водичкой запей — полегчает.
Старый Сокол жадно хлебнул из бурдюка. Фу-ух, действительно дышать стало легче.
— Спирт? Какой еще спирт?
— Да уж не сухой!
— А он горит?
Старуха ничего не ответила, только улыбнулась.
От пересохшей гортани Стаса по груди в пустой живот полилась волна тепла. Достигнув желудка, она растеклась по кишкам, оттуда руки-ноги согрела и, вернувшись к горлу, ударила в голову так, что пот на лбу выступил.
— Еще как горит этот спирт, пылает прям, куда там браге и самогону, что делают така!
Заметив, что Соколу похорошело, старуха потребовала у него фляжку обратно:
— Неча лишку хлебать, а то пристрастишься. Давай, давай верни бабушке!
Стас с сожалением вернул. Эх, еще бы глоток, а лучше два. Глядишь, и пальцы успокоились бы.
— Трамвай на автопилоте, с рельсов не сойдет. Значит, можно чуток. — Собрав седые космы в пучок и перевязав их проволокой, бабка обхватила тонкими губами алюминиевое горлышко.
Старый Сокол аж крякнул от зависти.
— Откуда у тебя это? — Он кивнул на флягу.
— В заветном месте течет пьяная река, без закуски берега. А я рядом живу. Бывает, зачерпну чуток для согрева и покачу по рельсам-шпалам, добра молодца высмотрю да в хоромы к себе свезу — для услады и чтоб спалось мягче. Потешишь бабушку, а, добрый молодец?
— Легко. Ножичком пятки всю ночь щекотать буду, заснуть не сможешь, — подмигнул старухе Стас.
В ответ она расхохоталась и ушла в голову трамвая. А Старый Сокол уставился в разбитое окно. Редкие капли брызгали ему на куртку. Похоже, дождь скоро закончится.
Содрогаясь всем своим железным телом, трамвай заполз на склон. Боковой ветер насквозь пронизывал его, цеплялся за поручни, усаживался в кресла. Стасу опять стало холодно. Жаль, бабка забрала флягу.
Рельсы впереди безжалостно кромсали ночь, нарезав ее на три части: до, между и после. Стук колес — колыбельная, заговор от бессонницы. Спи, Старый Сокол, усни. Мина тоже спать ложиться, чтоб кошмарами присниться, баю-бай ты ей пожелай…
Стас закрыл глаз всего лишь на миг.
А, открыв его, увидел багрянец рассвета.
Трамвай стоял. И не было хозяйки в голове его. Вообще нигде не было. Ушла? Вернется ли? И если вернется, то сама или приведет кого в помощь, чтобы справиться с воином така? А если альбиносов-каннибалов позовет? Или отряд Обожженных Бедер?
Да ну, глупости.
Вокруг, куда ни глянь, панельные остовы домов и много чуть ли не до фундамента разрушенных зданий. Надо бы размяться: Стас напряг мышцы груди, раздвинул плечи, сжал здоровые пальцы в кулак, хрустнул шейными позвонками — и вдруг вспомнил, как он обнимал Лизу, как шептал ей нежные слова.
Лиза, где ты?!
Откуда-то пришла уверенность, что любимая рядом, что Стас на правильном пути, еще немного — и они свидятся, обнимутся и расцелуются, и все будет хорошо, и…
Хозяйка трамвая вернулась, когда солнце еще толком не взошло. Старый Сокол от досады сплюнул — надо доверять своим опасениям, ибо старуха не одна притопала, а с подмогой. Стас вытащил из бандольеры парочку гранат. Живым он не дастся: примет бой, а если почувствует, что не осилить ему врагов, то…
Старуху сопровождала троица волков — все как на подбор громадные лютые зверюги. Каждый такой волчара в одиночку бизона завалит и кабана не побоится. А трое не то что человека — мамонта загрызут. Но почему они послушны какой-то бабе, выжившей из ума?
Волки, значит. Ну-ну. Сначала гранату им под лапы, потом еще добавить, а там уж чем придется, лишь бы клыки Стасу горло не пощупали. Лишнее это — клыки у горла.
— Эй, милок, остынь, не начуди чего! — издалека крикнула старуха. — Детишек моих не тронь, и они тебя не тронут!
— Какие дети?! Бабка, очнись! Волки с тобой рядом, волки!
— Углем прижгу язык змеиный за слова шакальи. Что ж ты, койот драный, выплетаешь?! Как бы не пожалел, не раскаялся!
Старый Сокол тут же ответил старой ведьме, что он с ней сделает, пусть только подойдет поближе. Она тоже не смолчала… Вот так перепалкой хозяйка трамвая Соколу глаз и отвела. Воин удивиться даже не успел, а седовласая чародейка уж тут как тут: рядом стоит, в лицо ему смеется. Мол, раз ты скальпы нажил, так и бабку переругать вздумал?! Ха-ха, позабавил!
Странная. И страшная.
И волки ее слушаются, и трамвай этот, и рельсы бесконечные, и вообще муторно, тошно. От взгляда ее тошно. Будто бы силы из Старого Сокола она вынимает да себе берет. Стас хотел было головой мотнуть, а не получилось. Встать попытался — нет силы в руках, ноги не держат. А тут еще и волки взвыли, ощерились в проходе за старухой.
Пропал Стас, как есть пропал.
Но сдаваться он не намерен! Скрипнул зубами, потянулся за томагавком, чувствуя, как по лицу катятся капли пота, как дергается жилка на виске.
— Ты, милок, зазря не напрягайся, ни к чему это. Успокойся, пока совсем не выдохся. Спи, милок, спи…
И Стас заснул.
И очнулся, когда солнце за полдень перевалило.
По такой погодке самое то сортировать запалы и нажимные крышки. Порченые — направо и вынести в междутропье да закопать, надеясь, что не прорастут. А те, что без царапин и заусенцев, — налево, а потом смазать и уложить в деревянный ящик, чтоб до тепла ржа не съела, это рассада будет.
А еще почему-то пальцы не болели и все вокруг как в дыму.
С чего бы это? А потому что костер горит, а на костре котелок паром исходит, вкусные запахи распространяя. Эх, взять бы ложку да с самого дна зачерпнуть, где жирней и наваристей!
Трещат сучья в огне — и голова трещит. Неужто от спирта? Надо же, привиделось: волки, колдунья… А трамвай тоже привиделся? А пальцы чего не болят? И нога не болит — потому что Обожженных Бедер не было? И Лиза дома, никуда ее чужаки не уводили? А то и вообще не было никакой Лизы? И Стаса не было, и не он сейчас обо всем этом думает?
А кто тогда?!
Стас поднес больную ладонь к глазу — и обомлел. Пальцев не было! То есть вообще — одни только обрубки, обмотанные тряпицей, бурой от крови.
Пальцы где?! Где пальцы?!
И опять навалилось забытье.
Тихо и темно. Значит, ночь уже? Или Стас лишился единственного глаза?
После пальцев не удивился бы…
Лезвие смеха вспороло тишину от паха до ребер, если, конечно, у тишины есть пах и ребра. Да только смех тот быстро обернулся кашлем — так каркает ворона над трупом, так хрипит пес, подавившийся костью.
— Обед ты проспал, милок, так хоть ужина отведай, что ли.
Костер горел, как и днем. От черного, закопченного котелка поднимался пар, пахло мясом, вкусно пахло. В животе Стаса заурчало.
Улыбаясь, седовласая ведьма с улыбкой смотрела на Сокола. А он приподнялся на локтях, пытаясь понять, где он и что с ним происходит. Волки смирно сидели у ног старухи и недоверчиво зыркали на Стаса. Если что, готовы хоть сейчас растерзать воина така.
А пальцев нет, не приснилось.
— Ты? — Стас показал ведьме свою укороченную ладонь.
— Не стоит благодарности, милок. Еще бы пару дней — и все, поминай как звали. Спирту хочешь?
— Хочу. — Старый Сокол знал, что бабка права, но язык его не поворачивался сказать ей спасибо за то, что она отрезала ему пальцы.
— Причастись, милок, и закуси. — Кряхтя, старуха черпачком нацедила в алюминиевую миску жирного супа, передала Соколу и только затем протянула ему флягу.