Налог на Родину. Очерки тучных времен Губин Дмитрий

Или, ладно, надежду потерять я еще готов, а вот отношения с людьми – как мне их рвать по-живому? Вон, на Первом канале ведет свою знаменитую программу о здоровье Елена Малышева, которую я нежнейше люблю, – мне как, теперь плюнуть в нее из-за того, что она на Первом? Или в Сашу Половцева, который стал другом нашей семьи еще до того, как сыграл майора Соловца в «Ментах», – мне как, тоже плюнуть? Между прочим, до Соловца Половцев потрясающе сыграл главную роль в «Барабаниаде», но был нищ и подрабатывал грузчиком в супермаркете, – так он как теперь, если следовать Девотченко, руконеподаваем? Или Андрей Бильжо в «Известиях» – мне что, и ему руки не подавать, хотя «Известия» я давно в руки не беру, а если и беру, то потом мою руки с мылом?

Такое руконеподавание есть, с учетом размеров страны, – поступок совершенно детский, то есть в котором больше обиды, чем ответственности.

Да, сегодня во всем и всюду – от политики до экономики – больше мерзкого и несправедливого, чем уважительного и разумного. Да, силовые структуры охраняют не народ, а власть. Да, информационная машина во многом перестроена в пропагандистскую. Но это не значит, что у тебя на рычаги этой машины нет прав.

То есть нельзя делать вид, что у тебя нет конфликта интересов с машинистом (он есть), нужно обозначать для себя границы допустимого компромисса (компромисс скорее свидетельствует о гибкости ума, чем наоборот), нельзя ни за какие деньги эти границы переходить (а будут заставлять!) – и нужно быть готовым к тому, что в результате на время останешься безработным.

И меня, в отличие от Девотченко, пугает не столько добровольное участие в работе госмашины, сколько добровольная самоцензура, самооскопление, основанные на ложном априорном представлении, что «иначе никак».

Блистательный журналист времен СССР Валерий Аграновский – автор «Остановите Малахова!» – учил меня в 1980-х так: «Не режьте себя, Димочка, сами – предоставьте это им. Если они у вас кусок вырежут, куска не будет, но останется чистая совесть. А если вы сами себя порежете, не останется ни текста, ни совести. А потом, может, и не вырежут – может, там один клан пойдет войной на другой, и вы в эту щель проскочите».

Мне эта формула кажется более разумной, чем формула полного неучастия в работе системы. В смысле – более эффективной. Для меня водоразделом является то, идет ли человек в своей профессиональной деятельности ради денег против своей совести, – а не то, где именно он этой деятельностью занимается. Иначе булгаковскому Максудову тоже придется поставить в вину сотрудничество с «Вестником пароходства», ибо пароходство ведь наверняка было то самое, что предоставило пароход для высылки из страны интеллектуалов в 1922-м – всех тех, кого, по определению Троцкого, «расстрелять не было повода, а терпеть было невозможно».

Чья формула поведения – моя или Девотченко – окажется вернее, покажет не просто будущее, а ближайшее время. Границы между «мы» и «они», рукоподатными и руконеподатными, устанавливаются и отвердевают на наших глазах.

Если прав я, то мне (вместе с Девотченко) предстоит пережить вторую перестройку.

А если Девотченко, то ему (вместе со мной) придется спуститься по сходням на пароход.

В любом случае, мы не отвертимся.

2010

Времени бремя избыть

В экспресс-электричках из московских аэропортов я безошибочно узнаю иностранцев. У них в руке книга. Наши же смотрят в окно или читают «Толстушку»

Я вовсе не собираюсь в очередной раз живописать ужастик «Как самая читающая в мире страна стала самой нечитающей».

Ужастик действительно имеет место. Жаждущих подробностей отошлю к профильным исследованиям «Левада-центра»: «Массовое чтение в России» (2003–2005) или «Чтение в России-2008». Если кратко, то вот пара картинок, как в ночи раскрываются гробы и мрак преисподней выходит наружу.

Сегодня вообще не читают книг 51 % мужчин и 42 % женщин (регулярно читают 13 % и 19 % соответственно), у подавляющего большинства россиян домашних библиотек нет или в них не более 100 книг (свыше 1 000 томов найдется не более чем у 2 % населения).

Это, повторяю, общий план, а по-настоящему дьявол в деталях, сводящихся к тому, что дорогие россияне если и читают, то по преимуществу дерьмо, что из чтения совершенно выпадает такой специфический слой, как «молодые мужчины», что положительной динамики на этом кладбище мысли нет.

Объяснений феномену, обозначившемуся еще в 1990-х, давалось масса, самое банальное в том, что, когда после трех возможных видов досуга в СССР (водка, койка, книжка) в России стало возможно все: хошь на фабрику звезд чернорабочим записывайся, а хошь на то же кладбище в костюме гота иди, – интерес к чтению упал, перетек в альтернативы. Плюс офисная соковыжималка (когда после работы хватает сил лишь доползти до дома), плюс новый стиль быта, когда самой модной частью квартиры является гардеробная, а не это, прости господи, как его? – книгохранилище. Я ни в одном интерьерном журнале еще не видел модной съемки, где бы в кадр попала библиотека. Так, лежит элегантно на открытом белом стеллаже парочка дизайнерских муляжей в черных или белых обложках, – с ума сойти от красоты.

Подобное объяснение, повторяю, банально, но банальное еще не значит неверное, и тут я к банальности присоединюсь.

Обратить же внимание хочу не на чтение, исчезающее из нашей жизни, как у Мандельштама сыпался из дырки в мешке песок вечности, а на повторяющуюся коллизию. Коллизия в том, что почти всегда западная техника и технология, к которым относятся и экспресс-электрички, и самолеты-дискаунтеры, и электронные книги с электронными же чернилами, и аудиокниги в трЗ-формате (a propos: по данным того же «Левада-центра», их в России читают, а точнее, слушают не более 4 % человек), не произрастают из российских потребностей напрямую, а являются неким довольно приятным, но все же импортированным дополнением. Так, «мерседес» в России не является следствием того, что огромные наши расстояния соединены автобанами и хайвеями, для безопасного и комфортного перемещения по которым потребны большие и мощные машины, – а следствием того, что, несмотря на отсутствие дорог и многого другого, мы желаем показать, что живем не хуже, чем в Европах, и, пожалуй, всех за пояс заткнем и нос утрем.

На самом деле нас различают даже не уровень жизни, а стиль мышления.

Европейское (и шире – панатлантическое) мышление носит рациональный характер. Будет возможность, купите книжку французского медиевиста Жака Ле Гоффа «Рождение Европы». Чтение ее напоминает игру в «Цивилизацию», только на бумаге. Вот Ле Гофф показывает, как усилия бюргерства приводят к формированию сначала общих школ, stadium generale, а потом и объединенных школ-корпораций, то есть universitas. Вот книжные свитки заменяются codex, постраничной рукописью, труд переписчиков ускоряется, образование становится доступным, латынь уступает место национальным языкам. Феерическое чтение, чуть было не написал – зрелище. И там же видно, как формируется европейская мысль: гуманистическая и, повторяю, рационалистическая одновременно.

Рациональность исходит из реальности, которую не следует выдавать за нечто идеальное, тем более не следует игнорировать, но следует обращать себе на пользу. Скажем, поездка в поезде (полет в самолете) – не самое лучшее проведение времени с точки зрения досуга, однако настоящий подарок судьбы с точки зрения чтения непрочитанного и просмотра непросмотренного.

Удивительным образом, но эта простая практичная мысль никак не желает перейти границу голов моих сограждан.

Ну ладно электричка из Шереметьево: она идет до Белорусского вокзала полчаса и, положим, пассажиры увлечены изучением брежневского домостроения вдоль дороги. Но я регулярно езжу из Петербурга в Москву на скоростном «Сапсане», который в пути четыре часа. Причем тем рейсом, который стартует в 6.45. Скоростной поезд, отправляющийся спозаранок в понедельник из Петербурга в Москву, – это поезд, под завязку заполненный мужчинами и женщинами в деловых костюмах. И если говорить тоже по делу, то четыре часа – идеальное время для того, чтобы:

а) прочитать свежие «Коммерсантъ» и «Ведомости» (час);

б) подремать (еще час);

в) почитать книгу или досмотреть недосмотренный фильм на DVD (еще час);

г) набросать некий текст (например, вот этот).

Однако на меня, достающего свои книжки-газеты-журналы-ноутбуки, мои соседи в пиджаках смотрят обычно с изумлением. К моему, в свою очередь, собственному изумлению, обнаруживается, что занимает себя в «Сапсане» делом мало кто. Я несколько раз проводил собственное исследование, пусть и не претендующее на левадовские лавры. Так вот: из 64 человек в вагоне читают деловые газеты – максимум 5; читают развлекательные газеты – еще 5–7; читают книги – 5–6. Самое популярное занятие – просмотр фильмов на ноутбуке, тут зрителей может набраться и дюжина. Все. Подавляющее большинство просто мается: пыхтит, сопит, храпит, смотрит в окно, зная одну заботу – как, снова прибегая к Мандельштаму, времени бремя избыть.

Я немало погонял по Европе – и самолетами, и поездами. И хорошо знаю, как выглядит поезд Ливерпуль-Лондон, набитый теми же бизнесменами и едущий те же четыре часа. Он выглядит так же, как обычный вагон лондонского метро, где не видно лиц,-сплошные The Guardian, The Times, Evening Standard, книги.

У меня есть только одно предположение по поводу ощутимой разницы в поведении. У нас бизнес-электричка, самолет, скоростной поезд воспринимаются даже обеспеченными людьми как забава, игра «в Европу», главная цель которой – не просто доставить к месту назначения быстро, но и непременно продемонстрировать статус пассажира. Вот почему в самолете Москва-Петербург есть бизнес-класс (а в электричках до аэропорта – бизнес-вагоны), вот почему у нас пробки из лимузинов. На внутренних европейских авиарейсах я бизнес-класса ни разу вообще не встречал (зачем тратить лишние деньги, вопрошает рациональное мышление, если внутри Европы всегда лететь час, максимум – два?), а бизнесмены добираются в офисы на велосипедах.

Но удивительно даже не это, а то, что ситуацию, которую так легко обратить себе на пользу, у нас мало кто на пользу хочет обращать. И тут я не только про книжки, а и про аудиокнижки в формате mp3.

Главной особенностью их является вовсе не возможность разместить на флэш-карте всего Достоевского. А то, что их прослушивание – например, за рулем – удивительным образом не утомляет. Более того, чтение сложное, требующее концентрации сил (каковых лично у меня к концу дня обычно дефицит), в аудиоварианте проходит просто на «ура». Ну и чтобы завершить картину: запоминаются книги со слуха тоже лучше. Да и использовать их можно куда изощреннее.

Я недавно устроил себе праздник, проехав на машине из Петербурга в Москву под радищевское «Путешествие из Петербурга в Москву». Обычная, школьных времен книга пылилось у меня долго, я все пытался заставить себя ее перечитать, раз уж маршрутом диссидента XVIII века езжу регулярно. Однако всякий раз, доходя до фразы типа «наитвердейшая душа во правилах своих позыбнется, преклонит ухо ласкательному песнопению и уснет», моя собственная душа тут же начинала позыбаться в ласкательных объятиях Морфея.

Радищев же вслух – совершенно другое дело! «Путешествие…» звучит примерно столько, сколько длится реальное путешествие, и вскоре главы и населенные пункты начинают совпадать, а прочее начинает совпадать сразу же: «Поехавши из Петербурга, я воображал себе, что дорога была наилучшая. Таковой ее почитали все те, которые ездили по ней вслед государя. Такова она была действительно, но на малое время».

Так что я вслух хохотал, слушая под Крестцами о том, как разлагает дворянина государева служба, под Валдаем – о тамошних «наглых и стыд сотрясших девках» (неподалеку и поныне работает мотель, предлагающий «массаж круглосуточно»), а под Торжком – о пагубности цензуры. В общем, к приезду в Москву мне стало понятно, почему Екатерина врубила Радищеву такой же срок, какой Путин врубил Ходорковскому (да-да, я также помню, что Радищева при смене власти реабилитировали и даже призвали к законотворчеству).

Но я сейчас не о политике – я о вполне здравой идее.

Нет сегодня важнее задачи для российского человека с честью и умом (а также с библиотекой свыше тысячи томов), чем в собственной неевропейской стране вести себя как европеец. Не кичиться деньгами. Не требовать фанфар на каждом шагу. Мыслить рационально. Мир вокруг себя не столько пытаться переделывать, сколько изучать – причем со всем вниманием и доброжелательностью. Свободное время не терять, а обращать в свою пользу (тьфу, черт, заговорил-таки радищевским поучительным слогом – пойдем усладиться по труде; достойно бо, да вкусит трудившийся плода трудов своих…).

Но вы же понимаете, о чем я. Я о повышении производительности своего внутреннего труда до уровня европейского.

И там, глядишь, к нашим 2 % и другие понемногу подтянутся.

2010

Внеклассное чтение

Две ученические задачки – как устроить ребенка в хорошую школу без взяток? как исключить подтасовки со сдачей ЕГЭ? – имеют простое решение. Поскольку это решение – математическое и давно испробовано в США

Всякий раз, чуть близится апрель, я прячусь от знакомых, чьим детишкам в этом году идти в первый класс. А месяц спустя начинаю прятаться от тех, чьим детишкам школу оканчивать.

Дело в том, что в Петербурге запись в школу начинается 1 апреля: это день великой битвы добра со злом.

Ведь добро в глазах любых папы-мамы имеет вид школы с углубленным изучением хоть какого предмета, с дополнительными языками, с грамотными и ответственными учителями, то есть вид лицея-гимназии с хорошей репутацией.

Зло же состоит в том, что число мест в таких заведениях всегда меньше числа претендентов. Дело известное: пряников сладких всегда не хватает на всех.

Задачу распределения дефицитных пряников (заведомо, как многим кажется, обреченную) пытались решать многократно и разнообразно. Двадцать лет назад мой пасынок Митя должен был проходить собеседование с психологом, родившиеся чуть позже проходили тесты. Об идиотизме этого дела расскажет любой, чей ребенок собеседование завалил (а наш Митя завалил, потому что на вопрос: «Кто твой любимый композитор?» ответил честно: «Дядя Юра Ханин». Ханин тогда еще только начал писать музыку для Сокурова, Ратманский еще не ставил его «Средний дуэт» в Большом и Мариинском. В ту пору дядя Юра, во фланелевой ковбойке, пил у нас на кухне чаи и рассказывал о дрессированной рыбетиляпии; психолог Ханина знать не знал). И я после этого махнул рукой – а, пусть дитя идет в ближайшую школу, как ходил я сам, – но жена с яростью тигрицы прорычала про бездушного отчима и побежала к каким-то знакомым в районо (тогда еще не подносили барашков в бумажке). В общем, зачислили.

Вскоре собеседования и тесты запретили (ура!), и задача окормления пятью хлебами пяти тысяч страждущих приняла другой вид: родителям стали рекомендовать будущих первоклашек отдавать либо в аффилированный со школой детсад, либо на подготовительные курсы (от 10 тысяч рублей за курс). Правда, и детсад, и курсы приводили родителей к единственному открытию: при зачислении в школу они никакой роли не играют. Роль играют прописка либо наличие в нужной школе братьев-сестер. Все, иного закон не предусматривает. В отличие от родителей. Их историями (диапазон: от вымогательства взяток до апелляций к Путину) заполнены петербургские интернет-форумы да и просто газеты. Вот, беру первую попавшуюся. «Директриса особо просила… не жечь костров… составьте списки, проведите переклички, организуйте дежурство, чтобы сначала подали документы те, кто занимался на курсах, а потом уже все остальные», – пишет родительница Борисова в газете «Мой район».

Теперь внимание, вопрос: каким образом проблема справедливости при записи в престижное учебное заведение решается в общественных школах города Чикаго, США?

Готовы ответить с ходу? Еще хотите подумать? Хорошо: думайте. А я перейду пока к единому госэкзамену, при сдаче которого справедливость, казалось бы, соблюдена изначально: все отвечают на одинаковые вопросы в равных условиях; ответы проверяет компьютер. Однако именно ЕГЭ вызывает негодование и родителей, и учителей, и высшей школы. Такое единодушие связано, на мой взгляд, с тем, что в русском характере есть представление о справедливости, но нет представления о равенстве. Без равенства же справедливость всегда обретает вид произвола, а потому все и уверены, что результаты ЕГЭ подмухлеваны – и ясное дело, за мзду.

Вы же слыхали, что в прошлом году школьники в какой-то кавказской республике показали фантастические, просто перельмановские результаты по математике? Я лично слышал раз десять. Причем один раз в моем ток-шоу на телеканале «Мир» это заявлял председатель совета директоров школ России Яков Турбовской. И нужно было видеть, как громил его с цифрами в руках Евгений Семченко из Рособрнадзора: с математикой у школьников на Кавказе было куда хуже, чем у москвичей.

Значит ли это, что подмухлевать результаты тестов, аналогичных ЕГЭ, невозможно?

Не значит.

Именно с этой проблемой не так давно столкнулись в уже упомянутых общественных школах Чикаго, где сходный экзамен – ITBS, «тест основных умений и навыков штата Айова» – стал обязательным в 1990-х. Более того, поскольку результаты влияли напрямую на судьбу учителей, было подозрение, что они и проявляли интерес, подсказывая, например, последовательность ответов на вопросы.

И вот тогда чикагский ученый Стивен Левитт (обладатель медали Джона Бейтса Кларка, вручаемой лучшему американскому экономисту в возрасте до 40 лет) решил проверить честность учителей математическим путем. И вычислил, что результаты тестирования как минимум в 200 классах – в 5 % всех работ – выглядят сверхподозрительно. А директор общественных школ Чикаго Арни Дункан – американский коллега Турбовского – не просто принял результаты к сведению, но и с жуликами расстался.

Невероятно увлекательное описание исследования-расследования занимает двенадцать страниц в книге Стивена Левитта «Фрикономика», написанной в соавторстве с журналистом Стивеном Дабнером: книга переведена на русский, а предисловие к ней написал Герман Греф еще в бытность министром экономики.

Но если вы думаете, что я намерен рекомендовать прочитать ее другому министру – образования, – то ошибаетесь. О возможности выявлять махинации с ЕГЭ математическим путем министр Андрей Фурсен-ко превосходно осведомлен, – о чем он неоднократно заявлял (другое дело, что на официальном портале ЕГЭ www.ege.edu.ru я, как ни старался, не смог ничего найти даже о проверках прошлогоднего ЕГЭ по биологии в Адыгее, где его подозрительно многие сдавали с результатом 100 баллов).

Нет, на самом деле я бы порекомендовал почитать эту книгу директорам школ и их коллегам в университетах, убежденным, что ЕГЭ – жульничество, с которым невозможно бороться.

Потому что одна из важных идей экономиста Левитта состоит в том, что справедливость есть категория математическая. И та же задача записи в престижную общественную школу в Чикаго решается просто: посредством жребия. И другого решения тут нет.

Поэтому «Фрикономику» я бы порекомендовал прочитать образовательным и прочим властям Петербурга, устанавливающим правила зачисления в школы, – да и не одного Петербурга только.

А еще эту книгу было бы интересно прочитать тем родителям, чьи детишки-первоклашки так и не начнут учебный год в престижной (по мнению родителей) гимназии и которые переживают, что зря потратили деньги на всяческие курсы. Не переживайте: Левитт и Дабнер убедительнейше, с цифрами, доказывают, что все эти занятия балетом, языками и фехтованием с детского сада никак не влияют на развитие ребенка. И даже воспитание ребенка в семье без отца – вопреки популярнейшему мнению! – тоже никак не влияет. И вообще влияние родителей на ребенка сильно преувеличено, так что реальный смысл всех этих тасканий наших детишек по секциям-кружкам-дополнительным занятиями и т. д. вовсе не будущее ребенка, а очистка нашей собственной родительской совести.

Ах, дико звучит?

Ну-ну, давайте поспорим с лучшим молодым математиком США… но для начала прочтем.

Времени у нас о-го-го сколько – от последнего звонка до первого.

2010

Мир как супермаркет

Как помнящие войну бабушки закупают соль и спички при любом катаклизме, так помнящие диссидентство либералы боятся железного занавеса при закручивании гаек. И вот гайки закручивают, а занавеса нет. И, готов держать пари, не будет: могу предположить почему

Мои брат с сестрой не были за границей. Ну, брат один раз, в Польше, еще со школой. Сейчас им по 35, и у них все неплохо в материальном плане. То есть мечтали бы – съездили. Но у брата в Иванове семья, двухкомнатная квартира, мопед и старенькая «девятка», он гоняет на рыбалку и всем доволен: «Чего я там не видел? Мне, Димочка, и здесь хорошо». Не мне счастливого человека судить. Просто те десять лет, что нас разделяют, похоже, стали поворотными для разрушения парадигмы «увидеть Париж и умереть».

Хотя я подменяю сложную историю простой формулой, так что продолжу.

У друга моего детства и моего ровесника собственный бизнес; до кризиса бизнес оценивали в миллион долларов; друг за границей был только раз, на корпоративном мероприятии в Турции: доклады-бассейн-банкет. У друга в Рязани квартира с двумя спальнями, новенький джип и тоже рыбалка, и он, как и мой брат, тоже ее фанат. В «настоящей загранице», в Швеции, была дочь друга. Ей 13, она умная и хорошая девочка. Однажды мы болтали про Стокгольм, и она сказала, что недавно была возможность поехать автобусом во Францию и Германию, но это ж долго трястись, автобусом-то, и ладно Франция, а в Германии вообще непонятно, что делать. Я не подпрыгнул только потому, что к таким историям и таким объяснениям уже привык.

Это ведь для вас, дядь Дим, заграница была чем-то особенным, но сейчас у нас все то же самое, разве не так? – слышу я от детей друзей и от их ровесников. Вот, наша «Мега» – говорят, в Швеции таких огромных шопинг-моллов просто нет. В «Меге» прикольно. Каток, магазины, фуд-корт. Ну, наверное, у них побогаче, но там ведь тоже бедные есть?

Дядь Дим смотрит на цифры выездного туризма.

В 2007 году из России выезжало за границу 9,4 человека, в 2008 году – 11,3 миллиона, в 2009-м (последствия кризиса) – 9,6 миллиона. То есть положительная динамика вроде бы налицо.

Но дядь Дим этой статистике не верит. Не потому, что считает статистику худшим видом лжи (не считаю), а потому, что это на самом деле не люди, а выезды. У меня был год, я по делам мотался за границу раз пятнадцать. Статистика зафиксировала меня как 15 россиян-путешественников.

Более того, даже если довериться цифрам и допустить, что по мере обрастания финансовым жирком наши соотечественники стали ездить за границу чаще, чем десять лет назад, следует учесть следующие изменения.

1. Поездка за границу вылетела из списка приоритетных трат. Если в начале 1990-х для активного молодого человека вопрос «Париж или, жигули?» имел ответом Париж, то теперь на вопрос «Париж или иномарка?» ответ таков: иномарка, потом новый ноутбук, потом мебель в гостиную, потом фотик, айфон, айпэд… Ну и если на Париж останется – будет клево!

2. Увиденное за границей перестало быть статусным знанием, раньше резко проводившим черту между теми, кто «уже был», и теми, кто дико хотел бы.

Прежде одна моя знакомая говорила так: «Одна заграница – это как одна подтяжка» (она имела в виду пластическую хирургию). Ныне «одна заграница» – так, один из индикаторов, скорее технических, используемых банками для оценки платежеспособности заемщика.

3. Из поездок за границу исчезло образовательное начало – в том смысле, что почти никто не пытается понять, как, на каких принципах действуют другие цивилизации (а Европа – иная цивилизация по отношению к нашей, российской, или «ортодоксальной», как ее определял в знаменитой «Стычке цивилизаций» Самюэль Хантингтон). За границу сегодня едут, чтобы оттянуться там, где дешевле; показать себя там, где дороже, – ну и устроить шопинг всюду.

Вероятно, я пропускаю какие-то перемены, – но тот, кто помнит советские выездные комиссии и шок от парфюмерного запаха аэропортов, должен признать, что перемены произошли – и что они существенны.

Изменения шли параллельно складыванию двух мифов: о загранице и о России.

А мифы сложились тогда, когда расходы российского туриста за границей сравнялись с доходом аборигена. Ведь современный россиянин искренне убежден, что деньги не просто всеобщий, но и главнейший эквивалент, – а раз так, то ему и про себя, и про заграницу сразу стало «все ясно».

Миф о загранице

У финнов – чисто, но тоска. У французов – хорошая кухня, но они жмоты. Америкосы – козлы, и ждут не дождутся, когда Россия развалится. В Голландии все такое маленькое. В Италии мы классно оттянулись в

Римини. В Германии? Ну, Нортш… Ношр… как его – швай… штайн? – это, типа, прикинь, такой Диснейленд, но в Диснейленде круче. Бельгия? А чо я там забыл?

Заграница для современного россиянина – не просто набор стереотипов, но стереотипов, не меняющихся в результате поездки. Главная причина – на любую другую цивилизацию («западную», «японскую», «хинди», «буддистскую» – и далее по Хантингтону) автоматически переносится российская калька. Американцы – козлы потому, что наш школьник уделает их школьника, потому как их школьник мало что знает. О том, что американская средняя школа построена вообще на других принципах – не вбивать в детей знания, а делать детей счастливыми, знаниями в США занимается высшая школа, – русскому человеку думать неохота. Про систему местного самоуправления, привязанную даже не к штатам, а к counties, графствам, – тоже. Америка видится как Россия, с той же вертикалью власти, только зеркально отраженная. Я однажды в Шереметьево в ожидании рейса разговорился с академиком РАН, летевшим на международную конференцию: он был убежден, что 11 сентября устроило ЦРУ по тайной команде Буша («У него же падал рейтинг, нужно было срочно поднимать!»), – и я не сразу понял, что академик попросту переносил на США свою убежденность в том, что и дома в Москве могла взорвать ФСБ «ради поднятия рейтинга Путина».

Ровно по той же причине любой пляж – неважно, в Гоа, в Патайе или на Коста-Брава – воспринимается как филиал Сочи. Мы с женой как-то в Санта-Сусанне в Испании (не лучшее место на Средиземном море, скажем так) набрели на компанию ребят из Кемерова, бросившихся к нам как к родным: они купили двухнедельный тур, неделю сходили с ума от скуки и не знали, чем себя занять дальше. Не знать, чем занять?! О господи, да под боком же Барселона с Гауди, Фиге-рас с Дали, Кадакес с памятью о Пикассо, неподалеку Франция и Андорра, в конце концов, – стоит только взять машину! «Мы пробовали, – был ответ, – но тут в прокате, короче, козлы. По-русски ни фига не понимают».

То есть понятно, что заграница выпендривается. С целью унизить нас. Потому как мы круче. Потому что у нас нефти больше. А мы им нужны слабые. Но мы им покажем! Но пока что у них закупимся. Потому что вон скока магазинов! И в каждом втором – распродажи. Налетай, подешевело!

Миф о России

Основные составляющие этого мифа таковы: Вселенная плоская и лежит ровно в той же плоскости, что и Россия; Россия и есть центр Вселенной. То есть Коперник, Бруно и Галилей еще не родились. И на фига им рождаться, если и так понятно, что Россия – великая наша держава, что наша вера самая правая и что эта, короче, культура – самая культурная. Типа, мы – нефть, газ, балет, Чайковский и Достоевский.

Обратите внимание: за границей русские непременно сбиваются в стаю, тут же образуя мини-Россию, и даже шопинг делают группами, как во времена СССР. И танцуют наши граждане на турецкой (черногорской, кипрской) дискотеке под Филиппа Киркорова точно так же, как они танцевали бы в Туле или Орле. А те, что не желают не просто сбиваться, но и гнездоваться близ этих стай, при покупке тура интересуются, много ли в этом месте соотечественников, – это даже образовало стабильный, хотя и небольшой, сектор выездного туризма «без русских».

А теперь задайтесь вопросом: если массовый русский турист за границей понимать и вникать в эту заграницу не желает, если мгновенно создает вокруг себя подобие дома, – то в состоянии ли проникнуть вражеская идеология в его сознание, хоть распространяй ее по всем местным телеканалам? Да ведь наш турист эти телеканалы и не смотрит: любой отель в местах обитания русских предоставляет спутниковый (чуть было не написал: «суповой») набор из Первого, «России» и НТВ. Ура, ура – с нами снова Петросян и Малахов.

Вот почему яд европейских идей, пугавших одну Екатерину, двух Николаев, трех Александров, а также Иосифа, Никиту и Леонида, сегодня никого в России не отравит и не заставит требовать тех же прав, тех же свобод, того же равенства и того же соблюдения закона, что и в Европе. Максимум – подвигнет бурчать на российские цены да недружелюбный сервис. Какие свободы, если мир – это попросту супермаркет? С пляжем, шопингом и ресторанным фуд-кортом?

Железный занавес имел смысл, пока существовал разрыв в потреблении (в Амстердаме в 1990-м я видел в супермаркете советского мальчика, кричащего родительнице: «Мамочка, быстрее, здесь колбасу дают!»). Сейчас нет резона в занавесе – ни в железном, ни в бархатном.

Я даже думаю, что за безвизовый режим с Евросоюзом сегодня больше всех борются никакие не европеизированные либералы, а стоящие у власти охранители и консерваторы, слуги режима. Потому что единственное место, где сегодня в России российский хозяин жизни – бюрократ, связанный с чиновником бизнесмен либо силовик – ощущает свое унижение, так это визовый отдел зарубежного консульства. Ведь там все равны, и очередь на всех одна, и место в ней нельзя купить, и не берут взяток, – российский же чиновник всегда испытывает унижение от равенства и потому так обожает свои спецпропуска, охрану и спецсигналы. И вот этого унижения равенством, включая возможный отказ в выдаче визы, наш чиновник хотел бы избежать. А если не будет виз, то жизнь превратится в рай: здесь спецмашина с мигалкой и крякалкой привезет в вип-зал аэропорта – там лимузин доставит сначала в «Крийон», а потом на бутиковый, эксклюзивный, персональный шопинг.

Те же немногие чудики, которые все еще смотрят на загранпоездку как на средство познания мира, режиму не опасны. Ну, пусть идут в свои музеи, талдычат о прогрессивных идеях или даже, возомнив себя академиками Сахаровыми или поэтами Кормильцевыми, везут на Родину запрещенную литературу: купленную в Париже книгу Литвиненко о ФСБ или же книгу про фенэтиламины супругов Шульгиных, завернув их в суперобложки от Александры Марининой. Пусть только на родине сидят тихо и не квакают. Впрочем, начнут квакать – и какая-нибудь служба судебных приставов мгновенно найдет у них недоимки по квартплате и опустит для них персональную железную занавесочку.

Это и есть новейшая российско-европейская парадигма. Заграница для нынешнего россиянина – место для хорошего шопинга, место для приличного отдыха, но и только. Не случайно джет-сет, модная (небедная и влиятельная) русская тусовка, делящий жизнь между Великобританией и Россией, давно залихватски зовет Москву – «Основная», а Лондон – «Филиал».

Да, и последнее. Название этой статьи я позаимствовал у сборника французского писателя Мишеля Уэльбека, которого почитаю за усталого, жесткого, но бесконечно умного критика современности. Вот у него к современной Европе, современному миру – тьма претензий. И одна связана с тем, что познание и созидание заменено потреблением. Сборник переведен, между прочим, на русский.

Но критика Европы с позиций Европы – кого это у нас интересует?!

На русском языке – пара тысяч всего тираж.

2010

Вторая древнейшая занятость

Друзья из Лондона попросили помочь англичанину Саймону, который занимается проституцией. Я тоже вот хмыкнул. А Саймон изучает проституцию как явление и пишет книгу. Наши встречи обошлись в цену двух обедов (или часа средней московской продажной любви), но того стоили

Саймон оказался никаким не сексуальным маньяком, а сутулым дылдой-ботаником в очках. Меня ему порекомендовали по глупости: я когда-то работал в глянцевом мужском журнале, полном фоток девушек в купальниках, и людям мерещилась связь. Саймон был родом из города «Битлз» и говорил по-английски с акцентом, который приятно для русского уха называется «ливерпадлиан». Мы договорились об обеде в кафе «Пушкин», которого, похоже, не избежать ни одному русскому, желающему показать иностранцу товар лицом (я про Москву, страну и русскую кухню как товар).

Однако Саймон был маньяком своего предмета. Он знал историю проституции в деталях, включая различия между проституцией религиозной и гражданской в Древней Греции (я, в свою очередь, дал ему пару сведений по истории проституции в Петербурге, некогда почерпнутых из одноименной книжечки Лебиной и Шкаровского, которую смело могу порекомендовать любому школьнику: мне, например, только из нее стало ясно, что Сонечка Мармеладова была никакой не «билетной» проституткой, но «бланковой»). Наличие у проституции истории было вещью очевидной – не может не быть истории у древнейшего ремесла, – а вот чем Саймон меня удивил, так это теориями проституции. Он рассказал, например, об экономической теории Эдлунга и Корна, сводящейся к тому, что высокий почасовой заработок служительницы порока объясняется не профессиональными рисками и не ценой, так сказать, самого греха в глазах потребителя, а платой за время пропущенного брака и материнства. Он говорил об исследованиях Моффэта и Петерса, устанавливающих взаимосвязь между средней зарплатой проститутки и средней зарплатой в регионе…

Самого же Саймона интересовал следующий феномен: отчего в разных регионах проституция принимает разные формы, причем порой вовсе не те, что, казалось бы, должны возбуждать в клиенте страсть? Как может привлечь клиента витринной проститутки в Амстердаме или Брюсселе краткий, дорогой и дискомфортный акт прямо в витрине за задернутой занавеской? Кого увлечет пожилая, толстая и ярко размалеванная проститутка на пляс Пигаль или в Булонском лесу? Однако же и привлекаются, и увлекаются. Гипотеза Саймона была такова: рынок проституции формируется не только спросом, но и предложением, причем экзотика повышает ценность товара (Саймон к моменту нашей встречи успел купить меховую шапку с советской кокардой, которую продемонстрировал мне для косвенного подтверждения идеи). Он бы хотел вывести формулу, увязывающую цену, спрос и экзотику, – и написать диссертацию, а параллельно и книгу.

– Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! – отвечал я ему, подливая водки и следя, чтобы за ней немедленно по пищеводу следовали щи суточные «изъ квашоной капусты». – Оно, может, и умно, но больно непонятно. По мне, так все проще. Коль ты в России, так вот русская кухня. А если в Италии – вот итальянская.

Но Саймон с неожиданной горячностью вдруг возразил, что параллель неверна. Что любая национальная кухня определяется климатом и географией. Если в стране лето коротко, то капусту надо успеть заквасить на зиму, а потом варить из нее – тут Саймон метнул на меня взгляд, и я, правильно поняв, плеснул еще водки – ваши кислые stchi. А если климат таков, что помидоры растут без теплиц в грунте, то национальным супом станет папа-помодоро. А если ты живешь на острове, окруженном морем, где на подтопленных полях хорошо растет только рис, – то никуда не деться от суши и сашими. (Тут я хмыкнул, поскольку в Москве суши-бары на каждом углу, а вот со щами суточными и кашей гурьевской явная напряженка.)

Локальные же проявления проституции, продолжал мой визави, имеют другую, не вполне изученную природу. Скажем, в Таиланде среди проституток заметны женоподобные, то есть от девушек внешне не отличающиеся мальчики – знаменитые ladyboys. В ladyboys родители своих сыновей готовят сызмальства, в нежнейшем возрасте хирургическим образом вырезая им адамово яблоко, кадык, по которому только и можно отличить женоподобного юношу от мужеподобной девушки. Ну и какими региональными условиями это явление объяснить? В сходных по географии и укладу Бирме, Лаосе, Камбодже ничего подобного и близко нет – там нет и секс-туристов. Хорошо: допустим, в Таиланде проституция развилась после размещения в стране американских военных баз, оставивших след в топографии улицами типа Walking Street в какой-нибудь Патайе. Но вряд ли солдатам был потребен столь декадентский досуг, как общение с ladyboys…

Словом, заключил Саймон, вопрос о местной специфике остается открытым, и потому он и приехал в Москву, чтобы проинтервьюировать уличных, гостиничных и вокзальных проституток, представляющих собой российскую национальную особенность.

* * *

Я не захохотал лишь потому, что рот мой был занят котлетой пожарской, «гарнированной жареною карто-фелью». В обмен на российский стереотип, представляющий, скажем, Париж скопищем кафешантанов, в каждом из которых играют танго, мир рисует Россию по неверному лекалу.

То есть Саймон явно представлял предмет своего изучения по книге Кунина «Интердевочка» да фильму Би-би-си конца 1980-х «Prostitutki», вызвавшему тогда в Англии фурор.

Когда мы завершили трапезу, я предложил Саймону прогуляться.

Смеркалось.

Мы спустились вниз по Тверской до отеля «Риц», но обнаружили внутри лишь скучных бизнесменов в очень дорогих костюмах и столь же безупречно скучных бизнесвумен; пару раз Саймон вскинулся на девушек на шпильках, с сумочками от Gucci, увешанных золотом и стразами, как елка игрушками в Рождество, – но я объяснил, что так выглядит большинство девушек, желающих весело провести время в дорогих местах. Они ищут не клиентов, а мужей или, на худой конец, друзей, то есть меняют на деньги не два часа своей жизни, а всю оставшуюся жизнь, и, кстати, по весьма завышенному курсу.

Потом мы прошлись вверх до стройки у метро «Маяковская», где лет десять назад сутенеры держали проституток в ожидании клиентов. Это было сильное зрелище: братва в ночи приезжала на «джипах», ворота распахивались, девушки выходили и строились в шеренгу («равняйсь! – смир-р-рн!») под прицелом фар.

Рука, высовывавшаяся из машины, указывала: эту, эту и эту! – выбранные девицы прыгали в черное машинное чрево, а за невостребованными захлопывались ворота.

Показал я Саймону и тут же находившийся дом, где родился Пастернак, а сейчас работает японский шалман «Баттерфляй» – раньше место «Баттерфляя» занимал публичный дом, называвшийся клубом «Сталкер». Случайный сталкер, спускавшийся вниз за чашкой кофе, обнаруживал сильнейший запах сауны, и бармен, бегая глазами, спрашивал, не хочет ли господин «поразвлечься».

В пяти минутах далее, на улице Чаянова, во дворе знаменитого Дома композиторов, в подвальчике, в каких в советские времена ютились красные уголки, существовал еще один публичный дом, маскировавшийся под кабинет лечебного массажа. Перед подвальчиком нередко парковались машины с пропусками Госдумы, жильцы были скопищем машин в ночи недовольны, видимо, они и настучали в милицию – потом ходили слухи, что депутатам вправляли межпозвоночную грыжу исключительно молодые парни.

Я бы много чего еще мог показать Саймону из мест былой московской славы, но торопился на поезд в Петербург. Саймон напросился со мною на вокзал (полагаю, в крушении своих иллюзий он хотел зацепиться хотя бы за вокзальных проституток), и я по пути не отказал себе в удовольствии тормознуть на секунду на Покровке, где функционировал самый забавный публичный дом. На первом этаже там было кафе с кантри-музыкой, где клоуны с поролоновыми носами развлекали детишек, играя на банджо (и клоуны, и родители, и дети были вполне невинны в своих представлениях о мире вокруг), на втором этаже работал клуб с шестовым стриптизом, а вот между первым и вторым этажом невзрачная дверь на площадке вела в юдоль разврата, являвшую собой банный комплекс, где каждый из номеров, помимо парилки и бассейна, включал обширные полати. Требовалось лишь сказать, что нужна «группа поддержки», – и в ночи из гостиницы «Измайловская» тут же доставлялись девушки числом вдвое больше, чем требовалось, в целях свободы выбора. (Откуда я все знаю? Был в моей жизни период, я подрабатывал координатором при японских бизнесменах, которые каждый бизнес-день заканчивали стандартно: ресторан – девушки, причем бизнесмены уверяли меня, что в Японии это норма. Так вот, чтобы японцы в самостоятельных развлечениях не огребли клофелина на свои кошельки – времена стояли суровые, – мы с переводчиком предпочитали везти их в публичные дома с хорошей репутацией. Иногда, когда девушки высвобождались раньше оплаченного времени, мы с ними болтали: это были девушки как девушки, все сплошь учительницы начальных классов из Брянска и Орла, приехавшие в столицу на ловлю удачи, – ни в каком сексуальном рабстве их никто не держал и паспортов не отбирал.)

На площади трех вокзалов Саймону, понятно, тоже ничего не обломилось (кроме восторгов от творений архитектора Шехтеля), – никто наших денег не вожделел и к нам не приставал, кроме дюжины пузатых грубых мужиков, повторявших как мантру семантически бессмысленное «такси-не-надо-недорого».

Саймон совсем скис, и, чтобы поднять настроение, я купил ему номер «Московского комсомольца», в котором мы насчитали 131 объявление типа «сауна круглосуточно», «расслабляющий вип-массаж» и «незабываемый досуг у Оленьки».

«Вот, Саймон, – пытался втолковать я ему, – времена изменились. Никакие не улицы-вокзалы-отели, а массажные салоны и сауны стали вывеской российской продажной любви. В Москве, дорогой мой, нет ни одной бани, где бы банщик с глумливой улыбкой не осведомлялся, не соскучились ли господа в мужской компании. Так что направление понятно, а вот исследование проводи сам».

И я пожелал ему на прощание легкого пара.

* * *

Саймон перезвонил через неделю. Насколько я понимал по телефону его акцент (из-за которого «баттерфляй» звучит как «буттерфляй»), он сообщал, что да, в своих представлениях о российской проституции ошибался, – но картина, которую я рисовал, тоже устарела. Потому что ныне древнейший промысел гнездится не в саунах и не в массажных салонах, а в Интернете!..

На откровенную глупость даже не знаешь, что и возразить.

Понятно, что сауны и массажные салоны, а также эскорт-агентства обзавелись сайтами или, на худой конец, разместили телефоны на BBS. Однако это не значит, что проституция переместилась в Интернет: она по-прежнему осталась в саунах, массажных салонах и съемных квартирах. Странно, что умный Саймон этого не понимал.

Мы договорились встретиться в грузинском ресторане «Джонджоли», про который Саймон спросил, отчего это у него английское имя, но я объяснил, что это название дерева, бутоны которого в Грузии маринуют на манер каперсов – алаверды от нашей теории национальной кухни вашей теории самопродвигаемого продукта.

И вот мы уже водили пальцем по меню, убеждающему, что коль природа наделила твой регион солнцем, позволяющим расти грецкому ореху и винограду, и горами, со склонов которых не свалиться может лишь барашек, то на ужин будут тебе под винцо долма, сациви и шашлык, – и тут Саймон меня спросил, знаю ли я, что такое mamba.ru.

Я хохотнул гортанно, как гость на пиру над шуткой тамады.

Я, разумеется, знал – крупнейшая в России база знакомств, восемь миллионов анкет, участие бесплатно. И что там наверняка среди миллионов жаждущих общения находятся те, кто ищет клиентов. Но все же («Девушка, нам джонджоли, кучмачи – только не спрашивай меня, Саймон, как это будет по-английски! – курочку и шашлык из ягненка!») какое имеет «Мамба» отношение к особенностям российской национальной проституции?

А вот какое, сказал Саймон.

Всюду в мире проститутки представляют собой настолько изолированный слой, что многие исследователи исключают ситуационную проституцию из сферы своих интересов. То есть в классической теории проституция – это основная, а не дополнительная занятость.

Саймон тоже был в том убежден. Но, начав шерстить по Рунету адреса саун и массажных салонов, он вдруг обнаружил, что самая популярная форма рекламы продажной любви – через сайты знакомств, от неприкрыто эротических до вполне нейтральных, вроде love.mail.ru, где используются данные все той же «Мамбы».

«Ты знаешь, что значит фотография в фиолетовой рамочке на сайте знакомств? – спрашивал Саймон, и я понимал ограниченность своих знаний о мире. – Это значит, что девушка „ищет спонсора“. То есть что занимается проституцией».

Набредя на такое открытие, Саймон в строго научных целях зарегистрировал на mamba.ru собственную анкету (без фиолетовой рамочки) и разослал письма с непристойным предложением (переводчик ему сочинил: «Привет! Я англичанин. Ты реально понравилась по фотке. Хочу встретиться. Сколько за два часа?» – дабы подвергнуть ответы количественному и качественному анализу. Тут его ждали новые открытия. Во-первых, выяснилось, что писем таких придется отправить тысяч пять – столько интернет-жриц любви обнаружилось в одной только Москве.

Во-вторых – и вот тут Саймон реально был потрясен, – оказалось, что непристойные предложения, случайно отправленные девушкам, никаких спонсоров не искавших, вдруг получают в ответ согласие. Примерно каждая пятая девица, заявившая в анкете, что ищет знакомства с целью «любви, дружбы, отношений, брака, секса», – готова была провести с Саймоном пару часов в среднем за 200 евро («полагаю, что это была цена для иностранца», – откомментировал Саймон).

В-третьих, каждое десятое предложение, посланное наугад девушкам, искавшим знакомств только с целью «любви и дружбы», однако разместившим свои фото в купальниках, получало аналогичный ответ, – правда, цена поднималась уже до 300 евро.

– Это были учительницы начальных классов? – спросил я Саймона.

– Нужно время для качественного анализа. Но можно с большой степенью вероятности утверждать, я же не просто так переписывался, что всё это молодые женщины, приехавшие из регионов в Москву, работающие официантками или продавщицами, а также провинциальные студентки, для которых проституция через интернет-знакомства – просто вторая работа. Кажется, и у молодых мужчин то же самое. Знаешь, что удивило? Теория, определяющая стоимость услуг проститутки как цену отказа от нравственных норм, у вас не действует.

– Не от чего отказываться?

– Ты тоже заметил? В анкетах есть графа, определяющая пол и возраст желаемого партнера. И знаешь, что часто встречается? «18–60 лет, М, Ж, М+Ж, М+М, Ж+Ж». Понимаешь? То есть если бы я представлялся не Саймоном, а Сарой, это бы на согласие не влияло. В Ливерпуле я обязательно продолжу! Там есть русские студенты, они помогут с переводом, мне пока непонятно, отличается ли Москва от регионов, но вообще это открытие. Особенность российской проституции – это вторичная занятость, second employment. Отсюда и масштаб. Нигде ничего подобного! Знаешь, Дмитрий, – Саймон заметно опьянел от кувшина вина, – у меня ощущение, что если в Москве я подойду к первой попавшейся девушке и предложу пойти со мной за деньги, то с вероятностью 50 процентов она согласится.

– А в Ливерпуле?

– С вероятностью 50 процентов даст по морде. Еще 49 процентов – за то, что сдаст в полицию. Ну и 1 процент я отнесу на погрешность метода… Нет, это диссертация! Экономическая ситуация в России, динамика процесса… Я оплачу счет!

* * *

Саймон, кажется, сам сообразил, что это предложение не вполне прилично, так что счет был оплачен поровну.

Мы снова вышли на Тверскую. Вся Москва от Кремля до Белорусского вокзала – и вся страна – была перед нами. «Майбахи» перед Государственной думой. Попрошайки в подземных переходах. Жены градоправителей, богатеющих за год на миллиард. Обитатели Бутырок, по твиттеру ведущие из камер блоги с подробностями, кто и за что их заказал и сколько кому пришлось поднести. Бомбилы на старых тачках. Бомбящие их менты. Студентки и официантки, ищущие приработка на mamba.ru.

Саймон что-то еще спрашивал о том, как сложилась в России такая специфика, но я отвертелся, сказав, что спешу.

И так все было ясно – но только как-то уж больно тошно.

2010

Настоящий русский Петербург

За полтора десятка лет еженедельных поездок на работу из Петербурга в Москву я научился не обращать внимания на ерунду вроде той, что Петербург – это европейский город, а вот Москва-де – азиатская столица

Да ничего подобного!

Петербург, на мой взгляд, – он как раз и есть эталонно русский город. Ах, тут планировка площадей от Росси, ах, здесь изобильно пышный торт Зимнего дворца (сомнительный, на мой вкус, в своей изобильности) от Растрелли, а греческого вида Биржа – от Тома де Томона?

Да таков и русский человек, носящий не косоворотку или шальвары (невероятно удобная одежда, кстати), а европейское платье, желательно итальянское или французское, ничуть не избавляющее от привычки прогибаться.

Таков и нынешний Петербург – которому, как всякому русскому, выпала в 1990-х свобода и который, как большинство русских, разменял ее на бабки – и вот теперь смотрит слегка ошалело на результаты обмена.

Я сейчас не про гостевой Петербург, в котором в этом году особенно не продохнуть от туристических автобусов («Па-а-асмотрим налево – в Михайловском замке был убит император Павел! Па-а-асмотрим направо – на углу Невского был убит заместитель мэра Петербурга Маневич!» – а куда еще в России на экскурсию поехать?).

Я про Петербург как город, то есть про место гнездовья сокращающегося, но все же превышающего четыре миллиона человек населения. Которое как место должно быть максимально комфортным, иначе зачем собираться до кучи внутри декорации такого вида, будто на каждой площади от Росси запоют через минуту Россини?

Так вот: абсолютная русскость Петербурга в том, что изменения в нем совершаются не ради комфорта, то есть здравого смысла (тогда бы Петербург проходил эволюцию европейских городов, обрастающих велодорожками и велопрокатами, прячущих автомобили в подземелья паркингов, развивающих общественный транспорт, берегущих каждый старый кирпич), а так, как они представляются необходимыми градоначальнице Валентине Матвиенко. А любому русскому градоначальнику – здесь ничего личного – потребны такие изменения, чтобы градоначальника любило, ахая и охая, вышестоящее начальство.

Валентину Матвиенко кто держит в городских менеджерах? Разве ж сами петербуржцы? Разве ж народ?

Да тьфу на этот народ три раза.

На должность Валентину Матвиенко назначает (или с нее снимает) президент, который никогда в жизни не будет ездить по Петербургу на велосипеде или трамвае и не будет стоять в жестоких до садизма, глухих петербургских пробках. Президент промчится с кортежем по зачищенной для него дороге на какой-нибудь экономический форум, – и тут действия губернатора очевидны. (Замечу в скобках: одной из негласных целей проведения Российского экономического форума в Петербурге был перенос его из Лондона, где воздух свободы слишком часто ударял собравшимся профессорам Плейшнерам в голову, отчего они болтали не то, что следует, особенно в кулуарах. Я сам на форуме в Лондоне пару раз был. Там, в Лондоне, невозможно и на миг представить, что ради какого-то форума перекроют движение, оцепят территории, перекопают улицы, утрамбуют парки полисменами, – да в Лондоне и мэр Кен Ливингстон приезжал на метро, потому что так по Лондону передвигаются все, включая избирателей мэра.)

Впрочем, все это очевидно. Меня интересует иное: насколько стиль жизни русского градоначальника влияет на стиль жизни русского города? Иными словами – что значит сегодня в России «русское» на примере Петербурга?

Я не исследователь жизни Валентины Матвиенко и даже не исследователь Северной столицы. Но недостатка в бытовых наблюдениях у меня нет.

Итак: Валентина Матвиенко (р. 1949, фармацевтическое училище, институт, парткарьера, дипакадемия) сделала блистательную руководящую карьеру.

Несмотря на это, у нее не очень много денег: в 2008 году она заработала 1,7, а в 2009-м (в разгар кризиса) – 2,4 миллиона рублей, в среднем 180 тысяч в месяц, минус налоги. Для Петербурга это весьма недурно, но в Москве главред глянцевого журнала получает больше. А поскольку главредом глянцевого журнала я был, могу посочувствовать Матвиенко: обслуживание двух квартир общей площадью 500 метров ей наверняка вылетает в копеечку. Для сравнения: за ремонт кабинетов Валентины Матвиенко площадью 221 метр в 2008 году питерский налогоплательщик заплатил 32 миллиона рублей. Сиденье для унитаза обошлось в 10 260 рублей, ершик – еще в 12 794 рубля.

Вряд ли бы такой ершик Валентина Матвиенко смогла купить для себя лично – если бы только не помог сын. Сергей Матвиенко (р. 1973) сделал еще более выдающуюся карьеру, чем его мать. Он не просто в считаные годы проделал путь от IT-менеджера до главы компании «ВТБ-Капитал», но и стал обладателем состояния в $1 млрд (прописью – миллиард долларов США). Подробная схема владений Сергея Матвиенко – от 50 % акций в Санкт-Петербургской клининговой компании до 100 % в «ТрансАвиаСервис», а всего компаний десятки – была опубликована газетой «Деловой Петербург», и опровержений не последовало.

Странно, что Сергей Матвиенко не считается в Петербурге национальным достоянием. Лашми Миттал или Билл Гейтс – вместе с Сергеем Матвиенко богатейшие люди планеты – у себя на родинах национальные герои, а Матвиенко заработал первый миллиард даже быстрее их. Я, ради торжества справедливости, готов помочь ему написать книгу «Как в России стать миллиардером исключительно благодаря таланту и прилежанию». Не сомневаюсь: расхватали бы тираж?

Впрочем, отвлекся. Итак: Валентина Матвиенко не бедна, но и не богата, и ей наверняка приходится экономить. Резервы есть: квартира ее находится в десяти минутах ходьбы от Смольного, значит, можно отказаться от машины. Однако – так у современных русских принято – Валентина Матвиенко не ходит на работу пешком, а ездит из загородной резиденции в поселке Комарово. Везут Валентину Матвиенко на дорогой машине с мигалками, перекрывая дорогу (насколько дорогой? Точно не знаю. В текущих планах Смольного значится пополнение автопарка 44 автомобилями на сумму 50 миллионов рублей, 20 машин должны иметь мощность не менее 250 лошадиных сил, и это тоже к вопросу о русской душе: ведь городской автомобиль для нас есть мощный дорогой автомобиль, а на маленьких пусть катаются дураки да бабы, за исключением Матвиенко, – разве не так?). Впрочем, в способе транспортировки присутствует местный колорит. На въезде с Приморского шоссе в город, где вечный затык и пробка, половину шоссе напротив супермаркета «О’кей» держат в резерве исключительно для – правильно! – Матвиенко. Чтобы она могла пробку миновать.

И вот тут начинается то, что я назвал бы петербургской историей, если бы не знал, что точно то же происходит от Рязани до Казани. Суть в том, что россияне, легко согласившиеся с потерей абстрактных свобод и даже здравого смысла (то есть легко позволившие Валентине Матвиенко чистить служебный унитаз ершиком ценой в две пенсии), оказались не готовы мириться с неравенством в общественных местах, и прежде всего – на дорогах.

А специфически петербургская история заключается в том, что белые ночи привлекают в город не только туристов, но и начальников, и вот ради этого точечного прибытия начальников город перестает функционировать для своих жителей вообще. Потому что на горожан и начальников не разорваться; приходится выбирать.

И вот вам картинка с натуры: праздник «Алые паруса», которые российский телезритель воспринимает как фиесту и шоу (и правда: на телеэкране все впечатляюще). Однако житель Петербурга знает: от праздника лучше держаться подальше. Даже если есть билет на Дворцовую, из дальних рядов почти ничего не видать. Мосты перекрыты. К набережным – смотровым площадкам – не пробиться. А с мест, куда пробиться, не видно ничего. Это проблема не только Петербурга, но и любого города, где желающих попасть на праздник больше, чем мест. Однако в других городах ставят огромные экраны, чтобы все было видно всем. В Питере – никаких экранов, потому что начальники грузятся на огромный стеклянный корабль – и дело в шляпе.

Но «Алые паруса» – цветочки по сравнению с экономическим форумом, под который каждое лето спешно и разом дороги и мосты закрывают на переасфальтировку. Ремонтировать их надо. Качество дорог таково, что велосипедисты, переезжая прелестный, сплошь в домах ар-нуво Каменноостровский проспект по пешеходному переходу, отрабатывают прием «банни-хоп», то есть «прыжок зайца»: проспект пробит колеями практически тракторными. Ремонтируют дороги (и мосты) очень просто: на несколько дней закрывают вообще. Ни знаков объезда, ни сроков работ, ни здрасте, ни до свидания – пробки в полгорода. Это реальный, настоящий ад, превышающий по размерам даже ад минувшей зимы, когда город в снегопады не чистился вообще, так что по улице Миллионной, той, на которой атланты Эрмитажа, по единственной самостийно пробитой в снегу колее пробирались, вперемешку, тихо и скорбно, машины и люди, а вместо тротуаров были сугробы в половину атлантов, а поскольку к помойкам было не пробиться, мусор складировали прямо у подъездов, – я такое прежде видел только в хронике про блокаду, но в блокаду градоначальник Жданов не выступал с заявлениями о необходимости создания лазеров для сбивания сосулек. В отличие от Матвиенко.

И вот в летнем аду (помимо ада, есть еще и Летний сад, но он тоже закрыт на реставрацию) мои питерские друзья мне чуть не ежедневно сочувствуют, что в пятнадцатимиллионной Москве, должно быть, еще хуже. И изумляются, когда отвечаю, что точно не хуже. Что Тверскую переасфальтировали у меня на глазах, но я этого не заметил, потому что работы велись только в ночи, и утром я уже катил по свежему асфальту. Что Кутузовский проспект – условно, аналог Каменноостровского – никто не закроет на неведомо сколько дней, это невозможно. И вообще, в Москве, по сравнению с Питером, гораздо чище. И в Москве я не видел ржавых крыш, из которых наполовину состоит Петербург, – и в доме, где живу я, и в доме, где живет теща, крыши не ремонтировались 60 лет и не будут ремонтироваться ни-ког-да, пусть Валентина Матвиенко и отрапортовала в Москву о завершении соответствующей целевой программы. Когда я про это слушал по радио, сидя в гостиной с протечкой в полпотолка, я уже знал, что за постановку в целевую программу с нашего ТСЖ вымогали взятку…

И тогда друзья задумчиво тянут: так значит, Лужков не так уж плох? Пусть даже Москва – азиатчина и все такое?

И тогда я отвечаю тем, с чего начал эту статью. Петербург – это очень русский город. А Москва – вообще не город. Она – большой бизнес-центр, довольно европейски организованный. Но что организация его работы зависит не столько от талантов Юрия Лужкова или его жены (пока еще опережающей по богатствам сына Валентины Матвиенко), а, как ни странно, от обилия чиновников и бюрократии. Потому что эти чиновники, совокупно, вместе со своими родственниками и друзьями, любовницами и любовниками, дворней и челядью образуют могущественный класс, способный потребовать от мэра Москвы содержать Москву в чистоте и европейском порядке. Это не рядовые москвичи, а люди на машинах со спецномерами и сигналами не просто не желают видеть ржавые крыши из своих пентхаусов, но и способны пролоббировать улучшение вида. И если Лужков перекроет Кутузовский проспект на неопределенный срок, то главные доминантные самцы в чиновничьей популяции легко позвонят мэру по «первой вертушке» и вежливо поинтересуются, не надоело ли ему быть мэром (а его жене – миллиардершей)? Так что Лужков вынужден держать офисную планку.

А Матвиенко – кто позвонит? Наместник цезаря прокуратор Клебанов? Да хоть полгорода на полгода она перекрой! Чиновник в Петербурге мелок и хлипок. Вот если бы в Питере жили начальники ФСБ, да МВД, да МО, да ФСО… Ведь правительство у нас, как еще Пушкин говаривал, – единственный европеец.

– Значит, в Питере безнадега? – приунывают друзья, но я говорю, что в том и русскость, чтобы в отчаянии не видеть безнадежности, у нас холода сменяет оттепель, и не мы ли недавно общими усилиями прокатывали на свободных выборах Собчака (м-да… пришел крепкий хозяйственник Яковлев, из свершений которого в истории осталось мощение мостовых плиткой, производимой, по слухам, на заводах родни)? И слабость наших чиновников позволяет расти малому бизнесу, благодаря которому в Питере тысяча мини-отелей и сотни корабликов на воде, которые, кстати, суммарно стимулируют орды туристов не хуже Исаакия и Эрмитажа, а в Москве подобного чуда и в помине нет. И вообще, орел на российском гербе – двуглавый.

На что друзья замечают, что герб Петербурга – двухъякорный, однако же корабль на двух якорях никуда не плывет.

И я, в порядке алаверды, отвечаю, что кораблик на шпиле Адмиралтейства пусть не плывет, однако же вертится.

И хорошо ведь показывает, откуда ветер дует!

Налог на Родину

В московской булочной «Хлеб & Ко» французский багет стоит 60 рублей. Это в 1,6 раза дороже такого же из парижской булочной Brioche Doree. Знакомые, знающие мою любовь к Парижу, смеются, что я плачу налог на Францию. Они не правы. Я плачу налог на Россию

Друзья мои, в нашем родном Отечестве с точки зрения цен – сумасшедший дом. Если в 1990-х меркантильная мораль (а другой у нас с тех пор и до сих пор нет) оправдывала реалии Отечества формулой «пусть хуже, чем на Западе, зато сильно дешевле», то новая реальность такова: если одинаково по качеству, то дороже (как мой багет). Если одинаково по цене, то хуже (как, например, съемное жилье). И все чаще и чаще – разом и дороже, и хуже (как, например, отдых в Сочи).

Причем этот феномен распространяется уже и на сферы, где дешевизна российской жизни имела, казалось бы, вечный гандикап – продукты, общепит, транспорт, медицина, коммунальные платежи.

Даже метро – разовая поездка на котором в Москве пока еще в 1,5 раза дешевле такой же в большинстве из европейских столиц – оказывается не дешевле, если учесть, что в большинстве европейских столиц билет един на все виды транспорта и действует в течение часа с пересадками. (А, скажем, лекарства у нас по сравнению с Францией дороже в несопоставимое число раз, поскольку французам социальное страхование расходы на лекарства компенсирует.)

Сегодня в России дороже, чем в средней западноевропейской стране автомобили, одежда, железнодорожный транспорт (это в абсолютных величинах); жилье и образование (в относительных, а в Москве – и в абсолютных). Моя университетская подруга вышла замуж за шведа и в Швеции живет; этим летом она привезла мужа и сына в русскую столицу. Я их затащил на Большую Никитскую, дабы показать один увитый плющом дом, на балконе которого владелец устроил голубятню. На беду, по пути оказалось кафе «Кофемания», про которое я слышал, что модное место. Мы взяли чай, лимонад, мохито и пиво. Когда принесли счет под 3 ООО рублей, брови у шведа взлетели вверх, как те самые голуби.

При этом обращу внимание на важный момент. Нынешнее положение дел – «либо хуже, либо дороже, либо хуже и дороже» – не объяснить скверной организацией дел в одном отдельно взятом заведении. Да, в Brioche Doree дюжину посетителей обслуживают две продавщицы, улыбаясь и перекидываясь с каждым парой фраз, – а в «Хлеб & Ко» на меня раздраженно смотрят целых три, хотя я в магазинчике один (и я понимаю одну из причин раздражения: их зарплата в три-пять раз ниже зарплат их парижских коллег). Но так же на меня будут смотреть и в других магазинах.

Явление «хуже-дороже» – институционально для современной России, как Эйнштейново «пространство-время» институционально для современной физики.

«Хуже-дороже», бьющее по голове почти любого россиянина – и чем россиянин беднее, тем больнее, – это экстраполяция, перенос в ежедневную жизнь явлений и предметов, происходящих там, наверху, на политических, экономических, идеологических небесах. Это, так сказать, ливень, вымывающий деньги из российской почвы. И дождевых туч я для себя выделяю три. Это инфраструктура; это общественный строй; это национальная идея.

Инфраструктура

Эксперты из центра «Э» (по борьбе с экстремизмом), проверявшие этим летом на предмет экстремизма тираж задержанного в Петербурге доклада Бориса Немцова и Владимира Милова «Путин. Итоги. 10 лет», выпуская доклад на волю, сказали, что он полон «демагогических манипулятивных приемов на фоне слабого и скучного текста». Центр «Э» – он, если не путаю, наследник 18-го отдела расформированного не так давно УБОПа. Понятно: стилист на стилисте сидит.

Однако всем прочим я бы посоветовал в слабом и скучном тексте отыскать главу «Эх, дороги…» (название беспомощное, тут я с э-стилистами согласен). Однако приведенные данные впечатляют.

Если в Китае, утверждают Немцов с Миловым, за последние 20 лет в строй было введено 60 ООО км скоростных автотрасс, а в США насчитывается 73 ООО км межштатных скоростных хайвеев, то в России всего 49 ООО км федеральных дорог, причем 92 % из них имеют всего две полосы, а две трети не соответствуют нормативам качества (тут, думаю, оппозиционеры реальности льстят. Качеству, виденному мной в США, Китае, Германии и Франции, в России не соответствует 99,9 % дорог). Кроме того, всего в США 4 200 000 км дорог с асфальтовым покрытием, в России – в 6 (шесть!) раз меньше.

Не верите скучным Немцову с Миловым? Тогда загляните в газету «Большой город». Вот что сообщил изданию в мае этого года директор Центра исследований постиндустриального общества Владислав Иноземцев: «В Китае… темп строительства достигает 30 тысяч километров многополосных автострад в год, а его технологии… обеспечивают эксплуатацию в 20–25 лет». За 10 дней, продолжает «Большой город», в Китае строят дорог столько же, сколько было построено в России за весь 2008 год, и тут же приводит стоимость километра четырехполосной автострады: Китай – $2,9, Бразилия – $3,6 млн, Россия – $12,9 млн (трасса Москва-Петербург с 15-го по 58-й км – $134 млн, четвертое кольцо Москвы – около $400 млн).

А вот свежее сообщение с сайта [email protected]: «На следующий год государство планирует потратить на ремонт и строительство дорог 56,8 млрд руб., что примерно впятеро меньше, чем в этом году, и в восемь раз меньше, чем заложено в Федеральной целевой программе».

Россия действительно напоминает человека, у которого пять шестых необходимой кровеносной системы отсутствует (скажем, трассу Москва-Петербург назвать автотрассой может только веселый циник), а имеющиеся сосуды и артерии забиты тромбами.

Причем я даже не о пробках, в которых задыхаются все российские города.

Я о качестве инфраструктуры: того «железа», что обеспечивает развитие экономики в целом.

В июле этого года петербургские СМИ сообщили об очередном заторе автофур на российско-финляндской границе. Очередь из огромных грузовиков растянулась на 39 км до финского городка Хамины. (Попробуйте себе представить 39 километров дальнобойщиков, которые, простаивая, должны есть и пить, а затем писать и какать на идеально ухоженную финскую землю.) Вскоре обнаружилась причина: пропускная способность российского таможенного поста сократилась неожиданно вдвое. Затем последовали и объяснения: на посту идет плановая замена оборудования. Что в переводе на русский, на мой взгляд, означает: мы в плановом порядке делаем на вас то, что вы в своей очереди сделали на финскую землю. Плевать нам на ваши скоропортящиеся грузы. Плевать на себестоимость. Плевать на эффективность. Нам, понимаешь, надо заменить, и мы заменим; мы – государевы слуги, а вы все – дерьмо.

История с очередями имела отношение к моему быту. У меня в петербургской квартире ремонт; я заказал письменный стол датской фирмы. Его должны были привезти через два месяца; за просрочку в договоре значились штрафные санкции; стол привезли с опозданием на месяц; я заплатил меньше на 10 %. Однако на деле я ничего не сэкономил, а, наоборот, потерял. Датская компания имеет отделения по всему миру; каталог ее в странах Евросоюза идентичен тому, что в России (и у меня оба каталога есть). Единственное отличие – цены. Если бы я жил, скажем, в Лиссабоне (куда доставлять стол из Копенгагена сложнее и дороже, чем в Петербург), то мне бы стол обошелся почти вдвое дешевле. Потому что в цены для России заранее вбиты дороги, простои, штрафы, то есть вся устаревшая инфраструктура. Как они вбиты в цены на любой товар вообще.

Но даже высокая цена не так страшна – в конце концов, закончу ремонт, сяду за стол работать, – как то, что при росте цен немало товаров теряет в России функциональную ценность, какая существует в Америке или Европе. И в первую очередь, это две главные игрушки среднего класса: автомобиль и загородный дом. На машине в России, по причине отсутствия дорог, некуда ехать. Это в Испании и Франции я исколесил на машине весь Берег Басков, а из Петербурга в какую-нибудь Старую Ладогу или Шлиссельбург по разбитым дорогам даже не рискую соваться. То же и с домом за городом: двое моих богатых друзей попробовали на манер европейцев там постоянно жить, но быстренько вернулись в городские квартиры, не желая тратить по пять часов на дорогу.

Это потрясающе: товары, за которые в России платят сумасшедшие по сравнению с европейской пропорцией «зарплата-цена» деньги, – в реальности имеют ничтожную по сравнению с европейской ценность.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Харбин, 1944 год. В городе безраздельно хозяйничают японские военные, а с недавних пор на улицах ору...
Есть на Оби небольшое сельцо под названием Нарым. Когда-то, в самом конце XVI века, Нарымский острог...
В своих новеллах Мари Грей представляет широкий спектр человеческих отношений и удовольствий. В них ...
По странному стечению обстоятельств картограф Алекс Дорохов попадает в недавно созданную при могущес...
«Яночка, я куплю тебе жизнь» – шептал красивый мужчина, склонившись над обгоревшей жертвой авиакатас...
Злой татарин, вторжение диких орд кочевников, иго и прочие стереотипы мы познаем с детства из школьн...