Идеал Ахерн Сесилия

А еще я хотела познакомить Кэррика с мамой. Очень хотела.

Мы ждали ее на берегу. Два часа ночи, но я была уверена, что она не спит, готовится рано поутру поспешить на выручку Джунипер. Всего через несколько часов. Конечно же она продумывала свой план, оттачивала его, вновь и вновь репетировала с отцом, который наверняка предпочел бы взять все на себя, но ему нельзя – нужно, чтобы это сделала именно мама.

Через полчаса вдали вспыхнули фары. Мы спрятались. Машина припарковалась. Никто ее не преследовал. Мама вышла на пляж, сама в огромном, не по размеру, кардигане, а еще несла одеяло и сумку. Мы выбрались из укрытия, и мама увидела меня. Ее лицо сморщилось от слез, она бросилась ко мне, широко раскинув руки, и я запуталась в этом просторном кардигане, ощутила тепло ее тела. Я словно в кокон увернулась и в этом безопасном коконе могла снова дышать, выплакаться, прийти в себя.

– Мама, это Кэррик! – еле выговорила я.

– О Кэррик! – Она вновь взметнула крылья кардигана и втянула в кокон Кэррика целиком, все шесть футов. Обе стороны моей жизни наконец-то совпали.

– Я привезла поесть, – сказала она. – Вы проголодались?

– Помираем! – дружно ответили мы.

Пока мы заглатывали сэндвичи, она все присматривалась к нам.

– Вкус еще не вернулся?

Я покачала головой. Это не мешало мне пихать в рот кусок за куском.

– Ты только посмотри. – Она отвела волосы с моего лица. – Так повзрослела.

– Прошло всего – сколько? Три недели? – Я засмеялась, потом виновато оглянулась на Кэррика.

Тогда и мама оглянулась на него и, видимо, поняв, что происходит между нами, стала молча его изучать.

Кэррик под ее взглядом постарался жевать медленнее. Глянул было на нее – и тут же отвернулся.

– Ты волосы подстригла. – Я только сейчас заметила ее ежик.

– Мне прежде казалось, это так банально, когда женщина делает короткую стрижку и все хвалят ее отвагу, словно волосы очень важны. Но я была неправа. Мне приходилось отращивать волосы для участия в рекламе шампуней. Отращивать, краситься под блондинку, делать с волосами то, делать с волосами это. Наращивать чаще всего, потому что мы же создаем образ здоровых волос. А здоровые, красивые, идеальные волосы – это много, много волос. Как мне это надоело. Я взяла и побрила полголовы, когда меня пригласили на новоселье к Кэнди Креван.

– Это я помню.

– После твоего побега я покрасилась в розовый, но вышел кошмар – бабушка Барби. И тогда я разделалась с ними. Нам внушают, что длинные волосы женственны, это идеально для пляжа, волосы на курортный сезон. Я их всех послала куда подальше.

Мы с Кэрриком расхохотались.

– Ты научилась выражаться не хуже Джунипер.

– Твой папа уж и не знает, что думать, – улыбнулась она. – Но ему, пожалуй, нравится.

У меня зачастило сердце, сжалось горло, когда она упомянула отца.

Я чувствовала на себе взгляд Кэррика, но пока не готова была вернуться к нему. Он понял, что мне нужно поговорить с мамой, и сказал, что пока прогуляется.

– Почему ты всегда приезжаешь сюда встречать рассвет, мам?

– У Джунипер в младенчестве были колики, она почти не спала, ей все время было больно, она кричала дни напролет, а особенно плохо ей было ночью. Твой папа работал в ночную смену, а я носила ее на руках по всему дому. Самые страшные, самые одинокие часы в моей жизни. Все спали, все соседи, казалось, весь мир уснул. Секунды тянулись словно минуты, минуты – как часы, и ее крики… – Ее затрясло при одном воспоминании. – Однажды ночью, так и не сумев ее убаюкать, я села с ней в машину и поехала куда глаза глядят. Лишь бы дома больше не сидеть. Иногда мне удавалось успокоить ее, покатав на машине. Чаще не удавалось. Но в тот раз я поехала к озеру. Сидела на берегу и держала на руках Джунипер, а она плакала, но вроде бы ветерок и плеск воды немного ее успокоили, и тут вдруг ночь начала рассеиваться, показалось солнце, и мне почудилось, будто с меня сняли огромную тяжесть, и усталость, и страх – все растаяло при первых лучах. И Джунипер наконец-то уснула – то ли на свежем воздухе ее сморило, то ли она почувствовала, как успокоилась я.

С тех пор я встречала здесь каждый рассвет, не важно, хотя Джунипер не всегда засыпала. Это было нужнее мне. Потом я пыталась так же приезжать с Эваном, но с вами двумя уже не получалось.

Мне хотелось прощаться с прошедшим днем и здороваться с наступающим, каждый раз как будто новое начало. С чистого листа. Вчерашние проблемы рассеялись, здравствуй, новый день, новая жизнь.

Мы сидели рядом на песке, мама обхватила меня за плечи, я прижалась к ней. Смотрела, как стоит Кэррик у кромки воды – руки в карманах, голову повесил, весь в своих мыслях.

– Он очень красив.

– Точно, – улыбнулась я.

– И? Скажи матери.

– Не думаю, что матери нужно что-то говорить. Ты сама всегда догадываешься, что со мной.

Она улыбнулась, но взгляд был тревожен.

– Знаю, мама, знаю. Посоветуешь мне быть осторожнее, быть разумнее и так далее.

– Все хорошо. Вижу, он надежный человек. И он старается тебя защитить, это я знаю. Он многим рискует ради тебя.

– И ты тоже. – Мне вдруг стало страшно за нее. – И Джунипер. – Глаза наполнились слезами при мысли о том, где сейчас моя сестра. И дедушка – в замке.

– Я не боюсь, и Джунипер ничего не боялась, – сказала мама. – Жду не дождусь минуты, когда я смогу войти в это заведение и потребовать, чтобы мне вернули мою дочь. Именно это я хотела сделать, когда тебя держали в замке, но не могла. Теперь я свой шанс не упущу.

– Спасибо, мама. И прости, что тебе приходится все это пережить – из-за меня.

Она обеими руками обхватила мое лицо.

– Никогда не жалей о том, что ты сделала. Ты пыталась спасти человека. Ты – лучшая из всех нас.

Да, конечно, это мне было приятно услышать.

Мы немного помолчали. Пора.

– Папа как?

– Справляется.

– Все еще работает на радиостанции?

– Да. Эта работа убивает его, но приходится работать на Креванов, потому что…

– Вам нужны деньги.

– Нет, – к моему удивлению, возразила мама. – То есть деньги, конечно, нужны, но он бы нашел и другую работу. Твой папа хочет знать, что с тобой, а, работая на новостной программе, он всегда будет в курсе всего, что известно им. Наш разведчик во вражеском стане.

Мама рассмеялась, и я вместе с ней, радуясь, что и папа оберегает меня.

– Мне нужна его помощь, – сказала я.

Мама поглядела на меня, ожидая объяснений.

– Кэррик думает, цель нашей встречи – обсудить план, как вытащить Джунипер.

Мы оба оглянулись на Кэррика. Стоит у кромки воды, руки в карманах, взгляд бдительный, вся тяжесть мира на его плечах.

– И то, что я сейчас скажу, он не должен знать. Потому что, если он будет знать, это не сработает.

Я отдала ей флешку.

– На этой видеозаписи видно, как Креван ставит мне шестое Клеймо.

Она с ужасом уставилась на флешку:

– Это сделал Креван? Он сам?

Я кивнула. Даже ей я прежде ничего не говорила.

– Мистер Берри успел сделать запись, – пояснила я. – А теперь он пропал вместе со всеми стражами, которые там были. Потому что Креван хотел уничтожить доказательства.

Мама крепко сжала флешку в руке, пытаясь освоиться с услышанным. С гневом при мысли о том, что сделали с ее дочерью. Ей уже не терпелось ворваться в больницу.

– Ради этого они обыскали дом?

– Да, и ради этого он преследовал меня. Сама я ему ни к чему. Ему нужно это. Передай это папе, пожалуйста. Пусть папа снимет копии. А потом пусть разыщет Эниа Слипвелл. Я договорилась с ней. Она знает, что нужно делать.

– Эниа Слипвелл, политик?

– Ей можно доверять.

– Ладно. Но я все-таки не понимаю, почему об этом нельзя знать Кэррику?

– Потому что это запасной план. И чем меньше людей будет о нем знать, тем больше у нас шансов, что это сработает. И я все-таки надеюсь, что обойдется без этого. Ноутбук тоже возьми, спрячь где-нибудь. Кэррик и на нем сделал копию. Мне нужна сама флешка. Я еду к судье Санчес.

У мамы челюсть отвисла:

– К кому?

– Основной план, – усмехнулась я.

На горизонте взошло солнце, и начался новый день.

В башенной комнате, наедине с Джексоном и Санчес, я снова оглянулась на часы. На стене мерцал плазменный экран. Джексон нажал кнопку на пульте управления.

Меня пробила дрожь – от волнения, адреналина, разболевшегося ожога.

Глаза Санчес расширились, она неотрывно смотрела на экран. Как будто и дышать перестала. Политические дебаты передавали по всем каналам.

– Добрый день, я Эниа Слипвелл, лидер партии Жизни. Пять лет назад мы начинали с небольшой группы единомышленников, а сейчас это самая быстрорастущая партия в стране. Два месяца назад я возглавила партию, мы пересмотрели свою политику и заново определили свой путь. Мы представляем подлинные надежды, желания, мечты реальных людей. Наша партия верна своим убеждениям, мы готовы задавать трудные вопросы и искать решения. Мы хотим, чтобы наша страна вернула себе свою силу. Чтобы она вновь была цельной и гармоничной и продвигалась в будущее, ведомая состраданием и логикой.

И мы готовы сорвать покров лицемерия и разоблачить истину о лидерах нашей страны. Вам предстоит увидеть тягостное и страшное зрелище. Шокирующее зрелище. Наше нынешнее правительство подвергает нас всех огромной опасности – наше правительство допустило вот это.

Включилась запись из камеры Клеймения. Вот я, привязанная к креслу. Передо мной судья Креван в кровавом плаще, кричит, требует покаяния. Я отказываюсь, высовываю язык, первый мой акт неповиновения. Барк зажимает язык щипцами и ставит Клеймо. Мой глухой крик, словно вопли раненого животного.

Да, малоприятное зрелище. Джексон схватился руками за голову. Должно быть, он никогда не видел, как осуществляется вынесенный им приговор.

На экране судья Креван снова кричит на меня: я, мол, порочна до мозга костей. Он распоряжается поставить шестое Клеймо. Тут Джексон выпрямился и в ужасе обернулся к Санчес, потом снова к экрану. Он не верил своим глазам.

Снаружи доносились крики. Толпа. Мятеж.

Я встала и прошла к окну, выходившему на двор. Судьи не пытались меня остановить, поглощенные тем, что происходило на экране.

А снаружи я не увидела уже тысячи Заклейменных, которых недавно сгоняли сюда, зато двор вновь открыли перед публикой, перед теми, кого всегда приглашали полюбоваться, как обвиняемых ведут из камер в Трибунал.

Там, снаружи, многие одеты в красное, но это не Заклейменные. Это обычные граждане, они выступили против Трибунала. Повсюду мелькают красные футболки с надписью «РАСПУСТИТЬ ТРИБУНАЛ», как у мамы, Джунипер, Эвана и одноклассников Тобиаса. Все больше протестующих во дворе, все громче возмущенные крики.

И тут я сообразила, что произошло.

Они тоже смотрели запись моих мучений на большом экране, на котором обычно передавали репортажи из суда. Кто-то переключился на нее с канала о Заклейменных. Все больше и больше людей прорывалось сквозь ворота замка, двор уже затоплен ими, все спешат разобраться, многие подносят ладонь ко рту, словно их мутит при виде расправы, которую учинил надо мной Креван.

На экране Барк отказывается клеймить меня в шестой раз. Говорит, что кончилось обезболивающее. Дружный вздох толпы. Люди хватают друг друга за руки. Они поняли, что сейчас произойдет. И это не только участники протеста, это самые обычные граждане, которые по привычке пришли на суд. Я вижу, как они переходят на нашу сторону. Вот Креван хватает раскаленный прут. Стражи вне себя, они со слезами бормочут мне на ухо какие-то слова поддержки, не дают мне вырываться. Креван прижимает Клеймо к моей спине, и мой вопль разносится над стенами замка – над городом, над всей страной.

Толпа возмущенно взвыла. Меня пробила дрожь.

– Нет, – сказала Санчес, поднимаясь. Ее трясло, красная мантия ходила ходуном.

– Что это? – спросил Джексон. – Так все и было? – Он посмотрел на Санчес, на меня. – Господи Боже!

Запись закончилась, на экран вернулась Эниа Слипвелл.

– Простите, мне пришлось показать вам тяжелую сцену. И я хочу попросить прощения у Селестины Норт за ту боль, которую ей причинили. Мы не можем допустить, чтобы так поступали с нашими невинными согражданами. Вот почему партия Жизни решительно требует роспуска Трибунала. Если Трибунал принимает порочные решения, как можем мы разрешить ему действовать и дальше? Довольно с нас постепенных шажков, нам нужен прыжок, чтобы страна снова двинулась вперед. Голосуйте за партию Жизни, за честность и справедливость, за надежную власть, которая поведет страну в будущее. За логику и сострадание!

В башенной комнате повисла тишина.

В башню ворвались стражи.

– Во дворе мятеж. Мы отведем вас в безопасное место.

Джексон поднялся так быстро, что уронил стул – и не стал поднимать. Посмотрел на меня – на лице и шок, и страх, и возмущение.

– Бедная девочка, – прошептал он, и я поняла, что он бы хотел попросить прощения. Потом он перевел взгляд на судью Санчес – с отвращением.

– Судья Джексон, идите сейчас же со мной, – поторопил его страж, и судья поспешно вышел, спасая свою жизнь, только красный плащ мелькнул в дверях.

– Полагаю, сделка отменяется, – сказала я Санчес.

Она повернулась ко мне, и в ее глазах мелькнуло что-то вроде уважения: как я обвела ее вокруг пальца! Но тут же она хладнокровно отвернулась и, не сказав ни слова, ушла вместе с другим стражем.

Я осталась одна в круглой башенной комнате, не зная, что будет дальше со мной. И как там Кэррик, дедушка и Рафаэль – очнулись или еще нет. Я расхаживала по комнате, прислушиваясь к биению сердца. Огромная толпа все втекала и втекала в ворота замка и уж никак не затем, чтобы приветствовать стражей. Люди размахивали кулаками, они требовали ответов, требовали перемен. Я хотела быть там, с ними, а не в этой ловушке.

Дверь распахнулась.

Арт.

– Я так и знал, что на вершине башни меня ждет принцесса, – произнес он. – Я пришел спасти вас, госпожа моя! – и смущенно рассмеялся.

Я поморщилась. Его шуточки не ко времени.

Но прежде чем я успела ответить, он добавил:

– Я вас всех спасу!

– Они спят беспробудно, – сказала я, поспешно продвигаясь к двери, стараясь не обращать внимания на боль в обожженном животе. – Как мы их отсюда вытащим?

– Я подогнал машину к задней двери, главное, до машины их дотащить, – сказал он и пустился вприпрыжку по винтовой лестнице.

На каждой площадке мы видели служителей Трибунала, поспешно удирающих через запасные выходы.

– Адвокат ничего не весит, я понесу его, ты бери дедушку, – продолжал Арт, и я покачала головой: неисправим, так и будет зубоскалить, единственный для него способ преодолеть стресс.

Все бежали прочь из замка, а мы – наоборот, все ниже и ниже, в подвал.

На миг я приостановилось.

– В самом деле, Арт, ну подумай же! Как мы с этим справимся? Вдвоем нам их не унести.

Он тоже прервал бег и оглянулся на меня:

– Может быть, они уже очухались.

– Арт, послушай! Когда мне ввели этот наркотик, я отключилась почти на сутки, а когда проснулась, ноги были парализованы.

– Когда тебе – что ты сказала?

– Правда, это был укол, на этот раз что-то другое. Может быть, просто снотворное. Но все-таки нужно что-то придумать. Нам нужна помощь. Позовем кого-нибудь помочь.

Он обдумал это.

– Заклейменные взбунтовались. Граждане тоже протестуют, штурмуют ворота. Какой-то идиот случайно нажал кнопку, и передача партии Жизни попала на экран во дворе. Теперь все хотят получить голову моего отца – на блюде.

– Мне очень жаль, – тихо сказала я.

– Это я включил, – признался он.

Я потрясенно уставилась на него.

– Ладно, наверное, они и правда помогут. Выйдем, позовем их. Только вот… – Он оглядел свою форму.

– Тебе опасно сейчас выходить, Арт. Оставайся здесь, убедись, что с ними все в порядке. Отопри их камеры. А я побегу за помощью.

Как внезапно мы обменялись ролями.

– Дверь я и отсюда могу открыть. – Арт вошел в служебное помещение, заполненное мониторами, на которых отражалось все, происходившее в нижних камерах. Я вошла вместе с ним и с тревогой уставилась на экран, высматривая, как там дедушка, Рафаэль и Кэррик. Они лежали точно в тех же позах, даже не пошевельнулись.

– Мэри Мэй! – воскликнул вдруг Арт, и я резко обернулась.

Мэри Мэй стояла у двери, глядя на нас. Снова в той форме куратора, делавшей ее похожей на Мэри Поппинс, но лицо от гнева напряглось так, что казалось, распусти она сейчас мышцы – и лицо оторвется, полетит в меня, как снаряд из катапульты.

Я поспешила выйти из комнаты. Страшно было бы оказаться взаперти в этой комнате без окон. Арт вышел следом.

– Я увожу ее отсюда, Мэри Мэй. Она невиновна, – сказал он, заслоняя меня от стражницы. – Ты же видела передачу? Все кончено.

– Передачи меня не интересуют, – отмахнулась она. Похоже, даже не знала, о чем речь. – Ты была в моем доме, – медленно и внятно сказала она мне. – Ты говорила с моей мамой. Ты была у нее в комнате.

Арт обернулся ко мне, и выражение его лица могло бы показаться смешным при других обстоятельствах, но не в этот раз, потому что в руках у Мэри Мэй вдруг появился пистолет.

– Стой! Мэри Мэй! Брось эту штуку! – закричал Арт, бессильно выставляя руки перед собой. – Откуда … откуда ты, черт побери, ее взяла?

Она и ухом не повела, она его не слышала, не замечала, словно в комнате не было никого, кроме меня. Она шагнула вперед, еще и еще шаг, пока я не попятилась. Подумала – там, в камерах, двери мы оставили открытыми. Лишь бы они сообразили, когда очнутся, – и они, мне очень хотелось в это верить, успеют бежать.

– Ты была в моем доме, – повторила она. – Ты была в комнате моей мамы.

– И вы тоже побывали в моем доме, – парировала я, борясь с дрожью в голосе. – Вы забрали мои вещи, помните? Я пришла за своим.

– Что ты сделала с моей мамой? – продолжала она, как будто ни слова не слышала из всего, что я сказала, как будто ей был внятен только голос у нее в голове.

Она шагнула ко мне снова, проворнее, и я продолжала пятиться, чувствуя, как Арт придерживает меня за локоть. Не хотелось поворачиваться к ней спиной, не хотелось проверять, готова ли она выстрелить. Ноги ослабли, голова кружилась от бредовости, нелепости происходящего. Это не может быть правдой, не может все закончиться вот так, из-за приступа безумия, обуявшего эту одинокую несчастную женщину.

– Я ничего вашей маме не сделала, – нервно ответила я.

– Двигайся, – шепнул Арт, выводя меня в коридор.

Мы продолжали пятиться, не спуская глаз с Мэри Мэй, с нацеленного на нас пистолета. Завернув за угол, мы развернулись и помчались изо всех сил. Подбежав к выходу, Арт помахал своей карточкой над считывающим устройством, но ничего не произошло. Все двери заперли, чтобы помешать протестующим ворваться в здание.

– Нужен ключ, – напомнила я, и он растерянно выругался.

Вытащил связку ключей, дрожащими пальцами вставил в скважину наугад первый.

Из-за угла появилась Мэри Мэй, она даже не прибавила скорости: медленные, грозные шаги.

– Она сказала, ты сидела у ее постели, – словно в трансе продолжала она. – Назвала тебя ангелом. – Склонив голову набок, она подозрительно меня оглядела: – С чего бы ей такое говорить, Селестина?

– Я не знаю, я не могу … – Как тут толком ответить, когда в тебя тычут пистолетом?

Арт продолжал возиться с ключами, искал подходящий к замку. Двери старые, ключи невероятных размеров. До сих пор он входил и выходил с помощью электронной карточки, в ключах он явно не разбирался. Я плотно прижалась к Арту, больше мне отступать некуда, а Мэри Мэй неуклонно надвигалась.

– Она сказала, что хочет видеть ИХ. Я ответила – нет. Элис не заслуживает встречи с мамочкой, никогда, после того как она поступила. Никто из НИХ не заслуживает. Они все знали про него и про нее. Перед тем как уйти, мамочка сказала, что прощает меня. За что меня прощать? – с нажимом спросила она. – Каждый получает по заслугам. Мне ее прощение не нужно. Они все получили по заслугам. Элис украла его у меня, и они все об этом знали. Все до одного. Я пощадила мамочку, – продолжала она. – Я ей добро сделала. Ты была в моем доме. Что ты сделала с моей мамой?

– Я же вам говорю – ничего! Я искала свое, то, что вы украли из моего дома. Нашла и забрала. Нашла ту запись, за которой вы охотились. Мы показали ее по телевидению. Все видели. Все теперь знают. Все кончено.

Я надеялась, что мои слова отрезвят ее.

– Она проснулась сегодня утром. В восемь десять. Отказалась от яиц. Два вареных яйца и два стебля спаржи, каждое утро. Сегодня не стала есть. Странно.

Тут я невольно фыркнула – с перепугу, должно быть.

– Я ничего не сделала – такого, чтобы ей из-за этого яйца не есть, – сказала я.

Арт, тихонько ругаясь, пытался повернуть в замке очередной ключ.

– Ты с ней что-то сделала. Она умерла.

– Что? – прошептала я.

Арт перестал возиться с дверью и оглянулся на меня.

– Я ничего не сделала, – в сто первый раз повторила я. – Честное слово. Открывай дверь! – поторопила я Арта, в ужасе сообразив наконец, что тут происходит: ее мать умерла, Мэри Мэй винит в этом меня, в руках у нее заряженный пистолет … добром это не кончится.

– Она не стала есть яйца, – продолжала она. – Каждое утро она ест яйца, а тут не стала, и я сразу поняла: что-то не так. Она сказала, к ней ночью явился ангел, ей пора к Господу. Я просила ее не глупить, сказала, это у нее снова галлюцинации, у нее такое иногда бывало. То лучше ей, то хуже. Потом, ближе к обеду, она захотела помыться, и я ее искупала.

Арт наконец-то подобрал ключ и распахнул дверь. Сразу пахнуло свежим воздухом, донеслись крики. Я сделала глубокий вдох и шагнула за порог, подальше от этой сумасшедшей, и чем скорее, тем лучше. Но передо мной был двор – широкий, просторный, абсолютно пустой, замощенный камнем идеальный квадрат. Негде спрятаться. Я – удобная мишень. Это был закрытый двор для персонала, а не общедоступный. Сквозь запертую решетку я видела, как безумствует толпа на главной площади. А рядом оказалось несколько человек из персонала замка, но они, увидев в руках у Мэри Мэй пистолет, с криком убежали. Да уж, велика помощь. А полиция где? Тут я поняла, что спасать меня никто не будет. Хотя в руках у Мэри Мэй пистолет, который вовсе не входит в экипировку стража, я – Заклейменная, а она – страж, и никто не вмешается, ведь Заклейменным помогать нельзя. Лишь полицейские вправе прийти мне на помощь, вот только последний мой опыт общения с полицией – тогда, в супермаркете, – не очень-то обнадеживал.

– После ванны мамочка сказала, что устала, – продолжала Мэри Мэй, словно мы не распугали стайку гражданских чиновников и рядом с нами, по ту сторону ограды, не бушевал протест, в котором объединились Заклейменные и обычные граждане. Мэри Мэй пребывала в ином мире. – Иногда она спит днем. Поэтому я уложила ее в постель. И тогда она рассказала мне про тебя. Она приняла тебя за ангела, но я сразу сообразила, что это была ты. Она сказала, что ты побывала у нее ночью, помогла ей зачерпнуть воду из пруда. Сначала я подумала, это выдумки. Потом она сказала, что прощает меня. Что заступится за меня там, когда ее время … – Она не договорила, одинокая слеза поползла по щеке, руки затряслись. – Ты ее убила! – закончила она.

– Эй, хватит! – сказал Арт и шагнул вперед, заслоняя меня. – Брось пистолет, Мэри Мэй! Что за глупости!

– Ты убила мою мамочку, – повторила она, не обращая внимания на Арта.

Ворота во двор распахнулись, я быстро оглянулась, увидела, как внутрь хлынул народ. Сюда, к нам, из главного двора бежали и Заклейменные, и незаклейменные. Мне показалось, я увидела впереди Рогана, брата Кэррика, он вел их, но я не была вполне уверена в этом, боялась надолго отводить глаза от Мэри Мэй и ее пистолета.

– Вот она! – завопил кто-то, я решила, это страж спешит схватить меня, и на миг почувствовала облегчение: плевать, кто угодно, лишь бы меня спасли от пули. Правда, понять, кто есть кто, теперь трудно, всех одели в красное – и мы как будто стали все одинаковыми.

– Не учи меня делать мою работу! – Мэри Мэй наконец обратилась к Арту. – Твой отец велел мне присматривать за девчонкой, и я выполняю его инструкции. Работа – вся моя жизнь. Я всем ради нее пожертвовала, служа твоему отцу. Все ему отдала. И такого не бывало, чтобы я не довела дело до конца! – последние слова она уже проорала, ее явно напрягала растущая толпа. Но своим криком она лишь привлекла внимание. Люди подходили все ближе. Послышались голоса, требующие, чтобы она убрала пистолет.

– Вот она! Я же говорил, она здесь! – Знакомый голос. Я глянула влево и увидела Рогана. Так это действительно был он. С ним несколько человек, он указывал им на Мэри Мэй.

– Зря ты меня не схватила, пока могла, – крикнул он ей. – Смотри, кого я привел! Они хотят видеть тебя!

Она услышала наконец и обернулась. Посмотрела на этих людей, и ее лицо переменилось вмиг – отвисла челюсть, кожа побледнела, как у человека, настигнутого сильным шоком.

– Пора признать своих! – крикнул ей мужчина.

– Узнаешь нас, сестренка? – насмешливо спросила женщина. И тут я поняла. Элис и трое братьев Мэри Мэй.

– Мы хотим увидеть маму, – сказала Элис.

– Что ты с ней сделала? – спросил один из братьев.

– Ничего! Ничего! Это все она, – еле слышно отвечала она, силы разом покинули ее при виде родных, которых Мэри Мэй обрекла на Клеймо. Вся ее семья. Отец давно умер – сегодня ушла и мать.

Только сейчас Мэри Мэй поняла, что ее власть подошла к концу. Вокруг бушевал хаос, Заклейменные, стражи, обычные граждане – все носились как угорелые, но теперь жертвой оказались стражи, а Заклейменные и граждане – преследователями.

Мэри Мэй опустила пистолет, глаза ее наполнились страхом. Она отступила на шаг, потом попыталась бежать, но далеко не ушла: из-за той двери, в которую только что проскочили мы с Артом, высунулась рука. Рука, старавшаяся подтянуть за собой тело по холодному полу камеры – вверх по винтовой лестнице.

Показался Кэррик – весь в поту, тяжело дыша, выбившийся из сил, – он как раз успел ухватить Мэри Мэй за щиколотку, не дать ей уйти.

Мэри Мэй споткнулась и упала. Падая, она инстинктивно выставила перед собой руки и – нажала на спуск.

Пистолет выстрелил. Грохот разнесся по двору.

Упали все. Все упали.

Все упали, и я поначалу не могла понять, был ли кто ранен. Миг растерянности, молчания, все лежат – а потом вопль. Истерический, на высокой ноте, без удержу. Крик смертельно испуганного человека. Пуля все-таки в кого-то попала.

Я попыталась сосредоточиться, понять, откуда доносится крик. И наконец поняла: это кричу я сама.

Арт лежал на мне, укрыв меня, точно щитом. Он не двигался.

– Арт! – завопила я.

– Селестина! – вскрикнул Кэррик.

– Кэррик! – Роган бросился к брату.

– Арт! – Я пыталась подняться, но он был слишком тяжел, а я боялась сделать ему еще хуже.

– Это несчастный случай, – сказала Мэри Мэй, она так и осталась лежать на земле. – Ошибка … Я не хотела …

Ее братья поднялись и обступили ее. Один из братьев отобрал у нее пистолет.

Сестра Мэри Мэй подбежала к нам:

– Я ветеринар. То есть была.

Она попыталась нащупать пульс.

– Он жив? – спросила я.

– Селестина! – снова позвал меня Кэррик. – Ты не ранена?

Я не могла ответить ему. Думала только об Арте.

Элис кивнула и осторожно подвинула Арта. Он застонал. Какое счастье – я услышала его голос.

– Руки прочь! – прогремел судья Креван. Я подняла голову и увидела, как он несется к нам через двор. – Это мой сын.

Элис поглядела на Кревана, потом на Арта, соображая. На один ужасный миг мне почудилось, что она не станет ему помогать, раз у него такой отец. Но Элис быстро приняла решение.

– Насколько мне известно, правилами не запрещается, чтобы Заклейменный помогал стражу, – сказала она.