История ислама: Исламская цивилизация от рождения до наших дней Ходжсон Маршалл

Аль-Мутасим: дилемма личной армии

Аль-Мамун оставил в наследство своему брату аль-Мутасиму (833–842 гг.) и халифат, и споры с хадиситами. Аль-Мутасим в целом продолжал политику брата, хоть и с меньшей инициативностью и энергией. Однако в сфере военной политики он отошел от прежней линии. Если существовала необходимость объединить империю на общей основе власти, одним из способов было обеспечение центральной власти — халифа — собственной опорой, военной мощью. К сожалению, это удалось достичь ценой дальнейшего ослабления связи между халифом и мусульманским населением. Аичная военная охрана халифа, куда входили рабы, теперь была отдана под командование личных рабов халифа, а не свободных высокопоставленных представителей общества. Данный шаг делал монарха независимым от политических споров разных мусульманских групп и, в частности, от доминирования хорасанских войск (которые были больше преданы своим полунезависимым командующим Тахиридам, чем халифу). Кроме того, он придавал военной охране, теперь полностью состоявшей из рабов (и многотысячной), высокую внутреннюю сплоченность и делал ее опасно безответственной перед остальным обществом, помимо халифа. Рабы были не арабами и не персами, а в основном тюрками из степей центральной Евразии (благодатного края для поимки рабов), которые не чувствовали привязанности к местному населению Ирака или любой другой провинции.

Их безответственное агрессивное обращение с жителями Багдада, судя по всему, сыграло свою роль в том, что аль-Мутасим вынужден был сделать второй шаг, еще сильнее отдаливший его от остальных мусульман. Он приказал построить на Тигре, на значительном расстоянии от Багдада, новый город, Самарру (836 г.), для правительственных целей, оставив Багдаду контроль над торговлей и наукой. В Самарре, окруженный своими тюрками-рабами, халиф чувствовал себя по-настоящему абсолютным монархом, но пропасть, отделявшая его от доминирующих элементов в обществе, только росла.

Аль-Мамун умер в ходе военной кампании против Византии. Аль-Мутасиму удалось обновить успехи ар-Рашида и осуществить самые дерзкие завоевания со времен Марванидов. В Анатолии была разрушена Анкара и захвачен Аморий; были сделаны приготовления к очередной осаде Константинополя, однако после того, как сильный шторм потопил мусульманский флот, завершить начатое уже не осталось сил. Анатолию снова оставили. Это была последняя крупная зарубежная кампания халифата.

Между тем план создания религиозного истэблишмента, тесно связанного с правительством, почти не выполнялся. Религиозные чувства общества ничем не сдерживались и даже способствовали усилению культурного единообразия.

Восстание Бабака в Азербайджане с целью его иранизации послужило поводом для усиления враждебности жителей столицы по отношению к тем, кто симпатизировал откровенно иранским традициям. Победил Бабака (в 837 г.) аль-Афшин, перс и наследный правитель области за Амударьей, а также искусный и преданный халифу полководец. Он принял ислам, но не делал тайны из своей симпатии к древнеиранской культуре. Например, он отказался от обрезания, якобы из-за боязни за свое здоровье, и питал слабость к пехлевийским книгам с их яркими цветными иллюстрациями. Из-за этого его враги в столице привлекли его к суду, обвинив в измене (предположительном тайном сговоре с Бабаком) мусульманам и всему арабскому духу, который нес в себе ислам. В частности, они заметили, что в своих родовых владениях он позволял, чтобы его величали титулами, предполагавшими божественное происхождение, а это противоречило истинному исламу. Он с достоинством защищался; в отношении титула, в частности, он подчеркнул, что продолжение его династии невозможно без соблюдения определенных народных поверий, которыми он не мог пренебречь без риска подорвать основу собственного правления (а последнее он использовал поистине в преданном служении исламу). Сам он не придерживался подобных понятий. Но все эти политические доводы не тронули возбужденную мусульманскую аудиторию. Его враги одержали верх, и он был приговорен к смерти (840 г.). После казни над его телом, по обычаю того времени, надругались. Восстания, продолжавшиеся со времен аль-Мамуна, наконец были подавлены, и при сыне и наследнике аль-Мутасима, аль-Ватике (842–847 гг.), власти халифа ничто (в принципе) в провинциях не угрожало (за вечным исключением западной части Средиземноморья). Но положение тюркских рабов в сердце империи стабильно упрочивалось.

Ухудшение ирригации в Саваде

Если не брать в расчет истощение политического ресурса лояльности подданных халифату, после аль-Мамуна Багдад стал терять экономический фундамент своего центрального политического и культурного положения. В долгосрочной перспективе экономический спад стал для абсолютизма как минимум столь же фатальным, как и политический крах, с которым он неизбежно был связан.

Богатый сельскохозяйственный регион Месопотамии, Савад, стал приносить меньше доходов не только правительству, но и в абсолютных величинах. Как минимум в бассейне Дияли (на ближайшей к Багдаду территории) это отчасти произошло в силу комплекса причин, неподвластных правительству. Уровень земной поверхности, по-видимому, поднимался таким образом, что течение Дияли ускорилось и скорость периодически превышала критическую отметку: вместо того чтобы время от времени заводнять берега и откладывать ил, река начала вымывать их и понижаться по отношению к берегам. Высокие берега, образованные илом, сползшие к воде, раньше представляли собой довольно легкую инженерную задачу для тех, кто хотел понемногу изменить течение реки посредством ирригации. Но когда дно опустилось существенно ниже уровня долины, возникла необходимость что-то предпринять, а не просто держаться подальше от крутых берегов. Во-первых, инженеры вынуждены были изменить направления каналов по более дорогостоящим схемам (в конечном итоге они даже пытались вымостить дно реки, чтобы предотвратить дальнейшее вымывание). Но несмотря на повышенные вложения, пригодных к возделыванию земель оставалось вс меньше.

Однако эти геологические изменения (вероятно, не ограничившиеся одной только Диялей) — еще не все. При той интенсивной ирригации, которая предпринималась как минимум со времен Ануширвана, почти наверняка огромные участки Савада начали засаливаться — плохой дренаж привел к постоянному повышению уровня грунтовых вод до того момента, когда их соль начинала губительно воздействовать на корни растений. Только длительный процесс восстановления мог обеспечить нормальный дренаж таким землям. В любом случае, к началу X века Савад приносил гораздо меньше доходов, чем поколение назад. Наконец, настал момент, когда процесс упадка стал самоускоряться. Военные конфликты, уже сами по себе результат сокращения ресурсов правительства, которое не желало отказываться от высоких трат на содержание двора, подстегнули развитие факторов, послуживших им причиной после того, как в 937 г. во время столкновения войск враждующих партий был поврежден крупный канал Нахраван, его долго не могли восстановить. Так или иначе, инженеры перестали пытаться поддерживать сельское хозяйство на прежнем уровне. Наступило время, когда содержание Савада приносило все меньше доходов и уже не окупало необходимых вложений.

В подобных обстоятельствах даже гражданские чиновники могли прекратить попытки соблюдать административные стандарты. А как только началась деморализация, неизбежно возникшие проблемы только усугубились из-за того, что чиновники стали снижать планку приемлемости поведения. Коррупция, всегда представляющая опасность, только усилилась.

Но после того, как политическая и общественная структура Савада попала в зависимость от Багдада и других крупных городов, возникла необходимость во вмешательстве центра с целью не допустить упадка сельского хозяйства в регионе ниже того уровня, который обеспечивала менее централизованная ирригация до прихода к власти Сасанидов. Местная инициатива уже не могла восстановить хотя бы умеренное благосостояние, так как землю контролировали города, или она легко попадала в руки пасторалистов — единственных, кто обладал ресурсами племенной социальной структуры и кочевого образа жизни, дававшими им возможность противостоять давлению городов. В последующие века Савад не являлся одним из главных источников централизованных доходов в регионе, способным дать правительству, которое его контролировало, достаточно ресурсов, чтобы пережить восстания и другие катаклизмы в империи. Но альтернативной финансовой опоры того же порядка для централизованной бюрократической империи не существовало. Чтобы выжить, она должна была найти более общую экономическую основу продления своей власти. Проблема религиозной легитимности все больше осложнялась проблемой финансового выживания; а политический кризис доверия, подорвавший и деморализовавший центральную власть, в свою очередь, лишь усугубил экономические трудности.

Кризис халифатского абсолютизма

Следующий халиф после аль-Ватика, аль-Мутаваккиль (847–861 гг.), изменил религиозную политику аль-Мамуна и аль-Мутасима, но не сумел привести империю обратно не только к неопределенности, но и могуществу времен ар-Рашида. К моменту его восшествия на престол тюркские войска уже поняли, что не только они зависят от халифа, но и халиф от них. Халифы пытались компенсировать это, введя в состав своей армии несколько разных этнических элементов, и их внутреннее соперничество друг с другом помогало держать под контролем все войско. Тюрков настроили враждебно по отношению к рабам-не-грам и воинам, набранным из западных провинций. Но если это войско было социально автономным, то его сила зависела от того, какая группа внутри него обретала доминирующее положение. Такая группа могла подчинить халифа своей воле, не боясь вмешательства со стороны, как только ей удастся приструнить своих конкурентов-военных. Попытка халифа разделять и властвовать давала лишь краткосрочные результаты, но при любом серьезном кризисе начинались бесконтрольные и разрушительные стычки разных группировок, из-за чего командиры испытывали все меньше желания поступать ответственно.

Аль-Мутаваккиль занял трон, прежде всего, по желанию тюркских охранников. Его частная жизнь была полна тривиальных сумасбродств и жестоких поступков, часть которых, несомненно, явилась источником вдохновения поэтов и художников — в идеале в этом и состояла одна из функций монарха, но которые в данном случае возобладали над проявлениями монаршей ответственности. (Устраивая один из приемов, он приказал, чтобы все вокруг было желтым: на гостях желтые одежды, у танцовщиц — светлые волосы, еда — желтого цвета и на золотых блюдах, даже воду в ручье пришлось окрасить шафраном. Кто-то неверно рассчитал количество шафрана, необходимого для окрашивания до тех пор, пока халиф не опьянеет и не перестанет замечать; поэтому, когда шафран закончился, пришлось окунать в воду дорогостоящие красящие вещества, чтобы поддерживать желтизну цвета.) Его общественная политика была отдана на откуп самым фанатичным хадиситам, которые, с одной стороны, радовались тому, что халиф перестал пытаться контролировать суннитских улемов, а с другой — инициировали активное преследование своих оппонентов. Мутазилиты впали в немилость, но не более. Однако шиитские храмы были уничтожены. В соответствии с доктриной о том, что зимми не могут строить новые храмы после завоевания, пошли под снос многие только что выстроенные церкви и синагоги.

14 лет правительство не имело внятной имперской политики. Затем дала о себе знать единственная близкая к трону власть, которая обладала достаточной сплоченностью, чтобы действовать эффективно: тюркские воины-рабы убили аль-Мутаваккиля и беспрепятственно посадили на трон его сына.

Затем последовал кризис, гораздо более серьезный, чем кризис после смерти ар-Рашида. Теперь идея о мусульманском единстве, оказавшаяся столь успешной во времена Муавийи и поддерживаемая в течение каждого следующего кризиса, продемонстрировала свою относительную слабость. Десять лет (861–870 гг.) четыре халифа в Самарре, сменяя друг друга на короткий срок, тщетно пытались выйти из-под влияния тюркских военных, которые то сажали их на престол, то убивали. Первого (сын аль-Мутаваккиля аль-Мунтасир) заклеймили отцеубийцей и вскоре низложили. Один из них (аль-Мухтади) выделялся образцовыми воздержанностью и честностью, благодаря чему надеялся вызвать религиозное поклонение и снискать поддержку умеренной прослойки своих подданных. Ему удавалось откладывать наступление очередного кризиса семь месяцев при помощи чистой бравады, после чего ему тоже пришлось сдаться. Все они являлись ставленниками той или иной военной группировки и обязательно подчинялись военачальнику, который в тот момент руководил войском и опустошал казну, забирая деньги на содержание своих солдат и делая запасы на случай своего смещения. Между тем провинции были предоставлены самим себе.

^{Захват арабами Сиракуз. Византийская миниатюра}

Следующему важному правителю халифата, аль-Муваффаку (870–891 гг.), брату и помощнику номинального халифа аль-Мутамида, удалось подчинить себе войска при помощи политического таланта и везения. Он давно пользовался особой благосклонностью багдадцев по сравнению с остальными Аббасидами, однако и ему пришлось добиваться авторитета методом терпеливо подготовленных военных побед. Мятежи и гражданские войны вспыхивали повсюду. На западе аль-Муваффак предоставил тюркскому правителю Египта, Ахмаду ибн Тулуну, практическую независимость и даже разрешил присоединить Сирию. (Ибн-Тулун тогда прибавил забот аль-Му-ваффаку, подстрекая его брата, номинального халифа, высвободиться из-под ненавязчивой опеки аль-Муваффака и перейти под покровительство Ибн-Тулуна, и фактическому правителю пришлось потратить время на подавление этих интриг. И все же он предпочел не смещать неверного брата, а сохранить видимость легитимности халифа.) На севере он не сумел предотвратить создание государства шиитов-зайдитов в Табаристане, к югу от Каспийского моря.

На востоке наместник халифа в Систане, Якуб ибн ас-Саффар, возглавил восстание на приграничных территориях как местный народный герой. Якуб возглавлял местные отряды ополчения в борьбе с остатками банд хариджитов в восточном Иране, которые к тому времени превратились в разбойничьи шайки. Они в любом случае уже не могли пользоваться пассивным сочувствием местного населения — оно активно принимало ислам — и решили воспользоваться новыми мусульманскими порядками. Якуб быстро вырос до должности наместника в своей провинции во время массовых беспорядков, начавшихся после смерти аль-Мутаваккиля, и завоевал искреннее доверие населения, по крайней мере городского. Отчасти ему это удалось, несомненно, благодаря личному таланту военачальника (говорят, что он сначала привлек общественное внимание к тому, насколько искусно справился с одной из банд грабителей), но немалую роль сыграла и его социальная политика. Будучи сыном ремесленника, он руководил армией, основная часть которой состояла из городского населения, далекого от аристократии в своих привязанностях. Он и его наследники ассоциировались с интересами горожан низших слоев в противовес землевладельцам. В обстановке неопределенности Якуба убедили расширить сферу своего влияния; он повел войска против немусульманских горцев на востоке и (в 867 г.) захватил весь Иран, где местное население не противилось его приходу, особенно если учесть, что его солдаты соблюдали строгую дисциплину. Аристократическому режиму Тахиридов нечего было ему противопоставить. Аль-Муваффак разгромил Якуба, когда тот стал угрожать Ираку, но вынужден был позволить Якубу и его брату Амру сохранить за собой независимое правление на большей части Ирана.

Основные силы аль-Муваффак сосредоточил на Ираке — территории критической с финансовой точки зрения, — который приносил меньше доходов, чем прежде, но еще не вошел в последнюю, самую разрушительную фазу. На юге негритянские рабы, называемые «занджами» (многие из них работали на заболоченных землях в устье Тигра), во главе с харижитом подняли восстание в 869 г., основали собственное государство и попытались расквитаться с бывшими хозяевами, забрав в рабство прежних рабовладельцев. Басра была разграблена, и какое-то время значительная часть южного Ирака и Хузистана оставалась в их руках. Они выстроили почти недосягаемый город на болотах, и чтобы добраться для него, воинам аль-Муваффака потребовались специальные навыки. Лишь в 883 году занджей наконец усмирили.

Несмотря на подобные помехи, аль-Муваф-факу удалось в некоторой степени вернуть халифату силу и цель, хотя основные негативные последствия плохого правления аль-Мутавакккиля он так и не смог компенсировать. Он, его сын аль-Мутадид (891–902 гг.), а затем внук аль-Мук-тафи (902–908 гг.) воспользовались достигнутыми им победами. Вновь был занят Египет, когда сыновья Ибн-Тулуна продемонстрировали свою некомпетентность. Ресурсов, оставшихся в руках центральной власти, оказалось достаточно, чтобы контролировать ключевые провинции от Египта на западе до Фарса на востоке, от Омана на юге до Армении на севере. Мятежи вспыхивали повсеместно, но их так или иначе удавалось подавлять. Провинции, лежавшие дальше на запад и восток и входившие прежде в империю ар-Рашида, сохранили полную автономию и почти не приносили дохода казне халифа, но в основном признавали его верховенство. Финансовая прибыль генерировалась в Багдаде (снова ставшем столицей в 892 г.). Однако военные по-прежнему составляли потенциально самостоятельный элемент власти центра, пусть и подчиненный на тот момент гражданской администрации.

Крах карнатской революции

Но политическая инициатива в исламском мире ускользала от Багдада, независимо от того, в чьих руках он находился — в руках халифа и его гражданских бюрократов или их военных рабов и случайных тиранов. Инициатива все чаще принадлежала тем, кто пользовался поддержкой доминирующих элементов в этих провинциях.

К концу IX века бунты, подобные восстанию Бабака, основанные на приверженности старым народным традициям, утратили значение, такая же судьба постигла и более ранние всеобщие восстания хариджитов или шиитов, имевшие целью реформирование халифата изнутри официальных мусульманских правящих кругов. Ни мусульманские правящие круги, ощущавшие себя далекими от остальных мусульман, даже если туда входили представители многих социальных слоев, ни легко идентифицируемый и могущественный круг доисламских национальных лидеров не сумели сохранить политические реалии: все главные политические элементы на всех активных уровнях общества в целом были мусульманскими. Вместо прежних восстаний стали вспыхивать новые, целью которых было свержение или хотя бы сокращение власти халифа; основной их действующей силой были группы, которые можно было считать мусульманами, но чьи политические идеи ограничивались менее масштабными и аморфными интересами, чем те, что затрагивали теперь все мусульманское сообщество.

^{Посольство патриарха Иоанна VII Грамматика от императора Феофила к халифу аль-Мамуну. Византийская миниатюра}

В центре внимания оказалась провинция, скажем, Египет, Сирия или Фарс, а не империя в целом. Какой бы кастовый дух ни был присущ катибам всего халифата, он был недостаточно силен, чтобы помешать местным катибам объединяться с жителями своего города в заботе о качестве его правителя и о последствиях его администрации для городов их района или области. Настроения древнего помещичьего класса — больше не единственной военной силы в империи и к тому же постоянно разбавляемого из-за тенденции администрации свободно раздавать землю новым людям — играли в лучшем случае ограниченную роль. Когда Ибн-Тулуну удалось удержать дома деньги, предназначенные для уплаты налогов Багдаду, он потратил их на общественные объекты в городах Египта. Это новшество понравилось населению, и люди обрадовались, что их правитель независим. В подобных обстоятельствах народ вряд ли сопротивлялся бы назначенному халифом правителю, который затем скинул с себя его ярмо, или даже военному авантюристу, который, возглавив воинственные элементы (например, в районе Плодородного полумесяца племена бедуинов), мог занять место правителя.

Прежние движения хариджитов и шиитов к этому моменту сузились, приняв локальный характер. Даже Хиджаз поддался общему политическому настрою — стать независимой провинцией. Постоянно предпринимавшиеся там попытки посадить на местный трон Алида наконец увенчались успехом. Но для шиитов это не имело большого значения; Хиджаз уже не являлся центром какого-либо общего политического движения. И все же у шиизма было много последователей (особенно среди бедуинов) на центральных территориях, где в результате военных кампаний аль-Муваффака удалось сохранить власть халифа. Несогласие с дорогостоящей подчиненностью халифу выражалось в осуждении суннитских улемов, пришедших к компромиссу с ним. Но обычно это означало только то, что некоторые местные правители и их сторонники придерживались шиитских религиозных воззрений, но не имели отчетливо шиитской политической программы.

Однако существовало одно исключение — движение шиитов-исмаилитов. Оно по-прежнему предполагало всеисламскую систему, но в основе ее находились не общепризнанные религиозные лидеры мусульман. Исмаилиты предлагали одновременно сменить всю политическую и религиозную элиту и опирались в этом на недовольных представителей всех классов. По мере распространения исмаилитской веры ее зачастую героическими миссионерами — дай — готовилась почва для полномасштабного восстания. Под условным названием «карматы» в конце IX века исмаилиты подняли мятеж в пустынях между Ираком и Сирией.

Повстанцам оказали некоторую поддержку крестьяне (есть сведения о хилиастических сектах, которые отождествляли свои идеалы с карматами); кроме того, они очень полагались на бедуинов, уже давно разочарованных в государстве халифата. Руководили ими выходцы из городских семей, и, вероятно, городское население низших слоев им сочувствовало. Большими группами молодые люди присоединялись к лагерям исмаилитов в пустынях; они считали, что со старым образом жизни нужно покончить, привилегированное сословие — свергнуть, и тогда воцарится абсолютная справедливость. Обиды и агрессивность накопились с обеих сторон, и начались типичные для гражданских войн зверства. Нам известно о набожной матери, которая отправилась в пустыню, чтобы позвать домой своего сына, но в итоге присоединилась к повстанцам. Она пришла в ужас от атмосферы непокорности, царившей в лагере и пропитанной духом равноправия, сознательного отрицания достоинств верхушки общества и призывов к строгому следованию революционным нормам. Свободный от прежних условностей сын считал своим долгом демонстрировать силу и жестокость и не обращать внимания на увещевания матери; мать отказалась от него и вернулась домой, горячо осудив карматов.

Это движение многие годы угрожало режиму Аббасидов в Ираке. Любого шиита можно было обвинить в тайном участии в нем и посадить в тюрьму или казнить. Но в конце концов оно было подавлено; государство халифата по-прежнему было достаточно сильным, чтобы не выпустить из рук контроль над центральными провинциями. Это был последний крупный триумф империи.

Немного отступая от темы, следует упомянуть, что тем же словом — карматы — называли группу в материковой части Бахрейна, которая изначально сформировалась вокруг другого шиитского течения, но затем присоединилась (по крайней мере на какое-то время) к исмаилитам. После поражения исмаилитов в сирийской пустыне эта группа создала собственную республику в городах-оазисах восточной Аравии. Правление было олигархическим, и государство напрямую вмешивалось в процессы, важные для процветания и равных экономических возможностей в городах. Шариатскими формами ислама пренебрегали, но не подвергали их гонениям. Однако крестьяне не были интегрированы в новое государство, а служили, как может показаться, ресурсом для горожан. Некоторое время эти карматы совершали походы в отдаленные точки Аравии и Ирака (самый известный их поход окончился завоеванием Мекки и вывозом священного Черного камня из Каабы — их исмаилиты считали атрибутами идолопоклонства; позже камень был возвращен). Они придали новый импульс утихшему карматскому оунту. Но после нескольких десятилетий покоя, в XI веке, положение шариата в Бахрейне было восстановлено, а республиканские структуры уничтожены, вероятно, не без помощи крестьян.

Фатимиды и Саманиды

Халифат Аббасидов, несмотря ни на что, сохранял шаткое господство в центральных провинциях, однако более отдаленные провинции одна за другой организовывались в автономные мусульманские общества. Там, где (как минимум после смерти аль-Мутаваккиля) не наблюдалось вмешательства центра, государства формировались вокруг менее амбициозных целей, чем полная реставрация халифата. Интересам подобного локального характера служило даже движение исмаилитов.

Их самое результативное восстание вспыхнуло далеко от центра, где власть халифа уже давно являлась номинальной. Движение карматов в пустыне, по-видимому, было связано с той частью исмаилитской верхушки, что обосновалась в Сирии. Эта верхушка выдвинула собственного кандидата на имамат, которого — независимо от того, был он или нет настоящим потомком Исмаила, — поддержали не все группы исмаилитов. Даже карматы пустыни засомневались, и ему пришлось искать сочувствия в других местах. Его дай подготовили соответствующую почву в Йемене и Магрибе. Заручившись поддержкой крупного блока берберских племен (санхаджа) в удаленных от побережья районах современного Алжира, в 909 г. он поехал туда (по дороге не обошлось без приключений) и объявил себя истинным халифом под эсхатологическим именем аль-Махди. Так была основана династия, позже с гордостью названная Фатимидами — потомками дочери Мухаммада. На волне энтузиазма аль-Махди удалось свергнуть режимы хариджитов-ибадитов в Тахерте и Аглабидов в восточном Магрибе.

^{Памятник Исмаилу Самани в Душанбе, Таджикистан. Современное фото}

Новый халиф был вынужден отказаться от некоторых своих сторонников, слишком нетерпеливых в ожидании конца света, и связал свои чаяния с прибрежными торговыми городами, перенеся столицу восточного Магриба из Кайравана, ориентированного на сухопутные маршруты через пустыню, в новый город-порт Махдийю. О перемене в атмосфере свидетельствует труд Кади Нумана, бывшего правоведа-меликита; он вовремя принял исмаилизм и создал монументальную систему шариатского права, основанную на школе, претендующей на авторство самого Джафара ас-Садика, весьма кстати: благодаря ему новая династия получила собственный эффективный свод законов. Людям объясняли, что эсхатологическую деятельность аль-Махди по покорению мира продолжат несколько членов его династии; между тем государство должно функционировать в целом как любое другое мусульманское государство. Аль-Махди и его сыновьям (тоже названным эсхатологическим титулом аль-Каим, 934–945 гг.) пришлось противостоять взбунтовавшимся берберам-хариджитам, из-за которых исмаилиты на какое-то время оказались заперты в своей новой морской столице. Но они внушили сочувствие жителям городов, благодаря чему государство не развалилось и сумело подавить берберский мятеж. При помощи верных воинов-берберов они завоевали все побережье Магриба, подчинив себе последнего правителя из династии Идрисидов в марокканских городах. Но в Испанию, сохранявшую независимость под властью Омейядов, им попасть не удалось. Унаследовав морскую державу Аглабидов, Фатимиды унаследовали и позиции мусульман на Сицилии, и Махдийя стала одной из ведущих торговых столиц Средиземноморья.

^{Турмарх Василий отправляет послов к халифу аль-Мутасиму. Византийская миниатюра}

В то же время, когда бывшие владения Аглабидов переходили во власть Фатимидов, бывшие владения Тахиридов заново присоединяли члены династии Саманидов, самые преданные халифату (или по крайней мере уважавшие его) из всех правителей новообразованных государств. Правители Бухары и Самарканда в долине Зарафшан (к северу от Амударьи) с 875 г. в 903 г. (при Исмаиле ибн Насре) отвоевали Хорасан у Саффаридов. В конечном счете власть находилась в руках тех, кто мог собрать воедино военные силы аграриев, от чего Саффариды отстранились. Вскоре Саффаридов вытеснили в их родную провинцию — Систан, где, однако, им удалось остаться у власти еще много поколений спустя. Государство Саманидов, образованное, таким образом, на северо-восточной части Ирана и в бассейне Сырдарьи и Амударьи, было огромным, но на этих территориях преобладали персидское население и общие для всех аристократические и военные традиции. Дехкане, землевладельцы, считали, что государство создано для них, и защищали его как обеспечивающее единое руководство в борьбе с тюркскими кочевниками. Борьбой с кочевниками была окрашена вся жизнь северовосточных иранцев, подверженных нападениям не только вдоль линии границ, но и точечно на протяжении обширной засушливой зоны. Эта борьба теперь отождествлялась с защитой иранизма и ислама. При Насре II (913–942 гг.) правление Саманидов принесло мир и процветание не только в бассейн Амударьи и Хорасан, но и на многие территории западного Ирана.

В своих владениях Саманиды оставили бюрократическую структуру халифата почти нетронутой, лишь слегка изменив ее в соответствии с местной практикой. Они были просвещенными патронами литературной культуры как на фарси, так и на арабском. При них арабский адаб чувствовал себя как дома — почти так же, как в Багдаде. Именно при них новый мусульманский фарси, язык мелкопоместных дехкан, стал официальным литературным языком. В отличие от Саффаридов, тесно связанных с менее знатными элементами в Систане, Саманиды блюли свое достоинство и привилегии помещиков; естественно, в ответ им воздавали хвалу образованные классы.

На территориях, по-прежнему подконтрольных халифату Багдада, напротив, хорошее правительство — если таковое существовало — зависело от силы халифа, а она шла на убыль. Как говорят, после смерти аль-Муктаби (908 г.) амбициозные придворные намеренно предпочли посадить на трон мальчика, обещавшего стать слабым и податливым, а не взрослого и самостоятельно мыслящего мужчину (взрослым кандидатом был Ибн-аль-Мутазз, поэт и критик). Аль-Муктадир — тот самый мальчик — оправдал их близорукие чаяния, даже чересчур. Его халифат (908–932 гг.) стал повторением бесцельного правления аль-Мутавакки-ля, только в меньших масштабах. Но теперь государство не могло себе позволить слабого монарха.

Раскол

На сей раз государство восстановиться не смогло. Социальных корней была лишена не только армия. Финансами халифата управляли заинтересованные в личной прибыли богатые предприниматели (часто шииты), а не самостоятельные аристократы или хотя бы неистребимые бюрократы, заинтересованные в стабильности государства. То, что осталось от бюрократического класса времен Сасанидов, больше тяготело к местным правителям. Двор аль-Муктадира сорил деньгами направо и налево; в результате неразумное управление финансами привело к хроническим проблемам с поступлением налогов, и когда, соответственно, задерживалась выплата жалованья военным, возникали вспышки неповиновения в армии. К концу правления аль-Муктадира государство было банкротом. Попутно стремительно снижалось влияние Багдада даже в ближайших провинциях. После гибели аль-Муктадира (от руки одного из его лучших полководцев, Муниса, который не желал его смерти, но был вынужден пойти на бунт ради самого халифата) империя окончательно распалась.

Между 932 и 945 годами друг друга сменили четыре халифа, каждый на весьма короткий срок и по милости той или иной военной группировки, сажавшей его на трон. Самого влиятельного военачальника стали называть амир аль-умара, главнокомандующим, и вся реальная власть сосредоточилась именно в его руках. Халиф напрямую уже не играл роли в управлении страной, за ним остались только церемониальные функции. Но в любом случае, правительству в Багдаде, перешедшему под влияние военных, вскоре не осталось почти ничего, кроме Ирака. Значительную территорию, унаследованную аль-Муктадиром, рвали на части разные военные фракции, менее ответственные, чем те, кто владел теперь отдаленными западными и восточными провинциями. Здесь доминировали войска шиитов, не столь впечатляющие и амбициозные, как исмаилиты, но тоже какое-то время обладавшие влиянием в империи.

Уже к 897 г. шииты-зейдиты пришли к власти в Йемене. Но он был далеко, как и основанное исмаилитами государство в Магрибе. А поближе в 905 г. Хамданиды, предводители блока бедуинских племен, объявили себя правителями Мосула в Джазире; правление аль-Муктадира еще не закончилось, когда они обрели независимость. Они были шиитами, подобно многим северным бедуинам в то время, очевидно, находясь под влиянием учений нусайритов. Но главным их преимуществом являлось положение вождей, уважаемое пасторалистами, которых нельзя было обидеть безнаказанно. С 944 г. члены этого рода взошли на престол в Алеппо. Там им пришлось вынести главное испытание — участвовать в сопротивлении мусульман новому нападению Византии — практически в единственной попытке немусульман захватить земли халифата в этот период ослабления центральной власти. Византийцы вернули себе Сицилию и много других территорий к востоку от Анатолийского нагорья и направились в Сирию. Чтобы предотвратить катастрофу, воины-добровольцы (гази), желавшие участвовать в священной войне, стекались со всех краев. Сайф-ад-давла, самый знаменитый из Хамданидов, привлекал в Алеппо поэтов и ученых: он покровительствовал аль-Мутанабби и аль-Фараби. Менее успешен он оказался в войне с Византией, в ведении которой не получил помощи почти ниоткуда, и не смог спасти Антиохию. Тем не менее поэты прославляли его мужество, и благодаря обилию хвалебных песен о себе он стал так знаменит, как будто и впрямь обратил врага в бегство.

К 928 г. Зияриды, военачальники, стали независимыми правителями на землях к юго-востоку от Каспия и постепенно начали присоединять Аджамский Ирак. Среди его воинов из Дайлама — маленькой, но труднопроходимой прикаспийской гористой местности — были три брата из рода Буидов (по-арабски Бувайийун), которые дослужились до высоких постов и вскоре с помощью отрядов дайламитов добились независимости как от Зияридов, так и от халифов. К 934 году они контролировали большую часть Западного Ирана, хотя, подобно Хамданидам, зависели от расположения к себе воинов — профессиональных солдат, дайламитов, а позже и тюрков. Буйиды тоже были шиитами, как и большинство дайламитов (когда-то их обратили в свою веру шииты, использовавшие их горы как базу). Буйиды склонялись к двунаде-сятничеству, хотя не только к нему; они сделали религиозные праздники шиитов официальными.

Поднявшись не в качестве назначенных халифом наместников (как, скажем, Тахириды или Тулуниды), а как наемные военные, которые заполняли политический вакуум, они почти не были связаны с правительством халифа. Тем не менее, подобно Хамданидам, они не пытались заменить халифов другими верховными фигурами: они просто свели к минимуму их власть и авторитет на всех территориях, которые смогли захватить. Однако административную систему халифа они пытались сохранить, пусть и в упрощенной форме.

Египет, отобранный у Тулунидов в 906 году, оставался во власти халифата на протяжении всего правления аль-Муктадира, но в 937 г. наместник — военачальник, унаследовавший от государства за Амударьей титул «Ихтищид», — оказался достаточно сильным, чтобы избежать своего смещения. Он добился независимости, контролируя большую часть Сирии (и вначале сдерживал натиск византийцев успешнее, чем позже Сайфаддавла). Его потомки являлись фиктивными правителями под мощной протекцией Кафура, прежде негритянского раба-евнуха; только после его смерти Фатимиды из Махдийи смогли реализовать свою давнюю мечту и захватить Египет.

Сторонники всеобщей абсолютной монархии не смогли выстроить жизнеспособную структуру власти, позволив, чтобы высочайший престиж халифата со временем размылся. Не сумели предложить стабильного общественного строя и улемы — ни в сотрудничестве с государством при аль-Мамуне и аль-Мутасиме, ни независимо от него — пользуясь автономным положением, полученным ими впоследствии. Размылся не просто престиж халифата, а авторитет всей монархической традиции, начавшейся задолго до ислама. Все наследие ирано-семитского абсолютизма оказалось под вопросом; его не поддерживали толком и в то же время ничем не заменили[182].

В 945 г. один из Буидов, военных, чьи братья уже контролировали западноиранское нагорье севернее Ирака, захватил Багдад. Несмотря на свою принадлежность к шиитам, в Багдаде военачальник буид (Муиззаддавла) принял титул амир аль-умара, главнокомандующего, и признал теоретическое положение халифов Аббасидов, за которыми сохранялся двор и значительный локальный авторитет. Но на деле Ирак стал теперь просто одной из провинций, где властвовала новая династия Буйидов. Государство халифата прекратило свое существование как независимая империя.