Учись видеть. Уроки творческих взлетов Москвина Марина
Впрочем, писатель Даур Зантария шутил: «Даже если Марина Москвина будет призывать к национальной розни и сексуальной революции, ее все равно надо читать детям!»
– Чем бы вам еще хотелось заниматься кроме того, чтобы «увязывать за словом слово»?
Когда-то в юности я заявила, что хочу стать старой джазовой певицей (негритянкой) или японским отшельником. Пришла пора исполнения желаний. Рано или поздно мечты сбываются, это надо иметь в виду, когда вздумаешь чего-то пожелать. Японским отшельником я уже стала. А старой джазовой певицей-негритянкой – к своей радости – становлюсь прямо на глазах. Серьезно, я чувствую, как она во мне рождается – причем откуда-то оттуда, с берегов Миссисипи! И это тоже, конечно, подвигает меня в сторону «взрослого» блюза. А то что ж это будет, мать честная? Звучит горячий джазовый пролог, выходит толстая негритянка в сияющем платье облегающем – и вдруг начинает рассказывать детские сказки…
– А есть ненаписанная еще книга мечты?
Несколько весен тому назад я простилась с моим любимым псом Лакки. Он прожил долгую прекрасную жизнь, полную невероятных приключений. От него исходил такой жар любви, что я теперь без него мерзну и без конца простужаюсь. Собственно говоря, «Моя собака любит джаз» написана о нем. Но житие английского сеттера Лакки – это отдельная песня.
– Вы росли на волшебных книгах Носова, Драгунского, Сотника, Кассиля. Некоторых из этих небожителей вам посчастливилось узнать лично, учиться у них, дружить с ними…
Много лет я ходила на семинары к Якову Акиму и Юрию Сотнику. К нам частенько заходили Юрий Коваль, Юрий Кушак, Леонид Яхнин, Роман Сеф. Мы получали уроки ремесла как искусство жизни – от сердца к сердцу. Мэтры слушали наши сочинения и давали бесценные советы. В своей книге «Изголовье из травы» я сравнила эту школу с «Банановой хижиной» поэта Мацуо Басё, где собирались его ученики и он открывал им секреты своего мастерства. Коваль вел собственный семинар в журнале «Мурзилка». Эдуард Успенский – свой, в издательстве «Малыш». Мы ездили в Питер на совещание молодых писателей в журнал «Костер», там встречали нас Николай Сладков, Святослав Сахарнов. Меня учила, любила чудесная писательница, автор удивительной «Чучи» Галина Демыкина.
Имея таких наставников, все мои друзья стали хорошими писателями. А книга «Учись видеть», моя мастерская в Институте современных искусств, наши с Мариной Бородицкой семинары – всего лишь эстафетная палочка.
– А что происходит в вашей студии, которую вы ведете с поэтом Мариной Бородицкой?
Мы с Мариной – это уже студия. Вот мы приходим и садимся – две профессиональные аксакалки. И сразу ученики устраиваются у наших ног. Сколько их – нам неважно. Даже если один какой-нибудь, плохонький, устроится – все, он обречен создать что-то выдающееся. Может, это будет единственная вещь, очень короткая. Однако то, что человек хотя бы раз в жизни испытает творческий экстаз, мы с Маринкой гарантируем. Как говорится, «кто услышит раковины пенье, бросит берег и уйдет в туман».
Есть очень талантливые ребята. Я желаю им марафонского дыхания. Мне всегда жалко, когда человек расправляет крылья, но вскоре складывает и делает вид, что у него их никогда и не было.
– Что еще кроме студии роднит двух Марин?
Хотя я простой прозаик, а Бородицкая – замечательный поэт, меня – коня и Бородицкую – трепетную лань объединяет тот факт, что мы с ней всегда любили добротную прочную обувь. У нас с ней какое-то мистическое отношение к башмакам. Поэтому я могу смело сравнить нашу пару с хорошей парой ботинок.
– Во всех ваших произведениях прекрасно уживаются, казалось бы, несовместимые вещи: живая жизнь, реальная, какой живет каждый, – и элемент чуда, какой-то сказки…
Мне нравится, когда в вещи присутствует фантазия и в то же время ты чувствуешь подводные течения – гул судьбы настоящей, человеческой. Я вообще воспринимаю жизнь как волшебное действо. По-настоящему хороших вещей, особенно детских, много не напишешь…
Это сразу чувствуется – по вибрации книжного разворота: открываются ли в его пространстве какие-то дальние горизонты, иные измерения, есть ли там глубины, где плывет сказочная Кола-рыба, распахнуты ли небеса, куда позовет нас Чайка Джонатан Ливингстон?
Здорово, когда книга многоплановая, как суфийская притча, которая имеет 77 смыслов. Ребенок поймет одно, взрослому, который ее будет вслух читать своему малышу, она расскажет и еще что-то, а чтобы вас окончательно оглоушить, вспомню Курта Воннегута «Колыбель для кошки» – там герой спрашивает про книгу на предмет ее ценности: «А ее можно читать перед смертью?»
Таков рассказ Юрия Коваля «Вода с закрытыми глазами». К тому же, заметьте, он смешной.
– Все ваши книги – и детские, и взрослые – на первый взгляд жизнеутверждающие, веселые, но в них всегда звучит нота печали. Кто-то сказал: «Москвина – это кратчайший путь от серьезного до смешного». Так где заканчивается быль и начинается сказка, где кончается веселье и начинается печаль?
Я отвечу крылатой фразой поэта Марины Бородицкой: «Тосковать нужно весело, черт побери!!!» Например, книгу «Моя собака любит джаз» я писала в большой печали. Но, как говорит мой учитель Ошо Раджнеш, быть несчастным очень легко. Для этого не надо ни чувства юмора, ни присутствия духа. А чтобы быть счастливым, на это надо иметь огромное мужество и отвагу. Не станем же мы думать, что в этом достаточно жестком мире, вполне материальном, приземленном, хотя бы кто-нибудь сможет улизнуть от испытаний, ради которых он послан на эту Землю?
И вообще я давно поняла, что творчество – это молитва. Вот одна девочка, например, написала «Молитву Гиппопотама»:
- Господи,
- Это я, твой раб божий,
- Гиппопотам,
- Сделай так, чтобы меня
- не кусали
- Осы и пчелы.
- Чтобы вода в реке никогда
- Не кончалась.
- Чтобы я никогда не похудел.
- Чтобы меня не боялись
- Маленькие птички.
- И чтобы я не боялся щекотки.
- Аминь.
– Что сказочник чувствует на встречах с читателями?
Застенчивость. Если человек прочел хоть одну мою книжку, он знает обо мне ВСЕ.
«Жизнь летит, как ракета, а мы – как Гагарин с Титовым!»
Ксения Молдавская
Интервью с Мариной Москвиной и Леонидом Тишковым для «Книжного обозрения»
– Ребята, вы сейчас просто как Дед Мороз и Снегурочка, потому что с вашего интервью начнется первый в этом году номер газеты. Вам когда-нибудь доводилось быть Дедом Морозом и Снегурочкой?
Леонид Тишков: Говорят, в жизни мужчины есть три основных периода: когда он верит в Деда Мороза, когда не верит и когда он сам Дед Мороз. Я все еще продолжаю верить.
Марина Москвина: А я – профессиональная Снегурочка. В моем детстве это была выборная должность, и меня вечно выдвигали на этот пост. Однажды, будучи уже взрослой, я пришла на радио записывать передачу. Вдруг женщина из окошка бюро пропусков выглянула и говорит: «Ой, вы ведь учились в Черемушках в первом классе 181-й школы?» – «…Да», – удивленно отвечаю. «Я там работала завучем, – она сказала, – а вы были Снегурочкой». Узнала!!! И вот недавно меня опять пригласили на эту роль в один московский арт-клуб. Я, конечно, волнуюсь, вью кудри, навожу марафет. А сынок мой глядит на эти отчаянные приготовления и говорит: «Ну что, последний раз играем Снегурочку? Дальше-то пойдет Баба-яга?..»
– А вам приходилось волшебным образом выполнять желания? А ваши желания волшебным образом исполнялись? Что такое чудо?
Л. Т.: Как доктор могу сказать, что вся жизнь – это волшебство. Как художник заявляю: чтобы в это поверить – надо быть художником!
М. М.: Я сразу вспомнила мальчика из «Золушки». Как он говорил? «Я еще не волшебник, я только учусь…» Так и вижу его руку в старинной гофрированной манжете с хрустальной туфелькой. Первая послевоенная весна. Первый детский фильм, который снимают в СССР по иностранной сказке. Оружие для рыцарей привезли из настоящего разрушенного тевтонского замка. Для «королевского бала» приготовили три тысячи костюмов Берлинского театра, конфискованных Советской армией в конце войны. По сказке Золушке едва исполнилось шестнадцать лет. Актрисе Янине Жеймо стукнуло 38. Она пережила блокаду Ленинграда, разлуку с мужем, многие печали. Гарик Клеменков (мальчик-паж) вспоминал, как в перерыве между съемок они залезали в карету-тыкву и болтали. Он лузгал семечки, Золушка курила «Беломор». То, как переплетаются жизнь со сказкой, для меня и есть волшебство. Мальчик-паж вырос, стал знаменитым гитарным мастером, одним из лучших в мире. И хотя он сделал всего пятнадцать гитар – каждая из них чудо. Всю свою долгую жизнь он провел в бедности, неприкаянности, скитаниях, он искал истину, высший смысл. Может быть, таков и есть удел чародея. И все-таки – как там, в пьесе у Шварца? «Я не волшебник, я только учусь. Но любовь помогает нам совершать настоящие чудеса!»
– А ваши экстремальные путешествия – тоже волшебство?
Л. Т.: Я люблю путешествовать, сидя в своей мастерской на 25-м этаже, на крыше, смотрю на облака и в этих облаках вижу несуществующие миры, необыкновенных существ. Правда же, облака – это небесные слоны? А Марина все манит и манит меня с крыши в дальние страны. Я не понимаю – зачем? У каждого внутри есть своя Фудзияма!
М. М.: Разумеется, волшебство! Как ты думаешь, если мы собрались в Непал, уже куплены билеты, известен рейс, вся компания, с которой мы летим, прошла регистрацию и усаживается в самолет. А мы с Лёней у себя дома спокойно собираемся ложиться спать – в полной уверенности, что летим в Катманду не сегодня ночью, а завтра. Тут звонок из Шереметьева, паника, семь минут на сборы, мы несемся по Ленинградке, не касаясь колесами земли. Но… «Самолет взлетел, – говорит наш турагент. – А ваши билеты пропали…» Все это я описала в книге «Дорога на Аннапурну». Но если ты веришь в чудо, оно в тебя тоже потихонечку начинает верить. Может быть, поэтому мы очутились в Высоких Гималаях.
– Вы побывали в невероятных местах нашей планеты. Какое из них в исследованном мире самое «ваше»? О каком удалось написать лучше всего?
Л. Т.: У меня самое-самое – Урал, Уральские горы. А именно гора Кукан, под которой я родился в деревянном домике.
М. М.: Тут было бы уместно процитировать Ходжу Насреддина: старый хитрец в ответ на вопрос «Где центр мира?» просто топнул ногой. Но я отвечу серьезно, не покривив душой, не побоявшись показаться охваченной модой на Восток, – у меня это Индия, горы Гималаи, страна Непал и древнейший японский монастырь Дайтокудзи, где мне посчастливилось тихо посидеть лицом к лицу с сияющим мастером дзен Мацунами… Не знаю, удалось ли мне в холодных словах воздать должное этим местам Земли?
– Вы легко приходите к согласию насчет текста и иллюстраций? С кем проще договориться: с близким, родным или посторонним человеком?
Л. Т.: Автор, который заглядывает тебе через плечо, когда ты рисуешь, – страшный сон иллюстратора! Иногда говоришь в сердцах: сама рисуй – и бросаешь карандаш. И ведь рисует сама – потом приносит свои каракули, и приходится мне перерисовывать.
– Вы плечом к плечу поднимаетесь в Гималаи, сквозь буран, метель и пургу делаете отчаянные попытки взобраться на Фудзи… Как это сказывается на ваших супружеских отношениях?
М. М.: Муж мой, Лёня, тут как-то по весне и говорит: «В теннис мы с тобой давно не играли, на горных лыжах не успели покататься – снег стаял. Жизнь летит, как ракета. А мы с тобой как Гагарин с Титовым…» Потом он внимательно посмотрел на меня и внес маленький корректив: «…с Терешковой»…
– Когда-то в детских книгах Марины Москвиной в качестве героев появлялись Лёня и Серёня. Потом Лёня Тишков, оставаясь вольным, независимым художником, стал иллюстратором Марины Москвиной и даже соавтором. А что Серёня?
М. М.: Когда Серёня безо всякого энтузиазма учился в школе, его спрашивала домоуправительница Марья Федоровна: «Что ж ты, Сергей, собираешься стать дворником, а не ученым?» – «Зачем быть дворником?.. – задумчиво отвечал он ей. – Зачем быть ученым?..»
- Я портфельчик свой сожгу,
- лягу и тихонечко посплю,
– писал он в своих ранних стихотворениях. Его детские стихи попали в интернет. Теперь серьезные психологи ломают головы над легкомысленной Серёниной песней «Какой я веселый мальчик, я мальчик веселый, какой я веселый мальчик, ужасный я весельчак, а папа такой угрюмый, мой папа, мой папа, и очень мрачная мама, мама родная моя, бабушка смотрит волком, учительница туча тучей, насупленный друг товарищ и дедушка – сыч сычом! А я ничего, я веселый, пою себе, и танцую…» – что это? Защитная реакция ребенка или его нежелание вникнуть в проблемы взрослых?..
– А как вы приобщали сына к чтению, поделитесь опытом?
Л. Т.: Вели тропами своей любви. Читали, читали все его детство вслух любимые свои книжки… А теперь Сергей стал издателем и выпускает книги для детей. Причем сразу начал с того, что сам любил в детстве. А ведь у нас дома хранятся издания с автографами Агнии Барто, Валентина Берестова, Геннадия Снегирева, Юрия Сотника, Юрия Коваля, художницы Татьяны Мавриной… Наших друзей писателей и художников. Так вот, Сережа придумал серию «Шедевры книжной иллюстрации – детям» – и выпустил с иллюстрациями Геннадия Спирина «Каштанку» Чехова и «Нос» Гоголя, русские сказки, нарисованные Анатолием Елисеевым, Борисом Диодоровым, «Алису» с иллюстрациями сказочницы Туве Янссон. Разные у него планы роятся в голове – то был в мастерской Евгения Монина, то у Льва Токмакова, звонил в Нью-Йорк Илье Кабакову, в Париж Эрику Булатову… Серьезный человек. А мы-то с Мариной мечтали, чтоб он стал клоуном или джазовым музыкантом.
– Существует ли рецепт человеческой радости от Марины Москвиной?
М. М.: Это мое ноу-хау: не вешать носа. У меня нос длинный, мне это страшно не к лицу. Время течет, и мне постепенно становятся понятны радости на более глубоком уровне существования, как в этом анекдоте:
«Ты начинаешь терять память», – сказал монах старцу.
«Ну да, – отвечал тот, – и притом так основательно, что получаю от этого немалую пользу: много раз я радуюсь одному и тому же, словно впервые».
Вредно не мечтать
Мария Третьякова
Интервью с Мариной Москвиной для «Российской газеты»
Марина Москвина возглавила жюри
детской литературной премии «Заветная мечта».
– Марина, какая книга, по вашему мнению, лучше всего учит любить жизнь?
Почему книга? Я вам назову россыпь! «Записки Пикквикского клуба» Диккенса, «Созвездие Козлотура» Искандера, «Поиски жанра», «Затоваренная бочкотара» Аксенова, «Вверх по лестнице ведущей вниз» Бел Кауфман (внучки Шолом-Алейхема), «Сэр Суер-Выер» Коваля, мой, например, «Роман с Луной»… И конечно, «Приключения Весли Джексона» Сарояна.
В этой важной для меня книге о том, как Весли становится писателем, он спрашивает у самого себя и у своего приятеля Виктора: «Кто я такой, чтобы писать? Имею ли я право на это? Хочу ли я быть писателем? Хочу ли отличаться от других и видеть вещи по-своему и запоминать то, что вижу, и писать обо всем без конца? И как это выйдет у меня: по-серьезному или я только смешное буду видеть во всем?» А Виктор Тоска ему отвечает: «Ты, главное, пиши о любви. Любовь – это единственная стоящая вещь. Повторяй без конца: “Люблю”. Расскажи им, Джексон, ради бога, о любви. Ни о чем другом не говори. Это единственное, о чем стоит рассказывать. Все на свете – ничто, только и есть, что любовь. Так расскажи им о ней!..»
– Сейчас кругом серость, слякоть, снега толком нет, солнца тоже, витаминов не хватает. И настроение оставляет желать лучшего. В это время проблемы кажутся особенно неразрешимыми, а мир – особенно жестоким и несправедливым. Наверное, при такой погоде легче всего потерять способность видеть и верить в чудеса. Как с этим бороться?
Бороться с нахлынувшей печалью, которая неизбежно приходит, когда природа напоминает нам о бренности бытия, – чисто западный подход к жизни. Ни один восточный человек (хотя бы в силу традиций) не станет рефлексировать по этому поводу. Разве что всплеском вдохновения. Великий поэт Басё на такой сезонной меланхолии основал поэтическую школу «хайкай». Он говорил: живите и творите в соответствии с глубинным непостоянством всех вещей. Покой, мягкость красок, печаль от необратимо исчезающего мгновения – это основные принципы в философии и поэзии Японии.
Нам надо быть очень внимательными ко всему, что подходит к нашим дверям. Сама я чуть что – горюю с огромным размахом. Но восхищаюсь мастерами жизни, которые понимают: когда хорошее настроение – все хорошо, и когда плохое настроение – тоже все хорошо.
– Ваши книги просто пропитаны какой-то невероятной энергией, чувствуется, что вы очарованы каждым мгновением. Мне всегда было интересно: любовь к жизни – это то, чему можно научиться, или это чувство дано свыше?
Раньше мне казалось, любовь к жизни – проще простого, ближе каждому из нас, чем дыхание, как может быть иначе? Но постепенно обнаружилось: любовь к жизни редко встречается среди взрослых людей. Бывает, с годами утрачиваются свежесть и привлекательность мира. А мы не хотим признаваться, что причина в нашем собственном взгляде. Древние мудрецы призывали каждого человека ветшать, становясь новым! А также научиться смотреть на мир глазами тех, кто больше не видит этот мир.
Для этого мы должны быть страшно бдительны. И по возможности, когда придет пора, услышать в хоре голосов, я повторяю, в многоголосье! – зов своего учителя. Неважно, присутствует он сейчас на Земле или нет.
Я тут прочитала англичанина Дугласа Хардинга: он вдруг обнаружил, что у него нет головы! И что в зеркале – совсем не он, а некто, кого видят другие, причем с определенного расстояния. Отойди они от тебя подальше, ты будешь считаться черточкой на горизонте, полети они в космос – ты станешь голубым земным шаром, а если приблизятся к тебе вплотную – что ты станешь такое? Ухо? А посмотрят на тебя в микроскоп? Клетка? А беспредельно увеличенный ты окажешься знаешь чем? Пустотой. Только не простой, а невероятно творческой, откуда происходит вся тьма вещей.
И это со всеми такая история! С каждым. Мы только формы единого созидательного пространства! И сад в окне – это ты, и озеро, и сосна, яблоко на ветке, случайный прохожий… Здесь нет ни мистики, ни романтики – один только чистый научный эксперимент.
Вот это понимание, кто мы такие на самом деле, – истинный источник любви к жизни и людям. Когда оно коснется нас, – это весть от мудрецов, – тогда каждый миг будет нести в себе очарование, а смерть станет лишь эпизодом в нашем бесконечном путешествии.
– А с чего началось ваше увлечение восточной философией?
Поскольку все мы более или менее древние существа и не первый раз посещаем эту планету, то всякий раз тянемся к тому, что и раньше помогало нашему росту и расцвету. Хотя моя мама мне сколько раз говорила: «Я не понимаю, Мариночка, как можно быть все время в нирване, когда другие – в рванине?..»
– Благодаря вам я начала читать Ошо. Конечно, он заставляет задуматься, под его воздействием начинаешь по-новому смотреть на свою жизнь, но следовать его советам невероятно сложно. А у вас получается?
Для нас, тех, кто принимает несуществующее за существующее, Ошо – это, конечно, подарок. Когда-то я многое готова была отдать за полуслепой ксерокс его бесед. А теперь он пришел к нам в прекрасных переводах, великолепных изданиях, фотографических альбомах. Каждое слово, даже пробел между слов этого мастера отзываются в сердце. Берем наугад: «Жизнь – это что-то невозможное. Ее не должно быть, но она есть. Только на планете Земля – такой маленькой, размером с пылинку, случилась жизнь. Поэтому истинная молитва одна: все время чувствовать благодарность Существованию».
Ошо чудовищно парадоксален, нелогичен, непоследователен, ход его бесед неописуем. Он поднимает тебя над непроглядными облаками мыслей, чтобы ты смог увидеть чистое небо существования. Для этого он изобретал разные маневры, в том числе радовал своих учеников отличными анекдотами. Например, как один человек продал соседу осла. А тот ни с места. Новый хозяин его толкал, пинал, ничего не помогает. А старый ослу – раз! – под нос горсть земли. И осел зашагал. «В чем секрет этого метода?» – удивился новый хозяин. «Не знаю, – ответил старый. – Но мне кажется, это меняет ход его мысли».
Ошо – не философия, а приключение, как путешествие в Гималаи. Забрало тебя за живое – вставай на крыло и лети.
– У каждого человека бывают такие дни, когда не хочется ничего делать и вообще кажется, что жизнь не удалась. Есть ли у вас какие-нибудь способы для поднятия настроения?
У-у! Я в этом деле собаку съела. Помните песенку Юрия Визбора «Наполним музыкой сердца, устроим праздники из буден…»? Там он так советует: «Страданье вылечить страданьем, а душу греть вином или огнем…» Второе: сел, отрешился, вдохнул поглубже в сердце свою печаль, а выдохнул – радость. Да еще отправил ее своему возлюбленному, или маме с папой, или всем людям нашей планеты. Глядишь, тебе тоже полегчает. Третье: претворите печаль в поэзию! Я так обычно и делаю («Когда уходит любовь… То начинается блюз»).
Ну и конечно, любимые поэты спешат на помощь – поддержать, вдохновить, напитать высоковольтной энергией, напомнить о драгоценной и редкой возможности рождения в облике человека.
Писатель солнечной породы
Вера Копылова
Интервью с Мариной Москвиной для газеты «Московский комсомолец»
«Маринка – человек просветленный до циничности», – назвала Москвину ее подруга Дина Рубина. Чистая правда! Ее называют детской писательницей («Моя собака любит джаз», «Что случилось с крокодилом», «Не наступите на жука»…), но, пообщавшись с ней, я так и не поняла, детская она или взрослая. Побочный эффект таблетки под названием «Москвина» – неудержимый смех при чтении. А основное действие – просветление! Марину Москвину знают как человека безудержно светлого, солнечного, с «мозговзрывающей» фонтанирующей фантазией. Поводом для нашей беседы стала книга «Гуд бай, Арктика!..» – о ее экспедиции вместе с мужем, художником Леонидом Тишковым, в Северный Ледовитый океан. Тишков взял с собой свою Луну (инсталляцию, с которой объехал полмира), а Москвина – дневники, чтобы вести постоянные записи.
«Куда бы ты ни шел, иди танцуя»
– Марина, когда читаешь ваши книги и общаешься с вами, так и хочется задать вопрос: откуда столько смеха и оптимизма? Счастливый характер или результат суровой работы над собой?
Я выросла среди смеющихся людей. Это вошло с молоком матери, с переполненными смехом и радостью генами дедов и отца. Каждый в нашем огромном родственном клане, пережившем войны и революции, обладал потрясающим чувством юмора. Это были фантасмагорические удальцы и герои, неутомимые возлюбленные и хохмачи, вполне реальные персонажи, населяющие теперь мои книги. Всю историю нашей страны можно проследить, листая наши семейные фотоальбомы и архивы, которые сохранила моя мама. Об этом я пишу сейчас большой мифологический странный, трагический, смешной роман – и мои старики опять окружают меня, курят папиросы, заначивают «чекушку», рассказывают свои истории, излучают любовь. Отлично помню, как они без конца шутили друг над другом, пели, смеялись, кто-то надевал на голову капроновый чулок!.. Они меня наделили веселым нравом. А жизнь нас отражает, как зеркало, да еще множит эти отражения. А если она поворачивается к тебе боком или затылком, ты сам-то чем к ней повернут?
– Мы часто слышим эти слова: «открыт миру». И будто бы мы сами притягиваем плохое и хорошее. Что это значит конкретно?
Сократ говорил: «Другой – это ты». Мы всего лишь флейты, на которых играет ветер, антенны, улавливающие ту или иную волну. Мы находимся в сфере мыслей, в сфере чувств, и волна, которая проходит сквозь твоего антипода, – погоди немного, пройдет и через тебя. Но повиснет она на тебе жерновами или ты встряхнешься, как сеттер, выскочивший из воды, и побежишь беззаботно на любовное свидание – вот в чем вопрос.
– Вы говорите сейчас о легком и тяжелом отношении к жизни. Как удалось при этом не упомянуть слова «позитив» и «негатив»?
А я очень люблю недвойственное восприятие мира. Как у даосов – черное и белое, замкнутые в круг, перетекающие друг в друга, да еще и в белом – черная горошина, а в черном – белая. Единое и неделимое Сущее, одно на всех, принимает тут разные формы, все эти сны и миражи, которые прикидываются то тем, то этим. Как в фильме «Матрица», я всегда боюсь, когда слишком во что-то въедешь – осуждаешь, привязываешься, а в конце дороги все встретятся и будут хохотать: «А помнишь то-то и се-то? Это я нарисовал!..»
– Так вы представляете себе смерть?
Человек понимания относится к смерти с радостью. Человек средних способностей – без сожаления. «Ты должна все время думать о смерти, – говорил доктор Гусев в “Гении безответной любви”, – легко и весело думать о смерти, о самой прекрасной смерти, которая только может быть». Пророк высших истин Георгий Гурджиев считал единственным средством спасения существ на планете Земля – внедрить в них орган, который постоянно чувствовал бы и осознавал неизбежность своей смерти и буквально всех и каждого вокруг тебя! Только с помощью подобного органа можно хотя бы поколебать железобетонный эгоизм обитателей Земли.
Но пока живешь – живи, черт возьми, так полно, так радостно, вдыхая – вбирай в себя, я не знаю, нектар этой Вселенной, впитывай ее амброзию, и в свою очередь – по возможности, разумеется, пытайся отблагодарить Существование. Ведь нас за шкирку швырнули в этот мир, и вдруг пошли дары волхвов. Солнце, горы, воздух… Любовь! Тебя кто-то бросил? Пусть катится, благослови его и доставай из футляра свой саксофон.
Я смотрела по телевизору – простая женщина под Красноярском вырастила мальчика, тот поступил в институт, взяла девочку на воспитание – та пошла в первый класс, теперь она хочет усыновить негритенка. «Зачем тебе негритенок?» – ее спрашивают. «Как? – она отвечает. – Кругом снега, все белым-бело, и негритенок идет – это же красиво!..»
Ребенок! Собака, которая тебя любит! Родители! Во многом я не согласна с железным логиком Аристотелем, но в одном он был абсолютно прав: «Счастье – это живые родители».
А предметы, которые нас окружают? Все так взаимосвязано! Стоит лишь тронуть любой предмет – и я расскажу вам про него историю.
– Ну вот – маслины в греческом салате.
Пожалуйста! Моя мама Люся очень любила маслины, все остальные в семье их терпеть не могли. Соленая гадость – выплюнуть, и все. Но она их покупала в Елисеевском, смаковала и говорила, выкладывая на край тарелки косточки: «Придет время, ты дозреешь до того, что полюбишь маслины. И ты увидишь, что это окрасит твою жизнь в новые краски. До того состояния, чтобы любить маслины, человек должен духовно дорасти». И вот сейчас я обожаю маслины! А еще перед глазами встают неохватные закрученные древние стволы иерусалимских олив, под которыми происходило то самое, библейское… И тоскую о Люсе, ее уже нет на земле.
«Живу как в спектакле»
– В вас, кажется, каждая клетка говорит о том, что вы писатель.
У Коваля есть такой рассказ – он идет, а отовсюду слышатся голоса: «Юра, Юра, про нас напиши!» Я что-то похожее испытываю. Мы как-то раз у нас на даче в Уваровке под терраской нашли фашистскую каску, пробитую пулей. В сущности, ничего удивительного, во время войны там шли бои. Художник Лёня Тишков сразу заявил: значит, у нас здесь под яблоней похоронили убитого немецкого солдата, время прошло – он растворился в земле и превратился в яблоки. Лёня выложил из яблок фигуру человека, лежащего в пробитой каске на нашей древней деревянной кровати в старом доме, назвал его «Апфельменш» («Яблочный человек») и собрался увезти в Германию, на родину…
А я представила – что было бы, если б под терраской мы в придачу нашли фашиста, заснувшего летаргическим сном, ну, такого – худого, немытого, нечесаного. И в этом доме живет такая семейка, вечно с ними что-то приключается из ряда вон выходящее, вроде нас. Все односельчане набежали, говорят: хороший фашист – это мертвый фашист, Нюрнбергский процесс по нему плачет, ибо он душегуб. А папа: «Он душегуб с политической точки зрения. А с биологической – уникум, как рак реликтовый или кистеперая рыба!» Ему говорят: сейчас он очнется и всех вас прикончит, давайте его ткнем вилами в бок? Нет уж, спасибо, отвечает папа. Ты что, не можешь убить фашиста? – спрашивают папу. А он отвечает: могу, но это для меня неорганично.
В общем, они откачали этого найденыша, объяснили, что Гитлер капут, вылечили, поставили на ноги, купили ему тренажер, он поначалу стал в доме генеральный секретарь по немецкому языку, педагогике и чистоте, а потом взялся изготавливать сардельки, бульонные кубики, масло пахтать, поднял в этой деревне сельское хозяйство. И мама как-то смирилась, я этой героине в уста вложила фразу, произнесенную моей Люсей: «Какой все-таки мудрый наш народ. Я вообще считаю, наш народ – это весь народ». Потом в городе Аугсбурге нашлась его мать-старушка, короче, вся деревня его провожала, крича: друг милый, Фрицушка, прощай! Постсовет наградил его мысленной медалью. А этой семейке тоже выразили благодарность, сказали: «На таких как бы сдвинутых земля держится!..»
– От ваших книг остается ощущение приятия всего. Прекрасное, ужасное, тоскливое, смешное перемешивается. Вы как писатель смотрите на любое свое чувство со стороны. И оно видится иначе!
Писательская порода. Мир клокочет вокруг и в тебе самом, как у Ахмадулиной: «…ну а потом летите вверх и вниз, в кровь разбивая локти и колени – о снег, о воздух, об углы Кваренги, о простыни гостиниц и больниц»… Каждый момент бытия имеет свою ценность, каждое услышанное слово. Я и сама – простой персонаж некоего спектакля. Весь шум, гам и безмолвие этого мира сосредоточены во мне, вся его чушь и его величие. Ты плачешь – и слышишь свой плач, смеешься – и слышишь свой смех. О, это захватывающая драма, и ты со всей дурью и страстью отдаешься этой игре. Только старайся не слишком забываться, чтобы не свалиться в оркестровую яму. А если свалился – тебя подхватят оркестранты. А не подхватят – тоже ничего. Вставай и ковыляй приплясывая!
– Из романа «Гений безответной любви»: «Я художественную литературу просто ненавижу. Каждый так и норовит навесить тебе свою шизофрению». Это – по роману – заявил экстремальный шокотерапевт. Вы тоже ненавидите?
Я читаю много, но не многое. Да, я не люблю мрачных построений, давно не интересуюсь сюжетами! Писатель Николай Климонтович рассказывал, как однажды он переводил длинный таджикский роман с плохого запутанного подстрочника. Там герой неуклонно добивался любви замужней женщины. Потом Коле надоело, и он закруглил это дело: мол, она ему отдалась. Когда роман вышел, разразился скандал: оказывается, вся фишка была в том, что она ему так и не отдалась. Так вот: отдалась или не отдалась, меня больше не волнует. Я считаю, что все должны отдаться друг другу, и покончим с этим!
– Ведь ваши книги – точно не реализм. А что тогда?
Это мифы. Все, что я вижу или слышу, в голове мифологизируется. Сама реальность очень мифологична. Какое-то мелкое бытовое происшествие рождает бурю эмоций, мыслей, ассоциаций, одно цепляется за другое, и миф вырастает до потолка, до небес и до созвездий. Я многое выдумываю, привираю без зазрения совести. Я важно выступаю, рассказываю, к примеру, про Гималаи: «И вот нас повезли в горы ночью, вдруг в небе вспыхнул свет, и было то-то и то-то», а Лёня кричит: «Не верьте ей, ее всю дорогу тошнило, и ничего она не видела». Нарочно снижает мой пафос и романтическую восторженность, поскольку меня клинит в эту сторону. Мне нужен грузик, чтобы совсем не улететь.
«Нас всех спасает чувство юмора»
– Ваш муж – знаменитый и замечательный художник Леонид Тишков. Он есть в каждой вашей книге – похоже, такой же, как вы, прекрасный сумасшедший. А если бы он был другим? Смогли бы вы прожить жизнь с человеком, который живет с оглядкой?
Тишков – особенный разговор. Он, конечно, гений. А гений – это жесточайшее космическое излучение, которое переживает человек. Иногда я просыпаюсь ночью и говорю ему: «Хватит думать! Ты будишь меня! Пойди что-нибудь съешь, дыши глубже, спи, в конце концов!» Когда он работает – то ничего не видит, не слышит. Если он делает выставку, посвященную Малевичу, он входит в жизнь этого художника, перенимает его линию, его мировоззрение, он уже Малевич! Выставка Субботина-Пермяка, и он едет в Пермскую область, ночует в его доме-музее, все, он уже в 20-х годах, он будетлянин. Я даю ему мыло с собой, он говорит: «Мыло давай, расческу не давай, будетляне не расчесываются». У него самого тьма идей, но он умышленно предоставляет себя творцу, близкому ему по духу, воскрешая его. Иногда мне хочется спросить Лёню, как в анекдоте – когда негр читает еврейскую газету: «Вам мало того, что вы негр?» Я не могу сказать, что он мне понравился с первого взгляда: сутулый, длинноволосый студент медицинского института… Но кроме своей инопланетности он оказался неописуемо добрым землянином: Лёня окончил медицинский институт и ко всем людям относится как к больным.
– И к вам как к главному больному, похоже?
Да! Я его спрашиваю: «Лёня, ты любишь меня?» – «Я тебя люблю, как все живое». С кем живешь, того и любишь – это тоже его выражение. Если бы с ним был кто-то другой, он тоже берег бы его и также сопереживал.
– Но быт? Носки, тарелки… Каково жить вместе женщине-солнцу и мужчине-гению?
Единственный, кто у нас неукоснительно требовал быта, – это ребенок. Он так и говорил: «Если ты сегодня не вымоешь пол на кухне, я вечером вызову милицию!» Ведь ребенок посылается нам как воспитатель, он дисциплинирует тебя. Например, наш мальчик в детстве сказал мне: «Марина, твоя главная ошибка в том, что ты забываешь о бессмысленности слов».
– Хорошо, что вы не вняли этой истине и продолжаете работать! Кстати – над чем?
Я столько всего сразу пишу – это кошмар. У меня квартира выложена слоями черновиков, поверх одних другие, сверху третьи. Вообще-то мне надо закончить эпический эпохальный роман «Крио», куда войдет вся история человечества. Но вдруг – у ног моих забушевало Студеное море. Полтора года не жизнь, а одна сплошная Арктика.
Не Арктика, а Москвина в Арктике
– Кстати о леднике. Вы уже покорили безумным образом Индию, Японию, Непал, но как вас занесло в Арктику?
В сентябре 2010 года Лёню пригласило независимое британское сообщество художников Cape Farewell отправиться в экспедицию. Команда из ученых, артистов, писателей и художников, которые пекутся о судьбе Арктики. Лёню позвали высветить светом своей луны Северный Ледовитый океан и проблему таяния ледников. Пригласили его одного. А я? Я стала проситься, пообещала сообществу, что воспою это плавание в самых возвышенных тонах. Нам сказали: ваш семейный подряд не самая плохая идея, и если Леонид возьмет свою луну, то мы возьмем его жену.
– И страшно не было?
Когда мне говорят, что мы плывем вокруг света, поднимаемся в Гималаи, на гору Фудзи, на Килиманджаро или улетаем хрен знает куда на воздушном шаре, я быстро собираю рюкзачок, не раздумывая об опасностях. Во-первых – это материал. Как говорил Гумилев: хочу посмотреть даже не Африку, а на себя в Африке. Потом, это всегда означает зов земли. Земля зовет тебя полюбоваться ею, и тебе открываются все новые и новые бездны и выси. У меня роман с существованием! Я все время в ожидании чуда, упоительных звонков, известий, встреч. Наглость с моей стороны, но даже если мне скажут, что у тебя больше не будет никаких приключений, что тебя никто больше не полюбит и ты проведешь остаток дней своих в каморке папы Карло, – все равно я буду благодарить существование за его неописуемые дары.
– На чем вы плыли?
Двухмачтовый парусник, шхуночка. Вместимость 25 человек. Скорлупка! Качает и болтает то так, то этак, судно лежит то на одном боку, то на другом. Притом что нас с Лёней укачивает даже в метро! И вот путешествие началось. Москва – Осло – Тромсё – Лонгирбюен – это столица Шпицбергена, или Свальбарда. Мы шли вокруг архипелага, наблюдали грандиозные ледники, заповедные места обитания моржей, китов и редчайших полярных белых чаек. Ученые исследовали признаки глобального изменения климата Земли, мы видели своими глазами, как тают и отступают ледники. А ледники, чтоб вы знали, отражают 95 % процентов солнечных лучей. Если они растают, мы тут изжаримся как на сковородке.
– Ну расскажите уже что-нибудь захватывающее.
Однажды у нас проходила небольшая конференция на борту – как спасти Землю. А вокруг сгущались льдины. Они напирали со всех сторон, наползали друг на друга, превращаясь в стальной монолит. Нас затирало льдами. И я услышала, как наш капитан вызывает вертолет. «Говорит капитан “Ноордерлихта”. Мы застряли во льдах во фьорде Мурчисон. Льдами и течением нас несет на подводную скалу. Я вынужден просить о помощи». Ударили в рынду, все собрались на палубе, и капитан сказал: «Прошу надеть самые теплые вещи, взять паспорта и приготовить спасательные жилеты. Никаких рюкзаков, чемоданов и сумок, кредитные карточки необязательно». В преддверии кораблекрушения все мучительно соображали, что им реально может пригодиться.
– Извечный вопрос «Что бы вы взяли на необитаемый остров?» у вас реализовался на практике.
Капитан велел: возьмите самое для вас дорогое, только чтоб на дно не потянуло. Мы напялили все, какие у нас были, трусы, носки, майки, свитера, штаны, куртки, шарфы и шапки с варежками. Я панически рассовала по карманам шоколадки, орехи, валерьянку и свернутое в трубочку учение Нисаргадатты Махараджа о том, что мир – иллюзия, что мы никогда не рождались, поэтому при всем желании не умрем. И Лёня взял ключи от дома. Мы прямо чуть не заплакали оба, когда их увидели. Лёня сделал отчаянную попытку незаметно подготовить к эвакуации свою здоровенную луну. Если ее не возьмут, сказал, он побежит с ней по льдинам до ближайшего острова. А нам категорически нельзя отходить от проводника Андрея Волкова с карабином! За любым камнем белый медведь. Валуны, снег, вьюга, солнце, тюлени плывут на льдинах – и белые медведи кругом.
У них прыжок на 18 метров! Корабль несется на скалу, а помощница капитана Соня запекает на кухне бараньи косточки в чесночном соусе. Она понимает: если мы не умрем, то зверски проголодаемся! И когда все выстроились в ожидании вертолета, на горизонте появился полярный медведь. С другой стороны подвалила медведица с медвежонком. Капитан продолжает искать полынью, с кухни доносятся потрясающие запахи, но медведи понимают, что сейчас будет ужин не у нас, а у них… И вдруг летит вертолет. Медведи обратились в бегство. А корабль дернулся, боком пролез в ледяную расщелину и выскочил на свободную воду. И эти чайники поплыли дальше.
– Вы ведь не спортсменка, а обычная женщина, к тому же писательница, неподготовленный человек!
Это было настоящее плавание, как 300 лет назад. Очень серьезно все. Когда мы двинули в открытый океан навстречу Гольфстриму, судно легло на бок. Давно отключилось отопление, сам собой погас свет, помпы засорились, из кранов потекла ржавая вода. Поэтому с утра, когда Лёня лежал, утратив интерес к жизни, я по-пластунски влезла на второй этаж, положила в чашку пакетик чая и налила кипяток. Спасательные жилеты метались под ногами в коридоре, с полок падали банки, коробки, сыпалась из пакетов крупа. Я, изловчившись, сползла по трапу. Только взялась за дверную ручку, как дверь к Лёне – ба-бах! – всей тяжестью чугунной о стену. И меня этой дверью потащило вниз – прямо на Тишкова, а он в отключке лежит – салатового цвета. Дальше мне видится все как в замедленной съемке: чтобы не обдать его кипятком, я поднимаю чашку над верхней полкой, чай заливает мне постель. А моя физиономия неумолимо движется навстречу массивному деревянному брусу верхней полки. Каким-то чудом – в миг перед ударом – я приподняла голову и тут же получила мощнейший хук в челюсть снизу. Нокаут! Слава богу, что в этот момент я держала язык за зубами: не увещевала и не ободряла Лёню. И сделала небольшую паузу, перед тем как ответить на его вопрос: «Живые есть на корабле?» В память о моей легкокрылой удаче потом еще долго сиял огромный радужный синяк на подбородке.
– Вам дети на встречах никогда не говорили «мы с тобой одной крови»? Слушаешь вас, читаешь – все чувствуешь себя ребенком.
Я люблю общаться с детьми: пока человек не вырос, он веселый. Порой даже слишком! Как-то меня пригласили выступить в сибирском городе Нефтеюганске. Сказали, что площадкой будет небольшой Дом культуры, который у них оказался вроде нашего Большого театра. С гитарой и парой детских книжек под мышкой стояла я на улице и смотрела, как стекаются туда все дети города – от 6 месяцев до 16 лет. Такой грандиозной разнокалиберной аудитории у меня не было нигде и никогда. Я вышла на сцену – передо мной бушевало море детей. Что было дальше, не помню. Стоял ли в зале гвалт, скакали они по креслам или ходили на головах, катилось все кувырком или через пень-колоду – я знала одно: мне нужно продержаться на сцене час, как было означено в договоре.
Вся взмокшая, с гитарой, дудкой, барабаном, перьями заморских птиц и челюстью древнего осла ровно через час я покинула сцену. Толпы детей спускались в гардероб, потребовалось немалое время, чтобы это исполинское помещение опустело. Меня провели в туалет. Я вошла в кабину, взгромоздилась на унитаз, подняла голову и увидела на двери: «Марина Москвина – …» Я зажмурилась. Потом взяла себя в руки и открыла глаза: «…классная баба!»
Из туалета нефтеюганского Дома культуры я вышла с непоколебимым ощущением: жизнь прекрасна.
Ответы на вопросы читателей газеты «Книжное обозрение»
Книги Марины Москвиной «Учись видеть» и «Мусорная корзина для Алмазной сутры» участвовали в акции газеты «Книжное обозрение» – «Читают все!». Книги были разосланы по всей России…
Ух ты, как здорово, что вы прочитали мои книжки, причем целых две! Огромное спасибо тем, кто устроил это коллективное чтение, – газете «Книжное обозрение», моим издателям – «Гаятри» и «Софии», богу Шиве, который помог мне с ними познакомиться и подружиться, тому, что в нашей благословенной среднерусской полосе находится место для таких чудиков, вроде меня и моего летающего крокодила… Ну и конечно, спасибо вам – всем, кто прочитал небольшую гору моих книг и прислал мне такие замечательные, можно даже сказать, любовные письма. А заодно и до такой степени умные вопросы, что сто мудрецов над ними будут головы ломать, и то неизвестно – ответят или нет. А вы хотите, чтобы это сделала всего-навсего я. Попробуем.
Вот я сейчас у себя в деревне Уваровке сижу перед раскрытым окном – в окне вымахали травы, цветет белая турецкая гвоздика, две сойки с соседского участка прилетают – клевать иргу с куста – это такие синие сладкие ягоды, когда-то три тоненьких прутика посадил мой папа Лев вдоль забора. А наша соседка – старая Нюра, земляной человек, всю жизнь на железной дороге работала, пропалывала шпалы (оказывается, их тоже пропалывают – от травы!), пустила к нам в огород козла, вот он, ничтоже сумняшеся, обгрыз эти прутики. Она приходит с повинной головой, приносит огромную миску творога.
– Возьмите, – говорит, – а то я вам ТАКОЕ сделала…
Приехали этим летом в Уваровку, а ее уж на свете нет. Прудик ряской зарос, картофельное поле – бурьяном. …Как человек становится писателем? Валера, дорогой (я отвечаю Валерию Плющеву), никто вам никогда на этот вопрос не ответит. Лучше не спрашивайте…
А с какой по счету книги я воскликнула бы «ай да я, ай да сукин сын!»?
Что у меня за счет? Все такое разное. Может, книга дневников «Танец мотыльков над сухой землей»? Или «Повести о вечной любви и быстротечности жизни»? Честно говоря, ни разу из моих недр не исторгся подобный возглас. Скорее, вспоминается японское трехстишие:
- Приятна сердцу усталость эта
- После того, как я столько работал,
- Дыханья не переводя.
Хотя это абсолютная неправда. Как правило, я дышу полной грудью, постоянно гуляю в Коломенском или Ботаническом саду, катаюсь на роликах, люблю пить кофе в разных забегаловках. Мой образ жизни правдиво живописала Дина Рубина в романе «Синдикат».
Надо заметить (это я отвечаю на вопрос Жаннат Соколовой), Дина Рубина – по дружбе, конечно! – в некоторых произведениях намекает на мое просветление. Боюсь, тут придется вспомнить крылатый афоризм Марка Твена, который заявил: «слухи о моей смерти сильно преувеличены».
Вообще знающие люди говорят, мол, «рассказать о личном опыте просветления» не так-то просто. Как сообщает современный патриарх Чань-буддизма преподобный Шэн-янь, переживание глубинного просветления не поддается объяснению.
– Поэтому, – говорит он, – я призываю вас открыть для себя вашу истинную природу самым непосредственным образом.
И рассказал такую историю: на Тайване один старый монах читал лекции по «Аватамсака-сутре». В сутре говорится о «мире, украшенном цветами». Когда старый монах попытался описать этот мир, он открыл рот, но не смог произнести ничего, кроме восклицаний «Ох!..» и «Ах!..»
Его слушатели не поняли, что он хотел сказать.
Просветлиться, считают мудрецы, означает пробудиться к своей истинной божественной природе. Причем на свете нет ничего, кроме этой божественной природы, просто мы недостаточно внимательны, чтобы ее увидеть.
И хотя сама я никакой не мудрец, озаглавив книгу «Учись видеть!», я хотела вот именно об этом поговорить со своими ребятами. Или почти об этом – о взгляде художника на мир. А мою книжку в магазинах то поставят в отдел здоровья – на полку «Зрение», то в отдел «Искусство» – как писать картины маслом. И то и другое нормально! Но «Учись видеть» (я отвечаю Богдану Хитрово на его вопрос: если взялись учить видеть, значит, сами вы это умеете?) и для меня нескончаемый урок. Я могу учить только тому, чему сама учусь на полную катушку.
«Писательство для вас – потребность, образ жизни или что?» – спрашиваете вы.
Наверное, и то, и другое, и третье. Я помню, Аркадий Стругацкий в ответ на вопрос, может ли он не писать, ответил:
– Да, мог бы, конечно! Это такое трудное дело, порою настолько мучительное, что с удовольствием бы не писал!
Не знаю, я люблю рассказывать про себя и про других людей, всячески изображать чудеса этой жизни. Мне кажется, так можно исправить любое положение, насытить энергией ситуации, в которых не удалось возвыситься над обыденностью, приворожить или вернуть любимого, исцелять и даже воскрешать из мертвых.
И это благодарное дело. Видите, вот вы пишете, что моя «Сутра» – светлая, вдохновляющая… А для меня там ожили родные тетки, бабушки, деды… Мы с Лёней соединяли старинные фотографии моей семьи с изображенными им богами и русалками, драконами, создателями и разрушителями Вселенной, при этом наши герои явственно обретали новое телесное существование, мы стали чувствовать тепло их рук и щек. Шум моря. Запах воды, травы – то, что сопутствует чуду воскрешения, – донесся до нас. Лишь необратимая вечность, которая светилась во взгляде персонажей, не позволяла им сойти с экрана компьютера и заключить меня в объятия. И этот космос, который мы назвали книгой, теперь мерцает и клубится над нашими головами.
Или: сидим мы вечером с папой, пьем чай, вдруг звонок – входит незнакомая девушка с тремя толстенными книгами, на каждой написано: Марина Москвина «Дорога на Аннапурну», том 1, 2 и 3.
Это была художница Ольга Дикун, когда-то она прочитала «Дорогу на Аннапурну» и решила, что эту книгу обязательно должны прочитать незрячие люди! Только так они смогут очутиться в волшебных мирах Гималаев, куда не всякий зрячий-то осмелится заглянуть! Она убедила свою подругу – редактора питерского издательско-полиграфического объединения «Чтение» Всероссийского общества слепых, которое, как известно, имеет весьма и весьма ограниченный план выпуска (Толстой и Достоевский!), включить туда «Аннапурну». Не прошло и нескольких лет, как мою повесть-странствие напечатали в трех огромных томах шрифтом Брайля, и Высокие Гималаи смогли «увидеть» люди, которым это не светило ни при какой погоде!
Есть очень сильные писатели, которые ощущают в себе писательскую мощь, я же ничего про себя не знаю. Я просто надеюсь, что меня осенит. Я всегда начинающий. И мне все помогают. Весь мир.
«Мусорную корзину для Алмазной сутры» помог написать мой друг, сказочник, мим, мастер дзен Сергей Седов. Мать моя Люся рассказывала так, что только хватай карандаш и записывай каждое слово на первом попавшемся клочке бумаги! Папа Лев как пошутит – хоть высекай его изречения на граните…
Во всех начинаниях ко мне приходит на помощь художник, маг и чародей Леонид Тишков. Это он рисует фантастические иллюстрации и создает образ моей книги – как театра или окна в иные измерения. Лёня и сам написал книгу о жизни и о великом искусстве «Как стать гениальным художником, не имея ни капли таланта», и он вовсю сочиняет собственные книги «НЕобычных существ Леонида Тишкова» – про космических водолазов, даблоидов, Живущих в Хоботах, и я волнуюсь, как бы он не утратил интереса к моим.
Тут мы переходим, Коля Семченко, к вопросу насчет вязания: что чему способствует – писательство вязанию или вязание писательству?
Действительно, вязание – это хэппенинг. Свитера живут своей жизнью, но собираются по моему зову: их выставляли в Музее декоративно-прикладного искусства, а также в галерее редакции журнала «Знамя», где попросили для полноты экспозиции добавить… живописных картин. Тогда Лёня Тишков дал краски, кисти, поставил мольберт, и – получилась картина «Дерево всех деревьев», с настоящими листьями из разных садов Земли – из Индии, из Японии, из нашего Царицына.
«Дерево всех деревьев» стало обложкой первых изданий книги «Учись видеть». Сейчас для обложки я написала другую картину – даже две. На одной изобразила я человека, у которого повсюду глаза. Вся голова и руки – одни сплошные глаза, широко распахнутые, изумленно глядящие на мир. Но мы побоялись, что кое-кто может напугаться. Ладно, тогда на другом холсте я нарисовала синюю птицу, взмывающую ввысь, которую видела на высоте четырех тысяч метров, поднимаясь на Аннапурну.
Так все незаметно способствует друг другу, перетекает одно в другое, если твое существование похоже на танец. Незнакомые люди обитают в разных краях Земли, бесконечно близкие, как мы, Настя Яровая, с героем вашего очерка, – музыкантом, врачом, голубеводом, аквариумистом, тяжелоатлетом. И как сам он, в свою очередь, – с героем моей сказки, летающим крокодилом.
Вы спрашиваете, Настя, с чего начинается Марина Москвина? Я с удовольствием обнаруживаю в этом вопросе убойной силы коан: каким было твое лицо до рождения и каким оно будет после смерти?
Коан – это вопрос, на который в принципе нет ответа. Коан использовал Учитель, чтобы очистить сознание ученика: вопрос – остановка мира – облака рассеялись и только одно небо – чистое существование – обрушивается на тебя!
Осталось ответить на два вопроса. Согласна ли, что Библия – величайшая книга на Земле, и каково мое отношение к другим религиям? Как удается – так надолго – сохранить в себе детство?
Конечно, Библия – величайшая книга. К счастью, у человечества есть величайшие книги, путеводные, с самых разных сторон указующие на тот исток, откуда явилась вся тьма вещей и куда она возвращается.
…В любой религии для меня важен Мастер и настоящий искатель.
…Насчет долгоиграющего детства, Максим, – я уж и не знаю это – еще сохраненное или уже приобретенное?
Ах да! Валерий Плющев спрашивает: у каждого приходит время «проклятых» вопросов. Можете ли дать ответ на один из них: «В чем смысл жизни?» Или для ответа потребуется целый трактат?
Однажды сын Сережа собрался защищать диссертацию. И мой папа повез его к себе в институт на защиту – посмотреть, как там все происходит. Соискатель – женщина, кандидат философских наук из Экибастуза, тема – «Смысл жизни». Ни больше и ни меньше.
Она сделала доклад – сплошь с чисто научной точки зрения. Ни религиозных деятелей, ни мудрецов. Знай сыплет учеными терминами: «смысложизненные ориентиры», «псевдоценности», «смыслообразующие структуры» и пр.
Стали высказываться оппоненты, в целом одобрительно. На кафедру поднялся Владимир Иванович Хореев, высокий, обаятельный, с седой шевелюрой, такой у него голос, мерный, воздействующий на подсознание.
– Очень интересная тема, – говорит, – но явный перебор с научной терминологией. Я порой терял нить и даже по-человечески не понимал, что автор хотел сказать таким вот научным языком? А кстати! Что вам дала эта диссертация? Для понимания смысла своей жизни?
…И она заплакала.
Так что – маленькая притча вместо трактата.
Однажды Хякудзё Исэй сказал монахам:
– Когда вы закончите возделывать новое поле, я поведаю вам Смысл Сущего.
Монахи закончили работать в поле и обратились к мастеру:
– Мы просим вас поведать Смысл Сущего.
Хякудзё Исэй широко развел руками.
Читать бесплатно другие книги:
