Учись видеть. Уроки творческих взлетов Москвина Марина
Алексей и живет у горы в деревне Савкино. Из окна его дома видна его гора.
На Савкиной горке я впервые увидела звездопад.
Звезды любят падать на Савкину горку.
На Савкиной горке Алексей посадил золотые шары. С горы золотые шары тянутся к звездам. Может быть, звезды – это золотые шары. А может, золотые шары – звезды.
Почему гора Савкина, когда охраняет ее Алексей?
Алексея я знаю, он умеет черепицей крыть крыши, он потомственный рыболов, а Савка кто?
На горе лежит камень, и на нем написано:
«Лета 7021 постави крест Сава поп».
Очень давно, наверно, жил Сава. Да и Алексей давно живет у Савкиной горки.
До сих пор стоит Савкин крест благодаря Алексею.
Крест поклонный. Придет человек к горе и, прежде чем взойти, поклонится: «Здравствуй, гора!»
И гора ему скажет: «Здравствуй! Проходи, отдохни у меня на скамеечке, посмотри на закат».
На Савкиной горке провожает закаты пес Диван.
Яблочный Спас
Пришла к нам тетя Маша, а мы сидим на крыльце, семечками похрустываем. Тетя Маша от яблок отказалась, села рядышком, посмотрела своим зорким глазом и говорит:
– Да у вас здесь яблони перед домом растут!
– Какие яблони? Быть не может!
– Да у вас здесь от яблонь, – говорит тетя Маша, – яблоку некуда упасть. Вы яблоки грызете, семечки разбрасываете, вот они и проросли.
Глядим – и правда, настоящий яблоневый сад. Растут среди душистого горошка и календулы маленькие яблоневые деревца.
Интересно, какой у этих яблонь сорт? Мы много сортов наели: белый налив, полосатку, антоновку, титовку, ревельский ранет… Что вырастет?
Хорошо бы ранетка. Будем из нее варенье варить – ранеточное. На ранетке яблочки маленькие, как вишни, как рябина.
Весной ранетка цветет, как вишня.
А осенью плодоносит, как рябина.
Домашними, лесными могут быть яблони. Дички, дикие яблоки, тоже хороши. Из них мы печем яблочный пирог. Пушкин, сосед наш из Михайловского, очень любит яблочные пироги. Даже подписывается в письмах: «Ваш яблочный пирог».
Вот подрастут перед крыльцом яблони – тети-Машины крестницы, и устроим мы праздник Яблочный Спас. И чай у нас будет яблочный, и пирог, и яблочное варенье.
Еще в Москву на зиму яблок насушим – компот варить.
Бессмертники
Тетя Маша принесла в корзине цыплят-трехдневок, вынимала по одному и выпускала на стол – погреться.
Мы на этом столе чистим рыбу – красноперок и окуней, чистим грибы – подольховики и маслята. Перебираем смородину. Сушим шиповник.
Простой такой стол – из трех досок, чуть перекошенный, подбитый гвоздями, заросший лопухами и конским щавелем, ну, стол как стол, а цыплята шагали и набирались тепла, желтого, как пух бессмертника.
Красавица
После дубовых холодов на Еремея-запрягальника деревня наша начинает сажать картошку.
– На ниву идем, – с гордостью говорит тетя Маша.
Нива – картофельный огород.
Далекие у тети-Машиной нивы берега.
– Прямо, Зоря, прямо, – говорит Володя-пахарь, главный картофельный человек.
По кромке борозды идет Зоря, вслед ей кладем картошины.
Галки налетают на свежего весеннего червячка. Облака белые-белые над нами. Усами картошка чувствует весну.
Из репчатого лука вытянулся лук зеленый, фасоль набухла на подоконнике, зимний чеснок отпустил стрелки.
Сегодня у тети Маши сажаем картошку, завтра у тети Нины…
С Зорей на телеге возвращаемся домой. На ужин варим картошку.
Картошка у нас в Бугрове – северная красавица.
А Гайки сажают синеглазку.
Но наша-то красавица, известное дело, повкусней.
Желудь
Тетя Маша идет по деревне, как под воду ныряет: наберет воздуха – и под горку, вынырнет – уже за углом. Секретничает, заметает следы. Ведро воды и то лопухом накроет от чужих глаз.
Спросят ее: «Кого идешь? Кого делаешь?» – увиливает от ответа тропинкой.
Хоть в ягоды, хоть в грибы – огородами, огородами, петляя. Маленькая, крепенькая, как желудь.
«На краю живу, как в раю» – любимая поговорка. А сама все время в окно смотрит вместо телевизора.
Но нас любит, заходит часто, гостинец – пирог драчону в газете принесет. Если пирог подгорит, скажет: «Опять цыган получился».
Третий венчик
Тетя Маша говорит: огурцы надо сажать, когда зацветет третий венчик у калины.
Вот он и зацвел, в деревне Коты, мы видели.
Коты – старая деревня, в ней никто не живет, но каждую весну все в Котах расцветает: черемуха, ирга, калина.
Сирень раскололась, значит, будут петь соловьи.
– Соловей поет, пока соловьиха сидит на гнезде, – уточняет для меня тетя Маша.
Весной она в синем полупальто и вязаной шапочке распределяет по огороду овощи, как полководец Кутузов войска: на флангах – огурчики, на переднем крае – картошка, в тылу – капуста и кабачки… Семена, как новобранцы, в мисочке отобраны, укрыты мхом.
У меня ладонь как ладонь, обычная, рядовая. А у тети Маши не просто ладонь – пясточка, в ней особая сила, чего ни коснется – все прорастает.
Торкнул семечки в землю – надо через грядку поцеловаться, чтобы огурцы были сладкие.
Пока мал огурец, он капельный, то есть маленький. Капельный поросенок, капельный огурец. Вырастет – станет добрым. А добрый огурец можно и посолить. Но это еще не скоро, осенью.
Все лето ждать.
Поросенок Вася
– Поросенок у меня завшивел, – сказала тетя Маша с печалью. – Надо лечить. Но одна не могу. Приходите.
Я была потрясена этой новостью.
С блохами я встречалась. У меня пес – Тиль. Псы иногда блошатся по осени.
И вдруг – вши. Я о них только в книгах читала.
Но делать нечего. Тете Маше мы всегда во всем помогаем.
Вот я к ней прихожу – у тети Маши в руках расческа. Мне она говорит:
– Хватай задние ноги и держи!
Вася, так зовут поросенка, занервничал. Гулять он не ходил, света белого не видел, а тут вытащили из хлева, да еще задние ноги хватают.
Вася ревет, от слез горячий становится.
– Тетя Маша, вы его утром не кормили? – я спрашиваю с намеком. – Все-таки задние ноги…
Подходят тети-Машины дачницы – две интеллигентные девушки из Москвы. Они приехали к Пушкину, специально привезли вечерние платья с декольте, туфли на высоких каблуках – не в сапогах же в музей идти.
Девушки работают в библиотеке, я в институте учусь. Вместе пили чай, читали друг другу стихи наизусть: «Пора, мой друг, пора…», «Я помню чудное мгновенье», «Храни меня, мой талисман», смотрели на звезды…
И вот они видят, что я стою со вшивым поросенком, как геолог под Кандалакшей.
Ладно, успокаиваю себя, главное для меня – здоровье Васи.
Наконец, дело сделали, Васю тетя Маша унесла в загон. Мы умыли руки и пошли пить чай.
А Вася выздоровел. За зиму вырос. Сейчас уже, наверно, здоровый хряк.
Первоклассницы
Из куста боярышника и шиповника выглядывают калитки.
На них, как у школьников за спиной, висят ранцы – деревенские почтовые ящики.
Ранцы охраняют дворняги – Рыжики, Тузики. Громким отчаянным лаем предупреждают хозяев, когда идет почтальон.
Заглянешь внутрь: ни тетрадок, ни писем, только, может, газета, а то и вовсе нет ничего.
Но бабушки ждут, проверяют свои портфели, выходят к калиткам, юные и нарядные, как первоклассницы. Особенно осенью, когда покраснеет рябина, пожелтеет кленовый лист.
Яблочный ветер
Ветра не было, а яблоки падали, срывались, сбивались с насиженных мест, шлепали, как бобры хвостами, по днищам перевернутых лодок.
Как будто деревья встряхнулись от осенних дождей и яблоки разметало, как брызги.
Нам всем казалось, что ни ветерка, а ветер гулял в садах, невидимый и неслышный, яблочный ветер, его время пришло.
Яблоки раскалывались на лету и пропитывали яблочным соком землю.
Жду
Я с той весны берегу черемуху – до этой.
Зверобой и тысячелистник зимой завариваю, а черемуховый цвет храню.
Только первого марта его достану, залью кипятком, он задышит, расправит листья, за окном метель, дворники устали от снега, а у меня черемуха горячая, и та весна – переходит в эту.
Я готовлюсь: достаю из шкафа весеннее пальто, чтобы выйти нараспашку на улицу, и клейкие стручки тополей будут прилипать к ботинкам.
Я жду весны, ветра, ветрениц, когда мой друг – он живет в деревне – напишет:
«Зайцы полиняли, растаяла волчья тропа».
В чем секрет такой прозы? Тут много разных секретов. Я открою вам один. Этот человек, Юля Говорова, она здорово чувствует ПРЕДМЕТ. Вы заметили – все, о чем пишет, она как бы держит в своих ладонях. Что б там ни было: картошина, Савкина горка, цыпленок, семечко, волчья тропа, стручок тополя или завшивевший поросенок Вася – каждое проявление жизни она исследует в деталях, удивляется, восхищается. И по этому поводу я вот что вспомнила…
Принято считать, что в Михайловском жил только Пушкин, а Сергей Довлатов был обитателем Нью-Йорка. Но пристальный взгляд исследователя неисповедимых путей, по которым мы движемся навстречу неизвестности или, наоборот, всемирной известности, которая в конце концов догнала писателя Довлатова, словом, пристальный взгляд моей ученицы Юли Говоровой обнаружил, что в Михайловском есть дом, где жил Довлатов, тут он замыслил роман «Заповедник». И, между прочим, вот его окно.
«Но кто из нас, – говорил Гилберт Кит Честертон, – достоин того, чтобы посмотреть на простой одуванчик?»
Очень простые предметы – бутылка, колба, кружка. А как они выразительны, каждый предмет – личность.
Глава 8
Не совсем пропащий человек
Раз в году я обязательно приношу вам разные непонятные предметы, завернутые в толстый мягкий платок. Я разворачиваю их и раскладываю на столе для всеобщего обозрения. Потом беру по одному на ладонь и показываю, что за штука. Про каждую штукенцию у меня есть для вас особая история.
Вот, например, расплющенная банка из-под сгущенки. Я привезла ее с Кольского полуострова, где работала поваром в геологической экспедиции. Я всегда показываю ее на выступлении – в любой аудитории она имеет неизменный оглушительный успех. Ведь эту самую банку разбомбила передней лапой огромная бурая медведица, которая, как мне стало понятно, когда я вернулась в свою походную таежную кухню, сидела на лавке за столом, из ящика доставала сгущенку, ставила на стол и – бац! – лапой. Та – в гармошку. А медвежонок все вокруг вылизывал.
Эта почтенная семейка, заслышав лай спаниеля Тима, бросилась из кухни – брезентовой палатки – в лес! Сама была свидетелем: только пятки засверкали. А я застала внутри жуткий погром. И, как трофей, привезла в Москву чисто вылизанную медведями жестянку.
Кусочек древнего окаменевшего дерева с Сахалина, каменный цветок с необитаемых земель Камчатки, прозрачный пузырек с картиной звездного неба, домика и сада, насыпанной из разноцветного песка, – я привезла его из Нормандии.
Красная тряпичная лошадка, пошитая из заштопанных детских колготок африканкой Дорой, женой иссиня-черного нигерийца.
– А хвост и грива, – с гордостью сказал Дорин муж, – из настоящего конского волоса!
Эта лошадка после долгих препирательств с мужем моим, художником Лёней Тишковым, была куплена в Париже высоко на холме, на площади, окружающей храм Сердца (Сакре-Кёр), откуда виден весь Париж с высоты птичьего полета…
Глиняный Дракон Счастья из Самарканда, когда-то раскокошенный вдребезги сынком моим Сережкой и возрожденный из пепла знакомой реставраторшей Машей, – вот кому я обязана счастьем своей жизни!
Осколки, камешки, каштаны, свистульки, бамбуковая флейта Пана, индейская, прямо из Бразилии! Разукрашенные деревянные птицы с арабского рынка Иерусалима, слоны и жабы, вырубленные из индийского зеленого камня… Поразительные кораллы, раковины и морские звезды из глубины Тихого океана, переданные много лет тому назад через проводника скорого поезда Ленинград – Москва от моего друга водолаза Володи Погребова.
Челюсть древнего осла из умопомрачительного азиатского города Хивы в Узбекистане. Я нашла эту челюсть на раскопках. Кости мамонта. Древний клык моржа с дырочкой на тупом конце – старинная игла! Клык был мной обнаружен на ханты-мансийских берегах Оби – меня возили выступать в школах-интернатах.
Там же милиционер, который несколько суток плыл с нами на катере – искал в тайге бежавшего из тюрьмы рецидивиста, – нашел и подарил мне настоящее перо орла.
Был смешной случай: с челюстью осла и пером орла выступала я на празднике Книги. Все про них рассказала, показала, и тут приходит мне записка от писателя Сергея Иванова. (Какие у него хорошие книжки: «Снежная девочка» и «Под крышей из облаков»!) А в этой записке стихотворение:
- Наврала про челюсть древнего осла —
- Что присутствующим стало жарко.
- И украла ты из зоопарка
- То обкаканное перышко орла!..
Все это я показываю вам и рассказываю как пример, чтобы вы мне тоже что-то показали и рассказали.
Однажды я принесла на занятия морскую гальку – гладкие такие камешки, обкатанные волной. Давно их собирала у Черного моря, чем-то каждый из них привлек мое внимание. Они ведь очень красивые бывают, особенно когда мокрые. Какие-то вкрапления, разводы, узоры, напоминающие далекие галактики из фантастических фильмов… Я вам раздала по камешку и попросила сочинить что-нибудь на эту тему.
Большинство, конечно, пошло по «галактическому» пути, мол, вверенный ему камешек – иная планета, и – размышления о процветающей на ней форме жизни.
А один дорогой моему сердцу шалопай Денис Батяев написал такую вещь:
«Я держу камень и чувствую, как он теплеет в моей руке. Значит, не совсем я пропащий человек, если могу еще с кем-то поделиться своим теплом…»
Я ахнула.
И сказала:
– Денис! В эту самую минуту все писатели мира позавидовали тебе белой завистью.
Вы не представляете, какие колоссальные возможности открываются нам, когда мы чувствуем и понимаем предмет, когда мы находим с ним контакт, нащупываем единство между собой и безграничным морем предметов. Но начинать свое исследование, погружение, постижение надо сконцентрировавшись на чем-то одном. Весь мир вокруг прекратит свое существование, а это одно останется, и ты в это одно ушел с головой.
У предмета – своя история. История сокрыта в нем, будто жемчужина в раковине. Мы должны, как ловцы жемчуга, задержав дыхание, глубоко за ней нырнуть, найти, вытащить на свет божий, а потом очень аккуратно, с любовью и благодарностью попробовать извлечь ее из жемчужной раковины.
«Вещи имеют свою душу, ее надо разбудить», – сказал Габриэль Гарсиа Маркес, наш выдающийся современник, латиноамериканский писатель. Помимо чудесных рассказов и романов он написал легендарную культовую вещь «Сто лет одиночества». (Раздобудьте и прочитайте. Сразу почувствуете себя эрудитом, начитанным человеком, интеллигентом в пятнадцатом колене.)
Для того чтобы предмет тебе доверился, принял тебя за своего, с ним нужно установить сердечную связь. Ты ему сам, первым, должен открыться, стать для него доступным, уязвимым и твердо знать, без всякого сомнения – что он живой и светится. Тогда он поведает тебе о своей Судьбе, которая отныне так или иначе переплетена с твоей жизнью.
Наталья ШаповаловаМедальУ меня на ключах висит медаль. Я использую ее как брелок, а ведь это настоящая серебряная медаль. Ее летом 90-го года подарил мне один англичанин. Судья, который приезжал к нам на соревнования. Он тогда чуть не плакал и говорил через переводчика, что очень любит меня. И что эта медаль ему очень дорога. Он получил ее за первое место на конкурсе ватерпольных судей.
На медали изображены два игрока и один вратарь. Обычная эмблема водного поло – это один игрок с мячом. А здесь целых три. Вот такой конкурс повышенной сложности…
Серебро на медали уже кое-где стерлось, особенно на спине у левого игрока, потому что обычно игрок этим боком лежит в кармане.
Но медаль все равно остается настоящей, серебряной, ведь ею наградили самого лучшего судью.
Она ездила со мной в Лондон. Я специально ее возила, чтобы она взглянула на свою родину, на Биг-Бен и Вестминстерский мост и смогла встретиться со своим бывшим хозяином.
Конкурс, для которого ее отлили, называется «Петер Мартин Трофи Рефери 1990». Чтобы медаль не очень скучала по водному поло, я на каждой тренировке выношу ее на бортик: пусть не забывает, кто такая.
А она мне аккуратно напоминает, как в меня влюбился Дэвид. Он хотел жениться на мне и увезти в Англию. Жаль, не удалось ему объяснить, что такое «приглашение», без которого невозможно выехать из страны.
С Дэвидом я последний раз разговаривала по телефону в марте, и с тех пор ничего. Но из-за этой вот медали мы как будто рядом.
Вот она, смотрите, а кто хочет – пожалуйста, можете потрогать или подержать, она всегда у меня в кармане.
Галя ДаниловаДедушкины валенкиТрудно в это поверить, но было время, всего лет десять назад, когда фраза «Я ДВА ЧАСА СТОЯЛА В ОЧЕРЕДИ!» не вызывала ни малейшего удивления. Мама под вечер являлась домой, ставила на стол хозяйственную багровую сумку чудовищных размеров с надписью Elegant – и, не в силах сдерживать ликование, рассказывала о том, что ей, бедолаге, посчастливилось раздобыть и как она ухватила последний – именно последний! – снежок свиного фарша.
Иногда в воздух, как одинокие ракеты из салютницы, взлетали и вспыхивали, ослепительно сияя, слова «блат» и «дефицит».
От них пахло Новым годом, днем рождения и первомайской демонстрацией.
В то же мгновение – в сполохах фейерверка – возникали черные гигантские дедушкины валенки с седыми войлочными волосками, такие громадные, что я иногда, шутки ради, засовывала обе ноги в один валенок и скакала в нем по коридору, пугая соседей за стеной.
Эти валенки играли важную роль в театре нашей жизни. Осенью, где-то в сентябре-октябре, мы покупали несколько килограммов зеленых помидоров и незрелых бананов. Каждый помидор и банан мы серьезно, со знанием дела заворачивали в газету и складывали в валенки, чтоб они дозрели к Новому году. Дедушка говорил, что для этой цели лучше всего подходит газета «Советская Россия», так как в «Правде» слишком маркая краска в типографии, а он не собирается на Новый год кушать помидоры с итогами последнего съезда партии на боках.
Обычно мы клали в правый валенок помидоры, а в левый – бананы. Но каждый раз возникали споры – какой валенок правый, а какой левый.
И каждый Новый год из старых дедушкиных валенок мы доставали и с волнением разворачивали ярко-красные помидоры и спелые с коричневатыми пятнышками на кожуре бананы.
Даже не помню, как и когда оборвалась эта наша семейная традиция. Она просто тихо исчезла вместе с очередями и газетой «Советская Россия».
И теперь, когда случайно встречаю на антресолях дедушкины валенки, я немного жалею о том, что сейчас повсюду в любое время года лежат на прилавках зрелые ярко-красные помидоры и спелые желтые бананы.
Итак, вам уже известно, что я храню коллекцию редкостных предметов нашей Земли. И вы пополняете ее, к моей радости. Вот Юля Говорова из Михайловского привезла мне кусочек упавшего от старости дуба, который помнит Пушкина… Потом подарила мне браслет из маленьких твердых коричневых горошин – плодов с дерева Бодхи, под которым просветлился Будда! И своими собственными руками из красной глины вылепила и обожгла в печи настоящую чайную чашку с узором, залитым глазурью. А к этой рукотворной чашке присовокупила сушеный лист смородины, черемуху и чабрец.
Еще она сделала для меня кресло – из толстых березовых веток, еловой доски, березовой коры. В разобранном виде оно привезено из Михайловского. И у меня на кухне с огромнейшим трудом Юля воссоздала его в поте лица своего. Все в обморок падают, когда ко мне приходят и видят это кресло. Такой у него уникальный, бесшабашный и в то же самое время антикварный вид.
Вика Шелякова из Африки привезла каменную «розу ветров» – песчаные ветры пустыни Сахары, застывшие в камне! Все это умопомрачительные вещи.
Но я вас уверяю, в каждой соринке заключена Вселенная. Обнаружение Вселенной в первой попавшейся пылинке заложено в нашем внимательном взгляде. Как сказал поэт Булат Окуджава:
- Пылинки виноватая улыбка
- Так красит глубину ее очей.
Чтобы увидеть это и понять, не надо далеко ходить. Смотрите, я кладу на ладонь обычный кусок сахара – кубик белого рафинада. Все пристально глядят, минуту, две, не надо торопиться. Молча смотрим, сосредоточенно, какой он совершенной формы, какой он белый, полированные грани, но весь из крошечных крупинок, и каждая – вы видите, что делается? – начинает тихонько сиять. Сияние сахарного кубика становится сильнее, ярче… Как он старается не подкачать, неся в эту минуту перед нами ответственность за безграничную Вселенную!
Я кладу кусок сахара обратно в коробку и почтительно благодарю его и вас – тех особенно, кто силится понять, о каких непостижимо волшебных вещах я, собственно говоря, веду речь.
Глава 9
«Удиви меня!»
Был такой французский поэт, режиссер, художник Жан Кокто. Мэтр, знаменитость, к нему валом валили творцы из самых разных областей искусства – чтобы Жан Кокто хотя б одним глазком взглянул на труд их жизни. И я запомнила его фразу, ставшую крылатой:
– Удиви меня!
Так я вас неслышно прошу: удивите меня. Попробуйте сами теперь открыть для себя искомую Вселенную – в предмете, цветке или человеке. Вот глиняный старик-туркмен. Поставь его перед собой на стол, Ромик, услышь его песню, поведай его судьбу. Роман Пьяных берет из рук моих фигурку старика, склоняется над чистым листом бумаги и пишет:
Глиняный акынГудит и бешено дует в степи ветер. Гул стоит, как в аэродинамической трубе. Воздух прозрачный и звенит. Маленькие смерчи из пыли и пожухлой соломы валят с ног стоящие на земле столбики. Суслики ослабели. Жара, засуха, голод. Точно шары в кегельбане, носятся перекати-поле. Они с шорохом разбиваются о каменные изваяния половецких баб. Солнце неистово вонзает свои лучи в землю, появляются трещины, сквозь которые видно изнанку планеты.
Щелк-щелк. Как будто миллионы цикад орут в ночной тишине. Щелк-щелк. Вздрагивая от щелчков кнута акына, овцы, словно слепые младенцы, мечутся из стороны в сторону. Бьются головами бараны, искры из глаз сыплются. Бестолочи. Хорошо, что пастух, старик в тюрбане и в штанах, в которые, кажется, напихал все свои пожитки, знает, как организовать дело.
– Давай, родные! – щелкает кнутом старик.
Совсем недавно он был таким же молодым и бестолковым, как его овцы. Бился головой об жизнь, чтобы наконец-то стать человеком. Вырастил сына, дерево, дом поставил, овцы сыты, все довольны. Красота!
Глазами натыкается на глыбу половецкой бабы. Подходит. Гладит шершавую каменную кожу. Кожа жесткая, но теплая, словно под ней течет горячая степная кровь. Вот-вот сдвинется с места и с оглушительным воем понесется по степи.
Акын боится посмотреть изваянию в глаза, знает, что увидит он в них.
– Кем ты стал, старик! Потомок славного Чингисхана пасет бестолковых овец на земле предков. А ведь ты мог быть царем живущих…
Эти слова трещат у него в голове, звенят, как металлофон. Старичок горестно опускается на землю, задумчиво склоняет голову.
– Слушай, бери, а? Дешево дам! – орет торговец на рынке. На его прилавке стоят разные глиняные поделки, большие и маленькие. Вот верблюд, длинноногий и губастый, вот горшок – наливай, что хочешь. Вот и старичок, маленький и глиняный.
…Где сейчас его бестолковые овцы?
Сколько воздуха в этой вещи, зноя, ветра, азиатского простора! Как по мановению руки Ромика, оживает мой глиняный старик. Какие свежие фразы. Ритм. Интонация. Солнечная энергия. И этот неожиданный поворот в конце. С недетскою отвагой Ромик проходит сквозь каменную кожу половецких изваяний. Сквозь живую судьбу человека на Земле. И наконец, сквозь глиняную форму – снова к жизни: «Где сейчас его бестолковые овцы?» Не говоря о нежной звукописи ремарки: «суслики ослабели»… Так и хочется воскликнуть по поводу Ромика Пьяных то же самое, что воскликнул по поводу себя самого Александр Сергеевич Пушкин, когда у него что-то славно написалось: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»
Эту фотографию сделал музыкант из Челябинска Лев Гутовский, основатель Нового художественного ансамбля – НХА. Он большой любитель посмотреть на мир странным взглядом, искажающим действительность, соединить вместе страшное и смешное. Своего коллегу Никиту Гутовский снял через большую линзу.
Давай, Ленка Степанова, читай свой эпохальный рассказ под названием «Соска», играй свою песенку. Название «Соска», признаться, смущает мой музыкальный слух. Мне оно кажется недостаточно благозвучным. Но ты уперлась, и ни в какую. Ладно, что я – диктатор какой-нибудь? Хозяин – барин! Итак:
Лена СтепановаСоскаМилый сердцу деревенский бабушкин дом стоит сейчас заброшенный и заколоченный в лесостепных пензенских землях. Несколько поколений моих предков жили на этом месте, и когда просыпается моя родовая память, она зовет меня туда. Стала бы отшельницей, пришла бы в эту деревню и жила бы там. Местные жители удивлялись бы моему выбору, моему одиночеству и моим огородным культурам.
Топинамбур, например…
Бабушка рассказывала, как я бросила пустышку.
Неизвестно, что можно назвать прогулкой при постоянном присутствии зелени и солнца вокруг – мокрой зелени и грязной сияющей тропинки, по которой я через калитку выползала во двор к бревнам у соседского забора. Пустышка провалилась в щель между бревнами. Я плакала. Бабушка шептала мне на ухо, что соску забрал «страшный инякуй».
Я и сейчас помню, как поняла, что это то самое неизвестное, которое зашуршало и исчезло под бревнами серым подвижным ростком, наблюдаемое, но не ухваченное. Тогда стало страшно. Страшно и сейчас. Гадюка – русская ядовитая змея. Дядя Гриша принес ее потом мертвую, на палке:
– Надо бревна разобрать, – сказал он, – лавочку поставить, а то сезон – могла змеенышей вывести.
Однако бревна не разобрали в силу неторопливости деревенской жизни, и змей никаких больше не водилось, кроме безобидных ужей.
Я отдала свою пустышку «инякую», потому что ему она была нужнее.
…И до сих пор хочу туда вернуться. Может быть, за своей соской?.. Только нет времени, нет денег – и все это меня гложет. Правда, с каждым годом все меньше. О, доктор Время, время – Врач! Но вдруг однажды представила, что в кедах с рюкзаком подхожу к этому дому, смотрю на него, и в следующий миг – горит наш дом всеохватно синим пламенем. А я сижу на рюкзаке и смотрю на огонь, и он отражается у меня в глазах, как в зрачке у лошади.
Я беру рюкзак и иду дальше.
Куда-нибудь, где продолжается моя жизнь.
Предмет – мистическая вещь.
Вот я все время вспоминаю Коваля. Скучаю по нему. Даже не верю, что его больше нет на свете. И вспоминаю, как он однажды показал мне монокулярчик – ну, это вроде одноглазого бинокля. Ему его подарили на день рождения. Красненький такой, изогнутой формы, на кожаном ремешке. В одну сторону повернешь – всё вверх ногами. В другую – нормально. И в то же самое время – ненормально! Особый вид открывается, непривычный.
О! Орион! Взглянуть на Вас в монокулярчик Коваля – вот было бы дело! (Созвездие Орион считал он страшно важным в своей жизни.) Вообще на мир бы взглянуть в тот красненький монокулярчик и все увидеть – глазами мастера.
– Не завидуй, – сказал Коваль, – когда тебе исполнится пятьдесят лет, я тебе такой же подарю.
Я говорю:
– Пишите расписку!
– Давай! – он ответил.
Но то ли ручки не нашлось, то ли бумаги, а жаль. Я иногда думаю: вдруг он написал бы такую расписку, да и пожил еще немного?..
Лишь две записки я храню, написанные его рукой. Мы с ним случайно встретились на юбилее «Союзмультфильма» и весь этот вечер просидели рядом, в соседних креслах. Вот это была удача. Когда выходили на перерыв, он вырвал из блокнота два листочка и на одном написал: «ЮРА», а на другом «МАРИНА». Два наших имени оставил он на спинках кресел, потом покурил в фойе и ушел с какой-то девушкой. А я вернулась, взяла эти записки и храню второй десяток лет. Зачем? Может быть, когда я кладу их рядом и читаю:
«МАРИНА», «ЮРА»,
то верю, что он ушел не насовсем, просто проводит девушку и вернется.
Глава 10
«Сейчас в Мадриде золотая осень»
Произошел фантастический случай: мне предложили поехать в командировку в Испанию.
– С маленькой группой журналистов вы будете путешествовать по старинным замкам Сеговии, Авилы и Саламанки, жить в этих замках, пробовать испанские блюда и вина, посещать могилы королей, а потом напишете о своих впечатлениях.
Я даже ахнуть не успела, рассыпаться в благодарностях, как мой редактор строго сказал:
– Но не полагайтесь только на свои впечатления. У вас в руках постоянно должен быть блокнот, куда вы будете скрупулезно заносить названия замков, имена погребенных королей, какие национальные блюда вас больше поразили – хвосты быков или куропатка в шоколаде… А также цены за гостиницы, проезд и питание. А живописность, юмор, увлекательный сюжет – само собой! – сказал он добродушно. И добавил:
– Сейчас в Мадриде золотая осень…
И все это было сказано мне, важной писательнице и журналистке, которая собаку съела в нашем деле, а не куропатку в шоколаде, а сейчас сидит и пишет вам наставления и поучения.
О чем это говорит? О крайней важности того, что потребовал от меня редактор. Блокнот, записная книжка, дневник – то, с чего начинается наша писательская жизнь. А журналистская – тем более!
Ты едешь в командировку, а твой читатель, слушатель или зритель остался дома. Теперь ты – его глаза, уши, нюх. Ты должен донести до него атмосферу и аромат золотой осени в Мадриде. Оживить в его воображении самой тебе пока неведомые события испанской древности, судьбы растаявших в северных снежных горах королей. Тебе придется вытворить такое, чтоб твой читатель не только ничего не потерял, сидя дома, услышав твой рассказ, но и по возможности даже приобрел.
Читать бесплатно другие книги:
