Все вечеринки завтрашнего дня Гибсон Уильям

42. КРАСНЫЕ ПРИЗРАКИ ЕВРОПЕЙСКОГО ВРЕМЕНИ

Фонтейн готовит себе чашку растворимого мисо. Вот что он пьет перед сном — успокоительное пойло и кусочки водорослей на донышке. Он вспоминает встречу со скиннеровской девчонкой. Обычно, раз покинув мост, никто не возвращается туда. Что-то необычное было связано с ее уходом, но он уже позабыл, что именно. Не дело так бросать старика, он все равно бы долго не протянул.

Мальчишка все еще молча сидит и щелкает по экрану — охотится за часами. Фонтейн выливает мисо в кружку с отбитой ручкой, с наслаждением вдыхает приятный аромат. Он устал за день, но нужно подумать, где уложить мальчика на ночь, если тот вообще станет спать. Может, так и просидит всю ночь, охотясь за своими часами. Фонтейн качает головой. Щелканье прекращается.

С кружкой в руках он оборачивается, чтобы взглянуть, что там случилось.

На экране ноутбука, лежащего на коленях мальчика, отсканированный циферблат покореженных часов "Ролекс-Виктори", дешевая модель военных лет, предназначенная для канадского рынка; такие часы можно довольно выгодно продать, но не в таком жалком состоянии. Стальной корпус исцарапан, циферблат местами в пятнах. Черные арабские цифры различаются четко, но внутренний круг, красный, "европейское время", почти что стерся.

Фонтейн отхлебывает мисо и пытается понять, чем же так приковали к себе внимание мальчика красные призраки европейского времени.

Вдруг голова мальчишки склоняется под тяжестью шлема, и Фонтейн слышит, как он начинает похрапывать.

43. ЛИВИЯ И ПАКО

Лэйни видит себя на острове, где-то в широком интеллектуальном потоке, по которому он непрерывно курсирует.

Это место не похоже на конструкт, деталь окружающей среды, скорее — узловатое сплетение ветвей информации, уходящих корнями в субстрат старого кода. Оно похоже на наспех сколоченный плот из случайных обломков, но "плот" стоит на приколе, он неподвижен. Лэйни знает, что есть причина, по которой остров поставлен у него на пути.

Причина, как он вскоре выясняет, в том, что с ним хотят выйти на контакт Ливия и Пако.

Они сообщники Петуха, юные граждане Города-Крепости, и представлены здесь в виде сферы из ртути в условиях невесомости и черного кота с тремя лапами. У сферы из ртути (Ливия) — милый девичий голосок, а трехлапый кот, у которого недостает еще и глаза (Пако), общается с помощью искусно модулированного мяуканья и напоминает Лэйни старый мексиканский мультик. Эти двое почти наверняка из Мехико, если географию вообще нужно принимать во внимание, и, вполне вероятно, принадлежат к той группировке революционной молодежи, которая в данный момент добивается повторного затопления осушенных озер Федерального Округа и радикальной урбанистической перестройки, которой была озабочена по неизвестной причине и Рэи Тоэи в последний месяц своего пребывания в Токио.

Она была вообще увлечена мегаполисами, и Лэйни стал ее гидом по некоторым странноватым информационным разработкам, считавшимся градостроительными планами.

Он завис в точке срастания старых корневых кодов, в пространстве, лишенном какой-либо определенной формы или текстуры, если не считать таковыми Ливию и Пако, и слушает их.

– Петух говорит, что вы чувствуете, как кто-то наблюдает, как вы наблюдаете за Коди Харвудом, — говорит сфера из ртути, пульсируя от звуков собственного голоса, в ее поверхности отражается оживленная улица с бегущими автомобилями.

– Возможно, это просто артефакт, — возражает Лэйни, начиная сомневаться, стоило л и вообще доводить это до сведения Петуха, чья паранойя уже стала легендарной — побочное действие наркотика 5-SB.

– Мы так не думаем, — отвечает кот, его одноглазая замурзанная морда выглядывает из кучи пойманных данных. Зевая, он обнажает серовато-белые десны и единственный желтый клык. Его глаз смотрит с ненавистью, не мигает. — Мы установили, что за вашими наблюдениями действительно наблюдают.

– Но не сейчас, — говорит Ливия.

– Потому что мы сконструировали это "слепое пятно", — говорит кот.

– Вы знаете, кто это делает? — спрашивает Лэйни.

– Харвуд, — отвечает Ливия; сфера из ртути деликатно колышется.

– Харвуд? Харвуд знает, что я наблюдаю за ним?

– Харвуд, — говорит кот, — впрыснул себе 5-SB. Через три года после того, как вас освободили из сиротского приюта в Гейнсвилле.

Лэйни внезапно с ужасом осознает себя существом из плоти и крови и плачевное состояние своего здоровья. Свои легкие, угасающие в картонной коробке бетонной утробы станции Синдзюку.

Харвуд. Так это Харвуд, которого он порой полагал знаком Бога на Земле.

Харвуд, который…

Такой же, как он, Лэйни.

Харвуд, который видит, как теперь понимает Лэйни, узловые точки. Который видит, из чего вырастает история. Так вот почему он находится в самом сердце назревающего кризиса, этой неизвестности, которую Лэйни никак не может охватить целиком. Конечно же, Харвуд там.

Потому что Харвуд в определенном смысле и есть причина.

– Откуда вы знаете? — слышит Лэйни свой голос и силой воли отрешается от своих размышлений. — Вы в этом уверены?

– Мы вскрыли пароль, — мелодичным звоном отзывается Ливия, сфера растягивается, как учебное пособие по топографии, превращая отражения бегущих авто в ожившие фрагменты гравюр Эшера, которые движутся по окружности, отражаясь друг в друге. — Петух приказал, и мы сделали это.

– А он знает об этом? — спрашивает Лэйни. — Харвуд знает?

– Видимо, он не заметил, — мурлычет кот; кровавые коросты там, где было ухо.

– Посмотрите на это, — говорит Ливия, не пытаясь скрыть гордость. Морщинистая поверхность зеркальной формы растекается, идет рябью, на Лэйни смотрят серые глаза молодого и очень серьезного человека.

– Вы хотите, чтобы мы убили его? — говорит молодой человек. — Или я вас не правильно понял?

– Вы понимаете меня правильно, — отвечает Харвуд; голос знаком Лэйни, его ни с чем не спутаешь, хотя в этом голосе слышится усталость.

– Знаете, лично я считаю, что это удачная идея, — говорит молодой человек, — ее можно решить наверняка, если бы вы дали нам время на подготовку. Я предпочитаю выбрать время и место самостоятельно.

– Нет, — отвечает Харвуд, — действуйте по обстоятельствам.

– Конечно, вы не обязаны раскрывать мне причину, — говорит молодой человек, — мне все-таки интересно. Ведь мы советовали убрать его с момента подписания нашего контракта.

– Теперь время настало, — отвечает Харвуд. — Момент наступил.

Ветер развевает темный шарф молодого человека. Шарф трепещет, изображение мелькает.

– А что насчет того рентакопа?

– Уберите его, если покажется, что он попытается бежать. В противном случае полезно его допросить. Он тоже каким-то образом замешан в этом.

Ливия, вращаясь, вновь становится сферой.

Лэйни, закрыв глаза, нащупывает в наэлектризованной тьме свой успокоительный сироп. Он чувствует, как ненавидящий желтый глаз наблюдает за ним, ему кажется, что это глаз Харвуда.

Харвуд знает.

Харвуд впрыснул себе 5-SB.

Харвуд такой, какой.

Но Харвуд сам устанавливает порядок событий, и именно по нему, по крайней мере, отчасти, формируется ситуация.

Лэйни отвинчивает крышку. Пьет синий сироп. Ему нужно подумать.

44. ТОЛЬКО ПОДУМАТЬ

Дождя больше не будет, решает Шеветта, съежившись под скиннеровской курткой.

Она сидит на скамейке за пустыми курятниками, понимает, что нужно куда-то идти, но не может сдвинуться с места. Мысли о покойном Скиннере и словах Фонтейна не покидают ее. Ручка ножа, лежащего во внутреннем кармане, упирается ей под левую ключицу — так она сгорбилась. Она распрямляется, прижавшись к фанерной стенке, и пытается собраться.

Она должна найти Тессу, вернуться к фургону и постараться, если получится, не натолкнуться на Карсона. Может быть, размышляет она, он и не заметил, как она убежала; тем не менее, она была почему-то уверена, что он искал именно ее. Но если он ее не заметил там, тогда, возможно, в баре его уже и нет. А если он все-таки ее видел, то ему и в голову не придет, что она может туда вернуться. В любом случае, не исключено, что они могут столкнуться в другом месте. А вот Тесса, любительница пива, возможно, все еще там, потому что ей точно не улыбается идея ночевать в промокшем фургоне. Может быть, Тесса решила, что бар — очень даже маргинальное место, так что Шеветта, соблюдая осторожность, могла бы проскользнуть туда, забрать ее с собой и уговорить вернуться в фургон. Карсон едва ли отправится вынюхивать их на Фолсом-стрит, а если отправится, то может нарваться на тех, кто примет его за легкую добычу.

Не дело сидеть здесь рядом с пустыми курятниками, потому что это верный способ подцепить вшей — от одной мысли у нее зачесалась голова. Она встала, потянулась, чувствуя легкую аммиачную вонь куриного помета, и пошла по верхнему уровню моста в сторону города, боясь встретить Карсона.

Не так уж много народа кругом, и ни одного туриста. Дождь способен расчистить пространство, вспомнилось ей. На нее вновь нахлынуло чувство привязанности к мосту, но, слава богу, она здесь больше не живет. Внутри у нее все сжалось от острой и глубокой боли. Она вздохнула, вспомнив туманные утренние часы, когда спускалась с кабельной башни с велосипедом через плечо, на котором потом гоняла до "Объединенной", пытаясь угадать, приберег ли Банни для нее сразу же заказ, так сказать, счастливый билетик, или даст ей "порожняк" — так они называли доставку на городские окраины. Иногда ей нравилось получать "порожняк", потому что появлялся шанс повидать кварталы, в которые она прежде не ездила. А иногда ей выпадало "чисто", что на их языке означало "заказов на доставку нет", и это тоже бывало здорово — берешь и гонишь в "Алкоголокост" или еще какой бар для курьеров, и попиваешь эспрессо, пока Банни не вызовет на базу по пейджеру. Чудесно быть курьером "Объединенной". Она никогда не обижалась на критику, выкладывалась до предела, а копы вовсе не рвутся оштрафовать тебя, если ты девушка; ты можешь безнаказанно гонять по тротуарам и выкидывать прочие штучки. Не то чтобы она могла представить себя снова за рулем, снова курьером, но к ней вернулось прежнее настроение — она не знала, чем бы еще могла заняться. Во всяком случае, она не собиралась играть главную роль у Тессы ни в какой версии документалки.

Она вспомнила тощую женщину-техника по имени Тара-Мэй, которую "Копы влипли" прислали, чтобы "набрать метраж" бедолаги Райделла, который всего-то только и хотел, что сняться в одном из эпизодов этого дурацкого шоу. Нет, одернула она себя, несправедливо так думать, потому что чего Райделл действительно хотел — так это быть копом, поэтому и пошел в полицейские еще в Теннесси. Но карьера не сложилась, и эпизод с его участием тоже не получился, не говоря уже о мини-сериале, который хотели запустить. А все из-за того, предположила Шеветта, что материал, который отсняла Тара-Мэй, вызвал у "Колов влипли" впечатление, что Райделл выглядит на экране несколько грузноватым. Не то чтобы он был толстый, он весь был сплошные мышцы и длинные ноги, но на экране он выглядел совсем по-другому. И от этого у него поехала крыша, от этого и еще от того, что Тара-Мэй без умолку трещала, что Шеветте стоит начать брать уроки речи и актерского мастерства, научиться всем этим чертовым боевым искусствам и бросить баловаться наркотиками. Когда Шеветта объяснила, что она не балуется никакими наркотиками, Тара-Мэй заявила, что если нечего бросать, то это затруднит налаживание нужных связей, что есть всевозможные группы поддержки, а это ведь лучший способ встретить людей, которые помогут твоей карьере.

Но Шеветте не нужна была карьера, по крайней мере, не та, на которую намекала Тара-Мэй, а Тара-Мэй оказалась попросту неспособна понять. На самом деле в Голливуде была масса народа вроде Тары-Мэй, может, они даже составляли большинство; у каждого, кроме того, чем они в настоящее время зарабатывали на жизнь, была еще какая-то другая, настоящая работа. Водители писали прозу, бармены играли в театре; массажистка, к которой ходила Шеветта, "на самом деле" была дублершей какой-то актрисы, о которой Шеветта до этого слыхом не слыхивала, вот только той массажистке так и не позвонили, впрочем, у них был ее номер, но Шеветте стало казаться, что все их номера, все до единого, прибрала к рукам судьба и никто на самом деле не выигрывал, но никто не хотел даже слышать об этом и продолжал трепаться с тобой, если ты покупался на их треп, об их "настоящей работе".

Думая об этом теперь, она поняла, что произошло между ней и Райделлом: он всегда покупался на все, что ему врали. И тоже рассказывал им, как он сильно хочет сняться в эпизоде для "Копов влипли" и что, похоже, действительно снимется, потому что шоу оплачивает его жилье. О чем на самом деле никто знать не желал, потому что это было уж слишком "по-настоящему", но Райделл так этого и не понял. И тогда они стали выкачивать из него телефонные номера, имена, рекомендательные письма и заваливать дисками и списками, надеясь на то, что он тупой и будет показывать все это продюсерам. Он оказался достаточно туп, или, во всяком случае, достаточно простодушен, что помешало ему наладить отношения с людьми из "Копов влипли".

И в результате она, непонятно как, оказалась с Карсоном. Райделл сидел на кушетке в своей квартире, выключив свет, и потерянно смотрел один за другим старые эпизоды "Копов влипли", а она оказалась неспособной ему помочь. Все было хорошо, когда их объединяло какое-нибудь занятие, но когда дело доходило до того, чтобы просто быть вместе, их отношения не складывались как надо, да еще Райделл впал в тоску, когда стало ясно, что с шоу ничего не получится…

Но вот и бар, небольшая толпа у дверей, звуки музыки, которые она пропускала мимо ушей, смолкли, когда она подошла.

Бар был битком набит. Она проскользнула между парочкой мексиканцев, похожих на дальнобойщиков, с такими стальными, будто острие долота, штуками, прибитыми гвоздями к носкам их черных ковбойских сапог. Протолкавшись внутрь, поверх голов посетителей она увидела Кридмора с микрофоном в руке, глупо улыбавшегося толпе. Это был оскал "плясуна", десять тысяч ватт дурного электричества, его десны уже были задеты той штукой, которую "плясун" вытворяет с наркоманами.

Люди хлопали и свистели, требуя продолжения, и Кридмор, по лицу которого градом катился пот, по всей видимости намеревался задать им жару.

– Спасибо вам, сердечное спасибо! — услышала она усиленный динамиками голос Кридмора. — Следующая песня, которую я сочинил сам, скоро выйдет на первом сингле нашей группы "Бьюэлл Кридмор и его Братья меньшие", он называется… "И только ты подумал, что вставил"!

Может, ей показалось, что именно это он сказал, но в этот момент оглушительно грянула вся группа, гитарист извлекал из старой большой блестящей электрогитары стальной серпантин аккордов, так что слов разобрать было невозможно. Хотя она была вынуждена признать, что Кридмор действительно умеет петь.

Люди набились сюда как сельди в бочку, так что ей было трудно высматривать Карсона, но, с другой стороны, он бы тоже едва ли ее разглядел.

Она продолжала проталкиваться изо всех сил, пытаясь найти Тессу.

45. ХОД КОНЕМ

Райделл прошел курс внешнего наблюдения еще в Академии, и его любимой темой было преследование подозреваемого. Этим не приходилось заниматься в одиночку — как правило, вдвоем, и чем больше у тебя было напарников, тем лучше. Их учили подменять друг друга: кто-то занимает твое место, ты контролируешь объект, опережая его, чтобы быть готовым подменить очередного напарника в нужную минуту. За спиной у объекта никогда слишком долго не маячило одно и то же лицо. В этом было определенное искусство, и когда ты становился мастером, слежка делалась своего рода танцем.

Ему так ни разу и не выпал шанс испытать это искусство на практике, ни во время краткой службы офицером полиции, ни потом, когда он работал на "Интенсекьюр", но он знал, что тренировки не пропали даром: они дали ему представление о том, каково это чувствовать, когда тебя преследуют, особенно если преследователи делают это правильно.

На этой мысли он и поймал себя сейчас, закинув на плечо вещмешок с проектором Рэи Тоэи и намереваясь покинуть жалкое подобие места преступления. Если Лэйни хотел, чтобы он привлек чье-то внимание, постояв здесь, — что ж, он постоял здесь. Но, может, сейчас, подумал он, это самое ощущение, что за тобой следят, возникло лишь оттого, что Лэйни сказал, что кто-то обязательно заметит, если я здесь появлюсь.

Нервы, наверное. Вполне возможно, но на самом деле он совсем не нервничал, просто устал. Всю ночь гнал вверх по побережью с Кридмором и единственный раз за весь день отдохнул чуть-чуть, когда заснул, слушая Рэи Тоэи. Сейчас он больше всего на свете хотел вернуться в комнатушку, проверить проектор — вернулась ли она? — и завалиться спать.

Но, черт возьми, неприятное ощущение в затылке не проходило. Он глянул назад, но там не было ни души, только место, где засохшую кровь обрызгали "Килзом".

Мимо неспешно шел парень, направляясь в сторону Окленда и "Ночлега и завтрака".

Молодой парень с темным ежиком по-военному, черная куртка, на подбородок натянут черный шарф. Кажется, и не видит Райделла, просто идет себе, руки в карманах. Райделл тихонько двинул за ним, на расстоянии примерно пятнадцати футов.

Он пытался представить себе это место, каким оно было раньше, когда было обычным мостом. Миллионы машин проехали здесь когда-то по дороге, по которой он шел сейчас. Тогда здесь был хороший обзор, просто фермы, перила и дорожный настил; теперь это был настоящий туннель, стены сплетены из всяких отходов: досок, пластика — всего, что люди смогли отыскать, и скреплены чем попало, лишь бы не развалились, и не развалились ведь, несмотря на ветра, которые дуют всегда и везде. Однажды он был проездом в Луизиане, и что-то в облике этого места напомнило ему о тамошних байу 30: всюду болталась всякая ерунда, трубы и кабели и какие-то штуки, назначения которых он не мог определить, и все это отчасти смахивало на испанский бородатый мох, все контуры были мягко размыты. И освещение сейчас было тусклым, словно бы смотришь под водой, — просто раздобытые на свалке флуоресцентные лампы, подвешенные с интервалом около двадцати футов, одни вовсе не светят, другие едва мерцают.

Он обошел большую лужу, образовавшуюся там, где какой-то торговец сбросил на землю куски грязного наколотого льда.

Посмотрев вперед, он увидел, как парень в черном шарфе сворачивает в кафе, одну из тех забегаловок, которых здесь пруд пруди — два маленьких столика и стойка, за которой уместятся четверо, от силы — пятеро. Здоровенный блондин, похожий на штангиста, как раз выходил из дверей, когда "шарф" зашел внутрь, и здоровяк всего на миг скосил глаза на Райделла, и этого хватило, чтобы Райделл понял.

Они отрабатывали на нем смену следящих. Ему сели на хвост, причем как минимум трое.

Здоровяк направился в сторону райделловской ночлежки, Острова Сокровищ и Окленда. У него был мощный затылок. Проходя мимо, Райделл быстро заглянул внутрь кафешки, увидел, что "шарф" заказывает кофе. Невинный, как младенец. Райделл не стал оглядываться, потому что знал — сделай он так, и они поймут. Поймут, что он догадался. Поймут, как сам он понял, когда здоровяк выдал себя неосторожным взглядом.

Пояс, который он пропустил через вещмешок, сквозь нейлоновую куртку, начал резать ему плечо; он шел и думал про Лэйни, Клауса и Петуха — про то, что все они явно считали проектор чем-то чрезвычайно важным и ценным. Поэтому-то за ним следят — из-за проектора или из-за того таинственного человека, про которого говорил Лэйни. Человека, которого нет? В любом случае, он не мог припомнить, чтобы у него на мосту были когда-то серьезные враги, хотя в этом трудно быть уверенным. Еще он подумал, что вряд ли эти парни обычные грабители, очень уж уверенно они выглядели.

Он сунул руку в карман куртки и нащупал нож. Нож был на месте, и Райделл обрадовался ему, но, представив, что может пустить его в дело, весь передернулся. История с ножами состоит в том, что люди, которые намереваются продырявить других людей, обычно понятия не имеют о том, как это противно. Это вам не кино, где из людей брызжет кровь, будто из забитых свиней. Ему довелось иметь дело с людьми, получившими ножевые ранения рядом с "Драконом" на Сансет-стрип. И еще одно: кто знает, может, убитый был болен какой-то заразой? У него и у Дариуса были какие-то защитные очки, которые им полагалось надевать, чтобы кровь не попадала в глаза, но обычно все случалось слишком быстро и про очки они не вспоминали, а там уже было поздно.

Но главная проблема с ножами — даже с такими, что режут железо, как спелые бананы, — заключается в том, что от них мало толку, когда начинается пальба.

Кто-то подвесил над закрытым ларьком старое зеркало для наблюдения за магазинными ворами, и, подобравшись поближе к этой конструкции, Райделл попытался посмотреть, не идет ли кто следом, но разглядел только толпу.

Он стал беспокоиться: он делал в точности то, чего, вероятно, от него и ждали, — шел обратной дорогой к тому месту, где собирался провести ночь (допустим, решил он, они еще не знают, где это самое место). Ну, придет он туда, и что дальше? Он окажется в комнате, как в ловушке, единственный выход из которой — хлипкая лесенка, а он — легкая добыча. Он решил просто идти вперед, но чувствовал, что ни к чему хорошему это тоже не приведет.

Мне нужно, подумал он, выкинуть номер, которого от меня не ждут. Хоть надеть ботинки задом наперед, да что угодно — лишь бы избавиться от этих типов, кем бы они там ни были. А потом позвонить Лэйни и узнать — кто эти мерзавцы.

В Ноксвилльской академии был инструктор, который любил читать лекции о нелогичном мышлении. Что, по сути, не очень-то сильно отличалось от того, что Дариус говорил о конченых наркоманах, торчащих со съехавшей крышей на мостовой у "Дракона". С ними обычные способы общения не годились, для этого требовалось нечто радикальное — неожиданный ход конем.

Посмотрев направо, Райделл заметил, что идет мимо участка стены, который на самом деле был огромным холстом, натянутым на каркас из бруса и покрытым толстым слоем краски, накладываемой многие годы. Фреска не фреска, ему было не до деталей.

Открывшийся кнопарь щелкнул так громко, что они наверняка это услышали, так что Райделл просто рванул к стенке и, широко махнув керамическим лезвием вниз и вбок, прорезал дыру в виде перевернутой буквы "эль". Он проскочил в отверстие, как во сне, холст затрещал, краска посыпалась. Он очутился в тепле, ярком свете и в компании совершенно чужих людей, сидящих вокруг стола с картами в руках, перламутровые фишки горками навалены около каждого. Дама — пирсинг на сосках обнаженной груди, тоненькая сигарета в уголке рта — встретила взгляд Райделла и сказала сквозь зубы:

– Ставлю на тебя один к одному.

– Не обращайте на меня внимания, — услышал Райделл свой голос и увидел, как мужчина с лысой татуированной головой, по-прежнему держа в одной руке карты, поднял из-под стола другую руку, в которой был пистолет. В ту же секунду до Райделла дошло, что он все еще держит у всех на виду свой раскрытый черный кнопарь. Он почувствовал, как озноб побежал по позвоночнику, а ноги автоматически понесли мимо стола, человека с картами и глубокой, бесконечной, огромной черной дыры, окруженной поблескивающим кольцом нержавеющей стали, которое было дулом пистолета.

Сквозь толстый занавес из коричневого велюра, отдававшего запахом старинных кинотеатров, он все еще двигался, видимо невредимый. Он на ходу щелкал у бедра кнопкой ножа, открывая и закрывая его, — что ему и в голову не пришло бы при других обстоятельствах. Он убрал нож в карман. Перед ним грубо сколоченная лесенка. По ней наверх и как можно скорее.

Вылез наружу через квадратный проем в деревянном настиле из горбыля, узкий проход между стенами, выпиленными из облупившихся рекламных щитов, огромный женский глаз на обрывке заляпанной выцветшей афиши, будто устремленный в бесконечную даль.

Стоп. Отдышись. Сердце как молот. Слушай.

Хохот. Картежники?

Он двинулся вперед по проходу с нарастающим чувством удовлетворения — он сделал их. Сбросил с хвоста. На каком бы чердаке он сейчас ни был, он сможет отсюда выбраться, спустится вниз, а там уже разберется, как и что. Но у него по-прежнему был проектор, и он сбросил этих гадов с хвоста, и задницу не прострелили за то, что влез в чей-то покерный расклад.

– Вот что значит — смотреть со стороны! — произнес он громко, поздравляя себя с успехом, после чего дошел до конца прохода и ступил за угол.

Ребро его хрустнуло от удара здоровяка, и он понял, что черная перчатка, точь-в-точь такая, какой он упражнялся в Нэшвилле, была нашпигована свинцом.

Он отлетел к противоположной стенке и стукнулся головой, вся левая половина тела отказалась двигаться, когда он попытался встать прямо.

Здоровяк занес черную перчатку над головой, чтобы нокаутировать Райделла прямо в лицо. И ухмыльнулся.

Райделл попытался тряхнуть головой.

Еле заметное удивление, а может быть, замешательство отразилось в маленьких глазках противника. Потом они потухли. Ухмылка исчезла.

Здоровяк внезапно тяжело рухнул на колени, покачнулся и грохнулся боком на серый деревянный настил. За ним стоял худощавый седоволосый человек в добротном длиннополом пальто темно-зеленого цвета: рукой он прикрывал ворот, будто что-то прятал. Глаза бесстрастно смотрели на Райделла сквозь очки в золотой оправе. Морщины на лице. Человек отряхнул свое модное пальто и опустил руки.

– Вы ранены?

Райделл захрипел в ответ и сморщился от боли, так как ребро сильно болело.

– Ребро, — еле-еле выдавил он.

– Вы вооружены?

На Райделла смотрел чистый неподвижный взгляд.

– Нож, в правом кармане куртки, — ответил он.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, — сказал человек. — Вы способны передвигаться самостоятельно?

– Конечно, — ответил Райделл, сделал шаг и споткнулся о тело здоровяка.

– Прошу вас, следуйте за мной, — сказал человек и повернулся.

Райделл последовал за ним.

46. СОСНОВЫЙ ЯЩИК

Кридмор успел перейти к кульминационной части своего выступления, прежде чем Шеветта заприметила "Маленькую Игрушку Бога", курсирующую над головой публики. У бара, как и у многих других заведений, расположенных здесь, на бывшей палубе, не было собственно потолка — только изнанка верхних палуб, поэтому то, что считалось потолком, было неровным, с выступами днищем. В какой-то момент администрация выкрасила это безобразие черной краской, и Шеветта вполне могла бы и не заметить парящую платформу камеры, если бы ее майларный воздушный шар не отражал огни рампы. Движения камеры определенно контролировались человеком, казалось, она осторожно подбиралась, чтобы заснять лицо Кридмора крупным планом. Потом Шеветта разглядела еще два серебряных шара — они были установлены в чем-то вроде ниши, образованной щелью в потолке.

Значит, сообразила она, Тесса заставила кого-то свозить ее на Фолсом-стрит. Потом она либо вернулась сюда на фургоне, либо кто-то ее подбросил (Шеветта была абсолютно уверена, что Тесса ни за что не пошла бы пешком — во всяком случае, не с воздушными шариками). Шеветта надеялась на второе, потому что ей вовсе не улыбалось снова искать парковку. Чем бы Тесса не надумала здесь заниматься, позже им все равно нужен будет ночлег.

Песня Кридмора завершилась кодой, чем-то похожей на срывающийся крик безмозглого протеста, на который страшным ревом отозвалась толпа "сетчатых". Шеветту просто ошеломил их энтузиазм — не из-за Кридмора, а потому, что подобную реакцию могла вызвать его музыка. Впрочем, музыка в этом смысле — странная штука; казалось, у любого стиля всегда есть свои поклонники, и если собрать в одном баре достаточное количество таких фанатов, можно совсем неплохо повеселиться.

Она все еще продолжала проталкиваться сквозь толпу, сбрасывая с себя наглые руки, высматривая Тессу и опасаясь наткнуться на Карсона, когда Мэри-Элис, подружка Кридмора, первой нашла ее. Мэри-Элис, похоже, развязала пару затейливых шнурков на своем бюсте и представляла собой весьма внушительное зрелище. Она казалась очень счастливой или, во всяком случае, настолько счастливой, насколько может выглядеть сильно пьяная женщина, каковой она сейчас определенно была.

– Дорогая! — вскричала она, схватив Шеветту за плечи. — Куда ты пропала? У нас тут любая выпивка для наших гостей из шоу-бизнеса бесплатно!

Мэри-Элис явно не помнила, что они с Тессой вовсе не из "отдела контрактов", но Шеветта догадалась, что Мэри-Элис много чего не помнила.

– Замечательно, — сказала Шеветта. — А вы не видели Тессу? Мою подругу, с которой я здесь была? Она австралийка.

– Там, наверху, в осветительной будке, с самим Святым Виттом, дорогая! Она снимает все представление Бьюэлла на эти летающие штучки! — Мэри-Элис просияла. Запечатлела смачный, жирный от помады поцелуй на щеке Шеветты и мгновенно забыла про нее, с равнодушием повернувшись туда, где, как решила Шеветта, был бар.

Теперь и Шеветта разглядела осветительную будку: что-то вроде огромного упаковочного ящика, прибитого в углу напротив сцены, с покореженным пластиковым окошком по периметру, за которым она увидела Тессу и какого-то бритого парня в противных узеньких черных очках. Их головы торчали над ширмой, как марионетки. Туда можно было забраться по стремянке, прикрепленной к стенке ржавыми водопроводными трубами.

На Тессе были ее специальные очки, и Шеветта поняла, что подруга следит за сигналом, посылаемым "Маленькой Игрушкой Бога", контролирует угол съемки и фокусировку с помощью своей черной перчатки. Кридмор запел снова, публика стала притопывать и подпрыгивать в такт более энергичной музыке.

У стремянки стояли двое парней в "сетчатых" кепочках, попивая пиво из банок. Шеветта проскользнула мимо, вскарабкалась вверх, не обращая внимания на одного из них — он заржал и шлепнул ее по заду.

Нырнула головой в квадратную дырку, нос на уровне пыльного, залитого пивом коричневого ковра.

– Тесса, привет.

– Шеветта, ты? — Тесса не обернулась, поглощенная тем, что видела в своих очках. — Куда ты ходила?

– Я встретила Карсона, — сказала Шеветта, залезая в будку сквозь дырку, — и убежала.

– Какие чудесные кадры, — сказала Тесса. — У этих типов такие лица… Как у Роберта Фрэнка 31. Я сведу запись в моно и уберу цвет…

– Тесса, — сказала Шеветта, — нам пора убираться отсюда.

– Мать твою, да кто ты такая? — обернулся к ней бритый. На нем была глухая безрукавка, бицепсы не толще Шеветтиной руки, узкие голые плечи, как куриные косточки.

– Его зовут Святой Витт, — пояснила Тесса спокойно, словно пыталась предотвратить возможную ссору, которая помешала бы ей сосредоточиться. — Он здесь заведует светом, а также сидит на звуке в двух других клубах на мосту — в "Когнитивных Диссидентах" и еще где-то… — ее рука манипулировала черной перчаткой.

Шеветта в прошлом была знакома с "Когнитивными".

– Тесса, это бар для любителей "плясуна", — сказала она.

– Мы уйдем, когда отснимемся здесь, — ответила Тесса. — Святой Витт утверждает, что они там как раз раскачаются, и шоу будет в сто раз интересней, чем здесь.

– Где угодно будет интересней, чем здесь, — сказал Святой Витт, в его голосе слышалась безмерная усталость.

– Синий Ахмед записал там сингл, — сказала Тесса, — "Моя война — это моя война".

– Отстой, — сказала Шеветта.

– Ты имеешь в виду кавер-версию "Хромированного Корана", — сказал Святой Витт; его голос был полон презрения, — ты никогда не слышала версию самого Ахмеда.

– Почему ты в этом уверен, черт возьми? — рассердилась Шеветта.

– Потому что тот сингл так и не выпустили, — самодовольно заявил Святой Витт.

– А может, он взял и сбежал, на хрен? — Шеветта кипела желанием как следует отшить эту обкуренную мартышку и знала, что это не так уж и трудно, хотя никогда нельзя предвидеть, что может случиться, если накачанный "плясуном" обидится по-настоящему. Чего стоят только байки о сопляках двенадцати лет от роду, которые, говорят, иногда до того доходят, что хватают полицейскую машину за бампер и переворачивают ее — хотя в этих байках обычно упоминалось, что от натуги кожа малолеток рвалась, каковые подробности Шеветта искренне считала брехней. Наверняка так и было: Карсон называл это городским фольклором.

Песня Кридмора завершилась стальным лязгом. Шеветта повернулась к сцене. Кридмор выглядел возбужденным до предела, с видом триумфатора стоял перед залом, будто перед ним был огромный стадион, запруженный поклонниками.

Толстый гитарист снял свою красную гитару и передал ее одетому в черный кожаный жилет парню с бакенбардами, который, в свою очередь, подал ему черную гитару с более узким корпусом.

– А сейчас будет песня "Сосновый ящик", — объявил Кридмор, когда был взят первый аккорд. Шеветта толком не разобрала слова, которые пел Кридмор; мелодия напоминала старинную скорбную песнь о том, что все кончается "сосновым ящиком", видимо, подразумевался этот, как его, гроб — ну, в чем раньше хоронили людей, — хотя Шеветта подумала, что это выражение с успехом можно применить к осветительной будке, в которой она сейчас застряла вместе с Тессой и этим козлом. Она заметила хромированную табуретку, разрезанное сиденье которой было заклеено скотчем, и, за неимением лучшего, уселась на нее и решила спокойно дождаться, пока Тесса не запечатлеет на пленке столько ужимок Кридмора, сколько захочется. А потом она придумает способ, как им обеим убраться отсюда.

47. САЙ-ШЕНГ-РОУД

Ливия и Пако привели Лэйни в парикмахерскую на Сай-Шенг-роуд. Он не понял, как они попали сюда. Сай-Шенг-роуд находится в Городе-Крепости, а Лэйни не был местным жителем. Координаты Города-Крепости, концептуальные механизмы, при помощи которых его подданные смогли исчезнуть из баз данных человечества в целом, являются главной и тщательно охраняемой тайной этого места. Город-Крепость — целая вселенная, живая легенда.

Лэйни уже бывал здесь, хотя и не в этом специфическом конструкте, в парикмахерской, и ему не по душе это место. Что-то в самом коде, легшем в основу создания Города-Крепости, вызывает метафизическое головокружение, а его видимое представление утомительно агрессивно; ощущение такое, будто попал в видеофильм какого-нибудь арт-колледжа с изощренной операторской работой. В Городе-Крепости все с подвохом: тебе никогда не покажут истинного изображения — все прогоняется через полдюжины разных фильтров, словно обитатели этого места твердо решили запечатлеть свои радикальные воззрения во всем, вплоть до наименее фрактальных текстур города. Там, где ловко придуманный веб-сайт слегка намекнул бы на грязь или потертость,

Город-Крепость тщательно камуфлируется руинами, текстурные карты непрерывно меняются, обнажая другие текстуры, также битые молью.

Вот эта парикмахерская, к примеру, выложена из наползающих друг на друга текстурных черепиц, не стыкованных по краям, что намеренно разрушает любую иллюзию цельной поверхности или пространства. И все здесь исполнено в цвете залитого дождем Китайского квартала: неоново-розовый, неоново-синий, неоново-бледно-зеленый и сильно выцветший неоново-красный.

Ливия и Пако мгновенно удаляются, оставив Лэйни в недоумении: во что бы он сам, дойди до этого дело, воплотился в подобной обстановке? Наверно, в большой картонный ящик?

Эти размышления прерываются появлением Клауса и Петуха, которые внезапно возникают на двух из четырех стульев в парикмахерской. Он сразу узнал их, разве что теперь Клаус носит черную кожаную широкополую Федору — поля ее загнуты кверху по всей окружности, — а Петух стал еще больше похож на орущих римских пап работы Фрэнсиса Бэкона 32.

– Пошла совсем другая игра, — начинает Лэйни.

– Какая? — Клаус, кажется, языком трогает больной зуб.

– Харвуд впрыскивал себе 5-SB. И вы это знаете, потому что эти ваши недоноски-чилаго 33 только что раскололись. Когда вы узнали об этом?

– Мы действуем по принципу необходимых знаний… — начинает Петух тоном дегенерата понтифика, но Клаус прерывает его:

– За десять минут до вашего появления. Мы с нетерпением ждем вашего мнения.

– Это совсем другое дело, — говорит Лэйни. — Каких успехов он добился за эти годы! Пиаровская империя, рекламные кампании и слухи о том, что он сыграл главную роль в избрании президента Миллбэнк, а также способствовал разделу Италии…

– Я думал, что это все его подружка, — говорит Петух мрачно, — эта паданская принцесса…

– Вы хотите сказать, что он просто чует удачу? — наступал Клаус. — Вы намекаете на то, что он находится в узловом модусе и предчувствует назревающие перемены? Если в этом секрет его фирмы, мой друг, то почему же не вы самый богатый человек в мире?

– Эта штука работает не так, — протестует Лэйни. — 5-SB пробуждает чувствительность к узловым точкам, к разрывам в информационной текстуре. Они индикаторы назревающих перемен, а не носители информации о самих переменах!

– Верно, — соглашается Клаус и поджимает губы.

– Я хочу знать, — продолжает Лэйни, — мне нужно знать — прямо сейчас! — что задумал Харвуд на этот раз. Он сидит в потенциальной точке грандиозных перемен. Видимо, он способствует им. Рэи Тоэи тоже вовлечена во все это, и этот наемный ластик для стирания людей из коллекции Харвуда, и безработный рентакоп… Эти люди скоро изменят историю человечества каким-то неизвестным пока способом. Подобной ситуации не было с тысяча девятьсот одиннадцатого года…

– А что случилось в девятьсот одиннадцатом? — требует ответа Петух.

Лэйни вздыхает.

– Мне кажется, все очень запутанно, у меня не было времени заняться этим вплотную. В тысяча девятьсот шестом году в Париже под экипаж попал муж мадам Кюри. Видимо, с этого все и началось. Но если в нашем случае Харвуд и впрямь является аттрактором 34, ключевым сгустком странности событий, которые притягиваются к нему, и при этом он осознает свою роль, — что же в его голове такого, что потенциально в буквальном смысле может изменить все?

– Мы не можем сказать наверняка, — начинает Петух, — но…

– Нанотехнология, — говорит Клаус. — Харвуд был главным игроком корпорации "Санфлауэр". План перестройки Сан-Франциско. Весьма радикальная реструктуризация с привлечением нанотехнологий, вполне в духе той, что была проведена после землетрясения в Токио. С Сан-Франциско этот номер не прошел, и, что действительно забавно, ваш парень — Райделл, как нам кажется, способствовал тому, чтобы это не случилось, но об этом потом. Меня действительно беспокоит, что Харвуд продолжает интересоваться нанотехнологиями, подтверждением служит сделка, заключенная фирмой "Нанофакс АГ" из Женевы…

– Сначала Харвуд, — вставляет Петух, — купил по дешевке подставную фирму в Антигуа, и…

– Заткнись! — Петух замолкает. — "Нанофакс АГ" из Женевы и корпорацией "Счастливый дракон" из Сингапура. "Счастливый дракон", конечно же, клиент фирмы "Харвуд Левин".

– "Нанофакс"?

– Самим названием сказано все, — говорит Клаус, — и почти ничего.

– Как это понимать?