Память льда. Том 1 Эриксон Стивен
Всадники приближались к позициям малазан и Бруда. Всему последующему будут свидетели — и то, как ненавижу я сейчас открытую истину, говорит о степени моего падения. Когда это я страшился свидетелей моих дел и слов? Прости меня, Королева Снов. Я попал в оживший кошмар, и толкнул меня в него ни кто иной, как я сам.
Остановив коня неподалеку от группы Тиста Анди, командор впервые смог разглядеть Анастера.
Безоружный, поцарапанный, покрытый кровью, отвернувший лицо, он казался жалким, слабым и маленьким.
Но так всегда с павшими вождями. Будь то короли или командиры, поражение иссушает…
И тут он увидел лицо молодого человека. Что-то выбило ему глаз, оставив на его месте впадину с темной кровью. Оставшийся глаз вперился в Вискиджека. Настойчивый, но ужасающие безжизненный взгляд, холодный и уклончивый, любопытный и — одновременно — глубоко равнодушный. — Убийца моей матери, — весело сказал он, склонив голову и пристально изучая малазанина.
Голос Вискиджека был хриплым: — Мне жаль ее, Первенец.
— А мне нет. Она была сумасшедшей. Пленница самой себя, одержимая собственными демонами. Нужно сказать, она не одна такая.
— Больше их нет, — отрубил Вискиджек.
— Это как чума. Распространяется. Пожирает жизни. Вот поэтому вы, в конечном счете, проиграете. Вы становитесь тем, что уничтожаете.
Тон Аномандера Рейка был на удивление вульгарным: — Трудно найти более верные слова для каннибала. Как ты думаешь, Анастер, что мы с тобой сделаем? Только честно.
Юнец бросил на Лорда лишь короткий взгляд. И от этого все его самообладание, казалось, вмиг исчезло. Он поднял дрожащую руку, заслоняя вытекший глаз, лицо еще более побледнело. — Убьете, — прошептал он.
Рейк нахмурился. — Корлат?
— Да, он потерял контроль. У его страха есть лицо. Тот, кого я еще не встречала…
Анастер повернулся к ней. — Молчи! Ты ничего не видишь!
— В тебе есть тьма, — ответила она спокойно. — Ядовитая родня Куральд Галайна. Тьма души. Когда ты слабеешь, дитя, мы видим, что таится в ней.
— Лжешь! — зашипел он.
— Лицо солдата, — сказал Рейк. Он медленно поворачивался к западу. — В городе. Из Капустана. — Он снова поглядел на Анастера. — Он еще там? Кажется, смертный, у тебя появилась немезида — кто-то, обещающий не смерть, а что-то гораздо более страшное. Интересно.
— Вы не понимаете! Он Итковиан! Надежный Щит! Он хочет мою душу! Прошу, убейте меня!
Подоспели Даджек и Бруд, а также Каллор и Артантос. Они остановились, молча наблюдая.
— Может быть, убьем, — сказал, чуть помедлив, Лорд Отродья Луны. — В нужное время. А сейчас мы доставим тебя в Капустан…
— Нет! Прошу! Убейте меня сейчас!
— Я не вижу в твоем персональном безумии оправдания, дитя, — сказал Рейк. — Нет причины для милосердия. Пока нет. Может быть, повстречав того, кто так тебя ужасает — Итковиана, кажется? — мы рассудим иначе и подарим тебе быстрый конец. Ты пленник, и это наше право. Возможно, ты и обманешь свою немезиду. — Он обратился к Бруду и остальным: — Подходит?
— Да, — прогудел Даджек, поглядев на Вискиджека.
— Согласен, — сказал Бруд.
Анастер сделал отчаянную попытку выхватить кинжал у стоявшего рядом Тисте Анди, но тот без труда остановил его. Тогда юнец зарыдал и упал на колени, нелепо скорчив тщедушное тело.
— Лучше его увести, — сказал смотревший на сломанную фигурку Аномандер Рейк. — Это не дело.
Все присутствующие явно были согласны.
Вискиджек подъехал к командиру.
Старый воин приветственно кивнул и прошептал: — Как чертовски неудачно.
— Да уж.
— Со стороны это смотрелось…
— Ужасно, да таким и было.
— Понятно. Вискиджек, я понимаю твою… милость. Меч Рейка… но, черт побери, разве ты не мог подождать?
В уме Вискиджека заклубились объяснения и звучные оправдания, однако он сказал лишь: — Нет.
— Казни требуют процедуры…
— Тогда разжалуйте меня, Верховный Кулак.
Даджек моргнул и отвернулся. Сердито вздохнул. — Я не это имею в виду, Вискиджек. Я хорошо понимаю смысл таких процедур — реальное значение их важной роли. Участвуя в жестоких, пусть необходимых, акциях…
— Портишь свой личный счет, да, — ответил тихим тоном Вискиджек. — Не сомневаюсь, Аномандер Рейк легко добавил бы несколько душ в свой легендарный список. Но я сам взял их. Я уменьшил его личный счет. Жалкое усилие, да, и непрошенное. Но дело сделано. Вопрос закрыт.
— Вопрос не закрыт, — прошипел Даджек. — Я тебе друг…
— Нет. Мы же не скрестим мечи, так что придется тебе потерпеть. — Нет, — повторил он. Не сейчас. Он почти слышал, как заскрежетал зубами Даджек.
К ним присоединилась Корлат. — Странный молодой человек этот Анастер.
Малазане повернули головы при этих словах. — Это вас удивило? — спросил Даджек.
Она дернула плечами: — В темноте его души многое сокрыто, Верховный Кулак. Не только лицо солдата. Он не мог выносить командования этой армией. Он не мог вынести вида голода, потерь и отчаяния. Поэтому он решил послать их на смерть, на полное уничтожение. Акт милосердия, ни больше ни меньше. Освобождение от страданий.
Он сам свершил преступления, которые достойны лишь смертного приговора. Казни от рук уцелевших жертв. Но не просто смерть — он искал большего. Он желал проклятия. Вечного проклятия. Не могу измерить глубину его презрения к самому себе.
А я могу. Я словно бы балансирую на краю того же самого крутого обрыва. Еще один неверный шаг… Вискиджек поглядел на малазанские легионы, скопившиеся на ближайших холмах. Блеск оружия и кольчуг заставил его моргнуть, глаза заслезились.
Даджек отъехал к Артантосу, Бруду и Каллору. Оставляя Вискиджека наедине с Корлат. Она потянулась, коснулась его бронированного кулака.
Он не смел встретить ее взгляд, продолжая оглядывать неподвижные ряды своего воинства.
— Любимый мой, — промурлыкала она. — Эти женщины — они не были беззащитными. Высвобождаемая ими сила идет из самого Садка Хаоса. Первая атака моего Повелителя должна была стереть их; вместо этого, они были лишь на время ошеломлены. И сразу оправились. Пробудив свои силы, они могли начать опустошение. Безумие и смерть — против твоей армии. Этот день мог бы стать днем разгрома.
Он скривил губы: — Я не бегу от необходимости. Кажется, это ты бежишь. В войне есть неизбежное, Корлат, и я давно понял это. Всегда знал цену. Но сегодня, своею собственной рукой я совершил нечто иное. Война — не естественное состояние. Она — извращение, и весьма тяжелое. Принимая ее правила, мы добровольно теряем человечность. Не надо говорить о весомых причинах, высоких задачах. Мы забираем жизни. Все мы слуги Худа.
— Женщины Мертвого Семени могли убить сотни, тысячи…
— И я с свое время отдавал такие же приказы, Корлат. Так какая между нами разница?
— Ты не страшишься вопросов, следующих за такими действиями, — сказала она. — Тех, что сам себе задаешь. Может, ты видишь в этом саморазрушительную жестокость, но я вижу в этом мужество — необыкновенное мужество. Менее смелый человек мог бы оставить моего Повелителя наедине е его неприятной задачей.
— Напрасные слова, Корлат. Стоящая там армия увидела, как ее командор совершает убийство…
Прозвучавший в голосе Корлат гнев удивил его. — Не смей недооценивать их!
— Недооце…
— Я многое узнала о ваших солдатах, Вискиджек. Они не дураки. Наверное, многие — большинство — неспособны выразить свое понимание, но тем не менее они все понимают. Не думаешь ли ты, что они — каждый на свой собственный лад — не пережили тот выбор, что предстал перед тобой сегодняшним утром? Острие ножа, направленного на их жизни? И каждый все еще чувствует боль от этой раны.
— Не вижу особого…
— Вискиджек, лучше послушай. Они стали свидетелями. Они увидели все очень наглядно. Проклятие, я знаю это, потому что чувствую то же самое. Они сочувствуют тебе. С каждым жестоким ударом они чуяли, как их старые раны отзываются в такт. Командор, твой стыд — оскорбление. Прекрати, или нанесешь своим воинам еще одну, самую глубокую рану.
Он поглядел на нее. — Мы живем недолго, — скал он миг спустя. — В наших жизнях нет подобных сложностей.
— Ублюдок. Напомни, чтобы я больше никогда перед тобой не извинялась.
Он снова поглядел на легионы малазан. — Я все еще боюсь подъехать к ним ближе, — пробормотал он.
— Расстояние между ними и тобой уже сократилось, Вискиджек. Твоя армия пойдет за тобой в Бездну, лишь прикажи.
— Самая страшная мысль этого страшного дня.
Она не ответила.
Да, война — это извращение, это крайность. Жестока, но проста. Тут нет места человечности, вообще ничему нет места. — Даджек был недоволен, — сказал он вслух.
— Даджек хочет оставить свою армию в живых.
Его голова дернулась.
Взор Тисте Анди был холодным и оценивающим.
— Я не желаю присваивать его авторитет…
— Ты уже сделал это, Вискиджек. Проклятый страх Лей син перед тобой, вот что изменило естественный порядок вещей. Даджеком она может управлять. Поэтому она понизила тебя и поставила во главе его. Боги, как тебе, должно быть, тесно!
Он скривился: — Если я такая угроза для нее, почему… — Он закрыл рот. О Худ. Крепь. Даруджистан. Это не Сжигателей она хотела уничтожить. Меня.
— Храни свое доверие, любимый, — сказала Корлат. — Может быть, твоя вера в честь окажется повернутой против тебя самого.
Он почувствовал холод в душе.
О, Худ… Худовы мраморные яйца на наковальне…
Коль сбежал вниз по пологому склону к фургону Майб. В тридцати шагах справа стояла последняя из повозок трайгаллов, рядом несколько дольщиков складывали в брезент кости. Вдали скакали гонцы, возвращавшиеся с позиций армии, в лиге к юго-западу.
Муриллио сидел, закрыв глаза, прислонившись спиной к колесу одной из соседних ривийских повозок.
При приближение советника глаза открылись.
— Как она? — спросил Коль, усаживаясь рядом.
— Это так утомляет, — ответил Муриллио. — Видеть ее страдающей от этих бесконечных кошмаров. Расскажи новости.
— Ну, Крюппа и Серебряную Лису не видели со вчерашнего дня, как и двух морячек, приставленных Вискиджеком охранять дочь Майб. Что до битвы… — Коль прищурился, поглядев на юго-запад, — она была короткой. Аномандер Рейк принял форму Солтейкена. Один его пролет разогнал Тенескоури. Анастер был захвачен, а ведьмы из его эскорта… гмм, казнены.
— Звучит неприятно, — заметил Муриллио.
— В этом все рассказы сходятся. В любом случае, крестьяне побежали назад в Капустан, где, не сомневаюсь, их не приветят. Воистину печальная участь у этих жалких ублюдков.
— Ее все позабыли, так?
Колю не нужно было уточнять. — Трудно такое проглотить, но да, кажется так.
— Стала бесполезной и потому выброшена.
— Я держусь убеждения, что ее сказка еще не окончена, Муриллио.
— Мы свидетели. Мы здесь, чтобы увидеть закат. И ничего больше, Коль. Уверения Крюппа — летучий ветер. Ты и я, мы оба пленники несчастливых обстоятельств, как и она, как и та ривийка, что вычесывает ей колтуны.
Коль не спеша повернулся, поглядев на старинного друга. — Что рано или поздно делает большинство пленников?
— Пытается убежать.
— Да.
Коль помолчал, потом вздохнул: — И как ты предлагаешь нам это сделать? Просто бросить ее? Одну, решившуюся…
— Конечно нет. Нет, возьмем ее с собой.
— Куда?
— Не знаю! Куда угодно! Лишь бы подальше.
— И как далеко ей надо идти, чтобы уйти от кошмаров?
— Нужно найти кого-нибудь, Коль, способного помочь. Кого-то, кто не видит в жизни окружающих лишь выгоду и потенциальную полезность.
— Пустой план, Муриллио.
— Сам знаю.
— Тогда как в Капустане…
Глаза младшего партнера сузились: — По всякому, он не больше чем развалины.
— Там есть выжившие. Включая жрецов.
— Жрецы! — фыркнул он. — Служащие сами себе жонглеры вер, мошенники доверий, обманщики…
— Муриллио, есть исключения…
— Ни разу не видел.
— Может, в этот раз. Моя точка зрения: если и будет случай сбежать — с ней — нам скорее подвернется помощь в Капустане, чем в этих пустых просторах…
— Салтоан…
— Неделя пути, а в такой телеге еще дольше. К тому же, этот город — воплощение немытого пупка самого Худа. В Салтоан я не взял бы даже мамашу Раллика Нома — помнишь, как она управлялась с топором?
Муриллио вздохнул. — Раллик Ном.
— И что?
— Был бы он здесь.
— Зачем?
— Мог бы убить кое-кого. Кого угодно. У него чудный дар упрощать дела.
Коль хрюкнул: — Упрощать дела. Погоди, я ему еще расскажу. Эгей, Раллик, ты не ассасин, ты просто человек, упрощающий дела.
— Ну, по любому это трепотня, потому что он исчез.
— Он не умер.
— Откуда знаешь?
— Просто знаю. Итак, Муриллио, мы подождем до Капустана?
— Согласен. А там последуем примеру Крюппа и Лисы. Ускользнем. Пропадем. Видит Худ, не думаю, что кто-либо заметит. Меньше забот.
Коль помедлил. — Муриллио, если мы найдем кого-то, кто сможет сделать что-то для Майб — ну, похоже, это дорого обойдется.
Тот пожал плечами: — Ну, не впервой мне лезть в долги.
— Как и мне. Как я понимаю, это будет означать наш финансовый крах, а все, чего достигнем — более мягкого конца ее жизни.
— Ну, стоящий обмен.
Коль не просил другого подтверждения решимости своего друга. Он слишком хорошо знал Муриллио. Да, это ведь просто монета. Не важно сколько — честный обмен, облегчение страданий старушки. Тем или иным путем. По крайней мере, мы позаботимся — даже если она больше не очнется и не узнает, что мы сделали. Да так даже лучше. Проще. Чище…
Вой отразился эхом, словно из глубокой пещеры. Прозвучал, обернулся вокруг себя самого, так что погребальный стон стал хором. Бесчисленное количество звериных голосов, голосов, разрывающих само время, превращающих вечность в простое теперь.
Голоса зимы.
Однако звучал он с юга, из места, куда не может добраться тундра, где деревья уже не по колено высотой, но поднимаются над ее головой, такие же потрепанные, порванные ветрами, костистые. Теперь ей можно спрятаться, остаться незримой, не пригибаясь к самой земле.
Воющему ответили его родичи. Звери — загонщики, все еще идущие по следу, но сейчас потерявшие ее из виду. Она скользнула за черную ель. Болотистая почва жадно присосалась к босым ногам, густая, темная, нечистая вода бурлила, когда она переходила мелкие холодные пруды. Ее окружили громадные москиты, вдвое крупнее виденных на равнинах Ривии. Мошки ползали в волосах, кусали кожу. Ноги покрывали круглые черные пиявки.
Почти не глядевшая под ноги, она наткнулась на широкие рога, вросшие в развилке дерева на уровне ее глаз. Порез на правой щеке засаднил, засочился кровью.
Это приближается моя смерть. Это дает силу. Я оттягиваю последний миг, и они не могут меня поймать.
Не могут поймать.
Пещера была прямо впереди. Она еще не могла ее видеть, и в окрестном пейзаже ничто не указывало на возможность таких геологических образований, но эхо становилось ближе.
Звери зовут меня. Обещание смерти, и оно дает мне силу. Это зов сирены…
Вокруг сомкнулась тьма. Она поняла, что прибыла на место. Пещера имела форму души, души, затерянной в самой себе.
Воздух влажен и холоден. Насекомые больше не жалят, не ползут по коже. Камень под ногами сухой.
Она ничего не могла разглядеть, и вой стих.
Ступив вперед, она знала, что движется в своем уме, только в уме, бросив тело, ища, отыскивая воющего зверя.
— Кто?
Голос заставил ее задрожать. Голос мужчины, глухой, дребезжащий от боли. — Кто идет?
Она не знала ответа, потому сказала то, что просто пришло на разум. — Я.
— Ты?
— Я… мать.
Человек сухо рассмеялся: — Еще одна игра? У тебя нет слов, Мать. И никогда не было. Ты можешь выть и стонать, угрожающе рычать, у тебя тысячи бессловесных звуков для выражения потребностей. Это твой голос, и я отлично его знаю.
— Мать.
— Оставь меня. Я выше насмешек. Я кружу на своей цепи, здесь, в моем разуме. Это не место для тебя. Наверное, найдя его, ты решил, что прорвал последний рубеж обороны. Думаешь, что отныне знаешь обо мне все. Но у тебя здесь нет силы. Понимаешь, я воображаю свое лицо, словно в зеркале.
Но на меня смотрит не тот глаз. Неправильный. Хуже того, вовсе не человеческий. Долгое время я не понимал, но теперь понял.
Ты и твой род играли с зимой. Омтозе Феллак. Но вы никогда не понимали ее. Не истинную зиму, не ту зиму, что создана магией, но рожденную холодеющей землей, низким солнцем, короткими днями, длинными ночами. Лицо, которое я вижу перед собой, Провидец, это лицо зимы. Лицо волка. Бога.
— Мое дитя знает волков, — сказала Майб.
— Точно, он знает.
— Не он, у меня дочь…
— Меняя правила — портишь игру, Провидец. Шулер…
— Я не то, что ты думаешь. Я… я старая женщина, ривийка. И моя дочь хочет видеть меня мертвой. Но не быстрая расправа, не для меня. Она послала за мной волков. Порвать мою душу. Они ходят в моих снах — но здесь я спряталась от них. Я пришла спрятаться.
Мужчина вновь засмеялся. — Провидец сделал это моей тюрьмой. И быть по сему. Ты соблазн безумия, один из чуждых голосов в голове. Я отвергаю тебя. Знай ты мою настоящую мать, ты мог бы преуспеть; но грабеж моего разума был неполным. Здесь бог, Провидец, он скрючился за моими тайнами. Оскалил клыки. Даже твоя милая матушка, что так крепко держит меня, не бросит ему вызов. Что до твоего Омтозе Феллака — он мог давным — давно встретить тебя у его входа. Он мог закрыть его для тебя, Джагут. Для всех вас. Но он был потерян. Забыт. И, поняв это, я ему помог. Я помог ему найти себя. Его сознание пробуждается, Провидец.
— Я не понимаю тебя, — медленно прошептала Майб, чувствуя, как ее охватывает отчаяние. Это не то место, какого она желала. Она пришла в тюрьму другого человека, в его личное безумие. — Я пришла сюда умереть…
— Ты не найдешь здесь смерти. Не в этих кожаных руках…
— Я спасаюсь от дочери…
— Бегство — иллюзия. Даже Мать поняла это. Она знает, что я не ее ребенок, но ничего не может сделать. У нее даже есть память о тех днях, когда она была настоящей Матроной, матерью настоящего выводка. Детей, любивших ее, и других — ее предавших. Бросивших ее здесь на вечное страдание.
Она никогда не надеялась убежать отсюда. А потом обнаружила себя на свободе — только чтобы открыть, что ее мир превратился в прах. Ее дети давно мертвы, похоронены в курганах — без матери они иссохли и погибли. Тогда она поглядела на тебя, Провидец. На приемного сына. И показала тебе твою силу, чтобы использовать ее. Воссоздать свой мир. Она подняла своих покойных детей. Послала их заново построить город. Но все это было обманом. Иллюзией, не удовлетворившей ее, только принесшей безумие.
И тогда ты завладел ею. Ее 'сын' снова заточил ее. Похоже, с тропы наших судеб не уйти. Истина, которую ты не можешь видеть, Провидец. Пока не можешь.
— Моя дочь тоже сделала меня пленницей, — прошептала Майб. — Это проклятие всех матерей?
— Это проклятие любви.
Тихий вой послышался в темноте.
— Слышишь? — сказал человек. — Это моя подруга. Она идет. Я так давно жду ее. Так давно. И теперь она пришла.
При этих словах голос приобрел более низкий тембр. Казалось, он больше не принадлежит человеку.
— И теперь, — продолжил голос, — я отвечу. — Его вой пронесся через нее, отбросил ее ум назад. Из пещеры, из редколесья, назад, на пустые равнины тундры. Майб закричала. Волки ответили. Торжествующе. Они снова нашли ее.
Рука коснулась ее щеки. — Боги, это леденит кровь. — Знакомый голос, он она не могла опознать его. Заговорил другой: — В этом что-то, чего мы не сможем понять, Муриллио. Погляди на ее щеку.
— Она царапала себя…
— Друг, она не в силах поднять руки. И смотри, ногти чистые. Она не могла причинить себя эту рану.
— Но тогда кто? Я был здесь все время. Даже ривийка не приходила с тех пор, как я проверял ее — и ран этих не было.
— Я говорю, здесь тайна…
— Коль, мне это не нравится. Кошмары — могут они быть реальными? То, что преследует ее во снах — может ли оно физически повредить ей?
— Мы видим тому доказательства…
— Да, хотя я с трудом верю собственным глазам. Коль, так продолжаться не может.
— Согласен, Муриллио. Первый шанс в Капустане…
— Самый первый. Давай передвинем повозку в первый ряд — чем скорее достигнем города, тем лучше.
— Как скажешь.
Глава 20
Это самая старая сказка. Два бога из времен, бывших до мужчин и женщин. Стремление, любовь и потеря, звери, осужденные брести через столетия.
Сказка о древних обычаях, рассказанная с неявной целью. Ее значение, дорогие читатели, не в согревающей душу морали, но в том, что недостижимо в сем мире.
Но кто же тогда вообразил такой сюжет?
Любовь Зимы,
Сильбарата
Сердце обширного дворца было похоронено в глубине скалы. Рожденные далеко в восточных морях потоки разбивались о зазубренное подножье утеса, и поверхность камня темнела от высоко взметнувшихся брызг. Сразу за кривыми выступами береговой линии лежали глубокие чернильные воды Коралловой бухты. Городская гавань — не более чем узкая, изогнутая щель в подветренной стороне утеса, бездонная трещина, почти надвое разрезающая город. Это гавань без доков. Твердые стены трещины стесаны и образуют два длинных пирса, а поверху переброшены мосты. В скалу на уровне наивысшего прилива вделаны причальные кольца. Широкие и прочные сети, расположенные на высоте вдвое большей мачт океанских парусников, покрывают все водное пространство — от устья гавани до ее окончания в центре города. Там, где якоря не могут достать дна фиорда, а берега не предлагают ни отмелей, ни пляжей, якоря кораблей забрасываются кверху. Люди-кошки — так обычно называли странное собрание, почти что племя, живущих в хижинах на сети рабочих. Единственным их ремеслом было — закреплять якоря и тросы; и они превратили его в искусство акробатики. С обращенных к морю широких террас дворца сложенные из плавника и крытые тюленьими шкурами хибарки людей-кошек казались скопившимися на паучьей сети бурыми валунами и наносами. Никто не двигался между этими постройками. Ни дымка не поднималось из деревянных дымоходов. Будь у него глаза орла, Тук Младший без труда разглядел бы высохшие просоленные трупы, скорчившиеся там и сям в узлах сети; обычным же своим глазом он видел лишь темные кучки — и верил на слово сирдомину, что это именно трупы.
Торговые суда больше не заходили в Коралл. Люди-кошки погибли от голода. Все мужчины, и женщины, и дети. Легендарный и уникальный народ стал вымершим.
Эти наблюдения сообщались безразличным тоном, но Тук различил в голосе безымянного воина-жреца некие скрытые течения. Здоровяк стоял рядом, одной рукой подхватив его под левый локоть. Чтобы удержать от прыжка вниз, с обрыва. Чтобы он стоял прямо. Одна задача легко переходила в другую. Избавление от хватки Матроны было лишь временным.
В изломанном теле малазанина не оставалось сил. Мышцы атрофировались. Кривые кости и распухшие суставы двигались с легкостью сырой древесины. В груди скопилась жидкость, отчего вдыхал он с присвистом, а выдыхал с клокотанием, словно от кипящего молока.
Провидец хотел, чтобы он увидал Коралл. Крепость — дворец, часто осаждаемая боевыми кораблями Элингарта и пиратами, но ни разу не взятая ими. Боевые отряды магов, тысячу с лишним К'чайн Че'малле, элитные легионы его основной армии. Поражения на севере мало что для него значили; он мог сдать Сетту, Лест и Маурик, позволить захватчикам долгий и изнурительный переход через разоренные, лишенные припасов земли, где даже колодцы были отравлены. Что до врага на юге — там был глубокий залив, способный воспрепятствовать их продвижению. Провидец заполнил его воды зазубренными ледяными горами. Ни одной лодки нельзя было отыскать на обоих его берегах, а путь вокруг западного конца Ортналского залива теперь занял бы месяцы. Да, Т'лан Имасс мог пересечь море, став мокрой пылью. Но ему всю дорогу придется сражаться с яростными течениями, выходами холодных вод, подводными реками, уносящими все в океан.
Провидец был очень доволен, сказал безымянный сирдомин. Настолько доволен, что даровал Туку минутную милость. Извлек из объятий своей Матери.
Холодный соленый ветер бился ему в лицо, трепал отросшие и грязные волосы. Одежды его превратились в рваные тряпки; сирдомин дал свой плащ, и Тук обернулся им, как одеялом. Этот жест навел малазанина на мысль, что стоящий рядом сохранил в себе остатки человечности.
Открытие, вызвавшее слезы из глаз.
В нем возрождалась ясность мышления, подстегнутая подробными отчетами сирдомина о баталиях на юге. Возможно, это последняя, самая убедительная иллюзия его безумия… но Тук ухватился за нее. Он глядел на юг, через вздыбленное ветрами море. Горная цепь на дальнем берегу была едва видима.
Они, очевидно, уже достигли ее. Они могли стоять на пляже, слепо глядя прямо на него и на лежащий между ними простор. Баалджагг не могла потерять смелость. В ней таится богиня, управляет ею, направляет на поиск своего любимого.
Любимого, который скрылся во мне. Мы странствовали бок о бок, и не ведали о тайне друг друга. Ах, какая жестокая ирония…
Наверное, и Тоол не сдается. Время и расстояние ничего не значат для Т'лан Имассов. То же верно относительно трех сегуле — у них ведь есть персональная посылка и необходимость ее вручить. Приглашение на войну от их народа.
Но Леди Зависть…
Искательница приключений, соблазненная интуитивным влечением — да, она сейчас в гневе. Это ясно из рассказов сирдомина. Оскорбленная — лучшее слово, поправил себя Тук. Достаточно, чтобы запылал огонь ее темперамента; но это не движущая сила. Она не из тех, кто долго тлеет, кто хранит глубоко похороненные уголья мщения. Она живет ради развлечений, случайных капризов.
Леди Зависть и ее израненный, больной пес Гарат, наверное, уже повернули прочь. Устав от охоты, они не возложат на себя задачу преследования, перехода через бурливое море с плавающими под его поверхностью ледяными левиафанами.
Он не позволял себе разочаровываться, однако укол грусти пронзил разум. Он потерял ее, не как женщину — не совсем, во всяком случае. Нет, лик бессмертия, который был в ней. Ничем не отягченный взгляд игрока, шагающего сквозь тысячелетия. Я однажды дразнил ее… танцевал вокруг этой природы… заставив ее топнуть ногой и нахмуриться. Так, как могут лишь бессмертные в ответ на неуместное шутовство. Я повернул нож. Боги, разве я был так смел?
Хорошо, дорогая Зависть, я нижайше извиняюсь. Я уже не тот смельчак, каким был — если это была именно смелость, а не простая дурость. Насмешливость изгнана из моей натуры. Никогда не вернется, и, наверное, это хорошо. А, я вижу, как ты убежденно киваешь при этих словах. Смертным не следует насмешничать, по очевидным причинам. Отстраненность принадлежит богам, ибо только они знают ее цену. И быть по сему.
Спасибо, Леди Зависть. Я не обвиняю тебя ни в чем. Все было как должно было быть.
— Тебе надо было увидеть Коралл в его время, малазанин.
— Это был твой дом?
Читать бесплатно другие книги:
