Память льда. Том 1 Эриксон Стивен
— Какое смелое обвинение! Чудо, что болезнь не поразила их много раньше, ведь они кушали друг дружку без надлежащей кулинарной подготовки. Дорогой мой, не надо обвинять…
— Хозяйка, Гарат поддался той же болезни.
— Что? Абсурд! Он страдает от ран…
— Ран, которые сила его духа давно исцелила бы. Жар внутри зверя, наполнивший его легкие — он тот же, что поразил паннионцев. — Он медленно повернулся к ней. — Сделайте что-нибудь.
— Какая дерз…
— Хозяйка.
— О, ладно! Но разве ты не видишь тонкой иронии? Полиэль, Повелительница Болезней, вступила в союз с Увечным Богом. Решение, глубоко мне противное, если хочешь знать. Как умно было с моей стороны вторгнуться в ее садок и поразить оттуда ее союзников!
— Сомневаюсь, что жертвы понимают эту иронию, хозяйка. Как и Гарат.
— Лучше бы ты оставался молчуном!
— Исцелите его.
— Он меня не подпускает!
— Гарат больше не может стоять, хозяйка. Он не встанет с этого места, если вы не исцелите его.
— О, что ты за жалкий человек! Если ты окажешься не прав и он меня покусает, я буду очень недовольна, Мок. Я иссушу твои чресла. Я перекрещу твои глаза, так что любой, заглянувший под маску, не удержится от смеха. Будь уверен, я придумаю и еще что-нибудь.
— Исцелите его.
— Конечно, исцелю! Ведь он в конце концов мой излюбленный спутник! Даже когда он однажды попытался пописать мне на платье… я знала, что это одна из шуточек К'рула, ведь песик сделал это во сне. Ладно, ладно, не отвлекай меня. — Она приблизилась к псу — великану.
Его глаза остекленели, каждое дыхание вырывалось с резким хрипом. Гарат не поднял головы, хотя она подошла совсем близко.
— О, милый! Прости мое невнимание, дражайший песик. Я думала лишь о ранах и потому стала уже тебя оплакивать. Ты сражен мерзкими миазмами? Неприемлемо. И, по правде говоря, это легко устранить. — Она протянула руку, положив пальцы на горячую, парящую кожу. — Вот… — Гарат поднял голову, губы поползли вверх. Леди Зависть отпрянула. — Вот так ты меня благодаришь? Я тебя исцелила, дражайший!
— Но сначала, хозяйка, вы сделали его больным, — сказал сзади Мок.
— Тише, я с тобой больше не разговариваю. Гарат! Гляди, как возвращается твоя сила, прямо на наших глазах! Смотри, ты встаешь! О, как чудесно! И… нет, стой там, пожалуйста. Или хочешь почесаться? Хочешь почесаться? Если да, немедленно кончай рычать!
Мок встал между ними, устремил взор на ощетинившегося пса: — Гарат! Нам нужна она, как нам нужен и ты. Нет причины продолжать вражду.
— Он не может понять тебя! — сказала Леди Зависть. — Он пес! И злой пес, по правде говоря.
Грузное животное отвернулось и медленно прошагало туда, где стояла Баалджагг. Волчица на него даже не взглянула.
Мок ступил вперед. — Хозяйка, Баалджагг что-то видит.
Они поспешили вверх по крутому склону.
Ледяные глыбы захватили добычу. Менее чем в тысяче шагов, в середине маленького залива, плавала какая-то штука. Огороженная с двух сторон чем-то вроде высокого плетня, увенчанная тремя покрытыми льдом строениями, она оказалась ничем иным, как оторванным куском разрушенного города или порта. Между высокими, скривившимися набок домиками виднелись отрезки узких, кривых улочек. Когда впаявшийся в основание сооружения лед повернул вслед за невидимым течением, в поле зрения показались две другие стены, явив рваную пасть деревянной конструкции доходящего до уровня улиц основания. Оно было сложено из громадного размера бальсовых деревьев и того, что казалось большими раздутыми пузырями — три из них пробитые, сдувшиеся.
— Необычайно странно, — сказала леди Зависть.
— Мекросы, — произнес Мок.
— Прости?
— Дом сегуле — остров, хозяйка. Иногда, очень редко, нас навещают мекросы, живущие в городах посреди океана. Они осмеливаются грабить наше побережье, вечно забывая о неудачных результатах предыдущих рейдов. Их яростный энтузиазм сталкивается с равным рвением Низших Школ.
— Ну, — фыркнула Зависть, — я не вижу жителей в этом… переместившемся городке.
— Как и я, хозяйка. Однако поглядите на лед сразу за обломком. Он нашел подводное течение и стремится влиться в него.
— Боги, не предлагаешь ли ты…
Баалджагг дала ясный ответ на этот недосказанный вопрос. Волчица прыгнула, промелькнув мимо них, и поспешила на расколотые волнами скалы у воды. Еще миг — и они увидели, как громадный зверь выбирается из ледяной воды на широкий ледяной 'плот', затем перебегает его. Баалджагг прыгнула, приземлившись на следующий кусок плавучего льда.
— Способ кажется доступным, — сказал Мок.
Гарат пробежал мимо них, к берегу, следуя пути волчицы.
Ох! — крикнула леди Зависть, топая ногой. — Нельзя ли сначала обсудить?..
— Я вижу трассу возможного пути, хозяйка, она поможет нам не очень промокнуть…
— Промокнуть? Кому промокнуть? Ну ладно, зови братьев и веди нас.
Путешествие через трещащие, прогибающиеся под ногами, часто почти не выступающие над водой ледяные поля оказалось утомительным и опасным. Добравшись до хлипких ивовых стен, они не увидели Баалджагг и Гарата, но смогли идти по их следам через засыпанный снегом плот, державший на плаву большую часть Мекроса, прямо к сломанному, не огражденному концу.
Среди хаоса поломанных балок и распорок обнаружилась лестница из толстых досок — без сомнения, предназначавшаяся для обслуживания внутренних структур города. Промерзшие ступени все носили зазубрины — следы когтей поднявшихся наверх волка и пса.
По паутине покореженных досок стекала вода, показывая, что строение лишь недавно поднялось из — под воды.
Путешественники медленно, осторожно полезли вверх — впереди Сену, за ним Туруле и Мок, Леди Зависть последней.
Вскоре они прошли через люк, вроде тех, что ставят над подвалами, и попали на первый этаж одного из зданий. Три стены комнаты были заставлены набитыми мешками. Большие бочки упали, раскатились и сейчас скопились у одной стены. Справа от них виднелись двойные двери, выбитые — без сомнения, Баалджагг и Гаратом — и открывающие их взорам вид на мостовую. Воздух был очень холоден.
— Вероятно, стоит, — сказал Мок Леди Зависти, — изучить каждый из трех домов, все уровни, чтобы найти наиболее прочный и, значит, пригодный для жилья. Кажется, остается и здесь еще несколько этажей.
— Да, да, — рассеянно сказала Зависть. — Оставляю эти мирские заботы тебе и твоим братьям. Допущение, что наш путь привел туда, куда нужно, основано только на слепой вере, что это хитроумное сооружение понесет нас к северу, через всю ширину залива, к желанному нам городу Кораллу. Кажется, только меня тревожат сомнительные основания этой веры.
— Как угодно, хозяйка.
— Следи за собой, Мок! — бросила та. Он склонил маскированную голову в безмолвном извинении.
— Кажется, мои слуги забылись. Подумайте вы трое о возможностях моего полного раздражения. Я же тем временем поброжу по улицам города, каковы бы они ни были. — Она развернулась и вяло двинулась к дверному проему.
В трех шагах за ним стояли Баалджагг и Гарат. По их широким спинам, разбрызгиваясь водяной пылью, стекал дождь. Оба животных смотрели на одинокую фигуру, стоявшую в тени нависающего балкона соседнего дома.
В первый миг Леди Зависть едва не задохнулась, потом поняла, что не узнает это существо. — Ох! Я — то хотела уже сказать 'Дорогой Тоол, ты нас дождался'! Но ты же не он… — Стоящий перед нею Т'лан Имасс был ниже и шире в плечах, чем Тоол. Через черную просоленную кожу просвечивали ребра. В груди торчали три черных железных меча необычной формы — два вонзены со спины, а третий в левый бок. Беспорядочно свисали рваные кожаные обмотки рукоятей; выщербленные лезвия излучали почти угасшее древнее волшебство.
Лицо воина было необычайно грубым: лоб — лишенная кожи, покрытая бурыми пятнами костная пластина, скуловые кости высокие, почти скрывшие впадины овальных орбит. На верхние клыки воина надеты рожки из меди. Шлема на Т'лан Имассе нет. Длинные тускло — белые волосы беспорядочно свисают по сторонам лишенного подбородка, очень широкого лица; в их концы вплетены акульи зубы.
Необычайно устрашающее, жуткое привидение, подумала Леди Зависть. — У тебя есть имя, Т'лан Имасс? — спросила она.
— Я услышала призывы, — сказал воин явственно женским голосом. — Они шли из места, расположенного на пути моего странствия. С севера. Теперь уже недалеко. Я должна прибыть на Второе Собрание, должна приветствовать моих родичей по Ритуалу, сказать, что я Ланас Тог. Я послана донести слово о судьбах Ифайле Т'лан Имассов и моего родного клана Керульм.
— Как удивительно, — ответила Леди Зависть. — И каковы их судьбы?
— Я последняя из Керульм. Ифайле, рьяные в исполнении первых обетов, истреблены почти все. Немногие оставшиеся не могут отвлечься от сражения. Я сама не верила, что выживу. Но я смогла.
— Действительно ужасный конфликт, — сказала Зависть. — Где же он случился?
— Континент Ассейл. Наши потери: двадцать девять тысяч восемьсот четырнадцать из Керульм. Двадцать две тысячи двести Ифайле. Восемь месяцев сражений. Мы проиграли эту войну.
Леди Зависть помолчала. — Кажется, вы наконец нашли Джагутского Тирана сильнее себя, Ланас Тог.
Т'лан Имасса склонила голову. — Не Джагута. Человека.
Книга четвертая
Память льда
Первыми вперед, последними назад.
Девиз Сжигателей Мостов.
Глава 21
Лицо твоего друга может оказаться маской, штукатуркой, искусно наложенной, скрывающей и изменяющей некогда знакомый образ.
Представь дитя, возросшее в безопасной тьме; и тут ты бездумно наносишь ему нежданный удар, словно камнем разбиваешь витраж храма.
Против такого у души не находится доспеха.
И на маске этой написано дерзкое слово, отраженное в глазах ребенка, и чуждо оно всему, что ты знал.
Это слово — 'предательство'.
Стража Смерти Сорулана,
Минир Отал
Капитан Паран натянул удила около почерневших от копоти руин редута Восточной Стражи. Обернулся в седле, бросая последний взгляд на разрушенные стены Капустана. На фоне синего неба торчал Дворец Джеларкана, высокий и темный. Его стены, словно трещины, покрывали полосы черной краски — символ траура горожан по погибшему правителю. Следующий дождь смоет эту краску, ни оставив и следа. Это строение, как он слышал, не сохраняло следов смертных. Сжигатели Мостов выходили через восточные ворота. Первыми внутрь, последними наружу. Они всегда помнили о таких жестах. Вел их сержант Дергунчик, на шаг позади него шагала капрал Хватка. Казалось, они спорили, и в этом не было ничего нового. За ними шли солдаты и семи других взводов роты, без особого порядка, перемешавшись. Капитан удивлялся этому. Конечно, он уже встречался с другими сержантами и капралами. Он знал имена всех выживших Сжигателей и их лица. Тем не менее, в них было что-то странно эфемерное. Он сузил глаза, наблюдая, как они, полускрытые пылью, бредут по дороге, словно выбеленный солнцем, поредевший гобелен. Марш армий, подумал он, не имеет конца.
Слева застучали копыт; он повернулся и увидел останавливающуюся рядом Серебряную Лису.
— Лучше бы мы по-прежнему избегали друг друга, — сказал Паран, отворачиваясь в сторону солдат.
— Я бы согласилась, — сказала она, чуть помедлив. — Но кое-что произошло.
— Я знаю.
— Нет, не знаешь. То, о чем ты толкуешь, не имеет отношения к тому, о чем говорю я. Моя мать — она пропала. Она и те двое даруджей, что за ней ухаживали. Где-то в городе они повернули фургон влево. Кажется, никто этого не заметил, хотя я конечно же не смогла расспросить всю армию…
— Как насчет Т'лан Имассов? Разве они не смогут легко отыскать ее? — Она нахмурилась и промолчала.
Паран поглядел на нее. — Они не очень счастливы с тобой, так?
— Не в этом проблема. Я послала их и Т'лан Ай через реку.
— У нас уже есть проверенная разведка, Лиса…
— Хватит. Я не хочу объясняться.
— Но ты же ищешь моей помощи…
— Нет. Я спрашиваю, не знаешь ли чего — нибудь ты об этом. У даруджей должны были быть помощники.
— Ты спросила Крюппа?
— Он также удивлен и раздосадован, и я ему верю.
— Ну, — ответил Паран, — люди склонны недооценивать Коля. Он вполне способен провернуть такое своими силами.
— Ты, кажется, не понимаешь всей серьезности ими содеянного. Похищение моей матери…
— Остановись, Серебряная Лиса. Ты оставила мать на их попечении. Оставила? Нет, слишком мягкое слово. Бросила. Я не сомневаюсь, что Муриллио и Коль приняли это близко к сердцу, со всем тем сочувствием к Майб, которого нет у тебя. Посмотри на ситуацию с их точки зрения. Они заботятся о ней день за днем, созерцая ее увядание. Они видят и дочь Майб, но всегда на расстоянии. Игнорирующую свою родную мать. Они решили, что должны найти того, кто готов помочь Майб. Или, по меньшей мере, даровать ей почтенную смерть. Похитить — значит украсть кого-то у кого-то.
Майб была увезена, но от кого? От никого. Совсем никого.
Лицо Серебряной Лисы побледнело. Она замешкалась с ответом. Наконец проскрежетала: — Ты не имеешь представления, Ганоэс, что лежит между нами.
— А ты, кажется, не имеешь представления о прощении — не для нее, но для себя. Чувство вины стало трещиной…
— Как щедро с твоей стороны.
Он натянуто улыбнулся: — Я уже спустился вниз, Лиса, и теперь карабкаюсь на другую сторону. Все изменилось для нас обоих.
— И ты повернул ко мне спину своих возвышенных чувств.
— Я все еще люблю тебя, но после твоей смерти я поддался некой одержимости. Я решил, что бывшее между нами, этот краткий миг, значит намного больше, чем он значил в действительности. Из всего повернутого нами против нас самих оружия, чувство вины оказалось самым острым. Оно может изрезать прошлое до полной неузнаваемости, высечь ложные воспоминания, породить убеждения, сеющие разного рода навязчивые идеи.
— Я в восторге от твоего способа очистить воздух, Ганоэс. Тебе не пришло в голову, что такое медицинское освидетельствование себя — еще один сорт одержимости? Что режешь, должно прежде всего быть мертвым — таков первый закон анатома.
— Так и мой учитель говорил, — ответил Паран, — много лет назад. Но ты упустила более тонкую истину. Я могу изучать себя, каждое чувство, пока Бездна не проглотит мир, но не приблизиться к овладению этими чувствами. Ибо они не статичны, не защищены от внешнего мира — того, что говорят другие… или не говорят. Они в вечном течении.
— Необычайно, — пробормотала она. — Капитан Ганоэс Паран, юный мастер самоконтроля, тиран над самим собой. Ты действительно изменился. Так сильно, что я тебя не узнаю.
Он уставился на ее лицо, отыскивая чувство за этими словами. Но она себя закрыла. — Тогда как, — сказал он медленно, — тебя я нахожу очень узнаваемой.
— Назовешь это иронией? Ты видишь во мне женщину, которую некогда любил, а я вижу в тебе мужчину, которого никогда раньше не встречала.
— Слишком все запутано для иронии, Лиса.
— Тогда нужен пафос.
Он отвернулся. — Мы слишком отдалились от темы. Боюсь, что ничего не могу рассказать о судьбе твоей матери. Тем не менее убежден — Коль и Муриллио сделают для нее все, что смогут.
— Тогда ты еще больший дурак, чем они, Ганоэс. Похитив ее, они запечатали ее судьбу.
— Не знал, что ты так мелодраматична.
— Я не…
— Она старая женщина, умирающая женщина. Бездна меня возьми! Оставь ее одну…
— Ты не слушаешь! — зашипела Серебряная Лиса. — Моя мать поймана кошмаром — в своем собственном уме она гонима, устрашена, затравлена. Я стояла к ней ближе, чем все вы воображали. Много ближе!
— Лиса, — спокойно сказал Паран, — если она в кошмаре, ее жизнь стала проклятием. Истинная милость — окончить ее. Раз и навсегда.
— Нет! Она моя мать, черт тебя возьми! Я не брошу ее…
Она повернула коня, резко вонзив ему пятки в бока.
Паран смотрел, как поспешно она уезжает. Лиса, какие махинации с матерью ты замыслила? Чего ты желаешь для нее? Расскажи же нам, прошу, что понимаемое всеми как предательство на самом деле является чем-то совсем иным.
А иным ли?
Эти махинации — чьи они? Конечно, не Парус. Нет, это должна быть Ночная Стужа. О, как же плотно ты теперь закрылась от меня. А когда — то стремилась ко мне с настойчивым и неутомимым любопытством желая раскрыть мое сердце. Кажется, то, что мы разделили давным — давно, в Крепи, стало ничем.
Теперь я начинаю думать, что для меня это было гораздо более важным, чем для тебя. Порван-Парус… ты была все же старше меня. Ты пережила свою долю влюбленностей и потерь. А я — я едва начинал жить.
Ну, что было, тому больше не бывать.
Гадающая из плоти и крови, ты стала холоднее подвластных тебе Т'лан Имассов.
Подозреваю, что они обрели достойного владыку.
Сохрани всех нас Беру.
Из тридцати использованных паннионцами для переправы через Нож-реку барж и понтонных мостов едва ли треть оказалась пригодной к использованию; прочие в первый же день битвы пали жертвами излишнего рвения Баргастов. Отряды из коллекции наемников Каладана Бруда начали вытаскивать обломки, намереваясь сколотить из них еще несколько плотов; единственный исправной мост и десяток баржей уже выстроились в линию поперек широкой реки, принимая тяжесть солдат, лошадей и повозок.
Итковиан смотрел на переправу, расположившись у берега. Он оставил коня на ближайшем пригорке с сочной травой и прохаживался в одиночестве. Его сопровождали лишь шелест гравия под ногами и шум реки внизу. Наполненный соленым дыханием дальнего моря ветер дул от устья реки, так что звуки с моста — скрип лебедок, мычание скота, вопли извозчиков — не долетали до его слуха.
Подняв голову, он увидел на берегу впереди человека, сидевшего скрестив ноги, созерцавшего сцену переправы. Мужчина с нечесаными волосами, одетый в разнообразную рвань, торопливо рисовал на обтянутой муслином дощечке. Итковиан помедлил, смотря, как голова художника двигается вверх и вниз, а длинная кисть мечется туда — сюда над тканью, услышал, как тот бормочет себе под нос.
А может, и не себе. Один из голых валунов рядом с художником вдруг зашевелился, оказавшись большой оливково-зеленой жабой.
Она отвечала тирадам человека низким, бормочущим голосом.
Итковиан приблизился.
Жаба заметила его первой, сказала что-то на незнакомом Итковиану диалекте.
Художник поднял взгляд, сморщился: — Прерывать, — пропыхтел он на дару, — нежелательно!
— Извиняюсь, сир…
— Стойте! Вы тот, кого зовут Итковианом! Защитник Капустана!
— Неудачный защи…
— Да, все слышали о ваших словах на переговорах. Идиотизм. Когда буду рисовать эту сцену, передам вашу поникшую гордость, будьте уверены — возможно, в позе, возможно, в опущенных глазах. Особое положение плеч — да, теперь я это вижу. Точно. Отлично.
— Вы малазанин?
— Конечно, я малазанин! Уделит ли Бруд хоть йоту внимания истории? Нет! Но старый Император! О да, он всегда уделял! Художники при каждой армии! На каждой кампании! Лучшие, самые талантливые, с острым глазом — да, скажу прямо, гении. Например, как Ормулоган из Ли Хенга!
— Боюсь, никогда не слышал этого имени — он был великим художником Малазанской Империи?
— Что? Как? Я Ормулоган из Ли Хенга, конечно же. Бесконечно находящий подражателей, никем не превзойденный! Ормулоган сераз Гамбл!
— Впечатляющий титул…
— Это не титул, дурак. Гамбл — мой критик. — Тут он обратился к жабе: — Хорошенько запомни его, Гамбл, чтобы отметить мастерство предстоящей работы. он стоит прямо, разве нет? Но его кости могли бы быть стальными, на них вес тысячи тысяч краеугольных камней… точнее говоря, душ. А его лицо? Смотри внимательно, Гамбл, и увидишь полнейшую меру этого мужа. И знай, что когда я схвачу всего его на холсте, отражающем переговоры под Капустаном, знай… на этой картине ты увидишь, что с Итковианом еще не покончено.
Солдат вздрогнул.
Ормулоган ухмыльнулся: — О да, воин, я вижу слишком глубоко, и тебе неспокойно. Да? А теперь, Гамбл, выдай свой комментарий, потому что я вижу — он уже назрел. Давай же!
— Ты безумен, — лаконично сказала жаба.
— Прости его, Надежный Щит, он же размягчает во рту краски. Они отравили его мозг…
— Отравили, просолили, размягчили… да, да, я слышал от тебя всякие вариации, пока не затошнило! Недалеко до рвоты, — сонно моргая, продолжала жаба. — Надежный Щит, я не критик. Просто скромный наблюдатель, иногда способный говорить от имени косноязычного множества, иначе известного как простолюдины или, точнее, толпа. Представь присутствие, полностью неспособное к самопониманию или внятному выражению, и потому обладающее угнетающе дурным вкусом в сообщении своих пристрастий — если вообще у них есть пристрастия. Значит, мой скудный дар состоит в создании эстетической рамки, в которой творят большинство художников.
— Ха, скользкая тварь! Ха! Как липок! На, лови муху! — Ормулоган сунул испачканные красками пальцы в боковой карман. Вытащил оленью муху и бросил жабе.
Живая, но лишенная крыльев муха упала прямо пред Гамблом. Тот скакнул и пожрал ее, мелькнув розовым языком. — Как я говорил…
— Минутку, пожалуйста, — прервал его Итковиан.
— Я позволю минутку, — сказала жаба, — Если она будет очень короткой.
— Спасибо, сир. Ормулоган, вы сказали, что прикреплять художников к армиям — это обычай императора Малаза. Наверное, чтобы запечатлевать исторические моменты. Но разве Войско Однорукого не в опале? Так для кого вы рисуете?
— Запечатлеть опалу просто необходимо! К тому же, у меня нет иного варианта, как сопровождать армию. Чего же вы мне еще предложите — рисовать закаты на мостовых Даруджистана за мизерную плату? Я оказался на не том континенте! Что касается так называемого сообщества художников и покровителей в так называемом городе Крепь и их так называемого стиля выражения…
— Они возненавидели тебя, — сказал Гамбл.
— А я ненавидел их! Скажите, ты знаешь в Крепи что-либо достойное упоминания? А?
— Ну, там есть одна мозаика…
— Что?
— К счастью, создавший ее мастер давно умер, так что мне позволительна бурная похвала.
— Ты называешь это бурной похвалой? 'Видно некоторое дарование… Не так ли ты говорил? Отлично знаешь, что так оно и было, особенно когда тот фатоватый хозяин упомянул, что художник уже умер.
— Однако, — сказал Итковиан, — довольно смешно все это звучит.
— Я никогда не смешон, — заявила жаба.
— Хотя всегда похож на мешок! Ха! Скользкая тварь! Ха!
— Не пожевать ли еще краски, а? Той, ртутной белой. Выглядит очень вкусной.
— Ты меня уморить хочешь, — пробурчал Ормулоган, доставая кусочек краски. — Давай, выражай бурные похвалы.
— Как прикажешь.
— Ты знаешь, что ты пиявка? Ползущая за мной повсюду. Стервятник.
— Дорогой мой, — ответил Гамбл. — Я жаба. А ты художник. Что до моей способности различать, я ежедневно благодарю за нее каждого сущего бога и каждого бога, которого еще не существует.
Итковиан оставил их изобретать все более изысканные оскорбления и продолжил путь вдоль берега. На холст Ормулогана он забыл поглядеть.
Когда армии перейдут реку, они разделятся. Лест лежит прямо на юге, в четырех днях пути, а дорога на Сетту отходит на запад, а потом идет на юго-запад. Сетта расположена у самого подножья Гор Видений, у берегов реки, от которой переняла название. Река эта впадает в море южнее Леста, и обеим армиям придется пересекать и ее.
Итковиан пойдет с армией, которая ударит на Лест. Она состоит из Серых Мечей, частей Тисте Анди, ривийцев, Илгрес Баргастов, кавалерийского полка из Салтоана и горстки небольших наемных отрядов из Северного Генабакиса. Каладан Бруд останется главнокомандующим, с Каллором и Корлат в качестве заместителей. Серые Мечи определены как союзная сила, их Надежный Щит признан равным Бруду. Это не относится к прочим наемным компаниям, потому что все они связаны с Брудом контрактами. Дарудж Грантл и его пестрая свита рассматриваются как полностью независимые; их будут рады видеть на советах, а в остальное время они смогут делать что угодно.
В-общем, заключил Итковиан, организация командования стала запутанной, а иерархия должностей эфемерной. Не очень это отличается от нашего положения в Капустане, когда и Принц, и Совет Масок все время мутили воду. Наверное, это характерно для севера с его независимыми городами — государствами. Так было до поры, когда вторжение малазан заставило их к созданию рыхлой конфедерации. Но и сейчас старая рознь и соперничество все время подрывают единство, к радости захватчиков.
Структура, созданная для приданных ему войск малазанским Верховным Кулаком, была гораздо понятнее. Путь Империи вдруг стал ясен Итковиану. Именно так поступал бы и он сам, окажись на месте Даджека. Верховный Кулак командует. Его заместители — Вискиджек и Хамбралл Тавр (последний должен будет давать мудрые советы по мере надобностиОднорукого), а также начальник Морантов, с которым Итковиан еще не сталкивался. Эти трое объявлены равными в чинах, но с разными областями ответственности.
Он услышал стук копыт обернулся и увидел скачущего к нему по берегу малазанского заместителя, Вискиджека. было очевидно, что по пути тот остановился и переговорил с художником: Ормулоган торопливо складывал вещи, намереваясь уходить.
Вискиджек натянул поводья. — Добрый вам день, Итковиан.
— И вам, сир. Вы чего-то от меня хотите? — Бородач пожал плечами, огляделся. — Я ищу Серебряную Лису. Ее и двух моряков, вроде бы обязанных ее сопровождать.
— Вы имели в виду, следить за ней. Они недавно проезжали мимо — сначала Серебряная Лиса, затем две женщины. К востоку.
— Кто-то из них говорил с вами?
— Нет. Они проехали слишком далеко, чтобы быть обязанными здороваться. И я сам не решился приветствовать их.
Вискиджек поморщился.
— Что-то не так, сир?
— Быстрый Бен открывал свои садки, чтобы помочь переправе. Наши силы на другой стороне и готовы выступать, потому что наш путь длиннее.
— Действительно. Но разве Серебряная Лиса не ривийка? Или вы просто желаете официально попрощаться?
Лоб Вискиджека еще сильней наморщился. — Он такая же малазанка, как и ривийка. Я хотел попросить ее выбрать, с кем идти.
— Возможно, она уже выбрала, сир.
— А может, нет, — ответил Вискиджек, уставившись на что-то на востоке.
Итковиан повернулся, но так как он уже спешился, прошло несколько мгновений, прежде чем две всадницы показались в поле зрения. Моряки, приближающиеся поспешным галопом.
Они остановились перед своим командиром.
— Где она? — спросил Вискиджек.
Моряк справа дернула плечами: — Мы следовали за ней на берег. Около линии прилива есть несколько горбатых холмов, окруженных болотами. Она въехала в одни из холмов, Вискиджек…
— Прямо в бок, — добавила вторая. — Исчезла. Даже не замедлив ход лошади. Мы подскакали к тому месту — там не было ничего, кроме травы, грязи и скал. Мы потеряли ее — верно, того она и хотела.
Командор промолчал.
Итковиан, ожидавший хотя бы невольного ругательства, был впечатлен выдержкой этого офицера.
— Ладно. За мной. Пересечем реку.
— Мы видели зверушку Гамбла.
— Я уже послал его и Ормулогана назад. Они едут в последнем фургоне, и вам отлично известны распоряжения Ормулогана относительно его коллекции.
Моряки кивнули.
Итковиан спросил: — Его коллекции? Как много картин он нарисовал в Крепи?
— В Крепи? — Одна из моряков усмехнулась. — В том фургоне восемьсот полотен. Десять, одиннадцать лет работы. Даджек здесь, Даджек там, Даджек даже там, где его и быть не должно. Он уже окончил 'Осаду Капустана', на которой Даджек приходит как раз вовремя, и въезжает в ворота, подбоченившись в седле. В тени ворот Белые Лица грабят трупы паннионцев. А в штормовых тучах над городом, если хорошенько приглядишься, увидишь лицо Лейсин…
— Хватит, — бросил Вискиджек. — В ваших словах недовольство, солдат. Человек перед вами — Итковиан.
Улыбки морячек стали еще шире, но они промолчали.
Скачите, — приказал им Вискиджек. — Я должен переговорить с Итковианом.
— Да, командор.
Женщины отъехали.
— Извините, Итковиан…
— Нет нужды, сир. В такой непочтительности даже есть облегчение. Вообще — то мне даже приятно, что они всем довольны.
— Ну, они так себя ведут только перед теми, кого уважают. Хотя те этого часто не понимают, отсюда у них вечно проблемы.
Читать бесплатно другие книги:
