Спасенные дневники и личные записи. Самое полное издание Берия Лаврентий
Но форму держать надо. Я привык с молодых лет, что зарядку надо сделать, с тяжестями размяться, полезно поплавать и побегать с мячиком, или попрыгать. У меня сейчас здоровье барахлит, но песок еще не сыпется.
Пока я работал в Тбилиси, ездил не очень много, и все в одно и то же место. Москва, Баку, Ереван и по Кавказу, но это недалеко. Когда переехали в Москву, стал ездить еще меньше, надолго отрываться от кабинета нельзя. Каждая большая поездка была связана с большим делом. За время войны я куда из Москвы ездил? Ездил на Кавказ, потом в Иран, потом был в Крыму на Ялтинской конференции, а после войны ездил в Берлин на конференцию.
После войны еще в отпуск стал ездить, пошло полегче. Но начинаешь вспоминать, только работу вспоминаешь. Но работа тоже была разная. Одно дело по линии ГОКО, там все время мы работали сутками. Спал по два, много по четыре часа, хватало, засыпал как мертвый.
А после войны стало легче, но все равно тяжело, потому что товарищ Сталин все время на прорывы меня бросал. Всегда мне доставались самые отстающие отрасли, но это уже когда я окончательно ушел из Наркомата и передал его Круглову (нарком (министр) внутренних дел СССР после Берии. – С.К.). Думаю, я теперь уже ушел из ЧК в последний раз, больше не потребуется.
Но есть мысли! Наше МГБ надо перестроить. Может, надо снова вместе соединить два министерства, но с другими функциями. У нас Министерство госконтроля не имеет того авторитета, который имеют органы, а для контрольных функций очень важен авторитет и кадры. Если подобрать хорошо аппарат, то можно все задачи госконтроля передать только в органы, и это будет хорошее решение. Тут надо еще додумать и поговорить с товарищем Сталиным.
Комментарий Сергея Кремлёва
Считая, что его работа «в органах» уже окончательно позади, Берия, как мы теперь знаем, ошибался. Сразу после смерти Сталина Берия вновь стал министром вновь объединённого МВД СССР. Однако есть основания предполагать, что новый приход Берии в объединённый МВД СССР был предрешён ещё при жизни Сталина и предрешён самим Сталиным в начале 1953 г. Я уже писал об этом в своих книгах.
К слову замечу, что, как я уже сообщал в предисловии, отдельные записи Л.П. Берии на сходную тему я объединял в один текст. Причём объединение производил по принципу единства темы, а не строгой последовательности возможной хронологии.
К тому же недатированные записи, как следует из их содержания, практически полностью относятся к периоду после 1950 г., поэтому временной интервал между отдельными записями на сходную тему был в любом случае невелик, и в любом случае мы имеем дело с мыслями позднего, зрелого Берии.
После убийства Сталина Берии было, пожалуй, не до размышлений на бумаге – всё было не раз и не два обдумано до этого, а кое-что, как видим, было и письменно зафиксировано. И в этом отношении интересен вытекающий из вышеприведённых записей факт размышлений Берии в начале 50-х годов о необходимости придания спецслужбам СССР внутренних контрольных функций, закреплённых за органами госконтроля.
В некотором смысле размышления Берии на сей счёт совпадают с размышлениями В.И. Ленина в его статьях «Как нам реорганизовать Рабкрин», «Лучше меньше, да лучше» и ряде других.
Интересно и то, что изложенные выше мысли Берии были, фактически, заложены в проект Положения о новом МВД СССР, который разрабатывался в МВД СССР после возвращения туда Л.П. Берии при активном интересе к нему нового министра.
То, что Л.П. Берия был намерен превратить МВД СССР из органа с карательной направленностью в орган с прежде всего контрольной направленностью, подтверждает его сын в своей книге об отце. И это очень похоже на правду. Предупреждение негативных явлений всегда эффективнее ликвидации уже возникших явлений. К тому же такой подход и намного дешевле. Берия хорошо понимал значение оптимизации государственных усилий и всегда был сторонником режима жёсткой экономии там, где это не мешало решению основной задачи.
Когда в Потсдаме Трумэн сообщил товарищу Сталину об их испытании Бомбы, мы уже знали, что оно должно пройти со дня на день, так что товарищ Сталин не удивился, но сразу мне сказал: «Надо как можно быстрее все уточнить. Может они нас за нос водят. Им сейчас блеф очень важен» Но после атомных бомбардировок Японии самое главное мы узнали, что Бомба есть, и это оружие серьезное и даже страшное.
Момент был очень тяжелый. Армия у нас была сильная, а все могло пойти насмарку. Маршалы плохо понимали, что война теперь меняется. А она уже изменилась, хоть непосредственно в военных действиях Бомбу не применили.
Уже тогда в Германии товарищ Сталин мне сказал, что наверное мне придется все больше внимания уделять Атомным Делам. А после бомбардировки Хиросимы все решилось быстро и был образован Специальный Комитет.
Когда все начиналось, полная секретность была нужна. Если бы в Америке узнали, как быстро мы их догоняем, еще неизвестно, чем бы кончилось. Может они все бросили бы на диверсии, чтобы затормозить. А могли и перейти к террору против главных ученых и инженеров. Тоже могли затормозить и даже сорвать работу. Но сейчас полная секретность уже начинает мешать. В Америке сразу написали книгу и там народ знает, что это все недешево стоит. А мы сказали, что секрета Атомной Бомбы не существует, а народ не видит, какой ценой это досталось. Политически получается неправильно. Когда я предложил товарищу Сталину написать для открытой публикации что-то вроде русской книги Смита, он сразу согласился и сказал: «Пишите, а потом издадим».
И это дело мы до конца доведем.
К концу 1945 г. я заканчивал дела по Наркомату и работал с Сергеем Кругловым по передаче дел по Наркомату. За Наркомат я не боялся, потому что Круглов работник крепкий, умеет думать и видит перспективу. Мы с ним хорошо поработали до этого и сейчас тоже хорошо работаем.
Уходил я из Наркомата, было жалко, большой кусок судьбы остался позади. Но в целом я с удовольствием перешел из Наркомата на работу в Совмине в качестве Заместителя товарища Сталина и в Специальном Комитете в качестве Председателя. Работать в экономике все-таки интереснее. Тут можно развернуться с такой работой, что четко виден результат. В 1944 г. начали раскручивать атомную промышленность, а через пять лет уже сделали Бомбу. Смотришь, голое место, а через несколько лет уже комбинат, город, кипит жизнь. Это дает новые силы, а на Лубянке работа нервная и напряженная, а в окно видишь одно и то же.
В Англии через 50 лет рассекречивают любые архивные документы. У нас такого закона нет, но надо подумать. Без документов нет архивов, а без архивов нет исторической науки. История – это прошлое, а без прошлого нет будущего, это не я открыл, но это так и есть.
Если мы будем рассекречивать архивы через 50 лет, то архивы по Бомбе будут рассекречены только в конце века. Меня тогда уже давно не будет, и никого из тех, кто руководил работой по Бомбе, тоже не будет, но чем больше мы рассекретим, тем лучше будет видно, что мы все работы провели так быстро в первую голову потому, что у нас уже была своя база. Не такая как у Америки, нам от царизма достались лапти и дворцы, а в Америке уже тогда были десятки фирм, которые работали на науку. Но мы свою базу уже до войны хорошо заложили, а потом только развивали, не считая перерыва на оккупацию тех институтов, которые были в Киеве и в Харькове. Как-то мне сказали, что буквы РДС люди расшифровывают «Россия делает сама». Я товарищу Сталину рассказал, он сказал: «И правильно расшифровывают».
В Америке над Бомбой работали три года, но у них были ученые со всего мира, и наука развивалась еще в прошлом веке. И в Америке на науку давно выделялись большие средства. А мы сделали Бомбу примерно за пять лет. И ученые были кроме наших только немцы. Немцы, конечно, помогли крепко, профессору Рилю мы даже дали звание Героя Социалистического Труда, но все равно основное сделали сами.
О всем этом надо написать, тем более что немцев все равно скоро надо будет отпускать домой, а там им рот не закроешь. Поэтому нашу историю Атомных Работ надо написать без искажений.
Когда началась война, мы такого начала не ожидали. В последние дни армия получила все приказы и товарищ Сталин был уверен, что армия остановит наступление в первые же дни. У Тимошенко и Жукова были планы наступать до Германии, но товарищ Сталин говорил, что дай бог выдержать удар и стабилизировать фронт. Потом можно провести такую наступательную операцию, чтобы можно было предложить немцам мир с надежными гарантиями. Товарищ Сталин имел в виду взаимно демилитаризованные зоны в полосе до 100 километров и систему наблюдателей.
А вышло иначе. Товарищ Сталин 22 июня был уверен, хотя чувствовал себя неважно. А потом в следующие дни почернел и слова цедил. Очень жестко себя вел. А через неделю…
Нет, об этом так не напишешь (см. комментарий ниже. – С.К.). Главное было то, что мы образовали ГОКО, и с этого момента товарищ Сталин так впрягся, что и сам тянул как вол, и другие за ним тянулись всю войну. Он просто переступил через себя и повел нас к Победе. Я иногда думаю, как он точно выбрал себе партийную кличку. Получается, что молодым был, а уже знал, что ему всю жизнь придется стальным быть.
Комментарий Сергея Кремлёва
Слова Л.П. Берии: «Нет, об этом так не напишешь», – несут в себе, на мой взгляд, очень важную историческую информацию. Они лишний раз подтверждают факт очень серьёзного, почти катастрофического кризиса в высшем советском руководстве в начале войны и прежде всего – кризиса в поведении Сталина.
С одной стороны, факт такого кризиса был вроде бы признан уже Хрущёвым в его докладе «о культе личности» на ХХ съезде КПСС. Однако заявление Хрущёва о том, что Сталин уже в первый же день войны сломался и уехал на «ближнюю» дачу, было лживым от начала до конца. Тем не менее анализ Журнала посещений кремлёвского кабинета И.В. Сталина, анализ ряда воспоминаний (в частности, А.И. Микояна), а также анализ письма Л.П. Берии, написанного им после ареста Г.М. Маленкову, показывают, что Сталин действительно испытал сильный душевный надлом, но не сразу, не в первый день войны, а позднее – примерно через неделю, после сообщения о сдаче Минска.
Вышеприведённая недатированная запись Л.П. Берии тоже содержит косвенное указание на то, что кризис наступил через неделю. Прямо писать об этом Берия не стал, поскольку свои записи он, надо полагать, рассматривал как наброски воспоминаний. Но тон записи говорит сам за себя.
Однозначно документированной картины первой военной недели мы, скорее всего, уже не получим, даже при полном открытии любых архивов. Однако сегодня вполне возможна её реконструкция. Так, не приходится сомневаться в том, что в последнюю предвоенную неделю Сталин осознал скорую неизбежность войны и примерно 18 июня 1941 г. санкционировал приведение войск в боевую готовность.
Объективно боевой и военно-технический потенциал РККА вполне позволял ей выстоять в приграничном сражении в течение двух-трех недель, не пропуская агрессора на свою территорию далее 100…150 километров. Поэтому Сталин имел основания для относительного спокойствия и уверенности в том, что принять катастрофический характер события не могут никак. Но произошла катастрофа, и в реальном масштабе времени, в первую военную неделю, можно было лишь гадать, почему так произошло. Даже сегодня полного и точного ответа на этот вопрос мы не имеем, хотя обоснованные предположения высказать можно. И фактор прямого предательства части генералитета в Западном и Киевском Особых военных округах и в Москве должен рассматриваться здесь как один из значащих. И не только генералитета.
Война особенно показала, как важно иметь крепкие кадры сверху донизу. Мои пограничники первое время немцев и сдержали, оборонялись лучше, чем армейские части. Товарищ Сталин потом сказал, что для пограничников надо бы учредить особую награду за участие в войне, но разговор шел при маршалах и они начали возражать. Так и не получилось ничего. А можно было учредить медаль за приграничные бои 1941 г. Только почти все, кого надо было бы награждать, там на границе и остались.
Пока шла война, наши органы выполняли большую работу. Вся серьезная работа в немецком тылу шла через нас, партизанский штаб тоже на нас опирался. Тут обстоятельства деликатные, партизаны всегда напирали на роль партийного руководства, а о чекистах вспоминали редко. Но ЧК всегда рассматривались Центральным Комитетом как государственный орган, наиболее тесно связанный с партией и практически проводящий линию партии по ряду важнейших вопросов. Так что нельзя противопоставлять ЧК и партию. Об этом надо сказать прямо.
Когда для меня был самый тяжелый период войны? Сейчас я вспоминаю, все было тяжело, но особенно тяжело мне пришлось в 1942 г., когда товарищ Сталин послал меня на Кавказ спасать обстановку. Тогда он сказал: «Тут, Лаврентий, тебе и карты в руки. На Кавказе лучше всего могут разобраться два человека, я и ты. Но я уж в Москве буду, а ты двигай в Тбилиси, и если Кавказ сдашь, в Москве можешь не появляться». И я поехал.
1942 год начался для нас с больших успехов, почти до апреля мы наступали, отбросили немцев и кое-кто думал, что в этом году можем дойти даже до границы.
Тогда рассчитывали так. Немцы дошли до Москвы за четыре месяца со свежими силами. Теперь немец уже не тот, мы тоже не те, окрепли, набрались опыта. Производство вооружения растет, так что если наступать с мая, то к осени можно взять обратно Белоруссию, Одессу на юге и дойти хотя бы до Риги на севере, а может пройти и дальше.
Товарищ Сталин считал, что можно выйти на линию Рига – Минск – Киев – Одесса, но уверен не был. Он считал, что нам главное выдержать летний удар и наверняка взять Харьков, очистить Крым и выйти к Киеву. А получилось наоборот, пришлось отступать до Сталинграда и Туапсе.
Когда я приехал на Кавказ, дело шло плохо, и не потому что сил не было, а потому что было много разгильдяйства. Тогда я работал почти круглые сутки. Дома и стены помогают, я тогда как живой воды хлебнул. В это время давно не был дома, и воздух был другой. Работы было по горло, а я как помолодел, да и на самом деле молодость вспомнил. Все знаю и всех знаю, так что раскручиваться не пришлось, все закрутили быстро.
Много тогда людей хороших погибло, но жалко Саджая, он позже погиб, толковый был человек, с перспективой (старый соратник Берии по работе на Кавказе Алексей Саджая (1897–1942) погиб 12 ноября 1942 г. в ходе Нальчикской оборонительной операции. – С.К.).
Тяжело было на Кавказе, а когда вернулся, в Москве еще тяжелее стало, работа тоже круглые сутки, а дышать нечем. Правильно сказано, что дым Отечества нам сладок и приятен, а что говорить про воздух, особенно если это воздух гор. Никогда я так горами не дышал, как тогда в 1942 г., и никогда так горы не помогали.
На Кавказе мы обстановку удержали, а к Волге тогда как раз был главный прорыв. Но у меня уже была уверенность, что Сталинград мы удержим. Тогда мы бросили туда самых чистых людей из десантных частей. Сразу переформировали их в гвардейские части, дали гвардейские знамена даже тем, кто еще пороха не нюхал. В Наркомате Обороны тогда генералы сомневались, а я не сомневался. Если люди хорошо подготовлены и как надо воспитаны, зачем сомневаться. Если ты их воспитал, они не подведут. Если ты в себе уверен, почему им не верить?
Комментарий Сергея Кремлёва
В комментариях ко второму тому дневников Л.П. Берии я уже писал о той роли, которую сыграли в обороне Сталинграда воздушно-десантные корпуса, до боя переформированные в гвардейские дивизии. Тогда же я высказал предположение, что эта идея принадлежала не армейскому руководству, а Л.П. Берии – это было вполне в его стиле. Когда я работал над подготовкой дневников к печати, я, конечно, был знаком уже и с вышеприведённой недатированной записью, что лишний раз укрепляло меня в таком предположении. Конечно, в записях Л.П. Берии нет прямого подтверждения версии о том, что идея удостоить десантников звания гвардейцев до боя – это идея Берии. Однако основания для такой версии записи Лаврентия Павловича, на мой взгляд, дают.
После Сталинграда мы стали спокойнее. Прошел уже год войны, мы уже устали, но зато результат уже увидели, и стало ясно, что войну мы рано или поздно, выиграем. Товарищ Сталин одно время надеялся в 1943 г. на Второй Фронт, а потом понял, что и в этот год мы будем воевать сами.
Тут перелом настоящий дала Курская Дуга. Воевали и там люди по-разному, не все воевали умело, но уже научились смерти не бояться и воевать как надо. А потом уже все для меня пошло накатано, потому что все определилось и по Наркомату, и по ГОКО. Кого-то награждал, кого-то снимал, но все уже шло как по часам. Когда Днепр форсировали и взяли Киев, товарищ Сталин сказал: «Ну, теперь будем кончать в Берлине».
Я спрашиваю: «А союзники не опередят?». Товарищ Сталин усмехнулся и говорит: «Теперь как ни старайся, не успеют. Они раньше лета (имеется в виду лето 1944 г. – С.К.) наступать не начнут, а мы к лету уже в Польше будем. Польшу нам надо кровь из носа занять всю, и хотя бы Восточную Пруссию. В Болгарию они не успеют точно, и Болгарию мы не отдадим. А насчет остального посмотрим. Главное – занять Польшу, тут Черчиллю маком будет».
Я не понял, спрашиваю: «Как это маком?» А товарищ Сталин дулю скрутил, под нос мне сунул и сказал: «А вот так!»
Много за войну было всякого, но не все сказать можно. Да и незачем. В истории главное какой результат и какой ценой. А кто что кому сказал, неважно. Мы много чего друг другу говорили, но главное то, что мы делали, что люди делали.
В капиталистических странах ты сегодня руководишь страной, а завтра только женой командуешь, и то у кого как. Черчилль считался выдающимся лидером, хотя против товарища Сталина кишка у него тонкая, а война кончилась, выборы прошли, и Черчилля скинули. У нас такого нет и не будет.
У нас человек растет по-другому, в конкретном деле. Так что если поднялся и должности соответствуешь, будешь лямку тянуть, пока жив. На пенсию пока никого не отправляли, все на боевом посту. Потому и ответственность по-другому чувствуешь, знаешь, что на том участке, который тебе поручен, ты полный хозяин, но и спрос полный.
В Америке линию не президент определяет, а клуб капиталистов. А у нас линию определяем мы сами. Но главный стержень дает товарищ Сталин. Он умеет посмотреть сразу со всех сторон и заглянуть вперед. В 1944 г. были разные мнения, где наносить главный удар, а товарищ Сталин после Киева сказал: «Следующий год должен стать годом непрерывных ударов Красной Армии. Мы теперь по всему фронту имеем прекрасные плацдармы, так что бить можно со всех позиций. А начнем с Ленинграда».
Тогда маршалы начали возражать, стали доказывать, что положение Ленинграда стабильное, а Ленинград – это фланг фронта, надо бить ближе к центру. Товарищ Сталин послушал, потом говорит: «Немец сейчас только две наши столицы контролирует – Минск и Ленинград. Минск оккупирован, а Ленинград в блокаде. До Минска сразу не доберемся, а Ленинград пора сделать тыловым городом. Мы теперь можем позволить себе роскошь планировать стратегические операции с учетом политического момента. Слова «блокада Ленинграда» пора сдавать в архив истории».
Это сейчас мы говорим: «10 сталинских ударов». А тогда эти удары надо было задумать, обеспечить и все провести с успехом. И все провели. Союзники уже пишут историю Второй мировой войны. Так пишут, что только союзники и воевали. А попробуй за год провести 10 стратегических наступательных операций, когда два года назад одну планировали на Харьков, и та не получилась. А тут 10 ударов за год почти один за другим.
Это такой подвиг, что надо 100 томов написать, и то мало будет. Но товарищ Сталин не торопится. В 1949 г. зашел разговор после нашего испытания Бомбы, что надо по горячим следам написать историю по Атомным делам, товарищ Сталин говорит: «Пишите». А тут был Булганин и говорит, что историю войны тоже надо быстро написать. Но товарищ Сталин не поддержал. Сказал: «Рано, пока собирайте и сохраняйте все документы. Все положите в архивы, а разбираться будут после нас. А то перехвалите себя».
Булганин говорит: «А Лаврентий Павлович себя не перехвалит? Война у всех на глазах прошла, а у него дело секретное, темное, кто проверит, все так, как было написано, или в розовых тонах».
Товарищ Сталин тогда хорошо ответил. Он сказал: «Вот потому, что это дело было секретное, надо будет сразу людям рассказать, чтобы все знали и гордились. Чтобы знали, на что деньги и силы тратить пришлось, что мы за пять лет сделали. А что мы за четыре года войны сделали и без историков все знают».
Потом посмотрел на Булганина, и говорит: «И если честную историю войны писать, не очень она удобной для генералов получится». Сказал, как припечатал, и правду сказал. Но с этим пусть будущие историки разбираются, а архивами мы их обеспечим.
Комментарий Сергея Кремлёва
Выше приведены весьма интересные, на мой взгляд, сведения о том, каким был подход Сталина к освещению современных ему исторических событий, в том числе – событий Великой Отечественной войны. К сожалению, надежды И.В. Сталина и Л.П. Берии на то, что полнота исторических архивов станет залогом и фундаментом объективной истории войны, в послесталинском СССР не оправдались, а в антисталинской «Россиянии» вообще улетучились.
Уже первая – хрущёвская шеститомная – история войны была полна инсинуаций в адрес Сталина и умалчиваний о всём, для Хрущёва и маршалитета неудобном.
Берия из той «истории» почти выпал. «Почти» потому, что дважды его на страницах той «истории», всё же, упомянули, и оба раза – оболгав. Наркому внутренних дел Л.П. Берии приписали запрет на перехват германских самолётов, залетавших в первой половине 1941 г. на нашу территорию, хотя это был общий запрет как для погранвойск, так и для приграничных Особых военных округов.
Кроме того, на Берию свалили якобы «обескровливание» РККА после чисток 1937 г. Но в том году Берия работал в Тбилиси первым секретарём ЦК Компартии Грузии и не имел никакого отношения к ликвидации заговора в армии и к аресту группы Тухачевского – Якира.
Сталин и Берия об архивах тщательно и деятельно заботились. Хрущёв и хрущёвцы начали их деятельно уничтожать. После брежневских, относительно безопасных для архивов, лет наступила пора члена Политбюро Яковлева и генерала от дезинформации Волкогонова, то есть – пора уже горбачёвского уничтожения архивов, дополненного их фальсификацией. Ельциноиды эту линию горбачёвщины лишь укрепили.
Что же до «десяти сталинских ударов», то, пожалуй, не мешает хотя бы кратко напомнить современному читателю, о чём идёт речь.
Десять сталинских ударов – это ряд крупнейших стратегических операций, составивших наступательную кампанию 1944 г. Этот год начался январским ударом наших войск под Ленинградом и Новгородом – на Нарву и Псков.
Второй удар – в феврале-марте, нанесли 1, 2, 3 и 4-й Украинские фронты, разгромив группы армий «Юг» и «А» и отбросив их за Буг и Днестр.
Третий удар в апреле и мае привёл к освобождению Крыма и Одессы, а в июне пришло время для четвёртого удара – в Карелии.
Пятый удар – это знаменитая операция «Багратион» в Белоруссии, когда за июнь и июль была разбита группа армий «Центр», а Красная Армия заняла значительную часть Польши и вышла непосредственно к границам Германии.
В июле-августе войска 1-го Украинского фронта разбили группировку немецких войск на Западной Украине. Львов перестал называться «Лемберг» и вновь стал Львовом. Это был уже шестой сталинский удар, а в августе последовал седьмой удар – Ясско-Кишинёвская операция.
В результате восьмого сталинского удара в сентябре-октябре в Прибалтике, русские войска начали «варить» «уху» в Прибалтийском «котле». Более 30 немецких дивизий были отрезаны от Восточной Пруссии, прижаты к побережью Балтийского моря между Тукумсом и Либавой и затем ликвидированы. Была освобождена почти вся Прибалтика и выведена из войны Финляндия.
В октябре 1944 г. в Карпатах и Венгрии был нанесён девятый удар, длившийся до декабря. Тогда же был освобождён Белград.
В октябре же начался и последний, десятый сталинский удар 1944 г. – войска Карельского фронта, наступая от Мурманска на Печенгу, ликвидировали угрозу нашим северным морским коммуникациям.
К концу 1944 г. были выведены из войны союзные Германии Финляндия, Болгария, Румыния и Венгрия, а боевые действия перенесены уже на территорию рейха.
Такой была история России когда-то.
Сегодня ситуация изменилась на прямо противоположную – внешний мир и внутренние предатели то и дело наносят по России один за другим антисталинские удары.
Да, после 1943 г. война пошла пополам с политикой. Приходилось приносить жертвы в интересах будущего. Товарищ Сталин тогда говорил: «Россия всегда жила в условиях враждебного окружения, а теперь появилась возможность окружить Россию защитным поясом буферных держав. А может и лучше, чем буферных, а союзных нам держав. Особенно важно иметь лояльную к нам Польшу, потому что агрессия из Европы всегда шла в Россию через Польшу (этот тезис Сталин выдвигал и на Ялтинской и Берлинской конференциях 1945 г. – С.К.)».
Я с большой политикой впервые имел дело в Тегеране, тогда много чем пришлось заниматься (в том числе и обеспечением безопасности участников Тегеранской конференции. – С.К.), но на все обсуждения товарищ Сталин меня привлекал. Для меня была хорошая наука, я привык все делать быстро, а в дипломатии надо умение тормознуть. В этом смысле контакты с иностранцами приносят большую пользу. Тут не нажмешь, как на своих, а свою линию надо провести. Но мне такая тренировка редко выпадала, только в Тегеране и потом в Берлине.
Когда все время приходится работать при недостатке времени и в сжатые сроки, то привыкаешь работать быстро и принимать решения быстро. Бывает и ошибаешься. Правильно говорят, что время – деньги. Но если очень будешь спешить, можно потерять и деньги, и сроки. Тут мне помогал всегда мой опыт по разведке. Разведчик должен уметь сидеть как кошка перед норкой мышки. Но должен уметь рискнуть. Руководитель тоже должен уметь и ждать, и быстро соображать. Говорят, что нет худа без добра. Война нам очень помешала и забрала очень много хороших, преданных и толковых работников. Но война и дала нам много хороших, преданных и толковых работников взамен. Теперь важно воспитать смену.
У меня было в жизни пять крупных периодов. Первый – это работа в ЧК. Второй – работа в Заккрайкоме и в ЦК Грузии. Третий – работа в Наркомвнудел СССР, потом четвертый – война. А пятый – это работа сейчас, по Совмину. Каждый период мне дал свою закалку и свой опыт. И люди в каждом периоде были разные. И время прошло, и сам подход был разный.
С кем я работал? Я работал с разведчиками, с оперативными работниками, с партийными и советскими работниками, с военными, и с учеными и инженерами. Сейчас вспоминаешь, оцениваешь, и надо признать, что проще всего мне было работать с хорошими инженерами. Самый некапризный народ, и склок меньше всего. Я давно заметил, чем человек дальше от стола в кабинете и ближе к конкретному делу, тем с ним проще разговаривать. У него времени на переливание из пустого в порожнее нет, и привычки к этому нет.
Долго у меня работа была не на виду у людей. Но на Кавказе даже если в ЧК работаешь, все равно тебя все знают. Когда стал во главе Кавказа, тогда весь Кавказ меня знал, и я знал весь Кавказ. Был на виду, все время на людях и с людьми. Это дает хороший заряд, но недолго это было.
Приехал в Москву и снова начал работать в тени. И сейчас так работаю. Вроде люди и знают, но не так, как было на Кавказе. Бывает, с новым человеком говоришь, видно, что он не с тобой говорит, а с твоей должностью. Потому что если он к моей работе дела не имел, то не знает, каким я для него буду руководителем. У хорошего начальника как? Вначале он работает на авторитет, потом авторитет работает на него. Проще всего работать Молотову и Кагановичу, их все знают. А я все равно в тени. Вот высотные здания. Сколько я души в них вложил, а кто знает. Только те, кто строил, те только и знают, и то не все, а только главное начальство. Думаю, об этом тоже надо будет написать подробнее. Не хвалиться, но сказать надо.
Маяковский хорошо написал: «Сочтемся славою, ведь мы свои же люди». Но дело не в славе. Когда у руководителя авторитет в народе, проще руководить. Для будущего Советской власти важно, чтобы и авторитет у руководителя был, и чтобы он не перерождался. Тут важно чувство меры.
Наброски политических портретов
От составителя и комментатора
В этом разделе даны своего рода наброски политических и житейских портретов различных современников Л.П. Берии. По структуре эти наброски весьма неоднородны. Конкретные детали перемежаются общими рассуждениями, и, наоборот, обобщённый тезис порой подкрепляется примером из жизни и деятельности того или иного деятеля партии или правительства.
Наличие этих недатированных записей тоже объясняется, скорее всего, намерением Лаврентия Павловича со временем дать картину эпохи в своих воспоминаниях. Каждому, даже самому незаносчивому и скромному, человеку хочется адекватной оценки своих заслуг, недаром было сказано: «Доброе слово и кошке приятно». Но как раз Берии в этом отношении не повезло ещё при его нахождении на вершинах власти.
По сути, его хорошо и всесторонне знала только Грузия – Грузия в широком смысле слова, то есть – непосредственно Иверия, Абхазия, Аджария и т. д. Берия оказался наиболее крупным и успешным реформатором Грузии. Он в считаные годы вывел её из относительного союзного захолустья в, так сказать, люди.
Вспоминая одну весёлую (а, значит, и умную) советскую классическую кинокомедию, можно сказать, что Урал был кузницей Союза, Украина – житницей, Крым – всесоюзной здравницей, а Кавказ был и кузницей, и житницей, и здравницей. И в таком преображении Кавказа, приморские болота которого трудами Берии и его «команды» превращались в цветущий край, роль первого секретаря ЦК Компартии Грузии была ведущей.
Именно при Берии был создан новый Тбилиси, сохранив при этом весь исторической аромат старого Тифлиса. Именно Берия выстраивал экономику Грузии так, что она становилась важной частью общесоюзной экономики. Берия превращал Грузию в страну с развитыми высшим образованием и наукой, Берия делал Грузию республикой молодых физкультурников и спортсменов. В то время, когда во главе Грузии стоял Берия, только две не московские футбольные команды пользовались всесоюзной популярностью: киевское «Динамо» и тбилисское «Динамо» – детище Берии.
В Грузии всё это хорошо знали, и грузинская масса всё это ценила. Но в масштабах СССР эти заслуги Берии не только перед грузинским, но и перед всем советским народом, были известны мало. А его работа в Москве тоже проходила не очень-то на виду у страны, и сетования Лаврентия Павловича на то, что широко известны Молотов и Каганович, были вполне обоснованны. И в намерении написать о своей эпохе и о себе в ней угадывается не только естественное желание крупной исторической фигуры дать своё видение жизни и истории, но и вполне естественная горечь от сознания общественной недооценки своего значения для страны и её истории.
Отсюда, возможно, и проистекало желание дать зарисовки некоторых своих коллег, прежде всего – из ближней, наиболее доверенной, «команды» Сталина и пусть не впрямую, сравнить их и себя.
Думаю, не случайно (и я обращаю на это особое внимание читателя) в недатированных записях Берии нет ничего ни о Булганине, ни о Микояне, ни о Хрущёве, а о Молотове имеются лишь скупые обмолвки. Возможно, Берия и писал о них, но эти записи или сразу же были уничтожены хрущёвцами, или не попали в поле зрения «группы “Павла Лаврентьевича”».
Но, скорее всего, Берия ничего о Булганине, Микояне и Хрущёве не написал.
К Булганину Берия был, думаю, достаточно прохладен. И, скорее всего, потому, что Сталин ценил Булганина больше, чем тот стоил, а вот Берию Сталин почти до конца своей жизни ценил меньше, чем тот стоил. Иногда Берия оказывался на втором плане в то время, когда Булганин выдвигался на авансцену – как это имело место быть после войны с председательствованием Булганина на заседаниях Совета министров СССР. Всё это не могло не отразиться на отношении Берии к Булганину.
Микоян же к началу 50-х годов (а недатированные записи Берии относятся к периоду никак не раньше, чем где-то 1951 г.) был, судя по некоторым деталям, человеком с двойным дном. Не раз выезжая за рубеж и имея некритический склад ума, Микоян вполне мог разочароваться в практике социалистического строительства и даже как-то сблизиться с представителями космополитической мировой элиты.
Я понимаю, что последнее предположение выглядит чересчур смелым, если не авантюрным, однако я от него не отказываюсь. Возможно, этим своим тайным связям, а не только умению вести весьма гибкую линию, Микоян и обязан тому, что прожил «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича».
Так или иначе, по натуре Микоян вряд ли был близок Берии, хотя из всех членов высшего руководства знакомство Берии с Микояном было самым давним – ещё по подпольной работе в Баку в период Гражданской войны.
С Хрущёвым Берия был, как можно судить и по ряду документов, и по дневникам Берии, в формально достаточно хороших, и даже временами чуть ли не приятельских отношениях. Во всяком случае на такие отношения явно набивался сам Хрущёв. В своём «письме из бункера» на имя Маленкова, написанном уже после ареста, 1 июля 1953 г., Берия, обращаясь к Хрущёву, написал следующее (пунктуация мной исправлена):
«Никита Сергеевич! Если не считать последнего случая на Президиуме ЦК, где ты меня крепко и гневно ругал, с чем я целиком согласен, мы всегда были большими друзьями. Я всегда гордился тем, что ты прекрасный большевик и прекрасный товарищ, и я не раз тебе об этом говорил, когда удавалось об этом говорить, говорил и т-щу Сталину. Твоим отношением я всегда дорожил».
Достаточно дежурные и, что самое важное, не содержащие ничего конкретного, фразы. Они мало убедительны, особенно если сопоставить их с другими местами письма, содержащего обращение ко всем членам старой «команды» Сталина, составившим после его смерти Президиум ЦК, – Маленкову, Молотову, Ворошилову, Булганину, Кагановичу, Микояну и в третьем лице – к Сабурову и Первухину.
Отношения Берии с Молотовым тоже вряд ли были очень уж безоблачными, особенно после того, как Молотов доказал свою неспособность эффективно руководить советским Атомным проектом, а Берия, напротив, доказал свою способность успешно его реализовать. Тем не менее Берия наверняка относился к Молотову лучше, чем Молотов к Берии.
Завершая это введение, отмечу, что в этот раздел включены также некоторые записи, касающиеся, так сказать, общих кадровых вопросов и проблем компетентного руководства.
У нас книги о героях революции и гражданской войны пишут когда их уже нет в живых. При жизни тоже хвалят, если только к стенке не ставят, и такое бывало. Но есть документы, и кто что делал и как делал из бумаг узнать можно.
А почему он так делал и как он жил, это из документов не узнаешь, а когда вспоминают люди рангом ниже, то получается все равно снизу вверх. А чтобы ровно вровень, для этого надо, чтобы о человеке написал равный, или хотя бы тоже крупный человек.
Лучше всего о Ленине написал Максим Горький, но он и сам был великий писатель. Человек был и дрянь, но талант не отнимешь, так что и написал точно. А ещё о Ленине хорошо написал товарищ Сталин, он сказал, что Ленин – горный орел. Не просто орел, а горный орел. Ленин смог над всеми подняться, а гордости не потерял, бога из себя не изображал. В степи орел летает, кажется, высоко, а разве высоко по сравнению с горами. Тут надо выше всего взлететь, выше солнца, и чтобы не обожгло.
Товарищ Сталин тоже горный орел, а мы тянемся, тянемся, а так высоко как он не полетим. Это талант, так все видеть и всех в руках держать.
О Троцком, Бухарине и др
Я всех видел, могу сравнивать. Вот Троцкий. Когда он был в руководстве, я был еще на большом расстоянии, но видеть его в деле приходилось, так что он для меня – живой человек, могу судить. А что Троцкий? Троцкий себя с Лениным равнял, а на самом деле был павлин, и до конца был павлин.
Под конец он был ручной попугай. Делал, что говорили. Мы давно сказали что он агент империализма. А надо будет рассекретить документы и показать на прямых примерах, что Троцкий в Мексике снюхался и с Гитлером, и с Черчиллем, и с Америкой. На кого только не работал, лишь бы против товарища Сталина. А разве их можно равнять?
Горький написал о Ленине, что он был свой, товарищ, а Плеханов был партийным барином. Так и Троцкий с товарищем Сталиным. Товарищ Сталин и барин Троцкий. Даже по окружению было видно, как люди вокруг одного стоят и как вокруг другого. Троцкий сразу выделялся, когда был в центре, а товарищ Сталин в людях не теряется, хоть себя не выпячивает.
Сразу видно – вот Троцкий, а вокруг люди. А у товарища Сталина наоборот – вот люди, а среди них стоит товарищ Сталин. Троцкий был барин. И Зиновьев был барин, только на свой лад, что-то вроде Керенского, Манилова и Ноздрева вместе. А Каменев сидел последние годы как мышка, скромный. А если присмотреться, видно было, что из него так и перло, что это он должен руководить страной, а не Сталин.
Тогда претендующих хватало. Был такой Рютин. Сейчас о нем уже и не помнят, а было дело, за одно чтение платформы Рютина из партии исключали. И правильно делали. Парень был здоровый, много читал, а не в коня корм. Корчил из себя вождя и теоретика, а не тянул даже на крупного практического работника, зато болтать был мастер. И кончил плохо. Думал, что он тоже орел, а оказалось – чижик.
Комментарий Сергея Кремлёва
На фигуре Рютина, помянутого Л.П. Берией, стоит остановиться подробнее.
Мартемьян Никитич Рютин, член РСДРП(б) с октября 1914 г., родился 13 февраля 1890 г. в деревне Верхне-Рютино Балаганского уезда Усть-Удинской волости Иркутской губернии в крестьянской семье.
Начал работать с 13 лет на кондитерской фабрике в Иркутске, потом – «мальчиком» в мелочной лавочке, то есть – настоящей пролетарской закалки в хорошем рабочем коллективе не получил. Хотя позднее, на вопрос анкет о социальном статусе, отвечал: «интеллигентный пролетарий».
Ответ для характеристики Рютина вполне показательный. Он много читал, любил полемику, но его претензии на глубину были намного большими, чем его глубина, зато самооценка всегда была крайне завышена.
С началом Первой мировой войны Рютин был направлен в школу прапорщиков, окончив её, служил в Харбине, и в сентябре 1917 г. был избран председателем объединённого Совета рабочих и солдатских депутатов Харбина и председателем Харбинского комитета РСДРП(б), став также редактором еженедельного партийного журнала «Борьба». Затем – гражданская война, из которой Рютин вышел партийным работником.
С 1924 г. он стал работать в Москве, вначале заведующим отделом агитации и пропаганды Московского комитета ВКП(б), затем – секретарём Краснопресненского райкома Москвы, с 1927 г. – кандидат в члены ЦК. В декабре 1925 г. на XIV съезде ВКП(б) активно поддержал Зиновьева и Каменева, затем составил антисталинское обращение «Ко всем членам ВКП(б)». Сталин потребовал исключения Рютина из партии, но за Рютина заступился Киров.
В борьбе с троцкистами Рютин вроде бы поддерживал Сталина, но всегда по-своему. И 8 октября 1928 г. на заседании Оргбюро ЦК Сталин бросил Рютину жёсткий упрёк: «Может быть, вы человек смелый, но очень трудно поверить, чтобы Ваша политическая ошибка была случайностью».
И она не была случайностью… Рютин, как и схожие с ним натуры, считал себя избранным, хотя был всего лишь званным. Уже осенью 1930 г. Рютин, тогда председатель Управления фотокинопромышленности, был арестован органами ОГПУ на основании агентурно-оперативных данных.
В стране шла первая пятилетка, были неудачи, но в целом намечался первый грандиозный успех. А Рютин и рютины каркали о «провале», «крахе» и т. д.
Впрочем, тогда Рютин был освобождён из-под ареста с личной санкции Сталина. Киров был ещё жив, но за Рютина уже не ходатайствовал. Сталин же, вопреки инсинуациям разного рода «правдюков», был порой терпим к коллегам до неразумного. Надо было совершить явное преступление против народа, партии и государства, чтобы обеспечить себе гнев Сталина.
Рютин на этот путь и встал. Почти сразу после освобождения он организовал подпольный «Союз марксистов-ленинцев», где не пахло ни марксизмом, ни ленинизмом, зато вовсю воняло антисталинизмом. В 1932 г. из-под пера Рютина (впрочем, одного ли Рютина?) вышел документ, ставший известным как «платформа Рютина». В её основе лежали следующие тезисы:
«1. Ликвидация диктатуры Сталина и его клики.
2. Немедленный слом всей головки партийного аппарата, назначение выборов партийных органов на основе подлинной внутрипартийной демократии с созданием твёрдых организационных гарантий от узурпации.
3. Немедленный чрезвычайный съезд партии.
4. Решительное и немедленное возвращение партии по всем вопросам на почву ленинских принципов».
Всё это на бумаге выглядело вполне демократически, а реально было лишь выражением неуёмных, неумных и ничем не обоснованных амбиций. Реализация «платформы Рютина» означала бы полный срыв пятилетки, утрату непрочной стабильности, смуту и… И – почти неизбежную внешнюю интервенцию в сочетании с внутренней контрреволюцией, а иными словами – гибель советской власти и СССР.
При этом Рютин не был врагом советской власти в том смысле, что он не желал ей гибели. Но он, конечно же, был злейшим врагом советской власти, потому что с начала 30-х гг. быть противником Сталина, а это и означало тогда быть – на деле – врагом советской власти. И хотя Рютин был не сознательным врагом, а законченным политическим дурнем с инициативой, в качестве такового он становился опаснее врага.
«Платформа Рютина» не могла получить в партии и в народе массовую поддержку, наиболее развитая и сознательная часть народной и партийной массы уже поняла, что правда – за Сталиным. Однако «платформа Рютина» могла сплотить все антипартийные силы, а поскольку «правые» и троцкисты были почти исключительно аппаратчиками или разного рода руководителями, такое сплочение грозило заговорами, террором, ослаблением СССР.
В сентябре 1932 г. Рютин и члены «Союза марксистов-ленинцев» были арестованы. Следствие шло до января 1937 г. 10 января состоялось судебное заседание, где Рютин виновным себя не признал и отвечать на вопросы отказался. В тот же день он был расстрелян. Реабилитирован он был лишь в 1988 г. – уже комиссией антикоммуниста и одновременно члена горбачёвского «Политбюро» ЦК КПСС А. Н. Яковлева. Даже хрущёвцы обелять Рютина побоялись.
В 1990 г. были опубликованы некоторые письма Рютина из Верхне-Уральского и Суздальского политизоляторов. Из них видно, что кости ему никто не ломал («…Самочувствие удовлетворительное, здоровье даже несколько улучшилось, чему содействуют прогулки (две часовых прогулки в день…) и добровольный физический труд (расчистка дорожек от снега), которым я иногда занимаюсь. Кончил Герцена, Фейербаха, Кропоткина… и 7–8 № «Под знаменем марксизма». Взялся за Гаузенштейна – «Искусство и общество»… и т. д.).
Чтобы лучше понять уровень этого незадачливого и самозваного «кандидата» в руководители государства, находящегося в преддверии тяжёлых испытаний, достаточно привести взгляды Рютина на будущую войну, изложенные им в письме родным от 31 августа 1933 г.:
«1. В грядущей войне на европейских театрах, если это в особенности произойдёт через 4–5 лет, не меньше, пехота – даже и технически оснащённая до отказу – будет играть второстепенную роль.
2. Наземная артиллерия, которую сейчас все страны усиленно развивают и совершенствуют, окажется (за исключением зенитной) в значительной части не нужной и не использованной.
3. Кавалерия (даже и механизированная) может быть использована лишь на малокультурных и второстепенных театрах войны.
4. Решающими родами оружия в грядущей войне будут авиация, дирижабли (!! – С.К.) и химия.
5. Будут в широких размерах применены новые виды оружия – электричество, всякие невидимые химически действующие лучи (опыты уже производятся в широких размерах) и бактериология.
6. Отсюда радикальная ломка принципов стратегии и тактики.
7…Эти выводы – плод моего собственного смелого измышления…».
Вот уж что точно, то – точно. «Смелые измышления» Рютина даже дилетантскими не назовёшь! Даже для 1933 г. это было, по преимуществу, просто бредом сивой кобылы. Рютин и ему подобные имели наглость претендовать на замещение Сталина, но если бы во главе СССР в 30-е гг. оказались, не дай бог, подобные «смелые» «лидеры», а не Сталин и его «команда», то…
Впрочем, стоит ли пояснять – чем бы это всё закончилось для России?
Вернёмся лучше к записям Л.П. Берии.
Рютин тогда мог много напакостить, от глупости и фанаберии. Дурак был, но с энергией, могло выйти плохо. Но я тогда сидел в Тифлисе и был от основных событий далеко. Но даже когда мы разматывали последние ниточки в 1939 г., имя Рютина в показаниях всплывало.
Мы эти корни и сейчас еще вряд ли все вырвали, поэтому товарищ Сталин каждый раз напоминает о бдительности и прав. Чем мы сильнее, тем больше желающих нас уничтожить. Рютин мне чем-то напоминает Вознесенского (Н.А. Вознесенский, бывший член Политбюро ЦК в 1947–1949 гг., Председатель Госплана СССР. – С.К.). Думаю, если бы Вознесенский был лет на десять старше, он вполне мог бы найти общий язык с Троцким и троцкистами. Очень уж себя любил и других не уважал. По духу – вполне троцкист. Но когда Троцкий был на коне, Вознесенский еще ролей не играл.
Троцкий даже не себя любил, а свою будущую роль в истории. Очень заботился, и думал, что умнее его нет. Еще один такой был умный – Николай Бухарин. Ко всем мог подобраться, любого уговорить. И товарищ Сталин ему верил, и я ему верил когда-то, но пришло время и вера вышла.
Вроде и умный Николай Иванович был человек, вроде и уважать было за что, а на поверку скользкий был человек. И тоже думал, что он товарищу Сталину ровня, а на самом деле он ничего не стоил по сравнению с любым из тех, кто твердо шел за товарищем Сталиным.
Вначале Бухарин, Каменев и Зиновьев просто нос стали драть, возомнили, что они могут быть главными вождями. А кончили работой на Троцкого и чужие разведки. Товарищ Сталин говорил: «Пойдешь налево, придешь направо». Николай Иванович был левым коммунистом, а стал правым заговорщиком. Еще и дочку Ларина с толку сбил. Жалко девчонку, даже не скажешь, что сама себе судьбу испортила, Бухарин виноват, не пожалел молодости, влюбил. А ей бы жить и радоваться (Н.И. Бухарин был женат последним браком на приёмной дочери старого большевика Ю. Ларина, которая была намного моложе мужа. – С.К.).
У Бухарина всегда было так же, как у Троцкого. Всегда был вроде и товарищ, но держал себя на расстоянии, особенно умом своим гордился и образованием. Все латинскими выражениями щеголял. Все старался ввернуть. Тоже был барин. Как Лев Толстой. Ходил в косоворотке и сапогах, а за ним лакей с подносом.
И отдыхал Николай Иванович сам по себе, все его тянуло так обособиться, чтобы он один, без связи, без контактов. Товарищ Сталин давно забыл, что такое побыть наедине с собой, и мы все тоже давно забыли. Варишься в одном котле, а варишься потому, что нельзя надолго отлучиться. Отдыхаешь, а все равно на расстоянии не больше двух часов от телефона или ВЧ (высокочастотная правительственная защищённая связь. – С.К.).
Как-то приехал ко мне в Тбилиси. Говорит, хочу по горам полазить, посмотреть старые монастыри в Армении и в Грузии. Я ему говорю: «Ты, Николай Иванович, посмотри, какой мы новый Тбилиси построили, какая набережная! Поедем, новые стройки покажу, красота!». Он головой кивает, но вижу, глаза не горят. Повезли его по развалинам, вернулся, глаза горят. «Понимаешь, это же старина, история, тысячу лет назад эти камни рука человека обтесала и в стены сложила». Невысокого полета человек был.
Комментарий Сергея Кремлёва
Мнение Л.П. Берии о Троцком и т. д. безусловно имеет историческую ценность. Но лично для меня наиболее интересным в психологическом плане оказалась мысль Л.П. Берии о том, что Николай Вознесенский был сродни Троцкому по духу и по натуре. Это, на мой взгляд, с одной стороны – неожиданное, а с другой стороны – точное и глубокое замечание.
Николай Алексеевич Вознесенский (1903–1950) в 1947–1949 годах заместитель Председателя Совнаркома СССР был фигурой сложной, но его оценка Берией как потенциального троцкиста бьёт, что называется, «в точку». Я много писал о Вознесенском в своём послесловии к третьему тому личных дневников Берии, куда заинтересованного читателя и отсылаю, а здесь просто отмечу, что в последнее время Вознесенского порой представляют чуть ли не правой рукой Сталина, особенно во время войны. Однако это абсолютно не так, что убедительно доказывает анализ состава участников совещаний военной поры в кремлёвском кабинете Сталина. Непременными членами компании были тогда почти ежедневно лишь Молотов, Маленков и Берия, а Вознесенский бывал у Сталина относительно редко.
О Сергее Мироновиче Кирове
С Сергеем Мироновичем Кировым я познакомился в острый период моей жизни. Тогда я работал нелегально в Тифлисе по созданию разведывательной сети в Грузии и Армении. Это был апрель-май 1920 г. В Тифлисе меня тогда мало кто знал, но нашелся предатель, меня арестовали и выручал меня товарищ Стуруа, выручил. Нас высылали в Баку, но мне никак нельзя было возвращаться, потому что связь была на мне, с резидентами и в самом Тифлисе я уже завязал связи. Тогда товарищ Киров меня взял к себе, он только приехал в Тифлис как полпред РСФСР. Тогда мы и познакомились, хотя оказалось, что он знал меня заглазно еще когда работал в 11-й армии.
Сергей Миронович был человек веселый и легкий, людей понимал очень хорошо. В выражениях человек прямой, за словом в карман не лез. Тогда в Тифлисе говорили, что Ной Жордания (лидер грузинских меньшевиков, в 1918–1921 гг. глава правительства буржуазной Грузии. – С.К.) ненавидел Кирова так, что при одном упоминании Кирова у него руки тряслись, ненавидел и боялся. Потом, когда мы где-то в 1932 г. вспоминали в Москве те дни, Сергей Миронович много смеялся, когда я ему это напомнил. Помню, он тогда сказал: «Если у него тогда поджилки тряслись, в Тифлисе, как он нас должен сейчас ненавидеть, когда мы его из Тифлиса вышибли в Париж».
Потом меня снова арестовали, снова подвел предатель, и мы с Кировым встретились снова в Баку, когда он там был секретарем. Там я уже по делам чека имел с ним дело, и все решали быстро. Он вообще был быстрый человек, резину не тянул, а ошибался редко. Говорил: «У меня глаз газетчика. Там надо хватать все слету, ворон ловить некогда. И у большевиков глаз должен быть меткий, точный».
Когда его убили, в Закавказье был большой траур. Многие и радовались, он много кому хвост накрутил и дал по шапке. Но все честные люди тогда горевали. И товарищ Сталин, когда потом о Кирове разговор заходил, сразу темнел, очень переживал.
Комментарий Сергея Кремлёва
Сергей Миронович Киров (1886–1934), выдающийся деятель партии большевиков и ближайший друг Сталина, был связан с Кавказом прочно и давно. Ещё до революции, с мая 1909 г. до весны 1917 г., он вёл большую партийную работу на Кавказе и в гражданскую войну опять вернулся на Кавказ, сыграл важнейшую роль в восстановлении в Азербайджане советской власти, с 29 мая 1920 г. был полпредом РСФСР в меньшевистской Грузии, с июля 1921 г. до переезда в Ленинград – первый секретарь ЦК КП(б) Азербайджана.
Именно Киров, уже в первые дни пребывания в Тифлисе, выручил Берию из меньшевистской тюрьмы, куда Берия, посланный в Грузию для организации нелегальной работы, попал после ареста весной 1920 г. Киров же устроил Берию после его освобождения на службу в представительство РСФСР под псевдонимом «Лакербая».
Летом 1920 г. Берию вновь арестовывают на пути из Баку в Тифлис и направляют в Кутаисскую тюрьму. И вновь Киров хлопочет за Берию. В итоге в августе 1920 г. Берию этапным порядком выслали в советский Азербайджан.
Более года Берия работал в АзЧК при первом секретаре ЦК КП(б) Азербайджана Кирове и без ведома и санкции Кирова вряд ли мог быть переведён на работу в Тифлис.
Иными словами, Киров был для Берии старшим товарищем, которому Берия, возможно, был обязан даже жизнью. Между прочим, если бы Киров относился к Берии отрицательно, он вряд ли согласился бы с назначением Берии 1-м секретарём Закавказского крайкома ВКП(б), а мнение Кирова в глазах Сталина весило очень много.
«Товарищ Стуруа», упоминаемый в записи Л.П. Берии, это Георгий Федорович Стуруа (1884–1956), младший брат известного кавказского большевика Ивана Стуруа (1970–1931) и сам видный большевик, член РСДРП с 1901 г. Оба брата работали в революционном подполье со Сталиным, оба пользовались его уважением и доверием. После Гражданской войны оба работали в Грузии, младший Стуруа в 1942–1948 гг. был Председателем Президиума Верховного Совета Грузинской ССР.
О Серго Орджоникидзе
Иногда тяжело писать и вспоминать даже об очень близком человеке. Для меня это Серго Орджоникидзе. В моей судьбе самое большое значение имел товарищ Сталин. Он меня оценил, поверил и поднял. А если тебе товарищ Сталин поручает, разбейся, а сделай. Но тот, кто хочет работать и помогать товарищу Сталину, никогда не разобьется, он только крепче становится.
А второй человек, который меня поднимал, это товарищ Серго. Один сын у меня, и тоже Серго. Иначе я не мог, тем более, что товарищ Киров тоже Сергей, а товарищу Кирову я тоже многим обязан.
Товарищ Серго был для меня и старшим товарищем, и дорогим другом, я ему очень обязан и всегда это помню.
Товарищ Серго и в судьбе Кавказа сыграл второе значение после товарища Сталина. Товарищ Сталин в гражданскую войну работал уже по всей России, по Кавказу мы работали, имея его директивы и директивы товарища Ленина. А практически, на месте, больше всего работали два Серго – Киров и Орджоникидзе. Горячий был человек, это его и погубило, верил людям, а его подводили. А он все равно верил. И братьям верил, а они его тоже подводили, особенно Папулия (Орджоникидзе застрелился 18.2.1937 г., а его брат Папулия был расстрелян 9.11.1937 г., братья Вано и Котэ тоже арестовывались. – С.К.).
Товарищ Серго много сделал для всего Кавказа, советизация Кавказа – это его первая главная заслуга перед Кавказом. Об этом знают все, это уже история. Но когда он стал секретарем Заккрайкома (Орджоникидзе был 1-м секретарём Закавказского крайкома ВКП(б) с февраля 1922 по сентябрь 1926 г. – С.К.) уже начались сложности.
У Серго было два главных недостатка. Во-первых, он был больше политиком, чем хозяйственником. Он много сделал для индустриализации, а мог бы сделать еще больше, если бы правильно выбирал кадры. Второй его недостаток был в том, что он плохо разбирался в кадрах. Верил всем, а получалось так, что одним он верил с основанием, и они дело двигали вперед и очень крепко. А другие или прямо вредили, или были болтунами, и они делу вредили. А Серго от них не мог избавиться.
Серго был для меня большой фигурой, но учителем он мне не стал. Кто мне был всегда учителем, это товарищ Сталин. Он Серго очень любил, но под конец его уже не очень уважал. Серго был честный, горячий человек, а время наступило такое, что надо было холодным стать. Дзержинский говорил, что у чекиста должны быть горячее сердце, холодный ум и чистые руки. У Серго было горячее сердце и чистые руки, а ум тоже был горячий. Увлекался и под конец пошел не туда. Это его и погубило, не мог все оценить холодным умом.
Но я его любил и люблю.
Комментарий Сергея Кремлёва
Выше приведена не просто интересная и неожиданная, но, на мой взгляд, ещё и психологически и исторически точная характеристика Серго Орджоникидзе (1886–1937).
В дореволюционной партии большевиков Орджоникидзе был не просто яркой и крупной фигурой. Фактически этот грузинский дворянин стал одним из основателей РСДРП(б), уже в 17 лет, в 1903 г., придя в революционное движение именно как большевик. Однако Орджоникидзе всю жизнь был человеком прежде всего с горячим сердцем, а ум – хотя ума у него хватало с избытком – не был его подлинной путеводной звездой. Орджоникидзе был на своём месте тогда, когда надо было убеждать и переубеждать, когда надо было намечать контуры нового.
К рутинной повседневной работе он был склонен менее, и поэтому в кадрах знаменитого советского Наркомтяжпрома – Наркомата тяжёлой промышленности, созданного Орджоникидзе, имелось как немало подлинных «звёзд» социалистической реконструкции России, так и прямых врагов этой реконструкции.
Орджоникидзе умом понимал правоту Сталина и только Сталина, а сердце не могло принять жёсткие формулы эпохи: «Кто не с нами, тот против нас», и «Если враг не сдаётся, его уничтожают». Разрываясь между правотой Сталина и жесткостью Сталина, Орджоникидзе и пал – от собственной руки, а точнее – жертвой собственной горячности. Он жил как большевик, а умер как дворянин и интеллигент. И Берия, как видим, это понимал.
Понимал это и Сталин, для которого Серго был частью судьбы и жизни. Но – частью противоречивой. Очевидно, недаром Сталин вначале переименовал – ещё при жизни Серго, в 1932 г. – Владикавказ в Орджоникидзе, но в 1944 г. город Орджоникидзе был переименовал в Дзауджикау. В томе 1 Энциклопедического словаря, подписанного к печати 9 сентября 1953 г., имелась следующая статья:
«ДЗАУДЖИКАУ (б. Владикавказ), город, столица Сев. – Осетинской АССР, ж.-д. станция. 127 т. жителей (1939). Расположен у сев. подножья Гл. Кавказского хребта, является начальным пунктом Военно-Грузинской дороги. Цветная металлургия, металлобр. и пиш. пром-сть, 5 высших уч. заведений. Осн. в 1784 (как русская крепость Владикавказ. – С.К.).».
Как видим, о том, что Дзауджикау-Владикавказ одно время носил имя Орджоникидзе, ни слова (хотя в статье о Дзауджикау в подписанном к печати 19 июля 1952 г. томе 14-м 2-го издания БСЭ сообщается, что в 1932–1944 г. город назывался Орджоникидзе).
Думаю, всё это было не случайно, и в этой малоизвестной детали советской истории отразилась двойственность отношения Сталина к Серго. Он и любил его как друга и человека, и не мог простить ему политической слабости.
Показательно, что после убийства Сталина и Берии, в 1954 г., Дзауджикау был вновь переименован в Орджоникидзе. Хрущёвцы создавали видимость «возврата к ленинским нормам партийной и общественной жизни», уже замышляя будущее ниспровержение этих норм.
О Дзержинском, Ягоде, Ежове и других чекистах
Все процессы оппозиционеров шли без меня, это ещё Ежов проводил. Мы с Николаем Ивановичем Ежовым, еще один Николай Иванович, работали плотно и по партийной линии, и по линии ЧК. Работать он умел, и задачу поставить умел, а организатор был все-таки слабоват. Это потом и в НКВД сказалось, он во всем запутался и уже не думал, туда идет или не туда. Последние полгода он как в тумане жил. И не он один.
Когда мы чистили Грузию, там мне все было более-менее ясно. Всех знал, знал, за кем какая слабина, и особенно не удивлялся, когда одно стало наматываться на другое. До этого терпели, старались, а когда товарищ Сталин решил, что надо принять жесткие меры, а то так и проваландаемся до самой войны, а там нас съедят, то сразу все гнилое в Грузии выявили быстро. И так видно было, да руки не доходили.
А когда меня перевели в Москву и поставили на НКВД, я насмотрелся на разные республики, и на Москву, и все не мог понять, как же так можно. Был ты честный партиец, кровь проливал, шашкой махал. Потом ушли кто куда, кто на партийную работу, кто на советскую, кто на хозяйственную или военную. И перебрасывали первое время, а потом каждый свое определил, у кого что лучше получается.
Вроде бы теперь работай, учись, дела по горло, как ни работай, все равно по горло. А ты начинаешь недовольство, думать, что обошли тебя. Твоего товарища портрет носят, а ты рядом стоишь и завидуешь. Нет, чтобы подумать, а почему так вышло, может товарищ толковее оказался, или больше работал, меньше спал. Нет, главное – его портрет, а я умнее, а портрета нет. С этого и начиналось.
А кто-то просто заелся, но слабина все равно с самого начала была. У меня Михаил Фриновский из головы не идет. Умный был мужик, в меру горячий, мог бы полезно работать и работать. А не туда пошел.
В ЧК последний безупречный человек был Менжинский. Первый был Дзержинский, а второй – Менжинский. Ошибки у него были, конечно. Но это были ошибки рабочие, хотя кадровых ошибок он тоже наделал. Но это было уже от болезни, а в отдельную политику он не играл. Четко понимал, что товарищ Сталин – это единственная верная линия и он от нее не отходил.
Ягода был человек умный и работать умел, если хотел или если ему было надо. Но Ягода полез в заговоры, амбиция заела. Говорят, что черного кобеля не отмоешь добела, а бывшего троцкиста или правого красным и левым не сделаешь, в этом мы убедились на горьком опыте. Товарищ Сталин многим верил до последнего, а они клялись, кто-то даже перед расстрелом клялся, а что толку. Пока жили, рвались в историю, и перед концом тоже рассчитывали в историю попасть, умереть для истории.
Был момент, Ягода меня тоже начал прощупывать, но очень тонко. Вроде все правильно говорит, но такое впечатление, что он меня наталкивает на осуждение товарища Сталина. А вроде и не наталкивает. Раза два такой разговор был, но было непонятно, прощупывает или проверяет. Я в разговоры играть не стал, спросил прямо: «Ты что, товарищ Ягода, проверить меня хочешь? Я линию партии всегда понимал как линию товарища Сталина, одно от другого не отделял и отделять не буду. Так что ты меня не проверяй, а не доверяете, так ставьте вопрос». Он сразу отработал назад, и даже не назад, потому что вроде никакого особого разговора и не было. Уже потом я понял, что было к чему. Но тогда Ягода уже давал показания Ежову.
В чем была беда ЧК до того, как меня назначили на Наркомвнудел. ЧК была создана как политический орган партии, потому потом и переименовали в Главное Политическое Управление. Дзержинский был политик большого масштаба, создатель партии и государства. Здесь все понятно, Дзержинский в политику не играл, он политику делал. Мог с товарищем Сталиным разойтись, даже было дело Троцкого поддержал, но за Троцким никогда не пошел бы. Дзержинский был крупный человек и мог идти только за двумя, за Лениным и товарищем Сталиным. На меня мало кто сильное впечатление производил, но Дзержинского я помню, как вчера было. Второго такого не будет, тут надо чтобы характер и время совпали.
Менжинский тоже был политик, послабее, но умный человек, свое место знал и понимал, что его задача политическая, но ограниченная. Надо обеспечить безопасность государства, а общий политический курс – это за товарищем Сталиным. Но Менжинскому кадры достались от Дзержинского, а тогда в ЧК пришли люди разного склада, было много авантюристов. Тут Дзержинского упрекнуть тяжело. Пока шло становление и шла борьба с эмиграцией, это было даже хорошо. В эмиграции тоже собрались авантюристы. И наши авантюристы против их авантюристов неплохо сработали, потому что у нас идея крепче и массовая база надежнее. А у них внутри хорошей массовой базы не было.
Читать бесплатно другие книги:
