Джек Ричер, или Личный интерес Чайлд Ли

Глава 40

Когда мы подъехали совсем близко, я начал узнавать кое-что из виденного нами из микротакси, заказанного, как и положено, по телефону. Некоторые улицы уже казались мне знакомыми – все тот же пригород, но с более напряженным движением, чем всем хотелось бы. Я даже вспомнил некоторые магазины. Ковры, сотовые телефоны, цыплята, чизбургеры, кебабы. И внезапно возникшее зеленое пространство, симпатичный старый дом и безумная стена, отодвигающая Лондон в сторону после всех прошедших лет.

Все тот же приземистый крутой парень в кевларовом жилете и с автоматом в руках стоял на страже у ворот. Беннетт кивнул ему, и он сделал шаг к воротам, но тут его взгляд упал на меня.

– Вы джентльмен с путеводителем, – сказал он. – Шесть пенсов за то, чтобы осмотреть лужайки. Добро пожаловать, сэр.

Затем он повернулся к воротам и распахнул их. Никаких подтверждений по рации, никаких бумаг и жетонов. Просто кивок и подмигивание. Охранник был в боевом снаряжении, но синего цвета, с надписью «Столичная полиция», вышитой черными нитками на материале, покрывавшем кевлар, и трафаретной печатью черными чернилами; шлем украшала монохромная версия, логотип корпорации, так что у меня не оставалось никаких сомнений, что парень полицейский. Не в меньшей степени я был уверен, что Беннетт не имеет к полиции отношения, однако он кивал и подмигивал полицейскому, и тот ничего не имел против.

Сейчас все стремительно меняется.

Мы проехали по дорожке и припарковались на гравии рядом с дверью, где на страже стоял другой вооруженный полицейский. От дома во все стороны отходили новые пристройки, добавленные в более позднее время, но в целом он сохранял прямоугольную форму, причем ширина превышала глубину. Нет, он не был сдавлен, и я не сомневался, что внутри он очень просторный, однако широкий фасад доминировал над всем остальным. Особняк напоминал четыре обувные коробки, выложенные в ряд. Может быть, во времена Елизаветы не хватало длинных дубовых стволов для потолочных балок. Ее отец только что создал королевский флот, много кораблей из дуба, для строительства которых вырубали целые леса.

Мы вышли из машины, Беннетт кивнул второму полицейскому, тот кивнул в ответ, и Беннетт поспешно повел нас внутрь, словно не хотел, чтобы его видели в публичном месте. Возможно, его тревожили прицелы снайперских винтовок или он не хотел стоять рядом со мной на открытой местности. Он пережил Париж, и в его планы не входило умереть в Лондоне.

Дверь была практически целиком из дерева возрастом почти пятьсот лет, укреплена железом и усыпана головками гвоздей величиной с мяч для гольфа. Войдя, мы увидели темную отделку, почти черную от времени, навощенный блестящий пол из стершихся каменных плит и огромный камин из известняка. А также дубовые скамьи, обитые тканью стулья и электрические лампочки в канделябрах. Стены украшали портреты людей с суровыми лицами и в костюмах времен Тюдоров. Беннетт свернул в правый коридор, мы последовали за ним и оказались в помещении, модернизированном белой краской и со звукопоглощающим покрытием на потолке. Дальше находилась еще одна такая же комната, только меньшего размера, с большой дверью на дальней стене.

– Боковой вход, – сказал Беннетт. – Здесь будет находиться тент вашего президента. Мы полагаем, что многие будут пользоваться этой дверью, чтобы иметь безопасный доступ ко всему, что им потребуется. Каждая комната оборудована дневным светом, но они очень большие, поэтому стулья и кресла расставлены в центре, так что никому не придется близко подходить к окну, где их могли бы увидеть снаружи. Импровизированные выходы на лужайку и площадки для съемки являются единственными слабыми местами.

Мы пошли обратно тем же путем, но свернули направо немного раньше и по коридору со скрипучим деревянным полом с широкими половицами попали в узкую комнату с пустой дальней стеной с двустворчатой, полностью застекленной дверью посередине, не слишком подходившей по стилю ко всему остальному. Дверь выходила во внутренний двор.

– Это помещение используется как вестибюль, – сказал Беннетт. – Высокие гости заходят сюда, выстраиваются, и их считают по головам, чтобы убедиться, что никто не застрял в ванной комнате. Затем они выходят наружу.

Я секунду постоял на месте, отведенном для глав государств, как будто стал одним из них, и посмотрел вперед, через стекло. Мы находились в центре здания; двор шел по дуге, с выходом в дальней ее части. Мне это понравилось. Так картина будет выглядеть геометрически естественной, а не политически отчаянной. Кроме того, ступеньки на лужайку были узкими, что позволяло более низким правителям занять выгодную позицию. Очевидно, фотографы расположатся справа, и дом окажется под углом в качестве фона – много лучше, чем кирпичная стена, навевающая мысли о тюремных снимках.

Я положил ладонь на ручку, подумав, что, вероятно, я недооценил их, представляя неловкий смех и фальшивые улыбки, когда им приходилось так быстро переходить из одного состояние в другое. Может быть, для них это естественно. Боковой вход, внутренний коридор, далеко от окон – они под постоянной охраной каждую минуту своей жизни; возможно, им не по себе, когда они оказываются на открытом воздухе – например, во внутреннем дворе. Они выходят, делая маленькие неспешные шаги, с высоко поднятой головой, им некуда смотреть – разве что в глаза другого столь же напуганного коллеги, – потом замирают, грудь колесом, на губах улыбка, небо высоко над головой, и никто знает, что происходит вокруг.

Когда где-то прячется снайпер, все меняется.

Я распахнул дверь, вышел наружу и застыл в неподвижности.

Воздух раннего утра был холодным и немного влажным. Я направился к самому центру двора, выложенного серыми каменными плитами, стершимися от времени и отполированными дождями, остановился и посмотрел вперед, потом сделал пол-оборота налево и пол-оборота направо. После чего медленно подошел к ступенькам, ведущим на лужайку, как прыгун в воду, приближающийся к краю трамплина, замер на месте, убрав руки за спину и выпятив грудь, с высоко поднятой головой, словно фотографировался или стоял перед расстрельной командой.

Передо мной расстилалась широкая лужайка, дальше шла высокая стена, потом небольшой участок ничейной земли, дорожное ограждение и, наконец, автострада М-25, имевшая здесь восемь полос, по которым в обе стороны стремительно проносились автомобили. В этот момент я сразу отбросил идею Беннетта о выстреле с автострады. Никаких фургонов доставки. Ни одного подходящего съезда. Машины двигались практически сплошным потоком. К тому же среди них попадались огромные грузовики, и самые крупные из них ехали по ближайшей к обочине полосе, довольно быстро, один за другим. Деревья, находившиеся довольно далеко от автострады, почти беспрерывно раскачивались. Припаркованный грузовик или фургон окажется на пути постоянных порывов ветра. В результате выстроенная внутри платформа не будет статичной. Внезапные порывы не позволят сделать прицельный выстрел. Расстояние в три четверти мили – значит, небольшой толчок приведет к тому, что пуля даже в дом не попадет. Неудачное место. О нем можно забыть.

А если из припаркованного грузовика выйдут двое парней и начнут пробираться вперед?

Бессмысленно. Между домом и автострадой я не видел подходящих боевых позиций. Ничего, если не считать попытки поставить лестницу к стене и взобраться по ней, но тогда их встретят крепкие парни в кевларовых жилетах.

Следовательно, отсюда опасности ждать не приходится.

В таком случае участок, имеющий форму куска пиццы, представлял собой настоящий подарок. Получалось, что безопасная зона расположена не только прямо впереди, – она охватывала два сектора, справа и слева, от десяти часов до двух по циферблату.

Участок в форме куска пиццы означал также, что идущие рядом с домом улицы не параллельны. Они проходили справа и слева, как спицы веера. На первый взгляд это хорошо. Выходило, что по мере удаления угол обзора дома становился все более острым и, возможно, часть зданий можно полностью исключить. Снайпер не станет высовываться в окно и целиться параллельно стеклу, как если б он сидел в дамском седле.

Однако на второй взгляд получалось не так уж и хорошо, потому что появлялась возможность для выстрела не только из окон фасада, но и из боковых. Где-то ты выигрываешь, где-то проигрываешь. Я проверил все, что смог – сначала на северной стороне, потом на южной, на расстоянии от восьмисот ярдов до тысячи шестисот, – и получил тысячи и тысячи окон. В большинстве из них отражалось солнце, они мерцали одно за другим в диковинной последовательности; перед глазами у меня перемещались розовые пятна, сначала на одной улице, затем они перескакивали на другую, словно строительством здесь занимались астрономы, поклонявшиеся солнцу.

В конце концов я решил, что южная сторона хуже северной. Там здания стояли более плотно и были выше. Я выбрал одно случайным образом, на расстоянии примерно в тысячу пятьсот ярдов, почти миля, – крошечный ноготь большого пальца, высокий узкий и красивый дом из красного кирпича с круто скошенной крышей. Он выглядел так, будто в нем имелось много мансардных помещений или даже настоящий чердак. Ну, а снятая черепица вполне может сыграть роль открытого окна. Я представил Джона Котта, распростертого на спальном мешке, который он положил на деревянную доску поперек балок под потолком последнего этажа. Впереди виднеется прямоугольник света – в том месте, где черепица сдвинута в сторону, незаметно снаружи, слишком высоко, одна из множества таких же.

«Прошлой зимой у нас были бури», – сказал нараспев Беннетт.

Я представил глаз Котта, терпеливый и немигающий у прицела, дюймовую щель между черепицами, дающую ему сектор обстрела двора в двадцать ярдов. Я представил его палец на спусковом крючке, расслабленный, но готовый в любое мгновение надавить на него, затем перемещающийся снова, словно щелкнул крошечный механический рубильник, тихий звук точного механизма, который приведет к мощному химическому взрыву, отдаче и отправившейся в долгое, долгое путешествие пуле. Более трех секунд в воздухе, одна тысяча, две тысячи, три тысячи, шириной в полдюйма, как большой палец человека, летящей, точно снаряд, прямо и не отклоняясь от курса, подвластной лишь непреложным законам тяготения, температуры, влажности, ветра и кривизне Земли. Я смотрел на далекий дом, отсчитывая в сознании три долгих секунды, и пытался представить движение пули. Казалось, еще немного, и я сумею ее увидеть. Она летит прямо на меня, будто крошечная точка, растущая в воздухе.

Вспышка, одна тысяча, две тысячи, три тысячи, игра закончена.

Именно в этот момент я понял.

Более трех полных секунд в воздухе.

Глава 41

В вестибюль я вернулся гораздо быстрее, чем вышел из него. Беннетт наблюдал за мной.

– Пуленепробиваемое стекло в Париже было новым? – спросил я.

– Да, улучшенным, – ответил Беннетт.

– Вам что-нибудь о нем известно?

– Нет. – Он покачал головой. – Только что это пуленепробиваемое стекло.

– Мне нужно знать о нем все. Кто его сконструировал, кто проводил исследования, кто финансировал создание, кто производил, кто тестировал и кто получил.

– Мы уже об этом подумали.

– О чем вы подумали?

– Взять щиты взаймы, привезти их сюда из Парижа и поставить с двух сторон. Они не слишком широкие, но если учесть, как расположены улицы, каждое уменьшит угол обстрела примерно на десять процентов. Однако мы отказались от этой мысли. Политики – люди гражданские. Они непременно столпятся, прячась за щитами. Возможно, подсознательно, но это будет выглядеть не лучшим образом. К тому же они не смогут стоять за ними все время. И тогда у плохих парней останется восемьдесят процентов для прицельного выстрела. Мы решили, что оно того не стоит.

– Нет, я подумал о другом. Мне нужна информация. Так, чтобы об этом знало как можно меньше людей, и без лишнего шума. Только мы с вами. Как частное предприятие, вне общих схем. Как хобби. Но очень быстро.

– Насколько быстро?

– Так быстро, как вы только можете.

– Но какое отношение имеет к происходящему пуленепробиваемое стекло? Мы не намерены его использовать. Я вам уже говорил.

– Может быть, я сам хочу его использовать. Может быть, я хочу узнать, может ли обычный человек его купить.

– Вы серьезно?

– Это боковая линия расследования, мистер Беннетт. Один незначительный вопрос, не имеющий отношения к остальному. Но быстро, ладно? И без шума. Ничто не должно остаться на бумаге. Ничто не передается по цепочке. Вы меня понимаете? Нечто вроде хобби.

Он кивнул и посмотрел в сторону коридора, который предположительно вел к другим коридорам, лестницам и комнатам.

– Вы хотите посмотреть что-нибудь еще?

– Нет, мы закончили, – ответил я. – Мы уходим и больше сюда не вернемся. Как семья Дарби, когда построили автостраду. Для нас больше не будет Уоллес-Корт.

– Почему?

– Потому что так далеко дело не зайдет.

– Вы уверены?

– На сто процентов.

Он промолчал.

– Вы сказали, что это будет оптимальным исходом и мы должны помогать друг другу. Вы сказали, что именно так это должно работать.

– Разумеется, – заверил меня Беннетт.

– Тогда расслабьтесь. Доверьтесь мне. Улыбнитесь. Так далеко дело не зайдет.

Он не улыбнулся.

Мы добрались до отеля, с трудом пробираясь по забитым машинами улицам; наступил час пик, время после восхода или самый напряженный период только что миновал, но движение все еще оставалось очень плотным. Огромный город продолжал втягивать в себя машины, но медленно. Мы вернулись на Парк-лейн через два часа, из которых сорок пять минут провели в машине. Хуже, чем в Лос-Анджелесе.

Беннетт передал ключи работнику отеля, как самый обычный человек, и мы втроем поднялись на лифте в ресторан, расположенный на последнем этаже, где все еще кормили постояльцев завтраками. Нам отвели кабинку за несущей колонной. Вид не слишком, зато меньше любопытных ушей. Беннетт провел много времени, набирая текст на своем телефоне, сказал, что заказывает все, что нам необходимо, в том числе крупномасштабные карты и архитектурные схемы, которые хранятся местными властями, и три набора аэросъемки: один сделан со спутника, другой – специально изменившим курс туристическим вертолетом. Третий получен из неизвестного источника – что означало американский беспилотник, как сказал Беннетт, хотя официально в Британии их быть не могло. Он обещал, что его люди загрузят все это на защищенный планшетный компьютер и принесут его в отель.

– Мы не можем допустить сопутствующего ущерба, – сказал Беннетт. – Только не здесь. Часть людей на той улице ни в чем не повинные гражданские лица. Их немного, но они есть. И это постыдный факт. Мы давно могли что-нибудь сделать. Могли подложить туда бомбу и списать взрыв на утечку газа.

Потом он ушел, а мы с Кейси Найс немного задержались; я пил очередную чашку кофе, она грызла свой тост.

– Почему ты вдруг так заинтересовался пуленепробиваемым стеклом? – спросила она.

– У меня появилась теория, – ответил я.

– Ты не хочешь мне рассказать?

– Пока нет. Это никак не повлияет на наши дальнейшие действия.

– А Беннетт сумеет добыть для тебя информацию?

– Думаю, да.

– Но почему? Он тебе должен? Неужели я что-то пропустила?

– Это то, что делает один солдат для другого. Тебе бы следовало попробовать. Ты была бы счастливее.

– Он из британской армии?

– Подумай о том, как все переменчиво, по его же словам. Значит, мы можем сделать единственный вывод – они объединили усилия разных агентств. Лучшие из лучших. Из разных подразделений, как команда звезд. Кто будет стоять во главе?

– Все захотят ее возглавить.

– Вот именно. Настолько, что их головы взорвутся, если этого не произойдет. Но чьи головы взорвутся первыми? Кто берет с собой пистолет, когда предстоит драка на ножах?

– Я не знаю.

– САС. Они любят своих офицеров. И наверняка не станут работать на кого-то другого. Проще всего поставить их во главе операции. Очевидно, так британцы и поступили. Хороший ход. Потому что САС знает свое дело лучше остальных. К тому же у них есть личный интерес. Изменник Карсон. Беннетт хочет добраться до него не меньше, чем я – до Котта.

– Беннетт из САС?

– Вне всякого сомнения.

– Что мы будем делать дальше?

– Проникнем в дом Джоуи.

– Внутрь?

– Я бы предпочел, чтобы они вышли. Но на такую удачу трудно рассчитывать. На самом деле это вопрос тактики, на который нет ответа. Мы изучали его на занятиях. Достаточно легко сделать так, чтобы они не вышли, но такой вариант не подходит. Как заставить их добровольно покинуть дом? Никто не знает. Никто и никогда. Я помню, что изучением данной проблемы занимался мой отец, когда мы были детьми, и часто привлекал нас. Он спрашивал нас, как бы мы поступили. Мой брат Джо придумал огромную машину, похожую на гигантский громкоговоритель, направляющий на цель мощные инфразвуковые волны низкой частоты. Он сказал, что ученые обнаружили слабую переносимость таких вещей современным человеком.

– А что ты ответил?

– Учти, я был младше.

– И что ты предложил?

– Я сказал, что нужно поджечь дом. Видишь ли, я не сомневался, что современный человек очень плохо переносит огонь, и решил, что они выйдут – рано или поздно.

– Мы подожжем дом Джоуи?

– Очевидно, это один из вариантов.

– А каковы другие?

– Все они связаны с извлечением оттуда Джоуи для того, чтобы разобраться с ним отдельно. Заранее. До того как мы предпримем что-то еще. Потому что тогда у них возникнет вакуум – исчезнет лидер. И это мы сможем использовать.

– То есть наш противник станет не таким эффективным.

– Точно.

– Но с кем-то нам сражаться придется.

– Риск – благородное дело.

– Ты сказал, что они не станут воевать бесплатно. Потому что потеряют работу. Ты сказал, что они исчезнут.

– Надейся на лучшее, но готовься к худшему.

– И что же это будет?

– Что и всегда.

– В каком смысле?

– Нечто среднее.

Планшетный компьютер появился через час. Его принесли люди Беннетта. Компьютер выглядел очень современным, а люди – как и должны выглядеть в таких ситуациях, что было на удивление естественно, но не в полной мере. Мужчина и женщина, оба далеко не новички, оба спокойные, сдержанные и компетентные; ни один из них не демонстрировал неудовольствия из-за того, что им поручили роль простых курьеров. Ребята, умеющие играть в команде. Только лучшие из лучших. Они сказали, что при обычных обстоятельствах нам нужно было бы расписаться в получении – ведь содержимое компьютера весьма щекотливое, – но в данном случае мистер Беннетт отказался от подобных требований. Они сказали, что для входа в компьютер необходимо два пароля. Один из них – номер социального страхования матери госпожи Найс, второй – фамилия преступника, которого застрелил мистер Ричер, когда тот пытался сбежать. Пароли зависят от регистра, и их можно ввести только один раз. Никаких трех попыток – после первой же ошибки британское программное обеспечение работать не будет.

И они ушли.

Мы отнесли планшет, который был размером с половину обычного лэптопа, в номер Найс. Никакой клавиатуры. Только экран. Пустой.

– Ты ведь помнишь его фамилию?

– Я помню обе фамилии, – сказал я.

– Но я думаю, что паролем является фамилия первого. Главного.

– Цель.

– Да, именно он. Или были другие, кто пытался сбежать?

– В действительности сбежать пытался только он – и получил свое. Он меня даже не видел.

– Тебя обвинили в убийстве первого или второго?

– Технически – второго.

– Об этой истории говорили?

– Нет. Всем хочется жить. Ведь речь шла об убийстве американского гражданина на американской территории.

– Но если б о нем стали говорить, как бы его назвали? Типа Джон Доу[22] или что-то в таком духе?

– Определенно, речь шла бы о первом.

– То есть о том, кто был целью. А мистер Беннетт – британец, следовательно, склонен к иронии. Из чего следует, что его упоминание о том деле – насмешка. Что вновь возвращает нас к цели, то есть к первому парню. Его фамилию нам и следует ввести.

– Имя или фамилию?

– Должно быть, фамилию. Ведь дело происходило в армии США?

– Или о кодовом имени.

– У него было кодовое имя?

– Целых два. Одно наше, второе иракское.

– И ты просыпался в поту из-за этого? – спросила Кейси Найс.

– Из-за чего?

– Из-за той операции.

– На самом деле – нет, – ответил я.

– Но если б ты переживал из-за этого, как бы ты его назвал? Словно ты совершил что-то плохое.

– Ты считаешь, мне не следовало его убивать?

– Ну, это нельзя назвать помощью пожилым леди при переходе улицы к библиотеке в Африке.

– Ты такая же вредная, как Скаранджелло. Тебе нужно перейти в армию, пока еще не слишком поздно.

– И как же его звали?

– Расскажи о своей матери.

– Что?

– Тебе известен номер ее социального страхования?

– Я помогала ей заполнять бумаги. Она больна.

– Я сожалею.

– У нее опухоль мозга. Она не в состоянии удержать мысль. Я имею дело со страховкой, инвалидностью и подобными вещами. Мне известны детали ее жизни даже лучше, чем моей собственной.

– Я сожалею, – повторил я. – Должно быть, она молодая женщина.

– Слишком молодая для такой болезни.