Путь хеджера. Заработай или умри Бартон Биггс
Протянув руку, Джоан прикоснулась к его руке.
– Ты прав, – произнесла она. – Это действительно ужасно, но это не преступление против человечества. Ты не украл эти деньги. Ты сделал все, что в твоих силах. Просто ошибся.
– Да, я был неправ и самонадеян, – сказал он с грустью. – Неправ и чертовски самонадеян.
В то долгое лето единственным утешением для Джо были его земля и дети. Он испытывал какую-то мистическую тягу к работе на земле. Во время уик-эндов он все реже бывал на поле для игры в гольф, тратя все свободное время на строительство из сухой каменной кладки длинной замысловатой стены вдоль живой изгороди вокруг своего участка. Эта трудная работа требовала больших физических усилий. Вначале камни следовало выкопать из земли, перевезти на тачке, затем поднять и уложить в нужное место. Через пару часов такой работы ладони становились шероховатыми, а руки, ноги и плечи гудели от усталости. Для возведения стены необходимо было владеть искусством каменной кладки, уметь плотно уложить каждый камень на подходящее место. «Это не просто физический труд, – думал Джо, – а мастерство». Тяжелая работа и испытываемое удовлетворение от того, как растет крепкая стена, стали для него лучшим лекарством. Возможно, он проигрывал битву за выживание в инвестиционном бизнесе, но мог выиграть борьбу с камнями.
Не менее важно было и то, что рядом с Джо возили на своих маленьких тележках небольшие камни двое его сынишек. Тимоти болтал без умолку, и оба мальчика невероятно гордились тем, что помогают папе. Джо чувствовал, что общение с детьми и строительство стены позволяют ему справиться с накопившимся за день напряжением. На протяжении всего лета, после того как Джо приходил с работы домой, они втроем отправлялись строить стену, пока их не звали на ужин. Ему это очень нравилось!
Однако боль и беспокойство из-за разразившейся катастрофы не покидали Джо. В один солнечный день в конце сентября он ужинал с Дэвидом Доузом на террасе клуба Lone Tree. С годами они еще больше сблизились, и Джо изливал Доузу душу. С сочувствием выслушав, тесть попытался его успокоить: «Пройдет и это». Затем он сменил тему и начал с энтузиазмом рассказывать о том, что может посодействовать получению Джо членства в клубе Green Acres по рекомендации Алана Рейда.
– Я разговаривал с Сэмом Комли, председателем комитета по приему в клуб, и он настроен очень оптимистично. Это замечательный клуб, Джо; ваши мальчики будут заниматься в нем спортом, когда вырастут. Они могут ходить в походы, учиться играть в сквош, теннис и гольф. Кроме того, там проводятся превосходные семейные мероприятия, в отличие от клуба Lone Tree – ведь это всего лишь мужской гольф-клуб.
– Это волнующая новость, потому что мы хотели вступить в этот клуб, но сейчас, наверное, не лучшее время, – сказал Джо. – Вы ведь знаете, в какую трудную ситуацию попала моя компания.
– Черт возьми, трудности сейчас у всех, – возразил ему Доуз.
– Но не такие, как у нас.
Доуз проигнорировал эти слова.
– Алан намерен дать отмашку. Раньше на это ушло бы некоторое время, но, учитывая сложившиеся обстоятельства, сейчас, возможно, самый подходящий момент, чтобы подать заявку. Финансовый кризис сказывается на Гринвиче, и даже на Green Acres. Совет попечителей клуба ожидает увеличения количества просьб о приостановке членства и даже о выходе.
– Вы, наверное, шутите. Неужели все так плохо?
– Пожалуй, все еще хуже. Семьи забирают своих детей из частных школ и даже отказываются от уроков игры на пианино и фехтования.
– Ладно, может, нам действительно стоит подать заявку о приеме в клуб Green Acres, – ответил Джо. – Думаю, пока я еще могу себе позволить загородный клуб.
Они вели непринужденную беседу, попивая чай со льдом.
– Этот кризис сеет смерть и разрушения, – продолжал Доуз. – Во всех банках и инвестиционных банках, в том числе в Grant, массово увольняют людей, называя этот безжалостный процесс сокращением штатов. Руководителям не разрешается даже предупреждать подчиненных об увольнении. Ни о чем не подозревая, сотрудник приходит утром на работу, а его просят пройти в отдел персонала. Там заготовленными фразами ему сообщают об увольнении!
Доуз сделал паузу и покачал головой.
– Затем ему говорят, что он получит заработную плату за один месяц за каждый год работы в компании. Ему не разрешается возвращаться в свой кабинет. Он должен сдать пропуск, после чего охрана выведет его на улицу. Личные вещи присылают позже. Никаких возражений и прощаний.
Джо был потрясен.
– И такое происходит даже в Grant? Мне казалось, эта выдающаяся компания заботится о своих сотрудниках.
– Действительно, эта выдающаяся компания, как и все остальные выдающиеся компании, отчаянно борется за сохранение собственной шкуры. По закону нужно неукоснительно соблюдать всю процедуру. Дело в том, что увольнения проводятся не по конкретным причинам, например из-за за низкой эффективности работы – такие расходы обычно относят к операционной прибыли. А это настоящее сокращение штатов, и расходы на него в целях учета нужно рассматривать как случайные неоперационные расходы, отображаемые под итоговой чертой отчета о прибылях и убытках. Другими словами, они не приводят к сокращению чистой прибыли, если увольнение проходит в строгом соответствии с безжалостной процедурой. Через это проходят даже управляющие директора, проработавшие в компании по двадцать лет и считавшие себя ее частью.
– Наверное, все это негативно повлияло на атмосферу в компании.
– Я не говорю о подрыве корпоративной культуры, самое плохое, что разрушаются жизни людей. Уволенные молодые люди обратятся в центры занятости и, будем надеяться, получат работу в реальном секторе экономики после ее восстановления. А вот сорокалетние и пятидесятилетние сотрудники, скорее всего, никогда больше ничего не найдут. В бизнесе, связанном с ценными бумагами, сейчас работы нет, совсем нет. На какую должность с достойной оплатой в реальном секторе экономики может претендовать тот, кто двадцать лет проработал инвестиционным банкиром, аналитиком или продавцом ценных бумаг?
– Ну, по-видимому, им хорошо платили все эти годы, и их сбережений достаточно для безбедной жизни.
– Боюсь, что нет. Обычные управляющие директора компаний получали общее вознаграждение в размере двух-трех миллионов долларов, но из этих денег 60 процентов они получали наличными и сорок – в виде акций с ограничением. Наличные уходили на выплату налогов, обучение детей в частных школах, шикарный отдых и расточительный образ жизни. К тому же многие из них купили большие дома в Хэмптонсе и Аспене. Некоторые даже использовали свои акции с ограничениями в качестве залога для получения кредита в банке и солидных сумм на личные расходы. После выплаты огромных взносов по ипотечным кредитам, налогов и других трат ничего не оставалось, поэтому люди рассчитывали на то, что акции компаний станут их пенсионным фондом, исходя из предположения, что акции финансовых компаний могут только повышаться в цене, поскольку так было всегда.
Доуз уныло покачал головой.
– Ты ведь знаешь об обвале финансовых акций? Акции Lehman Brothers упали до нуля, Bear Stearns – почти до нуля, а цена остальных понизилась на 70–90 процентов. Цена наших акций опустилась с 90 до 14 долларов, а однажды даже до семи долларов за акцию. Огромные дома, купленные всеми этими людьми, тоже упали в цене и стоят теперь дешевле, чем ипотечные кредиты на них.
– Что же будет дальше?
– Шокированные люди пытаются отрицать очевидное. Они не могут поверить в то, что им не удастся найти другую работу. Им приходится урезать расходы. Члены клуба Green Acres отказываются от аренды шкафчиков в раздевалках и услуг кедди и носят свои сумки сами. Однако им все же придется еще сильнее изменить образ жизни и, возможно, даже уехать из города.
– Да, Эмили рассказывала, что обитательницы Гринвича экономят теперь даже на покраске волос, и рынок этих услуг стремительно падает. Какая-то добрая душа сообщила ей, что индекс цен на жилье в Гринвиче снизился пока только на 15 процентов, но знает ли она, что с 1929 по 1933 год цены на недвижимость в Гринвиче упали на 93 процента?
– Год назад все эти люди были хозяевами вселенной, а сегодня у них нет ни работы, ни денег, ни самоуважения. Пресса – и даже президент, если уж на то пошло, – при каждом упоминании об инвестиционных банкирах прибавляет слово «алчные».
Доуз замолчал, и они задумчиво посмотрели на зеленое поле для гольфа, залитое ослепительным летним солнцем. Работал автоматический распылитель; четверо игроков с двумя кедди продвигались к восемнадцатой лунке. Все выглядело совершенно обычно, как и всегда, но что-то все же было не так, наметились неясные признаки упадка и разрушения. Они оба слышали о том, что некоторые прекращают свое членство в клубе Lone Tree, хотя на самом деле этого нельзя было сделать до тех пор, пока не появится желающий стать членом клуба и не выкупит ваши облигации. Год назад таких желающих было пруд пруди, а теперь никаких покупателей, одни продавцы.
– Самое печальное и трагическое, что выброшенными из жизни оказались достойные и умные люди, – сказал Доуз. – Они учились в хороших колледжах и престижных школах бизнеса, весьма эффективно работали инвестиционными банкирами, аналитиками или руководителями отдела продаж. Этих людей не назовешь незадачливыми. Их связи создавали компаниям благоприятные возможности для ведения бизнеса. Они считали (их родители, жены и дети тоже так считали) себя победителями, однако в итоге просто оказались не в том месте и не в то время. Их бизнес был построен на экзотических финансовых инструментах, структурированных продуктах и секьюритизированных кредитах, а клиентов, с которыми они поддерживали связи, тоже сократили. Кризис сделал бесполезными и их профессиональные навыки, и каталоги с контактами нужных людей.
Джо не знал, что сказать. Он чувствовал, что Доузу больно говорить об этом.
– А что происходит с вашими людьми из отдела управления инвестициями?
– Ситуация ухудшается. На какое-то время я могу их защитить, но мне уже пришлось уволить по сокращению штатов двух из пяти аналитиков, с которыми ты когда-то работал. И знаешь, они еще долго не смогут найти работу в этом бизнесе. Сейчас никто не нанимает новых сотрудников. Но они молоды и со временем пристроятся в реальном секторе экономики. Работа в сфере управления инвестициями была одной из самых высокооплачиваемых за всю мировую историю, так что им больше никто и никогда не будет платить столько, сколько платили мы. Но они выживут.
– Да, – сказал Джо. – По правде говоря, в хедж-фондах тоже увольняют аналитиков.
– Ну, это только начало, – продолжил Доуз. – Чего стоит инвестор, который последние пять лет не добивался результатов, превышающих эталонные показатели? Эффективность работы семидесяти процентов действующих инвестиционных управляющих не превышает значения индексов, по которым она оценивается. Кто станет покупать акции их фондов или давать им управлять своими деньгами, если можно, воспользовавшись услугами индексного фонда, платить десять базисных пунктов? В прежние времена отделу розничных продаж удавалось сладкими речами уговорить клиентов вкладывать деньги в наши фонды, но больше никто на это не купится. Помнишь фонд технологических акций, он открылся еще в то время, когда ты работал в Grant?
– Конечно.
– Так вот, его доходность снизилась на 80 процентов. Портфельный управляющий получал очень много назойливых звонков, ему даже пришлось сменить номера телефонов. Гневных писем приходило еще больше. Этот управляющий вынужден был прибегнуть к сокращению портфеля.
– А что происходит с портфельными управляющими и аналитиками, потерпевшими неудачу? Их увольняют?
– К сожалению, да. Они работают в нашей компании очень давно, но больше не создают ценности для нее, хотя и получают немалые деньги. Впрочем, такая ситуация сложилась не только у нас – подобное происходит во всей финансовой отрасли. Еще никогда в мире финансов так много людей не получали так много денег за такие низкие результаты.
– Всему виной долговременный медвежий рынок, именно он поставил нас в это глупое положение, – задумчиво произнес Джо. – С таким убийственным медвежьим рынком еще никто не сталкивался.
Следующее столкновение Джо с новой реальностью произошло при встрече с Джейком. Этот человек, почти пятидесяти лет от роду, уже много лет занимал заметное положение в инвестиционном бизнесе. Его уважали как очень умного инвестора с независимым мышлением и незаурядными аналитическими способностями. В начале 2008 года он руководил полуторамиллиардным хеджевым фондом в пригороде Филадельфии и был на вершине успеха. Джейку было свойственно интеллектуальное и социальное высокомерие, пусть и небезосновательное, та как в последние годы его фонд показывал просто фантастические результаты. Презирая аналитиков и продавцов с Уолл-стрит и пренебрегая их услугами, он читал отраслевые журналы, общался с бизнесменами и использовал другие нетрадиционные источники информации.
Осенью 2003 года у Джейка был совсем небольшой фонд, всего около 200 миллионов долларов, управляемый им из офиса в городке Брин-Мор. Джейк пришел к выводу, что приближается бум промышленности и инфраструктуры, а следовательно, курс товарных акций резко поднимется. Он наполнил свой инвестиционный портфель акциями спящих, полумертвых компаний по производству меди, алюминия, железной руды и стали, добавив туда немного акций запущенных, отсталых промышленных компаний. «Дымящая Америка» – так Джейк их называл. Джо встречался с ним на различных мероприятиях, и на него произвела глубокое впечатление невероятная энергичность и убежденность этого человека, а также высокая концентрация его портфеля.
В последующие годы Джейк, как говорится, попал в десятку. Он оказался совершенно прав: цены товарных акций взлетели, а цены акций «дымящей Америки» повысились еще больше. Например, на рис. 15.1 отображен курс акций Cleveland Cliffs (CLF) – компании по добыче железной руды и угля. Осенью 2003 года они продавались по 3 доллара за акцию – примерно столько же они стоили последние двадцать лет. Затем, после повышения цены на железную руду, стал расти и курс акций компании. Джейк начал покупать эти акции в 2005 году, когда они продавались по 18 долларов. По мере повышения спроса на природные ресурсы, и особенно на железную руду, повышался и курс акций CLF. Джейк продолжал покупать эти акции, а также акции других компаний такого типа, в частности U. S. Steel, бразильской горнодобывающей компании Vale do Rio Doce и австралийского гиганта BHP (все эти чахлые компании бездействовали много лет). Джейк называл акции этих компаний «Рип ван Винкль»[40].
Рис. 15.1. Взлет и падение Cleveland Cliffs
В 2006–2007 годах, когда началось повальное увлечение акциями такого типа, фонд Джейка обеспечивал огромную доходность. За несколько лет он вырос на 50–60 процентов. В 2007 году его слава (как, впрочем, и уверенность в себе) росла, а деньги лились рекой. Джейк был членом престижного клуба в Брин-Мор с очень сложной системой приема. Попасть в него было очень сложно; а в его фитнес-центре целыми днями работали съемочные группы CNBC. Когда пошли слухи о том, что Джейк гений в мире хедж-фондов, другие члены клуба и их жены вдруг захотели вложить деньги в его фонд. Они ввели Джейка в состав всесильного комитета по приему в члены клуба, а попечители его колледжа предложили ему войти в совет попечителей и стать председателем инвестиционного комитета фонда целевого капитала. Все это могло вскружить голову кому угодно – и тут гордыня, конечно же, подняла свою уродливую голову. Во время инвестиционных ужинов Джейк делал все более откровенные замечания, и тон его высказываний был порой довольно оскорбительным. Он не желал слушать никого, кто утверждал, что акции компаний по добыче природных ресурсов слишком переоценены.
Весной 2008 года фонд Джейка управлял четырьмя миллиардами долларов. Треть членов его загородного клуба стали акционерами фонда, а когда Джейк отвозил своих редкозубых мальчишек на уроки тенниса, наивные члены клуба, рисовавшие в своем воображении картины сказочного обогащения, подходили к нему с расспросами, каким акциям он отдает предпочтение и как обстоят дела у фонда. А затем Джейк, хотя и был очень умным человеком, сделал очень глупую вещь. Он увеличил леверидж. Как можно увидеть на рис. 15.2, в средине лета 2008 года акции CLF и других компаний по добыче природных ресурсов достигли максимума. 29 августа 2008 года акции CLF продавались по 101 доллару за акцию, а через месяц уже по 29 долларов! Два месяца спустя их цена понизилась до 17 долларов. За тот же период акции U. S. Steel упали в цене со 184 до 23 долларов. При высоком леверидже такое положение вещей привело к катастрофе. Джо слышал, что с начала года чистая стоимость активов фонда Джейка сократилась на целых 82 процента. Разумеется, все его клиенты были в ярости.
На Джейка отовсюду посыпались проклятия. Среди клиентов фонда было слишком много его друзей и знакомых. Недовольные инвесторы предъявляли претензии даже жене Джейка. Испытывая отвращение к своему поражению, он закрыл фонд. Говорили, что Джейк, вложив оставшиеся у него 20 миллионов долларов в безналоговые облигации, переехал в Вермонт. Размышляя об этом, Джо пришел к выводу, что у Джейка было два недостатка. Во-первых, инвестиционная самонадеянность заставила его увеличить леверидж, чтобы соответствовать ожиданиям инвесторов. Во-вторых, он стремился получить признание в своей социальной среде. Финансовая паника сделала эти две ошибки фатальными. «Однако, – подумал Джо, – такими ли уж фатальными оказались последствия, ведь Джейк остался умеренно богатым и счастливо живет в Вермонте?»
К концу 2008 года на некогда процветавшей и высокомерной Уолл-стрит царила атмосфера ожесточенности и озлобленности, как в разбомбленном Дрездене в 1945 году. С наступлением ночи обитателями Уолл-стрит, где бы они ни жили – в двухкомнатных квартирах на Парк-авеню или в больших кирпичных особняках с длинными подъездными дорожками в Гринвиче, овладевали страх, боль и одиночество. День за днем рынки падали, а затем совершенно неожиданно наступал период мощного подъема, все технические характеристики которого говорили о серьезном развороте. В течение дня цены колебались в пределах 5 процентов, а иногда колебания достигали 10 процентов. Поддавшись панике, все целыми днями вглядывались в экраны своих компьютеров, а гиперактивные профессионалы, отслеживающие рыночный импульс, при малейшем повышении покупали фьючерсы S&P, акции одного из биржевых фондов или любого другого волатильного индекса. Для сокращения убытков такие трейдеры почти всегда выставляли стоп-приказы на закрытие позиций при снижении цены акций на 2–5 процентов ниже цены покупки.
Три дня спустя, а иногда даже на следующий день, рынок снова начинал падать, и трейдеры закрывали позиции с очередным убытком. После ряда таких попаданий впросак на пятипроцентное снижение цен даже самые высокомерные и самоуверенные спекулятивные трейдеры начали понимать, что старые правила больше не работают. Разразилась гигантская буря медвежьего рынка, подобного которому они еще не видели. Покупая на этом рынке, они плыли против течения, обрекая себя на гибель в бушующей стихии.
Группы спекулянтов, играющих на понижение без покрытия (чаще всего это были хедж-фонды), делали активные попытки снизить курс ценных бумаг (особенно инвестиционных банков), продавая краткосрочные опционы пут (цена их исполнения была гораздо ниже текущей цены соответствующего финансового инструмента), а также осуществляя короткую продажу акций, не занятых у брокеров (непокрытые короткие продажи), а затем покупая с постепенным повышением цены волатильные и вяло обращающиеся свопы на дефолт по кредитам. До 2006 года короткая продажа ценных бумаг могла проводиться только по цене выше стоимости предыдущей сделки, но теперь это правило было отменено, и «коротким продавцам» больше не нужно было ждать, пока брокер предоставит им ценные бумаги в долг. Такой массовой продажей акций они могли сбить курс.
Смертельный тройной удар, нанесенный исподтишка, ставил под сомнение способность инвестиционных банков финансировать себя, поскольку чем выше поднималась цена кредитно-дефолтных свопов, тем больше денег им требовалось для финансирования перегруженного долгами баланса. С подобным налетом «медведей» столкнулись такие банки, как Bear Stearns, Lehman Brothers, а затем и Merrill Lynch. После банкротства Lehman Brothers без покрытия было продано 32 миллиона акций.
Спекулянты, играющие на понижение без покрытия, выбрали следующими жертвами Citicorp, Morgan Stanley и Goldman Sachs. Компания Grant почти наверняка тоже значилась в этом списке. Не далее как 26 декабря 2006 года курс акций Citigroup достиг максимума в 56 долларов. В том году прибыль на одну акцию Citigroup составила 4,22 доллара, а размер дивидендов – 1,96 доллара. Акционеры компании были уверены в ее успехе, поскольку знали, что председатель исполнительного комитета Citigroup – легендарный бывший министр финансов США Роберт Рубин и что управляющий огромным хеджевым фондом из Балтимора поддерживает Citicorp, первую финансовую франшизу и самый известный в мире финансовый бренд. Блестящий Боб Рубин спас мир во время азиатского долгового кризиса, ведь он не позволит Citicorp сделать глупость, не так ли?
Как показано на рис. 15.2, через 28 месяцев курс акций Citicorp упал до 1,5 доллара. Уже в период его снижения, в ноябре 2007 года, когда цена акций Citicorp составляла немногим более 30 долларов, фонд Abu Dhabi Investment Authority вложил в банк 7,5 миллиона долларов, сразу же укрепив тем самым курс акций Citicorp. Однако через год они уже практически ничего не стоили, и от этого пострадали не только вдовы и сироты, купившие их ради солидных дивидендов, но и портфельные управляющие, отдающие предпочтение акциям стоимости, которые считали эти акции недооцененными, а инвестиции в них – безопасными, а также инвесторы, вкладывающие деньги в акции роста и убежденные в том, что Citicorp – бесценный глобальный бренд. Никто даже вообразить не мог, что в такой авторитетной организации произойдет столь катастрофический обвал курса акций.
Рис. 15.2. Взлет и падение «титана» Citicorp
Когда налеты «медведей» привели к снижению курса акций Morgan Stanley, отважный председатель его совета директоров Джо Мак и люди, понимавшие, что происходит, подняли большой шум по поводу подобной тактики поведения и подали в SEC жалобу. Взбешенные «короткие продавцы» из хедж-фондов отомстили Morgan Stanley, отказавшись от предоставляемых банком первичных брокерских услуг. Потеря столь прибыльного и быстрорастущего бизнеса отрицательно сказалась на курсе акций банка и даже, если верить слухам, еще больше их ослабила.
Другие фонды, опасаясь банкротства Morgan Stanley, тоже отказались от предоставляемых банком первичных брокерских услуг. В довершение всех бед институциональные инвесторы, работавшие только с длинными позициями, а также взаимные фонды и инвестиционные банки, клиенты Morgan Stanley, тоже прекратили вести с ним бизнес. При такой стремительной «потере крови» Morgan Stanley был на волосок от смерти, несмотря на то что сократил долю заемных средств и привел в порядок свой баланс. В печатных изданиях и на канале CNBC менеджеры хедж-фондов активно защищали свое якобы неотъемлемое право продавать акции без покрытия, не придерживаясь правила «плюс тик», согласно которому короткая продажа ценных бумаг могла осуществляться только по цене выше стоимости предыдущей сделки. Впервые с начала XX столетия снова наступили времена паники, слухов и налетов «медведей».
В конце концов Комиссия по ценным бумагам и биржам США ввела временный запрет на короткие продажи, но ущерб уже был нанесен. Доверие к крупным инвестиционным банкам было подорвано, а их сотрудники деморализованы финансовым терроризмом. Под обутыми в туфли от Gucci ногами топ-менеджеров и простыми ботинками рядовых служащих зашаталась земля.
Теперь паника набрала полные обороты. В сентябре индекс S&P 500 упал на 9 процентов, в октябре – на семнадцать, а в ноябре – еще на семь. К 30 ноября он понизился на 38 процентов, считая с начала года, а угол наклона кривой падения оказался самым большим за всю историю. С ним можно было сравнить только Великий крах 1929 года. Тем не менее S&P 500 понизился не так сильно, как другие крупнейшие фондовые рынки мира. Сокрушительный спад, 70–80 процентов, не обошел и страны БРИК (Бразилия, Россия, Индия, Китай) с их перспективными, «сверхновыми» развивающимися рынками. Рухнули цены всех активов, не только акций, но и жилой и коммерческой недвижимости, акций закрытых акционерных компаний, мусорных облигаций – всего не перечислить. С непостижимой для понимания современного человека скоростью происходило огромных масштабов разрушение богатства. Весь мир пребывал в шоке.
Между тем фонд ВА все еще находился на плаву, хотя и дал течь и вот-вот мог потонуть под напором самой жестокой финансовой бури за все время начиная с 30-х годов ХХ века. Страсти кипели, и отношения между людьми трещали по швам. Хотя Микки никогда не относился к числу тех, кто умен задним умом, однажды утром после бурной ночи он начал злиться и сквернословить, упрекая Джо и Джоан в несвоевременном переходе на акции роста. Так же горячо, как и всегда, он отстаивал свою идею о том, что, поскольку акции стоимости – единственно верная религия, они обязаны были придерживаться ее основных постулатов. Разумеется, в отдельные периоды акции роста берут верх, но исторические данные ясно говорят о том, что до сих пор акции стоимости были самыми лучшими. Джо напомнил Микки о том, что именно тогда, когда они изо всех сил держались за акции стоимости, фонд понес наибольшие потери. После этих слов Микки демонстративно вышел из кабинета, а Джо и Джоан переглянулись.
– Он как натянутая струна, – тихо сказал Джо.
– В таком состоянии лучше не принимать важных решений, – прибавила Джоан. – Этот медвежий рынок сказывается на всех нас.
– Это как в футбольном матче, когда тебя сбивают с ног, чтобы вывести из игры. Некоторые парни не переносят этого и начинают искать виноватых, – провел аналогию Джо. – К несчастью, такое трудно забыть. Как говорится, характер не скроешь.
– Медвежий рынок раздевает нас донага, обнажая все наши недостатки.
Между тем волатильность рынка повышалась, в отличие от доходности ВА. После дискуссии, едва не переросшей в скандал, они решили ориентировать свой портфель больше на акции роста, а в следующем месяце совершенно неожиданно акции стоимости повысились в цене. Фонд ВА снова понес двойной убыток.
– Мы не способны ничего сделать правильно, – мрачно произнес Джо.
– Мы идем не в ногу, и нас постоянно сбивают с ритма, – сказала Джоан. – Плохо, что Микки так категоричен. Он вносит сумятицу в наши головы.
– Да, он категоричен, хотя не так уж активно занимается делами.
От их внимания не ускользнуло, что Микки все реже бывает в офисе, а появляясь, тратит большую часть времени на решение вопросов, связанных с его активной благотворительной деятельностью. Кроме того, выпивать один-два бокала вина за обедом вошло у него в привычку.
– Сбор пожертвований в пользу Metropolitan Opera не повысит нашу доходность и не сократит изъятие капитала, – едко заметила Джоан.
– Знаю, – сказал Джо. – И меня беспокоит, что то же замечают и некоторые наши давнишние клиенты. Если бы дела у нас шли хорошо, в этом не было бы ничего страшного – пусть даже результаты оказались не самыми лучшими, но хотя бы приемлемыми. Но при таких плохих показателях в поведении Микки они видят лишь сигнал опасности и в худшем случае задумаются, способны ли мы с тобой справиться со всем этим без него.
Джоан молчала. Она смотрела в окно на парк, на холодную, безликую голубизну неба, на фоне которого виднелись черные ветви деревьев, покрытые изорванными лоскутами осенней листвы. Через несколько минут она тихо спросила:
– Знаешь, что сказал мне человек из одного фонда фондов? Он сказал: «Неужели вы, умники, считаете, что ваши простые модели могут описать этот сложный мир? Может, потому они и не работают». Вероятно, именно поэтому Баффет говорит: «Бойтесь умников, формулы приносящих».
Джо покачал головой. В нем росло отчаяние, как будто он заключен в стеклянную клетку. Тесно окружавшие парк огромные, высокие небоскребы из стали и бетона, раньше казавшиеся Джо храмами богатства и стабильности, напоминали теперь непреклонных стражей – олицетворение недовольных клиентов – и будто наблюдали за его предсмертной агонией. Роскошная обстановка офиса Bridgestone почему-то еще больше усиливала это впечатление. Все, что окружало Джо, выглядело фальшивым и эфемерным, как будто в любой момент могло исчезнуть. Джо задумался. Что же на самом деле реально? Игры с детьми, их маленькие чистые лица, совместное строительство каменной стены, разговоры – эта другая реальность освобождала его от мыслей о фондовом рынке. Но Джоан все еще продолжала говорить.
– Он пьет мартини еще до ужина, заливается дорогими бургундскими винами и все больше толстеет. Вчера он признался мне, что накануне вечером выставил себя на посмешище на одной вечеринке. «Не знаю, что на меня нашло», – признался он.
– Плохо! – заметил Джо, вернувшись к реальности. – И что ты ему сказала?
– Ничего, – ответила Джоан, – но подумала, что прекрасно знаю, что на него нашло – два мартини и бутылка бургундского.
Джо невольно рассмеялся.
– Боюсь, все гораздо хуже, чем просто напиваться на вечеринках, – продолжала Джоан. – Я слышала, он курит травку и даже нюхает кокаин.
– Ты думаешь, Микки подсел на кокаин? – недоверчиво спросил Джо.
– Не знаю. Ему сейчас очень плохо, а в этом городе многим людям не лучше. И все они пытаются заглушить боль.
– Боже мой! – пробормотал Джо. – Это поистине убийственный медвежий рынок: он разрушает не только богатство, но и жизнь.
Во время разговора Джо и Джоан мимо проходил Рэвин. Остановившись на секунду, он решил зайти к ним.
– Так что вы обо всем этом думаете, ребята? – спросил Рэвин.
Они поделились с ним своими тревогами относительно своей модели и страхом перед хаосом, наступавшим со всех сторон.
– События развиваются ужасающе быстро, – задумчиво произнес Рэвин. – Мы еще никогда не сталкивались ни с чем подобным. Как учит история, сложные адаптивные системы, такие как империи, глобальная экономика и финансовые рынки, способны очень долго функционировать в состоянии эффективного равновесия. Однако практически всегда они совершенно неожиданно, под влиянием относительно незначительного удара, невероятно быстро разрушаются и приходят в упадок. Вспомните о Римской империи, династии Мин, Османской империи или монархии Бурбонов. Первая мировая война изменила весь мир, а началась с убийства никому не известного эрцгерцога. Подумайте о внезапном распаде Британской империи после Второй мировой войны или крахе Советского Союза. Конец каждой из них пришел совершенно неожиданно, внезапно, спровоцированный довольно незначительными событиями, которые привели к полному крушению всей системы. С одной стороны, благодаря своей устойчивости сложные системы функционируют на протяжении длительного периода, а с другой – с течением временем они становятся чрезвычайно уязвимыми.
Рэвин замолчал и пристально взглянул на Джо и Джоан.
– Наш мир – эта комплексная система в том виде, в каком мы ее знали, – разрушился, возможно, безвозвратно, из-за глупости нескольких миллионов человек, которые зашли слишком далеко с субстандартными ипотечными кредитами, а также из-за искусной лжи нескольких сотен банкиров. Человеческий интеллект тоже сложная система. И знаете? Ваша драгоценная модель тоже сложная система, пытающаяся расшифровать другую сложную систему – финансовые рынки. И обе они терпят крах одновременно.
Джо и Джоан уставились на него. Они знали, что его слова небезосновательны, но услышать такое было слишком страшно.
– Да благословит нас Господь! – сказал Рэвин и вышел из кабинета.
Обретя силу цунами, глобальный финансовый и экономический кризис сметал на своем пути все рынки. Случайная волатильность взлетела до невообразимых высот, но акции роста упали в цене меньше, чем акции стоимости. Такой перекос негативно сказывался на эффективности стоимостных моделей инвестирования. Во всем мире цены акций, товаров, нефти и фьючерсов колебались за день в пределах 5–10 процентов, а суточные колебания курса отдельных акций различались еще больше. На фоне лихорадочных попыток большинства участников рынка снизить леверидж ценовые маневры не имели никакого смысла, поскольку фонды вынуждены были выкупать свои короткие позиции и продавать длинные.
Размышляя об этом, Джо понял, что их тщательно разработанная, ориентированная на акции стоимости модель полностью разбита, сломана, разрушена. Он с горечью признался Джоан:
– Мы считали свою драгоценную модель особенной, но, по сути, она ничем не отличается от остальных двадцати моделей подобного рода, разработанных другими фондами. В итоге теперь мы все открываем длинные и короткие позиции по одним и тем же акциям, и, когда наступает кризис, все остаемся в проигрыше. В нашем уравнении не учитывается фактор концентрации, что и убивает нас. На самом деле, возможно,мы уже погибли! Такова страшная правда.
– Да! – ответила Джоан. – Помнишь, что я говорила тебе и Микки год назад? Фрэнсис Скотт Фицджеральд писал: «Интеллект проверяется способностью держать в уме две противоположные идеи и при этом действовать эффективно». У нас такой способности нет: мы придерживаемся только одной идеи, а для управления инвестициями в создавшихся условиях это ужасная помеха. Неожиданность нас убивает.
Джо смотрел на Джоан, пытаясь понять ее слова. Порой ее мысли были недоступны его пониманию.
– Мы не заметили приближения кредитного кризиса, – сказал он. – Вчера вечером я читал своим мальчикам книгу об океане. Там говорилось, что дельфин, самый осторожный и умный из всех морских обитателей, спит с одним открытым глазом и при этом все время плывет. Мы же плывем, закрыв оба глаза.
Повсюду царили страх и паника, вызывая у владельцев денег всепоглощающее желание превратить их в материальные блага. Теперь доходность краткосрочных казначейских обязательств превышала долгосрочные. Никого больше не интересовал возврат на деньги, всех интересовал возврат самих денег. Воспользовавшись правилом выхода, многие хедж-фонды ввели ограничения на изъятие капитала. Согласно этому правилу, инвестор не мог забрать свои деньги из фонда по требованию, как оговаривалось изначально. Вводилась некая разновидность инвестиционного форс-мажора, и фонд не возвращал якобы ликвидный капитал инвесторов до тех пор, пока у руководства не появлялось для этого желание или возможность. При этом хедж-фонды ссылались на не очень убедительные причины вроде неликвидности или большого количества заявок на изъятие капитала.
Особенно инвесторов беспокоило то, что подобные ограничения взяли на вооружение даже некоторые фонды с весьма солидной репутацией, такие как Citadel и Tudor. Инвесторы задавали себе вопрос: а смогут ли они вообще в случае необходимости забрать деньги из любого хедж-фонда? Управляющий одного фонда фондов рассказал Джо, что, после того как он сообщил менеджеру известного хедж-фонда о желании забрать свои деньги, получил очень грубый ответ: «Послушай, парень, ты все неправильно понял. Это не твои деньги, а наши. У тебя просто доля в нашем фонде. Ты отдал нам деньги, и мы вернем их в удобное для нас время, но не сейчас. Так что убирайся отсюда».
В начале декабря 2008 года разразился скандал с финансовой пирамидой Бернарда Мейдоффа. Весь инвестиционный мир был шокирован тем, что в масштабную аферу по схеме Понци втянуты солидные фонды фондов, уважаемые и предположительно мудрые швейцарские банки, а также многие другие в высшей степени опытные инвесторы. Доверие к такого рода учреждениям полностью исчезло, и всех захлестнула паника.
В фонды (подобные ВА), предпочитавшие не вводить положения об ограничении, тут же хлынул огромный поток заявлений об изъятии капитала. В ноябре ВА получил уведомления о требовании вернуть деньги на сумму 950 миллионов долларов со сроком исполнения 1 декабря. За весь год объем изъятия капитала составил 1,5 миллиона долларов. Поскольку нельзя было допускать дисбаланс портфеля длинных и коротких позиций, для получения наличных пришлось продать большую часть акций по каждой длинной позиции и выкупить соответствующую долю акций по коротким позициям, что привело к дальнейшему снижению доходности. В начале года стоимость активов фонда составляла 3,6 миллиарда долларов (на 1 января 2007 года у фонда было восемь миллиардов долларов), теперь же осталось меньше миллиарда! Увы, после двух крайне неудачных лет подряд клиенты, страшно напуганные финансовой паникой, полностью потеряли доверие к ВА. Так с какой же стати им оставаться в фонде и платить 2 процента фиксированного вознаграждения за управление своими активами?
Два фонда фондов, все еще остававшиеся клиентами ВА, в свое время использовав леверидж для формирования инвестиционных портфелей, теперь сами переживали период существенного сокращения чистой стоимости активов. Они тоже получили много требований об изъятии капитала, особенно от тех индивидуальных инвесторов, которых банки уговорили взять кредиты под залог инвестиций в ВА в целях повышения доходности. По общему мнению, подобный леверидж для такого фонда, как ВА, с портфелем из длинных и коротких позиций, был совершенно безопасен, потому что, за исключением последних двух лет, фонд обеспечивал стабильную доходность – почти равную доходности облигаций. Теперь же банки отзывали кредиты, и индивидуальным инвесторам не оставалось ничего иного, как забрать деньги из фондов. На самом деле базовый хедж-фонд использовал леверидж, фонд фондов использовал леверидж, индивидуальные инвесторы фондов фондов тоже использовали леверидж.
Медвежий рынок разорил инвесторов, исповедовавших всевозможные финансовые религии, но больше всего пострадали ориентированные на обеспечение абсолютной доходности фонды: они работали как с длинными, так и с короткими позициями, что, по всеобщему предположению, защищало их от волатильности медвежьего рынка. За весь ужасный 2008 год чистая стоимость активов фонда ВА с учетом 2 процентов фиксированного вознаграждения сократилась на 31,5 процента. Индекс S&P 500 понизился на 37 процентов, более широкий мировой индекс акций – на 44 процента, а MSCI Emerging Markets Index – на целых 53 процента (см. рис. 15.3). Многие хедж-фонды потеряли 50 и более процентов, а вот некоторым макрофондам ценных бумаг с фиксированной доходностью удалось заработать деньги, доходность же казначейских облигаций составила 20 процентов.
Рис. 15.3. Ужасный год: анатомия медвежьего рынка
Крах фонда ВА из-за понесенных убытков и массового изъятия капитала наступил так быстро и неожиданно, что управляющие даже не успели внести необходимые изменения в структуру расходов. Они с опозданием уволили трех аналитиков и всех ассистентов, а также сократили на две трети вознаграждение Джоан. Тем не менее операционные убытки за год составили 10 миллионов долларов, значит, Микки и Джо следовало внести по 5 миллионов долларов. Два года назад, в период максимальной эффективности работы ВА, в фонде Джо находилось 170 миллионов. В 2007 году после выплаты налогов на доходы за 2006 год, а также после двух убыточных лет, его капитал составлял 15 миллионов до выписки чека на 5 миллионов долларов.
Ситуация Микки, по его собственным словам, была «поистине катастрофической». В самом начале существования фонда он вложил в него все свои унаследованные деньги – 20 миллионов долларов. В определенный период, несмотря на расточительный образ жизни, у него было 375 миллионов долларов. Однако к концу 2008 года разводы, убытки, налоги, квартиры, пляжные домики, самолет, произведения искусства и текущие расходы на жизнь сократили его капитал до 20 миллионов долларов. Кроме того, Микки задолжал банку Citibank 30 миллионов за самолет, и на нем висел ипотечный кредит на 17 миллионов. В довершение всего в конце года ему предстояло сделать благотворительные взносы в размере 7 миллионов долларов, обещанные им в дни изобилия пяти разным благотворительным организациям. Тогда эти взносы позволяли получить налоговую скидку, теперь же они превратились в обузу.
Сделка по покупке картин старых мастеров, заключенная совместно с Флетчером в конце 2007 года, нанесла Микки последний удар. Они все-таки купили пять картин за 57 миллионов долларов; пятьдесят из них вложил Микки. Из-за того что 2007 год прошел для ВА крайне неудачно, Микки посчитал нечестным взять так много денег из фонда. Поэтому он оформил в Citibank кредит на 35 миллионов, а из ВА вытащил всего 15 миллионов.
Заключение сделки проходило в Париже, и после подписания документов Микки, Ларри и Ванесса от всей души радовались успеху. Российский продавец хотел получить за картины 70 миллионов долларов. Микки и Флетчер готовы были заплатить шестьдесят пять, так что окончательная сумма в 57 миллионов показалась им большой удачей. В тот вечер они отпраздновали это событие в ресторане Taillevent парой бутылок бордо пятнадцатилетней выдержки по 600 долларов за каждую.
Показать и продать картины тоже стоило немалых денег. В Нью-Йорке Флтчер арендовал замечательный старинный дом на 63-й улице, а в Париже – просторный салон, расположенный между улицами Бабилон и Сен-Лоран. В нью-йоркском доме галерея находилась в конце овального холла; красиво освещенные картины висели над мебелью в стиле ар-деко, повсюду были расставлены небольшие статуэтки мускулистых греческих богов XVII столетия, фигуры стоящих на задних лапах животных и другие произведения искусства. Как выразился журнал Economist, все это «создавало атмосферу гламура, интеллигентности и роскоши». Известный искусствовед с безупречной репутацией написал для глянцевого каталога по статье о каждой картине.
Однако в разгар финансового кризиса спрос на произведения искусства упал практически до нуля. В конце сентября 2008 года, сразу же после банкротства Lehman Brothers, рынок дорогих произведений искусства (как, впрочем, и других дорогостоящих предметов коллекционирования) целиком и полностью обвалился. Подобно тому как падают одна за другой выстроенные в ряд косточки домино, рушилось все вокруг.
В октябре были выставлены на продажу сокровища серьезного и разборчивого коллекционера Дика Фулда, председателя совета директоров Lehman Brothers, но предложений о покупке не поступало. Истинные любители искусства приходили в галерею Флетчера и, потягивая сухое шабли, рассматривали и восторженно хвалили шедевры, но никто не предлагал цену, хоть сколько-нибудь близкую к той, которую он назначил.
– Я стал похож на директора художественного музея, охраняющего свои экспонаты, – жаловался Флетчер Микки. – Рынок заморожен. Помимо предложений о покупке двух картин на сумму 10 миллионов долларов больше ничего нет. Нас по-настоящему и очень артистично обвели вокруг пальца!
Микки пришел в ярость. Мысль сделать подарок музею Metropolitan в обмен на место в совете попечителей теперь его совсем не грела, ведь списать такой щедрый дар на доход, которого нет, никак не получится. В довершение всего Ванесса мрачнела с каждым днем, и с ней больше не было так весело, как раньше.
– Разве мы не можем продать картины на аукционе Sotheby’s или Christie’s? – требовательно спросил Микки Флетчера. – Моя подруга работала там когда-то.
– Исключено, – ответил Флетчер. – Обе компании понесли большие потери на осенних аукционах, и сейчас у них избыток запасов. К тому же они берут просто возмутительные комиссионные.
– Ты же говорил, что картины будет легко продать. Что же произошло с покупателями? Почему картинами не интересуются музеи с большими фондами целевого капитала вроде музея Гетти?
– Потому что они теряют деньги точно так же, как и все остальные. Музей Гетти, например, рассчитывал покрывать текущие расходы за счет поступлений из такого фонда. Но в этом году доходность фондов целевого капитала сократится не менее чем на 30 процентов, так что и выплаты, получаемые музеем, тоже существенно урежут. И еще, кстати, средства таких фондов вложены в фонды прямых инвестиций и фонды венчурных инвестиций в недвижимость. Обе категории активов упали в цене ниже некуда, и фонды отзывают свой капитал. Так что музеям приходится сокращать бюджет, персонал и расходы.
– Послушай, Ларри, мне наплевать на все это. Мы должны продать хотя бы те две картины. Мне нужны деньги.
– Будто мне они не нужны, – холодно произнес Флетчер. – Твои долги – не моя проблема. Расслабься, старина. Это циклический бизнес. Я думал, ты знаешь об этом. Спрос на произведения искусства обязательно восстановится, но сейчас мы не можем получить столько, сколько по-настоящему стоят эти картины.
– Но кто заплатит 15 миллионов баксов за картину в разгар чертовой финансовой паники и депрессии?
– В мире еще осталась по меньшей мере сотня крупных покупателей. Может, я слишком самоуверен, но в перспективе они ни за что не устоят перед таким сочетанием качества, провенанса и славы. Возьми пару картин, повесь в квартире и любуйся ими. Только вот, к несчастью, страховка подобных вещей обходится очень дорого.
– Ну вот, отлично! – проворчал Микки. – Мне сейчас только дополнительных расходов не хватало.
Между тем в коридорах Bridgestone сотрудники шептались о том, в каком бедственном положении находятся почти все фонды компании. Только один макрофонд ценных бумаг с фиксированной доходностью за год вырос на 15 процентов, ВА и остальные крупные фонды потеряли 25–30 процентов. Активы под их управлением таяли прямо на глазах, и было очевидно, что компания в целом понесет огромные убытки по итогам работы за год. С вышедшими из строя основными двигателями некогда великий корабль под названием Bridgestone стремительно приближался к эпицентру шторма.
Однажды Спокейн зашел в офис ВА и затворил за собой дверь. Как всегда модно одетый, он выглядел так, будто ему нет никакого дела до происходящих в мире событий. Без каких-либо предисловий он начал:
– Мальчики и девочки, мы вот-вот пойдем ко дну. Мы попали в идеальный шторм и тонем слишком быстро, не успевая выкачивать воду.
– Что это значит? – спросил его Микки.
Спокейн поднялся и легкой спортивной походкой направился к двери.
– Это значит, что Bridgestone – это корабль ее величества «Титаник», и вам делается официальное предупреждение: спасайся кто может. Женщины и дети – в последнюю очередь.
В тот же вечер Джо рассказал обо всем Эмили. Она небрежно бросила:
– Ну и ладно! Легко пришло, легко ушло.
– Ты не понимаешь, – возмутился он. – Нам придется экономить. Я не знаю, что будет с ВА, да и со всей компанией. Возможно, я останусь без работы.
– Этого не может быть, – заверила его Эмили. – А даже если так, у нас все равно много денег.
Джо покачал головой. Все его деньги были вложены в ВА.
– Больше нет. Мне повезет, если я уйду из Bridgestone с десятью миллионами. И я чувствую себя ужасно из-за того, что твоя мама, Джош и мои родители понесли убытки. Они вложили деньги слишком поздно, когда хорошие времена уже прошли. Это ужасно!
Уведомление об изъятии капитала от матери Эмили особенно больно ударило по Джо. Однажды в воскресенье, после ужина с детьми в доме Доузов, эта грозная женщина, позвав Джо в библиотеку, без обиняков сообщила:
– Я забираю свои деньги из вашего фонда в ближайшее время. Ваша доходность не выдерживает никакой критики.
– Вы правы, – ответил Джо. – Я очень сожалею.
– Сожаления здесь не помогут, Джо. Я потеряла несколько миллионов долларов. Ты убедил меня вложить их в фонд, сказав, что я в любом случае ничего не потеряю.
– Я никогда не просил вас вкладывать деньги в наш фонд, и уж точно никогда не говорил, что вы не можете их потерять.
– Но я помню, что все было совсем не так, – она посмотрела на свои ухоженные ногти. – Более того, все это время я платила вам вознаграждение за управление, а вы теряли мои деньги. Я хорошо помню, как ты сказал мне, что я буду платить фонду только в случае, если вы обеспечите прибыль на вложенные деньги.
– При всем моем уважении вы ошибаетесь. Я никогда не говорил вам ничего подобного. По-моему, речь шла только о выплате поощрительного вознаграждения от полученной прибыли.
– Ну, я-то помню совсем другое. И вообще, вся эта история очень меня разочаровала. Это просто катастрофа!
И, развернувшись, она демонстративно отправилась в гостиную, где играли дети.
Джо подумал, что миссис Доуз права: это действительно катастрофа.
Самое ужасное, что Микки, Джо и Джоан предстояло проглотить еще одну горькую пилюлю: теперь стоимость активов под их управлением составляла всего один миллиард долларов, из которых 120 миллионов принадлежали Bridgestone, следовательно, на них не начислялось фиксированное вознаграждение; еще 40 миллионов принадлежали Джо, Микки и Джоан, и с них тоже не выплачивалось вознаграждение. По их расчетам, фонд ВА опустился настолько ниже порогового уровня стоимости активов, что рассчитывать на выплату они могли только после того, как текущая чистая стоимость их активов удвоится.
Более того, после двух кряду неудачных лет ни один уважающий себя инвестор не стал бы снова вкладывать деньги в их фонд. Возможно, некоторые из них и оставили бы в ВА деньги, так как понимали, что фонду необходимо повысить стоимость активов до порогового уровня. Но в таком случае им все равно пришлось бы заплатить фиксированное вознаграждение в размере 2 процентов.
Таким образом, если ВА продолжит существование, Микки и Джо придется уволить большую часть сотрудников и заниматься всеми делами фонда самостоятельно. Однако, даже если бы они пошли на такие жесткие меры, остаток денег от полученного фиксированного вознаграждения все равно растаял бы в течение следующих шести месяцев. Фонд уже получил уведомления об изъятии капитала на 120 миллионов долларов в ближайшие сроки. Bridgestone Alfa обанкротился – и все это знали. В журнале о хедж-фондах Absolute Return и в Wall Street Journal были опубликованы статьи о том, что, по слухам, вот-вот прекратит свое существование и вся компания Bridgestone.
Несколько дней спустя Микки откровенно рассказал Джо о своих проблемах.
– Если мир на грани очередной великой депрессии, S&P упадет до пяти или шести сотен, а Bridgestone разорится, то мне, как говорят «медведи», конец. Я пойду на дно, не оставив на поверхности ни малейшего следа, указывающего, куда я подевался. Исчез! Знаешь, мой конец уже сейчас настал.
Джо просто смотрел на своего партнера и друга. Микки выглядел жалко. Его кипучей энергии и след простыл. Не было ни активной жестикуляции, ни теплых, дружелюбных объятий. Его лицо покрылось пятнами, а руки он держал либо в карманах, либо под столом. Неужели они у него дрожат? Джо подумал: «Конечно же, Флетчер не заинтересован в продаже картин, ведь он не вкладывал в них свои деньги». Но что он может сказать в этой ситуации? Он и так подозревал, что Микки разорен.
Тем временем Микки продолжал жаловаться.
– Эти кошмарные расходы! Ты знаешь, сколько людей на меня работает? Одних пилотов восемь человек на полную ставку. Этот чертов самолет скоро пустит меня по миру, и никто не желает ни купить, ни хотя бы взять его в аренду. А банк требует большее обеспечение по кредиту. Да еще и два ипотечных кредита.
– Боже мой, – воскликнула Джоан, когда Джо рассказал ей о том, в каком положении оказался Микки. – Он был таким блестящим человеком! Но после того как к нему пришел успех, а вместе с ним признание и огромное богатство, у него как будто крыша поехала. Помнишь, как он говорил о жизни в стиле барокко. Он стал совсем другим, как будто сошел с ума!
– На меня деньги повлияли по-другому, – задумчиво произнес Джо. – Я не сходил с ума, но, по-моему, как инвестор слишком расслабился. Мне казалось, именно наша модель, именно наш алгоритм будет работать всегда. Я не понимал, что вся гениальность этого алгоритма, нашей сложной системы и эффективности – всего лишь сиюминутная удача, которая может изменить нам.
– Да, – согласилась Джоан. – Из-за нашего самодовольства все мы слишком обленились и потеряли бдительность. Нам следовало постоянно вносить коррективы в свою модель. И самое главное, нужно было прислушиваться к рынку.
– Но ведь мы и вносили коррективы, – сказал Джо, – но всегда адаптировали ее к произошедшим событиям, вместо того чтобы учитывать возможные изменения в будущем.
– Хуже всего, – продолжал Джо взволнованно, – что бедственное финансовое положение мешает Микки ясно мыслить.
– Полагаю, у него депрессия, и он на грани нервного срыва, – сказала Джоан. – Ему нужно обратиться за помощью к врачу.
– Возможно, ты права. Я подумаю, как лучше сказать ему об этом. Как бы ты поступила? Говорила с ним жестко или, наоборот, попыталась смягчить ситуацию?
– Конечно же, с ним нужно вести себя мягко, – ответила Джоан. – Мягко. Нежно. В конце концов, это же наш Микки. Именно он привел нас в этот бизнес.
Разумеется, не только Микки переживал стресс, тревогу и унижение. Ходили слухи, что многие известные топ-менеджеры страдают от так называемого инвестиционного нервного срыва: их всех сломила профессиональная и личная катастрофа небывалого масштаба. Если раньше они активно общались с окружающими, то потом вдруг просто исчезли из поля зрения и о них ничего не было слышно. Затем, через несколько недель, пошли разговоры о том, что кое-кто не выходит из дому, а кто-то уехал во Флориду или в другое место, где можно спрятаться.
Один весьма печальный случай стал достоянием общественности. Управляющий хедж-фондом, доходность которого сильно упала, а инвесторы срочно изымали капитал, ушел однажды из офиса, не сказав никому ни слова. Он отправился домой, зашел в спальню, задернул шторы так, что в комнате стало совсем темно, заткнул уши берушами, укрылся одеялом с головой и просто лежал так до прихода жены. Ей он сказал, что очень устал и не будет ужинать. Он не отвечал ни на чьи звонки – ни клиентов, ни партнеров, ни кого-нибудь другого. Так он пролежал до конца недели. И ел только суп и тосты. Полностью игнорировал жену и не проявлял никакого интереса к детям, заходившим его проведать.
В конце концов, через несколько дней его жена не выдержала. Ворвавшись в спальню, она открыла шторы, стянула с мужа одеяло и почти силой вытащила его из постели. Но в офис он все равно не пошел. Хедж-фонд был ликвидирован, чтобы вернуть капитал инвесторам, в ходе весьма неприятного процесса: юристы, аудиторы и все остальное. Впоследствии Джо узнал, что дом управляющего выставлен на продажу, а его семья планирует переехать в Огайо, где у родителей его жены была страховая брокерская компания.
Нечто подобное происходило и с теми, кто входил в круг близких знакомых Джо. Однажды ему позвонил старый друг Даг Скотт (он занимался проп-трейдингом), и у них состоялась очень длинная беседа.
– Меня уволили из Hadron, – сказал Даг.
– Сочувствую.
– Том значительно сокращает подразделение проп-трейдинга. Раньше у него работало около тридцати проп-трейдеров, а теперь он намерен оставить всего девять или десять. Мы все потеряли много денег, а у кое-кого просадка составляет от 50 до 60 процентов.
– Разве вы не используете стоп-приказы? – спросил Джо.
– Стопы не могут защитить от потерь, если рынок колеблется в течение дня в пределах 10 процентов, – ответил Даг. – Мы все использовали леверидж, что привело к катастрофе. Удивительно, что доходность самого Тома по его операциям составляет около 15 процентов за год. Этот парень – просто фантастический трейдер! Словно он владеет магией. Не знаю, как ему это удается. Он прирожденный игрок. Если бы пять человек поочередно спорили с ним, какая дождевая капля первой сползет по оконному стеклу, он выигрывал бы каждый раз. У него есть чутье, интуиция.
– Ну и что ты намерен делать дальше?
– Я завязываю, – сказал Даг. – Больше не могу так. Я снова и снова нес двойные убытки, и у меня уже опустились руки. Я должен это прекратить.
– Сделай перерыв, – предложил Джо. – Займись семьей. Трудные времена не могут длиться вечно.
– Я плохо понимаю, что происходит. Джинни говорит, что я веду себя как зомби с ней и детьми. Она пригрозила уехать в Мичиган, к своей матери.
– Ты не можешь допустить это. Разве ты не накопил хотя бы немного денег за все эти годы?
– Нет. Ты не поверишь, они исчезли куда-то, исчезли бесследно. Это правда. Я торговал и за свой счет тоже. Но у меня был очень большой леверидж, так что я почти все потерял. Ты же знаешь, два года назад, когда хорошо зарабатывал, я купил дом в Рае. Не очень дорогой, всего два миллиона долларов. Но взял ипотечный кредит на 1 миллион 800 тысяч, потому что хотел сохранить свой капитал для трейдинга. Выплаты по нему мне сейчас не по карману, поэтому я выставил дом на продажу. Агент по недвижимости считает, что мне повезет, если я получу за него хотя бы миллион четыреста. Черт возьми, я даже не смогу погасить ипотеку!
Джо с сочувствием покачал головой. Он подозревал, что его тоже ждут проблемы с ипотекой. Недвижимость в Гринвиче стремительно обесценивалась.
Джо не знал, чем помочь приятелю. Когда-то Даг был сильным, уверенным в себе, привлекательным парнем, поэтому видеть его отчаяние сейчас было больно вдвойне. Но зачем же он увеличил леверидж? Джо, конечно, знал ответ. Даг добился успеха в проп-трейдинге, а успех действует на человека так ж, как алкоголь и наркотики. Ты начинаешь верить в собственную неуязвимость, в то, что удача будет сопутствовать тебе всегда. Но если ты действительно любимец богов, так почему бы не увеличить леверидж и не получить в два, а то и в три раза больше прибыли? Куй железо, пока горячо!
В конце года Спокейн вызвал Джо, Микки и Джоан в конференц-зал.
По такому случаю Микки пришел вовремя. Когда все они собрались в хорошо знакомом зале, который помнил так много легендарных баталий, вошел Спокейн. Он вел себя на удивление снисходительно, хотя время от времени все же вставлял язвительные шпильки.
– Для всех нас наступили трудные времена, – начал он без предисловий. – Мы потерпели неудачу. Конкуренты поливают нас грязью. Ну и черт с ними! Как бы там ни было, 30 апреля компания закрывается, а вместе с ней и все фонды, в том числе ВА. На следующей неделе мы разошлем уведомление об этом всем нашим клиентам. Примерно на третьей неделе мая они получат назад свои деньги – или то, что от них осталось. Два наших полностью неликвидных фонда не смогут расплатиться с инвесторами еще бог знает сколько времени. Возможно, нас ждут судебные иски.
Мы сообщаем об этом вам первым, поскольку вы наш самый известный, или, я бы сказал, печально известный фонд. Нам с Рэвином придется оплатить аренду офиса за прошедший год и еще за полгода, а, как вам известно, сейчас, когда весь мир разваливается на куски, в Нью-Йорке нет спроса на офисные помещения. Кроме того, нам предстоит выплатить выходное пособие сотрудникам бэк-офиса и вспомогательному персоналу. Сотрудникам инвестиционного отдела уже заплатили за 2008 год, так что они получат свою последнюю заработную плату в конце следующего месяца.
Спокейн сделал паузу.
– Мы прошли прекрасный, хотя и тернистый путь. Наша фантастическая вечеринка подошла к концу. И это больно. Мы с Рэвином уходим, имея гораздо меньше денег, чем два года назад, но голодать, конечно, не будем. Я переезжаю в Палм-Бич. Думаю, вы трое, несмотря на два неудачных года подряд, тоже накопили достаточно, чтобы не оказаться в нищете. Рэвин сожалеет, что не смог присутствовать на этой встрече, но ему пришлось заняться некоторыми личными делами.
– Можем ли мы остаться в своих кабинетах еще несколько месяцев, пока не решим, что делать дальше? – спросил Джо. – Мы бы заплатили номинальную арендную плату и взяли бы пару терминалов Bloomberg.
– Почему бы и нет, – ответил Спокейн. – Любой доход, пусть даже мизерный, поможет компании справиться с таким монстром, как арендная плата. Вы же понимаете, что придется продать всю мебель и оборудование. Здесь не останется никого, кроме охраны. Так что будет не очень весело.
Никто больше не проронил ни слова. Все четверо просто молча сидели. Через какое-то время Микки поднялся и вышел из конференц-зала. Джо и Джоан пожали Спокейну руку; тот по-прежнему выглядел совершенно спокойным.
– Так какие у Микки проблемы? – спросил Спокейн после его ухода.
– Думаю, я знаю, – тут же ответил он на свой вопрос. – Ходят слухи, что он разорен. Надеюсь, у вас, ребята, осталось хоть что-нибудь.
Ни Джо, ни Джоан ничего не ответили.
– Мы могли бы открыть новый фонд и начать все с начала, – сказал Джо Джоан в тот же день, когда они сидели в его кабинете.
– Кто это «мы»? – спросила она.
– Мы с тобой, Микки, может, еще пара квантов, которые работают с нашими моделями, и один трейдер.
– Нет, спасибо, – ответила она. – Микки – это токсичный отход. Не хочу показаться безжалостной, но и в инвестиционном мире, и в мире искусства все знают, что он сбился с пути. А что касается наших моделей, они дискредитированы. Мы ошиблись.
– И что ты намерена делать? – спросил Джо.
– Не знаю. Мы могли бы взвалить всю вину за наш провал на Микки, и многие, скорее всего, поверили бы. Ведь в какой-то мере это правда. А затем можно было бы открыть фонд, вложив в него свои деньги, и попытаться заработать немного, действуя самостоятельно. У тебя есть идеи на этот счет?
– Да нет, – сказал он. – Кроме того, на рынке нет денег, которые можно привлечь в новый хедж-фонд, особенно в фонд, работающий под управлением двух пилотов, чей бизнес со сверхзвуковой скоростью упал с высоты полутора километров и разбился насмерть.
– Когда-то у тебя как у инвестора была хорошая репутация.
Джо задумчиво посмотрел на нее.
Читать бесплатно другие книги:
