Азиль Семироль Анна

Девушка ловит его взгляд, на лице растерянность, она не понимает, зачем он это сказал, это же неправда…

— Акеми, детка, он тебя изнасиловал? — обращается к ней Рене.

— Да! — хрипло выдыхает мальчишка. — Да! Ск-кажи ему!

«Если я скажу „да“, Рене его убьёт, — с ужасом понимает Акеми. — Если „нет“… наверное, нас обоих».

— Жиль, родной, не надо… — умоляет она. — Рене, оставь его в покое!

— Надо же, как ты запела, — в голосе Шамана нет ничего, кроме усталости и разочарования. — И как же нам теперь быть, а, знамя моё?

Он отпускает Жиля — тот с трудом удерживается на ногах, ловит ртом воздух, тяжело дыша. Рене с сожалением качает головой, делает шаг к Акеми. Девушка пятится, часто моргает, кутается в куртку.

— Пожалуйста, не надо, — шепчет она. — Рене, не трогай Жиля, пожалуйста!

— Неужто так хорош в постели? А вчера ты была готова сама его убить.

— Он сестру защищал, — вырывается у Акеми невольно. — Потому и увёл её.

— О, да тут у нас, оказывается, элитарчик примазался! — делает круглые глаза Тибо. — Шаман, твоя Мишель променяла тебя на юного шпионыша! Понятно теперь, почему полицаи нас…

— Заткнись, Тибо! — рявкает Рене яростно. — Мартен, открывай погреб, — он швыряет Акеми свою футболку. — Оденься. Как же ты… — Клермон сжимает кулаки, сплёвывает под ноги. — Отдал бы тебя парням, но падалью с друзьями не делятся. Что ж теперь делать с тобой, а?

Девушка молчит, глотая слёзы. Тибо обходит вокруг неё, прищёлкивает языком:

— А я бы её в расход пустил. Раз она у нас такой символ народный, пусть и закончит красиво. Под пулями, в стычке с полицией.

Жиль в два прыжка оказывается рядом с Тибо, лупит его ногой по голени, а когда тот падает, бьёт сверху по шее связанными руками, а снизу — в лицо коленом. Рене и Леон тут же валят мальчишку на пол, Акеми бросается к Жилю, но её перехватывает вернувшийся Мартен.

— В погреб! — распоряжается Клермон и пинает Жиля в поясницу. — В погреб девку! И обратно иди, поможешь.

— Нет, — отвечает боец. — Я в этом участвовать не буду. Иди к чёрту.

Мартен опускает Акеми в тёмную холодную яму под полом, вытягивает наверх лестницу. Девушка кричит, зовёт то Жиля, то Рене. Сорвав голос, умолкает, пытается выбраться, ломая ногти о бетонные стены погреба. Люк в полу открыт, и Акеми слышит звуки глухих ударов, как ругаются сквозь зубы Рене и его подручные и слабо вскрикивает Жиль.

— Помогите… — плачет Акеми. — Остановите их… Кто-нибудь, пожалуйста…

Внезапно становится тихо. Потом Акеми слышит шаги, и в погреб заглядывает Рене.

— Отойди в сторону, — сухо велит он девушке, и подошедший Леон сбрасывает Жиля к её ногам.

Акеми бросается к мальчишке, дёргает узлы из рваной простыни, стягивающие его руки. Жиль часто дышит, лицо залито кровью. Девушка торопится, пальцы скользят, не слушаются.

— Не… — едва слышно шепчет Жиль. — Положи… на колени.

Она кивает, переворачивает его на спину, головой устраивает к себе на бёдра. Рвёт на лоскуты футболку Рене, прикладывает куски ткани к разбитому лицу. Жиль попёрхивается, сплёвывает кровь полным ртом. Горячая тёмная жидкость стекает на земляной пол, пропитывает рукав штормовки. Акеми накрывает волна лишающего сил страха, она теряется, то дёргает путы на запястьях Жиля, то отжимает рваную футболку и снова убирает кровь.

— Мой родной, мой хороший, — плачет она. — Ну как же так… Что я наделала…

Вспоминает про вакидзаси в кармане куртки, достаёт его и перерезает узлы, стягивающие руки мальчишки. Жиль смотрит на неё с благодарностью, пытается улыбнуться.

— Они ниче… тебе не…

— Нет-нет, — торопливо заверяет Акеми. — Ничего не сделали, не волнуйся.

— Мне не… не больн…

Он снова кашляет кровью, пытается повернуться на бок, но тело не слушается. Девушка помогает ему, укладывает рядом с собой, поглаживает щёку кончиками пальцев.

— Только не засыпай, Жиль! Мой родной, не спи, — просит она. — Смотри на меня. Пожалуйста, смотри на меня. Храбрый мой, заботливый, не спи.

Он силится что-то сказать — и не может. Кровь капает с тряпки, которую Акеми придерживает у его рта, впитывается в землю. Взгляд широко раскрытых глаз устремлён на девушку — но проходит несколько минут, ресницы Жиля мелко дрожат, веки опускаются.

— Нет-нет-нет! — Акеми тормошит его за руку, целует исчёрканную шрамами щёку. — Не спи! Не засыпай, Жиль! Нет!

Вдох. Вдох. Вдох. Короткий хриплый выдох. Сердце колотится, слишком торопится, запинается раз, другой. Вдох. Ещё вдох — резкий, такой громкий, что Акеми вздрагивает.

— Открой глаза… — умоляет она тихонько. — Пожалуйста, посмотри на меня!

Она сидит, поглаживая раскрытую ладонь, и вслушивается в стук собственного сердца, пытаясь уловить хоть что-то ещё. Где-то в доме над ней ходят люди, что-то падает и гремит, хлопают двери. Акеми смотрит в одну точку — на крохотную сияющую в падающем свете каплю на ресницах Жиля.

— Мне пора.

Девушка поднимает голову — и встречается с Жилем глазами. Мальчишка стоит рядом с ней, смотрит виновато.

— Я вернусь, сэмпай. Я скоро вернусь.

Голос гаснет, тает в тишине. Там, где только что стоял Жиль, лишь бетонная стена. И тут Акеми понимает, что шрамов на лице Жиля не было.

Она кричит так громко и отчаянно, что за ней в погреб спускаются Клод и Мартен. Пока Клод удерживает закатывающуюся в истерике девушку и засыпает ей в рот горсть синтена, Мартен присаживается на корточки, трогает артерию на шее Жиля. Сокрушённо качает головой и вздыхает:

— Всё. Эх, малыш… Лети под Купол с миром.

Ксавье Ланглу стоит в центре молельного зала и смотрит вверх. Там, высоко под сводами — небо и звёзды. Древние считали, что небо — обитель Бога. Ошибались. Бог живёт в людях. А небо — это его всевидящие глаза. Про это отцу Ланглу вчера сказала Амелия.

— Отец Ксавье, выходит, в Соборе Бога нет? — спросил кто-то из малышей лет десяти. — Если он в людях-то…

— Есть, — возразила Амелия. — Но тут он не видит, потому что небо нарисованное. Ему глаза замазали краской.

Дети зашумели, принялись спорить, почти до драки дошло. Только Амелия во всём этом не участвовала: ушла в дальний угол, забралась с ногами на скамью и уселась, поглаживая спрятанный под платьем шар.

Сказанное про краску не шло у Ксавье из головы с самого утра. Он сам, запертый в стенах Собора, чувствовал себя слепым. «Я будто вижу картинку, нарисованную на внутренней стороне век, — думает он. — Но это совсем не то, что видел бы, открыв глаза. Надо выйти отсюда. Только тогда я увижу».

Шуршат по мозаичному полу подошвы сандалий. Поступь лёгкая, женская. Отец Ланглу успел выучить её за неполные две недели.

— Полдень, отец Ксавье, — окликает Сорси из-за спины. — Мы ждём только вас. Ребята разбиты на группы, как вы и просили. Служки все ушли, я сама за ними заперла дверь.

— Хорошо. Ещё минуту, пожалуйста.

Нарисованное небо под сводами равнодушно смотрит на священника. Спрашивай — промолчит, не ответит.

— Пойдёмте, прошу! Там снаружи подтягиваются полицаи!

Сорси тянет его за рукав — настойчиво, отчаянно. Но это всё равно, что пытаться сдвинуть скалу.

— Мадемуазель Морье…

— Он не вернётся! Вы же сами знаете, что не вернётся! — восклицает она. — Вы просите минутку уже второй час! Отец Ксавье, миленький, я точно так же его жду, как вы, но там в подвале дети! Они ждут вас, они без вас не пойдут!

Он кладёт тяжёлую широкую ладонь ей на макушку, всё так же глядя вверх. Сорси виснет у священника на руке, не переставая умолять:

— Пойдёмте! Я знаю, это ваш мальчик, он очень вам дорог, но… Мы сейчас все — ваши, отец Ксавье! Вы нам очень нужны, пожа-алуйста!

Снаружи по входной двери стучат, и голос Бастиана Каро требует:

— Отец Ланглу, откройте двери. Впустите моих людей, и никто не пострадает. Я гарантирую вам это лично. Детям будет обеспечена безопасность и неприкосновенность.

— Они пришли! Ну что же вы стоите!

Девушка с такой силой дёргает священника за руку, что оба едва не падают. Ксавье бросает взгляд на дверь: засов надёжен, на какое-то время незваных гостей задержит. Баррикады из скамеек, которые они со старшими детьми строили всю ночь, тоже помогут выиграть время. Солнечные лучи пробиваются в молельный зал сквозь витражи верхнего края окон — там, куда не удалось забросить мешки с землёй. Свет падает на рукоять катаны, лежащей перед отцом Ланглу на амвоне. Ксавье бережно устраивает меч в ножнах и спешит за Сорси. Девушка несётся впереди, придерживая под мышками закреплённые в кобуре автоматы. Ксавье был против огнестрельного оружия: это лишь спровоцирует полицию. Но рыжая заявила, что она умеет с этим обращаться и что детям нужен шанс на защиту. Священник на это промолчал, но винтовки у пятерых подростков отнял.

— Никакой стрельбы, ребята! Не испытывайте судьбу. Первые пули полетят в того, кто вооружён, — грозно сказал он.

Сорси на это лишь фыркнула.

Вдвоём они выбегают во внутренний дворик Собора, спрятанный от посторонних глаз в четырёх глухих стенах. Мелкие камешки в центре двора разметены, виднеется периметр двери, ведущей в подвал. Ксавье тянет ржавое толстое кольцо на себя, открывая вход в подземелье. Сорок три ступени вниз — и вот уже священника обступает толпа испуганных, притихших детей. Где-то впереди всхлипывают малыши.

— Ребята, посмотрите внимательно друг на друга, — просит Ксавье. — Никто не потерялся? Все здесь?

Дети перешёптываются, зовут друг друга по именам.

— Амелия?

— Я тут.

Она подходит к священнику, вкладывает маленькую руку в его ладонь. Вторая рука поддерживает спрятанный под платьем стеклянный шар. Вот как она с ним побежит? Но и куда она без него…

— Тома? Себастьен? Жан-Паскаль? — окликает отец Ланглу своих провожатых.

— Здесь, — звучит далеко впереди. — Идём?

— Идём. Ребятки, помните: очень тихо, быстро и слушаемся старших! — напоминает священник.

— Играем в путешествие! — таинственным голосом сообщает Сорси. — А кто первый скажет слово, тот моет полы в туалете!

Малыши хихикают, старшие дети сдержанно улыбаются. Процессия впереди приходит в движение, и Амелия уверенно тянет отца Ксавье за собой. Он идёт, погружённый в свои мысли, прислушиваясь к тишине, оставленной позади.

«Где же ты, сынок? Ты всегда держал своё слово, помнишь? Что же случилось, почему ты не вернулся? Если бы меня слушал Бог, я молил бы его, чтобы ты просто сбежал. Но Бог глух и слеп, а ты никогда бы так не поступил. Вы с Вероникой всегда были удивительно сильны и терпеливы. Я плохо знал вашего отца, но почему-то думаю, что вы оба похожи на него. Говорят, Советник Бойер был очень жизнелюбивым и справедливым человеком. И ты такой, Жиль. Ты тянешься к свету, ты сам и есть свет и несёшь его людям. Я никогда не говорил тебе, как тяжело мне было смириться с твоим уходом из Собора. Я разумом принял твой поступок, но сердце тебя так и не отпустило. Сынок, вы с Веточкой — мои вдох и выдох. Вы мои столпы мира. Если есть у Азиля живая душа, то я точно знаю: она разделена пополам и заключена в брате и сестре Бойер. И в ней — вся красота маленького, обречённого мира. Всё сосредоточено в вас: ум, терпение, жизнелюбие, верность, любовь, отвага и самоотверженность. Веточка, почему я всё ещё чувствую тебя здесь? Жиль, отчего мне кажется, что ты сейчас меня слышишь?..»

Где-то по краю области зрения скачет яркий блик. Словно маленький Жиль играет с зеркалом. В детстве это был его любимый трюк: пускать солнечный зайчик рядом с лицом Ксавье так, чтобы тот его не заметил.

Слезятся глаза. Жиль, не надо. Дети не должны видеть, как мой мир осыпается осенними листьями.

— Отец Ксавье, — Амелия щекочет пальчиком его ладонь. — Ладно, я помою туалет. Можно, я скажу?

В горле ком. Он просто кивает.

— Мама тут. Сказала, что всё будет хорошо.

Ксавье благодарно сжимает маленькую ладошку девочки. Странный ребёнок. В ней чужая кровь, но до чего же это дитя Веточки…

Тоннель впереди ветвится, и священнику приходится сосредоточиться, чтобы проследить за детьми, которые могут свернуть не туда. Кто-то из младших спотыкается, падает, и под сводами Подмирья раздаётся оглушительный рёв. К плачущему малышу спешит Сорси, подхватывает на руки, что-то шепчет, укачивает.

«Как же мы их всех доведём? — тревожится Ксавье. — И самое главное — куда?»

Он глядит на них — чистых, накормленных — и понимает, что неважно, куда они идут. Важнее, что никто не будет смотреть на его детей через прицел.

Метров через триста внезапно гаснет свет. По толпе проносится перепуганный визг, плач.

— Тише-тише! — пытается успокоить ребят Ксавье. — Мы вместе, ничего страшного нет. Это просто кто-то большой закрыл глаза. Закроем глаза. Это же не страшно?

Кто-то из провожатых впереди включает фонарь, и луч света гладит взволнованных детей по головам. Старшие держат самых маленьких на руках, следуя примеру Сорси. Ксавье переводит взгляд вниз: Амелия прижимается к его ногам. Амелия и ещё человек семь. Шагу невозможно ступить.

— Всё хорошо, — улыбается Ксавье. — Мы уже скоро придём. Это просто приключение у нас на пути. Идём за лучом света, скорее.

«Я не помню их имён, — с сожалением думает он. — Их так много, а я почти никого не помню. Это же так важно, когда к тебе обращаются по имени…»

Бетонный пол под ногами сменяется брусчаткой. Значит, они спускаются. Ещё метров семьсот — и выход на нижний уровень, который напрямую выведет их за черту Второго круга, на берег Орба. Там, где Ксавье оставляет лодку, когда посещает Ядро.

Амелия снова подёргивает священника за рукав. Он останавливается и склоняется к девочке.

— Что такое, конопушка?

Малышка напряжённо вглядывается в темноту позади них.

— Не надо туда.

— Куда?

— Туда, куда идём.

— Почему?

Лицо Амелии в пляшущем свете от фонаря выглядит пугающе. Тёмные, унаследованные от отца глаза смотрят куда-то за Грань. Ксавье почти не сомневается, что этот ребёнок видит больше других.

— Глубоко там.

Пока Ксавье размышляет над значением её слов, впереди возникает замешательство. Дети останавливаются, по толпе бежит гомон. Сорси с кудрявым мальчуганом на руках беспокойно озирается. Вдоль стены тоннеля к священнику пробирается один из старших мальчишек, Рауль.

— Отец Ксавье, дальше нет дороги, — докладывает он, стараясь держаться спокойно. — Там вода. Месье Йосеф просил вам передать.

Отец Ланглу пробирается вперёд, осторожно лавируя между детьми. Ловит их доверчивые взгляды, ободряюще улыбается. Нельзя показывать им, что всё идёт не так. Ни в коем случае.

Под ногами хлюпает, сандалии мгновенно промокают. Дети рядом переминаются с ноги на ногу, показывают друг другу вниз. Ксавье не нужно даже присматриваться, чтобы понять, что вода прибывает.

— Тома! — зовёт священник.

— Отец Ксавье, шлюзы! Они открыли шлюзы! — доносится со стороны идущих впереди. — Все назад! Уходите!!!

— Младших на руки! — командует Ксавье громко и спокойно. — Ребята, идём другой дорогой. За мной!

По щиколотку в воде он спешит назад, по пути подхватывая под мышки двух малышей лет четырёх. Несколько минут спустя его догоняет Сорси.

— Куда мы теперь? — спрашивает она. Голос дрожит.

— Возвращаемся к развилке. Попробуем выйти через левый тоннель.

— Куда он ведёт? — допытывается девушка. — Что там?

Ксавье Ланглу молчит.

«Там тупик, девочка. Туда Себастьен и Жан-Паскаль привозят нам продукты. Туда же приносят почту из Ядра для Седьмого. Там просто подземный ангар, в котором мы попробуем разместиться и сообща решить, как быть дальше».

На развилке священник останавливается, пропускает вперёд Сорси:

— Веди. Я дождусь наших проводников и посмотрю, не отстал ли кто из ребятишек.

Дети проходят в сторону ангара, и никто не замечает, как Амелия отделяется от своей группы и идёт вдоль стены назад, к Собору. Девочка смотрит вверх — туда, где мерцает крыльями маленькая серебристая бабочка, и неотступно следует за ней.

— Амелия! — спохватывается Ксавье Ланглу. — Малышка, где ты?

Со стороны ангара ему вторит истошный визг и треск автоматной очереди. Не раздумывая, Ксавье бросается туда, выхватывая катану из ножен.

Он успевает увидеть сгрудившихся в центре ангара детей. Сорси — живую, перепуганную, руками зажимающую рану на плече Жана-Паскаля. И людей с автоматами, сгоняющих ребятишек в испуганную, плачущую толпу. Что-то наваливается на Ксавье Ланглу сверху, шею давит проволочная петля, и яркий свет неоновых ламп ангара уплывает во тьму.

В полдень к Собору стекаются люди. Поодиночке, парами, группами. Молодые, пожилые. Женщины и мужчины. Одни бредут с пустыми руками, другие прячут под одеждой оружие. Рене Клермон и его люди тоже здесь, в толпе. Незаметны, безлики. Рене напряжён, сосредоточен, рассматривает полицейских, стоящих двойной цепью у храма. Рядом с Шаманом Акеми: потухший взгляд медленно блуждает по лицам окружающих, штормовка на голое тело покрыта подсыхающими пятнами крови, подвёрнутые чужие штаны то и дело сползают на бёдра.

Слух разнёсся быстро: полиция будет штурмовать Собор. Слово «дети» не сходит с уст, вспыхивает в толпе то там, то тут. Народ шумит, женщины с мольбами и проклятьями напирают на оцепление. Полиция с трудом сдерживает толпу пластиковыми щитами. Им приказано не стрелять. За их спинами сияет кристаллами синего льда стена и левая колокольня Собора. Он нарос за считанные часы и продолжает набирать массу, распускаясь полуметровыми сталагмитами на вытоптанной траве.

Советник Каро в бронежилете стоит на ступенях у пролома в стене Собора. Похрустывают под ногами осколки разбитого витражного окна. Глухо стонет на одной ноте остывающий мотор бульдозера. Осыпаясь с краёв пролома, стучат по отвалу камни. Изнутри храма — ни звука. Абсолютная тишина покинутого здания. Бастиан смотрит на лежащие в ладони часы: семь минут назад в Собор ворвались три десятка лучших бойцов полиции. Целую вечность назад.

— Советник, отойдите с открытого места, — окликает его Канселье.

Начальник полиции отходит от выстроенных двойной цепью подчинённых, напряжённо оглядывает толпу.

— Не рискуйте. У любого из стоящих по ту сторону может быть автомат, — негромко говорит он Бастиану.

— Не «может быть», а есть, — безразлично откликается Каро. — Убьют меня — получат своих отпрысков мёртвыми. Полагаю, они это понимают.

— Напомнить не лишне, — замечает Канселье.

Бастиан кивает. Спускается на несколько ступенек ниже. Вскидывает руки, призывая к тишине, и когда стихает гомон, начинает говорить. Слова всегда давались ему легко. Но не сегодня. Сегодня от его слов зависит слишком многое.

— Люди Азиля! Послушайте меня! Я, Бастиан Каро, Советник Азиля, пришёл говорить с вами, — громко и чётко обращается он к толпе.

Его обрывают свистом и улюлюканьем. Из толпы летят камни, мусор, воздух прорезает одиночный выстрел. Полицейские вскидывают автоматы, но не стреляют.

— Вы можете не слушать. А я могу приказать открыть огонь, — спокойно продолжает Бастиан. — Мы можем всё оставить, как есть. Мы можем разрушить город, можем уничтожить управляющую систему. Перебить друг друга. Хотите?

Толпа неуверенно шумит. Бастиан ловит заинтересованные взгляды, улыбается про себя: да, его будут слушать.

— Я хочу мира. Хочу, чтобы город жил. Чтобы люди могли работать и есть каждый день. Чего хотите вы, последний оплот человечества?

— Верни детей, подонок! — несётся из толпы. — Прекратите бойню! Накормите нас!

— Я вас слышу, — удовлетворённо кивает Бастиан. — Теперь и вы слушайте. Ни один волосок не упадёт с голов ваших детей. Снабжение продуктами и работа медслужб и соцобеспечения будет восстановлена. В кратчайшие сроки — и я лично отвечу за это. Из заключения сегодня же будут освобождены потомки Японии. Все обвинения с них сняты. Убийца моего брата найден и понесёт наказание.

Где-то в толпе вздрагивает Акеми Дарэ Ка и поднимает голову, прислушиваясь. Люди шумят, переговариваются. Бастиан держит паузу, дожидается, пока толпа усвоит сказанное. И когда шум немного утихает, продолжает:

— Это то, что Ядро в моём лице обязуется выполнить. Теперь условия, без выполнения которых ситуация останется прежней. Сдайте оружие и вернитесь на рабочие места.

— Добрый какой! Сам-то веришь себе? — выкрикивает звонкий женский голос.

Люди смеются. Над толпой снова проносится свист. Бастиан сдерживает вздох. Всё нормально, они имеют право на сомнения. Голодные, злые, напуганные. Они в своём праве. А он — в своём.

— Дослушайте.

На это раз он молчит дольше, дожидаясь полной тишины. Необходимо, чтобы не просто слушали, но и слышали.

— Совет Семи будет переизбран, — чеканя слова, говорит Бастиан. — По окончании режима чрезвычайного положения система управления Азиля будет пересмотрена. Вы сейчас узнаёте это первыми, раньше, чем жители Ядра. Сейчас перед вами я вношу своё предложение. Ядро оставит за собой часть управленческих функций. Часть же Совет передаст людям из вашего окружения. Три представителя Второго круга и по одному из каждого жилого сектора Третьего. И как быстро заработает эта система — зависит только от вас.

Собор за спиной Советника Каро оживает, расцветает детскими голосами и отрывистыми репликами взрослых. Бастиан тут же забывает о толпе, застывает, глядя в сторону обрушенного участка стены.

— Вот и отлично, — вполголоса комментирует Канселье. — Значит, расчёты верны. Вот и гарантии того, что стадо задумается и будет паинькой.

Первыми выходят трое в серых мундирах и с оружием в руках. За ними из пролома выбираются двое подростков, каждый ведёт за руки малышей лет трёх-пяти. Следом идут дети постарше, за ними ещё и ещё.

— Спускаемся и строимся у стены! — холодно распоряжается Канселье.

Толпа ахает, напирает на оцепление. Женщины выкрикивают имена своих детей, кто-то из ребят отвечает, дёргается в сторону матерей, но полицейские загоняют их в строй.

— Не стрелять! — громко напоминает Бастиан, не сводя глаз с вереницы выходящих из Собора детишек.

Взгляд шарит по лицам ребятни, ищет — и не находит. Бронежилет вдруг становится тяжёлым и жарким, пот стекает по спине, ворот рубахи давит горло. Так трудно оставаться Советником Каро, когда хочется броситься туда, в пролом, искать её, свою единственную bien-aim, ради которой он сейчас здесь, а не отсиживается в Ядре. Но надо сохранять спокойствие, стоять на месте и смотреть в глаза каждому ребёнку, который выбирается по обломкам и спускается мимо него по ступенькам. «Это страшнее, чем самому быть в эпицентре перестрелки, — понимает Бастиан. — Нет ни напускного героизма, ни ненависти. Слёзы. Отчаяние. Страх. Эти дети запомнят, как ждали, что в любой момент по ним откроют огонь. Такое на всю жизнь останется».

Дети идут и идут. Хмурые подростки с напряжёнными лицами несут на руках зарёванных малышей. Девочки чуть старше Амелии держатся за руки, утешают друг друга, стараясь не смотреть на вооружённых полицаев. Дети спускаются по ступенькам и становятся вдоль стены, спинами к вооружённым людям и толпе. Бастиан ловит случайные взгляды, и ему становится тоскливо и жутко.

— Если и это моя ошибка… — шепчет он одними губами. — Где был верный выход?

Последними выходят взрослые: Ксавье Ланглу идёт, опираясь на плечо оружейника Тома Йосефа, рядом с ними Бастиан с удивлением видит рыжую подружку Рене Клермона. У девицы на руках кудрявый малыш лет трёх. Он смотрит Бастиану в душу тёмными, как спелая вишня, глазищами. Советник Каро отворачивается, жестом подзывает Канселье.

— Моя дочь, — запинаясь, говорит он. — Её нет среди них.

— Седьмой солгал? — приподнимает бровь начальник полиции.

Быстрым шагом Бастиан догоняет процессию, толкает священника в спину, обтянутую мокрой от пота рубахой. И мгновенно оказывается оттеснённым в сторону ребятнёй. Больше двух десятков детей становятся живым заслоном вокруг Ксавье Ланглу и Сорси Морье.

— Не трогайте! Прочь, месье! — звучат звонкие голоса мальчишек и девчонок. — Не прикасайтесь! Отец Ксавье, мы вас им не отдадим!

Один из полицаев даёт над головами детей автоматную очередь.

— Вниз! — командует Седьмой, и ребятишки послушно ложатся на ступени.

Бастиан поражённо смотрит на трёх девочек и четверых старших мальчишек, укрывающих собой Ксавье Ланглу и рыжую девку с орущим малышом на руках. Смотрит — и не может понять.

— Мари! — рыдают в толпе матери. — Пьер! Валери! Сезар! Кристо-оф!..

Дети у стены оглядываются, ищут взглядами родных. Одни робко улыбаются, другие плачут. Полицейские растерянно поглядывают на командование. Ждут распоряжений.

— Люди Азиля! — громко обращается Бастиан к толпе. — Ваши дети будут отпущены по домам, как только вы сложите оружие! Время пошло!

Меньше чем через минуту под ноги полицейских падают автомат и два арбалета. Женщина, что принесла оружие, виснет на краю пластикового щита и зовёт:

— Валери! Родная! Верните мою дочь!

Девчонка лет тринадцати, обнимающая Ксавье Ланглу, оборачивается.

— Я не уйду, мама! — кричит она. — Забери Жана вместо меня! За ним некому же… Жан Флёри! Жан! Скорее беги к моей маме!

Дети расступаются, пропуская светловолосого карапуза в одной длинной рубашке с обрезанными рукавами. Ребёнок бесстрашно проталкивается под ногами стоящих в оцеплении, и его тут же подхватывают чьи-то руки. На землю бросают обрезки труб, отобранные в столкновениях автоматы, самодельные арбалеты. Люди выкрикивают имена своих детей, волнуются. Странно: далеко не все дети тут же бросаются к матерям. Некоторых полицейским приходится отрывать от священника и его рыжей помощницы. Подростки напрочь отказываются уходить, стоят возле отца Ланглу плотным заслоном.

Бастиан отворачивается. Они не должны видеть, как мечется внутри него Зверь — пленённый в глубине зрачков белый морской хищник. Зверь тихо скулит, призывая ту единственную, что есть у него в этом мире.

— Канселье…

— Да, Советник?

— Доложите о жертвах операции.

— Жертв нет, месье Каро. Сработано чисто, стреляли в воздух, ни один ребёнок не пострадал. Среди взрослых двое ранено, но ничего серьёзного.

— Тогда где моя дочь? — не выдержав, кричит Бастиан.

Его вопль катится над толпой, заставляя людей притихнуть. Маленькая девочка в мокром, перемазанном грязью и ржавчиной светлом платье, вздрагивает, услышав отцовский голос. Она только что вылезла из сточной трубы, выходящей из обрывистого берега прямо к Орбу, и теперь со страхом озирается вокруг. Ей надо выбрать, куда идти, но когда тебе шесть, и ты в незнакомом опасном месте, решиться так трудно.

В тот же момент Рене Клермон прислушивается к чему-то посреди бушующей толпы, морщится, как от сильной боли, и, работая локтями, проталкивается в сторону набережной. Акеми Дарэ Ка покорно бредёт за ним. Синтен делает своё дело, и девушка смотрит на мир словно издалека, плохо осознавая, что вокруг неё происходит.

— Шаман! Куда? — окликает его растерянный Клод.

Рене улыбается, опустив голову. Улыбка выходит жутковатая.

— Последняя просьба, — с трудом выговаривает он. — Прикройте.

— Ты спятил? Тут вся полиция, толпа детей…

— А, и правда! Ну, можете поцеловать ноги Каро и завтра вернуться на работу.

Шаман делает шаг вперёд, и толпа скрывает его. Несколько секунд — и он уже стоит перед кудрявй рыжей крохой на берегу Орба. Амелия опасливо смотрит на него снизу вверх, пятится, обнимая стеклянный шар под мокрым платьем.

— Здравствуй, искра, — Рене присаживается перед девочкой на корточки, протягивает раскрытую ладонь. — Вот ты какая, оказывается.

Амелия растерянно моргает, трогает его пальцы. Несмело делает шаг навстречу.

— Здравствуй, принц. Ты совсем такой, как в маминой истории. Сейчас ты скажешь, что меня хочет Бог, — говорит она. — Мне это уже снилось.

— Бог? — задумчиво переспрашивает Рене. — Ну… да, наверное.

— Я пойду с тобой. Но у тебя не получится.

Рене поспешно кивает, перехватывает малышку за руку и ныряет обратно в толпу. Тут к нему присоединяются Клод, Акеми и Мартен.

— Шаман, ты охренел? — Мартен негодует. — Отпусти девочку, уже ничего не изменить, мы проиграли!

— Это вы проиграли, — невозмутимо отвечает Рене, пробираясь вперёд. — Не я.

Клод вскидывает автомат вверх, даёт короткую очередь в воздух. Толпа ахает, люди кидаются врассыпную. Рене подхватывает Амелию под мышку и шагает прямиком к Собору. Акеми идёт за ним, и одна мысль крутится у неё в голове: «Почему она не сопротивляется?»

Хаос. Толчея. Сухо хлопают выстрелы, кто-то падает, увлекая за собой бегущих рядом. Акеми толкает перепуганная женщина с маленьким ребёнком на руках, девушка с трудом удерживается на ногах, теряет из виду Рене. Она шарит взглядом по кипящему людскому морю, мечется то вправо, то влево.

— Не стрелять!!! — гремит над толпой голос Бастиана Каро.

Он сбегает со ступенек, проталкивается через людское месиво к Шаману. С десяток полицейских спешат следом, расчищая дорогу. Рене останавливается в нескольких шагах, вскидывает девочку на руки, прижимает к себе.

— Дорогу! — требует он. — Не приближайтесь!

Амелия с любопытством смотрит на ярко-синие ростки, прорезающиеся сквозь браслет на запястье Рене. Ростки тянутся к её лицу, будто живые. Бастиан останавливается, словно налетев на стену, медленно поднимает руки вверх. Люди разбегаются, и вот уже Советник Каро и Шаман одни перед оцеплением.

— Отпусти её, парень, — просит Бастиан. — Она просто ребёнок…

Голубой сияющий стебелёк сплетается с медно-рыжим локоном. Амелия косится на него с опаской, покрепче прижимает к себе сосуд с цветком. Переводит взгляд на отца — и глаза её наливаются слезами.

— Я не пойду… — шепчет она. — Там Зверь.

— Отпусти её. Пожалуйста, отпусти.

— С дороги, Каро! И людей своих отзови.

Рене встряхивает Амелию, и ледяные стебли выпускают сияющие шипы. Девочка вскрикивает, жмурится от страха.