Азиль Семироль Анна
— Жиль, я хотела сказать спасибо.
Она медлит, ожидая хоть какого-то подобия ответа. Потом осторожно собирает размётанные по худым плечам светлые пряди, заплетает тощую косицу.
— Я пойду. Поправляйся скорее.
Рене она находит на крыше. Он беседует с Тибо и незнакомым мужчиной лет пятидесяти, сухопарым и абсолютно седым. Лица у всех троих хмурые. Они сидят кружком, разложив перед собой желтоватые листки бумаги, что-то указывают на них друг другу, спорят вполголоса. Акеми не вмешивается, терпеливо ожидает в сторонке.
— Второй раз один и тот же трюк не сработает, помяни моё слово! — качает головой сухопарый. — Да, автоматы властей бессильны против твоих боевых машин, полиция психологически не готова была к такому повороту — и ты выиграл. Но там те же люди, что и мы с тобой, Шаман! Значит, когда мы вернёмся, они встретят нас чем-то новым.
— Дюран, мы их бьём, как кур, даже без бульдозеров, — фыркает Рене. — И дальше будем бить, с тем же успехом. Они стрелять не готовы. А мы — готовы. А когда ты готов, самодельный арбалет становится мощнее автомата.
— Катакомбы знаем только мы, — вставляет своё слово Тибо.
— Тогда объясни, как им удалось положить в катакомбах всю десятку Бертрана. Вот тут, — Дюран тычет пальцем в один из листков.
— Ответ напрашивается один, — после недолгих раздумий говорит Рене. — Планы катакомб наизусть учил не только я. Среди полицаев тоже есть проводник.
— Будь уверен! — кивает седой головой Дюран. — Мы все происходим из одного ростка, Рене. И ты не уникален в своём знании. Мало того: не в наших силах затопить катакомбы. Но…
— Я тебя понял. Да, к шлюзам доступ только из Ядра, чёрт бы их побрал!
— Зато у нас есть лёд, — ухмыляется Тибо.
— Он не сбережёт нас, когда в Подмирье хлынет вода, — хмуро отвечает Рене. — Но это значит только одно: с Ядром надо кончать побыстрее. Так, итожим и завтракаем. Оружие у нас имеется, техника на ходу, топлива до Ядра хватит с запасом. Вчерашняя ситуация показала, что перевес силы и количества на нашей стороне. Народ легко ведётся на лозунги, массу они нам обеспечат. Значит, нам надо максимально раскачать народ, открыть им запасники, и, пока полиция будет выковыривать людей из кладовых, мы идём к Ядру. Дюран, где ты говорил, там слабина?
Шелестят листы бумаги в длинных узловатых пальцах. Дюран перекладывает схемы и карты с места на место и наконец указывает в одну точку:
— Вот. Через Ядро протекает Орб. Там решётка, не пройти. Но решётку всегда можно взорвать.
— Ага. А теперь стань на минутку элитарием.
Рене встаёт, потягивается, разминая затёкшие руки и ноги, улыбается стоящей у вентиляционной трубы Акеми.
— Если бы я был элитарием с мозгами, я бы бросил все силы на охрану этой бреши. Нет, мы там не пойдём.
— Будем стену бодать?
— Тибо, не до шуток, — машет рукой Дюран. — Шаман, если штурм — то только в этом месте.
— У меня другая идея появилась.
Рене достаёт из браслета ледяной кристалл, ломает пополам, кидает на крышу. Ростки льда выбрасывают тонкие щупальца-веточки вверх, тянутся к ладони Шамана.
— Не томи, — напоминает Тибо.
— Я вам потом всё скажу. В своё время.
— Послушай меня, — с нажимом говорит Дюран. — Что у тебя с продовольствием? Выкладывай, выкладывай.
— Своих людей я прокормлю, — уверенно заявляет Клермон. — Что ещё?
— Ты о народе думаешь? Ну, дашь ты им эту свободу. А жрать люди что будут? Революция делается лозунгами, но голод — отличный усмиритель толп. Погляди: разнесли вы соцслужбу, всё разграбили. А кто будет кормить тех, кто тебе массу обеспечивает?
— Подмирье.
— А если заблокируют твоё Подмирье, шлюзы откроют — дальше что?
— Вот когда оно случится, тогда и будем думать. Сейчас планы иные, не сбивай. Так, все завтракать!
Тибо и Дюран уходят с крыши, Рене провожает их тяжёлым вздохом. Вешает на веточку ледяного дерева пару латунных ключей, отступает на пару шагов в сторону, любуется и спрашивает Акеми:
— Правда, мило?
Девушка кивает.
— И что его все так боятся… Я считаю, ему надо дать волю. Пока лёд не вырастет, мы не поймём, что он такое… Ты чего такая напряжённая, знамя моё?
Акеми рассматривает часовых на краю крыши и в здании напротив. Один из них машет ей рукой.
— Этот Дюран — он кто?
— Полицейский, — коротко бросает Рене. И, увидев, как округлились глаза Акеми, поясняет: — Помнишь, я тебе рассказывал про друга, которого убили, когда мы были студентами? Это был сын Дюрана.
Вдвоём они собирают на крыше всё, что может быть использовано для костра. Спускаются на технический этаж, ищут горючие материалы и там, среди гор цементной пыли. Акеми отбегает в закуток справить нужду, а вернувшись, вспоминает, о чём хотела спросить Рене:
— Я ночью плач слышала. Женский. Это кто?
— Женский? — удивлённо переспрашивает Клермон. — Видимо, кто-то из парней прихватил с собой трофей. Выясним.
Завтракают все в одном из спортзалов — большом и гулком, сохранившем большинство тренажёров. Сюда же приходят раненые, их поят оставшимся куриным бульоном. Жиль, сутулый и взъерошенный, сидит в самом углу на горке блинов для штанги и жуёт половинку чёрствой кукурузной лепёшки. В сторону Акеми он даже не смотрит. Ей от этого неуютно и тоскливо. Будто она, Акеми, виновата во всех его бедах.
— Так, внимание! — Рене поднимается во весь рост, прохаживается между полусотней бойцов. — Вопрос на который я требую немедленного ответа. Кто приволок сюда бабу?
— Ты, — отвечает Тибо. Зал взрывается дружным хохотом.
— Остроумно, — кивает Рене. — Ночью плакала женщина. Не Эжени и не Акеми. Кто?
Смех стихает под тяжёлым взглядом Шамана. Воцаряется тишина — такая, что слышно, как на лестнице под ботинками часового шуршит цементная крошка. Бойцы глядят друг на друга, недоуменно пожимают плечами.
— Я тебе подарок хотел сделать, — раздаётся негромкий голос.
К Рене не спеша подходит парень лет двадцати. Широкую спину крест-накрест перечёркивают лямки пропылённых штанов, плечи и рябое лицо усыпаны крупными тёмными веснушками.
— Знаю, что нельзя, — спокойно говорит он. — Нарушил. Но на подарок взгляни, Шаман. Приведу?
Он выбегает из спортзала и вскоре возвращается, таща перекинутую через плечо женщину в длинном тёмно-красном платье. Когда её ставят на пол, она обводит собравшихся загнанным взглядом — и поникает светловолосой головой. Понимает, что помощи ждать неоткуда.
— Ну здравствуйте, мадам, — с галантным поклоном обращается к ней Рене. — Вы к нам надолго?
По толпе мужчин пробегает лёгкий гомон, смешки. Кто-то присвистывает. Акеми смотрит на женщину в красном во все глаза. Совсем юная, маленькая, щуплая, под стягивающей тонкие запястья верёвкой — синяки. Светло-пшеничная прядь волос прилипла к разбитым губам. Под синими глазами с наплаканными, припухшими веками — тени. Акеми смотрит, и её постепенно наполняет мрачное торжество.
— Вот так подарок! — громко и весело восклицает она. Подходит ближе, встаёт за левым плечом Рене. — Молодчина, боец! Где добыл?
— Мамзелька рикшу искала, чтобы её из Собора домой довёз, в Ядро. Ну и нашла, — радостно разводит руками «добытчик». — Правда, пришлось приложить её хорошенько. Чтобы убедить, что мы едем в нужную сторону.
— Ты знаешь, кто она? — спрашивает Акеми у Рене. — А ты знаешь? А вы?
Она обходит вокруг пленницы, восхищённо цокает языком.
— А может, она сама нам скажет? Мадам, давайте знакомиться. Я Акеми Дарэ Ка, сестра Кейко Дарэ Ка и старшая дочь Макото Дарэ Ка, — слова срываются с губ, словно камни, раня саму Акеми. — Ваш муженёк, мадам, убил мою младшую сестру и отца сослал на работы в ядерном реакторе! Давайте же знакомиться, мадам, ну!
Голос срывается на визг, Акеми обеими руками бьёт женщину в грудь, сбивает её с ног. Рене вовремя хватает разъярённую японку за локти, заставляет сесть.
— Милая, уймись. Не лишай мужчин удовольствия от общения с благородной дамой. Как, вы говорите, вас зовут, мадам? Мы не расслышали.
— Вероника Каро, — тихо, как шелест.
Это имя эхом слетает с губ ещё одного человека. В своём углу встаёт с места Жиль и пошатываясь, пробирается через толпу ближе. Туда, где под ногами мужчин сжалась в ужасе хрупкая белокурая женщина. Её страх забавляет их, бойцы смеются.
— Чувствуйте себя как дома, мадам Каро, — Рене просто источает любезность. — К сожалению, нам нечем вас кормить. Ваш муж прекратил снабжение мятежных секторов Третьего круга. Но смею вас заверить: пока вы не надоедите моим людям, вас не съедят.
— Что я вам сделала?
По щекам бегут крупные слёзы, Веронику колотит дрожь. Акеми вырывается из рук Рене, зло шипит.
— Ничего, мадам. Как и убитая вашей семейкой Кейко. И дети трущоб, что умирают от голода, — безэмоционально отвечает Клермон.
— Рене, отдай её мне! — яростно кричит Акеми. — Я прошу, отдай мне эту тварь!
— Нет, дорогая, — нежно улыбается Шаман и подмигивает Веронике. — Она слишком хороша для тебя. И ты быстро её сломаешь. Такие подарки дарят только мужчинам.
Идею встречают дружным одобрительным гулом и улюлюканьем. Рене довольно кивает, перехватывает Акеми поудобнее.
— Где тут у нас комната с кроватью пошире? Проводите мадам Каро туда, пусть отдохнёт. А мы чуть позже решим, кто будет её первым гостем. Сперва дела, потом развлечения.
«Терпи, Вероника. Не сопротивляйся, не зли их — и возможно, у тебя будет шанс. Страх и боль — это только то, что внутри тебя. Вне тебя их не существует».
Она повторяет это мысленно раз за разом. Пока её ведут длинными коридорами, усыпанными кусками пластика, стекла и раскрошенной кафельной плитки. Пока сдвигают вместе две кушетки, пробудившие воспоминания о госпитале, где родился её сын, проживший несколько минут. Пока её жадно и грубо щупают сквозь платье. Она просто дышит и повторяет про себя: «Терпи, Вероника».
— Не тронь, Шаман не велел пока!
— Да не узнает он, не трусь! Сам пощупай…
— Оставь её. Такая же девка, как наши, только чистенькая.
— Ты её ещё пожалей.
Её легонько похлопывают по щеке. Ладонь широкая, шершавая, пахнет неприятно. Мозоли больно царапают щёку. От таких ладоней напрасно ждать защиты.
— Мамзель, я тебе сейчас руки развяжу. Сходи в уголок, отлей.
Ей стыдно и противно, но она повинуется. Не поднимает глаз на этих двоих соглядатаев, но точно знает, что они смотрят на неё.
«Мне должно быть безразлично. Я обязана сохранять спокойствие. Или я лишу себя единственного шанса…»
В четыре руки её растягивают на кушетке, привязывают, примотав запястья к ржавой трубе в изголовье. Вероника молчит, закрыв глаза. И лишь когда понимает, что осталась в комнатушке одна, беззвучно плачет. Она прислушивается к шагам и голосам, ждёт, холодея всякий раз, когда ей кажется, что кто-то подошёл к двери. Вскоре силы покидают её, и она погружается в зыбкую, болезненную дрёму.
Просыпается она резко, словно её толкнули. Солнечный свет из окна напротив бьёт в глаза, мешает видеть, но Вероника понимает, что в комнате больше не одна. Предчувствие того ужаса, что предстоит ей и начнётся прямо сейчас, заставляет её биться в путах и умоляюще скулить:
— Не надо, нет, нет, пожалуйста…
Свет меркнет, заслонённый чьим-то силуэтом, и над Вероникой склоняется худенький подросток. Светлые немытые волосы закрывают левую половину лица, но Веро видит уродливые шрамы, покрывающие щёку и лоб мальчишки, стягивающие внешний угол левого глаза.
— Т-тише…
— Нет-нет-нет, — молит она, мотает головой, ёрзает, стараясь спрятаться, отодвинуться.
Влажная, тёплая ладонь зажимает ей рот. Пальцы остро пахнут железом. Вероника пытается куснуть мальчишку, и он тут же убирает руку.
— Послу-ушай…
— Уходи! — горло стискивает спазмом, и вместо крика получается жалкий писк. — Не трогай…
Он отходит на шаг, усаживается на кушетку у поджатых ног Вероники. Делает один глубокий вдох, словно собираясь нырнуть. Выдыхает. Вероника видит, что мальчишка пытается что-то сказать, но не может. И сама умолкает, всматривается в его лицо…
— Саме амала-аа… — негромко нараспев начинает парнишка. — Оро келена-а… Оро ке-ле-на…
— Дивэ келена… — подхватывает Вероника ошарашенно. — Са а рома, дайэ[19]…
Мальчишка улыбается, подносит палец к губам: тихо.
— Нянюшкина песенка… Ты откуда её знаешь?.. Жиль?! Ты ведь Жиль, правда? — шепчет она.
Он кивает, беззвучно смеётся. Перекидывает в правую руку короткий серебристый клинок с чёрной рукоятью, перерезает верёвку, освобождая запястья Вероники. Откладывает клинок, бережно разминает её бледные маленькие ладони, разгоняя кровь.
— Братик, — повторяет и повторяет Вероника. — Братик мой…
Жиль обнимает её. Вздыхает счастливо.
— Я так б-боялся, что не узнаешь. В-вот так вот. В-веро, слушай. Мы ух-ходим. Сейчас.
Она гладит его по спутанным волосам, кончиками пальцев касается изуродованной щеки. Трудно понять, слушает ли она его — потрясённая, ошарашенная внезапной радостью узнавания. Кивает невпопад, улыбается глупо, светло. Будто забыла, где находится.
— Как ты выжил? Почему ты не вернулся домой?
— П-потом. Надо уходить. П-почти все разошлись, мы можем сбежать. Готова? — он берёт её лицо в ладони, строго смотрит в счастливые, сияющие глаза: — Веро, соберись! На п-подоконнике одежда, переодевайся, отв-вернусь.
Несколько минут спустя в комнате стоят двое похожих друг на друга мальчишек в старых зачиненных комбинезонах. Вероника брезгливо рассматривает на себе пропахшую чужим потом майку, прячет под кепку собранные в хвост волосы. Жиль неодобрительно косится на её лёгкие сандалии, прикидывая, каково ей будет бежать по осколкам и каменному крошеву.
— Идёшь за мной, — распоряжается он. — Тихо и б-быстро. Лицом н-не свети.
Он приоткрывает дверь, выглядывает в коридор, жестом зовёт сестру и выскальзывает из комнаты. Вероника следует за ним. За порогом она едва на спотыкается об лежащего охранника.
— Жив, — едва слышно отвечает Жиль на её испуганный взгляд.
Им невероятно везёт: на всём этаже — ни души. Часовые настолько увлечены присмотром за периметром здания, что внутри почти никого не осталось. На лестничной клетке между вторым и третьим этажом Жиль останавливается и прислушивается.
— Охрана на крыше и н-на первом этаже, — шёпотом сообщает он сестре. — Стреляют метко, в-вот так вот.
— Значит, нам надо пройти как можно ближе к стене? Чтобы в нас не попали с крыши?
Он кивает, улыбается. Пристально смотрит на Веронику.
— Ты чего?
— Издали ты — м-мальчик. Не узнают. Идём.
Вероника идёт за ним, как слепая, ловя каждый звук, вздрагивая от любого шороха. То и дело касается руки Жиля, улыбается, когда он оборачивается.
— Ну ч-чего ты? — шепчет он после очередного прикосновения к локтю.
— Жиль, а что мама постоянно теряла, помнишь?
Он задумывается на несколько мгновений.
— Тоненькие т-такие… Шпильки!
— Да, всё правильно…
На охрану они нарываются прямо около выхода.
— Стоять! — рявкает нервного вида невысокий мужик с седыми висками. — Это кто тут шатается?
— Жиль я, из д-десятки Т-тибо. И брат мой, Ален, — жалобно лепечет мальчишка, закрывая собой Веронику.
— И куда вас черти несут? — ядовито осведомляется охранник, перекидывая автомат в правую руку.
— Жрать хочется, сил нет, — выпаливает Жиль с жаром. — Хотели п-поискать ч-чего…
— А почему ты не со своей десяткой?
— Т-так ранен…
Охранник втягивает ноздрями воздух, и Жиль с ужасом понимает, что от Вероники пахнет чем-то сладким и нежным. Ещё мгновение — и автомат в руках охранника выдаст своё смертельное «тра-та-та-та». Жиль поворачивается, одновременно демонстрируя часовому повязку на левом плече и выхватывая вакидзаси из ножен, прикреплённых к правому бедру, и локтем толкает Веронику в сторону. Та отлетает и падает, а когда встаёт, Жиль уже стоит над неподвижным телом. Самый кончик меча окрашен алым.
— Мо-оси в-вакэ аримасэн[20]…
Жиль вытирает меч тряпицей, убирает его в ножны, внимательно смотрит на распростёртого на полу человека и пинает его под челюсть. Вероника зажимает себе рот, чтобы не закричать, и пятится, пока не упирается спиной в стену.
— Идём, — коротко командует Жиль, протягивая ей руку.
— Ты убил…
— Не убил, — резко обрывает он её испуганный лепет. — П-покалечил. Чтобы б-больше в людей не стрелял. М-меч — не для уб-бийства, меч для защиты, в-вот так вот.
Здание они покидают совершенно спокойно. Похоже, двое мальчишек бойцов Рене совершенно не интересуют. Жиль и Вероника проходят до перекрёстка, сворачивают за угол — и припускают со всех ног. Две минуты спустя Вероника спотыкается, падает и разражается рыданиями. Она плачет так громко и отчаянно, что из окон жилых домов выглядывают обеспокоенные люди. Жиль сидит рядом с ней, боясь даже плеча коснуться, и ждёт, когда она успокоится. Когда слёзы иссякают и рыдания переходят в тихие всхлипывания, Жиль негромко просит:
— Идём. Н-надо добраться к-к отцу Ланглу.
Она поднимает голову. Лицо грязное, всё в потёках от слёз.
— Откуда ты его знаешь?
— Он м-мой Учитель. Вырастил меня.
Жиль помогает Веронике подняться, отряхивает грязь с одежды, и они продолжают путь. Вероника с грустью смотрит на пустые детские площадки Второго круга, на закрытые ставни окон, затихшие улицы. Прохожие, попадающиеся навстречу, осторожны, хмуры и стараются пройти мимо них побыстрее. Отряд полицейских со сканерами и притороченными к сумкам противогазами с подозрением косится на брата и сестру. Вероника опускает голову, жмётся к Жилю ближе.
— Так странно, — говорит она. — Почему тут так пустынно? Люди такие чужие… Уличные бои же далеко, за стеной.
— Страх, — поясняет Жиль, не сбавляя шага. — Он идёт вп-переди. Это как д-дурной запах. Отец Ланглу г-говорил, что люди чувствуют боль до т-того, как… как п-предчувствие. И п-прячутся.
Вероника сворачивает с дорожки, идёт по мокрой траве газона.
— Надеюсь, это сюда и не придёт.
— Придёт, — тихо роняет Жиль. — День-д-два — и будет тут.
— Почему ты так думаешь?
— Я это знаю.
«Потому что никто не даст отпор, — думает Жиль, шагая по границе бетонного тротуара и сочной зелёной травы. — Потому что полиция не умнее Клермона и не знает его планов. Потому что Зверь сильнее человека, как бы отец Ксавье ни хотел иначе. Потому что грабить и отбирать куда проще, чем день за днём зарабатывать свой кусок».
— Жиль, чего они хотят? — задаёт Вероника главный вопрос.
— Они и сами н-не знают. Убивают всех, кто, как им к-кажется, живёт лучше, ч-чем они.
На крыльце двухэтажного коттеджа возится пара карапузов лет трёх. Увидев незнакомых людей, они замирают, как по команде. Из дома выбегает подстриженная молодая женщина в простеньком платье, подхватывает детей под мышки и убегает обратно. Дверь за ней с грохотом захлопывается, и почти тут же опускаются жалюзи на окнах. Вероника смотрит на всё это с недоумением.
— Почему?..
Вопрос Вероники повисает в воздухе. Жиль пожимает плечами и сворачивает на дорогу, ведущую к городскому парку. Они минуют жилой квартал из аккуратных маленьких домиков, проходят мимо трёх высоток, сияющих застеклёнными окнами, пересекают школьный двор. Здесь Жиль останавливается у яркой карусельной лошадки, трогает её улыбающуюся морду.
— Я зн-наю от отца Ланглу, что ты много ч-читаешь. Лошади п-правда умели улыбаться?
Вероника качает головой.
— Только в сказках.
— Зн-начит, это чтобы люди д-думали, что живут в ск-казке, — понимающе произносит Жиль. — И чтобы д-другие тоже так думали. И зав-видовали.
Шуршит гравий под подошвами сандалий. Вероника подходит близко-близко. Встаёт на цыпочки. Трогает пальцем тонкую трубочку носового катетера, гладит шрамы, уродующие лицо младшего брата.
— Жиль… Почему ты был среди них? Я же вижу, ты понимаешь, что они творят ужасное… Почему ты с ними?
Он улыбается — но в его взгляде столько горечи; да и улыбка выходит вымученной, кривой.
— Я не с ними. Я п-просто живу и п-путаюсь под ногами.
— Но ведь ты можешь уйти! В любой момент, Жиль! — она хватает его за плечи. Жиль морщится от боли, и Вероника тут же торопливо восклицает: — Ох, прости! Ты и правда ранен?
— П-пойдём, — вздыхает он. — И п-пожалуйста, не сп-прашивай больше, почему я с ними. Т-ты не поймёшь. А я не уйду.
Он гладит лошадь по украшенной пластиковыми завитушками гриве и бредёт через школьный двор к зелёному массиву парка.
— Ты т-так же свободна, к-как и я, — произносит он, не оборачиваясь.
Вероника спешит за братом. Всю дорогу она ищет ответ на вопросы: почему её брат не вернулся домой, почему Ксавье ничего ей не сказал и что держит мальчишку в стае нелюдей. Шумят над головой старые деревья, прыгают по мощёной дорожке солнечные блики. Запах свежей травы делает всё, пережитое за ночь и страшное утро, дурным сном, успокаивает.
— Я должна была поговорить с ними, — вдруг произносит Вероника твёрдо. — Я могла бы стать посредником между ними и Ядром.
— И ст-тала бы, — отвечает Жиль, не оборачиваясь и не сбавляя шага. — То, что от т-тебя осталось бы, отп-правили бы в Ядро. Как п-послание.
Он прекрасно помнит, что люди Клермона оставили от семьи Сириля. И не сомневается, что с сестрой поступили бы ещё страшнее.
Вероника хмуро трогает разбитую губу, догоняет Жиля и берёт его за руку. Дальше они шагают молча. Лишь один раз Жиль останавливается: почти у самого Собора, на поляне, где устраивают гуляния в честь праздника урожая. Кивает в сторону цветников, пламенеющих алыми розами:
— П-помнишь, ты играла с детьми в жмурки? На п-празднике?
— Да.
Он лезет в карман штанов, достаёт тряпицу, бережно разворачивает её и извлекает заколку в виде серебряной бабочки. Протягивает Веронике.
— Это я т-тогда тебя за б-бока щекотал. И украл, вот… И тогда п-понял, что у вас…
Он осекается и умолкает. Серебряная бабочка подрагивает тонкими крыльями, словно живая. Вероника поникает головой.
— В тот день мы были счастливы, Жиль. Оставь её пока у себя, хорошо?
Воздух прорезает резкий свист. Мальчишка оборачивается: так и есть, полиция. Трое полицаев спешат к ним со стороны главных врат Собора. Жиль хватает сестру за руку, и они со всех ног несутся к цветникам. Вероника на бегу теряет кепку, но подбирать некогда, надо скорее…
Брат и сестра ныряют в зелёный лабиринт, который оба знают наизусть, пригнувшись, пробегают от одного поворота к другому, не забывая считать мысленно: третий вправо, пять вперёд, левый второй, вновь четыре вперёд, снова влево один, вперёд до упора и направо. Голоса полицейских за спиной чуть стихают, но Жиль уверен: они не отступятся. Они с Вероникой сворачивают во внутренний двор. Дверь чёрного хода заперта. Вот и стена, увитая плющом, скрывающим скобы-ступеньки, что ведут вверх. Мальчишка подсаживает сестру, шёпотом подсказывая, где находится следующая скоба. Вероника ловко добирается до широкого подоконника второго этажа, влезает в открытое окно.
— Давай, мой хороший! — тихонько умоляет она Жиля, тянет к нему руку.
Он отступает под сень кустов, качает головой. Поворачивается, показывая промокшую кровью повязку на плече, просит:
— Найди Учителя. От-ткройте дверь.
Вероника послушно кивает и исчезает в окне. Жиль забивается под ветки жасмина, ложится и вслушивается, как в глубине Собора звонко шлёпают по каменному полу бегущие ноги в лёгких сандалиях.
15. Libre
— Встаё-о-ом!
Мальчишку встряхивают за шиворот так, что капюшон безрукавки угрожающе трещит. Жиль беззащитно ойкает, зажмуривается, пытается закрыться руками.
— И куда мы так неслись, а? — грозно вопрошает полицейский лет сорока и отвешивает ему подзатыльник.
Жиль хнычет, неразборчиво ноет, тянет время. Он ужасно боится, что полицейские полезут под куст и найдут прикопанный наспех вакидзаси.
— Я н-ничего не сд-делал…
— Ноги расставь! Руки за голову!
Мальчишка слушается. Пока полицаи в четыре руки обыскивают его, он молча смотрит на окна Собора. Нашла ли Вероника отца Ланглу? А если его нет на месте? Священник часто уходит навещать больных прихожан. И вполне может быть сейчас где-то в трущобах. От этой мысли Жилю становится не по себе.
— Чт-то я вам сд-делал? — тянет он плаксиво. — Отпустите…
— Ты чего, крыса помойная, тут шастаешь?
Пинок по голени, тычок автоматом между лопаток — и мальчишка падает на колени. Тяжёлый ботинок опускается на пальцы правой руки, но Жиль шустро убирает ладонь, хватается за серые брюки полицейского.
— Я ничего н-не нарушал, я п-просто испугался и п-побежал… — умоляюще ноет он.
— А приятель твой где?
— Убежал.
— А кровь на плече откуда?
Ему даже ответить не дают — ботинок бьёт в беззащитный бок, заставляет скорчиться в траве, ловя ртом воздух. Полицаи смотрят на него сверху вниз, будто ждут, когда он шевельнётся, чтобы добавить ещё.
— Месье, что здесь происходит? — раздаётся над головой грозный мужской голос, который Жиль узнал бы из тысячи.
Ноги в тяжёлых ботинках тут же отходят в сторону. Жиль кое-как встаёт на четвереньки, поднимает голову. Дверь чёрного хода открыта нараспашку. На пороге стоит отец Ксавье, и из-за его спины выглядывает десяток любопытных детских лиц.
— Бродяжку поймали, отец Ланглу, — уверенно рапортует старший из тройки полицаев. — Видимо, лазутчик повстанцев. С фильтром-то — точно не из вашего круга.
Ксавье подходит, осторожно подхватывает Жиля под мышки, помогает подняться.
— Ты как, сынок? Цел? — обеспокоенно спрашивает он.
Жиль кивает. Полицейские мнутся с ноги на ногу, потом старший открывает рот, чтобы что-то сказать, но рык Ксавье не даёт ему и слова вставить:
— Повстанцев своих на улицах ловите! А здесь дом Божий! И за его стенами сейчас — более трёхсот таких вот мальчишек и девчонок от трёх до пятнадцати лет! И все они не из нашего круга, а из трущоб, которые вы разносите в каменное крошево!
Все три серых мундира багровеют ушами, мямлят невнятные извинения. Отец Ланглу награждает их тяжёлым взглядом и продолжает:
Читать бесплатно другие книги:
