Азиль Семироль Анна

Взгляд скользит вдоль перевитых между собой кабелей. Память подсовывает картинку из книги: дерево, которое удерживают в земле толстые корни. «Кабели — это корни Азиля. Город растёт и питается из земли», — размышляет Жиль. Останавливается, принюхивается, морщится. Воздух без примеси пыли кажется чужим и пугающим. Странно: местные не носят респираторов и не пользуются фильтрами. Но при этом большинство мается жёстким кашлем.

Тоннель впереди расширяется, превращаясь в просторный подземный зал с высоким потолком и бетонной площадкой в центре, огороженной хлипкими металлическими решётками. Жиль подходит, легко перепрыгивает ограждения. Посреди площадки уходит далеко вглубь широкая шахта. Мальчишка ложится на живот, заглядывает вниз, рассматривает огоньки фонарей, мерцающих в темноте. «Будто смотришь в воду, когда ночью проплываешь над морскими огнями», — думает он. Интересно, что там за уровень?

Он отползает от края, встаёт, оглядывается. Двери, пропускающие рабочих из Второго и Третьего кругов, тут странные: монолитные, прочные, глухие. Жиль пробует просунуть между створками кончик пальца — бесполезно. Прислушивается: за стеной ясно слышится гул. Такой звук издаёт вода, бегущая в трубах под сильным напором. Водопровод — тут? Зачем он на такой глубине?

«Наверное, близко какое-то производство, которому нужно много воды, — думает Жиль, поглаживая ноздреватую грязную шкуру стены. — Целый мир тут упрятан, вот так вот. Говорил же отец Ксавье, что Азиль на самом деле куда больше, чем кажется. Как этот… который лёд, но не опасный».

Он садится, приваливается спиной к стене. Усталое тело просит отдыха и сна, в животе опять бурчит голодная пустота. Жиль прикидывает, насколько далеко он ушёл от их нового жилища, и понимает, что времени на отдых нет, только на возвращение обратно.

«Вот посижу немного и пойду, — убеждает он себя. — А завтра найду вагонетку, в которой поедет груз грибов, и набью полные карманы. Или уговорю Акеми спереть курицу. Или всё равно что, лишь бы можно было съесть…»

Мальчишка закрывает глаза и представляет, как находит целый ангар с едой, набитый до потолка. Горы кукурузных лепёшек, целое море соевой лапши, контейнеры, полные куриного мяса, аппетитная каша с грибами. Он протягивает руки, погружает их в большущий ящик и вынимает полные пригоршни сухофруктов — сладких, ароматных, и их так много, что можно всю жизнь прожить, объедаясь ими.

Когда Жиль в очередной раз вынимает из ящика сухофрукты, в его руках оказывается здоровенная медуза — скользкая, стрекучая. Мальчишка с отвращением отшвыривает её от себя… и просыпается. С коленей стремительно спрыгивает крупная серая крыса и стремглав несётся через весь зал. Жиль с воплем вскакивает на ноги, сердце колотится, в голове — настоящий хаос. Несколько секунд озирается по сторонам, пытаясь вспомнить, как оказался здесь. Сон не отпускает, перед глазами всё ещё стоит контейнер, полный сухофруктов. Жиль отчаянно ерошит волосы, дёргает себя за уши, трясёт головой, прогоняя видение.

— Ч-человек — н-нарост вокруг ж-желудка, — мрачно цитирует он услышанное однажды от отца Ксавье, и спешит, прихрамывая, к одному из тоннелей.

На работу он успевает вовремя. И до обеденного перерыва толкает по путям тяжёлые вагонетки, стараясь не думать, как же сильно хочется есть. Он пытается сосредоточиться на разговорах напарников, стараясь выловить из них хоть что-то о пути наверх, но внимание рассеивается, и мысли всё равно возвращаются к еде. Жиль несобран, то и дело ошибается и огребает выговор за выговором:

— Под ноги смотри, паразит тощий! Куда ты её толкаешь, не на ту ветку, болван! Кто этот узел вязал? Хрен свой вот так же завяжи, идиот!

Дважды Жиль роняет на себя мешок с мусором, и гниющие отходы из прорех щедро осыпают его плечи, по шее течёт вонючая жижа. Рабочие ржут, наблюдая за его попытками отмыться водой из лужи с две ладони величиной. Жиль молча скрипит зубами, игнорируя насмешки. Потому что точно знает: ответишь таким, заикнёшься пару раз — ещё и передразнивать начнут на каждом слове.

За обедом к мальчишке подсаживается один из живущих в том же ангаре, что и Жиль с Акеми. Сперва молча жуёт, наблюдая исподлобья, потом подкидывает к его миске половинку кукурузной лепёшки. Жиль на мгновение отрывается от поедания лапши с кусочками грибов и бросает на соседа опасливый взгляд. Широченные плечи, руки, до локтей покрытые сеткой шрамов, бритая наголо голова на короткой толстой шее. Изо рта у мужика пахнет так, что Жиль с трудом сдерживается, чтобы не отпрянуть.

— Бери, — коротко командует этот тип, кивнув на лепёшку. — Вижу же, что жрать хочешь всё время.

Жиль качает головой, старательно глядя в свою миску.

— Бери-бери. Обратно не попрошу. Как тебя звать, тощий?

Мальчишка медлит, пытаясь сообразить, чего нужно от него этому вонючему здоровяку. Тот усмехается, хлопает его по спине мощной рукой.

— Не бойся ты! Сосед же, а соседей обижать не принято. Так как звать-то?

— Жиль.

— А я Люсьен. Пять лет уже тут живу. Ты сирота, небось?

Мальчишка молчит. «Если и правда живёт тут пять лет — а не похоже, что соврал — значит, знает, где тут выход. Наверняка знает», — думает он. Выходит, это нужный человек, и надо бы с ним пообщаться. Но осторожность не даёт расслабиться. Жиль поднимает на мужика не по-детски суровый взгляд и спрашивает:

— Т-тебе что надо?

Люсьен фыркает, пальцем пододвигает половинку лепёшки к ладони Жиля.

— Это не мне надо, а тебе. Голодный, без друзей, при аппетитной девке. Как думаешь, долго ты тут протянешь?

— Т-тебе не всё равно?

— Да у меня сын наверху, — с деланным безразличием отвечает Люсьен, отвернувшись. — Примерно твоих лет.

Пока никто не видит, Жиль прячет лепёшку в карман. Молча доедает лапшу, старательно облизывает ложку и допивает последние капли бульона из миски. Встаёт, относит посуду в мойку и уходит из столовой. Люсьен неотступно следует за ним. Жилю даже не нужно оборачиваться, чтобы знать, что он здесь. Мальчишка торопится вернуться на свою железнодорожную ветку: там людно, а значит, этот вонючий тип не будет его доставать.

— Жиль, да постой ты! — басит в спину Люсьен.

— Отвали, — не оборачиваясь, огрызается мальчишка.

— Слушай, — Люсьен обгоняет Жиля, преграждает ему путь. — Давай отвезём вон ту вагонетку. Справа у стены, видишь? В ней остатки с кухни, — потом внимательно вглядывается в глаза Жиля — и делает понимающее лицо: — А, ты мне не доверяешь. Боишься. Понятно. Ну, давай позовём ещё кого, чтобы тебя не пугать. Так согласен?

Жиль задумывается. Объедки с кухни — это здорово. Хоть немного утащить себе.

— Угу.

Люсьен машет рукой людям впереди:

— Эй, один кто-то, сюда!

Втроём они толкают мусорный контейнер в боковой тоннель. Запах лапши и варёных грибов перешибает даже вонь Люсьена.

— Стоп-стоп, — вдруг командует здоровяк. Обходит вагонетку, присаживается у передних колёс. Говорит хмуро: — Не, ну ты посмотри…

Жиль подходит, склоняется, чтобы рассмотреть, что там такое… и получает кулаком под дых. Падает, ловя воздух ртом, не в силах даже крикнуть. Люсьен легко сгребает мальчишку в охапку, забрасывает на плечо — и шагает в неприметную дверь, услужливо открытую напарником.

Старшая работница смены проходит по залу, энергично встряхивая колокольчик, и его мелодичный зон возвещает окончание рабочего дня. Акеми бережно приподнимает ещё одну несушку, правой рукой ощупывает тёплое гнездо под ней, вытаскивает пару яиц, кладёт их в тележку рядом с собой. Пёстрая курица встревоженно кудахчет, косится на девушку круглым тёмным глазом. Акеми насыпает в кормушку горсть питательной смеси, закрывает сетчатую дверцу. Помечает клетку ярким флажком, чтобы её сменщица знала, где она остановилась. Вот и всё. Осталось отвезти яйца приёмщику, и можно отправляться домой.

Девушка проходит между рядами клеток, толкая перед собой наполненную яйцами тележку. Куры сопровождают её возбуждённым кудахтаньем. Акеми улыбается, вспоминая, как впервые взяла несушку в руки. Она оказалась такой лёгкой, маленькой и непривычно-мягкой. Сердце птицы колотилось, как сумасшедшее, курица покорно замерла в человеческих ладонях. «Будь поувереннее и держи бережно, — напутствовала Акеми старшая сменщица. — Когда ты боишься, они тоже нервничают. Чувствуют». Над Акеми первое время посмеивались: с каждой несушкой она обращалась с таким почтением, будто та была не курицей, а важной особой, и потому работала медленнее всех. Но прошло несколько дней, девушка втянулась в общий ритм, и насмешки прекратились. У аккуратной и ответственной Акеми даже самые норовистые несушки вели себя хорошо и не пытались долбануть по пальцам крепким клювом.

В своей новой работе она находит странное удовольствие. Никто не отвлекает её от собственных мыслей, не пристаёт с расспросами. Здесь можно расслабиться и перестать постоянно ждать подвоха от тех, с кем приходится делить жилище. Можно вызвать в памяти время, когда была жива мама, и Кейко была маленькой, и отец учил Акеми плавать…

«Ото-сан, Кейко, простите меня. Я ничего не сделала, чтобы защитить вас. Пусть Жиль и говорит, что ничем нельзя было помочь, но… Мне надо было остаться. Мы были бы вместе сейчас. Мы же всегда были вместе…»

Акеми часто моргает, словно в глаз что-то попало, вытирает слёзы тыльной стороной руки. Пусть никто не видит — камни не плачут. Не умеют, потому что права на слёзы им никто не давал.

Девушка подкатывает тележку с яйцами к вечно сонной Катрин, снимает и вешает на крючок фартук-торбу с питательной смесью, вежливо прощается. Остаётся за спиной просторный светлый ангар, пора возвращаться домой. Акеми давит вздох. То, что теперь приходится считать домом, до сих пор кажется ей дурным сном. Грязь, полуголодное существование среди воняющих немытым телом мужчин, вечные проблемы — где взять воды и где справить нужду. Если бы не помощь Жиля, Акеми бы отчаялась. Мальчишка старательно исследовал Подмирье, таскал стирать их одежду к подземной реке и охранял её сон. Всё реже звучало в его адрес «бака», и Акеми нет-нет, да и тянулась ласково потрепать светлые волосы. «Ты теперь моя семья», — сказала она ему на днях. Правда, за ответ: «Ну, родню н-не выбирают, в-вот так вот», — Жиль получил по шее, но это уже мелочи.

Акеми вместе с другими работниками птицефабрики идёт по бетонному тоннелю, ориентируясь по синим стрелкам, нарисованным светоотражающей краской. И считает разветвления и повороты. На седьмом перекрёстке она останавливается перешнуровать высокие ботинки с открытыми носами. Нарочно медлит, выжидая, пока все пройдут вперёд, и, оставшись одна, ныряет в левый проход. Бредёт в полутьме, касаясь рукой стены, считает двери. За шестой — подсобка, в которой следует отодвинуть в сторону лист жести, и откроется проход вниз, на более глубокий уровень, где находится её новый дом. Пальцы с обкусанными ногтями скользят по шероховатой стене, ожидая встречи с металлическим дверным контуром. Внезапно Акеми прислушивается: на мгновение ей кажется, что в заброшенном тоннеле она не одна. Девушка оборачивается и напряжённо вглядывается в полумрак. Нет, показалось. Может, крыса… или кошка. Или уровнем выше что-то упало, и отзвук проник сюда. Акеми пожимает плечами, делает шаг вперёд — и наталкивается на высокого мужчину, преграждающего ей путь.

— Здорово, красава! — радостно восклицает тот.

Прежде, чем она успевает сообразить, что делать, позади неё открывается дверь; мужчина толкает Акеми внутрь и заходит следом.

— Ну что, познакомимся поближе?

Девушка быстро озирается: нагромождение контейнеров, узкие ряды проходов между ними, балки под потолком — метров пять, можно рискнуть забраться. Нет, не выйдет: контейнеры высокие. Меча с собой нет — днём он прикопан под лежанкой в отнорке. Значит, бежать. Акеми бросается в ближайший проход, но тут же ей навстречу из-за ящиков выходит ещё один мужчина.

— Ты куда? — почти ласково спрашивает он.

От удара в спину девушка ничком падает на холодный пол. В четыре руки её переворачивают на спину, один человек садится ей на ноги, другой крепко держит за запястья.

— Не будешь рыпаться — тебе даже понравится, — подмигивает ей бритоголовый здоровяк, блокирующий её колени. — Потерпи. Живёшь с нами — уважай нас.

Его руки быстро справляются с поясом на коротком кимоно девушки, распахивают на ней одежду, обнажая маленькую крепкую грудь. Акеми отчаянно дёргается, пытаясь высвободиться, и получает обжигающую пощёчину.

— А будешь плохо себя вести — заголим задницу и твоему пацану, — почти ласково обещает тот, кто держит её за руки. — Будь умницей. Вряд ли ему понравится смотреть, как мы тебя будем воспитывать.

От одного упоминание Жиля её накрывает жгучим стыдом и горечью. И тут же изнутри поднимается волна холодной ярости. Акеми полностью расслабляется, закрывает глаза. И когда один из мужчин склоняется над ней, и она чувствует его дыхание на своей щеке, девушка резко приподнимается и бьёт его лбом в нос. Короткий вопль — и насильник отпускает её руки; и тут же второй мужик получает кулаком в зубы. Акеми яростно брыкается, отпихивает его от себя, вскакивает на ноги и с размаху бьёт одного ногой в пах, другого — в голень.

— Жиль! — зовёт она, озираясь. — Жиль, где ты?

Её сбивают с ног подсечкой, наваливаются сверху. Акеми дёргается и бьётся, не давая поудобнее себя ухватить, впивается зубами здоровяку в руку. «Убьют и меня, и Жиля,» — мелькает в голове отчаянное. Кровь из разбитого носа соперника капает ей на щёку, стекает по шее. Саднит пальцы, ободранные об челюсть здоровяка. Акеми шипит, как кошка, молотит кулаками, брыкается, стараясь посильнее попасть по ногам. Собственная боль только распаляет её.

— Достаточно! — доносится откуда-то сверху, и Акеми тут же оставляют в покое.

Девушка отползает к рядам ящиков, тяжело дыша, поднимается на ноги, и лишь потом озирается в поисках источника голоса.

Её спасение стоит на крышке одного из контейнеров, держа в правой руке её, Акеми, фамильный меч, и смотрит на девушку с восхищением. Непонятно, почему паренька, который на вид не старше Акеми, эти беспринципные уроды послушались. Крепкий, скорее среднего роста, светлая безрукавка поверх ярко-голубых джинсов, короткие, живописно растрёпанные тёмные волосы, чисто выбритое лицо, синие глаза — ещё ярче, чем у Жиля; громоздкий толстый браслет на левом запястье… нет, парень точно не из местных. «Начальство?» — ёкает у Акеми сердце.

— Ну ты даёшь! — восторженно выдыхает темноволосый. И улыбается так открыто и по-доброму, что Акеми тут же перестаёт паниковать. — Скромная птичница, где ты этому научилась?

Девушка вспоминает про распахнутое кимоно, и щёки вспыхивают неловким румянцем. Она наскоро завязывает пояс, косится на двух полудурков, охающих поодаль, и отвечает:

— Когда в команде сейнера ты одна без яиц — быстро учишься.

Парень спрыгивает с ящиков, протягивает ей левую руку:

— Прости за проверку, но это было необходимо.

Акеми недоверчиво разглядывает открытую ладонь.

— Меч. Верни, это моё.

Он передаёт ей вакидзаси, прищёлкивает языком:

— Отличная штука. И что — умеешь с ним обращаться?

Акеми прячет меч за пазуху, игнорирует вопрос и задаёт свой:

— А если бы я её не прошла?

— Чего, проверку? Ну, дожила бы остаток своих дней так, как это обычно бывает с бабами. Обслуживала бы мужиков всё свободное время.

Всё это произносится с такой же обезоруживающей улыбкой и настолько безмятежным тоном, что Акеми снова вскипает:

— Какой же ты урод…

— Да ну? А говорят, симпатяга, — смеётся он. И тут же серьёзнеет: — Быть уродом часто необходимо. Потом поймёшь.

Парень оборачивается и кричит кому-то в углу ангара:

— Малыша отвяжи!

— Жиль! — вскрикивает Акеми.

— Да цел он, — улыбается парень.

Жиль появляется из-за нагромождения ящиков, несётся к Акеми, на ходу отплёвываясь и кашляя. Девушка порывисто обнимает его, ощупывает беспокойно:

— Ты в порядке?

— Д-да, — торопливо кивает Жиль. И бросает на спасителя Акеми уничтожающий взгляд: — Г-говнюк ты! Я т-тебе самому п-при случае рот паклей набью! И п-прирежу, св-волота!

— Да-да, обязательно, — парень фыркает и снова переключается на Акеми: — Я Рене.

— Угу, — кивает девушка. — Жиль, идём.

Им позволяют уйти беспрепятственно, один из мужиков даже услужливо открывает перед ними дверь. На пороге Акеми вдруг останавливается.

— Т-ты чего? — удивляется Жиль. — Идём же…

— Рене. Его зовут Рене, — бормочет девушка. Она оборачивается и кричит: — Рене Клермон?

Парень манерно раскидывает руки, кланяется.

— Давай-ка обратно, Жиль, — шепчет Акеми на ухо мальчишке. — Это тот человек, которого нам велела разыскать Сорси.

Жиль смотрит на неё исподлобья, качает головой.

— Н-не стоит. Хреновый это человек, в-вот так вот.

— А куда нам возвращаться, подумай, — еле слышно говорит она. И идёт туда, где, прислонившись спиной к ящику, стоит и ждёт Рене.

— Ну что, я в тебе не ошибся, — радостно восклицает тот. — Предлагаю пройти в более уютное место и пообщаться. А уж как тебе поступать дальше, решишь сама.

Акеми кивает, неловко жмёт протянутую ей руку — и оглядывается через плечо, услышав отчаянный вопль:

— Дура! — и гулкое эхо быстро удаляющихся по тоннелю шагов.

— Он подросток, я сам таким был, — понимающе комментирует Рене. — Остынет. Ну, идём?

— Идём, — отвечает девушка. И неожиданно для себя улыбается.

Всё-таки зря она его ударила. Ладно бы подзатыльник или шлепка по заднице, но не с размаху же, так, что мальчишка отлетел, держась за щеку, и стремглав унёсся куда-то. И отбитая ладонь потом гудела.

Акеми злилась всю ночь. Что ему до того, с кем она ушла и почему не рассказывает подробностей? Какая разница, почему у неё вид такой довольный… Может, его с собой везде теперь таскать? Чего он вообще о себе возомнил?

— Ты мне не парень! — рявкнула тогда Акеми. — Я тебе ничем не обязана, поэтому заткнись и не лезь не в своё дело!

Жиль после этих слов побледнел так, что ярко-красным проступили все шрамы на левой стороне лица.

— Зн-наешь, если б-бы т-тебя вч-чера от-трахали те двое, мне не б-было бы т-так противно, как…

Тогда-то она его и ударила. И вот уже пять дней Жиль не появляется дома. Акеми сперва не придавала этому значения, но потом начала волноваться. Нет, ночевать одна она больше не боялась: судя по всему, Рене действительно распорядился её не трогать, и обитатели Подмирья перестали к ней соваться. Но вот то, что её юный приятель неизвестно где пропадает, волновало её куда сильнее. Он же тут совсем один, кроме неё, нет у него никого. И да — Акеми мучила совесть. Нельзя было с ним так, ох, нельзя.

В очередной раз возвратившись с работы и найдя их с Жилем обитель пустой, Акеми не выдерживает и идёт к соседям.

— Люсьен, доброго вечера. Вы Жиля не видели? — спрашивает она здоровяка, стараясь дышать ртом.

— Я что — нянька ему? — фыркает тот, но, наткнувшись на умоляющий взгляд Акеми, оттаивает: — Вроде мелькал вчера на погрузке.

— Пожалуйста, если увидите его, передайте, что я беспокоюсь. И жду его.

Она вежливо кланяется и уходит. Собирает грязное бельё, наволочку с подушки, потрёпанное полотенце и несёт стирать к подземной реке. Тихонечко спускается по вырубленным в стене ступеням в узкий лаз на нижележащий уровень, долго стоит у двери, прислушиваясь, прежде чем выйти в тоннель. Осторожность нужна каждую минуту. Особенно после того, как заканчивается рабочий день и люди расходятся по домам, покидая подземные цеха и ангары. У сторожей любой человек, встреченный в неурочный час, мигом вызовет подозрение. Бояться нечего, только когда ты в своём подземном селении, скрытом где-то в стороне от цехов между уровнями. И то вошло уже в привычку разговаривать вполголоса, постоянно прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за стены склада.

Акеми бесшумно проходит до нужного поворота, толкает тяжёлую дверь и оказывается на металлическом балкончике над чёрной гладью реки. Отсюда можно спустить на тросе канистру и набрать воды для стирки, но девушке надо помыться, и она спускается по винтовой лестнице вниз. Осторожно ступая, Акеми проходит по наклонному бетонному жёлобу, озирается, прислушивается: точно ли она здесь одна? Быстро скидывает кимоно, майку и короткие штаны и с наслаждением заходит в прохладную воду. Ныряет, проплывает несколько метров, возвращается обратно. Течение здесь слабое, но кто знает, что водится в этой реке. Жиль как-то приволок отсюда жутковатого вида рыбину: слепую, зубастую, с шипастыми плавниками. И очень вкусную. Суп из неё получился наваристым, сладковатым.

«Вот вцепится в мягкое место такая тварюка — и что ты будешь делать?» — с опаской думает Акеми, стоя на берегу и натирая мокрые волосы брусочком мыла. И тут же эту мысль сменяет другая, куда более любопытная: — «А как Жилю удалось поймать ту рыбину? На что, интересно?»

Она черпает воды тазом, опускается на колени, тщательно смывает с волос мыло. Вытирает насухо покрытую мурашками кожу, треплет полотенцем остриженные выше плеч волосы. Теперь надо быстро выстирать вещи — и можно возвращаться.

Когда она полощет бельё в реке, то краем глаза замечает движение на балконе. Акеми быстро оборачивается, но никого не видит.

— Жиль? — зовёт она в надежде.

Тишина. Лишь выше по течению раздаётся слабый всплеск. Рыба. Всего лишь рыба. Акеми нагибается, чтобы сложить выстиранное тряпьё в таз, и получает по спине маленьким камешком.

— Жиль! — восклицает она уверенно и оборачивается. И улыбка застывает на её лице нелепой гримасой.

В нескольких шагах от девушки на бетонной плите сидит Рене Клермон.

— Привет. Это всего лишь я, — миролюбиво машет рукой тот.

— Ты откуда взялся? — настороженно интересуется Акеми.

— Оттуда.

Там, куда указывает Рене, нет ничего, кроме бетонной стены.

— Думаешь, я глупая? — прищуривается Акеми. — Или ты призрак, который…

— Ага. Ходит сквозь стены.

Рене встаёт, отряхивает джинсы и забирает у Акеми таз с бельём. Замечает её недоверчивый взгляд, улыбается белозубо:

— Когда мы расставались прошлый раз, ты так не смотрела. Ну ладно, это была обычная уличная магия. Идём.

Подойдя к стене, Рене толкает её ладонью, и на глазах у изумлённой Акеми часть бетонной конструкции бесшумно отъезжает вбок, открывая проход.

— Рама с маскировочной тканью. Сверху — тонкий слой бетона, на ощупь не отличить. В толще стены автоматические двери, но сейчас они все открыты. Последние лет пять — точно, — поясняет Рене. — Прошу, мадемуазель.

Акеми следует за ним, касаясь рукой стены в темноте. «Ничего удивительного. Он же сказал, что работает инженером и знает весь подземный Азиль, как свои пять пальцев. Значит, может вывести отсюда Жиля. Только где его теперь искать?»

— Рене, — окликает она.

Тот останавливается так резко, что Акеми налетает на него. Утыкается лбом в плечо — и спешит отпрянуть, унося с собой тонкий пряный запах с ноткой чего-то сладкого.

— Эй-эй, всё в порядке? Не ушиблась? — заботливо спрашивает Рене.

— Нет. Я хотела… — начинает она — и замолкает.

Даже если Рене и видел где-то Жиля, он не сможет вернуть его к ней. Значит, и спрашивать нечего.

— Хотела что?

— Да так. Ты что тут делал?

Темнота скрывает лицо Рене, но последовавший за вопросом тихий вздох очень настораживает Акеми. Парень ощупью находит её руку, сжимает.

— Я тебя искал. Есть кое-что, что касается тебя и в какой-то степени всех, кто находится здесь. Идём. Держись правой стороны, это прямая дорога к посёлку.

Они поднимаются вверх по лестнице, идут длинным узким коридором, поворачивают направо, снова лестница…

— Кто это всё построил? — шёпотом спрашивает Акеми.

— Те же люди, что два столетья назад создали Азиль. Под городом мощнейшая система хранилищ, пещер и тайных ходов. Одно от другого легко изолируется, управление где-то в Ядре. Власти готовили для себя убежища, но из тех, кто сейчас правит Азилем, о них вряд ли кто-то знает.

— А откуда знаешь ты?

— А я инженер, — отвечает Рене так, будто инженер — это господь бог. — Вот мы и дома. Свет видишь? Такая же ширма, только на вашем складе.

Они выходят, Рене осторожно закрывает проход и заливисто свистит. Обитатели Подмирья покидают свои убежища, собираются на площадке между нагромождёнными ящиками. Акеми смотрит по сторонам, ожидая появления Жиля, но тщетно. Мальчишки нигде нет.

Рене передаёт Акеми таз с бельём, дожидается, пока все соберутся. Обводит толпу оборванцев серьёзным взглядом. Без задорной мальчишеской улыбки Клермон кажется Акеми незнакомым и пугающим. Он ждёт, пока все замолчат, и только тогда начинает говорить, чеканя слова:

— Братья. Сегодня я принёс известие, касающееся каждого из нас. Известие, на которое нельзя не отреагировать действиями.

Он поворачивается к Акеми, и та отшатывается под взглядом синих глаз, полных сожаления и горечи.

— Акеми, твоя сестра мертва. Не выдержала пыток в тюрьме. Её тело вчера утром подбросили к крематорию шестого сектора.

Рене достаёт из нагрудного кармана пачку свёрнутых газетных листков, передаёт в толпу.

— Кто умеет — читайте. И правду, и то, как подаёт это Ядро.

Камень внутри Акеми даёт трещину. И в разлом устремляются все звуки этого мира. Девушка стоит в центре площадки, оглушённая и не понимающая смысла сказанного Рене.

— Братья! Доколе мы будем терпеть, что с нами обходятся, как с мусором? Доколе мы будем прощать им жизни наших детей и честь наших женщин? Доколе будем довольствоваться крохами там, где холёные элитарии жрут досыта?

Рене распаляется всё сильнее, толпа поддерживает его криками.

— Пора положить этому конец! Сегодня смерть одной невинной девушки, завтра — другой, третьей! К чёрту закон, который защищает только власть! К чёрту власть, которая жирует на наших костях!

— Равенства! — кричит кто-то, и этот крик подхватывают десятки глоток.

— Закон должен защищать невиновных, а не убийц! — продолжает Рене. — Вам нужен справедливый закон?

— Да! Справедливость!

— Вы готовы нести справедливость туда, где царит беззаконие?

— Да!!!

Рене расправляет плечи, обводит толпу взглядом, и глаза его сияют. Грязные, оборванные люди смотрят на него с обожанием и жаждой.

— Свободы! Справедливости! Равенства! — кричат они.

Клермон жестом призывает к тишине. Толпа шумит, словно штормящее море, но шум понемногу утихает. Рене подходит к застывшей в стороне Акеми, вкладывает в её ладонь голубой фарфоровый бубенец.

— Сорси просила передать это тебе.

Трещина в камне ширится, осыпаются её края. Боль вскипает, поднимается из самых глубин, разъедает сердце, лижет разум языками пламени. Акеми запрокидывает лицо, чтобы никто не видел, как ей плохо, но слёзы переполняют её и ползут по щекам. Звуки, вырывающиеся из сведённого спазмом горла, мало похожи на плач. Акеми не слышит себя, она забыла все слова, горе льётся из неё стонами, тихим придушенным воем. Колокольчик в ладони — это то, чем теперь стала Кейко, её звёздочка Кей-тян, родная её сестрёнка. Кто-то злой и жестокий смял образ юной маленькой японки, изломав любимые нежные черты, стиснул в гигантском кулаке всё, что раньше жило, пело, радовалось и носило имя Кейко Дарэ Ка. И еле слышно позвякивающий бубенчик теперь жжёт руку Акеми.

«Я вас бросила… бросила…»

Кружится над головой сводчатый потолок ангара. Пульсируют алым, свиваясь в причудливые узоры, расплывающиеся огни. Взгляд мечется, пытаясь сложить из мельтешащих черт родной, ускользающий образ. Глаза бессильно закрываются, и лишь тогда проступает из темноты под веками лицо смеющейся маленькой девочки с голубым колокольчиком в тонкой косице.

«Анэ! Смотри, как я высоко, анэ!»

Отец подбрасывает Кейко в воздух, она летит, раскинув руки, ввысь, к Куполу. И всё тише становится звонкий, радостный смех.

— Акеми… Акеми!

Кто-то осторожно трясёт её за плечо. Девушка протяжно всхлипывает, открывает глаза. В свете, таком безжалостно-ярком после спасительной тьмы, растворяется видение из далёкого детства. Рене заботливо подносит к губам Акеми кружку.

— Глотни. Давай, станет легче.

На площадке, кроме них, больше никого нет. Парень отводит Акеми к груде сломанных ящиков, усаживает, сам садится на корточки напротив. Смотрит, как она пьёт, проливая воду на одежду. Берёт в ладони её левую руку, стиснутую в кулак так крепко, что побелели ногти.

— Посмотри на меня. Давай, Акеми, включайся.

Его тон из успокаивающего становится жёстким и требовательным. Что-то внутри Акеми заставляет её вынырнуть из зыбкого бредового состояния и взглянуть в лицо Рене. И впустить его слова в самый центр себя.

— Я могу сделать так, чтобы виновные заплатили сполна. Я знал Ники, он был хорошим парнем. И ни он, ни Кейко не заслужили такой смерти. Я могу наказать виновных. Это не пустые обещания. За мной народ, Акеми. И твоё горе — их горе. Наше горе. Нас очень много. Мы — сила. Ты слышишь меня?

— Да, Рене.

— Тогда скажи мне, чего ты хочешь. Скажи сама.

В её взгляде нет ничего, кроме тьмы. И в самой глубине серых глаз под покровом этой тьмы разгорается ярость. Губы вздрагивают, рождая короткий ответ:

— Мести.

Рене Клермон кивает, улыбается легко и задорно и касается бледного лба девушки поцелуем.

— Ты будешь нашим символом, Акеми. Моим личным штандартом.

Проходит несколько дней — настолько пустых и одинаково серых, что погружённая в себя Акеми их не запоминает. Словно кто-то вымарал их из её жизни. Поспать — позавтракать в хмурой компании местных — уйти до вечера на работу — лечь спать. О Жиле ничего не слышно, Рене не обещал скорого появления.

Акеми ничком лежит в своём отнорке, спрятав лицо в ладонях, и слушает удары собственного сердца. Ритмичный фоновый шум, создаваемый вентиляционной системой, в полудрёме кажется шумом моря. Будто сердце Акеми Дарэ Ка погружается в глубину и отсчитывает метры от поверхности.

Окружающие думаю, что она больна. Старшая смены отправила вчера с работы, дала три дня на поправку. Зачем? Чего исправлять? В ней, Акеми, всё в порядке. А то, что нужно, уже не исправить — ни за три дня, ни за целую пропасть дней.

Люсьен носит ей еду. Протискивается в её убежище, сопя и матерясь, ставит миску с кашей или картофелем на ящик у лежанки, жалостливым голосом басит: «Поешь, детка. Помрёшь же…» Вчера пришёл с кем-то ещё, просил Акеми посидеть в компании, выпить и просто отвлечься. Она даже головы не подняла — не то, чтобы ответом удостоить.

— Сломалась девка, — разочарованно вздохнул Люсьен. И сказал своему спутнику: — Ладно, пошли отсюда.

Когда они ушли, Акеми скатилась с лежака на пол и принялась яростно отжиматься.

— Три… Прекратить слёзы! Семь… Взять себя в руки! Шестнадцать… Отставить нытьё! Сорок четыре… Ты сможешь! Пятьдесят девять… Ты не будешь одна. Семьдесят… Ты не сломаешься!

До ста она не дошла — устали руки. Но взбодриться это помогло.

«Рене вернётся на днях, — размышляет Акеми, пришивая внутренний карман к кимоно. — Он сказал, что у него есть чёткий план действий, простейший в воплощении и эффективный. Что это значит — понятия не имею. Но Рене уверен, что если всё пройдёт хорошо, элитариям не поздоровится. Он просил доверять ему — надо постараться. Даже если не хочется. А тебе же хочется, верно?»

От вздоха девушки тихо звякает бубенец на суровой нитке между ключицами. Она касается его ладонью.

— Нет, не волнуйся, Кей-тян. Я не повторю твоей ошибки. Мы с Рене просто единомышленники, — шепчет Акеми и улыбается.

Шорох за спиной заставляет девушку резко обернуться. Игла неловко втыкается в палец, заставляя вскрикнуть. Акеми откладывает шитьё и суёт палец в рот — просто чтобы не улыбаться слишком радостно.

— П-привет, — бурчит Жиль, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Только не говори, что случайно зашёл.

— Н-нет.

— И не убегай.

Она медленно тянется к рукаву его перепачканного ржавчиной и мазутом джемпера. Жиль часто дышит, не отводя взгляда от её руки, но с места не двигается. Акеми привстаёт с места, хватает самый край рукава. Мальчишка вздрагивает, отшатывается — но Акеми уже рядом, привстав на цыпочки, обнимает его, прижимает к себе.

— Всё. Ты вернулся раз и навсегда. Понял? Ты понял меня?

И не давая ему ответить, целует мальчишку в нос, щёки, губы… снова, снова. Глаза у Жиля становятся перепуганными и абсолютно круглыми, он пытается высвободиться — но попробуй уйди от девушки такой с мёртвой хваткой. Всё, что ему остаётся — зажмуриться и отвечать на всё более смелые поцелуи.

Деликатное покашливание заставляет их отпрянуть друг от друга.

— Извиняюсь. Не думал, что у вас всё так ээээ… сложно.

Акеми и Жиль заливаются краской. Мальчишка отворачивается, горбится, обхватывает себя за плечи, будто ему холодно. Девушка пару секунд хватает ртом воздух, подбирая нужные слова.