Холодные близнецы Тремейн С.

25

Энгус сидел в «Селки» со стаканом тройного «Ардбега» и пил в одиночестве. Паб был фактически пуст, тишину нарушали лишь несколько местных, среди которых затесался и Гордон. Завсегдатаи допивали пиво, чтобы потом разойтись по домам и переждать шторм. Энгус снял себе комнату наверху – летом за номера в «Селки» брали немереные деньги, зато зимой они практически ничего не стоили.

Он мог бы снова заночевать у Джоша и Молли – ребята пошли бы ему навстречу – но он понимал, что это не очень-то и правильно. Возмутительные обвинения Сары настолько вывели его из себя, что он не хотел портить настроение друзьям своим угрюмым видом.

Совращение собственного ребенка.

Безумие. Сама идея – даже малейшие намеки на нее – приводили его в крайнюю степень бешенства. И хорошо, что он находится на Слейте, далеко от семьи, потому что если бы он сейчас, после всего выпитого виски, увидел Сару, то, наверное, убил бы ее. Серьезно. Он способен на такое. Он бы запросто свернул ей шею.

Энгус узнал в себе отцовскую натуру – избивать слабую женщину. Но разница была в том, что у Энгуса имелись на то веские основания.

Совращение малолетних.

Ты насиловал Кирсти?

Ярость затуманила ему рассудок, но он успокоился, глотнув виски. И еще. Что он мог сделать, кроме этого? В любом случае, все из-за нее – из-за Сары.

Энгус встал и, пошатываясь, побрел к окну, он пытался рассмотреть остров, смутно виднеющийся сквозь пелену дождя.

Его дочь застряла на Торране в шторм. Как у нее дела? Хватило ли у Сары ума укрыться как следует? Закрыла ли она двери и окна, задвинула ли засовы? Привязала ли лодку к ограде маяка? Наверняка. Она же не дура.

Но психика у нее не в порядке. Сара сломалась сразу после смерти близняшки. В последние месяцы она вроде бы восстановилась, но опять погрузилась в водоворот личного безумия.

Совращение малолетних.

Энгусу хотелось выплюнуть эти слова на пол. Сучка. Какое, черт возьми, совращение малолетних?

Какой ложью она сейчас пичкает его дочь?

Ему надо попасть на Торран и взять ситуацию под контроль, но вода поднялась высоко, и погода выдавалась чересчур скверная – доплыть до острова можно только на хорошей лодке, а не на его моторке. Каркасная лодка Джоша, конечно, получше, чем его суденышко, но не рассчитано на бурю. А шторм мог затянуться на пару-тройку дней.

Значит, если ему нужно попасть на Торран морем, придется обратиться за помощью к властям – в полицию, в береговую охрану, к блюстителям закона. Но в таком случае сопровождающих ему не избежать. А когда они причалят к Торрану и высадятся на суше, вот тогда-то все и откроется. Его, вероятно, арестуют по обвинению в педофилии. Допустим, он сможет доказать нелепость этих заявлений, но полицейские, разумеется, не отступятся от него: будут задавать вопросы по поводу трагедии в Инстоу и докопаются до того факта, что одна близняшка столкнула другую. Как-никак, а это – убийство, пусть и совершенное ребенком.

И тогда все разлетится на куски, несмотря на его судорожные попытки сохранить семью. Их жизнь опять разобьется вдребезги, и начнется адская карусель из полицейских врачей, детских психологов и психиатров. Саре придет конец – откроется ее вина, и она не сможет ничего отрицать.

Он не сумел взять себя в руки в самый ответственный момент. Вспышка ярости его подвела.

Зря он проболтался про комод, но он выпалил это в порыве гнева, он вообще не думал. Но если она сейчас вспомнит его слова и действительно полезет в «сундук» вместо того, чтобы заботиться о его дочери, то ей откроется вся правда. Можно не гадать, какой будет ее реакция.

Вероятно, ему следовало уничтожить содержимое ящика еще несколько месяцев тому назад. Однако он его хранил как резерв, как запасные патроны. Он хотел показать все это ей, когда дочь вырастет.

Смотри, стерва, что ТЫ натворила. Вот что произошло НА САМОМ ДЕЛЕ.

Слишком поздно.

Энгус – раздраженный, захмелевший, потерпевший поражение, – опустился на жесткий неудобный стул. Его буквально парализовало. Он был бессилен. Он мог только ждать, когда кончится шторм. Его раздирало отчаяние.

– Ты в порядке, Энгус? – раздался возле него голос Гордона – тот направлялся к выходу из паба.

– Твои девочки на Торране?

Энгус кивнул. Гордон нахмурился.

– Суровая ночка, а они там одни. В такую непогоду в доме слишком холодно.

– Ага.

Гордон покачал головой:

– И еще гром… любой мужик к бутылке потянется, будь хоть трезвенник-растрезвенник! – Он посмотрел на Энгусов стакан и снова нахмурился. – Ладно. Если понадобится помощь, ты мой номер знаешь, звони в любое время.

– Спасибо, Гордон.

Гордон вздохнул, явно встревоженный поведением Энгуса, распахнул дверь и вышел в бешено воющий шторм.

Энгус выглянул в окно. Ветер был настолько сильный, что ломал тонкие ветки деревьев. Парковка возле «Селки» оказалась завалена листьями и засохшим сморщенным папоротником.

Что сейчас на Торране вытворяет Сара? Что она делает с его дочерью?

Ему надо попасть на остров, как только позволит прилив. Плевать на опасности: сидеть и бездействовать – еще хуже. Ему надо увидеть Сару, урезонить ее. Хоть как-то утихомирить. Или заткнуть ей рот.

Внезапно в его сознании забрезжил план. Он перейдет обнажившееся дно перед рассветом, часиков в шесть утра, когда вода спадет. Но сперва надо выпить – унять ярость и боль. На время. Позже они ему опять понадобятся.

26

Я спрашиваю в третий, если не в четвертый раз.

– Почему ты думаешь, что из-за меня?

От страха мой голос предательски дрожит. Лидия не кричит и не плачет, она молча смотрит в сторону. Рядом с ней лежит плюшевый Лепа, она хватает его и прижимает к себе, как будто он для нее – лучший друг, нежели я – ее родная мать.

– Лидия, что я такого сделала, что ты говоришь, что это из-за меня?

– Не скажу.

– Прошу тебя. Я не буду сердиться.

– Нет, будешь, как тогда на кухне у бабушки.

Ветер гремит оконными стеклами, будто взломщик, проверяющий дом на прочность. Выискивающий слабые места.

– Лидия, прошу тебя.

– Не скажу. Ничего. Никому.

– Лютик, пожалуйста! Лютик!

Сузив глаза, она поворачивается ко мне. Я слышу, как стучит под ветром кухонная дверь и скрипит засов.

– Мама, помнишь, как ты пила таблетки?

– Что?

Она опускает голову. Она выглядит очень грустной, но не плачет.

– Какие таблетки? О чем ты?

– Все говорили, что ты очень болела, мам. Я боялась, что ты умрешь, как Кирсти.

– А что за таблетки?

– Специальные. Мама, ты знаешь! Они лежат у папы.

– Он…

Ко мне возвращаются отдаленные, неуловимые воспоминания. Да, я принимала таблетки после того случая. Мне писал врач по электронной почте – рекомендовал лечение. Да, припоминаю что-то такое, едва-едва.

Но отчего? Или имелась особая причина?

– Мама, выпей их снова. Когда ты пила таблетки, тебе было лучше.

– Лидия, я, честное слово, ничего не понимаю. Нам просто надо переждать шторм.

Лидия глядит на меня умоляюще, теперь она кажется мне крошечной, она ждет, чтобы мама вернулась.

– Мамочка, я боюсь шторма. Пожалуйста, выпей таблетки. Они лежат в спальне, в папином комоде. Я видела, как он их туда совал.

Энгусов «сундук». Я никогда не просматривала его содержимое полностью и внимательно. И мой муж по телефону что-то говорил про комод. Мне раньше не приходилось с этим сталкиваться. Что там еще спрятано?

– Ладно, – говорю я. – Но сейчас поздно. Ты не хочешь спать?

– Нет.

– Точно?

– Нет.

– Если хочешь, можешь лечь в маминой кровати.

– Нет!

Лидия крепко прижимает к себе Лепу. Она словно боится, что ветер вырвет его у нее из рук. Но почему бы и нет? Ураган воет в деревьях, как стая волков. Шторм следит за нами, как гигантское чудовище, – крадется впотьмах вокруг дома, ломится в окна, ищет жертву. Он продолжается уже шесть часов и может продолжаться три дня.

– Хочу в кроватку вместе с Лепой.

Слава богу!

– Хорошо, милая.

Так-то лучше: отправив Лидию в постель, я проверю комод и разберусь с этой ядовитой тайной раз и навсегда. А потом мы обе заснем и проспим весь шторм, а когда мы проснемся, то небо будет чистым и голубым, и снег на Нойдарте засверкает из-за Лох-Хурна. Мне придется извиниться перед Энгусом. То, что я сказала, и впрямь ужасно, но все равно они с Имоджин меня предали.

Но что в комоде?

Отправить Лидию спать на удивление легко. Мы бежим в ее комнату. Лидия раздевается, ныряет в свою пижамку и быстро забирается в постель. Я подтыкаю два ее одеяла, она закрывает глаза и обнимает Лепу. Я целую ее. От нее сладко пахнет, меня охватывают грусть и ностальгия.

Дождь хлещет в окно. Я закрываю занавески, чтобы Лидия не увидела отражение умершей сестры. Я хочу выключить свет, но внезапно Лидия спрашивает меня:

– Мама, я превращаюсь в Кирсти?

Я сажусь на кровать и крепко беру ее за руку.

– Нет. Ты Лидия.

Она снизу вверх смотрит на меня. В ее синих глазах – вера, надежда и тоска:

– Мама, я теперь не знаю, кто я. Я думаю, что я Лидия, но иногда внутри меня Кирсти, и она хочет выйти… бывает – Кирсти в окне, а бывает, что она здесь… с нами.

Я глажу мягкие светлые волосы дочери. Мне нельзя плакать. Пусть жалуется ветер – он громче нас. На улице раздается жуткий грохот, похоже, сорвало дверь. Или я привязала лодку неправильно. Но мне плевать. При такой буре мы вообще не сумеем воспользоваться лодкой – мы потонем.

– Лидия, засыпай. Завтра шторм кончится, обещаю. Все станет лучше, и мы отправимся куда-нибудь в другое место.

Лидия недоверчиво глядит на меня, однако согласно кивает.

– Ладно, ма.

– Спокойной ночи.

Я целую Лидию и еще раз вдыхаю ее запах, чтобы хорошенько его запомнить. Затем я выключаю верхний свет, затворяю дверь, несусь в спальню, хватаю ключик и открываю ящик комода. На крыше громыхает шифер. Звук такой, словно по крыше что-то тащат.

Или какой-нибудь сумасшедший пытается проникнуть в дом.

Ага. Много пузырьков из-под таблеток.

Трициклические антидепрессанты.

Они звякают, когда я вынимаю их и верчу в руках. На них написано мое имя: Сара Муркрофт. Самая поздняя дата – восемь месяцев назад. Я узнаю эти таблетки, я смутно помню, как я их принимала. В уме всплывают картины – я отвинчиваю крышку пузырька на кухне в Кэмдене.

Значит, я после смерти Кирсти совсем обезумела? И поэтому забыла о лекарствах. Едва ли это откровение. Умерла моя дочь. Я была в глубоком шоке.

А в ящике лежит и письмо. Я читаю имя отправителя: оно от доктора Мэлоуна, моего постоянного лечащего врача. Ему уже за пятьдесят, и он, наверное, последний врач в Англии, который до сих пор пишет настоящие, а не электронные, письма. Но послание адресовано Энгусу. Почему? Зачем доктору Мэлоуну секретничать с моим мужем?

Я достаю лист бумаги из конверта. Ураган на мгновение стих. Теперь он поет – печально и торжественно.

Письмо от начала и до конца про меня. Выясняется, что я страдаю «синдромом утраты». И я испытываю «постоянное глубокое чувство вины» из-за смерти моей дочери.

Письмо подрагивает в моей руке. Я вглядываюсь в почерк доктора Мэлоуна.

«Очевидно, в данный момент она чувствует или чувствовала ответственность за некоторые аспекты несчастного случая, явившиеся результатом ее внебрачной связи в ту ночь. Однако ее горе столь велико, что сознание не может с ним справиться, и это вызывает ситуационно-специфическую потерю памяти, которая может оказаться постоянной. Это редкая, но встречающаяся разновидность кратковременной глобальной амнезии. Сара будет ясно вспоминать отдельные незначительные эпизоды и выстраивать на их основе ложную версию событий, но критические детали исчезнут из ее памяти.

Подобная разновидность амнезии наблюдается у скорбящих родителей – в особенности, если смерть ребенка послужила результатом их действий. Расстройство психики достигает максимума именно тогда, когда горе входит в болезненную стадию, как и случилось с вашей женой. Здесь нет никакого эффективного лекарства, кроме времени. Однако таблетки, выписанные Саре, облегчат наихудшие симптомы, например мутизм, потерю сна и т. д. Как я уже сказал, если ее психика восстановится, память Сары о самых важных событиях, связанных с несчастьем, будет, вероятно, полностью отсутствовать.

Мой совет – воспринимайте это как дар свыше. Вы сможете жить дальше, начать все с чистого листа – как вы упомянули – и восстановить семью. Но вы не должны даже намекать Саре о ее психическом расстройстве, поскольку это может вызвать регресс и усиление депрессии. Очень важно ограничить знание семейным кругом, как вы и поступили. Если ваша жена узнает правду, возникнет проблема суицидальности».

Я на секунду оторвалась от чтения. Что там в конце? Он желает Энгусу и мне всего самого наилучшего. И подпись.

Внебрачная связь?

В голове проступают первые неясные контуры воспоминаний. Они подобны туману от дыхания на холодном стекле. Я думаю о своем странном сне – я голая, без волос, на кухне. И потом секс.

Тогда я проснулась с сильным и болезненным ощущением вины.

В стекло бьет дождь, я оборачиваюсь. Снаружи царит тьма – она пытается ворваться внутрь.

Шум повторяется – будто кто-то настойчиво и нервно барабанит пальцами. Я опять слышу громкий металлический скрежет. Сорвало с петель дверь сарая? Все разорено, обнажено до самых костей.

На Громовом острове гремит гром. Я смотрю на пол, на маленькие пузырьки. Осталось несколько пыльных таблеток. Я могу наглотаться антидепрессантов. Но я хочу оставаться в ясном и здравом уме. Мне надо вспомнить правду, хотя мне и станет больно от нее.

И мне не нужны таблетки, чтобы отключиться. Я настолько вымоталась, что способна лечь, свернувшись в клубочек, прямо сейчас. Лечь с молитвой: пожалуйста, пожалуйста, пусть буря к утру закончится.

Внебрачная связь?

Стянув с себя верхнюю одежду, я стелю на кровать одеяла, гашу свет и ложусь. Следующие полчаса в голове крутятся события дня, а за окнами скрипят деревья.

Постепенно сон, как трясина, затягивает меня.

Меня будит Лидия.

Она стоит возле постели – нечеткий силуэт в сумраке комнаты.

– Мама, мне страшно. Ветер ломится в комнату.

Спросонья я почти ничего не соображаю. Я даже не представляю, который час. Может, уже за полночь?

Ураган продолжает крушить все вокруг. Ливень, как и раньше, хлещет в стекла. Что за бесконечный шторм! Я донельзя вымоталась.

Я тянусь к едва различимой дочери, к ее теплой маленькой лапке. Ее лица не разглядеть, и я не знаю, плачет ли она. Ее голос дрожит. Я зеваю и говорю:

– Давай, ложись вместе с мамой.

Лидия прыгает под одеяло и сворачивается калачиком рядом со мной, я вдыхаю сладкий запах ее волос, мы нежно обнимаем друг друга. Тепло ее тела успокаивает, и я опять засыпаю, ощущая умиротворение.

Когда я пробуждаюсь, за окнами темно. Ветер воет с прежней силой – мои молитвы не были услышаны.

Мне хочется заорать: «Заткнись!» Так же, как мой отец, как Энгус.

Внезапно я понимаю, что Лидии рядом нет.

Но на простыне отпечатались контуры от ее тела, а на подушке я различаю вмятину от ее головы.

Где Лидия?

Я вскакиваю, накидываю халат, хватаю фонарик и босиком бегу через весь дом – через сырую гостиную, через холл – в комнату Лидии. Я распахиваю дверь и свечу фонариком на кровать. Она спит, и ее ночник моргает рядом.

В той же позе, в какой я ее оставила несколько часов назад. Прижимая к себе Лепу.

Наверное, она и не вставала. Да, определенно. Она бы не смогла идти ко мне в спальню в кромешной темноте. Она никогда бы этого не сделала.

Глубоко внутри просыпается страх, меня будто режут на визжащие от ужаса куски. Если Лидия не вставала с кровати после того, как я поправила ей одеяло, то кто был у меня в постели? Кто эта девочка? Я целовала Кирсти? Обнимала привидение? Настоящее привидение, но… с теплой кровью?

Хватит. Я – безумная тетка, которая пила лекарства. Я больше не могу это выносить. Я смотрю на квадратный будильник на прикроватном столике Лидии. Нет и шести. До рассвета еще два часа.

Но кошмар должен когда-нибудь закончиться. Я покидаю комнату Лидии и, освещая стены фонариком, плетусь обратно – в холл, в гостиную, в промерзшую столовую. Здесь холоднее, чем обычно. Почему?

Пол залит ледяной водой, от которой коченеют мои босые ноги. Откуда же она взялась? Я чувствую, как мне на плечи капает, и робко направляю луч фонарика вверх.

На потолке зияет огромная дыра: шифер снесло ураганом, балка сломалась и упала сквозь просевшую штукатурку.

Я вижу штормовое небо, по которому плывут грозовые тучи.

Случилась катастрофа. Нам нужна помощь.

Я хватаю телефонную трубку. Она мертва, разумеется. Все мертво. Провод в конце концов вышел из строя.

Но у нас же есть лодка, на ней можно добраться до Орнсея, подбадриваю я себя, однако, глядя в окно столовой, я вычеркиваю и эту возможность.

Маяк работает, и при свете его вспышек мне открывается истина.

Я была права насчет скрежета – ограды маяка уже не существует. Лодка тоже исчезла – вырвало швартовы и за секунды унесло во тьму.

Даже если бы мы и решились на отчаянный шаг и поплыли на лодке – мы бы не выжили.

У нас ничего нет. Мы не можем связаться хоть с кем-нибудь на большой земле, мы не увидим Орнсей, пока не начнется отлив. Мы в ловушке. Мы абсолютно беспомощны – я и Лидия.

И кто бы тут еще ни был.

Я слышу пение.

– Вчера я лишь в полночь заснула, и в полночь пригрезилось мне…

Голос доносится из гостиной. Я стою босиком в холодной воде, но трясусь не от холода, а от страха.

Призрак моей дочери поет:

– Что судно его утонуло, вернись же, любимый, ко мне…

Чтобы не упасть, я упираюсь руками в подоконник, поворачиваюсь и иду в гостиную. Я направляю луч на диван – на нем сидит моя босоногая дочь. Она в своей мягкой пижамке. Это Лидия. Вероятно.

Дочь замечает меня и моргает в свете фонарика. Как она сюда попала? Она очень бледная и измученная. Ливень стучит по стеклам. Он никогда не кончится. Я подхожу к дивану.

– Кирсти опять пришла, – жалуется она. – Она у меня в комнате. Я не хочу ее видеть, мама, прогони ее.

Я бы с удовольствием прогнала Кирсти. И, может, заодно и Лидию. Я боюсь обеих моих дочерей – двух привидений в этом доме, двух призраков в моей голове, Холодных Близнецов, перетекающих друг в друга.

– Давай заберемся под одеяло в моей комнате. Мы будем ждать до утра, пока не прекратится шторм, милая. Не бойся, скоро рассвет.

– Ладно, мама.

Она безропотно протягивает мне руку, но я беру ее в охапку и тащу в спальню. Там я укладываю ее на «адмиральскую кровать», захлопываю дверь и задвигаю засов. Что бы там ни было, я не хочу, чтобы оно сюда проскользнуло.

Я ложусь рядом со своей маленькой девочкой, она приникает к моему плечу и шепчет:

– Мам, я не верю, что говорит Лидия. Она говорит ужасные вещи.

Я почти не слушаю дочь. До меня доносится чей-то голос. Кто это?

Она, больше некому. Кирсти. Или Лидия.

Я смутно разбираю нечеткие слова.

Мама, мама, мама.

Что-то стучит. Ветер?.. Вряд ли.

Мама, мама.

Это она. Я уверена. Она затаилась за дверью.

Я никак не могу согреться.

Я обвиваю свою дочь обеими руками и крепко зажмуриваюсь, пытаясь отгородиться от всего – от шторма, от звуков, от голосов. У всего должен быть конец. Но шторм не кончится никогда, и ночь на острове будет длиться вечно. Они будут продолжаться и продолжаться. У меня нет выбора.

Моя дочь тоже зябко жмется под одеялом. Я чую запах ее дыхания – светлого, чистого, детского, как будто она сосала леденец или что-то вроде того.

– Кирсти говорит, что во всем виновата ты, – шепчет она. – Ты была с тем дядей. И поэтому она вернулась тебя наказать.

Мое сердце пронзают острые куски льда.

– Какой дядя, дорогая?

– Тот дядя, который был с тобой тогда ночью. На кухне. Я видела, как ты его целовала. Ты тоже виновата. Бабушка тоже знает, но она сказала мне никогда никому не говорить.

– Да, – отвечаю я.

И я вспоминаю все.

Вот что я похоронила в глубине рассудка. Вот причина моего отрицания. Вот та память, что я потеряла, поскольку горе так велико, что с ним нельзя было справиться. Отвращение к себе самой, погребенное под воздействием таблеток.

Мой сон, который я видела несколько недель назад, являлся подсказкой. Я была наголо острижена – чувство стыда. Я находилась на кухне – совершенно обнаженная. Уязвимая. На меня пялились люди.

Мужчина смотрел на мою наготу.

Я проснулась, мастурбируя. Все было завязано на сексе. Но не на сексе с моим бывшим, когда близняшки были совсем крошками.

Нет, в миллион раз хуже.

В те дни Энгус задерживался допоздна. Мама с папой ушли. И я пригласила парня. Однажды я встретила его в баре возле лодочной мастерской в Инстоу и познакомилась с ним. А пару месяцев спустя я пригласила его в гости. Я хотела с ним переспать. Мне надоел секс с Энгусом. Я всегда стремилась к большему, чем он мог мне дать.

Я жаждала волнующей новизны.

– Мама?

– Не бойся, дорогая. Все хорошо.

Я страстно поцеловала его на кухне. Вот на что я отвлеклась. Я пила вино с мужчиной, который мне нравился, мечтала затащить его в койку – и я перегнулась через стол и впилась в его губы своими. А близняшки меня увидели. Мне стало стыдно, я была немного пьяна, и я прикрикнула на них, чтобы валили отсюда. А потом я трахнула того парня в пустующей спальне на втором этаже.

Его звали Саймон. Точно. Молодой симпатичный член яхт-клуба. Моложе Энгуса и похож на Энгуса – времен нашего знакомства.

Память вливается в меня, правда затопляет меня до краев. Шторм проделал дыру.

Когда Саймон ушел, я уснула, утомленная сексом и алкоголем. В доме не было никого, кроме меня и детей. Близняшки тихо постучались ко мне в дверь, и я на них рявкнула, велев, чтобы они проваливали. Снова.

Я задремала.