На полпути к себе Иванова Вероника

— Ах, так? Значит, ты с самого начала… — Рогар начинает прозревать. Слишком поздно, дяденька, слишком поздно.

— Ну конечно! — Я повис на его плече, доверчиво заглядывая в глаза. — Я же такой беспомощный… такой неумелый… такой глупый… Мне обязательно нужен хозяин, чтобы…

Мастер возмущённо меня стряхивает.

— Мерзавец…

— Это уже было! И совсем недавно!

— Гадёныш…

— Очень близко к истине!

— Какой расчётливый и холодный ум…

— Ты меня хвалишь? Я польщён!

Рогар некоторое время сражается с гневом. Точнее, выбирает между злостью и смехом. Кто одерживает победу? Конечно, второй из поединщиков: Мастер закидывает голову и оглушительно смеётся. А отсмеявшись, грозит мне пальцем:

— Ты за это дорого заплатишь!

— За что? — обиженно надуваю губы.

— Надо же… первый раз в жизни так попасться… Я-то думал, что… Хотя… Видел же, во что ввязываюсь. И прекрасно видел…

— Твоё решение?

— Я должен что-то решать? — Искреннее удивление в серых глазах.

— А кто же? Я на себя такую ношу не взваливал.

— И поступал совершенно правильно! Итак, ты хочешь, чтобы я возился со всем этим молодняком?

— Почему бы и нет? — пожимаю плечами.

— А что будешь делать ты?

— Придумывать нам с тобой новые проблемы, конечно же!

— Кажется, стоит тебя выпороть, — задумчиво роняет Мастер.

— И выпорешь! Только чуток попозже, потому что… Мне ещё ошейник надо вернуть.

— Ты что, его потерял?

— Нет, пропил! Ну не с собой же всё время такую пакость таскать.

— Пакость? — Рогар делает вид, что обижается. — Между прочим, у меня запасных нет, придётся просить одного очень уважаемого…

— Гнома! — заканчиваю фразу за своего хозяина, и тот шумно выдыхает воздух:

— Опять забыл, что ты успел перезнакомиться со всеми моими друзьями…

— И создать у них о тебе весьма благоприятное впечатление! — подмигиваю.

— Это как сказать… Тот же Гедрин…

— Давай потом его вспомним, идёт?

— Ты куда-то торопишься?

— За ошейником. Являться в дом к двум незамужним женщинам на ночь глядя как-то невежливо, не находишь?

— Для тебя-то? — хохотнул Рогар.

— А что такое? Я, кстати, получил великолепное воспитание, чтоб ты знал!

— Вижу. Ладно, беги… Где тебя искать-то?

— У К… У милорда Ректора.

— Ты там живёшь теперь?

— Куда пустили, там и живу!

— К Эри заглянешь?

— Почту за честь. Разрешите идти? — отвешиваю короткий поклон.

— Иди уж… Шарфик у тебя… больно любопытный.

— Чем же? Обычный шарфик.

— Тем, что под ним. — Мастер щурит глаза. — Пользоваться-то умеешь?

— А то!

— Хотелось бы посмотреть.

— Всенепременно! Когда буду в полном твоём распоряжении, вот тогда и…

— Опять ведь улизнёшь, знаю я тебя… Ладно, до встречи!

Раз уж Рогар меня отловил и вынудил вспомнить о некоторых обязанностях, и в самом деле нужно вернуть обратно своё имущество. Ну почему я не захватил «бусики» с собой в последний раз, когда выходил из дома Агрио? Ky-inn ведь взял. И цепочку с ладошкой Йисиры — тоже. А теперь придётся из-за ерунды подвергать себя опасности. Какой? Быть узнанным и вызванным на откровение конечно же. Правда, графинь я не особенно опасался: старшая, скорее всего, и не обратит внимания на скромного… скажем, посыльного, а младшая… Думаю, для неё сейчас существует единственный мужчина на свете в лице Мэвина, а все остальные могут идти дышать свежим воздухом.

В чём ваш покорный слуга и убедился, постучав в дверь особняка: Равель, появившаяся на пороге, лишь растерянно скользнула по моему лицу взглядом:

— Что вам угодно, сударь?

— Милорд Ректор прислал меня за личными вещами некоего лэрра, который жил в этом доме. Могу я их забрать?

— Как он себя чувствует? — Голос девушки расцвёл такой искренней обеспокоенностью, что мне стало немного стыдно. И за своё поведение — в том числе.

— Он… почти выздоровел, госпожа. Скоро будет на ногах.

— Как это чудесно! Мы так испугались, когда узнали, что Ив… — она на мгновение запнулась, — лэрр Ивэйн заболел. Вы… не передадите ему небольшое письмо? Вы ведь увидитесь с ним, да?

— Разумеется, передам, госпожа.

— Я напишу, пока вы будете собирать вещи…

Собирать… Что тут собирать — смех один! Черновики, оставшиеся от моих трудов над дневником Лары, я порвал на мелкие кусочки и отправил в камин. Плащ… нет, брать не буду — не пристало мне такую роскошь носить. А, вот и он! Не мудрствуя лукаво, я защёлкнул ошейник там, где ему и полагалось находиться. На шее то есть. В свете сложившихся обстоятельств это даже выгодно — кому-то принадлежать…

Он вошёл бесшумно, как и всегда. Вошёл и остановился у порога, прислонившись к стене. За что особенно не люблю листоухих, так это за их «эльфийский шаг» — я же не враг, чтобы ко мне подкрадываться!

— Что вы здесь делаете? — Посмотрите только, какой холодный тон! Ну да, конечно, чего с простым слугой церемониться…

— Госпожа графиня не сказала? Милорд Ректор прислал меня за вещами лэрра.

Лиловое серебро глаз внезапно оказалось совсем рядом:

— Что с ним?

— Ничего такого… Он просто болен.

— Чем?

— Откуда я знаю?

— Вы его видели?

— Ну… да… — Старательно смотрю куда угодно, только не в глаза Мэя.

— Давно?

— На той неделе, — отвечаю предельно честно: и в самом деле, ведь проснулся я совсем уже другим… человеком.

— Значит, и вы не знаете… — Сокрушённый вывод.

— Чего не знаю?

— Того, что лэрр умер!

Ой, как же мне не нравится твоё настроение, малыш. Почему — умер? Только лишь… Фрэлл! Нехорошо-то как получилось.

Вольно или невольно, нарочно или неосознанно, но, теряя рассудок в объятиях Пустоты, я успел уничтожить «якорь», который связывал меня с эльфом. А как можно было поступить иначе, скажите? После того крохотного опыта, когда Мэй заливался слезами, не стоило даже пытаться ввергать его в более сильные переживания. Если бы он почувствовал, как гибнет МИР… Боюсь, не выдержал бы и либо сошёл с ума вместе со мной, либо, что куда вероятнее, просто и примитивно умер. А брать на себя смерть эльфа, особенно после того как Магрит строго-настрого (ну пусть не строго, но любая её просьба всегда была и будет для меня велением свыше) приказала «не делать им больно»… Я бы себе не простил. И себя бы не простил, это уж точно!

Конечно, он думает, что лэрр умер. Логично и обоснованно. Но не всё в подлунном мире подчиняется логике, малыш… Отворачиваюсь и делаю вид, что копаюсь в вещах.

— Почему же умер? Жив-здоров… Ну почти. И скоро отправится к себе домой.

— Это… правда? — Он мне не верит. Пока ещё не верит. Может, и к лучшему?

— У меня нет причин вам лгать, господин.

— Этого я не знаю. Что, если…

— Спросите у милорда Ректора.

— Он не хочет отвечать. — Жалоба обиженного ребёнка.

— Значит, есть что-то, что вам не следует знать, только и всего. Но при чём здесь жизнь и смерть? Вовсе ни при чём.

— Вы… вы уверены, что лэрр…

Что он делает, малолетний негодник? Опять пытается прицепиться ко мне своим syyt’h? Ну нет, больше ни разу! Хотя, понимаю, почему он так поступает: после посещения храма Шаан я умиротворён дальше некуда и, следовательно, спокоен и уверен. Не в себе, конечно, а совсем в иных вещах, но… Внешне такая уверенность ничем не отличается от любой другой — немудрено ошибиться. Однако не слишком ли много будет ошибок кое у кого на счету? Ну погоди, lohassy!

— Я бы на вашем месте тщательнее выбирал место для бросания «якоря».

Пауза. И растерянное:

— Что… что вы сказали?

— Держите свои эмоции в узде, господин эльф, иначе опять совершите тот же промах, что и в прошлый раз.

— К-какой промах?

— Вы плохо слышите? А я полагал, что длинные уши благоприятно влияют на слух.

— К-кто вы?

— Заикание — ваш наследственный порок или приобретённый? — продолжаю острить. А что? Всем можно, мне нельзя? Не согласен!

— Не… не может… — Он снова пытается дотянуться до меня лучами syyt’h, и я позволяю им коснуться своего сознания. Но только коснуться! — Это… Это ТЫ?!

Так. Знакомая картинка. Остаётся надеяться только, что «радость» Мэя будет несколько более сдержанной, чем подобное проявление чувств со стороны…

Глупо было на это рассчитывать. Глупо и опрометчиво, потому что эльф вообще не счёл нужным ограничивать силу своего воодушевления: вцепился в меня обеими руками, пряча лицо где-то в складках шарфа и… Это ещё что такое? Никаких слёз!

— Вот что, молодой человек, — сказал я спустя минуту, силясь создать дистанцию между собой и длинноухим плаксой по поводу и без повода, — если будете продолжать в том же духе, я…

— Да делай что хочешь! — разрешает Мэй. — Всё равно никуда больше не отпущу!

— Вот как? Вряд ли у тебя хватит сил меня удержать.

— Хватит!

— И на чём основывается твоя уверенность, позволь спросить?

— А ни на чём! Просто не отпущу! — Довольная, хотя и немного зарёванная физиономия.

— Не получится. — Оттягиваю шарф и демонстрирую эльфу ошейник. Серебристые ресницы недоумённо вздрагивают:

— Это… Что это значит?

— Не догадываешься?

— Я… не… ты хочешь сказать, что…

— Что не принадлежу самому себе.

— Но… Это неправильно! — Ничего себе заявление. Несколько неожиданное и, прямо скажем, нежелательное. И глаза — только-только просохшие — снова готовы наполниться… Фрэлл!

— Не надо принимать всё так близко к сердцу! Подумаешь… Что случилось, то случилось. Только не предлагай выкупов и всякого такого! — спешу пресечь фантазии эльфа в зародыше. — У тебя личных денег нет, у Кэла, насколько понимаю, тоже. Так что…

— Я дядю попрошу!

— Отставить дядю и всех остальных! Будешь упорствовать, точно никогда меня больше не увидишь!

— А если не буду? — В лиловом серебре сверкнули огоньки желания поторговаться. Тоже мне купец начинающий.

— Тогда возможны варианты.

— Какие?

— Ты меня отпустишь или нет? Всю одежду уже измял…

— Если пообещаешь не убегать… сразу. — Эльф идёт на небольшую уступку.

— Обещаю. Вот только отдам… — протягиваю ему хрустальную капельку. Мэй строго сдвигает брови:

— Как это понимать? Я же сказал: мне всё равно, что будут думать другие!

— Тебе — да. Мне… частично. А вот всем остальным… Раб не может владеть эльфийской «искрой» — таковы правила.

— Глупые правила! — Ну ты ещё ногой топни, жеребчик.

— Любые правила глупы по определению, потому что заставляют игроков поступать не так, как хочется, а так, как должно. Мэй, послушай меня внимательно. Ты можешь подарить свою ky-inn только трижды. Два раза ты уже… ошибся, и я хочу, чтобы третий выбор стал удачнее двух первых. К тому же… Ты ведь должен будешь предстать пред грозные очи повелителей Драконьих Домов, не так ли? Среди них наверняка есть персоны, более чем достойные такого дара. Согласен?

— Но… откуда ты знаешь про…

— Много читал в детстве. Но речь не об этом. Возьми свою «искру» и храни её хорошенько — для того, кто по-настоящему будет её достоин. Договорились?

— Я не хочу! Мне не нужны другие… персоны! Я уже выбрал!

— Мэй… — выдыхаю, чтобы успокоиться, а то малолетний стервец ухитрился снова нарушить моё душевное равновесие. — Я всё сказал. Чтобы ky-inn оказалась в моём владении в третий раз, должно случиться что-то настолько… невероятное, что даже представить себе не могу. Будь хорошим мальчиком и не спорь со взрослыми!

— Считаешь, что ты старше? — Угрюмо-капризный взгляд из-под чёлки.

— Не считаю, а знаю! Раза в четыре, а может, и во все десять.

— И всё-таки…

— Третье предупреждение!

— М-м-м-м? Это значит, что… — Какое загадочное выражение лица. Планирует очередную пакость? Мне уже страшно.

— Это значит, что наши дороги расходятся!

— И это замечательно! Потому что дороги расходятся, чтобы потом сойтись вновь! И всё начнётся сначала!

Пожалуй, этот раунд игры выиграл эльф. И ведь понимает это, lohassy. Что же мне делать? Признать поражение? Наверное, придётся, потому что он и в самом деле прав: когда завершается один цикл, начинается другой, и кто может поручиться, что в нём наши судьбы не пересекутся ещё раз? Но пока…

— После праздников, надеюсь, ты отправишься домой?

— Да. А ты?

— Я?

— Что ты будешь делать?

— Ох… — Много чего, наверное. Меня же Ксаррон ждёт не дождётся, чтобы отволочь за ухо к Танарит на Пробуждение. Что я там забыл? Ничего, но этикет обязывает. — Есть кое-какие заботы, с которыми, кроме меня, никто не справится. Хотя бы потому, что это целиком и полностью МОИ заботы.

— А потом?

— Потом? — Я снова что-то упустил? Старею, старею.

— Кайа будет ждать тебя весной.

— А ты-то откуда знаешь?

— Она и не скрывала… — невинно улыбается эльф. — Всё равно тебе придётся приехать!

— Так уж и быть… Веди себя хорошо!

— Уже уходишь?

— Да. Мне надо ещё кое-кого навестить.

— А почему мне с тобой нельзя?

— Потому! — Стараюсь казаться строгим и взрослым. Получается не очень-то: Мэй смотрит на меня так хитро, что, выходя из дома, я раз пять проверяю, не идёт ли за мной некто с длинным ушами и не менее длинным носом, который старается засунуть во все мои дела.

Укрывшись от ветра в укромном закутке, я развернул письмо, торжественно вручённое мне Равель «для передачи лэрру в собственные руки». Можно было, конечно, вернуться домой или заняться чтением в каком-нибудь трактире, но… Показывать кузену письма, предназначенные только для моих глаз, не хотелось, а насчёт увеселительных заведений… Денег мне никто давать не собирался, посему болтаться по городу я мог только до вечера, а потом должен был осчастливить своим появлением дом милорда Ректора, чтобы не остаться ночевать на улице — погода, кстати, совершенно к тому не располагала: слегка потеплело, но зато выпал свежий снег, противно скрипевший под ногами и намеревающийся в скором времени (если не ударит мороз) превратиться в вязкую кашицу, пропитавшись водой…

«Дорогой Ив… вы позволите мне так вас называть?.. — я счастлива! Это так странно, ведь за всю свою жизнь я ни разу не чувствовала, что могу взлететь. Просто выйти за дверь — и взлететь! Вы будете надо мной смеяться, конечно… Вы всегда надо мной смеётесь, но мне не обидно, потому что я знаю: вы очень добрый человек. И очень хороший. Ведь только благодаря вам я встретила того, кто… Наверное, я влюбилась, Ив. Мэвин такой… такой юный, но уже такой умный! И он… кажется, я ему тоже небезразлична! Но если бы вы тогда не поговорили с ним во дворце, он бы не пришёл в наш дом и не… Я безумно счастлива! И несправедливо, что вы не можете разделить счастье со мной… Я буду молиться за вас, Ив, за то, чтобы вы поскорее выздоровели и чтобы… чтобы в вашей жизни появилось такое же счастье, как в моей! Двери моего дома будут открыты для вас всегда! Возвращайтесь!»

Милая девочка, зачем мне двери? Ты открыла передо мной своё сердце, и это куда драгоценнее. Куда больше, чем я мог мечтать. Надеюсь, у тебя всё будет хорошо, и у Мэвина — тоже. В твоей любви я не сомневаюсь, а парень… Он должен понять. Потому что, если не поймёт, я вернусь и задам ему хорошую трёпку!

Лавка иль-Руади встретила меня привычным перезвоном колокольцев, который я, мысленно ухмыльнувшись, снова отправил в полёт только одному мне известной и приятной мелодии. И шарканье туфель старого Мерави вперемешку с недовольным ворчанием лишь заставило затаённую улыбку появиться на свет.

— Ах, негодник, опять ты за своё!

— Именно, h’anu.[100] Именно я и именно за своё. Хозяин дома?

— Ай-вэй, какие мы важные! Только с хозяином и хотим говорить! — Чёрные жемчужинки глаз в сморщенных раковинах век блеснули укоризненно, но я знал: это не более чем притворство, потому что старик рад меня видеть. И особенно рад тому, что я снова стал таким же, каким и был. Ну почти таким же.

— Так позовёшь хозяина?

— Всё бы тебе мои старые кости гонять… — Мерави начал очередной виток старческих причитаний, но ему помешали продолжить нытьё:

— Кто там?

Дверные занавески раздвинулись, являя нашим взглядам стройную фигуру, закутанную… Впрочем, вру: совсем НЕ закутанную.

Надо сказать, что в Южном Шеме женщины редко показывают свои прелести внешнему миру, расцветая только за высокими стенами домов своих отцов и мужей, но уж там… О, там они стараются изо всех сил превзойти красотой знаменитую песчаную лилию, за один бутон которой х’аифф наделяет счастливчика, добывшего цветок, горстью золота! Йисини, кстати, тоже женщины, и им не чуждо стремление к украшательству собственного тела одеждой или… её отсутствием, если тело само по себе совершенство.

Такую Юджу я ещё не имел удовольствия видеть. Она была с ног до головы — ну не целиком, конечно, а фрагментами — усыпана янтарём. Разного цвета — от светло-медового до почти пурпурного. Полупрозрачные и совершенно непрозрачные бусины, оправленные в жёлтый металл (скорее всего, золото, но даже боюсь предполагать, сколько тогда стоит сей наряд), змеями — тонкими и не очень — тепло струились по смуглой коже, где-то поддерживая полосы белоснежного шёлка, а где-то образовывая подобие деталей одежды. Я и раньше подозревал, что моя знакомая йисини — весьма привлекательная женщина, но теперь окончательно утвердился в своём подозрении. Привлекательная. Зрелая. Умная. И… не забывающая ничего, потому что перемена моего облика заставила тёмные глаза лишь на мгновение затуманиться, а потом… Потом я был удостоен ТАКОГО взгляда, что потерялся между «покраснеть» и «побледнеть».

— Кто почтил нас своим визитом сегодня? Что-то я не узнаю твоего лица, юноша.

— Будешь дурачиться, уйду сразу. — Я развернулся, делая вид, что направляюсь к дверям, но руки Юджи уже лежали на моих плечах, а губы шептали прямо в ухо:

— Надо же, какой обидчивый… Уж и пошутить нельзя!

— Я пришёл попрощаться.

— Совсем? — Лёгкая тревога — даже не в голосе или во взгляде, а в мелком дрожании пальцев.

— Представь себе. Вы тоже скоро уедете, не так ли?

— Да, после празднеств… Но ты же останешься!

— Нет, не останусь. У меня есть дела.

— И покинешь город?

— Да.

— Как печально… А я собиралась задержаться. — Лукавое, но слегка запоздалое уведомление.

— Не стоит. Если, конечно, не найдёшь себе новую игрушку.

— Я никогда с тобой не играла!

— Знаю. Потому прошу — не играй и с другими… Это может быть опасно.

— Ты… Ты за меня беспокоишься? — Теперь вздрогнул и взгляд.

— Немного. Всё-таки…

— Какой ты смешной! И милый. — Йисини проводит ладонью по моей щеке. — Только грустный. Почему не веселишься? Хочешь, станцую? Хочешь? Это тебя развеселит!

Бёдра Юджи игриво описывают круг.

— Разве ты не умеешь танцевать?

— Умею.

— Тогда что же тут может быть весёлого? Не понимаю.

— Что-то случилось, да? — Тёмные глаза смотрят так пристально, словно хотят проникнуть под маску, которую я ношу.

— Почему ты так думаешь?

— Я чувствую! Ты… напряжённее, чем был. Много напряжённее. Не спорь, так и есть! Не забывай, что я воин и для меня нет тайны в том, что касается битв. И прошлых, и будущих.

— Тогда ты настоящая счастливица, — искренне завидую Юдже. Она замечает эту зависть и растерянно хмурится, а тонкие пальцы сжимаются на моих плечах ещё настойчивее.

— Признавайся, в какую переделку ты попал?

— Да ни в какую… Собственно, всё уже закончилось. Или даже ещё не началось. Не думай об этом, хорошо? Я прошу…

— Я не могу не думать, если вижу, что тебе плохо! — В словах йисини нет ни игры, ни чрезмерного спокойствия — ровно столько чувства, чтобы даже самый глупый глупец понял: она волнуется за меня.

Я понимаю, милая… Только не о чем волноваться, ты моему… хм, горю не поможешь. Знаю, что горишь желанием помочь, но, право, зря. Сам справлюсь. Должен. Потому что, если не справлюсь я, никто не сможет.

Тёмные глаза на мгновение вспыхивают внезапной догадкой, потом снова становятся тягучими омутами:

— Точно справишься?

Она что, читает мои мысли?

— Конечно. Как всегда.

— Всё равно ведь поступишь как тебе вздумается, — вздыхает Юджа. — Но… если помощь будет, не отказывайся от неё, хорошо?

— Не буду… Скажи, красавица, в честь чего или кого ты так… непривычно одета?

— Непривычно? — лукаво улыбается йисини. — Разве?

— Для меня — да.

— Можно подумать, ты никогда не видел наряда танцовщицы!

— Видел. Но на тебе ни разу.

— И как? Нравится?