По ее следам Ричмонд Т.

Я позвонила твоим родителям, рассказала про вечерние новости и извинилась.

Финал репортажа вышел предсказуемым: крупный план, я смотрю на реку печальным взглядом. Его показали в шесть, в девять и в десять. Видимо, я плакала очень выразительно.

Отрывок из дневника Алисы Сэлмон, 20 мая 2010 г., 23 года

– Ну и как он?

– Милый.

– Милый? Тебе что, больше сказать нечего? Давай-ка, ты ведь журналистка!

– Хм, ладно. Очень милый.

Мег приехала в Лондон по работе, и мы решили встретиться за пиццей. Основной темой для обсуждений стал Люк.

Мы всегда сплетничали о парнях, еще со школы. Иногда она расспрашивала меня, иногда – я ее. Показала Мег его аватарку с фейсбука.

– Похож на Дэвида Теннанта, правда? Только без Тардис.

– И как, ты ему нравишься? Часто присылает эсэмэски? Раз в день или чаще?

– Чаще. Раз пять-шесть… Иногда больше.

– Маньяк какой-то!

И тут же, как по команде, пришло очередное сообщение. Мы рассмеялись. Я рассказала Мег, что Люк работает в IT-компании – не гиком-программистом, а менеджером. Поначалу мне казалось, что он строит из себя мачо: на второе свидание мой новый кавалер явился с синяком под глазом (играл в регби) – но потом стало ясно, что это все напускное.

– … а еще он отлично умеет слушать.

– Напомни, сколько раз ты с ним встречалась? – уточнила Мег. – А то, если судить по твоим рассказам, вы уже сто лет вместе.

– Два раза. Или три, если считать день знакомства.

Люк говорит, что я первой завела разговор, пока мы стояли у барной стойки в «Портерхаусе», но, по-моему, все было наоборот. «Надеюсь, ты дашь мне свой номер», – заявил он. Там было шумно, цифры пришлось повторять трижды. Люк сразу же позвонил, и в моей сумочке зажегся экран телефона. «Вот так-то! – сказал он. – Попалась».

На первом свидании мы гуляли по барам в Клэпхеме и Бэлхеме, а на прошлых выходных ходили в кино – таково непреложное правило вторых свиданий. Он вскользь упомянул про отпуск на горнолыжном курорте, сказал «мы»: но ведь вовсе не обязательно, что «мы» – это о женщине, может, он ездил туда с друзьями. А потом Люк честно признался, что в прошлом году у него были серьезные отношения с одной девушкой, Эми, и спросил, когда я в последний раз с кем-нибудь встречалась.

– Веду монашеский образ жизни, – отшутилась я.

– Мой последний роман закончился не очень удачно.

– С романами так всегда.

Я вспомнила, как бросила Бена, и покраснела от стыда. Но это уже неважно, давняя история. Не скрою, в прошлом году было совсем скверно, пришлось идти в больницу; мне и раньше выписывали антидепрессанты, поэтому врач задал неизбежный вопрос: «Как вы себя чувствуете?» – дежурная фраза, журналисты и телеведущие разбрасываются ею направо и налево. Эдакий ленивый интерес. Я ответила, что все нормально, и врач велел прийти на повторный осмотр. Потом я вышла в приемный покой, где сидели молодые мамы (наверное, я никогда не стану одной из них) и старенькие бабушки (такая участь мне тоже вряд ли грозит), и на глаза попался плакат про антибиотики – их стали выписывать все реже и реже, потому что у пациентов снижается сопротивляемость и организм не может самостоятельно побороть болезнь. И я едва не вернулась к врачу – ведь так все и было, мне не хватало сопротивляемости, окружающий мир неизменно оказывался сильнее. Стереть прошлое совсем нетрудно: прокручиваешь колесико мыши, выделяешь все письма, нажимаешь «Delete». И все. Я сидела с Люком в кино – в конце концов мы выбрали «Робин Гуда» – и думала, что начинаю жизнь с чистого листа. Завтра мы опять встречаемся. Идем не куда-нибудь, а в театр. Меня переполняют предвкушение и радость, я так счастлива! И заметьте, при написании этого текста автор не принимал психотропные вещества.

Возвращаясь домой из «Портерхауса», я смотрела на номер Люка и гадала, надолго ли он останется в моем телефоне: просто повиснет в списке недавних контактов, постепенно сползая вниз, или я все-таки сохраню его. Может быть, даже выучу наизусть. «А ну прекрати, Алиса, – сказала я себе. – Не увлекайся, потом больно будет».

Мне всегда хотелось принять участие в марафоне, однако на прошлой неделе, стоя перед входом в паб с «Мальборо лайт» в зубах и после третьего бокала вина, я подумала: «Я такая, какой хочу быть. И пусть все тренировки с марафонами катятся к черту! Веселись! Жизнь похожа на игру в “Скрэббл”: если тебе попались хорошие буквы, используй сразу, не откладывай на потом».

Может быть, мы с Люком просто встретились в нужный момент.

Все меняется. На работе меня ждет повышение. Стану старшим репортером – ни больше ни меньше. Мне нравится моя профессия. Нравится тот человек, которым я становлюсь, когда занимаюсь любимым делом; конечно, иногда приходится брать интервью у самых настоящих психов и выслушивать, как маньяки отстаивают свою невиновность, но помимо них есть и другие – удивительные дети, которые поступают в университет, несмотря на церебральный паралич, или обаятельные старушки, обретающие родственников, с которыми расстались полвека назад. Я освоилась со своей профессией так же легко, как и с учебой, узнала все тонкости и нюансы: полосы, колонки, молнии, сводки и развороты. Родной профессиональный жаргон.

Все меняются. Мег решила бросить рекламу и собирается вернуться в университет, Алекс нашел себе новую девушку, Софи – нового парня, Робби стал партнером в адвокатской фирме. Даже мой маленький друг Ржавчик исчез с горизонта. Я убеждаю себя, что он просто перебрался в другой район, но, скорее всего, лиса нет в живых. Он радовался каждому дню, срывал цветы удовольствий. Где я слышала это выражение? Теперь не отпустит, будет крутиться на самом кончике языка.

Допиваю свой ромашковый чай. Люк сказал, что в прошлом году встречался с девушкой… Интересно, он имел в виду, что они познакомились только в прошлом году или что они были вместе гораздо дольше, а в прошлом году расстались? Надеюсь на первый вариант.

Свидание – вот слово дня на сегодня. Отлично звучит. Свидание!

Мег была права. Такое впечатление, что я знаю Люка уже сто лет.

Заметки на ноутбуке Люка Эддисона, 26 февраля 2012 г.

Я не собирался подкарауливать тебя у реки.

Надеялся, что хоть раз за вечер подвернется случай, когда ты останешься одна, следил за тобой в каждом пабе, но поблизости все время ошивались подруги. Один раз почти подловил тебя по дороге в туалет – а ты остановилась поболтать с каким-то дедулей. Понятия не имею, кто это был. Старая моль в твидовом пиджаке, сразу выделялся на фоне толпы. Может, владелец заведения.

Я обежал полгорода, а потом меня осенило. Фейсбук и твиттер. «Прилежно готовлюсь к утреннему похмелью», – этот твит ты отправила в 16:12. «А теперь идем в «Нандос», – в 17:20. «Саутгемптон круче всех», – в 18:12. Я пролистал предыдущие твиты. «Можно ли по-настоящему узнать другого человека?» – 13:41. «Иду в атаку», – 13:51.

Ты удивилась, заметив меня. Будто не поверила собственным глазам.

– Люк, – сказала ты. – Люк.

– Привет, Ал. Не ожидала? Решил тебя навестить.

– Не хочу никого видеть.

Мы были на берегу реки, ты сидела на скамейке.

– Ты похож на автобус, – заявила ты и рассмеялась, но смех был невеселый.

– А ты пьяна.

– Не читай мне мораль.

Было темно, в воздухе начали кружиться снежинки.

– Смотри-ка, снег, – сказала ты. Правда, получилось похоже на «шматрикашнег». – Если упадешь, лететь придется долго.

Ты глотнула джин-тоника из жестяной банки. Начала всхлипывать, и я решил, что тебе чего-то подсыпали в выпивку. От этой мысли меня охватила ярость: моя замечательная, чудесная Ал оказалась в баре рядом с какой-то сволочью. Пьяная, беспомощная, и все по моей вине. Если бы судьба сложилась иначе, мы могли и не встретиться. Если бы в «Портерхаусе» ты стояла на пару метров подальше, если бы поезд в метро задержался секунд на тридцать, если бы кто-нибудь из моих коллег задал дополнительный вопрос и совещание затянулось на пару минут, ничего бы не было.

– Весь вечер пытался до тебя дозвониться.

Ты принялась судорожно ощупывать карманы.

– Потеряла телефон.

– Нет, солнышко. Вот он лежит. – Я поднял телефон и протянул тебе. Кажется, он включился при ударе о землю – играла музыка, одна из твоих любимых групп, «The XX». – Ты не замерзла?

– Руки холодные, сердце горячее.

Щеки у тебя раскраснелись, волосы были растрепаны: точно так же ты выглядела после секса. Может, нам нужно провести вместе ночь, и тогда у нас получится собрать разбитые отношения по кусочкам, и все наладится, и я больше не буду таким кретином… Я хотел взять тебя за руку, но ты оттолкнула мою ладонь.

– Нет, только подумай! Моя мама!

Я вспомнил миссис Сэлмон, как она наливала кофе и расспрашивала меня про работу. «Наверное, в молодости она была красавицей, – сказал я после знакомства. – Горячая штучка». «Эй, следи за языком!» – воскликнула ты. Я все равно остался при своем мнении – насчет красавицы, конечно, не горячей штучки.

– А как же лемминги? – спросила ты. – Ты не ответил на письмо про леммингов.

Разумеется, не ответил, я его еще даже не видел. Не мог понять, что за чепуху ты несешь, и злился все сильнее.

– Мы с тобой должны быть вместе, Ал! Вместе нам все нипочем.

– Ага. Мы с тобой и девушка из Праги! – Меня будто холодом обдало. – Почему я не могу избавиться от этого чувства?

– Какого?

– Как паршиво быть мной!

Я с трудом разбирал слова. Ты совсем промокла. Будь у меня пальто, я бы набросил его тебе на плечи.

– Ну что ты говоришь, Ал! Ты замечательная.

– Замечательные люди не сидят по ночам в таком месте.

Я огляделся по сторонам: киоск с мороженым, ступеньки к воде, мост. «Мы смотрим на реку и видим совершенно разные вещи», – подумал я.

– Быть одному – тошно.

– Быть вместе с дрянью – хуже. Люди так устроены, в них нельзя выбрать только то, что нравится. Я не ассорти из конфет. Если уж обещал, то принимай как есть!

– И принимаю.

– Только когда не нужно напрягаться! А что ты запоешь, если начнутся трудности? Это проверка на прочность, Люк. Я говорила, что мне нужно время; почему ты не послушал?

Интересно, как мы потом будем вспоминать эту ночь. Мы с тобой часто бродили по пабам, а на следующее утро собирали воспоминания по кусочкам; мне нравились такие буйные вечера, но с недавних пор хотелось покоя. Не напиваться, просто быть рядом. Помню, я наблюдал за тобой в самом начале знакомства – ты раздевалась, смывала косметику, – и в этот момент на меня снизошло внезапное откровение: все не так уж и плохо, у меня есть шанс.

– Я люблю тебя, – сказал я.

– Люк, тебе когда-нибудь хотелось уплыть отсюда к чертовой матери? Мне вот хочется. Уже не понимаю, кто я такая.

– Ты Алиса.

– Очень смешно, – ответила ты. А потом: – Кто это? Кто такая Алиса?

Мимо проехала полицейская машина, и вой сирены разорвал кокон тишины, окружавший нас; ты снова захлебнулась в пьяном дурмане.

– Хочу к друзьям. Домой! Где мой дом?

– В Бэлхеме. Ты живешь в Бэлхеме.

– Меня там нет. – Ты поежилась и обхватила себя за плечи. Тонкие руки, хрупкие кости, так легко сломать. – И я не сплю. Ветер на снегу…

– О чем ты, Ал?

– Нет, не так, – бормотала ты. – Снег заметает…[4] Надо, чтобы правильно.

Мимо, завывая и мигая огнями, промчалась «Скорая».

– Кому-то сегодня не повезло, – заметила ты.

С тобой часто бывало такое: на секунду опьянение проходило, будто ты выныривала на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Ты смахнула снежинки, упавшие на джинсы – совсем новые, наверное, ты купила их уже после нашей ссоры. Что еще произошло в твоей жизни за последние два месяца? Вот так и бывает – влюбленные расстаются, опускают руки, перестают бороться, – и я подумал: «Черт с ним! Чего еще ждать? Подходящий случай никогда не подвернется, этот тоже вполне сойдет», – и упал перед тобой на колени.

– Алиса, единственная моя!

А ты, наверное, решила, что я поскользнулся, и расхохоталась.

– Эй, вставай-ка! Будь мужчиной.

Я поднялся, закипая от злости. Сделал несколько глубоких вдохов, невидящим взглядом уставился на мемориальную табличку в честь какой-то погибшей женщины. «Она любила сидеть на этой скамье и смотреть, как мимо течет жизнь». Ты закурила, глубоко затянулась пару раз, выдохнула дым мне в лицо.

– Не надо. Не хочу тебя ненавидеть, – сказал я. Все шло наперекосяк.

Ты снова глотнула джина из банки, поднесла сигарету к губам.

– Не смей вытирать о меня ноги, – процедил я.

– Катись к своим любовницам.

– Алиса, какие любовницы? Всего одна ночь, давным-давно!

– Один – ноль в твою пользу. Как говорил король Лир, ты мне нагадил больше, чем тебе я.[5] – И ты рассмеялась собственной шутке.

Где-то вдалеке припозднившиеся прохожие горланили песни.

– Почему вы все просто не оставите меня в покое?

Не знаю, кого ты имела в виду. Может, того парня, с которым флиртовала в «Ол бар уан»? Ты практически сидела у него на коленях. А я стоял под окном паба и наблюдал за вами сквозь стекло, как за акулами в аквариуме. Едва не ворвался внутрь. Думал, ты встретила кого-то из своих бывших и решила отомстить за Прагу. Ладно, сам во всем виноват. Ревность, как горе, расползается в разные стороны, приносит с собой гнев и боль, а мне хотелось только одного – вернуться к прежней жизни. Чтобы мы вместе смотрели комедийные шоу по вечерам. Я даже не стану возражать, если ты включишь этот глупый детектив, «Валландер». Чтобы ты приходила ко мне домой, ругалась из-за грязной посуды и старых коробок из-под пиццы, выбегала из душа, дрожащая и мокрая, говорила, что если мы поднапряжемся и объединим наши финансы, то можно снять квартирку на двоих – что-нибудь дешевое, на окраине, в иммигрантском квартале – нам должно хватить.

– Все честно, я рассказала про свои чувства, – заявила ты. – Любовь нельзя перекрыть, как воду в кране. Я ведь всю душу выплеснула в том письме. Или тебе мало? Ты даже не ответил.

– У тебя такой несчастный вид – обнять хочется.

– Объятия – это хорошо. Только не с тобой и не сейчас.

В груди росла и крепла обида. Я застрял на одном месте, обречен вечно повторять одну и ту же ошибку, как в какой-то чудовищной пародии на «День сурка». «Мне двадцать семь, – подумал я. – Уже слишком стар для таких приключений».

– Помнишь, как мы купались голышом? – спросила ты. – Может, повторим?

– Не городи чепухи, снег идет.

– Ты сам уже нагородил всякого. В Праге и не только.

Обида давила изнутри; я попытался досчитать до десяти, прислушался к шуму воды у далекой плотины, но не выдержал на цифре шесть:

– Посмотри на себя! Позорище.

– А сам-то! Стоим друг друга. И я, и ты, и даже мама.

Мне страшно хотелось напиться. За вечер я успел опрокинуть шесть или семь пинт, но это не помогло, алкоголь не затопил пустоту, не вытеснил воспоминания о тебе, о нас, о том, что было. Хотелось надраться в хлам, чтобы вообще ничего не понимать – и не видеть, как все рушится от каждого неверного слова.

– Не угостишь? – Я кивнул на банку с джином.

– Закончился. Больше нет.

Все должно было сложиться иначе: я собирался сделать предложение. Но теперь внутри ядовитыми спорами прорастала ярость: жгучая, удушливая, едкая. На смену любви пришло новое чувство, беспощадное и неудержимое.

– Пойдем со мной в отель.

– Спасибо, я лучше на скамейке переночую.

Ты уныло разглядывала мемориальную табличку, затем подняла на меня глаза и, хихикнув, прищурилась.

– Это у тебя ключи в кармане или ты просто рад меня видеть?

Я покосился вниз: сквозь брючную ткань проступали очертания ювелирной коробки. Даже предложение я сделать не смог, и это ты была во всем виновата. Завтра расскажу новости Чарли, напустив на себя беззаботный вид. Напишу эсэмэс из отеля или по дороге домой: «Я снова в строю, приятель! Твой второй пилот готов к подвигам. По пиву в пятницу?» Голова шла кругом – то ли от безумной радости, то ли от отчаяния. Я выхватил коробку из кармана и швырнул в реку. Она с тихим всплеском ушла на дно.

– Что это было? – рассеянно поинтересовалась ты.

– Давняя история. Ты тоже скоро ею станешь.

– Какая философская мысль! – сказала ты и расхохоталась мне в лицо. И вот тогда я сорвался. Твой смех, растрепанные волосы, недокуренная сигарета под ногами – в ту минуту я был сам себе противен, а ты оказалась единственным человеком, которого я ненавидел сильнее. Надо было растоптать все, что еще осталось, сровнять с землей, чтобы мы больше не могли причинить друг другу боль.

– Та девчонка в Праге – просто огонь, – бросил я и с ослепительной четкостью вспомнил, как жил раньше, до тебя: ни тревог, ни забот, ни потерь, некого предавать и не от кого ждать предательства. – А какой секс! Просто закачаешься. В постели с тобой я лежал как труп, да и ты не проявляла энтузиазма.

– Забавно, я пришла к такому же выводу.

Ты попыталась вытряхнуть последние капли джин-тоника из банки. Я схватил тебя за рукав, раздался треск ткани. В прорехе показался черный кружевной бюстгальтер – мой подарок на День святого Валентина. Меня обуревали противоречивые желания: прижать тебя поближе, чтобы весь мир ушел на второй план, или оттолкнуть как можно дальше, чтобы уже никогда не видеть. Да, так будет лучше, я никому не сделаю больно, никто не сделает больно мне. Справлюсь, выживу. Ничего другого не остается, знакомая рутина: субботним вечером знакомишься с девушкой, воскресным утром выпроваживаешь ее из дома, чмокаешь в щеку и в ответ на дежурный вопрос обещаешь перезвонить, а потом отправляешь сообщение Чарли, мистеру Холостяку: «Дружище, я вчера такую куколку подцепил!» В тот день в баре я заговорил с тобой, потому что терять было нечего; так радовался, что эта неприкаянная муть закончилась, а теперь снова придется возвращаться к старым привычкам. Хуже не будет, я справлюсь, но сначала – разделаюсь с тобой, чтоб даже воспоминаний не осталось. Знаешь, Ал, в ту минуту я люто тебя ненавидел за обещание новой жизни, которое ты мне подарила. Глядя на бетонные балки и опоры моста, я вспомнил, что когда-то хотел стать архитектором. Еще одна позабытая мечта.

– Пожалуйста, пойдем со мной. – Последняя жалкая попытка.

Ты запрокинула голову.

– По крайней мере, Бен не корчил из себя святошу.

Я ничего не ответил, хотя незнакомое имя вызвало новую вспышку злости; на секунду я четко представил, что будет дальше. Ты станешь воспоминанием – как Эми, Лора и Пиппа. Два-три года спустя я оглянусь назад и испытаю легкий укол сожаления. От тебя останется только расплывчатый образ, очередная ступенька на пути к другой женщине, кем бы она ни была. Может, сегодняшний вечер превратится в нашу с ней любимую шутку: нелепая история о том, как я поссорился с девушкой на заснеженной скамейке у реки. Как помчался вслед за своей бывшей в Саутгемптон, будто идиот какой. «Знаешь, я тогда встречался с журналисткой…». Мы посмеемся, сначала смущенно, потом неловкость исчезнет, и мы будем хохотать над этим вечером, над тобой, над нами, точно так же, как ты смеялась над историями про мои предыдущие расставания: Эми порвала со мной за ужином, а с Лорой я разругался на автобусной остановке в Нисдене, когда она заявила, что у меня атрофирована способность чувствовать. Я не хотел терять Эми, не хотел терять Лору, не хотел терять тебя. Когда же этот кошмар закончится?

– Ал, я люблю тебя, – снова повторил я. Ты была не единственной, кто плакал в тот вечер. – Я не дам тебе уйти.

Тут ты вскочила, и я схватил тебя, маленькую, мокрую от снега; ты всегда твердила про свой огромный рост – не ниже Шрека! – но в ту секунду мне показалось, что я в два, в три, в сто раз выше. Такая хрупкая, такая красивая. А я не смог тебя уберечь. Господи, как же я злился.

– Ну почему вы все так и норовите меня облапать! Перестань!

Когда ты закричала, я зажал тебе рот, чтобы случайные прохожие не сбежались на вопли. Твое дыхание, губы, зубы, ноздри, горло – у меня под ладонью. На дальнем берегу реки мелькнул огонек сигареты.

– Пусти, задыхаюсь, – просипела ты.

– Перестань кричать.

– Помогите! На помощь!

– Тише… Я пытаюсь тебе помочь.

– Мне больно!

– Да плевать я на тебя хотел. Хоть с моста прыгай, – прошипел я, крепче стискивая руки.

Ты вывернула голову набок, но я не ослабил хватку. В вырезе блузки была видна ложбинка между грудями. Перед глазами вспыхнуло воспоминание: вот ты лежишь на кровати, обнаженная… И похоть потянула меня вниз, на дно, как рыба блесну. Я вскинул руку, но ты отмахнулась, и тогда я вцепился в тебя что есть силы. Стиснуть покрепче, удержать, остановить, чтоб ты наконец выслушала меня!.. Спустя секунду я понял, что у меня в кулаке остался клок твоих волос.

– Убери руки! – крикнула ты.

Пожелания, оставленные на прощальной открытке для Алисы Сэлмон, газета «Саутгемптон мессенджер», 20 ноября 2009 г.

Мы будем скучать по тебе и твоему смеху. Какое счастье, что теперь никто не будет сушить грязные кеды на батарее!

Аманда

Сразу было ясно, что такая крупная рыба, как ты, рано или поздно заинтересует других работодателей. Это отличный шанс, и ты не должна отказываться. Нам остается только завидовать Лондону. Спасибо за прилежную работу и неизменный энтузиазм. Может, у нас получится переманить тебя обратно?

Марк

Крупная рыба! Как тебе каламбурчик?

Мы вызвали дератизаторов, чтобы разобрать твой стол. Предупредили, что внутри наверняка живут крысы!

Барбара С.

Помнишь, как прогремела кампания по поимке ночного маньяка? Ты отправила за решетку одного из самых опасных преступников Саутгемптона, можешь по праву гордиться этим! Удачи.

Бев

Следующая остановка – «Нью-Йорк таймс»! Не думаю, что ты надолго задержишься в Бэлхеме.

Гэвин

P.S. Если Казза скажет, что твой прощальный подарок – это ее идея, не верь! Подарок придумал я.

Дерзай, рыбина! Если забудешь у нас айпод, не переживай: к нему никто даже пальцем не притронется. В литературе ты разбираешься куда лучше, чем в музыке. Спасибо за все те книги, которые ты мне советовала, и за чудесные воспоминания.

Белла

Хнык! Ты была мне как старшая сестра! Чувствуешь себя старой и мудрой?! Ты меня многому научила и всегда выслушивала любое мое нытье. С тобой так здорово работать! Твитни мне, мисс Ди!

Целую, Эли

Тот день, когда новенькая девочка отказалась «навещать покойника» и сказала об этом прямо в лицо нашему секси Секстону, уже стал легендой.

Гэвин

Надеюсь, тебе понравится «Киндл». Это новая широкоэкранная модель с графическим дисплеем! Теперь тебе придется прочитать Кафку, не отвертишься.

Казза

P.S. Гэв врет как дышит!

И кто же будет заваривать чай? Ты вечно делаешь такой крепкий, что аж ложка стоит!.. Удачи в столице. Ви завидует! Когда можно наведаться в гости? Чур, мне две ложечки сахара.

Фил

Без тебя вечеринки во «Флеймс» потеряют свое очарование. Обязательно навещай нас! Бармен, мне двойной! :)

Джульет

Удачи!

От Энтони Стэнхоупа

Вы изображаете равнодушие, мисс Сэлмон, но я-то точно знаю, что ваше сердце полностью принадлежит мне. Когда все-таки решишься прийти на свидание, пиши. Такой завидный кавалер, как я, не будет ждать до скончания века!

Большой Том

Талантливая журналистка, королева выпечки, спортсменка, волонтер, защитница обездоленных, любительница текилы и замечательный друг. У тебя есть хоть какие-нибудь недостатки? Мужчины Лондона, берегитесь!

Люблю сильно-сильно, крепко обнимаю,

Мишель

Письмо, отправленное профессором Джереми Куком, 29 июня 2012 г.

Дорогой мой Ларри!

После полицейского участка я отправился к реке. К тому самому месту, где успели побывать все наши тележурналисты – будто так можно обрести новый взгляд на произошедшее. «Трагедия случилась именно здесь, – тихо и убедительно вещали они. – На этом живописном берегу оборвалась жизнь юной талантливой девушки! Обычный субботний вечер с друзьями – привычный отдых для сотен из нас – обернулся страшной бедой». Они обрушивали на зрителей потоки неподтвержденных фактов: скорость течения пятого февраля (от средней до высокой), вес погибшей (тут данные сильно разнились – от 55 до 65 килограмм), ее одежда (джинсы, лиловая шелковая блузка и сапоги… высокие, черные, из «Топ-шопа» – один журналист сильно увлекся, рассуждая о ее обуви).

Поначалу к месту происшествия приносили цветы: море красных, розовых и желтых лепестков на снегу – великолепный фон для репортажа. Теперь там лежал один пожухлый букет, остатки былой роскоши. В поздний час там не было ни души; я сошел вниз, опустил руку в воду, содрогнулся от холода. В новостях говорили, что тело обнаружил бегун, потом – прохожий с собакой. Я разыскал его; свидетель сильно удивился и уточнил, является ли мое расследование официальным. «Разумеется», – поспешил я его успокоить. Задал все возможные вопросы, изобразив полную неосведомленность; в этой истории слишком много пробелов, важно узнать подробности. Вначале он принял труп Алисы за упавшее дерево, потом заметил, что на «дереве» была одежда. «Я просто глазам своим не поверил, – рассказывал он мне за столиком в маленьком кафе. – Мертвая женщина у самого берега! В голове не укладывалось». Как говорят судмедэксперты, налицо были первые признаки пребывания трупа в воде. Конечно, свидетель выразился иначе: тело Алисы покрылось «гусиной кожей», ладони вспухли и сморщились, как у прачки (медики называют это «мацерацией»). Он отставил кофе в сторону и добавил, что в руке у нее была палка. Такое часто случается: пальцы, скованные трупным окоченением, не разжимаются даже после смерти. Если бы тело осталось в воде на более долгий срок, рыбы и рачки постепенно обглодали бы щеки, губы и веки. Еще один новый для меня термин – антропофаги. Если бы Алиса пробыла в воде дольше, то тело сначала опустилось бы на дно, а потом всплыло бы на поверхность из-за газов, выделяемых бактериями. «Вздулся и вспучился» – это мерзкое описание попалось мне в одном из чатов.

Свидетель жутко боялся, что его арестуют: с полицейских станется, они могут сложить два и два так, чтобы получилось пять. «Муниципалитет заменил почти все ограждения у моста», – добавил он.

Я рассказал про работу Алисы в местной газете: как искренне она боролась, каких успехов достигла благодаря настойчивости и упорству.

– В ограждении были дыры, однако, чтобы подойти к самому краю, надо хорошо постараться.

Алиса не могла покончить с собой. Только не она. В ее дневнике на каждую страницу душевных страданий приходилось по две страницы незамутненного счастья. У девочки бывали тяжелые времена, но она упрямо справлялась со всеми трудностями. Лиз, бедолага, мечется от теории к теории. Думаю, рано или поздно она придет к версии о самоубийстве, хотя эта бездна ее пугает. Пока что Лиз категорически отказывается признавать такую возможность, и мои наблюдения этому не противоречат: несмотря на все невзгоды, Алиса шла вперед, прогоняла уныние, упрямо добивалась своего, жила.

Там, на берегу, я снова опустил ладонь в воду, и на секунду перед глазами вспыхнуло воспоминание: шлюпка скользит по реке, я наклоняюсь через корму и трогаю волны. Не выдержав, я упал на четвереньки и крикнул: «Где же ты, милая?» Из воды на меня глянуло отражение – очки-полумесяцы, кустистые брови, морщины, пучки волос, торчащие в разные стороны… Каково это: шагнуть за край, следом за ней? Ларри, я не боюсь боли, физические страдания можно перетерпеть. Мне невыносима мысль о медленном угасании. На глазах у Флисс! Я и так причинил ей слишком много боли.

«Даже не думай, ты от меня не отделаешься», – сказала она. Я пошутил, что неплохо было бы съездить в Швейцарию напоследок, и Флисс едва не расплакалась; стала убеждать меня, что жизнь бесценна, и никто не вправе ее обрывать, что она дорожит каждым мгновением, проведенным вместе.

Мальчишка с татуировками упомянул харакири, и я огорошил его лекцией о значении этого ритуала. Объяснил, что самурай, понесший поражение, вспарывал себе живот, чтобы смыть позор. Я говорил и говорил, и это было похоже на выступление перед аудиторией: если сосредоточиться на подробностях, то перестаешь замечать все, что тебя окружает, перестаешь чувствовать, остаются только сухие факты и стройные цепочки умозаключений. «Честь была превыше всего. Человек просто не мог вынести позора», – сказал я, и мальчишка снова спросил, почему я говорю о людях так, будто сам отношусь к другой породе. Потом потребовал денег, а я в ответ рассказал, что чем меньше звуков издавал самурай, вспарывая себе живот коротким мечом – вакидзаси, – тем более достойной считалась смерть.

Стоя на берегу и глядя на мост, я понял кое-что очень важное, Ларри: от моих знаний нет никакого прока. Если бы я взрезал себе живот – слева направо, потом резко вверх, как самураи, – все научные факты не помогли бы остановить кровь, хлещущую к моим ногам. Они совершенно бесполезны; можно выучить сотни новых слов – брахитерапия, золедроновая кислота, – но болезнь от этого не исчезнет.

– Рак способствует расширению словарного запаса, – сказал я Флисс после очередной поездки в больницу.

– Люблю тебя, – ответила она. И я решил, что расскажу ей все без утайки. Когда исследование будет завершено, когда история Алисы сложится воедино, я расскажу Флисс – и всему миру – о том, как дорога была мне эта девочка. Она и ее мать. Им отведено важное место в моем сердце, и Флисс должна узнать об этом, иначе все мои клятвы и заверения, все мои признания в любви не стоят и ломаного гроша.

– Ты затеял хорошее дело. Девушку надо собрать заново, – заметила однажды Флисс, когда мы просматривали фотографии Алисы на моем ноутбуке.

– Можно подумать, она Шалтай-Болтай, – пошутил я. Тому бедолаге не помогла даже вся королевская конница и вся королевская рать.

– Ты же не собираешься публиковать эти материалы? – поинтересовалась Флисс.

Наивная душа, она ни о чем не подозревала.

Новое, незнакомое чувство толкает меня на неожиданные поступки: я говорю ректору: «Нравится вам это или нет, но я буду продолжать свое исследование»; бросаю в лицо канцлеру: «Мне все равно, какого мнения вы придерживаетесь по данному вопросу»; новому преподавателю, широкоплечему здоровяку с квадратной челюстью, тоже достается: «В постели вы такое же бревно, как и в лаборатории?». Оно промелькнуло, когда я впервые заподозрил истинную причину недомогания, вынуждавшего меня бегать в туалет по пять раз за ночь. И снова всколыхнулось под проницательным взглядом врача. И опять – когда консультант произнес слово «неизлечимо». Теперь я знаю, что это за чувство, Ларри. Я больше не боюсь. Впервые в жизни я ничего и никого не боюсь.

– Ты больше не получишь от меня ни пенни, – сказал я мальчишке с татуировками. Было слышно, как у него в наушниках играет музыка. Может, после смерти будет так же, подумал я: останутся только далекие отзвуки мира. Он полез в свой рюкзак. Я ждал, что мне вручат очередной трофей из гардероба Алисы, но он достал стеклянную статуэтку, которая должна была стоять в буфете у меня дома. Я купил эту статуэтку в подарок Флисс еще до переезда.

– Да пошел ты. – Мои слова оказались неожиданностью для меня самого.

Он растерялся. Почему я никогда не давал сдачи школьным задирам, Ларри?

– Мне глубоко наплевать, кому ты отдашь письмо, – продолжил я. – Жить мне осталось совсем недолго, а вот у тебя в запасе еще лет пятьдесят. Представляешь, какой ужас – еще полвека мучиться в твоей шкуре. Тебе есть что скрывать и есть что терять. Я больше не намерен платить за твое молчание.

Интересно, что подумал бы о нас случайный посетитель: преподаватель беседует со студентом? Ученый со своим лаборантом? Отец разговаривает с сыном – младшим, судя по виду, от второго брака; паренек заглянул к отцу, чтобы вытряхнуть из старика немного налички?

– Ты бесишься, потому что мы похожи, – заявил он. – Притворяешься важной птицей, но под солидной маской прячется тот, кто ни капли не лучше меня. Ты – это я в твидовом пиджаке.

В ответ на его слова я просто расхохотался.

– Да пошел ты, – прошипел он.

Интересно, будь у меня сын, мы общались бы точно так же? Ссорились бы или уживались мирно? Обожали друг друга, доверяли, любили? Я потянулся к статуэтке, толкнул – и она упала на пол, разлетевшись на сотни осколков.

– Тебе не скрыться от правды. В книге будет все – найдется место и для такой мелкой дряни, как ты.

– Мистеру и миссис Сэлмон наверняка захочется почитать увлекательную историю.

Если дело сложится так, как я задумал, то нам всем придется окунуться в увлекательную историю.