По ее следам Ричмонд Т.

Коронер едва ли не прямым текстом признал, что вскрытие не дало никаких зацепок: рот и нос в белой пене, легкие полны воды, а желудок – речного сора. Патологоанатомы не сомневались в причине смерти. Всем ясно, что Алиса захлебнулась, но никто не знает, что случилось на берегу. Забавно, правда? В мире, где камеры пристально следят за каждым твоим шагом, где случайные свидетели видят каждый твой жест, наша девочка умудрилась пропасть с радаров. Для широкой публики ее смерть до сих пор остается тайной. Виновного следует посадить за решетку. Хотя многие наверняка решат, что за решетку надо убрать меня – за то, что произошло в декабре 2004-го. Впрочем, это другая история.

После полицейского участка я пришел к реке и просидел там до рассвета; смотрел на воду, на плавучий сор, на сильные, быстрые, непроглядно-черные волны, несущиеся мимо. Искал Алису взглядом. На ум пришла старенькая детская книжка про Шалтая-Болтая: потрескавшаяся желтая обложка, шершавый переплет, история про крошку-яйцо, свалившееся со стены.

– Антропоморфный персонаж, – говорил мне отец. – Помнишь, что значит это слово, Джереми?

Я не помнил, хоть ты тресни; хотелось прочитать стишок вслух, послушать, как папа мне читает – хотя бы разочек – знакомые, привычные строчки.

– Опять за старое? – процедил он. – Может, ремень подстегнет тебе память? – Его рука потянулась к пряжке.

Один катрен. Я могу проанализировать стихотворную форму детской песенки, я знаю, что это раздражительное, напыщенное яйцо появляется в книге «Алиса в Зазеркалье» и ведет беседы о семантике; я все знаю – да только какой с тех знаний толк?

Интересно, наша Алиса читала Кэррола? Ей бы понравилась главная героиня. Я снова соберу тебя воедино, милая, и когда книга будет готова, когда мы оба окажемся под одной обложкой, – тогда, наверное, придет и мое время падать во сне со стены.

Я встречался с ней в день смерти, вот в чем загвоздка, дружище. Полиция ничего не знает об этом, незачем – они все превратно поймут. Никто не видел ни нашего разговора, ни ссоры – но чуть что, слухи пойдут с удвоенной силой. Я следил за ее передвижениями по сети «Твиттер»: список пабов и баров, булавки на карте. На улице с говорящим названием Бар-стрит мне наконец-то удалось ее нагнать. Перед входом в паб собрались курильщики, из гущи толпы доносился знакомый смех. Я узнал этот тембр и стал жадно искать ее взглядом. Мелькнули темные локоны.

Алиса.

– Ты! – Она испугалась и удивилась. А спустя несколько минут отвесила мне звонкую пощечину.

Ларри, ну почему, почему она надела сапоги, а не туфли? Туфли легче, они бы не тянули ее ко дну. Свидетель с собакой говорил, что на лице у Алисы были ссадины. Видимо, течение протащило труп по камням. Может быть, по ступенькам. Тяжелые волны бросали и бросали ее о берег.

У меня в голове крутится одна и та же картинка: река несет Алису прочь – но в глубине души я знаю, что она ни капли не похожа на Офелию. Еще один новый факт в мою коллекцию: мертвецы в воде всегда всплывают лицом вниз.

Искренне твой,

Джереми

Сообщение от Элизабет Сэлмон, 4 февраля 2012 г., 13:27

Алиса, солнышко, сделай одолжение: у меня не получается зайти в почту. Проверь ящик со своего телефона. Я в садовом центре, нужен код ваучера. Письмо с кодом пришло вчера. Надеюсь, ты хорошо повеселишься на выходных в Саутгемптоне. Папа говорит, не пей слишком много. Целую, мама.

Письмо, отправленное профессором Джереми Куком, 3 июля 2012 г.

Все шло отвратительно, Ларри. То есть как обычно: бессмысленные, глупые разговоры, профессиональные препирания, вечная борьба за звание лучшего антрополога. Спасало одно – алкоголь лился рекой.

На фуршет после научной конференции я пришел с Лиз: мы не прятались украдкой в дешевом отеле, не встречались на полчаса в моем кабинете за закрытыми шторами, не сидели в машине, припарковавшись на обочине в Нью-Форест. Мы вместе пришли на вечеринку, как она и хотела. Мы вместе, на людях.

Каждый раз, когда открывалась входная дверь, я вздрагивал и оборачивался.

– Расслабься, – фыркнула она. – До дома тысячи миль. Тебя здесь никто не знает. Да и кроме того, людям интересны только они сами, ты же сам говорил. Такова человеческая природа.

В гостиной несколько человек танцевали под «ABBA». Моих ровесников на фуршете не было: либо совсем юные двадцатилетние дарования, либо ученые средних лет. На Лиз было черное платье и ожерелье – мой подарок; она выглядела просто божественно. Я глаз не мог отвести от ее шеи, от этого белого изгиба – нежнее лебединого пуха, изысканнее орхидеи, изящнее старинной вазы. Я сам себе напоминал героя какого-то фильма – вроде Чарлтона Хестона или Грегори Пека.

К Лиз тянулась бесконечная вереница мужчин.

– Вы ее спутник? – нагло поинтересовался один.

– Ну не отец же, – отрезал я, задохнувшись от ревности. Решительно обнял ее за хрупкие плечи и прошептал на ухо: – Ты прекрасна.

Лиз напряглась. Я должен был догадаться, что все так и закончится: во время ланча она молча ковыряла вилкой форель, а когда я спросил, нравится ли ей рыба, коротко ответила: «Суховато». Все мои попытки перевести разговор на безопасную тему ни к чему не привели, хотя я старался. Завел речь про «Мэри Роуз», потому что думал, что Лиз интересуется судьбой корабля, который 437 лет пролежал на морском дне.

– Я так больше не могу, – сказала она.

– Согласен, вино здесь паршивое.

– Мне нужно знать, что ждет впереди, хоть приблизительную траекторию.

Я ждал, пока она переключится на что-нибудь другое. Однако молчание затягивалось. Тогда я попытался отшутиться:

– Сразу видно, что ты занимаешься английской литературой. Еще немного, и заговоришь про параболы и кривые на графике нашей жизни.

– Не смейся. Я серьезно. Мы с тобой увязли в дешевой драме. Это несправедливо по отношению ко всем – и в первую очередь к Флисс.

Имя жены тенью промелькнуло над нашими головами. Дети хозяев терроризировали гостей весь вечер. Они промчались мимо нас на кухню. Несчастные, родители заставили их нарядиться в галстуки и майки. В семье безумных ученых нет покоя даже невинным чадам.

– Почему мужчины всегда думают, что им можно плевать на правила? – спросила Лиз.

Я ждал, надеясь, что вопрос был риторический.

– Неужели ты не понимаешь? Если мы останемся вместе, то я не хочу стыдиться своей любви.

Один из малышей, по-взрослому серьезный – в его возрасте я был таким же – подошел к нам и представился. Когда-то мы с Флисс составили список, и это имя в него входило. Но мы уже давно не говорили о детях. Она осталась дома; наверняка смотрела комедийное шоу «Два Ронни», смеялась над шутками про теленовости и уходила варить кофе, пока Ронни Корбетт травил свои нудные байки.

– Ты не собираешь бросать жену, так ведь? – поинтересовалась Лиз, когда малыш ушел.

– Не торопи события. Мы знаем друг друга всего пару месяцев.

– Пару месяцев, пару лет – какая разница? Ты все равно ее не бросишь.

– Разве верность – плохое качество?

– Шутки здесь неуместны, Джем. Все мы стремимся управлять своей судьбой, а в твоей жизни я просто случайный попутчик.

Я покосился на часы. Она жадно приложилась к джину.

– Ты меня любишь? – спросила Лиз.

– Ого, вопрос в лоб!

– Да, в лоб. И я жду ответа.

– Мы, антропологи, так и не составили внятное определение данного концепта, – начал я. – Считается, что любовь, особенно романтическая, в процессе эволюции позволяет нам сосредоточиться на одном партнере, чтобы объединить усилия для воспитания потомства. Американские ученые проводят весьма интересные исследования на этот счет. Тема любви и ее предназначения имеет большой потенциал.

– Да плевать я хотела на все твои исследования! Для меня важен ты – бог его знает, почему. Я думала, что ты тоже мной дорожишь. – Лиз вытащила очередную сигарету. Иногда мне казалось, что она перестает курить только за едой или занимаясь любовью. Мы с женой бросили эту привычку вместе, почти сразу после знакомства. – Мне не везет с мужчинами. Но я не идиотка.

– Я и не говорил ничего подобного.

– Тогда почему ты обращаешься со мной как с дурой? – Она сверлила меня взглядом, как и несколько часов назад, за ланчем. Я не выдержал и отвел глаза: тележка с закусками, диван карамельного цвета, отличная аудиоаппаратура. – Странный у тебя характер, Джем. Тебе всегда есть что сказать о других. А стоит задать один простой личный вопрос, и ты уже с трудом подбираешь слова. Не могу понять, люблю я тебя или ненавижу. Про себя-то я знаю точно – ненависть и еще раз ненависть, куда ни глянь.

– Перестань, Лиз. Не нужно меня ненавидеть. А себя тем более.

– Знаешь, зачем нужна любовь? Без нее мы – просто два тела на случке. Интрижка с женатым мужчиной и так не делает никому чести, а уж если в ней нет ничего, кроме секса… Это еще хуже, сплошное неуважение.

– Неуважение? К кому?

– Не изображай святую наивность. В первую очередь к твоей жене. Или ты опять успел про нее забыть? – Она погасила сигарету. – Если бы мы остались вместе, я бы, наверное, простила себя за сломанную жизнь Флисс. Но если у нас нет будущего, значит… тебе просто нужен кусок свежего мяса. И я соглашаюсь на эту роль.

– Я сегодня наткнулся на любопытную статью про митохондриальную ДНК, – невпопад ляпнул я.

Она тихо всхлипнула и разрыдалась, а я отметил, что Флисс, когда плачет, выглядит совсем по-другому: спокойнее, старше, сдержаннее. В ту минуту, сравнивая боль двух женщин, я впервые стал по-настоящему противен самому себе. Погладил Лиз по спине кончиками пальцев.

– Солнышко, не надо, не плачь.

– Ты меня совсем не ценишь. Тебя интересуют люди, жившие тысячу лет назад. А я для тебя пустое место!

– Перестань, ты важна для меня, ты ведь знаешь.

– Не знаю! Ты всегда молчишь, откуда мне знать. Я уже ничего не понимаю…

«Ну почему, почему все люди такие хрупкие», – пронеслось у меня в голове. Наверное, я пробормотал эту фразу себе под нос. Кто-то из гостей откликнулся: «Хрупкие? О чем вы? Я стал настоящим силачом, не то что раньше».

Лиз мгновенно напилась. Флиртовала с другими мужчинами, сшибала бокалы со стола, а когда я попытался к ней прикоснуться, сказала, что суррогат отношений ее не устраивает.

Как-то раз мы с Лиз гуляли по Национальной галерее и разглядывали картины Тициана и Караваджо. Она повторяла, что не боится встретить знакомых, пусть смотрят, жизнь и так слишком коротка. Однажды мы провели выходные в Дорсете, бродили по галечным пляжам Чизил-Бич, слушали шум прибоя. Ездили к Бичи-Хед на моем спортивном автомобиле. Лиз шутила, что эту машину можно считать первым вестником кризиса среднего возраста, пила шампанское, откинув крышу салона, подставляла лицо соленому ветру. В глубине души мне хотелось помчаться домой и рассказать обо всем Флисс: про бескрайнюю даль, про крошечный маяк, про головокружительную красоту могучих белых скал. К моему возвращению с «симпозиума» жена уже крепко спала бы, и я разбудил бы ее, ласково приговаривая: «Флисс, Флисс, ты не поверишь, я побывал в таком чудесном месте…» Желание разделить с ней этот прекрасный день было искренним, естественным. Отвезти ее туда, чтобы и она, моя Флисс, светилась от радости и счастливо улыбалась, как и Элизабет. Флисс так редко улыбалась в последние дни. «Одной жизни попросту мало, – думал я. Ничему из этого не суждено было сбыться. – Самонадеянный идиот, ты полюбил сразу двух женщин». По классной комнате эхом раскатился сердитый голос учителя истории – или классической литературы? – будто он отчитывал провинившуюся собаку: «Ты плохо себя вел, Кук! Плохо».

– Джереми Кук, вот так встреча!

Я резко обернулся. Мартин Коллингс. Работал вместе с Флисс в Университетском колледже Лондона. Они по-прежнему общались.

– Мартин, какой сюрприз! – сказал я, заглядывая ему через плечо. Лиз ушла в туалет. Мы с ней простояли полвечера на кухне, не обменявшись ни словом; уходить с фуршета не хотелось – оба с ужасом ждали того, что будет после.

– Я совсем позабыл про Флисс! – воскликнул Мартин. – Сто лет с ней не виделись. Она здесь?

– Нет, – ответил я. – Я один.

Я поискал Лиз взглядом. Она была пьяна и не показывалась уже очень долго. «Господи, – подумал я, – ну хоть бы ты ушла! Хоть бы ты сбежала от меня украдкой!»

– Как работа? Все еще изучаешь мертвецов?

Лиз вернулась и встала рядом. Привалилась к плечу. В этом жесте не было ни близости, ни интимности, только вес чужого тела.

– Люблю и ненавижу! Но ты в любом случае проворонил свой шанс, глупое доисторическое ископаемое! – Она чмокнула меня в щеку. Это был прощальный поцелуй: нежный, мокрый, жестокий. Я попытался поймать взгляд Мартина; ход его мыслей был очевиден, шестеренки в голове крутились с бешеной скоростью.

Лиз вышла из комнаты, и я жестом показал, что она пьяна: мол, понятия не имею, что это было, не обращай внимания, она еле стоит на ногах. Заиграла песня Нила Даймонда, и Лиз, покачиваясь, побрела в гостиную на звуки музыки, будто забыла там что-то и решила вернуться.

– Во что ты ввязался, Джереми? – спросил Мартин.

– О чем ты?

Музыка стихла, потом заиграла снова. Рок-группа «REO Speedwagon». Из гостиной донесся смех Лиз, и меня охватило странное спокойствие: все вышло из-под контроля. Он расскажет Флисс, и мне больше не придется носить на плечах эту мрачную тайну. Я увяз в банальностях и продолжал лгать, сам не знаю почему. Словно отыгрывал роль в спектакле.

– Ты что, подумал… Ну, это же просто нелепость! Она мой ассистент, новенькая на кафедре. Сказать по совести, с вином не в ладах.

Я представил Флисс: вот она кормит собаку, закрывает дверь на запор, поднимается в спальню. «Ты же знаешь, эти проклятые фуршеты в академических кругах всегда безбожно затягиваются. Наверное, придется остаться там с ночевкой», – сказал я.

– Не вешай мне лапшу на уши, – отрезал Мартин. – Я давно знаю твою жену. Она заслуживает большего.

Лиз танцевала с мужчиной – тем самым наглецом, которого я пытался отогнать. «Вот так, – подумал я. – Вот и закончилась наша интрижка».

– Ты просто сволочь, Джереми, – сказал друг моей жены.

Много часов спустя – в те годы за руль можно было садиться даже после выпивки, на дворе стоял 1982-й – я на цыпочках вошел в дом; Милли выкарабкалась из корзинки мне навстречу, и я потрепал ее по голове, прошептал, что соскучился. Потом принял ванну, забрался в кровать – жена пробормотала что-то, жалобно и неразборчиво: то ли «Наконец-то ты дома», то ли «Там не было телефона?», то ли «Ты бросил меня одну». Я лежал рядом с женщиной, которая была совсем непохожа на ту, другую, но главное отличие состояло в том, что она была моей женой. Мне не спалось. Я ждал телефонного звонка, ждал, когда скользкий подхалим Коллингс раз и навсегда решит мою судьбу. Однако телефон не звонил. «Неужели пронесло?» – думал я, прислушиваясь к тихому, неровному дыханию жены.

Ларри, я даже не подозревал о том, какой финт выкинет Лиз девять дней спустя. Надо было насторожиться, предугадать, помешать? Но мы стали друг другу чужими. Когда новости разнеслись по университету, это оказалось такой же неожиданностью, как и смерть Алисы. В мой кабинет вежливо постучали, и на пороге показался коллега, один из тех немногих, кто был в курсе наших отношений с Лиз. На лице у него боролись сочувствие и презрение.

– Джереми, ты знаешь, что произошло?

Искренне твой,

Джереми

Открытка, отправленная Алисой Сэлмон, 17 августа 2009 г.

Дорогие ма и па!

Погода знойная, отель нормальный, еда отвратительная. Много сижу в бассейне и пью коктейли литрами. Мало сплю. Остров красивый (настояла на том, чтобы каждый день устраивать какое-нибудь «культурное» мероприятие). По цвету я больше похожа на вареного лобстера, чем на лосось. Здесь куча немецких туристов: папа, гордись мной, я еще ни разу не обсуждала с ними вторую мировую. Мы ведь ездили на Фуэртевентуру, когда я была маленькой? Девочки передают привет.

Люблю вас сильно-сильно!

А.

P.S. Кто сказал, что отправлять бумажные открытки уже немодно?

Письмо, отправленное Элизабет Сэлмон, 22 июля 2012 г.

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Расскажи мне

Джем!

Во вложении к письму отсканированная записка, которую я получила сегодня утром вместе с образцами твоего почерка и советом сравнить их между собой. Они очень похожи. Пожалуйста, скажи мне, что записку писал не ты. Ей было восемнадцать, только-только поступила в университет, первый год вдали от дома – такая записка могла нагнать ужас на любую девочку ее возраста. Витиеватый неразборчивый почерк перепугал бы ее до смерти. Если бы не я, Дейв бы тебя покалечил. А ты ведь снова успел втереться мне в доверие – господи, да я выслала тебе детские снимки Алисы!.. Джем, я не хочу снова остаться обманутой. Скажи мне, что все не так. Анонимный доброжелатель, отправивший записку, добавил, что ты «взмок как педофил в наряде Санта-Клауса», когда тебе ее показали. Я сегодня напилась так, как не напивалась уже давно. Купила бутылку джина в «Теско» и сидела на парковке с ней в обнимку. Больше всего хотелось уснуть и не просыпаться, пока все не закончится. Через девять дней после нашего с тобой расставания я выпила целую бутылку. Не зря джин называют «материнской погибелью». Страсть к нему не угасает, все время мучительно тянет внутри. Ты уверял, что полиция обязательно выяснит правду о том, что случилось с моей малышкой, Джем, но они ничего не нашли… Только отмахиваются от моих вопросов, а расследование давно зашло в тупик, и некоторые версии повергают меня в отчаяние… Ты когда-то рассуждал о следах, которые мы все оставляем. Ради нас обоих, я надеюсь, что эта записка – не твой след. Хотя не мне рассуждать о моральных принципах…

Элизабет

Мнение: репортер Али Маннинг, веб-сайт «Дейли дайджест», 16 марта 2012 г.

Вчера вечером мне позвонила девушка и представилась как Холли Диккенс. Я не сразу поняла, кто она такая. Холли входила в число подруг, с которыми Алиса Сэлмон гуляла накануне своей смерти.

Читатели наверняка знают историю Алисы наизусть. Она утонула месяц назад в Саутгемптоне, и с тех пор эта история не дает журналистам покоя. Тем вечером Алиса выпила, отбилась от своих друзей и, судя по всему, упала в реку. Такое могло случиться с каждым; наверное, именно поэтому об этой трагедии говорят по всей стране.

Холли связалась со мной, потому что знала, что раньше мы с Алисой были коллегами. Попросила сохранить конфиденциальность, и я согласилась. Мы проговорили больше часа; почти все это время она плакала. Постоянно повторяла про «невыносимую вину».

Многие комментаторы без зазрения совести обвиняют эту девушку и ее подруг, Сару Хоскингс и Лорен Ньюджент, в смерти Алисы. Будто они совершили преступление, выпустив ее из поля зрения на пару мгновений. Будто такого никогда не случалось ни с кем из нас.

– До сих пор в голове не укладывается: вот только что ты собиралась на вечеринку с подругой, а потом – раз, и ты у нее на похоронах! Как же так? – спросила она.

Мне нечего было ответить.

– Алиса присела на заборчик возле бистро. Мы зашли внутрь, а когда вышли, ее уже не было. Мы отошли всего на минуту. Как мы могли ее потерять?

После этого подруги звонили ей восемь раз и в конце концов пришли к логичному выводу: скорее всего, она самостоятельно вернулась в гостиницу.

– Она прекрасно знала дорогу. Мне даже в голову не пришло, что ей может грозить какая-то опасность. Задним числом я поняла, что Алиса весь день была какая-то потерянная, и нам надо было узнать, как она добралась до отеля. Мы никогда себя не простим.

Я повесила трубку и вспомнила те времена, когда мы с Алисой работали в «Саутгемптон мессенджер». Веселые деньки.

Спустя пару минут Холли позвонила снова.

– Я не буду возражать, если вы процитируете меня в какой-нибудь статье. Мне хочется, чтобы люди поняли, что мы допустили ошибку, о которой будем жалеть всю оставшуюся жизнь, и что мы любили Алису.

Эти девушки не совершали ничего ужасного. Они потеряли подругу – и будто этого горя было мало, все вокруг распекают их за то, что они отказываются плодить слухи об Алисе и упрямо придерживаются своего первоначального намерения не давать дополнительных комментариев. Достойное и разумное решение. Они желают проявить уважение к семье Алисы и – не будем забывать об этом – следуют рекомендациям полицейских, чтобы не препятствовать беспристрастному суду.

Я напомнила Холли, что им не в чем винить себя, что эта трагедия могла произойти с кем угодно, что люди, живущие в стеклянных домах, не должны разбрасывать камни. И упаси нас господь от такого несчастья…

Смотрите также:

ТЕКСТЫ. «Оргия» футболиста премьер-лиги в четырехзвездочном отеле

ФОТО. Член парламента клялся бросить курить, но продержался совсем недолго

ВИДЕО. Уличная банда напала на пожилого велосипедиста

Статья, написанная Алисой Сэлмон для журнала «Азур», 20 октября 2011 г.

От Анны Франк до Бриджит Джонс – дневники вели многие, однако современные женщины еще только осваивают это занятие. Стремясь возродить прекрасную традицию, Алиса Сэлмон поделится с читателями историей о том, как дневник помог ей пережить подростковый кризис.

Я выудила из пачки папину бритву и сползла на пол.

Было жарко, у соседей тарахтела газонокосилка. Какой смысл подстригать траву? Все равно ведь вырастет снова. Мне было тринадцать, и тем летом все вокруг казалось именно таким – бесконечным, бессмысленным и беспросветным. Я приложила лезвие к левому запястью и резко дернула. На пару прекрасных, упоительных мгновений все исчезло – экзамены, провальные баллы по биологии (мало того, что рожей не вышла, так еще и мозгов нет), даже ссора с лучшей подругой – и тут я сама виновата: упрекнула Мег в том, что она меня ненавидит. Все эти мысли перекрыла острая, неизбежная боль. Тревоги растаяли перед неожиданным открытием – вот она, кровь.

«Алиса, ты порезала себя! – подумала я. – Посмотрите, что натворила Алиса Сэлмон. Посмотрите, что наделала эта глупая девчонка».

– Папочка! – крикнула я, но его не было дома. Никого не было.

В комнате Робби играло радио, песня Бритни «Baby One More Time», а на заднем плане – далеко-далеко – стрекотала газонокосилка. «Не смей вырубаться», – велела я себе. НЕ СМЕЙ. ВЫРУБАТЬСЯ. Порез был свежим и чистым, и чувство, охватившее меня, было таким же. Где-то залаял мистер Пес, и на меня нахлынул страх: а вдруг останется шрам? Я тут же продумала план действий, как сделал бы папа: выстираю полотенце, надену широкие браслеты и кофту с длинными рукавами. Незачем родителям знать об этом, только расстроятся. Кровь – моя кровь! – лилась и лилась. Оказывается, она так близко, под самой кожей. Я сунула руку под кран, и постепенно вода заглушила кровотечение; поверх раны крест-накрест наклеила пластырь. Бросила полотенце в машинку и принялась оттирать пол, чтобы нигде не осталось ни следа от моих внутренних излияний.

Мама заметила пластырь и спросила, что случилось. Я соврала: мол, наткнулась на гвоздь по дороге из школы.

– Надо сходить к врачу. Так и столбняк подхватить можно!

– Да ничего страшного.

Папа сказал, что это вполне в моем духе: перебинтовать руку из-за пустячной царапины, будто она у меня скоро отвалится.

– Моя Оса любит разыгрывать трагедии, – добавил он. – И ванную отдраила до блеска. Что на тебя нашло, малек?

– Алиса, где ты нашла этот гвоздь? – спросила мама, когда папа ушел.

– По дороге из школы.

– Где именно? – Знакомые интонации. Но я умела убедительно врать, если было нужно.

На первой строчке я поставила дату – 13 августа 1999 года, – и слова посыпались из меня градом: случайная ерунда о ярких узорах на автобусном сиденье и все остальное, личное. Я писала, и груз, давящий на плечи, постепенно таял.

С того случая в ванной комнате прошел месяц, но все вернулось ко мне с новой силой – такое чувство, будто я смотрю на мир через толстое стекло и не справляюсь с происходящим.

Я писала, писала, словно вспарывая лезвием кожу, – только тогда на пол лилась кровь, а теперь на экране появлялись слова. Курсор двигался слева направо, оставляя за собой цепочку букв, складывавшихся в предложения и абзацы – они жили собственной жизнью. 682 слова. 1394. 2611. Первая запись в моем дневнике. Потом образовалась привычка. Я писала в любую свободную минуту – в поезде, в автобусе, перед телевизором, ночью, когда не могла уснуть. На лекциях в университете, на работе, склонившись над столом и прикрывая свои записи ладонью, как школьница на экзамене. Писала на ноутбуке, в блокнотах, на телефоне, на обрывках газет, на чистых листах в конце книги. Писала повсюду и ревностно хранила свои излияния: бумажные записки складывались в коробки, электронные – на флешку. Иногда я воображала себе, что стою перед горящим домом и рослый пожарный удерживает меня, приговаривая: «Нет, Алиса, не надо, слишком опасно!» – а я вырываюсь из его объятий и кидаюсь прямо в пламя. «Вы не понимаете! – кричу я. – Это мой дневник, в нем вся моя жизнь!»

Если желание вернуться в ванную накатывало с новой силой, если на меня со всех сторон давило ОНО – так я теперь называла это чувство, – я просто включала ноутбук. Чаще всего записи появлялись ночью или сквозь мучительную пелену похмелья, однако порой потребность высказаться подкрадывалась совершенно внезапно. Позже я узнала, что в психологии это называется «замещением». Выяснила, что алкоголь и наркотики тоже заглушают боль, но такие возлияния не проходят без последствий. Мое отражение смотрело на меня с экрана, и я выпускала все, что скопилось внутри, искала смысл в окружающем безумии, свое противоядие от жизни, слушала музыку на стерео, а потом и на айподе – в режиме случайного воспроизведения, от Рики Мартина до Пинк, от Робби Уильямса до «Peppers», от «Steps» до Ар Келли.

Я знала, что эти записи никому не интересны и постороннему они покажутся бредом сумасшедшего. Но мне было наплевать. Я наконец-то дышала полной грудью.

Когда мне исполнилось шестнадцать, я опалила себе брови.

Пришлось сжечь дневники, понимаете. Деваться было некуда. Как последняя распродажа перед закрытием магазина – все, без остатка.

Я вернулась домой пораньше и застукала маму у меня в комнате: дневники были разложены на полу.

– Что ты делаешь? Зачем ты роешься в моих вещах?

– Солнышко, ты даже ни разу не заикнулась…

Три года подряд я отчаянно ждала нужного момента, чтобы рассказать маме о бледных тонких шрамах на левом запястье; объяснить, что торчавший из стены гвоздь, разбитое окно, неравная битва с осколком стекла – это все чушь, выдумки. Но от ярости в голове не осталось ни одной связной мысли.

– Уходи!

– Я твоя мама.

– Да как ты смеешь копаться в моих вещах! – взвыла я. – Это личное!

– Мы с тобой так похожи, – сказала она и, кажется, покосилась на мое запястье. Но та запись была в кожаном блокноте, который тетя Анна подарила мне на Рождество. Блокнота нигде не было видно. – Я твоя мама, – повторила она.

– Да уж, никуда не денешься! – Хотелось сорваться с места и бежать, бежать без остановки, пока вокруг не останется ни одного знакомого лица: там, далеко-далеко отсюда, я смогу быть другим человеком, ярким, интересным, без червоточины. – Чтоб тебе сдохнуть! И мне заодно тоже!

Выпроводив маму из комнаты, я включила ноутбук и принялась жать delete. Позже, когда мама с папой ушли – мама боялась оставлять меня одну, но я пообещала поговорить с ней по душам чуть попозже, – я собрала все бумажные дневники и бросила в металлический бак, в котором папа сжигал садовый мусор. Нашла в гараже канистру с бензином, обильно полила сверху, – и гигантский оранжевый костер со свистом взметнулся ввысь и спалил мне брови, обдав волной жара и ужаса.

– Горите! – кричала я, вырывая страницы и подбрасывая их в пламя. Мне было нисколько не жаль девчонку, которая это писала. На свет появилась новая я.

В тот день мне исполнилось шестнадцать.

На следующий день я снова заглянула в сад. Ветер разбросал по лужайке клочки обгоревшей бумаги. На поилку для птиц уселась малиновка, похлопала крыльями, подняла брызги. Пичуга плескалась радостно и беззаботно. Мне тоже захотелось окунуться. Плавала я плохо, но могла подолгу сидеть в воде: мне нравились прохладные течения, упругая сила, поддерживающая и подталкивающая вверх, будто я весила меньше, чем на самом деле.

– Милая, сгорело не все, – сказала мама вечером. – Я ничего не читала, честное слово! Вот, возьми. Может, когда-нибудь захочешь взглянуть на них снова.

Сейчас мне двадцать четыре, но я так и не рассказала маме о той записи в дневнике «Почему я выпускала боль в ванной». Мне было тринадцать. Эта статья подтолкнет нас к разговору, которого я избегаю вот уже десять лет. Может, именно поэтому мне хочется, чтобы ее непременно опубликовали. Я поговорю с мамой до того, как она прочитает эти строчки, – а она обязательно прочитает, мама не пропускает ни одной моей заметки, внимательно изучает даже самые занудные общественные призывы и истории о клубных потасовках. Она уже давно не пытается коллекционировать вырезки из газет – их слишком много, не влезают в альбом, – но никогда не упускает случая сообщить, как здорово я пишу. И каждый раз мне становится тепло и радостно: мама мной гордится.

Сначала скажу ей главное: я не пыталась покончить с собой, просто хотела выпустить наружу дурные мысли. Хотя это чувство не прошло до сих пор, я научилась справляться с ним – и здесь мне помог дневник. Угадайте, что я сделала, когда мама отдала мне пакет с обуглившимися кусочками моей жизни с тринадцати до шестнадцати лет? Поднялась в свою комнату, включила ноутбук и принялась писать.

«Алиса Сэлмон, шестнадцать лет», – начала я.

Писала обо всем: как перепачкала руки сажей от обгоревших страниц, как нюхала почерневшую бумагу, словно ребенок, познающий огромный неизведанный мир. Даже про малиновку – грудка у птицы была не алого, а охряного цвета. Как она распушила перья и встряхнулась, и во всем мире для нее не было ничего важнее, чем эта секундная радость.

Иногда хочется просто забыть о случившемся, но именно память делает нас людьми. А дневник помогает сохранить воспоминания, упорядочить жизнь, найти логику в произошедшем. Анна Франк и Оскар Уайльд понимали это. И Сэмюэль Пипс. И Сильвия Платт. Даже выдуманные персонажи вроде Бриджит Джонс. Однако гораздо чаще дневники ведут обычные люди, как мы с вами. Именно таким запискам будет посвящен новый проект «Национальный архив дневников», цель которого – сохранить наши повседневные наблюдения. Может быть, я тоже отдам туда свои заметки.

Я не была исключением из правил. Если верить статистике, в подростковом возрасте как минимум одна девушка из десяти наносит себе вред. Мне повезло, я легко отделалась: шрама почти не видно. Его можно разглядеть только под определенным углом при правильном освещении и только если знаешь, куда смотреть.

Та девочка не вызывает у меня ненависти. На уроках изобразительного искусства она часто рассматривала скальпели, перебирала лезвия для папиной бритвы и думала: это же легче легкого – провести острием по внутренней стороне руки, по белому, как рыбье брюшко, запястью; хватило бы одной черты, будто застегиваешь молнию или разламываешь хлеб, чтобы покормить уток. Нет, я не питала к ней ненависти. Она была моей тайной.

– Алиса, ты идешь? – крикнула мама. Мне было шестнадцать и один день.

– Представляешь, ресторанчик «Пятница» открыт и по четвергам! – радостно сообщил отец, когда я забралась в машину. Одна из его «ресторанных» шуток.

Я рассмеялась и решила, что не буду торопить события. Посмотрим, куда она меня заведет, эта ваша жизнь. Сначала школьные экзамены. Потом университет – далекая, манящая перспектива: вечеринки, заумные дискуссии и свобода. Стану совсем как Джоуи Поттер из «Бухты Доусона».

Даже записала эту ерунду. Так было нужно. Потому что я точно знала: пока в дневнике появляются новые заметки, на пол в ванной не прольется кровь.

* Подробности смотрите на сайтах:

www.youngminds.org.uk

www.selfharm.co.uk

www.mind.org.uk

Голосовое сообщение, оставленное Алисой Сэлмон для Меган Паркер, 4 февраля 2012 г., 13:44

Твою мать, Мег, перезвони мне… Только что прочитала письмо, глазам не верю… Перезвони, надо поговорить, пока я не добралась до мамы. Залезла к ней в почту за ваучером, а там… Просто в голове не укладывается. Страшно подумать. Знаю, ты сейчас гуляешь по холмам черт знает где, но, пожалуйста, возьми трубку… Я все еще в поезде. Вот ведь скотство! Напьюсь сегодня до чертиков. Господи, как с этим жить… Понятия не имею. Перезвони…

Письмо, отправленное профессором Джереми Куком, 6 июля 2012 г.

Дорогой мой Ларри!

Ты умер в ноябре, а я узнал о твоей смерти только два месяца спустя. Оказывается, в газетах неоднократно печатали некрологи, но я не читаю газет. Не хочу знать подробности про жестокие подростковые стычки, запреты на публикации и вторую волну экономического кризиса. Тебя называли великим ученым, новатором, «человеком, открывшим новые перспективы в науке». Меня так никогда не назовут.

Мы с тобой знакомы больше пятидесяти лет. «Кто-нибудь знает, что такое «друг по переписке»? – спросил преподаватель на уроке английского. – Кук, тебе достался мальчик из Канады. Точнее, из Нью-Брансуика».

Я битый час сочинял первое письмо, чтобы произвести нужное впечатление. Даже признал, что несколько разочарован выбором преподавателя: мне хотелось переписываться с охотником за головами откуда-нибудь из Новой Гвинеи. Чванливое заявление, замаскированное под шутку, но ты принял его за иронию.

Твое письмо начиналось со слов «Эй, привет!» – и я поразился такой непосредственности. «Меня зовут Ларри Гутенберг, мне одиннадцать лет, я учусь в начальной школе Адена».

«Я мечтаю стать великим ученым», – поделился я. С гордостью отмечал, что в моих письмах не было ни одной ошибки, как и в твоих. Представлял, как ты читаешь очередное послание и удовлетворенно киваешь: а он похож на меня, этот Джереми Кук.

– Можно мне навестить моего друга Ларри? Я был бы крайне признателен за такую возможность. – Я обратился к отцу с этой просьбой спустя несколько месяцев переписки.

– Тоже мне, два мелких гомика, – отмахнулся он. Позже я узнал, что это мама хотела детей, а не он.

Мы обменивались письмами каждые три месяца, пока учились в школе и сдавали выпускные экзамены. Буйные шестидесятые обошли меня стороной. «Осенью поеду в Уорикский университет, альма-матер примет меня в свои объятия!» – напыщенно объявил я, еще не успев окончить последний класс. Ты не стал ловить меня на хвастовстве.

А еще были твои идеи. Уже тогда стало ясно, что я за тобой не успеваю. Ты оставлял меня позади. Осознание случилось неожиданно, словно откровение свыше: я просто достиг своего потолка. В двадцать пять я понял, что мне не стать по-настоящему ярким ученым.

Мои исследования постоянно заходили в тупик, и из года в год я возвращался к точке отсчета, будто перелетная птица к месту зимовки, а твои работы одна за другой получали восторженные отзывы. Следить за чужими успехами и не испытывать зависти – такое чувство доселе было мне незнакомо. Хотелось просто быть рядом и радоваться вместе с тобой. Ты превратился в того ученого, которым мечтал стать я: вдохновенного, талантливого, бесстрашного, гибкого. В честь тебя даже назвали закон – теорема Гутенберга. Твое имя произносили с восторгом и почтением, а мне хотелось кричать: «Он мой, мой! И был моим задолго до вашего закона!»

Затем настал 2004-й, и в свет вышла твоя книга «Факультет генетики». Непостижимое чудо – серьезный научный труд, который вмиг разлетелся с полок. Я переворачивал страницу за страницей, не в силах оторваться от увлекательных теорий, погружался в сложные, витиеватые умозаключения, а в глазах темнело от злости. Не злости даже: меня душила слепая ярость. В этой треклятой книге каждая страница лучилась неземным светом. Словно тебе удалось поймать и передать самую суть науки. Ярко, красиво и просто, но при этом совсем по-новому. Крупица за крупицей. Я бы душу продал за один абзац, за один миг твоего вдохновения. Зависть, до поры до времени не показывавшаяся на глаза, ударила мне в голову. «Ах ты сволочь», – думал я, чувствуя себя преданным. Мне всегда хотелось написать книгу, но ты обставил меня даже в этом.

Помню, как дочитал последнюю страницу – 9 декабря 2004-го. Я точно знаю дату, потому что в тот день была ежегодная антропологическая вечеринка, а она всегда проводится в первый четверг декабря. Давясь желчью, я пришел на праздник и столкнулся с Алисой. «Ну и ну, – подумал я. – Вот так совпадение!»

Да, Ларри, ты невольно стал одной из причин всех последующих событий. В последней главе ты процитировал начальную строфу стихотворения Роберта Геррика. «Срывайте розы поскорей…» Я всегда следовал твоим словам, как мудрому совету, наставлению, заповеди, – последовал и в этот раз.

Ты появишься в моей книге про Алису. Что думаешь на этот счет, старина? Жду не дождусь, когда она наконец будет готова. Никак не выберу подходящее название, пока остановился на варианте «Части целого». Мне безмерно жаль, что ты не сможешь ее прочитать.

Несмотря на лихорадочные метания репортеров, я стараюсь придерживаться взвешенного подхода. Страшно подумать, Алиса по-прежнему мелькает в новостных заголовках, а читатели бросаются от теории к теории: от несчастного случая до самоубийства или чего похуже. Чем больше внимания уделяют смерти Алисы, тем сильнее растет интерес. С журналистами такое бывает: осветить все трагедии подобного рода невозможно, не хватит ни времени, ни денег, вот они и цепляются за отдельное происшествие, превращая его в символ, своего рода талисман. Алиса Сэлмон: опасности, подстерегающие молодежь в ночном городе.

«Я жена Ларри Гутенберга. Должна сообщить вам печальную новость», – так начиналось послание от Марлен. Она наткнулась на письма, когда разбирала твои вещи – это нелегкое дело Марлен отложила до нового года. Я понимаю, почему ты не рассказывал жене о нашей переписке. Любому мужчине нужны свои секреты, тайная жизнь, скрытая от посторонних глаз.

Марлен написала, как все произошло. Ты допил кофе, натянул любимую куртку, объявил, что пойдешь гулять с собакой. И не вернулся. Я пытался вообразить героический финал, как у капитана Отса, но на деле все было иначе: ты споткнулся, упал и умер еще до того, как приехала «Скорая». Слишком заурядная смерть для человека, в честь которого названа теорема. Для моего друга, великого Ларри Гутенберга.

Новости о твоей кончине изрядно подкосили меня, старина. Ты ускользнул прочь, а я даже не заметил. Помнишь, как я донимал тебя уговорами, убеждая написать автобиографию? «Вздор! – отвечал ты. – Наука говорит сама за себя». Рано или поздно кто-то должен взяться за историю твоей жизни. Как думаешь, что бы там написали про нас с тобой? Я точно знаю, что написал бы сам. Всего три слова. Я люблю тебя.

Обещаю, на страницах моей книги ты предстанешь в самом выгодном свете, Ларри. Я попросил Марлен передать мне письма; она посоветовалась с сыновьями и согласилась. Будет славно, если наша переписка войдет в мой скромный труд. В конце концов, только с тобой я всегда был предельно честен, и малая толика честности не повредит никому из нас. Тем более Алисе.

У современных детей не бывает друзей по переписке. Интернет убрал все преграды, в нем больше нет места загадке и тайне. Твоим другом может стать кто угодно. Другом или маниакальным преследователем.

Искренне твой,

Дж.

Письмо, полученное Алисой Сэлмон, 4 февраля 2012 г., 13:52

Тема: Уведомление о доставке (не удалось доставить письмо)

Письмо под заголовком «Ты???», которое вы пытались отправить 4 февраля 2012 года в 13:51, не было доставлено получателю – [email protected]. Адрес получателя не распознан.

Данное сообщение является автоматическим уведомлением о статусе доставки. Пожалуйста, не отвечайте на него.

Голосовое сообщение, оставленное Алисой Сэлмон для Меган Паркер, 4 февраля 2012 г., 18:31