О любви. Истории и рассказы Абгарян Наринэ
Александр Цыпкин. Томатный сок
Повесть о женщине из другого времени
Я нечасто видел слезы моих друзей. Мальчики ведь плачут в одиночестве или перед девочками (футболисты не в счет, им все можно). При других мальчиках мы плачем редко, и только когда уж совсем плохо.
Тем острее врезались в память слезы моего друга, внезапно появившиеся в его глазах, когда мы ехали в Москву, и я налил себе томатный сок.
Теперь перейдем к изложению сути дела, веселой и поучительной.
В юности у меня было много разных компаний, они переплетались телами или делами, постоянно появлялись и исчезали новые люди. Молодые души жили словно в блендере. Одним из таких друзей, взявшихся ниоткуда, был Семен. Разгильдяй из хорошей ленинградской семьи. То и другое было обязательным условием попадания в наш социум. Не сказать чтобы мы иных «не брали», отнюдь, просто наши пути не пересекались. В 90-е разгильдяи из плохих семей уходили в ОПГ либо просто скользили по пролетарской наклонной, а НЕразгильдяи из хороших семей либо создавали бизнесы, либо скользили по научной наклонной, кстати, чаще всего в том же финансовом направлении, что и пролетарии.
Мы же, этакая позолоченная молодежь, прожигали жизнь, зная, что генетика и семейные запасы never let us down. Семен, надо сказать, пытался что-то делать, работал переводчиком, приторговывал какими-то золотыми изделиями, иногда «бомбил» на отцовской машине. Он был очень старательным, честным и сострадающим, что в те времена едва ли было конкурентным преимуществом. Помню, сколько мы ни занимались извозом, обязательно находились пассажиры, с которыми Сеня разбалтывался и денег потом не брал. И еще он был очень привязан к родне, с которой познакомил и меня. Семьи у нас были похожи.
Молодые родители, тщетно пытавшиеся найти себя в лихом постсоциализме, и старшее поколение, чья роль вырастала неизмеримо в смутное время распада СССР. Эти стальные люди, родившиеся в России в начале ХХ века и выжившие в его кровавых водах, стали несущими стенами в каждой семье. Они справедливо считали, что внуков доверять детям нельзя, так как ребенок не может воспитать ребенка. В итоге в семье чаще всего оказывались бабушки/дедушки и два поколения одинаково неразумных детей.
Бабушку Семена звали Лидия Львовна. Есть несущие стены, в которых можно прорубить арку, но об Лидию Львовну затупился бы любой перфоратор. В момент нашей встречи ей было к восьмидесяти, ровесница, так сказать, Октября, презиравшая этот самый Октябрь всей душой, но считавшая ниже своего достоинства и разума с ним бороться. Она была аристократка без аристократических корней, хотя и пролетариат, и крестьянство ее генеалогическое древо обошли. В жилах местами виднелись следы Моисея, о чем Лидия Львовна говорила так: «В любом приличном человеке должна быть еврейская кровь, но не больше, чем булки в котлетах». Она была крепка здоровьем и настолько в здравом уме, что у некоторых это вызывало классовую ненависть.
Час беседы с Лидией Львовной заменял год в университете, с точки зрения знаний энциклопедических, и был бесценен, с точки зрения знания жизни. Чувство собственного достоинства соперничало в ней лишь с тяжестью характера и беспощадностью сарказма. Еще она была весьма состоятельна, проживала одна в двухкомнатной квартире на Рылеева и часто уезжала на дачу, что, безусловно, для нас с Семеном было важнее всего остального. Секс в машине нравился не всем, а секс в хорошей квартире – почти всем. Мы с Семеном секс любили, и он отвечал нам взаимностью, посылая различных барышень для кратко– и среднесрочных отношений. Кроме того, Лидия Львовна всегда была источником пропитания, иногда денег и немногим чаще – хорошего коньяка. Она все понимала и считала сей оброк не больно тягостным, к тому же любила внука, а любить она умела. Это, кстати, не все могут себе позволить. Боятся. Бабушка Лида не боялась ничего. Гордая, независимая, с прекрасным вкусом и безупречными манерами, с ухоженными руками, скромными, но дорогими украшениями, она до сих пор является для меня примером того, какой должна быть женщина в любом возрасте.
Цитатник этой женщины можно было бы издавать, но мы, болваны, запомнили не так много.
«Докторская диссертация в голове не дает право женщине эту голову не мыть». Мы с Семеном соглашались.
«Деньги полезны в старости и вредны в юности». Мы с Семеном не соглашались.
«Мужчина не может жить только без той женщины, которая может жить без него». Мы с Семеном не имели четкой позиции.
«Сеня, ты пропал на две недели, этого даже Зощенко себе не позволял» (писатель, я так понимаю, в свое время проявлял к Лидии Львовне интерес).
«Бабушка, а почему ты сама мне не могла позвонить?» – пытался отбояриться Семен.
«Я и Зощенко не навязывалась, а тебе, оболтусу, уж подавно не собираюсь. Тем более у тебя все равно кончатся деньги и ты придешь, но будешь чувствовать себя неблагодарной свиньей. Радость невеликая, но все же».
Семен чуть ли не на руке себе чернилами писал: «позвонить бабушке», но все равно забывал, и его, как и меня кстати, друзья называли «бабушкозависимый».
«Я знаю, что здесь происходит, когда меня нет, но, если я хоть раз обнаружу этому доказательства, ваш дом свиданий закроется на бесконечное проветривание». Именно у Лидии Львовны я обрел навыки высококлассной уборщицы. Потеря такого будуара была бы для нас катастрофой.
«Значит, так. В этой квартире единовременно может находиться только одна кроличья пара. Моя комната неприкосновенна. И кстати, запомните еще вот что: судя по вашему поведению, в зрелом возрасте у вас будут сложности с верностью. Так вот, спать с любовницей на кровати жены может только вконец опустившийся неудачник. Считайте, что моя кровать – это ваше будущее семейное ложе». Семен при своем полном разгильдяйстве и цинизме защищал бабушкину комнату, как деньги от хулиганов, то есть всеми возможными способами. Эта принципиальность стоила ему дружбы с одним товарищем, но внушила уважение всем оставшимся.
«Сеня, единственное, что ты должен беречь, – это здоровье. Болеть дорого, и, поверь мне, денег у тебя не будет никогда». Бабушка не ошиблась. К сожалению…
«Сеня становится похож лицом на мать, а характером на отца. Лучше бы наоборот». Эту фразу Лидия Львовна произнесла в присутствии обоих родителей Семена. Тетя Лена взглядом прожгла свекровь насквозь. Дядя Леша флегматично поинтересовался: «А чем тебе Ленкино лицо не нравится?» – и стал разглядывать жену, как будто и правда засомневался. Проезд по его характеру остался незамеченным. «Ленино лицо мне очень нравится, но оно совершенно не идет мужчине, как и твой характер», – Лидия Львовна либо и правда имела в виду то, что сказала, либо пожалела невестку.
«Я с тетей Таней иду в филармонию. С ней будет ее внучка. Прекрасная девушка, ты можешь меня встретить и познакомиться с ней. Мне кажется, она захочет подобрать тебя, когда ты будешь никому не нужен». Внучка тети Тани подобрала другого. И как подобрала!
«Хорошая невестка – бывшая невестка». Вместе со свидетельством о разводе бывшие жены Сениного отца получали уведомление о наконец свалившейся на них любви бывшей уже свекрови.
«Семен, если ты говоришь девушке, что любишь ее, только ради того, чтобы затащить в постель, ты не просто мерзавец, ты малодушный и бездарный мерзавец». Надо сказать, этот урок мы усвоили. Ну, по крайней мере я – точно. Честность и открытость в помыслах всегда была залогом спокойного сна, быстрого решения противоположной стороны и дружеских отношений в дальнейшем, независимо от наличия эротической составляющей.
«Эх, мальчики… в старости может быть либо плохо, либо очень плохо. Хорошо в старости быть не может…» Впоследствии я встречал немало относительно счастливых пожилых людей и не меньше несчастных молодых. Мне кажется, люди изначально живут в одном возрасте и, когда их личностный возраст совпадает с биологическим, они счастливы. Смотришь на Джаггера – ему всегда двадцать пять. А сколько тридцатилетних, в которых жизненной силы едва на семьдесят? Скучные, брюзжащие, потухшие. Лидия Львовна, как мне кажется, была счастлива лет в тридцать пять – сорок, в том чудном возрасте, когда женщина еще прекрасна, но уже мудра, еще ищет кого-то, но уже может жить одна.
Случилось так, что мне однажды не повезло (точнее, повезло) и я имел счастье общаться с Лидией Львовной в совершенно неожиданных обстоятельствах.
А начиналось все весьма прозаично. Я был отставлен своей пассией, пребывал в тоске и лечился загулом. Из всего инструментария, необходимого для этого, постоянно у меня имелось только желание. Однако иногда мне удавалось так впиться в какую-нибудь сокурсницу или подругу сокурсницы, что появлялся повод попросить у Сени ключи от бабушкиных апартаментов. По проверенной информации, Лидия Львовна должна была уехать на дачу. С ключами в кармане и похотью в голове я пригласил девушку якобы в кино. Встретились мы часа за два до сеанса, и мой коварный план был таков: сказать, что бабушка просила зайти проверить, выключила ли она утюг, предложить чаю, а потом неожиданно напасть. С девушкой мы один раз страстно целовались в подъезде, и, судя по реакции на мои уже тогда распустившиеся руки, шансы на победу были велики.
Знакомить подругу со своими родственниками я не собирался, и поэтому представить апартаменты Лидии Львовны квартирой моей собственной бабушки не казалось мне такой уж проблемой. Фотографию Семена я планировал убрать заранее, но, естественно, опоздал и поэтому придумал историю о неслыханной любви бабули к моему другу, совместных каникулах и до слез трогательной карточке, которую я сам сделал, и поэтому меня на ней нет. Селфи тогда не существовало.
Все шло по плану. Подруга так распереживалась насчет утюга, что я еле успевал бежать за ней. Мне вот интересно, если нас создали по образу и подобию, значит, Бог тоже когда-то был молод и вот так бежал по небу… В общем, лестница была взята штурмом с остановками на поцелуи. Конечно, эти юношеские страхи (а вдруг не согласится) заставляют нас так торопиться, что иногда именно спешка все и разрушает. С губами в губах я стал дрожащими руками пытаться запихать ключ в замочную скважину. Ключ не запихивался. «Хорошее начало» – всплыл в памяти классический каламбур.
– Дай я сама! – Моя любимая женская фраза. Зацелованная девушка нежно вставила ключ, повернула, и… дом взорвался. Точнее, взорвался весь мир.
– Кто там? – спросила Лидия Львовна.
– Это Саша, – ответил из космоса совершенно чужой мне голос.
После этого дверь открылась. Не знаю, что случилось в моих мозгах, но экспромт я выдал занятный:
– Бабуль, привет, а мы зашли проверить утюг, как ты просила.
До сих пор не могу понять, как у меня хватило наглости на такой ход. Знаете, у интеллигенции есть прекрасное понятие «неудобно перед…». Объяснить его другой касте невозможно. Речь не о грубости или хамстве в чей-то адрес и даже не об ущемлении интересов. Это какое-то странное переживание, что подумает или почувствует другой человек, если ты сотворишь нечто, что, как тебе кажется, не соответствует его представлениям о мировой гармонии. Очень часто те, перед кем нам неудобно, искренне удивились бы, узнай они о наших метаниях.
Мне было крайне неудобно перед юной подружкой за то, что я привел ее в чужой дом с очевидной целью. И это чувство победило «неудобство» перед Лидией Львовной.
Думала она ровно секунду. Улыбнувшись уголками глаз, «дама» вступила в игру:
– Спасибо, но, видишь ли, я на дачу не поехала – чувствую себя не очень хорошо, проходите, чаю выпьете.
– Знакомьтесь, это… – Со страху я забыл имя девушки. То есть совсем. Такое до сих пор иногда со мной происходит. Я могу неожиданно забыть имя достаточно близкого мне человека. Это ужасно, но именно тогда я придумал выход из столь затруднительного положения.
Я неожиданно полез в карман за телефоном (тогда только появились Эриксоны небольшого размера), сделав вид, что мне позвонили.
– Извините, я отвечу, – и, изображая разговор по телефону, стал внимательно слушать, как моя девушка представляется «моей бабушке»:
– Катя.
– Лидия Львовна. Проходите, пожалуйста.
Я тут же закончил псевдоразговор, и мы прошли на кухню. Я бы даже сказал кухоньку, тесную и неудобную, с окном, выходящим на стену противоположного дома, но это была, пожалуй, лучшая кухня в Петербурге. У многих вся жизнь похожа на такую кухню, несмотря на наличие пентхаусов и вилл.
– Катя, чай будете?
Лидия Львовна учила ко всем обращаться на «вы», особенно к младшим и к обслуживающему персоналу. Помню ее лекцию:
– Когда-нибудь у тебя будет водитель. Так вот, всегда, я повторяю ВСЕГДА, будь с ним на «вы», даже если он твой ровесник и работает у тебя десять лет. «Вы» – это броня, за которой можно спрятаться от жлобства и хамства.
Лидия Львовна достала чашки, поставила их на блюдца, также достала молочник, заварной чайник, серебряные ложки, положила малиновое варенье в хрустальную вазочку. Так Лидия Львовна пила чай всегда. В этом не было надуманности или вычурности. Для нее это было так же естественно, как говорить «здравствуйте», а не «здрасте», не ходить по дому в халате и посещать врачей, имея при себе небольшой презент.
Катины глаза приняли форму блюдец. Она тут же пошла мыть руки.
– Э-э-эх, Сашка, ты даже имени ее не помнишь… – Лидия Львовна тепло и с какой-то печалью посмотрела на меня.
– Спасибо вам большое… простите, я не знал, что делать.
– Не переживай, я понимаю, ты же воспитанный мальчик, неудобно перед девушкой, она еще молоденькая, должна соблюдать приличия и по чужим квартирам не ходить.
– Имя я случайно забыл, честное слово.
– А что с Ксеней?
Как я уже сказал, я недавно расстался со своей девушкой. Мы встречались несколько лет и часто бывали в гостях, в том числе у Лидии Львовны.
– Ну, если честно, она меня бросила.
– Жаль, хорошая девушка, хотя я понимала, что все этим кончится.
– Почему? – Ксеню я любил и разрыв переживал достаточно тяжело.
– Понимаешь, ей не очень важны хорошие и даже уникальные качества, составляющие основу твоей личности, а принимать твои недостатки, которые являются обратной стороной этих качеств, – она не готова.
Честно скажу, я тогда не понял, о чем она говорит, и потом еще долго пытался изменить в людях какие-то черты характера, не сознавая, что именно они являются неотъемлемым приданым к восхищавшим меня добродетелям.
Вдруг по лицу Лидии Львовны пробежала тревога:
– Сашенька, ты только с Сеней продолжай дружить, он хороший парень, добрый, но нет в нем ярости, а она должна быть у мужчины, хотя бы иногда. Я очень за него волнуюсь. Присмотришь за ним? У тебя все в жизни получится, а у него нет, пусть хоть друзья достойные рядом будут. Обещаешь?
Я впервые видел какую-то беспомощность во взгляде этой сильнейшей из всех знакомых мне женщин. Самая большая плата за счастье любить кого-то – это неизбежная боль от бессилия помочь. Рано или поздно это обязательно случается.
Катя вернулась из ванной комнаты, мы выпили крепко заваренного чая, поговорили о чем-то и ушли.
Через неделю Лидия Львовна умерла во сне.
Сеня так и не успел к ней заехать, потому что мы опять куда-то умотали на выходные.
Месяца через два мы поехали с ним в Москву. «Красная стрела», купе, целое приключение для двух оболтусов. В нашу келью заглянул буфетчик, и я попросил к водке, припасенной заранее, томатного сока. Открыл, налил полный стакан и взглянул на Сеню. Он смотрел на мой сок и плакал. Ну, точнее, слезы остановились прямо на краю глаз и вот-вот должны были «прорвать плотину».
– Сенька, что случилось?
– Бабушка. Она всегда просила покупать ей томатный сок.
Сеня отвернулся, потому что мальчики не плачут при мальчиках.
Через несколько минут, когда он вновь посмотрел на меня, это уже был другой Сеня. Совсем другой. Старее и старше. Светлый, но уже не такой яркий. Его лицо было похоже на песок, который только что окатила волна. Бабушка ушла, и он, наконец, в это поверил, как и в то, что больше никто и никогда не будет любить его так.
Тогда я понял, что, когда умирает близкий человек, мы в одну секунду испытываем боль, равную всему теплу, какое получили от него за бесчисленные мгновения жизни рядом. Некие космические весы выравниваются. И Бог, и физики спокойны.
Александр Миронов. Маркелыч
Сегодня день рождения. Выпал аккурат на субботний день.
Вера Васильевна грустно улыбнулась. Теперь ее это событие не волновало, как раньше. Стало будничным и даже как будто бы лишним. Умер этот день вместе с Сергеем Маркеловичем три месяца назад.
Дети, конечно, гоношатся, подарки, видимо, хотят какие-то приготовить. А какие сейчас подарки? Какие подарки… Тут жить не хочется.
Еще вчера Вера Васильевна предупредила старшего сына Маркела – никаких дней рождений! И чтобы передал всем.
Сына назвали Маркелом в честь деда. Традиция у них такая – детей называть именами их предков.
Среднего назвали Сережкой в честь самого отца – Сергея.
Дочерей: Еленой и Анной – в честь матерей Веры Васильевны и Сергея Маркеловича.
Итог их совместной жизни: 44 года и четверо детей. И какой жизни!..
Вера Васильевна покачала головой из стороны в сторону. Она сидела за столом на кухне, за остывшим чаем.
Вот при Сергее Маркеловиче – это были дни рождения, были праздники. Душа им радовалась, и руки знали, что делать.
И в последние годы, даже при болезни, Сергей организовывал их сам. И как символ – букет цветов! А на прошлый день рождения – едва мог ходить – все равно принес букет. Обычно они вместе ходили на непродолжительные прогулки, а тут отвлеклась на два часа – Анюта попросила приехать и посидеть с внучкой. У Ани сессия, и надо было сдавать курсовые.
Когда вернулась домой от дочери – на столе в вазе стоял букет!
– Сережа, ты зачем вставал? – изумилась она.
А он улыбнулся:
– Ничего. Я на такси.
Традиция дарить цветы привилась не сразу. С того дня, как она родила Маркушу. Потом – Сережу. Далее – девочек. То есть – на каждое рождение ребенка. И потом, продолжая традицию, стал дарить цветы на каждый ее день рождения.
Вера Васильевна ушла в воспоминания. Ей представлялся муж. У Сергея был хороший голос, и он всякий раз за столом или наедине с ней напевал: «Не могу я тебе в день рождения // дорогие подарки дарить. // Но зато в эти ночи весенние (хотя ее день рождения в декабре) // я могу о любви говорить».
И далее добавлял от себя:
– А еще я хочу в этот день обязательно, даже в холод цветы подарить.
Здесь его импровизации были разными. Но в любом случае – радостными, сердечными. А теперь…
И сегодня, чем ближе подходило время к вечеру, тем томительнее становилось на душе. Это первое застолье без него. Без его цветов. Лишь в памяти слышатся слова, мелодия его песни, которые вытапливают на глаза слезы.
Но Вера Васильевна знала, хочет она того или нет, а к шестнадцати часам дети все равно соберутся. И ее поздравить, и отца помянуть. Какой же это теперь праздник без поминания самого близкого им человека. Привезут и внуков. Надо для них что-то вкусненькое приготовить. И хорошо бы встретить их не зареванной, не с мокрыми глазами.
Вера Васильевна старалась постоянно чем-то отвлекаться, но стоило остановиться, присесть – перед глазами представал Сергей Маркелович. Его улыбка, с которой он дарит ей цветы, и песенка… Из груди невольно вырывался стон, и Вера Васильевна прятала лицо в платок, который теперь всегда сопровождал хозяйку.
Эх, Маркелыч, Маркелыч… что же ты так… Ведь обещался вместе, а ушел один… Как без тебя тоскливо…
Первыми пришли Маркел с семей. Принесли торт, шампанское, букетик из трех цветочков. А внуки свои подарочки – рисунки-раскраски. Вера Васильевна расцеловала их. В квартире тишина и тоска постепенно перетекли в гомон, движение, детский смех. А с приходом остальных детей и внуков унынию, грустным воспоминания не осталось и места. Они уползли в потаенные уголки души. Однокомнатная квартира стала напоминать растревоженный улей, от шума которого становилось легче на душе.
Свою четырехкомнатную квартиру, полученную еще в золотое время застоя, они разменяли на однокомнатную – Сергей Маркелович предложил. И доплату от той квартиры поделили на всех детей. Это помогло детям приобрести каждому свое жилье. Сейчас этот шаг Вера Васильевна одобряла и часто мысленно благодарила мужа за его заботу о детях. Он говорил:
– Детям мешать не надо. У них теперь своя жизнь. А помогать надо.
К шестнадцати часам наконец-то все угомонились, расселись за столом. Маркел разлил шампанское. Поднялся и начал произносить тост:
– Мама, печально этот день твоего рождения проходит, – вздохнул, – без папы…
От его слов стало грустно всем, а Вера Васильевна приложила к лицу платочек, всхлипнула.
А сын продолжил:
– Но давайте все же вначале эти бокалы поднимем за тебя, мама. А потом – за папу…
За столом зазвучал звон бокалов. А в прихожей – дверной звонок, напоминающий трель соловья.
Гости переглянулись. А Маркел спросил:
– Мама, ты кого-то еще ждешь?
Вера Васильевна пожала плечами: нет…
Сын пошел в прихожую, и оттуда послышался щелчок замка.
Перед дверью стоял молодой человек. В одной руке он держал большой букет цветов, в другой – розовую папку.
– Здравствуйте! – поздоровался пришедший. Маркел кивнул. – Здесь проживает Вера Васильевна Вдовина?
– Да, – ответил Маркел, недоуменно посматривая на незнакомца и на букет.
– Она дома?
– Да.
– Тогда разрешите войти?
Маркел посторонился, и молодой человек шагнул через порог.
– Здравствуйте! – торжественно сказал гость, войдя в комнату.
– Здравствуйте… – вразнобой ответили ему сидящие за столом.
Молодой человек цепким взглядом выявил виновницу торжества и приступил к делу:
– Уважаемая Вера Васильевна, разрешите от лица нашей фирмы и от себя лично поздравить вас с замечательным событием – с вашим днем рождения! Пожелать вам счастья, здоровья, любви близких и друзей. И от имени Сергея Маркеловича Вдовина вручить вам этот букет.
Молодой человек шагнул к середине стола, где сидела Вера Васильевна, и протянул ей цветы.
Растерявшаяся именинница приподнялась. Но, чувствуя, что ноги не выдерживают ее вдруг потяжелевшее тело, оперлась о стол одной рукой, другой, подрагивающей, приняла букет.
– И вот, – положив на стол папочку, раскрыл ее и, выдернув из зажима шариковую ручку, протянул ее имениннице: – Пожалуйста, распишитесь.
Вера Васильевна приняла ручку и беспомощно, полными слез глазами, посмотрела на детей. Ее немую просьбу поняли, и сидевший рядом с ней Сергей спросил гостя:
– Мне можно?
– Пожалуйста. Если именинница не возражает, – улыбнулся тот.
Возражений не последовало, и квитанция была подписана.
Тем временем Вера Васильевна снова промокнула с глаз слезы и увидела в середине букета записку. Достала ее дрожащими пальцами. «Верочка, я тебя поздравляю с днем рождения! Жаль, что этот последний букет я не смог подарить сам», – прочитала она негромко. Но в возникшей тишине ее слова расслышали.
– Спасибо, мой дорогой… – так же тихо сказала она и сквозь слезы улыбнулась. – Как же ты смог?..
Несколько секунд все зачарованно молчали.
Первой заговорила Лена:
– Папа, браво! – и всплеснула ладонями.
Ее поддержала Аня, следом невестки. Мужчины, за ними и женщины поднялись.
Старшая внучка, Верочка, сбегала на кухню и принесла вазу под цветы. Освободив место на столе, ее поставили посередине.
Вскоре над букетом зазвенели бокалы.
– Мама, мы тебя поздравляем вместе с папой!
Ила Опалова. Мужчины моей свекрови
Свекровь, которую я зову уважительно Любовью Михайловной, восклицает, распахивая дверь:
– Ну, красавица моя, заходи!
Она стоит передо мной в трусах, в выцветшей, вытянутой футболке. Ее голые ноги, бугристо полные, вызывают в памяти рубенсовскую аллегорию Земли. Такая же полнокровная, пышнотелая, гордая и красивая своей уверенностью в себе.
Без тени смущения она говорит:
– Не обращай внимания на мой замызганный вид. Мне жарко. Я недавно с Мишенькой из сада приехала, рассаду там посадили.
Ей шестьдесят, и все свои комплексы она уже пережила. Миша – ее бойфренд, муж ее умершей подруги Люськи, некрасивый, ростом ниже Любови Михайловны, но она совершенно довольна их союзом.
– Какая же, оказывается, все-таки Люська счастливая была! – делилась со мной свекровь в первые недели ее начавшегося романа с Мишенькой. – Ведь он настоящее золото! Все сделает, и в саду поможет, и по дому, и на машине меня возит. Не красавец только, да не это главное… Мой Костя был вылитый Ален Делон, да и Георгий был хорош… И что? Только детей от них и заимела: Сереженьку да Сашеньку. А остальное все сама: и детей вырастила, и квартиру кооперативную купила, и в квартиру тоже… Хорошие люди, конечно, помогли, не без этого… А мужьям тоже спасибо… за детей.
Я прохожу в небольшую комнату. Свекровь все еще крепкими руками обхватывает мои плечи и крутит меня в стороны.
– Дай-ка я на тебя полюбуюсь! Хороша… Чисто кукла! А блузка-то у тебя какая нарядная! Новая?
– Новая, – улыбаюсь я.
С удовольствием подарила бы ей эту блузку, но понимаю, что свекровь на себя ее не натянет, и все-таки осторожно предлагаю:
– Может, примерите?..
– Да ты что, – смеется она, – я ее порву! Это ты у нас худышка, одни титьки торчат, уж не знаю, на чем они там держатся, на костях, что ли?
Я смущенно бормочу о том, что не такая уж я и худая…
Мне для нее ничего не жалко, свекровь – моя старшая подружка, и, как полагается настоящему другу, она всегда на моей стороне, хотя мои приятельницы, которых я знаю со школы, твердят:
– Наивная ты! Разве свекровь может добра желать? Это ж история из разряда сказок о дружбе волка с овечкой! Она к твоей квартире, зарплате и прочему благополучию хорошо относится, а не к тебе. Ее Сереженьке у тебя, как в теплом гнездышке, сладко. А так, представь, вернулся бы он к мамочке в «хрущевку»-однушку! Как ей тебя не любить?
Это звучит убедительно, но я оптимистично возражаю:
– Не все в этом мире строится на расчете! И Сережа тоже неплохо зарабатывает…
– Ну рассказывай, как там Сереженька, как дети? – спрашивает Любовь Михайловна, комфортно устраиваясь в кресле с рвущейся и выцветшей от времени обивкой.
Отечными пальцами в паутинках линий, в которые въелась садовая земля, свекровь достает из покрытой целлофаном пачки тонкую сигарету и вкусно закуривает, слегка откинув кудрявую голову и полуприкрыв темные глаза. Ее лицо, только что открытое и ясное, меняется: в нем появляется загадочность и отстраненность, словно с ароматным дымом изнутри поднимается неведомая тайна. Так бывает с водной поверхностью: смотришь, все гладко, каждый камешек внизу виден, но вдруг налетает ветер, и упругая рябь сжимает воду мелкой сетью, а внизу клубится песочная муть, и уже не знаешь, что там на глубине: прекрасная ли Атлантида или притаилось лохнесское чудовище.
На полу комнаты лежит вытершийся ковер, под потолком висит люстра с пластмассовыми подвесками, имитирующими хрусталь, полированная стенка демонстрирует фарфор советских времен и толстые книги Дюма. На подоконнике толпятся горшочки с рассадой, запах которой мешается с сигаретным дымом.
Я думаю, что Любови Михайловне очень идет курить, она устало по-кошачьи грациозна, и ее сын, мой любимый Сережа, удивительно на нее похож.
Сергей у меня второй муж, дети же мои от первого брака, но свекровь всегда ими интересуется и обычно напихивает мне в сумку всякие разносолы, твердя: «Возьми, это детям. А вот еще и компот, а это малиновое варенье, не дай бог, кто из ребятишек заболеет».
– Ну что, эта коза не звонит больше? – неожиданно спрашивает свекровь, вскидывая на меня глаза, и довольно прищуривается.
– Татьяна, что ли? – спрашиваю я, вспомнив о недавней напасти.
А напасть эта – следующее: к Сереже привязалась его сотрудница настолько, что стала звонить домой. Больше всего меня выводило из равновесия то, что ей всего двадцать три года против моих тридцати восьми. После того как Татьяна позвонила ночью и нагло попросила передать, что «ждет Сережу в кафе „Озирис“, („он знает, где“, – добавила она)», со мной случилась истерика. На следующий день подруги сочувственно на меня смотрели и загробными голосами вещали: «Против нового поколения не попрешь! Наглые, как акулы… А что? Серега – хороший парень, за него можно драться…» Свекровь же покачала головой и рассудительно сказала: «Ну подумай сама, зачем Сереженьке эта зеленая курица?»
И сейчас на ее вопрос о Татьяне я осторожно отвечаю:
– Да уж недели две ее не слышу…
– И не услышишь. – Ее все еще полные губы довольно морщатся. – Ведь до чего дошла эта нахалка: мне позвонила! Якобы ей срочно нужен Сергей, а она его найти не может… Я ее таким матом обложила! – Свекровь мастер выстраивать цепи крепких слов. – Сказала, что у Сережи жена и двое детей, и он никогда их не бросит! И еще пригрозила, что приду на работу и так ее при всех отхарактеризую, что она улетит в свою деревню, забыв трусы и документы. Она же из деревни, я все узнала. Городской решила стать!
Свекровь гасит очередной окурок в стеклянной пепельнице и поднимается.
– А давай-ка я тебя покормлю! Ты ж голодная, по глазам видно. Ко мне тут в гости приходил Илья Николаевич, коньячок принес, семгу. Мы с тобой сейчас их и прикончим, чтобы Мишенька не увидел. Я ему про Илью Николаевича ничего не говорю, чтобы не ревновал… Пойдем на кухню.
Илья Николаевич – ее старый бойфренд. У него семья и дети, и Любовь Михайловна не настаивала, чтобы он их оставил. «Зачем мне это надо? – пожимала плечами она, делясь со мною этой историей. – Мне и так хорошо было». Их отношения длились около десяти лет. А сейчас он нездоров. «Не до любви ему, – говорит свекровь. – Но в гости захаживает поговорить, на меня посмотреть».
Кухонька у свекрови крохотная, на подоконнике батарея банок. На маленьком корявом столике появляется коньяк, масляно лоснящаяся розовая семга с кружками лимона, биточки с золотистым луком.
– А коньяк хороший, – оцениваю я, – армянский, пять звезд.
– Еще бы! – удовлетворенно отвечает свекровь. – Илья Николаевич плохое не принесет! И ни разу с пустыми руками он не приходил! А уж как мы с ним в ресторанах отдыхали!
Я спохватываюсь и достаю из пакета купленный мною для свекрови виноград и дорогие конфеты. Я тоже не прихожу к ней с пустыми руками.
– В Америку я еду, в командировку, – сообщаю я и не знаю, чего больше в моем голосе: радости или тревоги.
– Ух ты, – искренно удивляется свекровь. – Далеко-то как! Я дальше Ленинграда, сейчас Питера, никуда не ездила. Зато ту поездку мне не забыть…
Она, почему-то опечалившись, разливает душистый коньяк по маленьким рюмкам.
– Был у меня любимый мужчина, – говорит она, – Витюша.
– Это тот полковник? – вспоминаю я одну из ее сердечных историй.
– Нет, с полковником было не то, – энергично мотает она головой. – Это другой… Почему мы с Витюшей расстались, до сих пор не знаю. Наверное, потому, что любили друг друга очень. Когда сильно любишь, тогда любовь ломаешь… в целях самосохранения… Ревность голову мутит и уж порой так тебя скручивает, что жизни не рад. От сильной страсти, знаешь ли, легко свихнуться. Поссорились мы, и я выскочила замуж за Георгия, от которого у меня младшенький Сашенька. А Витюша… он женился на соседке Ритке. Мы с ним друзьями стали. У меня со всеми моими мужчинами нормальные отношения. Некоторые люди расстанутся и злостью исходят. У меня не так. Встретила я как-то Витюшу на улице, разговорились о том о сем, ремонт, говорю, надо сделать, а я краску не могу купить. Дефицит был… Через два дня он в дверь звонит.
«Вот, – подал мне банку, – тебе краска».
«Ой, спасибо! – Я чмокнула его в небритую щеку, и вдруг тяжело стало на душе, и я спросила: – Как ты вообще?» «Да что-то сердце побаливает, – пожаловался он. – Ритка уговаривает в больницу лечь. А ты… как?..»
«А я в Ленинград еду», – сказала я ему, а зачем, куда, объяснять не стала, да он и не спросил.
И вот сижу я в субботу в ленинградской квартире, за окном дождь, я штопаю колготки и вдруг слышу знакомый голос: «Любаня!..» – Никто меня, кроме Витюши, так не называл!
Я подскакиваю к двери, а сама удивляюсь: откуда он узнал, где я? Смотрю в глазок – никого. Глянула на часы: два часа, а здесь у нас, в Челябинске, значит, пять было. Я опять за работу. И вновь его голос: «Любаня!» Да что ж такое, вот шутник! Распахнула я дверь – ни души. Села на диван, и уже от окна идет Витюшин зов. А квартира на четвертом этаже, но я все равно выглянула – только дождь за окном волнами ходил.
На третий день уезжала я из Ленинграда, и вот эту дорогу вовек не забуду: заливалась слезами до самого Челябинска. Понимала, что причины нет: еду домой к мужу, детям, здоровая, сильная. А слезы лились неудержимо… сколько из меня тогда воды вышло! Люди смотрели на меня как на полоумную, и я быстро объяснение придумала, стала говорить, что зуб болит…
Вышла из вагона, меня Георгий на платформе встретил.
«Ты что такая измученная?» – удивился он.
А я сразу с вопросом:
«Как дети?»
«В порядке», – ответил.
«Ничего не случилось?» – продолжала выпытывать я.
«Ничего… Да, тут твой Витюша умер, в субботу…»
«Во сколько?» – прошептала я.
«Ритка говорит, в пять. При ней умирал. Похоронили уже…»
– Вот и оказалось, что причина для слез была. И как только сердце услышало? – заканчивает рассказ Любовь Михайловна, глаза ее влажно блеснули, но через мгновение я вижу, что мне это показалось.
Она поднимает рюмочку и предлагает:
– Давай за мужчин…
Махом, как водку, опрокидывает дорогой коньяк, чуть поморщившись, заедает тонким ломтиком лимона и крупными пальцами, без вилки, не по-ресторанному, подхватывает кусочек семги, не спеша, отправляя его рот. Прижав к губам салфетку, говорит: