Наука Плоского мира. Книга 4. День Страшного Суда Пратчетт Терри
Люди возвели привилегию на качественно новый уровень. Родители вкладывают поразительное количество времени и сил в воспитание своих детей и в течение нескольких десятилетий — даже на протяжении всей жизни — во многих отношениях продолжают о них заботиться. В сочетании с большим мозгом, который с каждым новым поколением постепенно становится еще больше, привилегия позволила людям учиться и обучать других. Эти два процесса взаимозависимы и требуют развивать мозг наилучшим образом[53].
Гены имеют отношение к строению мозга, и, вероятно, влияют на предрасположенность конкретного человека к роли ученика или учителя. Тем не менее, процесс обучения (в обоих направлениях) не сводится к одним лишь генам — он происходит в определенном культурном контексте. Ребенок учится не только у своих родителей — в роли его учителей выступают и бабушки с дедушками, и братья, и сестры, и тети, и дяди, и даже целый коллектив или семейство. К тому же он черпает знания не только из дозволенных источников, но и в разных сомнительных местах, что к своему ужасу обнаруживают все родители. Если роль учителя — попытаться передать идеи из мозга взрослого мозгу ребенка, то роль ученика — постараться воспринять эти идеи при помощи своего мозга. Эта система, в которой информация нередко искажается в процессе передачи, далека от совершенства, но, несмотря на все свои недостатки, намного опережает генетическую эволюцию по скорости. А все потому, что мозг, представляющий собой сеть нервных клеток, способен адаптироваться намного быстрее генов.
Как это ни странно, ошибки, по всей видимости, только ускоряют процесс, открывая возможности для творчества и инноваций. Иногда случайное недоразумение может стать ключом к совершенствованию[54]. В этом отношении культурная эволюция ничем не отличается от генетической: организмы способны изменятся, лишь благодаря ошибкам, которые допускает механизм копирования ДНК.
У культуры всегда есть множество предшественников — она не возникает в вакууме. И одним из важных шагов в направлении развития культуры стало изобретение гнезда. До этого любые эксперименты молодых особей либо заканчивались успешно, либо приводили к их быстрой гибели. Но находясь под защитой гнезда, детеныши могут пробовать разные варианты, совершать ошибки и извлекать из них выгоду — например, учиться не повторять одно и то же дважды. Вне гнезда у них бы не было второго шанса. Таким образом, гнезда сыграли еще одну важную роль — в развитии игры как метода обучения детенышей. Например, кошка приносит своим котятам полуживую мышь, на которой можно тренировать охотничьи навыки. Точно так же поступают и хищные птицы. Очаровательные детеныши белых медведей катаются с горок. Игра приносит радость и доставляет детям удовольствие, но в тоже время она подготавливает их к взрослой жизни.
Стадные животные, которые живут группами и обладают коллективным поведением, — это плодородная почва для развития привилегий и воспитания. А обладая подходящими средствами общения, группа животных способна достичь того, что недоступно отдельным особям. Хорошим примером служат собаки, которые в ходе эволюции приобрели способность охотиться стаей. В таких случаях важно иметь некий опознавательный сигнал, с помощью которого стая сможет отличать своих от чужих — в противном случае какой-нибудь чужак может просто забрать пищу после того, как стая ее добудет. У каждой собачьей стаи есть свой позывной — особый вой, который известен только ее членам. Чем более сложным мозгом вы располагаете, тем более сложные способы общения вам доступны, и тем выше эффективность обучения.
Общение помогает организовать коллективное поведение и дает возможность использовать более сложные стратегии выживания, чем «ударить соперника по голове». Внутри коллектива кооперация становится гораздо более практичным решением. Современные человекообразные приматы обычно живут небольшими группами, и их предки, скорее всего, поступали так же. Когда люди отделились от шимпанзе, эти группы превратились в то, что мы называем племенами.
Соперничество между племенами было весьма ожесточенным, и даже в наши дни некоторые племена, обитающие в джунглях Южной Америки и Новой Гвинеи, могут запросто убить любого повстречавшегося им чужака. Эта ситуация обратна той, где «соперника бьют по голове», только теперь одна группа объединяется для того, чтобы наподдать чужакам из другой группы. Или, что бывает чаще, одному из чужаков за раз. Меньше века назад то же самое можно было сказать о большинстве племен (одно из преданий, которое мы передаем друг другу на протяжении всей нашей племенной истории, рассказывает о том, что мы Те Самые, Настоящие Люди — и ставит всех остальных ниже нас).
Наблюдения за шимпанзе показывают, что они могут убивать других шимпанзе, и регулярно охотятся на более мелких обезьян ради пропитания. Это не каннибализм, потому что пища относится к другому виду. Многие люди с радостью употребляют в пищу других млекопитающих, даже таких умных, как свиньи[55].
Подобно стаям собак, которым для опознания «своих» нужен условленный сигнал, племена нуждались в способе выражения собственной уникальности. Наличие большого мозга позволило им достичь этого с помощью совместных и детально проработанных ритуалов.
Конечно же, к помощи ритуалов прибегают не только люди: многие виды птиц, к примеру, используют особые брачные танцы или привлекают внимание самок, сооружая причудливые конструкции, вроде украшений из ягод или камней, которые собирают самцы шалашника. Но люди с их высокоразвитыми мозгами превратили ритуал в образ жизни. Каждое племя, а теперь и каждая культура, выработало свой собственный конструктор «Создай человека», нацеленный на то, чтобы очередное поколения восприняло племенные или культурные нормы и передало их своим детям.
Так получается не всегда — особенно в наше время, когда мир уменьшился, и культуры столкнулись друг с другом, даже не выходя из своих географических границ — представьте себе иранских подростков, пользующихся Интернетом. Тем не менее, этот подход дает на удивление хорошие результаты. Корпорации переняли эту идею для организации разнообразных мероприятий, направленных на «сплочение командного духа». Именно в этом состояла задумка волшебников, устроивших игру в пейнтбол. Как показывают исследования, пользы от подобных занятий практически нет, но предприятия все равно продолжают тратить на них миллиарды каждый год. Вторая по вероятности причина состоит в том, что сотрудники в любом случае получают от них удовольствие. А самая вероятная — в том, что любой будет рад воспользоваться возможностью пострелять в мистера Дэйвиса из отдела кадров. Есть еще одна важная причина: всем кажется, что «командный дух» должен принести пользу, ведь в нашей культуре есть немало историй, в которых дела обстоят именно так.
Истории — важная часть конструктора «Создай человека». Рассказывая истории своим детям, мы учим их тому, что значит принадлежать нашему племени или нашей культуре. Из истории о Винни-Пухе, который застрял в Кроличьей норе, они узнают, что жадность может обернуться ограничениями в пище. А из истории о Трех Поросятах (но не племенной, а цивилизованной) — о том, что врага можно перехитрить, если наблюдать за ним и искать в его поведении повторяющиеся шаблоны. Мы используем истории для развития нашего мозга и используем мозг, чтобы рассказывать истории — как самим себе, так и окружающим.
Со временем эти племенные истории приобрели особый статус, и люди перестали в них сомневаться именно потому, что эти истории стали частью племенных традиций. Они обрели некий налет — что ж, эльфы назвали бы его «гламуром». Несмотря на многочисленные и очевидные нестыковки, они кажутся чудесными и не вызывают сомнений у большинства людей. В Плоском Мире истории и народные предания об эльфах постигла та же судьба. В качестве примера мы приведем три цитаты из романа «Дамы и господа». В первой Кышбо Гонимый, бог всех мелких пушистых зверьков, преследуемых охотниками, к своему ужасу осознал, что «Они возвращаются!». Джейсон Ягг, кузнец и старший сын ведьмы Нянюшки Ягг, к тому же не отличающийся острым умом, спрашивает ее, кто же Они такие:
— Дамы и Господа, — прошептала она.
— Кто-кто?
Нянюшка осторожно оглянулась по сторонам. В конце концов, она же в кузнице, и кузница стояла здесь задолго до того, как был построен замок, задолго до того, как возникло королевство. Повсюду висели подковы. Сами стены были пропитаны железом. Кузница — это не просто место, где хранится железо, здесь железо умирает и возрождается. Сложно представить более безопасное место.
И все равно ей так не хотелось произносить эти слова…
— Э-э, — сказала она. — Сказочный Народец. Сияющие. Звездные Люди. Уж ты-то должен их знать.
— Что?
Нянюшка на всякий случай положила руку на наковальню и наконец произнесла запретное слово.
Хмурое выражение исчезло с лица Джейсона со скоростью рассвета.
— Как? — удивился он. — Но они же милые и…
— Вот видишь! — хмыкнула нянюшка. — Я же говорила, что ты не поймешь.
Ты говоришь: Сверкающие. Ты говоришь: Сказочный Народец. А потом плюешь и трогаешь железо. Но проходит много-много поколений, и ты забываешь, что нужно обязательно плюнуть и потрогать железо, забываешь, почему ты их так называл. Помнишь только, что они были красивыми… А мы так просто дураки, и память у нас выделывает фокусы — к примеру, мы помним, как красивы эльфы, как они двигаются, но забываем, кто они на самом деле. Тут мы похожи на мышей: «Говорите, что хотите, но у кошек такой утонченный стиль».
Эльфы чудесны. Они творят чудеса.
Эльфы удивительны. Они вызывают удивление.
Эльфы фантастичны. Они создают фантазии.
Эльфы очаровательны. Они очаровывают.
Эльфы обворожительны. Они завораживают.
Эльфы ужасны. Они порождают ужас.
Особенностью слов является то, что их значения способны извиваться, как змеи, и если вы хотите найти змей, ищите их за словами, которые изменили свои значения.
Никто ни разу не сказал, что эльфы хорошие.
Потому что на самом деле они плохие[56].
Даже если традиционные сказки не соответствуют действительности, в большинстве случаев (если речь не идет об эльфах) это не приводит к серьезным затруднениям. Санта-Клаус и Зубная Фея — это вымысел (в Круглом Мире, зато они играют заметную роль на Диске — см. «Санта-Хрякус»). Впрочем, нетрудно понять, почему дети с радостью верят в подобную щедрость. Главная цель племенного конструктора «Создай человека» — придать племени индивидуальные черты, благодаря которым оно сможет действовать, как единое целое. Традиции для этого хорошо подходят, а вот логика не так важна. Любая религия серьезно относится к традициям, но многие религии страдают от недостатка здравого смысла — по крайней мере, если трактовать религиозные тексты буквально. И все же в большинстве культур религия — неотъемлемая часть конструктора «Создай человека».
Рост человеческой цивилизации — это история о том, как разные конструкторы «Создай человека» помогают объединять отдельные группы во все более крупные общности. Сначала детей учили правилам, которым нужно следовать, чтобы стать членами семьи. Затем их учили правилам, которым нужно следовать, чтобы стать членами племени. (Вера в разные очевидные нелепости была довольно действенным способом проверки: наивный чужак либо выдаст себя своим неверием, либо просто не поймет, о чем идет речь. Можно ли по средам ощипывать курицу до наступления темноты? Племя знало, а чужак нет, а поскольку любой разумный человек ответил бы «да», жрецы племени нашли бы множество причин, чтобы оправдать ответ «нет».) Впоследствии то же самое происходило с крестьянами, принадлежащими одному феодалу, а потом с деревнями, поселками, городами и целыми нациями. Мы распространяем вокруг себя сеть Настоящих Людей.
Как только группа обретает индивидуальность, она, независимо от своего размера, получает способность действовать как единое целое и, в частности, может объединяться с другими группами, образуя группу большего размера. Возникает иерархическая структура: вертикаль управления отражает деление группы на более мелкие подгруппы и подподгруппы. В случае отклонения от общепринятых (или навязанных) культурных норм, отдельный человек или целая подгруппа могли быть изгнаны из этой иерархии или наказаны каким-то иным способом. Этот весьма действенный способ позволяет небольшой группе (варварам) удерживать под контролем группу, намного превышающую ее по размерам (племена). И он работает на практике, из-за чего мы до сих пор вынуждены трудиться в рамках заданных им условий, многие из которых нам неприятны. Пытаясь уменьшить эти нежелательные последствия, мы придумали множество приемов, вроде демократии, но тем самым навлекли на себя новые проблемы. К примеру, диктаторские режимы по сравнению с демократией обычно отличаются более быстрой реакцией. С этим сложно спорить.
Путь от примата к человеку — это не просто история о том, как давление эволюционного отбора помогало нам развивать все более и более эффективный мозг; и это не история об одной лишь эволюции интеллекта. Не обладая интеллектом, мы никогда бы не ступили на этот путь, но одного интеллекта недостаточно. Нам пришлось научиться делиться своим интеллектом с другими и запоминать полезные идеи и приемы, которые могли бы принести пользу всей группе — или, по крайней мере, тем, кто мог извлечь из них выгоду. Именно здесь в игру вступает экстеллект. Экстеллект стал тем самым трамплином, благодаря которому приматы обрели разум, создали цивилизацию и технологии и достигли всего того, что делает человечество уникальным явлением на планете. Экстеллект усиливает способности отдельных людей творить добро — или зло. Благодаря ему, даже появились новые формы добра и зла — такие, как сотрудничество и война.
Экстеллект живет за счет того, что пополняет конструктор «Создай человека» все более сложными историями. Он помогает нам поднимать самих себя за свои же шнурки: так мы карабкаемся от племенного строя к варварству, а затем и к цивилизации.
Шекспир показал нам, как это происходит. Он жил не в эпоху возрождения культуры Эллинизма или Древнего Рима. На самом деле это был период расцвета варварских представлений о завоеваниях, чести и аристократии, воплощенных в форму рыцарского кодекса, столкнувшегося с писаными правилами родового крестьянства, и получившего распространение благодаря книгопечатанию. Подобное социологическое противостояние вызвало множество событий, при которых две культуры сошлись лицом к лицу.
Примером могут служить Уорикширские бунты, последовавшие за введением системы ограждений. Недовольство крестьян было вызвано тем, что в Уорикшире землевладельцы поделили свои угодья на небольшие участки, но не придали значения свойствам земли в каждом из них. Познания аристократов в вопросах земледелия ограничивались простешими расчетами: есть столько-то крестьян, значит им нужно столько-то земли. Крестьянам же было известно, как нужно выращивать урожай — к примеру, если ваш участок целиком покрыт лесом, то вам ничего не остается, кроме как вырубить деревья, чтобы освободить место для посевов.
Современный «счетоводческий» подход к управлению, практикуемый многими частными фирмами и всеми коммунальными службами Британии, ничем не лучше. Подобное противостояние варварского отношения, характерного для аристократии, и родового мировоззрения крестьян очень точно отражено во многих Шекспировских пьесах, выступающих в качестве иллюстрации жизни низших слоев общества с их народной мудростью, придающей сцене комичность или пафос, в противовес высокомерным идеалам правящего класса — которые довольно часто становятся причиной трагедии.
Но не только — ведь есть же и комедии. Представьте себе двух персонажей пьесы «Сон в летнюю ночь»: с одной стороны — Тезей, герцог Афинский, а с другой — Моток[57].
Глава 9. Королева эльфов
Магия бесшумно передвигалась в знойной ночи.
Заходящее Солнце окрасило один из горизонтов в красный цвет. Этот мир вращался вокруг центральной звезды. Эльфы об этом не знали, а даже если бы и знали, им было бы все равно. Такие мелочи их никогда не беспокоили. В этой Вселенной жизнь появилась во многих странных местах, но это тоже не вызывало у них интереса.
В этом мире возникло множество форм жизни. До настоящего момента ни одна из них, с точки зрения эльфов, не обладала необходимым потенциалом. Но на сей раз кандидаты выглядели многообещающе.
Конечно, здесь было и железо. Эльфы ненавидели железо. Но теперь выгода оправдывала риск. Теперь…
Один из них подал сигнал — добыча была совсем близко. Среди деревьев, окружавших поляну, эльфы на фоне заката увидели группу темных выпуклых фигур.
Собравшись вместе, эльфы начали петь ту странную мелодию, которая проникала в мозг, минуя уши.
«Вперед!» — завопил Архканцлер Чудакулли.
И волшебники бросились в атаку. Позади остался только Ринсвинд, который наблюдал, спрятавшись за деревом.
Эльфийская песня, замысловатая разнологосица звуков, проникающих прямо в мозг, неожиданно прекратилась.
Тощие фигуры обернулись. На их треугольных лицах сверкали миндалевидные глаза.
Если бы ваши знания о волшебниках ограничивались только тем, что их прожорливость бьет все рекорды, вы бы сильно удивились их способности набирать скорость. И хотя для полного разгона волшебнику требуется какое-то время, остановить его после этого совсем не просто. К тому же он несет в себе немыслимый груз агрессии, ведь стратагемы «комнаты нетривиального отдыха»[58] гарантировали любому волшебнику максимальное количество злобы, которая только и ждала, чтобы на кого-нибудь излиться.
Первым отличился Декан. Он ударил эльфа своим посохом, к которому была прикручена подкова. Эльф вскрикнул и, согнувшись, схватился за плечо.
Эльфов было много, но они не ожидали нападения. К тому же железо было их большой слабостью. Горстка гвоздей действовала, как картечь. Среди эльфов были и те, кто пытался сопротивляться, но страх перед железом был слишком велик.
Более благоразумные эльфы, а также те, кому повезло выжить, бросились бежать на своих худеньких ножках. Мертвые тела просто испарились.
Бой занял меньше тридцати секунд. Ринсвинд наблюдал за происходящим из-за дерева. Это не было проявлением трусости, думал он. Такую работу должны выполнять специалисты, а потому ее можно было смело доверить старшим волшебникам. Вот если потом возникнут проблемы со слуд-динамикой или ажурной резьбой, или кому-то потребуется неверно истолковать какую-нибудь магию, то он с удовольствием окажет помощь.
Позади него послышался какой-то шорох.
Там что-то было. И стоило Ринсвинду обернуться и приглядеться получше, как это что-то тут же изменилось.
Одним из эльфийских талантов было пение. С его помощью эльфы могли обращать других существ в своих потенциальных рабов. Другим талантом была способность изменять свой внешний вид — но не самом деле, а лишь в восприятии окружающих. В течение доли секунды Ринсвинд видел худощавое существо с пристальным взглядом, а затем все смазалось, и перед ним появилась женщина. Это была королева, в красном платье и вне себя от гнева.
«Волшебники?» — удивилась она. — «Здесь? Зачем? Как? Отвечай!»
Ринсвинд отступил назад к дереву. Королева подошла ближе, и в ее темных волосах блеснула золотая корона. Жажда убийства вспыхнула в ее глазах.
«Это не ваш мир!» — прошипела королева эльфов.
«Вы удивитесь» — сказал Ринсвинд. «Давай!»
Королева нахмурила бровь. «Давай?» — повторила она.
«Да, я сказал давай» — сказал Ринсвинд с безнадежной улыбкой на лице. — «Я и правда сказал давай. Давай уже!»
На мгновение королева приняла озадаченный вид. А потом, сделав кувырок через голову и описав в воздухе крутую дугу она приземлилась позади. Как раз в этот момент на ее прежнем месте захлопнулась крышка Сундука. Шикнув на Ринсвинда, королева скрылась в ночной темноте.
Ринсвинд сердито посмотрел на Сундук. «Ты чего ждал? Я что, просил тебя ждать?» — спросил он. «Тебе просто нравится стоять позади и ждать, пока тебя заметят, да?»
Он огляделся. Эльфов и след простыл. Неподалеку Декан, у которого закончились соперники, пытался атаковать дерево.
А потом Ринсвинд посмотрел наверх. Посреди ветвей, прижавшись друг к другу, ютились несколько десятков существ, которые в лунном свете были похожи на небольших обеспокоенных обезьян. Широко раскрытыми глазами они удивленно смотрели на Ринсвинда.
«Добрый вечер!» — сказал он. — «Насчет нас не беспокойтесь, мы просто мимо проходили…»
«А вот здесь начинаются сложности», — произнес голос позади него. Голос был ему знаком, потому что принадлежал самому Ринсвинду. «Прежде чем петля схлопнется, у меня есть несколько секунд, так что послушай, что я скажу. Когда вы вернетесь обратно во времена Ди…, задержи дыхание».
«Ты — это я?» — спросил Ринсвинд, вглядываясь в темноту.
«Да. И я советую тебе задержать дыхание. Стал бы я врать самому себе?»
Другой Ринсвинд исчез, и порыв ветра поспешил заполнить пустоту. Оставшийся в одиночестве Ринсвинд услышал, как на поляне внизу Чудакулли прокричал его имя.
Ринсвинд перестал озираться по сторонам и поспешил к остальным волшебникам, которые выглядели чрезвычайно довольными собой.
«А, Ринсвинд, я подумал, что ты вряд ли захочешь остаться в этом времени», — сказал Архканцлер с едкой усмешкой. «Успел с кем-нибудь подраться?»
«Да, с королевой, вообще-то», — признался Ринсвинд.
«Серьезно? Я впечатлен!»
«Но она — оно сбежало».
«Они все сбежали», — сказал Думминг. — «Я видел голубую вспышку вон на том холме. Они ушли обратно в свой мир».
«Как думаешь, они могут вернуться?»
«Это уже не важно, сэр. ГЕКС их обнаружит, и мы всегда сможем вовремя вмешаться».
Чудакулли захрустел пальцами. «Хорошо. Отличная вышла тренировка. Намного лучше, чем пулять друг в друга краской. Закаляет силу воли и взаимовыручку в команде. Кто-нибудь, сходите за Деканом, пока он не забил этот камень до смерти. Он, похоже, опять увлекся».
На траве появилось едва заметное белое кольцо, достаточно широкое, чтобы внутри поместились волшебники.
«Так, вот и обратная дорога», — сказал Архканцлер, пока Декана тащили к остальным волшебникам. — «Самое время…».
Неожиданно волшебники оказались в воздухе. А потом упали. И только один из них перед падением в реку успел задержать дыхание.
Однако волшебники не только отличаются неплохой плавучестью, но еще и имеют склонность подпрыгивать наподобие поплавков. К тому же движение реки было довольно степенным, да и сама она больше напоминала болото. Она была практически перекрыта плавающими бревнами и илистыми берегами. Кое-где ил лежал так долго, что на нем росли деревья. Не переставая спорить, где заканчивается вода, а где начинается твердая земля — понять это, как оказалось, было не так-то просто, — волшебники постепенно дохлюпали до берега. Над головой палило Солнце, а среди деревьев виднелись целые полчища комаров.
«ГЕКС вернул нас не в то время», — сказал Чудакулли, отжимая свою мантию.
«Вряд ли это так», — робко заметил Думминг.
«Значит, перепутал место. Если ты вдруг не заметил, это явно не город».
Думминг смущенно оглянулся вокруг. Местность нельзя было в полной мере назвать ни рекой, ни сушей. Откуда-то доносилось кваканье уток. В отдалении были видны голубые холмы.
«Есть и плюсы», — сказал Ринсвинд, доставая из кармана лягушку. — «Воняет здесь меньше».
«Ринсвинд, это же болото».
«И что?»
«А я вижу дым», — сообщил Архканцлер.
Неподалеку виднелась тонкая струйка серого дыма.
Правда, дорога до нее заняла намного больше времени, чем могло показаться, если исходить только из расстояния. Буквально на каждом шагу и земля, и вода пытались вступить с ними в спор. Но, в конечном счете, всего лишь с одним растяжением и несколькими укусами, волшебники добрались до густых зарослей кустарника и стали пристально рассматривать поляну, которая открывалась впереди.
Там стояло несколько домов, хотя назвать эти сооружения домами можно было только с большой натяжкой. По сути, это было просто нагромождение веток, накрытых сверху камышом.
«Наверное, это дикари», — предположил Преподаватель Современного Руносложения.
«Или кто-то послал их в сельскую местность для воспитания командного духа», — сказал Декан, который был заметно покусан.
«Встретить дикарей было бы слишком большей удачей», — возразил Ринсвинд, внимательно наблюдая за хижинами.
«Ты что, хочешь встретиться с дикарями?» — удивился Чудакулли.
Ринсвинд вздохнул. «Сэр, я же Профессор Жестокой и Необычной Географии. В непредвиденной ситуации всегда стоит надеяться на встречу с дикарями. Обычно они довольно вежливы и гостеприимны — при условии, что вы не станете делать резких движений и не съедите какое-нибудь не то животное».
«Какое-нибудь не то?» — переспросил Архканцлер.
«Табу, сэр. Они обычно состоят с этими животными в родстве. Как-то так».
«Звучит довольно… замысловато», — с подозрение заметил Думминг.
«Это вполне в духе дикарей», — объяснил Ринсвинд. — «Проблемы обычно доставляют цивилизованные люди. Они так и норовят оттащить тебя куда-нибудь в сторонку и начинают задавать разные незамысловатые вопросы. И нередко пользуются режущим оружием. Можете мне поверить. Вот только это не дикари».
«С чего ты взял?»
«Дикари строят хижины получше», — уверенно сказал Ринсвинд. — «А это обитатели границ».
«Я про обитателей границ первый раз слышу!» — воскликнул Чудакулли.
«Я сам их придумал», — сказал Ринсвинд. — «Время от времени я с ними сталкиваюсь. Это люди, которые живут на границах. На скалах. В самой суровой пустыне. У них нет ни племен, ни кланов. Для них это требует слишком больших усилий. Поэтому чужаков они тоже не спешат избивать. Встретиться с ними — это лучший вариант».
Чудакулли обвел болото взглядом. «Но здесь полно водоплавающих птиц», — удивился он. — «Есть и птицы, и яйца. И рыба, кстати, просто кишит. Бобры. Животные, которые приходят на водопой. Уж я бы здесь отъелся как следует. Это хорошее место».
«Погоди, один из них выходит», — сказал Преподаватель Современного Руносложения.
Из хижины появилась сутулая фигура. Выпрямившись, она огляделась. На ее лице раздувались огромные ноздри.
«Вот это да, вы только поглядите! Он как будто только что слез с убогого дерева», — заметил Декан. — «Это тролль что ли?»
«Выглядит он и правда немного неотесанным», — согласился Чудакулли. — «А почему он одет в какие-то доски?»
«Думаю, он просто не умеет как следует выделывать шкуры», — предположил Ринсвинд.
Громадная лохматая голова повернулась в сторону волшебников. Ноздри снова зашевелились.
«Он нас почуял», — сказал Ринсвинд и уже приготовился бежать. Но тут рука схватила его за мантию.
«Сейчас не время убегать, Профессор», — сказал Чудакулли, поднимая его в воздух одной рукой. — «Мы знаем, что у тебя талант к языкам. И ты умеешь ладить с людьми. Мы выбрали тебя нашим послом. Не надо кричать».
«Да, и кстати, все это имеет отношение к жестокой и необычной географии», — добавил Декан вдогонку Ринсвинду, вытолкнутому из кустов.
Крупный человек наблюдал за ним, но не предпринимал попыток напасть.
«Давай, иди!» — зашипели из кустов. — «Нам нужно выяснить, в каком мы времени».
«Ага, ну конечно», — ответил Ринсвинд, не спуская с великана глаз. — «А он так просто возьмет и расскажет, да? Может, у него и календарь есть?»
Он осторожно приблизился, держа руки на виду, показывая тем самым, что оружия у него нет. Ринсвинд был большим противником оружия. Оно превращало вас в цель.
Человек его явно заметил. Однако особого интереса не проявил. Он смотрел на Ринсвинда так, как обычно смотрят на проплывающее мимо облако.
«Эм… привет», — сказал Ринсвинд, остановившись вне пределов досягаемости. — «Моя есть Профессор Жестокой и Необычной Географии из Незримого Университета, твоя… о боги, похоже мыться ты еще не научился? Или все дело в твоей одежде. Хотя оружия у тебя вроде нет. Эм…»
Великан сделал несколько шагов вперед и одним быстрым движением сорвал шляпу с головы Ринсвинда.
«Эй!»
Видимая часть громадного лица расплылась в улыбке. Человек покрутил шляпу в руках. Вышитое дешевыми блестками слово «Валшебник» засверкало на Солнце.
«А, ясно», — сказал Ринсвинд. — «Красиво блестит, да? Что ж, для начала неплохо…»
Глава 10. Слепой человек с фонарем
Можно искоренить зло, просто уничтожив экстеллект, однако результат подобного вмешательства окажется таким же интересным, как и дневная программа на телевидении, и волшебники уже начинают это понимать. Они планировали предотвратить вмешательство эльфов в эволюцию человека, и план сработал, однако результат им не понравился. Место людей заняли серые существа, совершенно лишенные разума. Человечество утратило творческий потенциал.
Как человек приобрел способности к творчеству? Дойдя до этого места, вы уже не удивитесь, что главную роль здесь сыграли истории. Давайте поближе познакомимся со взглядом современной науки на эволюцию человека и заполним пробел между К-А-М-Н-Е-М и космическим лифтом.
Если бы эльфы взглянули на Землю 25 миллионов лет назад, они бы увидели, обширные лесные массивы. Эти леса, простиравшиеся от возвышенностей северной Индии до Тибета и Китая, и дальше к Африке, были домом для множества небольших приматов самых разных размеров — среди них были как мелкие, примерно вдвое меньше шимпанзе, так и более крупные, размером с гориллу. Эти приматы обитали на земле, а также в нижнем ярусе леса, и были настолько распространены, что сегодня мы располагаем обширной коллекцией их ископаемых останков. Кроме того, представители семейства мартышек начали осваивать верхние ярусы. Земля была Планетой Обезьян.
Как, впрочем, и Планетой Змей, и Планетой Больших Кошек, и Планетой Круглых Червей, а также Планетой Водорослей, и Планетой Трав. Не говоря уже о Планете Планктона, Планете Бактерий и Планете Вирусов. Эльфы могли и не заметить, как от африканских приматов отделилось несколько видов, приспособленных к жизни на земле, и очень похожих на павианов, которые произошли от обезьян. А еще они могли упустить из виду гиббонов, занявших верхние ярусы наравне с обезьянами. Эти существа не слишком выделялись на фоне ярких представителей крупных млекопитающих — таких, как медведи, носороги и различные виды лесных слонов. Однако мы, как потомки этих самых приматов, питаем к ним заметный интерес.
Мы называем этих животных «лесными приматами», или дриопитеками. Среди них были рамапитеки с более изящным, или, говоря языком биологов, «грацильным» телосложением. Другие же («робастные») отличались большим размером и физической силой. К ним, в частности, относятся сивапитеки, от которых произошли современные орангутаны. Первые приматы, как и современные человекообразные обезьяны, живущие в дикой среде, были пугливыми и необщительными, хотя и временами игривыми существами, однако взрослые особи отличались враждебностью и вели себя в соответствии со статусом внутри группы.
Постепенно климат стал более холодным и сухим, и леса, бывшие местом обитания древесных приматов, уступили место травянистым саваннам. Несмотря на периодическое наступление ледников, температура в тропических районах почти не изменилась. Тем не менее, ледниковые периоды появлияли на характер выпадения осадков. Это время стало эпохой процветания обезьян, положившей начало многим наземным видам, включая павианов и верветок, в то время как популяция человекообразных обезьян сократилась.
Десять миллионов лет тому назад человекообразных обезьян почти не осталось. Этот период практически не отмечен окаменелыми останками. По всей видимости, выжившие представители этих приматов обитали в лесах — так же, как и современные человекообразные обезьяны, и их предки. Некоторые приматы, вероятно, были распространены в нескольких лесистых районах, как и современные шимпанзе, гориллы и орангутаны, но заметить их было бы не так-то просто. Но, даже заметив их, эльф-наблюдатель, скорее всего, занес бы этих животных в Красную Книгу. Как и подавляющее большинство групп животных, лесным приматам вскоре предстояло выпасть из экосистемы и стать частью истории. Так что общие предки человека и шимпанзе были не слишком выдающимися представителями приматов, которые по своему образу жизни, скорее всего, мало отличались от современных шимпанзе: некоторые из них, как и бонобо, обитали в заливных лесах, другие — в тропических лесах, третьи — в сравнительно открытых лесных районах, на границе с зонами травянистой растительности. Примерно в это время предки горилл отделились от остальных человекообразных обезьян.
Поначалу, когда новый вид приматов — если верить одной из двух наиболее распространенных теорий о происхождении человека — начал приобретать более выпрямленную походку, по сравнению со своими собратьями, утратил свою шерсть и переселился в саванны, эльфы вряд ли сочли его хоть сколько-нибудь интересным. То же самое можно было сказать и о многих других животных, ведь травянистые равнины открывали новые возможности для жизни. Гигантские гиены, крупные дикие собаки, львы и гепарды успешно существовали, благодаря многочисленным стадам травоядных животных, населявших плодородные саванны; вероятно, гигантские питоны также изначально были обитателями саванн.
Эта история в разных вариациях была рассказана не один раз. И это лишь подтверждет исходную мысль: мы познаем свое происхождение, благодаря историям. Мы ни за что не смогли бы разобраться в собственной истории, опираясь лишь на данные ископаемых останков, если бы не знали, что именно нужно в них искать, особенно если учесть тот факт, что лишь в немногих местах раскопок можно найти убедительные следы, подтверждающие наши догадки.
Следующие поколения равнинных приматов видели мир в ином свете. Судя по поведению современных шимпанзе, и в особенности бонобо, эти животные обладали высокоразвитым интеллектом. Основываясь на ископаемых останках, мы называем этих животных, ставших предметом обсуждения не одной сотни книг, южными приматами, или австралопитеками. Вполне возможно, что австралопитеки переселялись ближе к морю, используя преимущества жизни на побережье. Некоторые из них наверняка жили на берегах озер. Современные шимпанзе используют камни, чтобы разбивать орехи, и при помощи палочки достают муравьев из их гнезд; австралопитеки также использовали камни и палки в качестве орудий труда и даже в большей степени, чем их собратья-шимпанзе. Вероятно, они, как и шимпанзе, охотились на мелкую дичь. Подобно современным бонобо, они, возможно, находили глубокое удовлетворение в сексуальном поведении, но, скорее всего, осознавали свою половую принадлежность, а для их групп было характерно доминирование самцов. Как и более ранние приматы, австралопитеки разделились на грацильные и робастные ветви. Представители робастных видов, так называемые парантропы Бойса, которые раньше даже причислялись к отдельному роду зинджантропов («щелкунчиков») и заработали немало других позорных имен, были вегетарианцами наподобие современных горилл и, по всей видимости, не оставили потомков, доживших до нашего времени.
Между прочим, подобное деление на грацильную и робастную формы является одним из стандартных эволюционных приемов. Согласно математическим моделям, это, скорее всего, происходит в том случае, когда смешанная популяция, состоящая из крупных и мелких особей, более эффективно справляется с освоением окружающей среды по сравнению с популяцией, в которой все особи имеют средний размер, однако — в отсутствие других доказательств — данная гипотеза пока остается спорной. Недавно сообщество зоологов получило своеобразное напоминание о том, как часто это деление встречается в природе, и как мало мы знаем об обитателях нашей собственной планеты.
Речь пойдет о самом известном и подходящем для Плоского Мира животном — о слоне[59]. Каждый ребенок с малых лет знает, что есть две разновидности слонов, каждая из которых представляет собой отдельный биологический вид: слон африканский и слон индийский.
Оказывается, нет. На самом деле есть три вида слонов. Почти сто лет продолжался спор зоологов насчет популяции слонов, которая считалась в лучшем случае подвидом «настоящего» африканского слона Loxodonta africana. Типичные представители африканских слонов — это большие и грузные животные, обитающие в саваннах. Однако слоны, которые живут в лесу, пугливы и хорошо умеют прятаться: в Парижском зоопарке, к примеру, есть всего один лесной слон. Поскольку на окраинах леса лесные и саванные слоны могут скрещиваться друг с другом, биологи пришли к выводу, что эти слоны принадлежат одному виду. В конечном счете, «способность к скрещиванию особей» — это и есть стандартное определение вида, предложенное эволюционным биологом Эрнстом Майром. Итак, зоологи настаивали на том, что лесные слоны — это представители того же самого вида, либо особого подвида «африканских слонов» — Loxodonta Africana cyclotis. С другой стороны, зоологи, которые располагали достаточными средствами, чтобы увидеть лесных слонов вживую, могли с уверенностью сказать, что на саванных слонов они совсем не похожи: лесные слоны меньше по размеру, хобот у них более прямой и длинный, а уши круглые (у саванных слонов уши остроконечные). По словам Николаса Георгиадиса, биолога исследовательского центра в Мпале (Кения), если бы вы впервые увидели лесного слона, то первой же вашей мыслью было бы: «Ого, а что это такое?». Но биологи, исходя из теоретических предпосылок, знали, что эти животные обязаны принадлежать одному и тому же виду, и потому отмели результаты наблюдений, посчитав их неубедительными.
Однако в 2001 году группа из четырех биологов, в которую входили Георгиадис, Альфред Рока, Джилл Пекон-Слэттери и Стивен О’Брайен, опубликовали в журнале Science «генетическое доказательство существования двух различных видов африканских слонов». Проделанный ими анализ ДНК развеял все сомнения насчет двух разновидностей африканских слонов: общеизвестной робастной формы и независимой грацильной. Вид лесных африканских слонов действительно отличается от биологического вида их робастных собратьев. И отличается настолько же сильно, насколько африканские слоны отличаются от индийских. Теперь у нас есть два независимых биологических вида: робастный африканский равнинный слон Loxodonta africana и грацильный африканский лесной слон Loxodonta cyclotis.
А как же наше убеждение в том, что возможность скрещивания означает принадлежность к одному виду? В настоящий момент этот подход к определению вида подвергается жесткой критике, и вполне заслуженно. В первую очередь, благодаря растущему убеждению в том, что животные могут избегать скрещивания, даже если у них есть такая возможность.
История о «Третьем Слоне» случалась и раньше, только под другими именами. До 1929 года любой зоолог «знал», что существует только один вид шимпанзе; а после 1929, когда бонобо, обитающие в труднодоступных болотах Заира были признаны вторым видом[60], многие зоопарки обнаружили, что в течение многих лет содержали шимпанзе обоих видов, хотя и не знали об этом. Теперь история повторяется, но главными действующими лицами в ней стали слоны.
Как мы уже упоминали, в Плоском Мире снова возрос интерес к пятому слону, что видно из истории, рассказанной — вот уж неожиданность — в романе под названием «Пятый элефант». Если верить легенде, когда-то на панцире Великого А’Туина стояли пять слонов, удерживающих Плоский Мир на своих спинах, но потом один из них поскользнулся, упал с черепахи и врезался в отдаленную часть Диска:
А еще говорят, что много-много лет назад пятый слон с жутким ревом и трубом ворвался в атмосферу тогда еще молодого мира и рухнул на землю с такой силой, что вознеслись в небо горы и возникли континенты.
Правда, как падал слон, никто не видел, и тут встает очень интересный философский вопрос: когда миллионы тонн разъяренной слонятины нисходят на землю, но рядом нет никого, кто мог бы услышать данное падение, — производит ли этот слон шум?
И если никто не видел этого падения, то вообще… а падал ли слон?[61]
Один факт говорит в пользу падения — это обширные месторождения жира и золота (кости гигантских слонов, на которых держится мир, не похожи на обычные) в глубинах Шмальцбергских[62] шахт. Но есть и более плоскомирская теория: в результате некой катастрофы погибли миллионы мамонтов, бизонов и гигантских землероек, которые затем оказались под землей. В Круглом Мире, чтобы найти верную теорию, можно сделать научно обоснованную проверку — похожи ли отложения по своей форме на очертания упавшего слона? Однако в Плоском Мире не стоит даже и пытаться что-то проверять, поскольку форма отложений, благодаря силе повествовательного императива, всегда будет похожа на слона, даже если их оставили миллионы мамонтов, бизонов и гигантских землероек. Реальности приходится подстраиваться под легенду.
Круглый Мир пока что не продвинулся дальше третьего слона, но Джек надеется, что при тщательном отборе мы можем увидеть и четвертый вид: карликового слона, который обитает в Мальте и по размеру похож на Шетландского пони. Из них бы получились замечательные домашние питомцы, за одним исключением — как и многие миниатюрные животные, они бы, скорее всего, отличались дурным нравом. Особенно, если бы вы попробовали отучить их залазить на диван.
Мы представители грацильных приматов (несмотря на то, что в некоторых частях света можно встретить людей, больше похожих на робастных гиппопотамов). Примерно четыре миллиона лет тому назад одна из грацильных ветвей человекообразных обезьян начала развивать все более крупный мозг и изготавливать все более совершенные орудия труда. Нарушая все правила таксономии, мы называем эту ветвь, нашу ветвь, Homo («человек»), хотя на самом деле она должна называться Pan («шимпанзе»), потому что люди — это третий вид шимпанзе. Мы уверены в том, что это наша ветвь, и придумали для нее особое название, потому что предпочитаем считать самих себя совершенно непохожими на приматов. Вероятно, мы правы: пусть даже на генном уровне мы и шимпанзе совпадаем на 98 %, но ведь и с капустой у нас есть 47 % общих генов. Но наше главное отличие от других приматов кроется в культуре, а не в генетике. Как бы то ни было, внутри рода Homo тоже встречались грацильные и робастные ветви. Homo habilis («человек умелый») был нашим грацильным предком, изготовившим орудия труда, однако Homo ergaster («человек работающий») и другие виды пошли по пути робастных вегетарианцев. Если снежный человек или йети и правда существует, он, скорее всего, относится к одному из таких робастных видов. Примерно 1,7 миллионов лет тому назад вслед за успехами Homo habilis последовало расселение других видов Homo, обладавших более крупным мозгом, по территории Африки, а затем — в Азии («пекинский человек») и Восточной Европе.
Один из видов этих ископаемых людей носит название Homo erectus («человек прямоходящий»). Прибывшие на Землю эльфы наверняка обратили бы на него внимание. У него были разные виды орудия труда, и он умел пользоваться огнем. Возможно, у него даже был своеобразный язык. Кроме того, у нас есть все причины полагать, что он умел делать то, что его предкам и двоюродным братьям удавалось лишь от случая к случаю — он «понимал» окружающий мир и мог его изменять. В поведении шимпанзе встречается множество действий типа «если то», включая ложь: «если я сделаю вид, что не видел этот банан, то позже смогу вернуться, чтобы забрать его, и тогда вон тот большой самец его не отберет».
Семейные группы, в которых воспитывались детеныши этих первых гоминид, были уникальным явлением на всей планете. Конечно же, гнезда, стаи и группы, в которых детеныши с помощью игры постигали будущие взрослые роли или просто дурачились, были характерны и для многих других млекопитающих; гнезда защищали от опасностей, поэтому метод проб и ошибок редко приводил к смертельному исходу, и детеныши могли обучаться, не опасаясь за свою жизнь. Однако в человеческих семьях отец, занимаясь изготовлением каменных орудий труда, бурчал своей жене о детях, о пещере, о том, что в костер надо подложить дров. У них была любимая тыква для того, чтобы барабанить, возможно — любимая тыква для ношения воды, копья для охоты и целая куча камней для изготовления орудий труда.
Тем временем 120 000 лет назад в Африке появилась и размножилась еще одна ветвь; мы называем ее представителей, ставших нашими предками, древними Homo sapiens. Они обладали еще более крупным мозгом, и в пещерах на побережье Южной Африки они — мы — начали мастерить более совершенные орудия труда и покрывать скалы и стены пещер примитивными рисунками. Очень быстро наша популяция выросла, и мы начали переселяться. Примерно 60 000 лет тому назад мы достигли Австралии, а 50 000 лет назад первые люди появились в Европе.
Обитатели Европы обладали сравнительно крепким телосложением — мы называем их неандертальцами и относим к особому подвиду Homo sapiens neanderthalensis. По мнению ряда антропологов, мы относимся к смежному подвиду Homo sapiens sapiens, что примерно означает «ну очень разумный человек». Надо же. Каменные орудия труда неандертальцев были неплохо развиты и использовались для разных целей, но в целом эти представители гоминид к прогрессу не стремились. Их культура практически не менялась на протяжении десятков тысяч лет. И все же некий духовный порыв у них был, так как их похороны следовали определенной церемонии — по крайней мере, умерших они хоронили с цветами
Наши более грацильные предки, кроманьонцы, были современниками поздних неандертальцев, и многие теории пытаются объяснить, что произошло, когда эти подвиды начали взаимодействовать друг с другом. Если говорить по существу, то мы выжили, а неандертальцы — нет…
Почему? Может быть, потому что мы били их по голове сильнее, чем они нас? А может быть, потому что наши подвиды не скрещивались друг с другом? Или же, наоборот, скрещивались? Возможно, мы вытеснили их «на границу»? Задавили их превосходящим экстеллектом? В следующих главах мы предложим собственную теорию.
Мы не согласны с «рациональной» историей об эволюции и развитии человека, в которой наш вид столь высокомерно наречен Homo sapiens sapiens. Если вкратце, то эта история, в которой главную роль играют нервные клетки нашего мозга, рассказывает о том, что наши мозги становились все больше и больше, пока, наконец, эволюция не произвела на свет Альберта Эйнштейна. Что касается нас самих и наших мозгов, то это, конечно, правда, да и Альберт на самом деле отличался незаурядным умом, однако основная идея этой истории лишена смысла, потому что в ней не говорится о том, почему, или даже как, наш мозг становился все больше и больше. Это все равно, что дать описание собора в таком виде: «Сначала у вас есть невысокая стена из камней, но постепенно вы добавляете к ней новые камни, и стена становится все выше и выше». Устройство собора далеко выходит за рамки этого описания, как вас может заверить любой человек, занятый в его строительстве.
Намного интереснее то, что произошло на самом деле и с чем мы постоянно сталкиваемся в своей жизни. Попробуем взглянуть на это с позиции эльфа. Мы не программируем своих детей рациональными инструкциями, как если бы настраивали компьютер. Вместо этого, мы загружаем их мозги тоннами иррациональной чепухи о хитрых лисах, мудрых совах, героях и принцах, чародеях и джиннах, богах и демонах, а еще о медведях, которые застревают в кроличьих норах; мы до полусмерти пугаем их разными страшилками, и они начинают получать удовольствие от своего страха. А еще мы их бьем (не так сильно последние несколько десятилетий, но зато в полной мере в течение тысячелетий до этого). Наши воспитательные идеи спрятаны в длинных сагах, духовных заповедях и выдуманных историях, наполненных важными уроками; это косвенное обучение, в основе которого лежат детские истории. Постойте рядом с детской площадкой и понаблюдайте (в наше время лучше предварительно согласовать это с местным отделением полиции и обязательно надеть защитный костюм). Именно этим на протяжении многих лет занимались Питер и Иона Опай, составившие описание детских песенок и игр, некоторые из которых существуют уже несколько тысяч лет.
Культура проходит сквозь водоворот детского сообщества и участие взрослых для ее распространения не требуется — все мы помним считалки вроде «эники-беники ели вареники…». У детей есть своя субкультура — она распространяется без вмешательства или контроля взрослых, которые зачастую о ней вообще не знают.
Впоследствии супруги Опай собрали коллекцию традиционных детских историй вроде сказок о Золушке или Румпельштильцхене, и начали объяснять их смысл взрослым. Во времена позднего Средневековья туфелька Золушки была не хрустальной, а меховой. Туфелька была эвфемизмом, поскольку (по крайней мере, так говорится в немецкой версии сказки) девушки давали принцу примерить свою «меховую туфельку»… К нам[63] эта сказка пришла из Франции, где слово «verre»[64] могло означать как «стекло», так и «мех». Братья Гримм выбрали более гигиеничный вариант, тем самым избавив родителей от неловких объяснений.
Румпельштильцхен — это еще одна притча с сексуальным подтекстом, цель которой — внушить веру в то, что женская мастурбация ведет к бесплодию. Помните эту сказку? Дочь мельника запирают в амбаре, чтобы она «спряла золото из соломы». Она невинно садится на палочку, которая превращается в маленького человечка… В конце истории, когда, наконец-то, раскрывается его имя, этот человечек весьма интимным образом «закупоривает» девушку, да так, что вытащить его не под силу даже отряду солдат. В современной и более цензурной версии остается лишь совершенно нелогичное напоминание: человечек проломил ногой пол и не смог вытащить ее обратно. В итоге ни один из причастных персонажей — ни мельник, ни король, ни королева, — не способен произвести потомство (украденный первенец был убит солдатами), и историю ждет печальный финал. Если подобная интерпретация вызывает у вас сомнение, то оцените следующий намек: в истории несколько раз задается один и тот же вопрос «Как его зовут? Как его зовут?». И правда, как же его зовут? Причем здесь «ноги и сморщенная кожа»[65]? Вот именно. Во многих других языках у Румпельштильцхена есть похожие расшифровки. (В Плоском Мире Нянюшка Ягг как-то говорила, что написала детскую историю под названием «Маленький человечек, который вырос слишком большим», хотя для госпожи Ягг двусмысленные выражения всегда означали кое-что вполне конкретное).
Почему же мы так любим истории? И почему их идеи так глубоко внедрились в нашу психику?
Целью эволюции нашего мозга было понимание мира посредством образов. Эти образы могли быть как зрительными — например, полосками на теле тигра, — так и звуковыми — например, воем койота. Запахам. Вкусами. И даже историями. История — это маленькая умозрительная модель окружающего мира, цепочка идей, нанизанных на общую нить, как бусины в ожерелье. За каждой бусиной неумолимо следует еще одна; мы знаем, что второй поросенок попадет волку на обед, в противном случае нарушится ход событий во Вселенной.
Мы оперируем не только обычными образами, но еще и метаобразами. Или образами других образов. Мы наблюдаем, как рыба-брызгун сбивает насекомых струями воды, мы с удовольствием смотрим на слона, который с помощью хобота берет пончики у посетителей зоопарка (теперь это встречается не так часто, увы), мы восхищаемся полетом городской ласточки (правда, теперь ласточек и поводов для восхищения стало меньше) и пением птиц в саду. Мы приходим в восторг при виде гнезд ткачиков, коконов шелкопряда и скорости гепарда. Все эти качества представляют собой отличительные особенности упомянутых существ. А какова же наша отличительная черта? Истории. И подобным образом, мы получаем удовольствие от историй, рассказывающих о людях. Как шимпанзе, которые рассказывают истории, мы высоко ценим связанные с ними метаобразы.
Когда наши социальные отношения стали более развитыми и мы, вероятно, освоив сельское хозяйство, стали собираться в группы, состоящие из ста и более человек, наш экстеллект пополнился новыми историями-ориентирами. Нам пришлось выработать нормы поведения, правила обращения с немощными и инвалидами и способы перенаправления своей агрессии. Как в ранних, так и в современных племенных сообществах все, что не было запрещено, являлось обязательным для исполнения. Истории вроде притчи о Добром Самаритянине из Нового Завета указывают нам на непростые ситуации; притча о Блудном Сыне — это, как и сказка о Румпельштильцхене, пример косвенного поучения. Чтобы окончательно закрепить эту мысль, приведем одну из историй нигерийского народа Хауса — «Слепой человек с фонарем».
Молодой человек, навестив свою девушку в соседней деревне, поздней ночью возвращается домой; в темноте звездного неба найти дорогу домой не так-то просто. Тут он замечает впереди фонарь и, подойдя ближе, видит, что держит его Слепой Человек, который живет в его родной деревне.
«Эй, Слепой Человек», — сказал он. — «У тебя и день, и ночь на одно лицо! Зачем же тебе фонарь?»
«Этот фонарь я ношу не для себя», — ответил Слепой, — «А для того, чтобы зрячие идиоты держались подальше!».
Специализация на рассказывании историй — не единственная особенность нашего вида. Подобно другим специализациям, упомянутым ранее, наши странности на этом не заканчиваются. Самая удивительная из них, как могли бы заметить эльфийские наблюдатели, — это, вероятно, наша безграничная забота о детях. Причем, мы печемся не только о своих собственных детях, что вполне объяснимо с точки зрения биологии, но и о детях других людей; обо всех детях на планете вообще (часто дети иностранцев кажутся нам привлекательнее собственных) и даже о детенышах всех наземных позвоночных. Мы гукаем при виде ягнят, оленят, черепашек, только что вылупившихся из своих яиц, и даже головастиков!
Наши собратья-шимпанзе ведут себя гораздо более практично. Они тоже предпочитают детенышей других животных. Особенно на обед, потому что они нежнее. (Люди тоже любят полакомиться ягненком, теленком, поросенком, утенком… Мы можем на них гукать, а можем и съесть.) Когда сражение (теперь мы располагаем их задокументированными описаниями) между двумя группами шимпанзе заканчивается, победители убивают и съедают молодых особей проигравшей стороны. Львы-самцы убивают детенышей захваченного ими прайда, а поедание трупов у них в порядке вещей. В условиях голода самки многих млекопитающих съедают своих детенышей, а свой первый помет они часто таким образом «перерабатывают» независимо от обстоятельств.
Нет, вполне понятно, что среди животных мы — существа со странностями. Люди — вообще странные существа. В нашем мозге есть контуры, благодаря которым мы восхищаемся своими детьми и защищаем их, потому и Микки Маус, и инопланетянин из одноименного фильма[66] своими очертаниями напоминают нам трехлетнего малыша. Неудивительно, что так много людей согласились оплатить его разговоры по телефону. Но ведь мы сходим с ума и при виде детенышей многих других животных. С биологической точки зрения, это довольно странно.
Побочным продуктом нашей симпатии к детенышам других животных стало, конечно же, одомашнивание собак, кошек, коз, лошадей, слонов, соколов, кур, коров… Этот симбиоз доставил огромное удовольствие как людям, так и их питомцам и заметно обогатил наше питание. Если вам кажется, что эксплуатируя животных, люди поступают нечестно по отношению к ним, задумайтесь о возможных альтернативах. В естественной среде обитания почти всех их еще в молодом возрасте съедают хищники, и животные даже не могут рассчитывать на быструю смерть.
Вероятно, сельское хозяйство также объясняется нашей склонностью к рассказыванию историй, ведь в основе множества слов, мыслей, метафор и новых взглядов на устройство окружающего мира лежит образ растения, вырастающего из одного зернышка. Средства, накопленные благодаря сельскому хозяйству, дали людям возможность содержать принцев, философов, крестьян[67] и римских пап. Конечно же, наш культурный капитал вырос за счет того, что мы передавали знания из поколения в поколение. Но культурное достояние принесет еще большее удовлетворение, если помимо него у вас есть пара амбаров, доверху забитых ячменем, из которого можно сварить пиво, поле, засеянное пшеницей и несколько коров, пасущихся на лугу.
Совсем недавно мы достигли нового технического прорыва в вопросе нашего симбиоза с растениями и животными, — используя те самые «генетически модифицированные организмы», вызвавшие немало споров. С другой стороны, мы многое потеряли, когда отказались от помощи животных — в особенности, собак и лошадей, заменив их машинами.
Мы не могли знать, как симбиоз с животными и растениями повлияет на нас и наш экстеллект, и нам неизвестно, к чему приведет отказ от этого симбиоза. Можно сказать, что наш экстеллект мчится вниз по технологическому склону, и итог этой поездки не известен никому.
Конечно, Фордовская Модель Т сделала автомобили гораздо более доступными, однако в социальном отношении более важным было то, что она впервые дала человеку возможность комфортно уединиться, и в результате немалая доля представителей очередного поколения были зачаты на заднем сидении автомобиля. Точно так же симбиоз с собакой повысил наши шансы на успешную охоту. А впоследствии сторожевые собаки помогали защищать частные фермы, загонять скот и отгонять хищников, в том числе и других людей. Декоративные собачки, по всей видимости, оказали влияние на сексуальный этикет — особенно во Франции XVIII века, а благодаря выставкам кошек и собак, верхушка среднего класса в современной Англии перемешалась с низшими слоями аристократии.
Задумайтесь на секунду о том, как мы повлияли на собак и кошек. Мы изменили их еще сильнее, чем лошадей и коров, сделав частью своих семей. Мы играем с ними так же, как со своими детьми и зачастую наши собственные дети тоже участвуют в этих играх. И в результате столь тесного контакта наши питомцы, как и наши дети, обретают разум. Умственные способности ребенка тоже не будут развиваться, если он не станет играть. Как обнаружил Джек, и впоследствии продемонстрировал Йену, даже беспозвоночные, а точнее их сообразительные представители вроде раков-богомолов, способны проявлять черты разумного поведения, когда их вовлекают в процесс игры. В книге «Вымыслы реальности» мы уже описывали, как это происходит. Здесь же просто отметим, что наше влияние возвысило[68] наших симбионтов, открыв перед ними мир разума. Собаки переживают по разным поводам намного больше волков. Так что в некотором смысле они воспринимают себя как существ, существующих во времени и имеют представление как о собственном настоящем, так и будущем. Разум заразителен.
Обычно мы представляем одомашнивание собак как процесс естественного отбора, проходящего под контролем человека. Вероятно, этот процесс начался случайно — например, племя могло вырастить волчонка, которого дети принесли в пещеру, но уже на раннем этапе он превратился в целенаправленную программу дрессировки. Среди прото-собак мы выбирали тех, которые слушались своего хозяина и обладали полезными навыками — например, умели охотиться. Со временем послушание превратилось в преданность — так появились современные собаки.
Тем не менее, есть и весьма привлекательная альтернатива: это собаки управляли отбором людей. Собаки нас выдрессировали. Согласно этой точке зрения, люди которые были готовы взять волчонка в свою пещеру и обладали навыками дрессировки, получали от собак вознаграждение — например, в виде желания оказать помощь на охоте. Тем людям, которые справлялись с этой задачей лучше других, было проще заполучить новых щенков и обучить новое поколение собак. Правда, отбор людей носил, скорее, культурный, а не генетический характер, поскольку за столь короткое время заметные генетические изменения просто не успели бы себя проявить. Однако селекция на генном уровне тоже могла иметь место — например, для того, чтобы оценить пользу от обученного волка необходимо обладать определенным уровнем интеллекта, или универсальными способностями к обучению, необходимыми для успешной дрессировки собак — например, настойчивостью. Так или иначе, племя только выигрывало от того, что некоторые его члены умели дрессировать прото-собак, а потому давление отбора в пользу универсальных генов, связанных с приручением собак, было почти незаметным.
Это не тот случай, когда теории взаимно исключают друг друга, то есть, принимая одну из них, мы вовсе не обязаны отказываться от альтернативы. Здесь мы бы хотели подчеркнуть следующую мысль, справедливую для многих теорий, включая эволюцию собак: разные события случаются повсеместно и, по всей видимости, создают неразбериху, но люди стараются разбить происходящее на отдельные «истории». Мы вынуждены поступать именно так, но время от времени должны оглядываться назад и обдумывать свои действия.
В случае с собаками обе упомянутые теории, скорее всего, одинаково правдивы, то есть собаки эволюционировали одновременно с людьми. По мере того, как собаки становились все более послушными и обучаемыми, люди приобретали все большее желание их приручать; а чем больше люди хотели завести собаку, тем лучше собаки им подыгрывали и учились приносить пользу.
В случае с кошками ситуация выглядит проще. Скорее всего, ведущая роль принадлежала именно им. Подходящая к случаю сказка Редьярда Киплинга о «Кошке, которая гуляла сама по себе» слишком наивно принимает на веру то впечатление, которое кошки стараются произвести на нас — якобы они поступают, как им хочется, а людей, которые им потакают, просто терпят — однако в большинстве случаев кошки дрессировке не поддаются. Очень немногие кошки согласятся выполнить какой-нибудь трюк, в то время как собаки охотно радуют людей своими выступлениями. Для древних египтян кошки были миниатюрными воплощениями богов на Земле и олицетворяли богиню-кошку Бастет. Изначально культ Бастет появился в районе Бубастиса, в дельте Нила, а саму богиню представляли с головой львицы, но позднее голова превратилась (может быть, видоизменившись каким-то таинственным образом?) в кошачью. Впоследствии ее культ распространился в Мемфисе, где она слилась воедино с местной львиноголовой богиней Сехмет. Бастет отождествлялась с явлениями, которые занимали особое место в жизни женщин — в частности, с фертильностью и благополучными родами. Кошки, как земные воплощения Бастет, тоже были предметом поклонения и часто мумифицировались из религиозных соображений. Собак египтяне также в некотором роде обожествляли — в лице Анубиса с головой шакала, однако, в отличие от Бастет, у него было намного больше «обязанностей»: он был богом бальзамирования и помогал умершим пройти через подземный мир (либо, наоборот, препятствовал). Анубис был судьей, который решал, достойна ли душа загробной жизни. А богоподобные кошки всего-навсего удостаивали людей правом им поклоняться.
Короче говоря, ничего нового.
Даже в наше время кошки всеми силами стараются показать свою независимость; они редко приходят на зов и имеют склонность уходить без предупреждения и какой-либо внятной причины. Тем не менее, любой владелец кошки знает, что это впечатление обманчиво: кошкам нужно внимание, и сами кошки об этом знают. Просто эта потребность не выражается напрямую. Например, у Йена есть кошка, «Мисс Гарфилд», которая обычно появляется у дверей дома, чтобы поприветствовать семейный автомобиль, однако удовольствие, которое она испытывает от вида машины, тщательно скрыто под недовольной тирадой в духе «И где же вас черти носили?». Вернувшись после выходных или поездки за границу, члены семьи обнаруживают, что каждый раз, когда они приходят в сад, кошка совершенно случайно оказывается рядом с ними, но либо спит, либо, на первый взгляд, просто проходит мимо. Похоже, что кошки постепенно сдают позиции в битве за одомашнивание, но все-таки продолжают оказывать достойное сопротивление. Совсем другое дело — дикие кошки, а также настоящие рабочие кошки, вроде тех, что живут на фермах, — они на самом деле отличаются своей независимостью. Правда, в последнее время со многими из фермерских кошек обращаются, как с домашними питомцами. Так или иначе, нам еще многое предстоит узнать о коэволюции древних людей и их домашних питомцев.
Еще один пример совместной эволюции — лошади, благодаря которым возникла культура рыцарства (отсюда его название[69], связанное с французским словом «cheval», то есть «лошадь») и империя Монголов, ставшая одной из крупнейших и прекрасно управляемых империй за всю историю человечества. Говорили, что во времена империи Ханов девственница могло пройти от Севильи до Ханчжоу, не опасаясь столкнуться с насильником. Впоследствии это снова стало возможным лишь в двадцатом веке, и то если повезет — при том, что найти девственницу стало труднее. Испанцы завезли лошадей в Америку, где местные жители около 13 000 лет назад уничтожили несколько видов этих животных, и изменили жизнь всех североамериканских индейских племен — как и ковбоев, разумеется. А впоследствии, и Голливуда.
Кроме того, лошади стали настоящим чудом для человеческой генетики. Говорят, что изобретение велосипеда спасло население Восточную Азию от вырождения в результате инцеста — точно так же люди, вышедшие из Африки, несли в себе лишь крошечную часть генетического разнообразия первых представителей Homo sapiens. Недавние исследования генома человеческих популяций согласуются с тем фактом, что генетическое разнообразие людей, живущих за пределами Африки, составляет очень небольшую часть современного генофонда обитателей этого континента. Те, кто покинул Африку, отправившись в Австралию, Китай, Западную Европу или — через арктические широты — в Америку, в сумме обладают меньшим генофондом, чем немногочисленное коренное население Африки. С появлением лошадей торговцы получили возможность перевозить товары — а также генетический материал — на огромные расстояния и с высокой эффективностью. Таким образом, выходцы из Африки унаследовали сравнительно небольшую часть африканского генофонда: их генетика бедна, хотя и хорошо перемешана.
В конце двадцатого века какое-то время считалось, что Homo sapiens — это полифилетический вид. Иначе говоря, ученые верили в то, что различные популяции Homo sapiens произошли от различных групп Homo erectus, населявших разные регионы планеты. Считалось, что это предположение может объяснить расовые различия, в частности, разницу в окраске кожи, которая хорошо сочеталась с географией проживания. Теперь, благодаря исследованию ДНК, мы знаем, что это не так. Более того, человечество, покинув Африку, испытало на себе эффект «бутылочного горлышка», то есть его численность стала заметно меньше, и все ныне живущие люди, представляющие неафриканские «расы», произошли из этой небольшой популяции. Все представители Homo erectus вымерли. На данный момент факты говорят в пользу только одного массового исхода, в которой участвовало не менее 100 тысяч человек. Все мы, включая японцев, эскимосов, скандинавов, сиу, представителей традиции колоколовидных кубков, мандаринцев, индийцев, евреев и ирландцев, были потенциальными потомками этой крошечной популяции. Точно так же все современные породы собак уже были «заключены» в первых одомашненных волках (если, конечно, это и правда были волки), то есть находились в их пространстве смежных возможностей. И сенбернары, и чихуахуа, и лабрадоры, и спаниели короля Карла, и пудели появились из этой локальной области фазового пространства организмов.
Лет тридцать тому назад в моду на короткое время вошло представление о «митохондриальной Еве», и многие СМИ, по всей видимости, подхватили мысль о том, что в популяции наших предков, ставшей упомянутым «бутылочным горлышком», была всего одна женщина — самая настоящая Ева. Это, конечно же, чушь, однако вере в существование «Евы» способствовали публикации СМИ, расписавшие эту идею во всей красе. На самом же деле, все, как обычно, обстоит немного сложнее. В клетках людей, а также большинства животных и растений, есть так называемые митохондрии. Это потомки симбиотических бактерий, прошедших через миллиарды поколений. Митохондрии до сих пор хранят часть своего древнего генетического наследия в виде митохондриальной ДНК. Материнские митохондрии передаются клеткам зародыша, в отличие от митохондрий отца, которые либо погибают, либо становятся частью плаценты. Так или иначе, митохондрии практически целиком наследуются от матери. Со временем ДНК митохондрий накапливает мутации, однако наиболее важные гены изменяются реже (скорее всего, из-за того, что родившиеся в результате дети, если таковые были, обладали дефектами), а некоторые фрагменты, наоборот, мутируют довольно быстро. Таким образом, опираясь на изменения, накопленные в нескольких последовательностях ДНК, можно определить промежуток, отделяющий данную последовательность от общего предка любой пары женщин. Удивительным образом почти все такие пары ДНК, взятых у совершенно разных женщин, сходятся к одной консенсусной последовательности, возраст которой составляет около 70 000 лет.
Одна-единственная женщина, наша общая прародительница.
Неужели Ева?
Что ж, именно эта история по вполне понятным причинам захватила внимание СМИ. Однако в ней есть неувязки. Наличие одной-единственной последовательности митохондриальной ДНК совсем не означает, что такой последовательностью обладала лишь одна женщина, или что у всех женщин, ДНК которых была подвергнута анализу, есть одна общая прародительница. Исходя из современного разнообразия различных генов, можно сделать вывод о том, что 70 000 лет назад в человеческой популяции было не менее 50 000 женщин, многие из которых обладали этой гипотетической ДНК или, по крайней мере, ДНК, которую невозможно отличить от гипотетической с помощью современных методов. Какое-то время с ними сосуществовали носительницы других ДНК, но впоследствии их ветви в общечеловеческом генеалогическом древе вымерли, не достигнув настоящего времени. Мы не можем с уверенностью назвать причину вымирания этих ветвей, однако в математических моделях такое происходит довольно часто. Возможно, носительницы ДНК, которая была сходна с той единственной последовательностью, дожившей до наших дней, оказались более «приспособленными» или же попросту превзошли своих конкурентов числом. Возможно даже, что выбор женщин, принимавших участие в исследовании, был необъективным, и среди современных женщин на самом деле встречается более одной митохондриальной ДНК.
Откуда нам известно, что 70 000 лет тому назад на Земле уже было не менее 100 000 человек в противовес историям, в которых говорится о паре людей, появившихся 6 000 лет назад? У современных людей многие гены (около 30 %), содержащиеся в ядрах клеток, существуют в нескольких вариантах. Подобно «диким» популяциям (которые не разводятся в лабораторных условиях или для собачьих выставок), у каждого конкретного человека примерно 10 % генов имеют две различные версии, унаследованными от отца и матери посредством сперматозоида и яйцеклетки. Общее число генов человека составляет примерно 30 000, поэтому двумя версиями будут представлены в среднем около 3 000 генов. У некоторых генов, в частности, генов иммунной системы, благодаря которой каждый из нас обладает специфической индивидуальностью и приобретает восприимчивость к одним веществам и невосприимчивость к другим, существуют сотни различных вариантов (во всяком случае, у четырех наиболее важных). У (обычного) шимпанзе набор вариаций иммунных генов очень похож на человеческий: среди 65 вариантов одного из иммунных генов не совпадают только два. Мы пока что не знаем, справедливо ли это в отношении бонобо, так как не располагаем достаточным количеством их ДНК-материала, но, скорее всего, это так и, вполне возможно, даже в большей степени. А вот набор вариантов гориллы немного отличается (хотя анализы затронули лишь 30 % их числа).
Как бы то ни было, все варианты иммунных генов должны были возникнуть в Африке, в популяции, которая, став своеобразным «бутылочным горлышком», произвела на свет все остальные популяции людей, впоследствии покинувших этот континент. Было бы неразумным полагать, что каждый отдельный человек унаследовал различные версии одного и того же изменчивого гена от своих родителей: кто-то стал носителем всего одного варианта, унаследованного от обоих родителей, но больше двух вариантов не было ни у кого. У людей, покинувших Африку, насчитывается около 500 вариантов, по крайней мере, общих с шимпанзе — из 750 возможных. Среди тех, кто остался в Африке, разнообразие больше, так как на них «эффект бутылочного горлышка» не повлиял. Есть множество других генов с несколькими древними вариантами (древними, поскольку эти варианты являются общими для нас, шимпанзе и, скорее всего, горилл, а также, быть может, и других видов), дошедшими до наших дней; 100 000 людей — это вполне разумная минимальная оценка, позволяющая охватить все эти варианты. Если вы настроены критически и хотите немного снизить эту оценку, то можно предположить, что впоследствии некоторые варианты, характерные для африканцев, были привнесены и в другие популяции — например, США в результате рабства или жителей Средиземноморья, а затем, через финикийских моряков — и в другие части света. Однако историю об Адаме и Еве эти факты не подтверждают, если, конечно, первые люди не появились на планете в сопровождении множества слуг, рабов и наложниц.
Читать бесплатно другие книги:
