Наука Плоского мира. Книга 4. День Страшного Суда Пратчетт Терри

Глава 11. Ракушечный пейзаж

Волшебники внимательно наблюдали.

«Теперь их уже пятеро. Сидят вместе с ним», — сказал Думминг. — «И еще несколько детей. Видимо, он нашел с ними общий язык».

«Их очень заинтересовала его шляпа», — добавил Декан.

«Остроконечная шляпа вызывает уважение в любой культуре», — заметил Чудакулли.

«Наверное, поэтому ее несколько раз пытались съесть?» — спросил Преподаватель Беспредметных Изысканий.

«По крайней мере, они не кажутся агрессивными», — сказал Думминг. — «Давайте подойдем поближе и познакомимся».

Но когда волшебники примкнули к небольшой группе, собравшейся вокруг костра, они снова испытали странное ощущение… будто чего-то не хватает. Ни удивления, ни страха. Эти громилы вели себя так, словно волшебники только что вернулись из бара; их любопытство ограничивалось, пожалуй, вкусом чипсов, которые они могли принести с собой, но не более того.

«А они дружелюбные, да?» — спросил Чудакулли. — «Кто у них за главного?»

Ринсвинд поднял голову, но потом обернулся и выхватил свою шляпу из огромной руки.

«Никто», — сердито ответил он. — «Хватит уже отдирать блестки!»

«Ты освоил их язык?»

«Не освоил! Потому что у них нет языка! Они общаются с помощью тычков и пинков! И это моя шляпа, большое тебе спасибо!»

«Мы видели, как ты бродил по окрестностям», — сказал Думминг. — «Тебе ведь удалось что-нибудь разузнать?»

«О, да», — ответил Ринсвинд. — «Идемте, я вам покажу — и отдай мою шляпу!»

Вцепившись обеими руками в свою шляпу с ободранными блестками, Ринсвинд отвел волшебников к большому пруду, расположенному на другом конце поселения. Через него протекал один из рукавов реки; вода была кристально чистой.

«Видите эти ракушки?» — спросил Ринсвинд, показывая на большую кучу, расположенную неподалеку от побережья.

«Это пресноводные мидии», — ответил Чудакулли. — «Очень питательные. И что?»

«Большая ведь куча, правда?»

«Ну и что?» — удивился Чудакулли — «Я и сам их люблю».

«Видите тот холм дальше вдоль берега реки? Такой, поросший травой? И еще один позади него, с кустарниками и деревьями? А еще — ну, вы заметили, что вся эта местность намного выше своих окрестностей? Если хотите узнать почему, просто копните землю. Там сплошные ракушки! Эти люди живут здесь многие тысячи лет!»

Крошечный клан последовал за ними и наблюдал за происходящим с тем недоуменным интересом, который был их обычным выражением лица. Некоторые из них ринулись собирать моллюсков.

«Да, моллюсков здесь много», — заметил Декан. — «Вряд ли это животное находится у них под запретом».

«Да, и это удивительно, потому что они, честно говоря, кажутся мне в каком-то смысле родственными моллюскам», — устало добавил Ринсвинд. — «Их каменные орудия труда ни на что не годятся, они не умеют строить хижины и даже разводить огонь».

«Но мы же видели…»

«Да. Огонь у них есть. Они ждут, пока молния ударит в дерево или подожжет траву», — объяснил Ринсвинд. — «А потом годами поддерживают этот огонь. Можете мне поверить, потребовалось изрядно помычать и потыкать пальцами, чтобы это выяснить. Об искусстве они не имеют ни малейшего представления. Ну, знаете, всякие картинки? Я нарисовал на земле корову, и это их как будто бы озадачило. Мне кажется, что на самом деле они видели… просто линии. И ничего больше».

«Может, ты просто коров не умеешь рисовать?» — спросил Чудакулли.

«Оглянитесь», — продолжал Ринсвинд. — «Ни бус, ни раскраски на лицах, ни украшений. Чтобы сделать ожерелье из медвежьих когтей не нужно никаких особых талантов. Даже пещерные люди умеют рисовать. Видели когда-нибудь пещеры в Убергигле? Там повсюду рисунки бизонов и мамонтов».

«Надо сказать, ты довольно быстро наладил с ними контакт, Ринсвинд», — сказал Думминг.

«Ну, я разбираюсь в людях достаточно хорошо, чтобы понять, когда нужно сбежать».

«Но ты же не все время бегаешь, так ведь?»

«Нет, конечно. Но важно знать, когда наступает подходящий момент. Кстати, это Уг», — сказал Ринсвинд, когда седовласый мужчина ткнул его толстым пальцем. — «И остальные тоже Уги».

Обратившийся к ним Уг показал на Ракушечные Холмы.

«Кажется, он хочет, чтобы мы пошли за ним», — сказал Думминг.

«Может быть», — согласился Ринсвинд. — «Или он хочет показать место, где он успешно облегчился. Видите, как они на нас смотрят?»

«Да».

«А заметили, какие у них странные выражения на лицах?»

«Да».

«Интересно, о чем они думают?»

«Да».

«Ни о чем. Уж поверьте. Такое выражение означает, что они ждут, когда их посетит очередная мысль».

За Ракушечными Холмами располагались густые заросли ивы. В центре стояло дерево, которое было заметно старше остальных — точнее, то, что от него осталось. Мертвое дерево было расколото пополам и местами обуглено.

Клан остался позади, но седовласый Уг продолжал следовать за волшебниками, держась неподалеку.

Под ногами у Ринсвинда раздался треск. Посмотрев вниз, он увидел желтеющую кость и почти ощутил тот самый подходящий момент. Но потом он обратил внимание на едва заметные холмики, покрывавшие поляну. Многие из них были покрыты растительностью.

«А вот и дерево, которое подарило им огонь», — сказал Чудакулли, который тоже заметил холмики. — «Это их священная земля, джентльмены. Они хоронят умерших».

«Хоронят — не совсем подходящее слово», — возразил Ринсвинд. — «Думаю, если приглядеться, то они их здесь просто оставляют. Мне кажется, они просто хотят показать мне, откуда взялся их огонь».

Чудакулли потянулся за трубкой.

«То есть они и в самом деле не добывали огонь?» — спросил он.

«Они не поняли вопроса», — ответил Ринсвинд. — «То есть, это я говорю о вопросе… они не поняли то, что, как я наделся, было вопросом. Мыслителями их точно не назовешь. Вероятно, даже идея о том, что шкуры нужно снимать с животных, прежде чем надевать на себя, была для них большим шагом вперед. Я еще ни разу не встречал настолько… тупых людей. Я их не понимаю. Они вроде и не глупые, но их представление о находчивости — это найти ответ в течение десяти минут».

«Что ж, тогда это должно расшевелить их мозги», — сказал Чудакулли, зажигая трубку. — «Думаю, это их впечатлит!»

Уги переглянулись. Какое-то время они смотрели на Архканцлера, который курил трубку. А потом напали на него.

В Плоском Мире известно только одно племя, начисто лишенное воображения — Н’тиутиф, хотя его представители обладают превосходными способностями к наблюдению и логическим выводам. Они просто ничего не изобретают. Они стали первым в истории племенем, которое брало огонь взаймы. А еще, живя в окружении других племен с богатым воображением, они хорошо умеют прятаться. Когда тебя окружают племена, для которых палка может означать «дубинку», «штык», «рычаг» или «мировое господство», неспособность видеть в палке что-то, кроме «палки», становится естественным недостатком.

А у кое-кого палка в данный момент ассоциировалась с «шестом».

Фигура перемахнула через поляну и приземлилась перед Угами.

Орангутаны не участвуют в соревнованиях по боксу, потому что слишком умны для этого. Но если бы они все же вышли на ринг, то их способность отправить противника в нокаут, не вставая со стула, могла бы компенсировать недостаток физической силы в ногах.

Большая часть племени бросилась бежать и вполне могла столкнуться лицом к лицу с Сундуком — если бы у Сундука было лицо. От его толчков они потеряли равновесие и попытались выяснить, что же это такое. Но тут на них прыгнул Библиотекарь.

Те, кто поняли, что пора делать ноги, сделали ноги. Те, кто не понял — остались лежать на земле, там же, где их уложили.

Изумленный Архканцлер все еще держал зажженную спичку, когда Библиотекарь с громкими воплями начал надвигаться на него.

«О чем он говорит?» — спросил Архканцлер.

«В основном про то, как он был в библиотеке, а потом вдруг оказался вон там в реке», — перевел Думминг.

«И все? А мне показалось больше».

«Остальное — это ругательства, сэр».

«А приматы разве ругаются?»

«Да, сэр. Постоянно».

Библиотекарь взорвался новыми воплями и начала колотить кулаками по земле.

«Опять ругается?» — спросил Чудакулли.

«О да, сэр. Он очень расстроен. ГЕКС сказал ему, что на этой планете никогда не было и не будет библиотек».

«Ой!»

«Именно так, сэр».

«Я обжег пальцы!» — Чудакулли пососал большой палец. — «А где вообще ГЕКС?»

«Я как раз об этом думал. Хрустальный шар все-таки остался в городе, которого здесь больше нет…»

Они обернулись и посмотрели на дерево.

Наверное, когда в него попала молния, дерево ярко вспыхнуло. Вероятно, оно уже было мертвым и высохшим. От ветвей осталось лишь несколько обрубков. На фоне зеленеющих ив черное дерево казалось необычайно зловещим.

На верхушке восседал Ринсвинд.

«Какого черта ты там делаешь, приятель?» — крикнул Чудакулли.

«Я не умею бегать по воде, сэр», — ответил Ринсвинд. — «И, кажется, я нашел ГЕКСа. Это дерево разговаривает…»

Глава 12. Обитатели границ

«Обитатели границ», о которых говорил Ринсвинд, — это пародия на ранних представителей гоминид. Она довольно точно отражает, как антропологи некоторое время назад представляли себе жизнь неандертальцев.

Теперь мы не считаем, что неандертальцы вели столь примитивный образ жизни — даже если не принимать во внимание их обычай хоронить умерших. Во всяком случае, следуя духу времени, мы хотим думать, что за их большими надбровными дугами происходило нечто интересное. В Словении была обнаружена кость с отверстиями, которую некоторые археологи считают костяной флейтой, принадлежавшей неандертальцам 43 000 лет тому назад. Однако другие ученые сомневаются в том, что находка является музыкальным инструментом. Франческо д’Эррико и Филип Чейз провели тщательное исследование этой кости и с уверенностью заявили, что отверстия не были высверлены музыкально одаренным неандертальцем — просто кость была прокушена каким-нибудь животным. Правда, мы не знаем, могла ли эта кость попасть в руки музыканта…

Чем бы ни была эта флейта на самом деле, ясно, что культура неандертальцев оставалась практически неизменной на протяжении длительного периода времени. В то время как культура, создавшая нас, развивалась. Она претерпела значительные изменения, которые продолжаются и до сих пор.

Так в чем же наше отличие от неандертальцев?

Согласно теории Африканского происхождения, наши предки, как и предки всех остальных людей, произошли от популяции, эволюционировавшей на территории Африки. Затем они мигрировали через Ближний Восток; те, кто впоследствии оказался в Австралии, вероятно, шли через Южную Африку или Дальний Восток и Малайзию. Если у них были лодки, они могли избрать любой из этих путей.

В принципе история об иммунных генах, которую мы привели в 10-й главе, могла бы дать нам больше информации, но этот вопрос пока не исследован: австралийские «аборигены» могут обладать тем же генофондом, что и все остальные люди, прошедшие через «бутылочное горлышко» или же иметь свой небольшой и специфичный набор генов. Так или иначе, эти исследования могли бы рассказать нам кое-что интересное, однако мы не узнаем, что именно, пока кто-нибудь не займется сбором данных по генетике. Такой обоюдный выигрыш в науке встречается довольно часто. Другое дело — как объяснить это счетоводам, контролирующим финансирование исследований.

В данном случае, говоря о «миграциях», мы не имеем в виду переселения вроде исхода евреев из Египта. Это не тот случай, когда некая группа людей путешествовала в течение сорока с чем-то лет, завоевывая другие группы гоминид на своем пути. Это было больше похоже на образование новых поселений, которые постепенно все больше и больше отдалялись от первоначального места обитания. Сами люди даже не знали о том, что они куда-то мигрируют. Происходило это примерно так: «Эй, Алан, почему бы вам с Мэрилин не осесть и не заняться охотой и собирательством вон в той долине рядом с прекрасной рекой Евфрат?» А через сотню лет поселения появятся и на дальнем берегу реки. Это не просто гипотеза — археологам удалось обнаружить некоторые из этих поселений.

Если через каждые десять лет люди создавали новое поселение в миле от существующего, то всего лишь через 50 000 лет, или 1000 дедушек, они бы смогли заселить всю территорию от Африки до холодного севера. А на самом деле миграция, скорее всего, происходила еще быстрее. Вряд ли кто-то из них действительно куда-нибудь уходил — просто дети селились на расстоянии нескольких сотен метров от своих родителей, чтобы у них было место для воспитания собственного потомства.

По мере расселения росло наше разнообразие. Просто удивительно, насколько разными мы стали в плане физического строения и культуры. Хотя, с точки зрения эльфов, все мы, вероятно, одинаковы — и китайцы с инуитами, и майя с валлийцами. Наши сходства намного превосходят все различия[71]. Кстати, жители Африки тоже отличаются друг от друга: среди них есть высокие и стройные масаи и зулусы, «пигмеи»!Кунг[72] и грузные йоруба. Различия между этими людьми проявились еще в древности: они отличаются от нас и друг от друга почти так же сильно, как волки отличаются от шакалов. В то же время люди, испытавшие на себе эффект «бутылочного горлышка», разделились сравнительно недавно — их можно сравнить с различными породами собак, отделившимися от общей разновидности волков (или шакалов).

Такая быстрая дифференциация — стандартный прием эволюции, известный как «адаптивная радиация». «Радиация» в данном случае обозначает «распространение», а «адаптивность» отражает тот факт, что по мере распространения организмы изменяются, адаптируясь к новым условиям окружающей среды — и, в особенности, последствиям, вызванным самой адаптивной радиацией. Именно это произошло с дарвиновыми вьюрками — от небольшой группы вьюрков одного вида, поселившихся на Галапагосских островах, через несколько миллионов лет произошло 13 различных видов и еще 14 видов, обитающих на Кокосовых островах. (Интересно, как могла бы звучать легенда о Четырнадцатом Вьюрке). Другой хорошо известный пример — это рыбы-цихлиды, которые достигли невероятного разнообразия в течение полумиллиона лет обитания в озере Виктория. Среди них появились виды, которые заняли нишу сомов, фильтраторов, питающихся планктонов и детритофагов; эволюция произвела на свет виды с большими зубами-дробилками, питающиеся моллюсками в раковинах; виды, которые специализируются на чистке чешуи и плавников других рыб и даже виды, которые питаются, главным образом, глазами других рыб. Это правда: когда таких рыб ловили, у них в желудках не было ничего, кроме рыбьих глаз[73]. Размеры цихлид варьировались от пары сантиметров до полуметра. В то же время представители исходного речного вида Haplochromis burtoni (хаплохромис Бертона), от которого произошли все остальные цихлиды, вырастают до 10–12 сантиметров в длину.

Любопытно, что при всем морфологическом и поведенческом разнообразии генофонд этих рыб был сравнительно небольшим: примерно таким же, как у людей, покинувших Африку, но меньше, чем у коренных африканцев. По крайней мере, так показывают некоторые вполне обоснованные методы оценки генетического разнообразия.

Вторая часть этой истории почти всегда связана с вымиранием: время от времени один из недавно отделившихся видов приобретает полезную способность и выживает, в то время как все остальные виды погибают. Обычно вымирание специализированных видов, возникших благодаря адаптивной радиации, связано с появление профессионала — например, сом, предки которого кормились придонными отложениями в течение 20 миллионов лет, может вытеснить менее приспособленных сомов-цихлид. Но в данном случае главной проблемой оказался не безобидный сом, а нильский окунь — представитель древнего вида специалистов-хищников. К настоящему времени нильский окунь практически полностью уничтожил то поразительное многообразие цихлид, которое некогда обитало в озере Виктория — именно поэтому абзац о цихлидах мы написали в прошедшем времени[74]. Большая часть былого разнообразия цихлид теперь обитает в аквариумах любителей, интересующихся экзотическими видами цихлид, а также в Лондонском музее Джеффри, который по воле случая оказался обладателем одной из крупнейших коллекций цихлид, и теперь финансируется государством. Пока что мы не знаем, смогли ли какие-нибудь виды цихлид, обитающих в озере Виктория, развить способности, позволяющие им выжить даже в окружении нильского окуня.

Сложно предугадать, какой «нильский окунь» может появиться в будущем, чтобы урезать нынешнее разнообразие Homo sapiens. Если нам повезет, то это может произойти из-за нашей склонности к межрасовому кровосмешению, которому немало способствуют воздушные перелеты, несмотря на предостережения со стороны священников. Возможно, все мы смешаемся в одну сравнительно разнообразную популяцию. А может быть, этим «окунем» станут пришельцы из фильма «День независимости», решившие завоевать галактику. Или более компетентные инопланетяне, компьютеры которых будут оснащены элементарными программами для защиты от вирусов.

Были ли мы тем самым «нильским окунем» для неандертальцев? Какая особенность поставила нас вне конкуренции? В редакторской колонке журнала «Astounding Science Fact and Fiction»[75] Джон Кэмпбелл мл. предположим, что с ранних времен мы сами контролируем свой естественный отбор — и весьма эльфийскими способами. Кэмпбелл приписал свою идею антропологу XIX века Льюису Моргану, хотя на самом деле большая часть истории была его заслугой.

Смысл это истории таков: мы организуем отбор, используя обряды возрастной инициации и другие племенные ритуалы. Во многом они пересекаются с нашими религиозными историями, однако в качестве метода социализации возрастные ритуалы возникли, вероятно, даже раньше, чем самые первые анимистические верования. Можно с уверенностью сказать, что они составляют самую основу конструктора «Создай Homo sapiens». Возможно, культура неандертальцев была лишена такого конструктора, а может, их конструктор оказался не таким эффективным, как наш. Если у них его не было совсем, то они, скорее всего, были очень похожи на Ринсвиндовых «обитателей границ» — собственно говоря, как и все человекообразные приматы: они были вполне удовлетворены жизнью в своем Эдемском Саду и не собирались его покидать.

В чем особенность ритуалов инициации? Как они стали неотъемлемой частью нашей эволюции, сделавшей из нас животных, способных рассказывать истории? По словам Кэмпбелла, дело в том, что ритуалы инициации отбирают продолжателей рода. Это стандартный механизм «неестественного отбора», который используется для выведения новых сортов георгинов или пород собак — только в нашем случае он помогал выводить новые разновидности людей или же укреплять существующие. Неестественный отбор хорошо известен волшебникам и даже имеет свое Плоскомирское воплощение в виде Бога Эволюции (см. «Последний континент»). К тому же для неестественного отбора важна не только генетика. Не обзаведясь потомством, нельзя передать собственные культурные предрассудки своим детям. В лучшем случае можно попытаться передать их детям других людей.

Вот как это происходит. Перед нами группа из 5–6 подростков возрастом где-то от 11 до 14 лет. Взрослые приготовили им испытание, которое дети должны выдержать, чтобы стать полноправными членами племени: иначе говоря, продолжателями рода. Вероятно, взрослые, совершат над ними обрезание или нанесут другие раны, а затем «обработают» их специальными травами, чтобы усилить боль; вероятно, их будут пытать с помощью скорпионов или жалящих насекомых; вероятно, оставят на их лицах отметины с помощью раскаленного металла; вероятно (и скорее всего), они будут подвергнуты сексуальному насилию со стороны старших членов племени. Они будут измучены голодом, ослаблены, избиты… о да, в этом отношении наш вид отличается большой изобретательностью.

Те, кто убегал, не принимались в группу[76] и не становились продолжателями рода. Так что они не могли быть нашими предками, просто потому что не оставили после себя потомства. Те же, кто, напротив, выдержал все унижения, в качестве вознаграждения признавались членами племени. Догадка Кэмпбелла состояла в том, что ритуалы инициации отбирали тех, кто мог подавить животное стремление избегать боли, а также поощряли фантазию и проявление героизма: «Если я перетерплю эту боль сейчас, то меня вознаградят привилегиями, которые есть у старших членов племени. Я могу себе представить, как они прошли точно такие же испытания и все-таки выжили».

Впоследствии причинение боли стало правом священнослужителей. Именно так они и стали священнослужителями, а последующие поколения научились «уважать» и их самих, и их учение. К тому моменту унижение само по себе стало наградой — по обе стороны от орудий пыток (см. «Мелкие боги»), — и подчинение авторитетам легло в основу человеческого отбора.

Действительно, в своей книге «Подчинение авторитету»[77] Стэнли Милгрем наглядно продемонстрировал, насколько послушными мы можем быть — в его эксперименте авторитет, внушаемый белым лабораторным халатом, заставлял одних людей причинять боль другим, находящимся на расстоянии. Другим люди на самом деле были актерами, которые соответствующим образом реагировали на «легкую», «сильную» и «невыносимую» боль — по крайней мере, так считали подопытные. Книга Милгрема описывает, каким образом люди создали власть и подчинение — и то, и другое вполне можно назвать эльфийскими чертами. Эта часть истории нашей эволюции объясняет поведение таких людей, как Адольф Эйхман и Эйнштейн. Мы не будем углубляться в этот вопрос, поскольку уже обсуждали его в книгах «Привилегированный примат»[78] и «Вымыслы реальности».

И все же несколько человек отказались выполнять приказы Милгрема — во все времена такие «белые вороны» появлялись благодаря личному опыту (некоторые из них пережили заключение в концентрационных лагерях, либо сами были жертвами издевательств) и влиянию самих конструкторов «Создай человека». Многие из таких конструкторов порождают небольшое число индивидуалистов, и лично мы довольно оптимистично относимся к конструктору западной цивилизации, который с помощью голливудских фильмов превозносит способность противостоять авторитетам. Хотя, для этого, вероятно, нужна подходящая генетика и воспитательная среда.

Многие из упомянутых древних ритуалов теперь утратили свое значение. Евреи используют обрезание, чтобы оценить приверженность родителей, а не ребенка, у которого выбора просто нет. Джек собирал образцы крайней плоти в Бостоне начала 1960-х — это был превосходный источник живой человеческой кожи, необходимой ему для исследований пигметных клеток. Он повидал немало родителей, многие из которых бледнели, а некоторые даже падали в обморок, причем мужчин среди них было больше, чем женщин. Еврейский ритуал Бар-Мицва вселяет в детей ужас, однако в перспективе его — так же, как и обрезание, проходят все — по крайней мере, в настоящее время. Но раньше были случаи, когда ритуал завершался неудачей, и за этим следовала серьезная религиозная ответственность. Так, в гетто, где в браке состояла только треть населения, матери «лучших» девочек выбирали для них только мальчиков, которые лучше других справились с испытанием Бар-Мицва. Это могло бы объяснить высокие речевые навыки, достигнутые еврейскими диаспорами многих западных популяций. Другое объяснение состоит в том, что евреи могли развивать свои речевые способности только потому, что не могли владеть землей или собственностью — таковы были ограничения, в которых им приходилось жить. Интересно, как их речевые навыки принесли им успех, несмотря на такие ограничения; вероятно, дело в соревнованиях Бар-Мицва и отборе продолжателей рода — это вполне убедительный ответ.

С другой стороны, популяция цыган, по всей вероятности, составляет исключение, поскольку юноши практически не подвергаются испытаниям перед вступлением в брак, которое — с позиции других культур — происходит в предпубертатном возрасте. Те немногие представители цыган, которые сумели достичь успеха в западной культуре, не отличались превосходными речевыми навыками. Разница хорошо видна на примере музыки — если цыгане преуспевают в танцах, то среди композиторов классической музыки и сольных исполнителей часто встречаются евреи. Конечно же, цыгане разделяют наше общее селекционное происхождение — если ритуалы инициации в самом деле получены нами по наследству и в конечном счете едины для всех людей.

Другие человекообразные обезьяны не мучили своих детенышей в обрядовых целях, и то же самое, вероятно, можно сказать о других представителях гоминид — например, неандертальцах. И в итоге они не создали цивилизацию. Вы уж извините, но то, что нас не убивает, похоже и правда делает нас сильнее.

Теперь мы расскажем другую историю — о том, что происходило с молодыми людьми во времена становления сельского хозяйства, и как возникли варварские общества. Не поймите нас неправильно: мы не хотим сказать, что пытки над несовершеннолетними — это проявление варварства. С точки зрения племенной культуры это не так. Ведь именно таким, совершенно правомерным, образом они становятся частью племени. «Мы поступали так с тех самых времен, когда бог-на-небесах сотворил мир, и в доказательство — вот наш священный нож для обрезаний, которым мы всегда пользовались». Нет, с точки зрения племени, варвары, которых мы себе представляем, просто ужасны; у них же нет никаких правил или традиций… Даже племя Грязнуль[79], которые живут вон там в паре миль отсюда, и то лучше них. К тому же мы похитили часть их женщин, а они умеют делать такие потрясающие штуки…

Проблема в тех людях, живущих на склоне холма — они были изгнаны из племени, потому что не справились с ритуалом, или ушли сами по себе (и, значит, тоже не прошли проверку). «Пара моих братьев живет с ними, и сын Джоэля, и, конечно, четверо детей, которые остались, когда умерла Герти. Да, по отдельности они нормальные ребята, но когда они собираются в одну шайку и делают себе эти смешные прически, чтобы выделиться — вот тогда приходиться запирать овец и спускать собак. У них еще есть эти забавные словечки вроде «честь», «храбрость», «добыча», «герой» и «наша банда». Когда мои братья в одиночку спускаются в долину и заходят ко мне на ферму, я даю им какой-нибудь еды. Но одна шайка молодых людей — я не говорю, что это были именно они или кто-нибудь другой — взяла и просто так подожгла ферму Браунов…»

В любом фильме про ковбоев прослеживается идея о том, что варварство противоположно племенному строю и что честь и традиция — плохие союзники. А также о том, как Homo sapiens, отбирая самих себя за способность фантазировать и терпеть боль ради будущих благ, теперь готовы умирать за свои убеждения, за своих соратников, за честь, ненависть и любовь.

Известная нам цивилизация, по всей видимости, соединяет в себе обе стороны человеческой культуры — племенное отношение к традициям и варварское отношение к гордости и чести. Изнутри нации похожи на племена, но показывают себя варварами в отношениях друг с другом. Экстеллект рассказывает нам истории, а мы рассказываем истории своим детям — эти истории указывают нам, как следует поступать в тех или иных обстоятельствах. С этой точки зрения Шекспира можно назвать величайшим носителем духа цивилизации. Он писал свои пьесы в варварском окружении, в городе, где можно было увидеть головы, насаженные на пики, и ритуально расчлененные тела; однако в основе его произведений лежали традиционные родовые ценности, которые занимают главное место в жизни человека — большую часть времени. Он вполне убедительно доказывает нам, что в конце зло потерпит крах, что любовь одержит победу и что смех, величайший дар, который варварство принесло племенной культуре, подобен самому мощному оружию, потому что благодаря ему мы приобщаемся к цивилизации.

Коэны — это род еврейских первосвященников. Однажды в Иерусалиме Джека спросили, гордится ли он быть Коэном, принимая во внимание благородную историю израильского народа, во главе которой стояли первосвященники. Для Джека основой этого благородства были шесть дюймов крови на улицах — и почти вся она принадлежала другим людям, так что он не видел повода для гордости. Вместо этого он чувствовал стыд — в той же мере, в которой все мы несем ответственность за деяния наших предков. Роман «Мелкие боги» нравится ему точно так же, как и Йом Киппур, или еврейский праздник Судного дня: он вызывает чувство раскаяния, а Джек всегда может найти немало причин, чтобы покаяться. Он уверен, что эта эмоция — чувство вины — представляет собой наследие отбора Моргана/Кэмпбелла, который его предки проходили с помощью племенных ритуалов.

В племени нет места «гордости»: для его членов все, что не является обязательным, запрещено — так откуда взяться поводу для гордости? Можно хвалить своих детей за правильное поведение, а можно ругать или наказывать за неправильное, но полноправный член племени не может гордиться своими поступками. Здесь свою роль играет территория. Зато члены племени могут испытывать чувство вины, если не сделают то, что сделать были обязаны. В этом свете первосвященники, идущие войной против диссидентов или соседних племен со всеми вытекающими зверствами вроде голов, насаженных на пики, — это чистой воды варварство.

Различие между племенным и варварским укладом хорошо видно на примере истории Дины, описанной в 34 главе книги Бытие. Дина, израильтянка, была дочерью Лии и Иакова, «и увидел ее Сихем, сын Еммора Евеянина, князя земли той, и взял ее, и спал с нею, и сделал ей насилие». Но потом Сихем полюбил ее и захотел сделать своей женой. Однако сыновья Иакова решили, что Сихем поступил неправильно: «… огорчились мужи те и воспылали гневом, потому что бесчестие сделал он Израилю, переспав с дочерью Иакова, а так не надлежало делать». Поэтому, когда Еммор, отец Сихема, попросил выдать Дину за своего сына и одобрить смешение его народа с израильтянами, сыновья Иакова придумали коварный план.

Они сказали евеянам, что одобрят брак, только если те согласятся сделать себе обрезание, чтобы стать подобными израильтянам. Евеяне не возражали, потому что сказали так: «Сии люди мирны с нами; пусть они селятся на земле и промышляют на ней; земля же вот пространна перед ними. Станем брать дочерей их себе в жены и наших дочерей выдавать за них». Решение было принято, «и обрезан был весь мужеский пол, — все выходящие из ворот города его». После этого они с болью стояли два дня. На третий день братья Дины, Симеон и Левий, вывезли ее из дома Сихема, вырезали всех евеянских мужчин, разрушили их город и забрали весь их скот, богатство, детей и жен. В последние годы эта история о хитрости и предательстве стала не слишком популярной — для человеческого чувства юмора она утратила свою былую привлекательность.

Как бы то ни было, евеяне отреагировали на преступление Сихема в духе племени, в то время как израильтяне поступили по-варварски. Евеяне после первоначального проступка хотели загладить вину и продолжить мирное сосуществование, они были готовы заплатить за невесту выкуп и пойти на другие уступки, чтобы исправить ошибку Сихема. Но израильтян заботила лишь извращенная «честь», поэтому жестокость, убийство и грабеж были для них оправданы, когда речь шла о защите репутации Дины. Или, что более вероятно, их собственного чувства мужского достоинства.

Известный персонаж Плоского Мира, Коэн-Варвар, — это пародия на героев меча и магии вроде Конана-Варвара, с накаченными мускулами, ожерельями из тролльих зубов и тестостеронным героизмом. Его первое появление происходит во втором романе о Плоском Мире — «Безумная звезда»:

— Погоди-погоди, — вмешался Ринсвинд. — Коэн — это такой здоровенный мужик, шея как у быка, а на груди мускулы, словно мешок с футбольными мечами. То есть он величайший воин Диска, легенда при жизни. Помню, как мой дед говорил мне, что видел его… мой дед говорил мне… мой дед…

Он запнулся, смешавшись под буравящим его взглядом.

— О-о, — сказал он. — Разумеется. Прости.

— Да, — вздыхая, отозвался Коэн. — Правильно, парень. Я — жижнь при легенде[80].

Коэн, которому к тому моменту уже исполнилось 87 лет, — это своего рода варвар, который вместе со своей шайкой въезжает в города, поджигает дома и мечтательно заглядывается на женщин. Но слабаком его никак не назовешь: с возрастом он, как дуб, становится только крепче. В романе «Интересные времена» он объясняет Ринсвинду, почему в местности под названием Овцепики, у варварства больше нет будущего:

Заборы и фермы, заборы и фермы — везде. Убьешь дракона, люди недовольны. И знаешь, что еще? Знаешь?

— Даже не догадываюсь.

— Совсем недавно ко мне подошел один человек и сказал, что мои зубы оскорбляют троллей. А, каково[81]?

Согласно еврейской традиции, Коэны — представители настоящих коганимов, то есть прямых потомков Аарона. Недавние исследования генетики Коэнов выявили один интересный аспект их горделивого (варварского) наследия. Профессор Вивиан Моузис[82] (да, его и правда так зовут…) вместе с группой израильских ученых решил проверить, подтверждается ли эта традиция какими-либо фактами. По аналогии с митохондриальной ДНК, отражающей наследование по женской линии, Y-хромосома, присутствующая только у мужчин, позволяет отследить наследование по мужской линии.

Некоторое время назад в популяции евреев произошел интересный раскол, благодаря которому мы можем сделать научно обоснованную проверку истории коганимов. Во времена рассеяния часть евреев осталась в Северной Африке, но довольно большая популяция мигрировала в Испанию. Их представители называются сефардами — к ним в частности, относятся Ротшильды, Монтефиоре и другие семьи банкиров. Другая, более рассеянная популяция ашкенази заняла Центральную Европу — в частности, Польшу. Моузис вместе со своими коллегами изучил Y-хромосомы представителей сефардов и ашкенази, среди которых были как Коэны, так и не-Коэны («израильтяне»). Примерно у половины Коэнов они обнаружили фрагменты ДНК, типичные для коганимов, хотя ДНК трех групп обладала небольшими и вполне характерными отличиями. Исходя из этих отличий, разумно сделать вывод о том, что ашкенази и сефарды, скорее всего, разделились менее 2 000 лет тому назад, а 2 500 лет тому назад все Коэны были единой группой.

Из этого складывается замечательная история, в которой результаты анализа ДНК согласуются с предполагаемыми историческими событиями. Однако наука — это лучшая защита против веры, основанной на одном лишь желании. Моузис и его коллеги, очевидно, упустили один важный аспект, который требует объяснения, поскольку без него статистика получается уж слишком хорошей.

Хотя представители многих человеческих общностей выдают себя за сторонников моногамии, среди них, как и среди лебедей, гиббонов и других животных, которые, как мы считали раньше, сохраняют верность до самой смерти, встречается немало случаев внебрачных связей, а также детей, чьи законные и биологические родители не совпадают. В английском общество это справедливо в отношении каждого седьмого ребенка, причем пропорция остается почти неизменной и в трущобах Ливерпуля, и в брокерских районах Мейденхеда[83].

Среди известных нам людей наиболее сдержанными в этом отношении можно считать амишей, населяющих восточную Пенсильванию и другие регионы Соединенных Штатов — для них этот показатель составляет лишь 1 к 20. Для большей верности будем считать, что все женщины из рода Коэнов на протяжении сотни поколений, начиная сегодняшним днем и заканчивая первыми потомками Аарона, вели себя так же пристойно, как и амиши. В таком случае доля Коэнов-мужчин, сохранивших Y-хромосому Аарона, должна составлять 0,95100, что намного меньше 1 %. Так почему же эту ДНК нашли у каждого второго испытуемого?

По всей вероятности, это можно объяснить, используя наше знание о сексуальной жизни людей, или, по крайней мере, опираясь на мнение эксперта по сексуальному поведению Джона Саймонса, высказанное им в своих книгах. Согласно многочисленным исследованиям сексуального поведения, восходящим к Альфреду Кинси в 1950-х, женщины практикуют внебрачные связи с мужчинами как более высокого, так и более низкого статуса. Эти ситуации часто возникают в различных социальных контекстах: женщины «оказывают услуги» мужчинам более высокого статуса (вспомните про Клинтона), но «ради развлечения» заводят себе любовников из ниших слоев. Однако, в подавляющем числе случаев отец ребенка занимает в обществе более высокое положение, чем муж или регулярный партнер.

Так что если представительница рода Коэнов, живущая в гетто или другой общности, состоящей преимущественно из евреев, хочет поднять свой статус, то выбирать ей приходится только среди других Коэнов. И, значит, сохранность Y-хромосомы Аарона, вероятно, объясняется не удивительной верностью партнеров, а их сексуальным снобизмом — и эта история гораздо больше похожа на правду.

Глава 13. Стазис кво

Ветер раскачивал ивы. И посреди них дерево, пораженное молнией, заговорило едва заметным голосом. Уги видели, как молния трижды попадала в это дерево. Благодаря ракушечным холмам, дерево было самой высокой точкой местности.

Это произвело впечатление даже на существ, отличавшихся столь необычным неприятием новых идей. Каким-то образом они чувствовали важность дерева. Это было важно. Местоположение дерева было важным, потому что там небо касалось земли.

Оно не слишком подходило на роль канала связи. Дерево наводило на мысль об истории без сюжета, и его с трудом можно было считать объектом поклонения, но особого выбора у ГЕКСа не было.

И теперь волшебники обдумывали будущее, или, точнее, будущие.

«Ничего не изменится?» — спросил Декан.

«Нет, сэр», — уже в четвертый раз ответил Думминг. — «И да, это действительно то самое время, в котором находился город. Но все изменилось».

«Город выглядел почти как современный!»

«Ага, там были головы на кольях», — заметил Ринсвинд.

«Надо признать, он был немного отсталым», — сказал Чудакулли. — «И пиво было мерзким. Но у него было будущее».

«Не понимаю я этого! Мы же остановили эльфов!» — воскликнул Декан.

«И в итоге получили долгие тысячи лет вот этого», — сказал Думминг. — «Так сказал ГЕКС. Эти люди даже не научатся добывать огонь, прежде чем на них упадет тот большой камень. Ринсвинд прав. Глупыми их не назовешь — они просто… не развиваются. Помните ту крабью цивилизацию?»

«Но они же вели войны и захватывали пленных и рабов!» — удивился Преподаватель Современного Руносложения.

«Вот именно. Развивались», — сказал Думминг.

«Головы на пиках», — вставил слово Ринсвинд.

«Да хватит уже, там всего-то и было две головы», — рявкнул Думминг.

«Может быть, мы сделали что-нибудь еще и изменили историю», — предположил Заведующий Кафедрой Беспредметных Изысканий. — «Может, не на то насекомое наступили или еще что? Просто мысли вслух», — добавил он под сердитыми взглядами волшебников.

«Мы просто выпроводили эльфов, вот и все», — сказал Чудакулли. — «Все, что мы видели — типичное дело рук эльфов. Суеверия и…»

«Уги не суеверны», — перебил его Ринсвинд.

«Но им не понравилось, когда я зажег спичку!»

«Поклоняться вам они тоже не стали. Им просто не нравится, когда события происходят слишком быстро. Но, как я вам уже говорил, они не рисуют, у них нет нательной раскраски, и они ничего не мастерят… Я спрашивал Уга про небо и луну, но они, насколько я понял, о них просто не думают. Для них это просто такие штуковины наверху».

«Да ладно», — возразил Чудакулли. — «У всех есть истории про луну».

«А вот у них — нет. У них вообще нет историй», — сказал Ринсвинд.

Когда волшебники осознали последнюю фразу, наступила тишина.

«Вот те раз», — нарушил молчание Думминг.

«Здесь нет рассказия», — заметил Декан. — «Помните? Вот чего этой вселенной не хватает. Мы даже намека на рассказий не нашли. Ничто в этом мире не знает, чем должно быть».

«Но должно же быть что-то похожее на него, так ведь?» — сказал Чудакулли. — «Ведь выглядит это место вполне нормальным. Насколько я вижу, из семян вырастают деревья и трава. А облака знают, что должны быть на небе».

«Насколько вы помните, сэр», — сказал Думминг, своим тоном подразумевая «Я знаю, что вы забыли, сэр», — «мы выяснили, что в этой Вселенной есть кое-что взамен рассказия».

«Так почему эти люди просто сидят на месте?»

«Да им же делать больше нечего!» — объяснил Ринсвинд. — «Опасностей вокруг мало, еды в достатке, солнце светит… они тут хорошо устроились! Они похожи… на львов. Львы не рассказывают истории. Проголодался — иди поешь, устал — иди поспи. Вот и все, что им нужно знать. А чего еще им хотеть?»

«Но зимой ведь наверняка похолодает?»

«Ну и что? А весной снова потеплеет! Это все равно, что луна и звезды! Просто происходит и все!»

«И они живут так уже сотни тысяч лет», — добавил Думминг.

«Помните тех больших глупых ящериц?» — сказал Декан. — «Они просуществовали больше ста миллионов лет, как я помню. Думаю, в каком-то смысле они достигли успеха».

«Успеха?» — удивился Чудакулли.

«Я хочу сказать, что существовали они довольно долго».

«Правда? А они построили хоть один университет?»

«Ну, нет…»

«А хоть одну картину нарисовали? Изобрели письменность? Открыли хотя бы небольшие классы начального образования?»

«Насколько я знаю, нет…»

«И их всех уничтожила еще одна огромная каменная глыба», — подытожил Чудакулли. — «А они даже не знали, что свалилось им на голову. Нет никакого достижения в том, чтобы существовать миллионы лет. Такое даже камням под силу».

Круг волшебников впал в уныние.

«А вот у народа Ди дела шли довольно неплохо», — пробормотал Чудакулли. — «Хотя пиво у них все равно было ужасным».

«Думаю…», — начал было Ринсвинд.

«Да?» — сказал Архканцлер.

«Ну… может, вернемся назад и помешаем нам помешать эльфам? По крайней мере, мы вернемся к людям, которые были интереснее коров».

«А мы можем?», — Чудакулли обратился к Думмингу.

«Полагаю, да», — ответил Думминг. — «Строго говоря, если мы остановим самих себя, то, думаю, ничего не изменится. Полагаю, ничего этого не случится… Точнее, оно, конечно же, случится, потому что мы будем об этом помнить, но потом оно как будто бы не случится».

«Что ж, разумно», — согласился Чудакулли. Волшебники не отличаются особым терпением, когда дело касается временных парадоксов.

«А мы сможем остановить самих себя?» — спросил Декан. — «Ну, то есть, как мы это сделаем?»

«Мы просто объясним нам сложившуюся ситуацию», — предложил Чудакулли. — «мы все-таки разумные люди».

«Ха!» — воскликнул Думминг, прежде чем поднять голову. — «Ой, прошу прощения, Архканцлер. Кажется, я о чем-то задумался. Продолжайте».

«Кхм. Если бы я собирался драться с эльфами, а ко мне подошел бы кто-нибудь, похожий на меня и попросил этого не делать, я бы решил, что это эльфийские проделки», — сказал Преподаватель Современного Руносложения. — «Вы же знаете, они могут внушить нам, что выглядят иначе».

«Я бы себя узнал, если бы увидел!» — возразил Декан.

«Слушайте, все просто», — сказал Ринсвинд. — «Поверьте мне. Просто расскажите другим вам о себе то, чего никто, кроме вас, не знает».

Лицо Декана приняло встревоженный вид.

«А разумно ли так поступать?» — спросил он. У волшебников, как и многих людей, были секреты, которыми они не хотели делиться даже с самими собой.

Чудакулли встал. «Мы знаем, что это сработает», — сказал он, — «потому что с нами это уже случилось. Задумайтесь. В конце концов, мы должны добиться успеха, ведь мы уже знаем, что похожий вид сможет улететь с этой планеты».

«Да», — медленно произнес Думминг. — «И в то же время — нет».

«И что это значит, черт возьми?» — строго спросил Чудакулли.

«Ну… мы точно были в будущем, где это случится», — сказал Думминг, нервно вертя в руках карандаш. — «Но есть и другие будущие. Мультиплексная природа вселенной позволяет ей поглощать очевидные парадоксы и смягчать их последствия, но из-за мы ни в чем не может быть уверены, даже если знаем, что это так». Он старался избегать взгляда Чудакулли. «Мы отправились в будущее. Сейчас оно существует только в наших воспоминаниях. Тогда оно было настоящим. Теперь же оно может никогда не наступить. Послушайте, Ринсвинд рассказывал мне, как он узнал об одном драматурге, который родился примерно во времена Ди, но в другой версии истории. Вместе с тем мы знаем, что как таковой он существует, поскольку в Б-пространстве есть все возможные книги, собранные из всех возможных историй. Понимаете, что я имею в виду? Ни в чем нельзя быть уверенным».

Через некоторое время Заведующий Кафедрой Беспредметных Изысканий сказал: «Знаешь, я предпочитаю всеобщие законы в духе тех, где третий сын короля обязательно женится на принцессе. В них есть смысл».

«Вселенная настолько велика, сэр, что подчиняется сразу всем мыслимым законам», — сказал в ответ Думминг. — «При подходящем значении слова «чайник»».

«Слушайте, если мы отправимся в прошлое и поговорим с самими собой, то почему мы этого сейчас не помним?» — спросил Преподаватель Современного Руносложения.

Думминг вздохнул: «Потому что даже если это случилось с нами, это еще не случилось с нами».

«Я, эмм, уже пробовал так делать», — сказал Ринсвинд. — «Только что, пока вы ели суп из моллюсков, я попросил ГЕКСа отправить меня в прошлое, где я смог бы предупредить себя о том, что когда мы упадем в реку, нужно задержать дыхание. И у меня все получилось».

«Ты задержал дыхание?»

«Да, потому что предупредил себя».

«Так… было ли такое место и время, где ты не задержал дыхание, наглотался речной воды и после этого решил принять меры, чтобы это не произошло?»

«Наверное, было, но теперь — нет».

«О, я понял», — сказал Преподаватель Современного Руносложения. — «Знаешь, хорошо, что мы волшебники, а то ведь все эти путешествия во времени прямо сбивают с толку…»

«По крайней мере, мы знаем, что ГЕКС все еще может с нами контактировать», — заметил Думминг. — «Я попрошу его снова переместить нас в прошлое».

Библиотекарь проводил их взглядом.