Самоубийство сверхдержавы Бьюкенен Патрик

Насколько это важно?

В 1997 году президент Клинтон охарактеризовал демографическую трансформацию нашей страны так: возможна «третья великая революция в Америке… которая докажет, что мы способны жить, в буквальном смысле… без доминирующей европейской культуры»{425}. Год спустя в выступлении перед выпускниками Портлендского университета штата он описал общество, в котором будут жить их дети и внуки:

«Минет чуть более 50 лет, и в Соединенных Штатах не останется расового большинства. Ни одна другая страна в истории не испытывала столь масштабных демографических изменений за столь малый срок… [Эти иммигранты] вольют свежие силы в нашу культуру и расширят наше видение мира. Они обновят наши основополагающие ценности и напомнят всем нам о том, что на самом деле значит быть американцем»{426}.

Поразительно, не правда ли? Президент Соединенных Штатов Америки сообщает преимущественно белым студентам, что однажды их собственная раса перестанет быть большинством в стране, где правит большинство. Многие наверняка обомлели бы от такого «откровения» или ужаснулись подобной перспективе. Но студенты Портлендского университета штата восторженно встретили новость о грядущем статусе меньшинства, на который их самих и их детей давно обрекло правительство. Среди наших «лучших людей» многие предвкушают тот день, когда белые американцы превратятся в меньшинство в стране, созданной их предками «для себя и для наших потомков».

Этнический мазохизм, удовольствие от унижения собственной этнической группы есть заболевание души, никогда не прикипавшей к Америке Эндрю Джексона, Теодора Рузвельта и Дуайта Эйзенхауэра. Оно проистекает из того, что Джеймс Бернэм назвал «идеологией самоубийства Запада», из системы убеждений, подпитывающей, словно морфином, людей, которые приняли неизбежность своего исчезновения из истории. Олицетворением этномазохизма можно считать Сьюзен Зонтаг, которая заявила в «Партизан ревью»: «Белая раса – рак человеческой истории»{427}.

Большинство людей встретит известие о том, что им суждено стать меньшинством, изумленным молчанием, мрачным смирением и даже ужасом. Как говорил Еврипид, «злее нет горя в жизни», чем лишиться родины[110]. Чем объяснить нашу беспечность? Откуда берется спокойствие, откуда уверенность, что все будет хорошо? Озирая мир и собственную страну, Артур Шлезингер двадцать лет назад писал:

«Национализм по истечении двух столетий остается важнейшей политической эмоцией, гораздо более сильной, чем любые социальные идеологии, такие как коммунизм, фашизм или даже демократия… В национальных государствах национализм принимает форму этнической принадлежности или межплеменной вражды… Этнический подъем в Америке не уникален, это всемирная лихорадка»{428}.

Эта всемирная лихорадка не стихает. Более того, она, если угодно, усугубляется. В рецензии на работу историка Нелла Ирвина Пейнтера «История белого человека» Энтони Пэгден отчаянно старается отмежеваться от идеи, которая ему самому и большинству интеллектуалов видится одиозной – от идеи, что расовая и этническая принадлежность имеют определяющее значение для социума:

«Современная генетика убедительно продемонстрировала, что расы как таковой не существует. Благодаря расшифровке генома человека, мы теперь знаем, что каждый человек делит 99,99 процента своего генетического материала с остальными людьми. Аналогично, цвет кожи и разрез глаз больше не рассматриваются научным сообществом в качестве наиболее очевидных способов классификации людей…

Но все же понятие расы живет, и Америка им одержима»{429}.

Да, перед нами типичное академическое мудрствование. Тем не менее, признавая истинность рассуждений о расшифровке генома и о взглядах «научного сообщества», любой, кто станет вести себя так, будто раса не имеет значения, рискует сам, фигурально выражаясь, утратить значение. Эта сила обрушила западные империи в Африке и Азии и раздирает нашу страну. Этнический национализм, цитируя Шлезингера, является «важнейшей политической эмоцией» в нашем мире.

«Подобие… есть причина любви», – писал Фома Аквинский; «двое белых мужчин подобны друг другу в белизне. Следовательно, один тяготеет к другому, будучи с ним одним целым, и желает ему того же блага, что и самому себе»{430}.

Аквинат, этот «ангельский доктор»[111], утверждал, что привязанность людей вследствие общей расовой принадлежности естественна и нормальна. Если это верно для чернокожих американцев, которые торжествовали после победы Обамы, значит, верно и для белых американцев. Расовое сознание белых крепнет и уже начало проявляться в политике, ибо десятки миллионов американцев не хотят жить в стране, настолько отличной от той, в которой они выросли.

Мрачные прогнозы о будущем Америки опираются на этнические конфликты недавнего прошлого и нашего сегодняшнего. Тот, кто считает, что Америка сегодня более едина, чем была пятьдесят лет назад, когда старейший из президентов наблюдал, как самый молодой избранный президент приносит клятву[112], – либо не жил в 1960-х годах, либо ничего не знает о них, либо обманывает сам себя.

«Миф об искупителяхлатиноамериканцах»

Помимо радикального изменения расовой демографии, данные переписи позволяют узнать дополнительные подробности о мире, который унаследуют наши дети и внуки. В 2007 году вновь пошло в рост количество незаконнорожденных детей. Среди чернокожих этот показатель вырос с 69,9 процента всех рожденных до 71,6 процента. Среди выходцев из Латинской Америки он впервые поднялся выше 50 процентов, а на эту группу населения сегодня приходятся одни из каждых четырех родов в США. Среди белых показатель незаконнорожденности вырос до 28 процентов. При этом рождаемость в браке упала, но рождаемость среди незамужних увеличилась на 12 процентов{431}. Сорок один процент всех родов в США – это роды вне брака.

Стоит ли американцам беспокоиться?

Когда сенатор Дэниел Патрик Мойниган опубликовал в 1965 году свой шокирующий доклад «Негритянская семья: повод для вмешательства», показатель незаконнорожденности среди чернокожих американцев составлял 23,6 процента{432}. Цифра меньше, чем сегодняшний показатель среди белых и менее половины показателя выходцев из Латинской Америки, а также менее трети от показателя для нынешних афроамериканцев.

Почему эти проценты и их увеличение имеют значение? Потому что корреляция между незаконнорожденностью и другими социальными параметрами – уровнями деклассированности, преступности и «насыщенности» тюрем – является абсолютной. Чем больше детей рождается вне брака, тем больше тех, кто не заканчивает среднюю школу и кто ввязывается в неприятности еще до совершеннолетия. Социолог Чарльз Мюррей называет рождение вне брака «одной из важнейших социальных проблем нашего времени; она важнее, чем преступность, наркотики, бедность, неграмотность, социальное обеспечение и беспризорность, поскольку именно она порождает все остальные проблемы»{433}. Консервативный журналист Энн Коултер пишет:

«Исследование, на которое ссылается откровенно левый «Виллидж войс», показывает, что дети, воспитывающиеся в неполных семьях, матерями-одиночками, впятеро чаще совершают самоубийства, в девять раз чаще бросают школу, вероятность злоупотребления химическими веществами для них выше десятикратно, они в 14 раз чаще совершают изнасилование (мальчики), вероятность оказаться в тюрьме для них выше в 20 раз, а вероятность сбежать из дома – выше в 32 раза»{434}.

Многие надеялись, что иммигранты из католических стран Латинской Америки помогут нам укрепить традиционные институты. Надежда, как выяснилось, была тщетной.

Традиционные ценности умерли в Латинской Америке, как и в Соединенных Штатах. Хотя Мексика является номинально католической страной и там действуют ограничения на аборты, мексиканки сегодня делают аборт чаще американок{435}. Миф об «искуплении из Латинской Америки», пишет Хизер Макдональд из Манхэттенского института, давно развенчан. Она цитирует отчет из журнала «Экономист» с «плохими новостями из Калифорнии. Хваленая семья «латино» все больше напоминает семьи чернокожих»{436}. Социолог Дэвид Попено подтверждает:

«Выходцы из Латинской Америки, кажется, переняли из американской культуры светского индивидуализма больше, чем в нее привнесли. Например, процент родов для незамужних среди выходцев из Латинской Америки вырос с 19 процентов в 1980 году до 48 процентов в 2005 году [и 51 процента сегодня]… Эти тенденции противоречат былым ожиданиям, что «латино» смогут возродить в нашем обществе популярность традиционной семьи»{437}.

Рожденные в США латиноамериканцы куда вероятнее будут курить, пить, употреблять наркотики и страдать от ожирения, чем «латино», родившиеся за пределами страны; более того, их продолжительность жизни снижается, когда они американизируются. «В процессе аккультурации люди принимают американский образ жизни, много сидят и поглощают фастфуд», – уточняет доктор Марио Молина из Лонг-Бич, пациентами которого являются представители испаноязычного сообщества{438}.

Наша «коррозийная» культура способна уничтожить любые традиционные ценности, которые «латино», возможно, везут в Америку. «Выходцы из Латинской Америки в целом не столь социально консервативны, как считают многие», – говорит Руй Тейшейра из Центра американского прогресса. Опрос 2009 года, добавляет он, «показал, что среди всех расовых групп «латино» имеют самый высокий средний балл по 10-балльной шкале прогрессивности культуры… Молодые латиноамериканцы, как правило, в социальном отношении более прогрессивны, чем старшее поколение»{439}. Тем не менее, согласно данным переписи 2010 года, в США будет 130 миллионов выходцев из Латинской Америки в 2050 году.

Buenas Noches, США

«Мексика не заканчивается на границе. Там, где есть мексиканцы, Мексика продолжается», – заявил президент Фелипе Кальдерон на встрече в Национальном дворце, заставив аудиторию в едином порыве вскочить и наградить мексиканского лидера бурными аплодисментами{440}.

Всего столетие назад претензии Кальдерона на то, что его страна простирается в глубь нашей страны, обернулись бы дипломатическим демаршем, и посол США потребовал бы разъяснений (не сделай он этого, его бы попросту отозвали). В те дни Америка уважала себя.

Теперь же для мексиканских президентов стало традицией требовать территориальных уступок от Соединенных Штатов. Они регулярно информируют граждан США мексиканского происхождения и рождения, что лояльность Мексике выше лояльности Соединенным Штатам. В 1995 году президент Эрнесто Седильо сообщил в Далласе аудитории из мексиканских американцев: «Вы – мексиканцы, просто живете к северу от границы»{441}. В 1997 году он заставил вскочить на ноги в воодушевлении всех, кто собрался в Чикаго на Ла Раса[113], воскликнув: «Я с гордостью подтверждаю, что мексиканский народ выходит за пределы территории, очерченной границами»{442}.

В 1998 году Мексика изменила свою конституцию, чтобы восстановить гражданство мексиканских американцев, поклявшихся в верности США (а эта клятва требует отказа от верности любой другой стране). Цель Мексики ясна – заново связать мексиканских американцев с родной страной и убедить их отстаивать интересы Мексики в США.

В июне 2004 года президент Висенте Фокс, выступая перед мексиканской общиной в Чикаго, последовал примеру Седильо: «Мы все мексиканцы – кто живет в Мексике и кто проживает на территории других стран. В действительности нас 120 миллионов человек, мы живем и работаем вместе на благо нашего государства»{443}. Фокс фактически сказал, что благо государства Мексика создается в государстве Соединенные Штаты Америки.

Разве это не призыв к мятежу?

В следующем году Карлос Гонсалес Гутьеррес, директор Мексиканского института для соотечественников за рубежом, заявил, что «мексиканский народ выходит за пределы, которые ограничивают Мексику»{444}. Эти мексиканцы отвергают идею Америки как плавильного тигля, породившего новую нацию – американцев. Они пребывают в плену, как замечал Шлезингер, «культа этнической принадлежности».

«Новое этническое евангелие отвергает объединяющее видение, благодаря которому представители всех народов слились в новую нацию. Основная идея очевидна: Америка – вовсе не нация личностей, но государство групп, где этническая принадлежность является определяющей для большинства американцев; этнические узы, говорят они, постоянны и неразрывны, а разделение на этнические общины образует фундамент американского общества и четко просматривается в американской истории»{445}.

Мексиканские лидеры считают, что Мексика – средоточие всего и что лояльность Мексике для людей мексиканского происхождения, будь то граждане США или нет, заменяет всякую лояльность США. «Я хочу, чтобы третье поколение, седьмое и все прочие думали в первую очередь о Мексике», – заявил Хуан Эрнандес, человек с двойным гражданством, который возглавлял кампанию по избранию Висенте Фокса среди мексиканцев за рубежом, а затем стал работать на Джона Маккейна{446}.

Эрнандес как будто сознательно берет пример с дуче. В 1929 году Муссолини сказал, обращаясь к итальянцам, живущим в Америке: «Мой приказ таков – гражданин Италии остается гражданином Италии, независимо от того, в какой стране он живет, даже в седьмом поколении»{447}.

Большинство мексиканцев поддерживают Эрнандеса. Международный опрос показал, что 69 процентов людей в Мексике считают – для граждан США мексиканского происхождения на первом месте должна стоять преданность Мексике{448}. Кровные узы «побивают» любую клятву верности США.

На саммите НАФТА в Квебеке Джордж Буш-младший высмеял досужие слухи о создании Североамериканского союза Канады, Мексики и Соединенных Штатов, с единой валютой, по образцу Европейского союза, как фантазию адептов теории заговора. «Это довольно комично, если учитывать разницу между реальностью и тем, что некоторые болтают в телевизоре»{449}.

Кальдерон тоже смеялся. «Я был бы счастлив стоять одной ногой в Мехикали, а другой – в Тихуане»{450}. Но в своем обращении к нации Кальдерон говорил о ноге в Тихуане и о другой в Лос-Анджелесе. Интересно, в курсе ли Буш, что его друг Висенте Фокс заявил в Мадриде относительно целей мексиканской государственной политики:

«В конце концов нашей долгосрочной задачей является установление с Соединенными Штатами… отношений, предусматривающих общие институты и учреждения, аналогичные тем, которые существуют в Европейском союзе, ради совместных действий в столь важных областях, как… свобода передвижения капиталов, товаров, услуг и людей. Эта новая система, которую мы хотим построить, по образу и подобию Европейского союза»{451}.

То есть Фокс сообщил европейцам, что цель Мексики заключается в ликвидации границы с США и объединении двух стран в Североамериканский союз, аналогичный ЕС. Впрочем, был Буш в курсе или нет, уже не имеет значения. Мексиканские президенты делают громкие заявления, они чувствуют, что Америка не в состоянии предотвратить такой исход, а истеблишмент США совершенно не волнует американский суверенитет.

Неужели мы прошли точку невозврата?

Стивен Камарота из Центра по изучению иммиграции, используя данные Бюро переписи населения (совокупно 1,25 миллиона легальных и нелегальных иммигрантов, въезжающих и находящихся в Соединенных Штатах каждый год), делает вывод, что численность населения страны к 2060 году достигнет 468 миллионов человек{452}. Если иммиграционная политика и законы останутся неизменными, «пополнение» населения США за пятьдесят лет будет сопоставимо с численностью населения США на момент вступления в должность Джона Ф. Кеннеди. Примерно 105 миллионов составят иммигранты и их дети. Приблизительно это соответствует численности населения нынешней Мексики, родины большинства иммигрантов.

Когда Аризона приняла закон, разрешающий полиции во время «законного контакта» и при условии, если имеется «обоснованное подозрение», предполагать, что задержанный находится в США нелегально, Кальдерон обвинил Аризону в том, что штат «распахивает двери нетерпимости, ненависти, дискриминации и насилию со стороны правоохранительных органов»{453}.

Спустя несколько дней Кальдерон уже обсуждал с Обамой в Белом доме этот закон Аризоны. Когда президент Мексики сообщил нашему конгрессу, что закон – где особо оговаривается недопустимость расовой избирательности – «вводит расу как основу деятельности правоохранительных органов», демократы, и среди них генеральный прокурор США Эрик Холдер и министр внутренней безопасности Джанет Наполитано, зааплодировали устроенной Кальдероном диффамации Аризоны{454}.

Затем мексиканское правительство представило краткий свод документов, подтверждавших жалобу министерства юстиции на то, что закон Аризоны «затрагивает область внешней политики и интересы национальной безопасности, нарушая отношения Соединенных Штатов Америки с Мексикой и другими странами»{455}. Госдепартамент США подготовил собственную справку, со ссылкой на мексиканскую жалобу, и фактически выступил против американского штата Аризона. Объявляя закон Аризоны недействительным, судья Ричард Паэс, «латино» из Апелляционного суда США Девятого округа, процитировал мексиканскую справку и заявления с осуждением этого закона, поступившие почти от десятка стран Латинской Америки. Будем знать, что ныне в суде США прислушиваются к мнению из-за рубежа.

Массовая иммиграция последних четырех десятилетий, легальная и нелегальная, превосходит по масштабам все переселения народов в истории. Десятки миллионов мигрантов прибывают из культур, стран и цивилизаций, представители которых никогда прежде не ассимилировались. Наш плавильный тигель не просто треснул, его отодвинули подальше ради мультикультурализма. Иммигрантам настоятельно рекомендуют сохранять свой язык, обычаи, традиции, культуру и национальную идентичность. Больше всего иммигрантов проникает к нам из Мексики, страны, исторически обиженной на Соединенные Штаты Америки: 58 процентов мексиканцев считают, что американский юго-запад по праву принадлежит Мексике{456}.

Да и сама ассимиляция идет не так, как это происходило с европейскими иммигрантами. Всего 3 процента молодых латиноамериканских иммигрантов в возрасте от шестнадцати до двадцати пяти лет ответили «американец», когда их попросили определить свою национальность. Лишь 33 процента «латино» второго поколения и граждан США, родившихся на нашей земле, считают себя прежде всего американцами. Лишь после третьего поколения 50 процентов идентифицируют себя как американцев. И даже в этом случае половина непременно упоминает о себе как о выходцах из Латинской Америки или испаноязычных, и отождествляет себя со страной, откуда когда-то приехали их бабушки и дедушки{457}.

Калифорния, вот и мы!

«В Калифорнии хаос», – уверен Джон Джадис, автор статьи «Штат на грани: с Калифорнией покончено?» Эта статья в «Нью рипаблик» посвящена Золотому штату, который Джадис полюбил, будучи студентом в Беркли в 1960-х. Перечислив признаки катастрофы, Джадис задается вопросом, способен ли штат возродиться и обновиться. «Сильно сомневаюсь», – заключает он{458}.

Пессимизм журналиста видится оправданным и знаменательным, ибо, как пишет Джадис: «Калифорния остается американским штатом в составе США, но состояние дел в этом штате отражает положение Америки в целом»{459}. И потому следует в подробностях изложить хронику крушения Золотого штата, ведь Калифорния демонстрирует, куда идет страна.

Белые американцы нелатиноамериканского происхождения сегодня составляют менее 40 процентов населения штата, их численность неуклонно сокращается. Выходцы из Латинской Америки представляют 38 процентов населения штата, их численность растет. Всего 27 процентов учеников в государственных школах Калифорнии белые{460}. В 2007 году латиноамериканки произвели на свет вдвое больше детей, чем белые женщины, среди первых рождаемость за год увеличилась с 284 000 до 297 000 младенцев, а среди последних упала с 160 000 до 156 000 младенцев{461}.

«Калифорнийская мечта в прошлом?» – спрашивает в заголовке своей статьи 2009 года репортер «Ассошиэйтед пресс» Майкл Блад. «Майкл Рейли провел свою жизнь в погоне за калифорнийской мечтой, – пишет Блад. – В этом году он собирается поискать ее в Колорадо… С его точки зрения, многолетний рост налогов, гибнущие школы, неконтролируемая нелегальная иммиграция и чудовищный дорожный трафик лишили Золотой штат всякой привлекательности». Рейли не одинок. С июля 2007-го по июль 2008 года из штата уехало на 144 000 человек больше, чем прибыло, – это уже четвертый год подряд, ничего подобного не фиксируется ни в каком другом штате{462}.

Калифорния может похвастаться восьмой по величине экономикой в мире, однако штат все усерднее «перенимает» характеристики страны «третьего мира». Облигации Калифорнии имеют наиболее низкий рейтинг среди всех штатов. Ставка налога на прибыль достигла 10 процентов. В 2009 налог с продаж составлял 8,25 процента, при этом округам и городам позволено добавлять еще 2 процента{463}. Возвращаясь к ситуации с Рейли, отмечу, что налог на недвижимость в Колорадо обойдется ему в треть аналогичного налога в Калифорнии. В опросе Си-эн-би-эс Калифорния заняла пятидесятое место среди штатов по стоимости ведения бизнеса и сорок девятое по степени дружелюбия к бизнесу{464}.

Осенью 2010 года Дэвид Брукс из «Нью-Йорк таймс» отправился в Калифорнию – и вернулся с впечатлениями, очень похожими на впечатления Джадиса. Калифорния, пишет он, представляет собой «штат в условиях кризиса»:

«Восемьдесят два процента калифорнийцев говорят, что, по их мнению, штат движется в неверном направлении… Развитие штата отстает от национального развития. Безработица достигает 12,4 процента, в Большой Калифорнийской долине она и вовсе на катастрофическом уровне. Больше людей покидает Калифорнию ради Оклахомы и Техаса, чем приехало сюда в дни «Пыльного котла»[114] 1930-х годов. Том Джоуд[115] сдается»{465}.

В своем мониторинге лучших и худших штатов с точки зрения ведения бизнеса (2010) журнал «Чиф экзекьютив» уверенно отвел Калифорнии последнее место и задал такой вопрос: «Как самый густонаселенный штат страны, имеющий 37 миллионов человек и восьмую по величине экономику в мире… гордившийся наиболее высокими темпами роста в 1950-х и 1960-х годах при губернаторах демократе Пэте Брауне и республиканцах Эрле Уоррене и Рональде Рейгане, превратился в этакую Венесуэлу Северной Америки?»{466}

Журнал предлагает следующее объяснение:

«Калифорнийцы платят едва ли не самые высокие подоходный налог и налог с продаж в стране, первый превышает 10 процентов для наиболее обеспеченных… Политики штата как будто озабочены тем, как поделить исчезающий на глазах пирог, а не тем, как испечь новый… Необеспеченные обязательства по пенсиям и здравоохранению для государственных служащих перевалили за 500 миллиардов долларов… Когда число государственных служащих достигает критической массы, они превращаются в стойкое лобби, выступающее за дальнейшее расширение правительства»{467}.

Билл Дорманди, генеральный директор базирующейся в Сан-Франциско компании-производителя медицинской техники «Ай-ти-си», говорит: «Налоги такие, что просто не выжить»{468}. В 2009 году, когда безработица в штате впервые превысила 12 процентов, самый высокий показатель с «Пыльного котла» и депрессии, Сакраменто выпустило долговые обязательства.

Перед референдумом, на котором обсуждались пять проектов повышения доходов, губернатор Арнольд Шварценеггер призвал калифорнийцев «не уподобляться безответственному ребенку». Но «18 мая они поступили именно так», пишет «Экономист», поскольку «отвергли все проекты, кроме того, который предлагал замораживать зарплаты законодателей в периоды бюджетного дефицита; это ритуализованная форма выражения массового недовольства»{469}.

С 2000 по 2008 год, по данным Бюро переписи населения, 1,4 миллиона «внутренних» мигрантов покинули Калифорнию и перебрались в другие районы Соединенных Штатов, тогда как 1,8 миллиона «международных» мигрантов прибыло в Калифорнию из-за границы{470}. Значительная доля этих иммигрантов – «поглотители» налогов, а большинство тех, кто покинул Калифорнию, были налогоплательщиками. Выходцы из Латинской Америки, которые собирают фрукты, моют машины, помогают на кухнях, таскают кирпичи и убираются в офисах, не зарабатывают столько же и не отдают столько же налогов, сколько получали и отдавали работники автомобильной и аэрокосмической отраслей. При этом стоимость образования, здравоохранения, жилья, услуг полиции и пенитенциарной системы растет, а потому Майк Рейли и ему подобные отправляются обратно через горы, вспять по пути, пройденному когда-то дедами[116].

К 2010 году один из каждых шести американских рабочих не являлся по происхождению американцем. В Калифорнии же иммигранты представляют 35 процентов всей рабочей силы. Десять процентов всех рабочих мест в Калифорнии, штате с едва ли не самым высоким в стране уровнем безработицы, занимают нелегальные иммигранты{471}. Бюджетные расходы на Калифорнию, совокупно местные и федеральные, оцениваются приблизительно в 22 миллиарда долларов{472}.

В июне 1998 года Марио Обледо, соучредитель Американо-мексиканского фонда правовой защиты и образования, заявил на радио: «Калифорния станет испаноязычным штатом. Кому это не по нраву, пусть уезжают»{473}. Если белые против, добавил он, «пусть возвращаются в Европу»{474}.

А Билл Клинтон наградил Обледо медалью Свободы[117].

Обледо ошибался относительно того, куда уезжают бывшие калифорнийцы, но он абсолютно прав в рассуждениях о том, кто «унаследует» Золотой штат. К 2042 году, через два столетия после обнаружения золота в Саттерс-Милл и вступления «республики Медвежьего флага»[118] в состав Союза, выходцев из Латинской Америки в Калифорнии будет больше, чем белых, азиатов и афроамериканцев, вместе взятых, они составят абсолютное и растущее большинство калифорнийцев{475}.

Это не означает, что иммиграция из Латинской Америки завершится в 2042 году. Для американцев Калифорния уже не рай за горами, но для мексиканцев она гораздо лучше, чем сама Мексика. Треть из тех, кто проникает к нам незаконно, направляется в Калифорнию. Американцы уезжают, мексиканцы прибывают. Банкротство и дефолт видятся неизбежными для Калифорнии, которая подозрительно напоминает страны «третьего мира», полагающиеся на регулярные денежные субсидии МВФ и Всемирного банка.

Данные Национального исследования иммиграции содержат массу сведений о положении иммигрантов в США. Изучив эти данные для своей диссертации в Гарвардском университете, Джейсон Ричвайн, старший политический аналитик фонда «Херитейдж», обнаружил, что по тестам Векслера[119], определяющим уровень базовых знаний, степень запоминания на слух, словарный запас, арифметические навыки и понимание, дети испаноязычных иммигрантов в среднем набирают 82 балла, на семь ниже, чем дети граждан США – выходцев из Латинской Америки{476}.

Конечно, коэффициент IQ не является точным прогнозом успеха в жизни, но это надежный показатель успеваемости. При уровне неграмотности 23 процента среди взрослых жителей Калифорнии (выше всего по стране), при том, что от трети до половины учеников-«латино» не заканчивают среднюю школу, а те, которые все же заканчивают обучение, читают и обрабатывают информацию не лучше восьми– или девятиклассников, смотреть в будущее Золотого штата с оптимизмом просто глупо{477}. Калифорнийские школы, некогда бывшие среди лучших в стране, ныне по отсеву учеников и успеваемости – среди худших. В конце 2010 года стало известно, что «латино» (50,4 процента) сделались большинством среди учащихся и студентов калифорнийских государственных учебных заведений{478}.

Лос-Анджелес, «прообраз» того, как будет выглядеть большинство американских городов через сорок лет, считается самым разобщенным городом на планете. Десятки тысяч местных бандитов ведут между собой «войну деклассированных». В 2005 году Верховный суд постановил, что Калифорния должна покончить с тридцатилетней тюремной сегрегацией. Но в тюрьмах Города Ангелов, где действуют «Арийское братство», «Черная герилья» и мексиканская мафия[120], конкурируя за сбыт наркотиков и торговлю спиртным, интеграция убивает. В августе 2009 года в исправительном учреждении Чино вспыхнул бунт, длившийся одиннадцать часов; это был бунт «по расовому признаку», пишет «Нью-Йорк таймс», ссылаясь на тюремных чиновников: «чернокожие бандиты сошлись с бандитами-«латино» в рукопашной»{479}. Около 250 заключенных получили ранения, 55 человек госпитализировали, большая часть тюрьмы сгорела.

В июне 2008 года Ли Бака, латиноамериканец, выросший в Восточном Лос-Анджелесе и десять лет проработавший выборным шерифом округа, написал открытое письмо в «Лос-Анджелес таймс» под названием «В Лос-Анджелесе раса убивает». В письме говорилось, что «налицо серьезная проблема межрасового насилия между чернокожими и «латино»»:

«Некоторые это отрицают. Они говорят, что раса никак не связана с бандитским насилием в Лос-Анджелесе. Проблема, говорят они, не в том, что чернокожие идут против «латино», а «латино» нападают на чернокожих; просто одни бандиты убивают других (впрочем, иногда признается, что банды формируются по расовому признаку).

Но эти люди ошибаются. Правда в том, что во многих случаях раса – главный источник противостояния. Бандиты-«латино» стреляют в чернокожих не потому, что те принадлежат к соперничающей банде, а потому, что они черные. Точно так же чернокожие бандиты палят в «латино» потому, что те смуглые»{480}.

Среди преступлений на почве ненависти, совершенных в Лос-Анджелесе латиноамериканцами против негров, 78 процентов считаются «связанными с организованной преступностью», как и 52 процента преступлений, совершенных чернокожими против «латино»{481}.

Поскольку между чернокожими и выходцами из Латинской Америки нет никакой «темной» истории, никакого темного прошлого – в Мексике не было ни рабства, ни законов Джима Кроу[121], и афроамериканцы не сыграли никакой роли в войне, лишившей мексиканцев половины их страны, – что может объяснить эту взаимную ненависть, если не расовая ненависть?

Впрочем, пусть раса и вправду объясняет бандитские убийства латиноамериканцев афроамериканцами и наоборот, насилие внутри групп меньшинств, как между «Крипс» и «Бладс»[122] когда-то, также процветает. В декабре 2009 года «Нью-Йорк таймс» сообщила о росте числа банд из индейских резерваций{482}. Для навахо зафиксировано утроение количества банд, с 76 до 225, за двенадцать лет. Среди сиу в резервации Пайн-Ридж в Южной Дакоте 5000 молодых мужчин состоят в 39 бандитских бригадах. «Такие группы, как «Дикие парни», TBZ, «Номады» и индейская мафия, привлекают детей из неполных, подорванных алкоголем семей… предлагают им братство, идентичность на основе городского гангста-рэпа и возможность самозащиты»{483}.

Распад семьи, безотцовщина, пожизненные поиски семьи, сообщества, идентичности и защиты – вот что стоит за распространением бандитизма среди меньшинств, в том числе в настоящее время и среди молодых азиатов, чьи родители остаются наиболее законопослушными гражданами США.

Калифорнийцы бегут из общин и городов, в которых они выросли, в Аризону, Айдахо, Колорадо, Юту и Неваду. Куда побегут их дети, когда вся страна превратится в одну огромную Калифорнию?

Пострасовая Америка?

В племенной политике нет ничего необычного, такая политика вечна. Джон Ф. Кеннеди не получил бы 78 процентов голосов католиков, не будь он сам католиком. Хиллари Клинтон не убедила бы женщин Нью-Гемпшира, не будь она их «сестрой по несчастью». Митт Ромни не прошел бы победным маршем по Юте и не покорил бы «Дикси»[123], не будь он мормоном. Майк Хакаби[124] не торжествовал бы в «библейском поясе», не будь он евангельским христианином и баптистским проповедником. Недавний городской глава Харви Милк не преуспел бы в Кастро[125], квартале Сан-Франциско, не будь он «одним из нас».

Афроамериканцы голосовали в соотношении 9:1 против республиканских кандидатов в президенты с тех пор, как сенатор Барри Голдуотер баллотировался в 1964 году. Что еще, кроме расовых предпочтений, способно объяснить победу Обамы среди чернокожих избирателей над женой человека[126], которого Тони Моррисон назвал «нашим первым чернокожим президентом»? Даже «Нью-Йорк таймс», похоже, была ошеломлена солидарностью черного электората и черного радио. Совокупная аудитория таких передач, как «Утреннее шоу Тома Джойнера», «Шоу Майкла Бэйсдена» и «Утреннее шоу со Стивом Харви», достигает двадцати миллионов человек, пишет Джим Рутенберг, и в эфире «редко встретишь хотя бы намек на беспристрастность… Чаще всего избрание Обамы обсуждается как дело чести чернокожих»{484}.

Телеканал «Блэк энтертейнмент телевижн» объявил, что будет транслировать речь Обамы на съезде Демократической партии в прямом эфире, но вовсе не собирался транслировать речь Маккейна на съезде республиканцев. Выступление Обамы «является историческим событием, – пояснила глава телеканала Дебра Л. Ли, – поэтому от нас потребуются особые усилия»{485}.

Средства массовой информации «полевели», ток-шоу на радио «поправели», кабельное телевидение раскололось по идеологическому признаку, и началась этническая балканизация прессы. 27 июля 2008 года, в последний день проводимой раз в четыре года конференции «Единство: объединяем цветных журналистов», в зале присутствовали 6800 человек. Буша на подобной конференции в 2004 году освистали, тогда как кандидата от Демократической партии Джона Керри встретили овацией. В 2008 году Маккейн отказался от приглашения. Основным докладчиком, разумеется, был Барак Обама.

Организаторы «Единства» опасались главным образом того, как бы аплодисментами не сорвало крышу с выставочного центра «Маккормик-плейс». Луис Вильярреал, продюсер шоу «Выходные данные» на телеканале Эн-би-си, заметил: «Не думаю, будто есть что-то дурное в том, что ты на пятнадцать минут перестаешь быть репортером и встречаешь [Обаму] как обычный человек, на мероприятии, где тебя окружают цветные, которых свела вместе общая цель»{486}.

Какая же цель объединила тысячи журналистов, состоящих в «Единстве»?

Популяризация «цветной» журналистики на основе цвета кожи. «Единство» состоит из четырех групп, каждая их которых развивает журналистику конкретной расы или этнической группы: это Журналистская ассоциация азиатских американцев, Индейская ассоциация журналистов, Национальная ассоциация латиноамериканских журналистов и Национальная ассоциация чернокожих журналистов. Ликвидируя сомнения относительно задач «Единства», пресс-релиз от 22 июля 2008 года сообщал: «Новая инициатива призвана обеспечить большее разнообразие в прессе»{487}.

«По прогнозам, более пятидесяти процентов населения страны будут цветными меньше чем через поколение, – заявила президент «Единства» Карен Линкольн Мишель, – но индустрия новостей год за годом продолжает демонстрировать снижение многообразия… «Десять в 2010 году» – важный шаг в правильном направлении»{488}.

Что она имела в виду?

«Единство» требовало, чтобы десять основных американских новостных корпораций к середине 2010 года ввели в состав своего высшего руководства минимум одного цветного журналиста и обеспечили «специализированное обучение для подготовки таких кадров»{489}. Этим журналистом мог быть (по происхождению) азиат, индеец или «латино», но не ирландец, англичанин, поляк, итальянец, немец или еврей.

С избранием Обамы дух «Единства» проник в Федеральную комиссию связи через «царя многообразия» Марка Ллойда. Работая в Центре содействия американскому прогрессу, Ллойд приветствовал «невероятную революцию» Уго Чавеса, восторгался захватом тех средств массовой информации, которые выступили против боливарианской революции:

«Собственники и люди, которые тогда контролировали СМИ в Венесуэле, восстали – по указке, говоря откровенно, отсюда, из правительства США, – чтобы свергнуть Чавеса… Но он устроил новую революцию, а затем начал серьезную зачистку СМИ в своей стране»{490}.

Под «серьезной зачисткой» Ллойд, видимо, подразумевал решение Чавеса не продлевать лицензию Ар-си-ти-ви, старейшей телевизионной сети Венесуэлы; эту сеть, пишет колумнист Аманда Карпентер, заменил «государственный телеканал, передававший мультфильмы и старое кино, пока на улицах протестовали против закрытия сети»{491}.

Ранее Ллойд также говорил, что белым журналистам пришлось «потесниться», чтобы пустить в журналистику цветных:

«Нет ничего сложнее этого, потому что по-настоящему хорошие, правильные, умные белые люди занимают важные позиции… а количество этих позиций ограничено. Если мы не осознаем необходимости продвигать на эти позиции цветных, геев и прочих, то не сможем переломить ситуацию. Мы сейчас в таком положении, когда нужно ткнуть пальцем и сказать, что вон тому следует уйти, чтобы его место занял другой»{492}.

Ллойд добавлял, что «в сознании американского обывателя мало что сравнится по степени неприятия с темнокожими мужчинами. Но вот он я»{493}.

Через полвека после того, как Мартин Лютер Кинг предрек наступление дня, когда человека будут судить «не по цвету кожи, но по его умениям и талантам», цветные журналисты требуют найма и продвижения по редакционной иерархии в соответствии с цветом кожи! Джим Кроу вернулся. Только преследователи и жертвы поменялись местами.

Племенная политика

С тех пор как закон о самоуправлении (1973) позволил вашингтонцам избирать своего мэра, каждым новым мэром становился афроамериканец. Так же обстоят дела в Детройте и Атланте, где первые чернокожие мэры были избраны в 1973 году, и то же самое справедливо для Мемфиса и Бирмингема[127].

К 2006 году каждый избирательный округ с черным большинством в Америке имел чернокожего конгрессмена. В том же году, однако, конгрессмен Гарольд Форд решил баллотироваться в Сенат США, и сенатор штата Стив Коэн выиграл праймериз Демократической партии в соперничестве с дюжиной чернокожих кандидатов. Коэн в итоге оказался единственным белым, представляющим округ черного большинства, и первым конгрессменом-евреем, когда-либо избиравшимся от Теннесси.

Коэн отправился в Вашингтон и лично внес в конгресс законопроект об извинении перед чернокожей Америкой, пообещав палате компенсировать «затянувшиеся последствия злодеяний, совершенных против афроамериканцев, когда действовали законы Джима Кроу»{494}. Таким образом, Коэн спровоцировал начало волны репараций за период рабовладения. И, как и обещал своим избирателям, он подал заявление на вступление в «Черное совещание»[128]. Но его отвергли.

«Думаю, на самом деле они рады, что я к ним не присоединюсь, – резюмировал Коэн. – Это их общество, они поступают по-своему. Нельзя заставлять. Нужно, чтобы тебя пригласили».

Ни одного белого конгрессмена в «совещание» никогда не приглашали. А всем, кто осмеливался подавать заявку, как Пит Старк из Калифорнии, неизменно отказывали. Как говорит конгрессмен Уильям Клэй-старший, «критически важно», чтобы «Черное совещание» оставалось «сугубо афроамериканским». Сын и преемник Клэя, конгрессмен Уильям Лэйси Клэй, подтвердил отказ Коэну: «Мистер Коэн просил его принять и получил ответ… Время двигаться дальше. Таково неписаное правило. Все всё понимают. Никаких обид»{495}.

Разумеется. Белым не обращаться. При этом «Черное совещание» ведет свою деятельность в кабинетах федеральных чиновников правительства США.

Участвуя в 2008 году в предварительных выборах в округе с 60 процентами чернокожего населения против афроамериканца Никки Тинкера, Коэн стал персонажем телевизионного ролика, где он стоял бок о бок с облаченным в капюшон куклуксклановцем. Откуда вообще взялось это омерзительное сравнение? Коэн выступал против перенесения мемориала и статуи генерала Натана Бедфорда Форреста из городского парка в Мемфисе и лишения названного в честь военачальника парка его имени. Этот человек – герой Конфедерации, пусть позже он вступил в Ку-клукс-клан. Другой ролик упрекал Коэна в том, что он ходит в «наши церкви, хлопая в ладоши и притоптывая», а сам – единственный конгрессмен, считающий, что «нашим детям нужно запретить молиться в школе»{496}. На заседании Мемфисской ассоциации баптистских священников Коэна освистали и осыпали насмешками{497}.

«Антисемитские листовки – «Почему Стив Коэн и евреи ненавидят Иисуса?», спрашивалось в одной, – подготовленные священником– афроамериканцем из-за пределов округа», распространялись по Мемфису, пишет «Нью-Йорк таймс»{498}. Цель подобных листовок состояла в том, чтобы донести до чернокожих избирателей нехитрую истину: Коэн – еврей, а не «один из нас». Затей подобную кампанию республиканцы, шум поднялся бы на всю страну. Газета «Линкольн ревью», которую издает афроамериканец-консерватор Джей Паркер, подробно изложила историю очернения Коэна и осудила тех, кто использовал тактику двойных стандартов бывшего конгрессмена от штата Иллинойс Гаса Сэвиджа, который однажды сказал: «Расизм есть действия, мысли или слова белых американцев против афроамериканцев… Расизм есть попытка влиятельных людей угнетать зависимых – у чернокожих нет власти притеснять белых. Расизм белый. Черного расизма не существует»{499}.

Хотя резолюция Коэна с извинениями за рабство была принята палатой представителей в 2008 году, мэр Мемфиса Уилли Херентон решил в 2009 году выступить против конгрессмена. Пусть Херентон находился под следствием в связи с обвинением в федеральном преступлении, профессор колледжа Роудса Маркус Полманн предсказывал на выборах победу мэру: «Одним из побудительных мотивов может быть то, что он и его сторонники считают, что округ большинства меньшинства должен иметь представителя из этого меньшинства»{500}.

Херентон откровенно обозначил причину недовольства Коэном: цвет кожи. «Остается неоспоримым фактом, что 9-й избирательный округ обеспечивает единственную реальную возможность избрать квалифицированного афроамериканца в состав исключительно белой группы из 11 конгрессменов, представляющих Теннесси в Вашингтоне»{501}.

«Знающие Стива Коэна согласятся, что он на самом деле мало думает об афроамериканцах… Он просто притворяется, соблазняя чернокожее население», – прибавил Херентон, объявляя о начале своей предвыборной кампании{502}. Глава избирательного штаба Херентона Сидни Чисм уточнил: «Это место предназначено для людей, которые выглядят, как я… Оно не для еврея и не для христианина. Оно специально учреждалось, чтобы черные имели представительство в конгрессе». Херентон, бывший боксер и обладатель «Золотой перчатки»[129], пообещал: «Эти выборы в конгресс будут соперничеством за расу, представительство и власть», на что Коэн робко ответил: «Я голосую, как черная женщина»{503}.

Это самое уродливое политическое соперничество в Америке в 2010 году. Нападки Херентона сделались столь омерзительными, что был вынужден вмешаться Обама, который поддержал Коэна – и тот в итоге победил.

Белый конгрессмен Крис Белл, в отличие от него, не справился. После того как в результате изменения окружных границ в его округе оказалось чернокожее большинство, сразу десяток конгрессменов-демократов из «Черного совещания» поддержал чернокожего претендента Эла Грина, который разгромил Белла на праймериз{504}. Чтобы конгрессмены объединились по расовому признаку против коллеги – это весьма необычно.

Истории Коэна и Белла заставляют вспомнить участь еврейских лидеров движения за гражданские права – после того как чернокожие получили власть, доступ к средствам массовой информации и федеральные деньги. Их попросту «подвинули» ради чернокожих. Те, кто верит, будто приход Обамы к власти во главе «радужной коалиции» цветных народов означает, что белых, которые им помогали, наградят по заслугам, очень сильно заблуждаются. Белые на собственном опыте узнают, каково ездить в «хвосте» автобуса[130].

«Кровь течет гуще»

В начале 2008 года конгрессмен от Джорджии Джон Льюис, ветеран и герой Сельма-Бридж[131], оказался перед непростым выбором: ему пригрозили поражением в праймериз, если он не отречется от своей старинной подруги Хиллари Клинтон и не поддержит Барака Обаму. Льюис просчитал последствия – и переметнулся от Хиллари к Обаме. Свое обращение «по дороге в Дамаск» он объяснил так: «Что-то происходит с Америкой, что-то такое, чего некоторые из нас не ожидали… Барак Обама сподвиг нас на нечто исключительное… Это движение. Духовное движение… Происходящее поистине удивительно»{505}.

После вереницы побед Обамы на праймериз покойная Джеральдин Ферраро, икона феминисток с момента ее появления на публике в 1984 году как первой женщины, баллотирующейся в вице-президенты по согласию партийного большинства, выразила свое недовольство тем, как поступают с Хиллари: «Будь Обама белым, он не оказался бы в таком положении. Будь он женщиной [с любым цветом кожи], он не оказался бы в таком положении. Ему очень повезло быть тем, кто он есть. А страна попросту повелась»{506}. Ферраро не сказала, что расовая принадлежность – единственная причина успеха Обамы. Она сказала, что эта принадлежность столь важна для успеха Обамы, как принадлежность к женскому полу – для ее собственного выдвижения. Ферраро добавила: «Если бы меня звали Джеральд, а не Джеральдин, я бы не прошла в голосовании 84-го года».

Выдержав сорокавосьмичасовой шквал обвинений в расизме со стороны политических и медиасоюзников Обамы, Ферраро покинула избирательный штаб Клинтон. Тем не менее, она ничуть не погрешила против правды. Разве тот факт, что Обама чернокожий, не стоит за решением Демократической партии предоставить сенатору штата Чикаго право выступить с речью на съезде партии в 2004 году? Разве этот факт никак не связан с тем, что в соперничестве с Хиллари в Миссисипи Обама получил 91 процент голосов чернокожих?

Билла Клинтона обвинили в расизме, когда он сказал, что рассуждения Обамы о последовательности действий в Ираке напоминают «детскую сказку», а также за намек, что победа Обамы в Южной Каролине – не такое уж грандиозное событие, ведь Джесси Джексон побеждал там дважды[132]. Но оба заявления вполне соответствовали истине.

Профессор Гарвардского университета Орландо Паттерсон усмотрел расизм в рекламе, где Хиллари поднимает трубку красного телефона[133] в Белом доме в 3 часа утра. В чем расизм? Ни один из показанных спящих детей не был чернокожим. Красный телефон, заявил Паттерсон, напомнил ему фильм Д. Гриффита «Рождение нации» (1915), где восхвалялся Ку-клукс-клан{507}.

За две недели до выборов Колин Пауэлл, который вырос от армейского полковника до советника президента по национальной безопасности, председателя Объединенного комитета начальников штабов и государственного секретаря при республиканских президентах, Рейгане и обоих Бушах, – первый афроамериканец, достигший таких высот, – повернулся спиной к кандидату партии и своему давнишнему другу Джону Маккейну и поддержал Обаму. Так даже Пауэлл, отринув коллегу-республиканца, вместе с которым был во Вьетнаме, примкнул к либеральному демократу, который обязан своим выдвижением провалу Пауэлла в худшей из войн в американской истории, войны, в которую Колин Пауэлл лично втравил страну[134].

Расовая принадлежность – причина побега Пауэлла к Обаме или нет?

Пауэлл не отрицал этого, заметил лишь, что раса не была единственным или решающим фактором. «Если бы я учитывал только это, – сказал он Тому Брокоу, – то поступил бы так шестью, восемью или десятью месяцами ранее». Однако, восхваляя Обаму как «трансформирующую фигуру», победа которой «наполнит новой энергией нашу страну и весь мир», Пауэлл тем самым невольно подчеркнул значимость расовых соображений для своего решения{508}. Ибо чем еще сенатор-новичок с нулевым балансом законодательных достижений способен трансформировать американскую политику и «наполнить энергией» мир, кроме как стать первым чернокожим президентом США?

Республиканцев расовая составляющая кампании Обамы отталкивала ничуть не меньше, чем она привлекала Пауэлла. Когда республиканцы Северной Каролины запустили рекламу о связи Обамы и преподобного Иеремии («Боже-прокляни-Америку!») Райта, который венчал Барака и Мишель и крестил Сашу и Малию, Маккейн попросил своих коллег в штате отозвать ролик. Осенью партия упрекнула Обаму за контакты с «синоптиком»[135] 1960-х годов Биллом Эйерсом, но не стала поднимать вопрос о двадцатилетней тесной дружбе с расистом Райтом, опасаясь обвинений в «разыгрывании расовой карты».

Организуя сбор средств для губернатора-демократа Билла Ричардсона в 2007 году, его приятель Лионель Соса из Сан-Антонио, стратег Рейгана, Буша-старшего и Буша-младшего, сказал: «Кровь течет гуще, чем политика»{509}.

«Дитя позитивных действий»

Позитивные действия становятся все более и более обременительным грузом для белых в Америке. Причина, по выражению Стива Сэйлера, заключается в «изменении расовых пропорций». Когда администрация Никсона приняла «филадельфийский план»[136], который определял расовые квоты для профсоюзов, работающих по федеральным контрактам, на одного афроамериканца приходилось восемь белых работников{510}. Соответственно, «расовое бремя» при найме на работу и продвижении по службе, да и при поступлении в колледжи и университеты, было значительно легче.

С тех пор чернокожее сообщество увеличило свою численность, сегодня соотношение составляет пять к одному. Что более важно, выходцы из Латинской Америки, пусть они никогда не страдали от рабства и от законов Джима Кроу, также стали бенефициарами программы позитивных действий. В настоящее время у нас пятьдесят миллионов «латино». Добавим выходцев из Азии, коренных американцев и иммигрантов с островов Тихого океана – и получим менее двух белых американцев на каждого цветного. И не забудем о позитивных действиях для женщин. В итоге белые мужчины, сокращающаяся треть нации, несут на себе тяжкий груз обратной дискриминации.

Так социальный мир не обеспечить. Так провоцируются конфликты, наподобие случая с пожарными Нью-Хейвена, когда Фрэнку Риччи и его товарищам, вопреки результатам конкурсных экзаменов, отказали в повышении по службе, потому что они были белыми. Расовые предпочтения следует отменить на референдумах в штатах или объявить неконституционными постановлением Верховного суда, иначе Америка станет новой Малайзией или Южной Африкой, где господствуют режимы расового и этнического доминирования.

Общество понемногу просыпается. В Мичигане, Калифорнии и штате Вашингтон большинство голосует за отмену всех расовых, этнических и гендерных квот. В 2010 году штат Аризона последовал их примеру, 60 процентами голосов электората поставив вне закона позитивные действия. Оппозицию расовым, этническим и гендерным квотам выразил тридцать один сенатор-республиканец, выступивший против выдвижения в Верховный суд Сони Сотомайор. В двух предыдущих случаях за сорок лет, когда демократические президенты предлагали своих кандидатов, Сенат голосовал в соотношении 87:9 за Стивена Брейера и в соотношении 96:3 за Рут Бэйдер Гинзбург. Для консерваторов выдвижение кандидатуры Сотомайор означало, что Обама готов сохранить позитивные действия навсегда.

Судья Сотомайор сама выросла на социальном обеспечении и потому однажды назвала себя «дитя позитивных действий». Доведись ей поступать «традиционным маршрутом» на юридические факультеты Принстона и Йеля, прибавила она, «весьма сомнительно, чтобы меня приняли… Мои оценки были намного ниже, чем у одноклассников»{511}.

Соня Сотомайор, пишет «Нью-Йорк таймс», «отстаивала значимость расовых и этнических критериев при обучении, найме и даже в судебной практике, почти на каждом этапе своей карьеры». Обучаясь в Принстоне, она подала жалобу в департамент здравоохранения, образования и социального обеспечения и потребовала от университета пригласить преподавателей-«латино». В Йельском университете она была сопредседателем коалиции, которая настаивала на приглашении большего числа профессоров и администраторов латиноамериканского происхождения и «вместе с другими членами группы встревожилась, когда в 1978 году Верховный суд запретил квоты при приеме в университеты постановлением «Ректорат Калифорнийского университета против Бакке»»{512}. Алан Бакке пытался поступить в Медицинскую школу Калифорнийского университета в Дэвисе, но не прошел конкурс, хотя набрал в тестах больше баллов, чем почти все представители меньшинств. Но Бакке был белым.

Племенная политика – константа карьеры Сотомайор. Будучи федеральным судьей, она постановила, что законы штата Нью-Йорк, запрещающие осужденным преступникам голосовать, противоречат закону о гражданских правах. В наших тюрьмах непропорционально велико число чернокожих и латиноамериканцев, заявила Сотомайор. Таким образом, лишать преступников права голоса значит ущемлять права меньшинств, а это недопустимо{513}.

В своей речи 2001 года Сотомайор отклонила предположение судей Рут Бэйдер Гинзбург и Сандры Дэй О’Коннор, что, обсуждая спорные вопросы, мудрый старик и мудрая старуха придут к одному и тому же выводу: «Полагаю, мудрая латиноамериканка, опираясь на богатство своего жизненного опыта, намного чаще делает правильный вывод, чем белый мужчина, который не жил такой жизнью»{514}.

Американская ассоциация юристов обнаружила, что фраза Сотомайор – насчет того, что «пол и национальное происхождение могут и должны иметь значение в наших судах», – вполне соотносится с реальностью{515}. Обзор двадцатидвухлетней практики судебных решений по шести федеральным округам показывает, что по искам о расовом преследовании истцы проигрывали в 54 процентах случаев, если судья был афроамериканцем, и в 79 процентах случаев, если судья был белым. Другое исследование 556 дел федерального апелляционного суда по обвинениям в сексуальных домогательствах и дискриминации по половому признаку выявило, что истцы в два раза чаще берут верх, если судья – женщина{516}.

Десятилетия назад было сказано, что чернокожие «Южной глубинки» никогда не добьются справедливости от белого жюри присяжных. В фильме «Убить пересмешника» Грегори Пек в роли Аттикуса Финча защищает чернокожего, ложно обвиненного в покушении на изнасилование белой женщины; все решается довольно просто. Учитывая дело Симпсона[137], в настоящее время прокуроры уверены, что теперь гораздо сложнее осудить даже заведомо виновного чернокожего преступника, если приговор будет выносить преимущественно черное жюри. Расовое правосудие – таково возможное будущее Америки.

Трайбализм в пятидесятом штате

На Гавайях, в последнем штате, который присоединился к американскому Союзу, трайбализм на подъеме. Законопроект сенатора Дэниела Акака предлагает «расово эксклюзивное» правительство, не подчиненное правительству штата и не обязанное платить налоги штата. Это правительство «коренных гавайцев» получит в собственность 38 процентов земли, находящейся в общественном владении. Около 400 000 американцев гавайского происхождения будут иметь право голоса, а комиссия из девяти человек, все специалисты по генеалогии, станет решать, достойны ли они считаться таковыми. Гейл Хэриот, член Комиссии США по гражданским правам, задала конгрессу уместный вопрос: «Если этническим гавайцам может быть предоставлен племенной статус, почему бы не наделить тем же статусом чикано на юго-западе? Или каджунов в Луизиане?[138]»{517}

В 2010 году законопроект Акака, при поддержке Обамы, был принят палатой представителей 245 голосами против 164. «Мы помним о моральном обязательстве, которое осталось в силе после свержения королевы Лилиуокалани, и сегодня мы приблизились к его осуществлению», – заявил Акака. Если законопроект станет законом, «коренное правительство должно вступить в переговоры с правительством штата Гавайи и правительством США»{518}.

Независимость Ирландии спровоцировала требования независимости Шотландии, а «коренное правительство» Гавайев из лиц гавайской крови станет важным шагом к созданию других этнических анклавов внутри Соединенных Штатов – например, на былых территориях индейских племен.

В середине 2010 года еще один народ, составляющий американскую нацию, а именно ирокезы, отказался разрешить своим игрокам в лакросс отправиться по паспортам граждан США в Великобританию на чемпионат мира. Приглашение участвовать в качестве ирокезов было редким примером, соглашались индейцы, международного признания суверенитета ирокезов. Но условие путешествовать по паспортам граждан США представляет собой покушение на их национальную идентичность{519}.

Вмешательство госсекретаря США Хиллари Клинтон позволило команде выехать по паспортам ирокезов. Однако британцы не впустили спортсменов без американских паспортов. В итоге команда не попала на чемпионат мира, зато заявила о своей позиции: мы прежде всего ирокезы, а потом уже американцы.

Сердитые белые люди

«Небольшие бунты время от времени – хороший знак, они необходимы в политическом мире, как бури в мире физическом, – писал Джефферсон о восстании Шейса[139].

Сегодня в Америке идет новое восстание: отмечается радикализация рабочего и среднего классов, как было в эпоху Трумэна и Маккарти, в кампаниях Джорджа Уоллеса[140], в массовом противостоянии проекту об амнистии, который похоронил стремление Буша, Кеннеди и Маккейна предоставить гражданство нелегалам. Общим для всех этих движений является народный гнев, направленный на истеблишмент. Но в чем причина нежелания истеблишмента прислушаться к своим соотечественникам?

Когда вспыхнули городские бунты 1960-х годов – в Гарлеме в 1964-м, в Уоттсе в 1965-м, в Детройте и Ньюарке в 1967-м, в Вашингтоне, округ Колумбия, и еще в десятках городов в 1968-м, – либералы объявили их естественной реакцией на бедность, отчаяние и «белый расизм», как сформулировала комиссия Кернера[141], учрежденная Линдоном Джонсоном. Когда студенты-радикалы сожгли здания Службы подготовки офицеров резерва, противники войны во Вьетнаме тут же нашли объяснение, почему «лучшее молодое поколение, которое у нас когда-либо было», повело себя так.

Но когда представители Движения чаепития собрались в муниципалитетах, чтобы осудить «Обамакэйр»[142], началась истерика. Для Гарри Рида они оказались «злобными поджигателями». Для Нэнси Пелоси их поведение было «антиамериканским».

Роберт Гиббс сравнил их с «бунтом братьев Брукс»[143] в штате Флорида{520}. Некоторые комментаторы усмотрели в этих протестах расовый подтекст. В статье «Толпа в муниципалитетах» Пол Кругман пишет, что «циничные политические манипуляторы… использовали расовые страхи рабочего белого класса»{521}. Синтия Такер подсчитала, что от 45 до 65 процентов нелестных выкриков в адрес Обамы продиктованы расовой враждебностью к чернокожему президенту{522}.

Насколько же далеки наши левые от реальной жизни! Полгода спустя опрос «Уолл-стрит джорнэл» и «Эн-би-си ньюс» показал, что «Движение чаепития оценивается более положительно – 41 процент одобряет, 24 процента относятся негативно, – чем обе политические партии»{523}.

Что объясняет массовую отчужденность рабочего класса Америки?

В статье «Закат американского мужчины» в «Ю-Эс-Эй тудэй» Дэвид Зинченко пишет: «Среди 5,2 миллиона человек, которые лишились своих рабочих мест с лета прошлого года, четверо из пяти – мужчины. Ряд экспертов прогнозирует, что в этом году, впервые в истории, американки будут занимать больше рабочих мест, чем мужчины»{524}.

Эдвин Рубенстайн, бывший редактор журнала «Форбс», писал, вспоминая начало президентства Буша-младшего, что на каждых 100 выходцев из Латинской Америки, трудоустроенных в январе 2001 года, насчитывалось 124 вакантных рабочих места в июле 2010 года. Но на каждых 100 человек иного происхождения, трудоустроенных в январе 2001 года, лишь 97,8 сохранили работу в 2010 году»{525}.

В период с января 2001 года по июль 2009 года занятость среди «латино» увеличилась на 3 627 000 позиций. Для других рас занятость сократилась на 1 362 000 позиций{526}. Для белого рабочего класса десятилетие Буша плохо началось и плохо закончилось; возможно, именно поэтому Обама получил от них больше голосов, чем Керри или Гор.

Почему отчуждается средний класс?

На глазах этого поколения их христианскую веру изгнали из школ, которые содержатся на их налоги, и стали издеваться над нею в кино и на телевидении. Их заводы закрылись, рабочие места «утекли» за рубеж. Триллионы долларов налогоплательщиков расходуются на программы «Великого общества», но самого общества нет и в помине – только преступность, незаконнорожденные и деклассированные. Кабельное ТВ показывает, как нелегалы проникают в их страну, пользуются бесплатным здравоохранением и образованием, отнимают рабочие места у американцев и маршируют с мексиканскими флагами в американских городах, требуя гражданства США.

Средний класс видит, как ведут себя банки Уолл-стрит, читает, что банкиры используют миллиарды долларов не для кредитования экономики, а для сомнительных операций, но не забывают получать бонусы. Они видят, что правительство швыряет миллиарды компаниям из списка «Форчун 500», спасая страну от финансового кризиса, возникшего по вине того же правительства и тех же компаний и банков. Они чувствуют, что теряют свою страну. И они правы.