Самоубийство сверхдержавы Бьюкенен Патрик

Экономический патриотизм

«Кто выиграл войну?» – спрашивал сайт FreeRepublic.com. Ниже были размещены фотографии – Хиросима в 1945 году, пепел и сплошные руины, и Детройт того же года, ведущий центр промышленности. Еще ниже – фото современной Хиросимы, великолепного города, и нынешнего Детройта, пустой оболочки. Кто выиграл войну? Мы победили в мировой войне и холодной войне, но проиграли постхолодную войну и утратили будущее.

С 2000 по 2010 год в Америке закрылось 50 000 производств, исчезли 6 миллионов рабочих мест. Китай, Япония, ЕС, Канада и даже Мексика имеют сотни миллиардов и триллионы долларов излишков благодаря торговому обороту с Соединенными Штатами. Неужели их работники трудолюбивее и эффективнее?

Нет. В сравнении один к одному американцы лучше. Почему же тогда мы уступаем? Потому что Китай, Япония и Германия – торговые хищники, а не торговые партнеры. Они воспринимают торговлю, как Винс Ломбарди[279] воспринимал футбол: «Победа – не просто главное, это единственное, что имеет значение».

Германия, Япония и Китай изучают катехизис свободной торговли – и практикуют экономический национализм. Их налоговая и торговая политика, от манипулирования курсом валют до налога на добавленную стоимость (НДС) на импорт и скидок на экспорт, до субсидий для национальных компаний и тарифных барьеров для американских товаров, обеспечивает приоритет «домашних» товаров на своем и на нашем рынке. Мы твердим о «равенстве», а они выходят на поле побеждать.

Успех экономического национализма проявляется в смещении баланса сил. Китай на подъеме, а Америка повсеместно признается находящейся в упадке. Китайская и немецкая экономики по величине составляют не более трети нашей, однако экспортируют эти страны больше, чем мы.

Почему? Игра ведется нечестно, и нам пора выйти из-за стола. Если мы не избавимся от одержимости свободной торговлей, промышленное падение в США будет продолжаться – до тех пор, пока не окажется, что мы не производим ничего, кроме голливудских фильмов.

Ральф Гомори, бывший старший вице-президент «Ай-би-эм» по науке и технологиям, объясняет, что сулят нашей стране наивность апологетов свободной торговли и жадность наших корпоративных элит:

«Слишком много людей сегодня видят в разрушении наших ключевых отраслей посредством умело организованных и щедро субсидируемых акций из-за рубежа не более чем эффект свободной торговли и последствия деятельности совершенно свободного рынка. Это заблуждение опасно. Кроме того, элита промышленности слишком часто считает своей единственной обязанностью максимизацию стоимости акций своих компаний, даже если это означает передачу технологий и способов производства в другие страны, где нет свободного рынка»{1095}.

«Суть проблемы, – добавляет Гомори, – заключается в отсутствии контроля со стороны правительства», которому следовало бы осознать, что «фундаментальные цели страны и корпораций принципиально разнятся»{1096}. Что хорошо для «Дженерал моторс», уже не хорошо для Америки, если «Джи-эм» переводит заводы и переносит производство в Азию, чтобы затем экспортировать автомобили в Америку.

На протяжении десятилетий страна живет с крупнейшим торговым дефицитом в истории. Ситуацию можно исправить, если приступить к реализации налоговой и торговой политик, целью которых станет повторная индустриализация Америки, а также восстановление того огромного рынка, который США уступили зарубежным производителям, и замена товаров иностранного производства американскими товарами. Тогда Америка снова станет самодостаточной нацией, как было во времена от Линкольна до Джона Кеннеди.

Чтобы уменьшить нашу зависимость от товаров, произведенных за рубежом, и повысить спрос на товары, произведенные в Соединенных Штатах, нужно ввести жесткие импортные тарифы и использовать каждый доллар тарифной выручки для снижения налогов на американских производителей. Если США импортируют промышленные товары, продукты питания и ткани на 2,5 триллиона долларов, тариф в размере 25 процентов принесет стране 600 миллиардов долларов, практически столько же, сколько приносит корпоративное налогообложение.

Что сулит введение тарифов?

Во-первых, сокращение импорта (по мере роста цены) и одновременное увеличение спроса на продукцию заводов и фермерских хозяйств США.

Во-вторых, по мере роста прибыли американских заводов и ферм будут появляться рабочие места для американцев. Доходы и налоги на заработную плату с новых работников восполнят падение бюджетных доходов от сокращения импорта.

В-третьих, при отсутствии корпоративных налогов американские компании смогут снизить цены на товары, производимые дома, сделают американские товары более конкурентоспособными здесь и за рубежом. Когда иностранные компании поймут, что ставка корпоративного налога в США самая низкая в свободном мире, они начнут перебираться сюда.

В-четвертых, когда цены на импорт вырастут на 10–20–30 процентов, иностранные компании сообразят, что для сохранения своей доли на крупнейшем в мире рынке – 15 триллионов долларов – им придется переносить производство в Америку, чтобы конкурировать с американскими компаниями. Такие компании, как «Мерседес», BMW, «Тойота», «Хонда» и прочие, будут не только собирать автомобили, но и строить заводы по производству аккумуляторов, шин, двигателей и кузовов. Приток инвестиционного капитала в Китай прекратится, этот капитал потечет обратно в Соединенные Штаты.

Таково было бы наше послание миру: каждой компании и каждому товару здесь рады. Но если вы хотите продавать свою продукцию здесь, то и производите здесь, или придется дорого платить за выход на местный рынок. Станут ли Китай, Европа и Япония грозить санкциями? Возможно. Но мы должны сказать Пекину, Брюсселю и Токио, что согласимся на комбинированный НДС на американскую продукцию для их рынков, равный нашему тарифу на их товары, не более того. Равенство и взаимность, а не глобализация и свобода должны диктовать условия торговли. Рискнут ли Китай, Япония или Европа торговой войной с Соединенными Штатами, когда все они имеют положительный баланс от торговли с нами?

Каждый год Пекин экспортирует на наш рынок товаров в шесть или семь раз больше в долларовом выражении, чем мы экспортируем в Китай. Если Соединенные Штаты Америки потеряют 100 процентов нынешнего мирового рынка, но вернут себе 100 процентов рынка американского, мы получим полтриллиона доходов, ибо таков размер нашего торгового дефицита. Нам нечего терять, кроме этого торгового дефицита. Зато мы уверены, что сможем восстановить республику.

Экономисты начнут кричать: «Это протекционизм! Нельзя запираться от мира!» Никто и не собирается запираться. Цель не в том, чтобы ликвидировать иностранные товары, но в том, чтобы заставить иностранных производителей нести такую же налоговую нагрузку, какую несут американские производители. Тарифы настолько высокие, что они препятствуют появлению иностранных товаров на рынке, не принесут и цента дохода. Мы предлагаем не протекционистский тариф в качестве барьера для иностранных товаров, а доходный тариф со ставками, которые увеличат поступления в казну и позволят избавить от налогов американских производителей.

Мы собираемся поступить с «НДС-нациями» точно так же, как они поступают с нами. Мольбы, акции протеста и угрозы не пустить Пекин в ВТО отнюдь не заставили китайцев укрепить курс национальной валюты. Примем это как данность, прекратим ныть, забудем о запугиваниях – и начнем действовать.

Мы должны вернуть производство обратно и заново усвоить истины, изложенные столетия назад Гамильтоном. Производство – это мускулы нации, оно имеет жизненно важное значение для обороны и обеспечения суверенитета. Это магнит для исследований и разработок. Это органическая среда. Она растет. Вокруг завода образуются другие предприятия. Города развиваются. Работники в сфере производства в среднем зарабатывают вдвое больше, чем в сфере услуг.

Мы должны изменить свое мышление. Сначала производство, а уже потом потребление. Нельзя потреблять, если ты ничего не производишь. Мы должны снова производить. Должны снизить нашу зависимость от иностранных государств в обеспечении наших национальных потребностей и сократить зависимость от их кредитов для оплаты этого обеспечения. Если что-то можно сделать здесь, значит, это должно быть сделано здесь. Нужно полагаться друг на друга и перестать внимать «софистам, экономистам и бухгалтерам», которые отправили на свалку истории крупнейшую в мире промышленную нацию. Проблема не в нас, но в политике, которую навязывают политиканы, «прикормленные» корпорациями, чья лояльность не поднимается выше нижней строчки в бухгалтерском балансе.

Мораторий на иммиграцию

«Если нам суждено погибнуть, мы сами приведем себя к гибели и вообще сами все сделаем. Будучи нацией свободных людей, мы должны жить бесконечно – или покончить жизнь самоубийством», – заявил молодой Линкольн в 1838 году{1097}. Он был прав. Хотя внешняя угроза США по-прежнему существует – например, повторение событий 9/11 или ядерная атака, – но угроза внутренняя гораздо насущнее.

Существует возможность обесценивания доллара, государственного дефолта вследствие долгового кризиса и новой депрессии. Налицо опасность длительного спада жизненных стандартов, конца американской мечты, и социального кризиса, который наступит следом. Также имеется опасность полной дезинтеграции нации, распада на этнические, классовые и культурные анклавы, не доверяющие друг другу.

Если Америка не желает распадаться, если она хочет восстановить «единство из многих», которое характерно для эпохи Эйзенхауэра – Кеннеди, прежде всего следует пересмотреть иммиграционную политику, которая способна «залатать» треснувший плавильный тигель и снова привести его в работоспособное состояние.

Эта политика должна опираться на следующие условия:

_• мораторий на новых иммигрантов, пока безработица не упадет до 6 процентов. Привозить в страну иноземных работников, когда 23 миллиона американцев по-прежнему заняты неполный день или же вовсе не имеют работы, значит ставить корпоративные прибыли выше общего блага;

_• реформа наших иммиграционных законов с тем, чтобы они отдавали приоритет иммигрантам из стран, которые исторически обеспечивали основной приток населения в США, иммигрантам, которые разделяют наши ценности, говорят по-английски, имеют высшее образование или ученую степень, обладают специальными навыками и легко ассимилируются. Нам нужно больше налогоплательщиков и меньше потребителей налогов;

_• пограничный забор должен быть завершен;

_• следующий президент должен заявить, что никакая амнистия для нелегальных иммигрантов невозможна, что нелегалы должны будут вернуться в страны, из которых они прибыли. Первыми следует депортировать осужденных за преступления, в том числе за вождение в нетрезвом виде;

_• ошибочное толкование Четырнадцатой поправки, по которому любой ребенок, рожденный нелегалами, автоматически получает гражданство США, следует исправить решением конгресса – в виде дополнения к закону; ни в коем случае эта ситуация не подлежит рассмотрению в федеральном суде, включая Верховный суд США;

_• правительство США должно строго контролировать предприятия, активно нанимающие нелегалов. Наказание корпоративных «махинаторов» – лучшая профилактика этой непатриотичной практики;

_• конгресс должен принять конституционную поправку об английском языке как официальном языке США и передать ее на утверждение штатам.

Вопросы, которые затрагивают эти предложения, становятся сегодня вопросами национального выживания.

Если ничего не предпринимать, если не остановить массовую иммиграцию, которая в настоящее время представляет собой почти полностью иммиграцию из стран «третьего мира», Республиканская партия, какой мы ее знаем, отойдет в прошлое.

В 2010 году Джеймс Гимпел составил корреляцию между иммиграцией и электоральными моделями, начиная с 1980 года, когда Рейган получил 51 процент голосов, и по 2008 год, когда Маккейн получил 45 процентов голосов. Корреляция поразительная. С 1980 по 2008 год население Лос-Анджелеса, крупнейшего города США, увеличилось на 2,5 миллиона человек. Доля иммигрантского населения выросла с 22 до 41 процента, а республиканская доля электората снизилась с 50 до 29 процентов. В округе Кук, Чикаго, втором по величине в стране, доля иммигрантского населения удвоилась до 25 процентов, а республиканская доля упала с 40 до 23 процентов{1098}.

То же самое верно практически для всех основных двадцати пяти округов страны. Увеличение доли иммигрантов ведет к сокращению электората Республиканской партии, будь то в калифорнийских округах Сан-Диего, Риверсайд, Сан-Бернардино, Санта-Клара и Аламеда, в нью-йоркских Кингс и Куинз, в округах Дейд и Брауард во Флориде или в округах Даллас и Харрис в штате Техас. На Манхэттене доля иммигрантов выросла с 24 до 34 процентов, а доля Республиканской партии снизилась в два раза, до 13,5 процента{1099}.

Либо Республиканская партия положит конец массовой иммиграции, либо массовая иммиграция покончит с Республиканской партией. Как любил говорить Барри Голдуотер, «все просто».

Решение Барака Обамы в 2011 году – снести даже тот виртуальный забор, который имелся на границе США с Мексикой, – означает, что демократов не волнует судьба Республиканской партии при сохранении сегодняшней иммиграции и предоставлении нелегалам американского гражданства.

Культурная война

Вследствие культурной революции Америка разделилась на две страны. Различия между ними широки, глубоки и труднопреодолимы. Все меньше и меньше мы даем себе труд искать общий язык с людьми, которые не сходятся с нами во взглядах и ценностях. Скорее, мы отделяемся, укрываемся в анклавах среди тех, кто похож на нас. Кабельное ТВ с его сотнями каналов и Интернет с миллионами веб-сайтов позволяют создавать собственные миры, куда можно спрятаться по завершении рабочего дня. Возможно, некоторые из нас идеализируют прошлое. Но расовые, религиозные, культурные, социальные, политические и экономические вопросы сегодня разобщают людей больше, чем в сегрегированных городах, где кое-кто из нас вырос.

Тогда черные и белые жили обособленно, ходили в разные школы и церкви, играли на разных площадках и посещали «свои» рестораны, бары, театры; даже автоматы с газированной водой разделялись по цвету кожи. Но у нас была общая страна и общая культура. Мы были единой нацией. Мы были американцами. Мы говорили на одном языке, учили одну и ту же историю, восхищались одними и теми же героями, соблюдали общие церковные праздники, смотрели одни и те же фильмы, болели за «общие» команды, читали одни и те же газеты, смотрели новости по трем телеканалам, танцевали под одну и ту же музыку, ели одну и ту же еду, читали одни и те же молитвы в церкви и клятву верности в школе и усваивали общие истины о добре и зле, хорошем и дурном, Боге и стране. Мы были нацией.

Эта Америка ушла. Многие оплакивают ее кончину. Многие радуются. Мы больше не нация. У нас нет общей веры, общей культуры или общего видения того, какой наша страна должна быть. «Мы не считаем себя христианской нацией, еврейской нацией или мусульманской нацией», – сказал Обама; хорошо, но кто же мы тогда?{1100} Обама пояснил: «Мы считаем себя нацией граждан, которые связаны идеалами и множеством ценностей». Интересно, какое множество ценностей нас объединяет, если мы не можем даже договориться, что считать браком?

Традиционалисты должны понимать, как это случилось. В некоторых отношениях мы ничего не могли сделать. Социальная, моральная и культурная революции вдохновляли людей на протяжении поколений, возникновение этих идей можно проследить вплоть до французской революции и эпохи Просвещения. Некоторые даже возводят их к христианскому расколу в период Реформации.

Первые семена этой революции были брошены в почву Эдемского сада – помните, «вы будете как боги»[280]; кто-то считает, что виной всему восстание Люцифера против Бога. Недаром доктор Джонсон обронил: «Первым вигом был дьявол».

Каковы бы ни были ее истоки, революция 1960-х годов ознаменовалась отказом от христианской морали и триумфом секуляризма и эгалитарной идеологии; критическая масса была достигнута, когда бэби-бумеры стали заселять кампусы Америки. Эта революция разделила семьи и поколения и сокрушила коалицию «Нового курса», позволив Никсону опереться на новое большинство, которое противопоставило себя революции. В 1972 году Никсон разгромил первого выразителя идей революции 1960-х, сенатора Макговерна.

Сенатор Том Иглтон, кандидат Макговерна на пост вице-президента, признавался политическому обозревателю Роберту Новаку, что кампанию Макговерна можно суммировать как «апологию амнистии, абортов и кислоты»{1101}.

Да, революция пленила множество молодых, но это была революция привилегированных, а не голодных людей. В конце концов, ее навязал Америке Верховный суд, который «вычитал» собственные принципы в конституции, дехристианизировал страну, сделал секуляризм государственной религией и возвел на трон групповые права. Молитва, Библия и десять заповедей оказались изгнанными из школ, вертепы исчезли с площадей. Аборт и гомосексуализм признали конституционными правами. Детей стали возить в общих автобусах, чтобы все соответствовало судейскому представлению об идеальном расовом балансе.

Поражает, даже сейчас, отсутствие сопротивления. Да, были отдельные протесты, республиканцы устраивали политические кампании, критикуя судейскую активность и «суд Уоррена»[281]. Но после избрания Никсона республиканцы разве что предприняли тщетную попытку внести измнения в конституцию, чтобы отменить некоторые постановления, противоречившие основному закону. Оружие, которое отцы-основатели предусмотрительно вложили в конституцию, предписав конгресс ограничивать юрисдикцию федеральных судов, пылилось и ржавело в ножнах. Законом Норриса – Ла Гуардия конгресс эпохи Депрессии лишил суды полномочий вмешиваться в трудовые споры. Сенаторы Уильям Дженнер и Джесси Хелмс предложили законодательно ограничить прерогативы суда, но не нашли поддержки{1102}. В последнее время, однако, конгресс ведет себя так, будто Верховный суд является высшим органом власти, вправе принимать окончательные решения и превосходит авторитетом законодателей.

Революция победила потому, что американцы привержены своей конституции. Если суд сказал, что так и есть, они этому верят. От Никсона до Рейгана и Буша-старшего президенты-республиканцы стремились выдвигать судей, которые способны вернуть суд в рамки конституционализма. Но только при администрации Джорджа У. Буша они добились некоторого успеха. К тому времени, впрочем, революция создала немало прецедентов, а консерваторы уважают прецеденты.

В конфликтах, которые проистекают из столкновения убеждений, консерваторам следует стремиться к расширению возможностей конгресса и «обузданию» судов. Учитывая текущий баланс сил в Верховном суде (четыре конституционалиста – Скалиа, Томас, Робертс и Алито – и четыре либерала – Гинзбург, Брейер, Сотомайор и Каган), республиканцы должны блокировать любые либеральные телодвижения Обамы, пусть даже если это освободит место в суде, – его заполнит следующий президент.

Конгрессу нужно также дополнить каждый закон, касающийся социальной политики, например, закон о защите брака[282], условием, что этот закон не подлежит пересмотру в судебном порядке. Отцы-основатели никогда не предполагали, что судьи будут принимать те решения, какие они принимают сегодня.

Джефферсон объявил законы об иностранцах и подстрекательстве к мятежу[283] недействительными. Джексон сказал о верховном судье: «Джон Маршалл принял решение; пусть он его и выполняет». Отцы-основатели Демократической партии никогда не согласились бы с судейским верховенством. Как и основатель Республиканской партии, Авраам Линкольн, который заявил в своей первой инаугурационной речи:

«…если политику правительства по жизненно важным вопросам, затрагивающим весь народ, надо окончательно укрепить решениями Верховного суда, то… народ перестанет быть своим собственным правителем, поскольку в данных пределах он практически передаст свою исполнительную власть в руки этого выдающегося трибуна»[284].

Поскольку расовая дискриминация до сих пор остается вопросом, поляризующим нашу страну, конгресс должен разобраться с этим раз и навсегда, поддержав инициативу гражданских прав Уорда Коннерли, которая получила поддержку электората в каждом штате, где ее выносили на референдум: «Государство не предоставляет преференций и не дискриминирует любого человека или группу по признакам расы, пола, цвета кожи, этнического или национального происхождения в сфере общественной занятости, государственного образования или государственных контрактов». Два десятка слов, записанных в конституции или в федеральном законе, способны сокрушить империю зла обратной дискриминации; в то же время они полностью соответствуют букве и духу Закона о гражданских правах (1964). Американцы поддержали тот закон, потому что он, по выражению Хьюберта Хамфри, обещал то, чего хотелось всем, и сулил исполнение обещаний.

Судьи игнорируют конституцию и объявляют собственное мнение законом – так, Верховный суд штата Массачусетс навязал штату однополые браки; губернаторам следует приступить к оспариванию судейских решений, требовать конца судейской узурпации. Заяви губернатор Ромни Верховному суду Массачусетса, что он тоже клялся защищать государство и конституцию, где об однополых браках не сказано ни слова, и откажись он выдавать лицензии на брак, этот губернатор наверняка стал бы кандидатом республиканцев в 2008 году.

В «Письме из бирмингемской тюрьмы» Мартин Лютер Кинг писал, что «существует моральная обязанность не подчиняться несправедливому закону. И я согласен со святым Августином, что «несправедливый закон – это вообще не закон…»[285].

«Как можно определить, является ли закон справедливым или несправедливым? Справедливый закон есть составленный человеком свод правил, которые соответствуют нравственному закону или Божьим заповедям. Несправедливый закон есть свод правил, дисгармонирующих с нравственным законом. Цитируя Фому Аквинского: несправедливый закон есть человеческий закон, каковой не опирается на небесное право и законы природы»{1103}.

Во времена губернаторов Фобуса в Арканзасе и Уоллеса в Алабаме рассуждения о правах штатов сделались синонимом южного сопротивления десегрегации. Они оставались таковыми на протяжении десятилетий. Сегодня уже не так. Генеральные прокуроры штатов, такие как Кен Кучинелли в Виргинии, идут в федеральный суд, чтобы оспорить отдельные положения «Обамакэйр». Законодатели штата обсуждают возможность оспорить федеральный закон об огнестрельном оружии, который «подминает» под себя законы штата. Издаются книги, восхваляющие идеи Джефферсона и Мэдисона – в годы принятия законов об иностранцах и подстрекательстве к мятежу те писали об аннулировании национальных законов, которые даруют федеральным органам чрезмерные полномочия, не прописанные в конституции. В Айове избиратели вывели трех судей-«ренегатов» из состава Верховного суда штата. Контрреволюция крепнет с каждым днем, возможен новый всплеск радикального консерватизма.

Вашингтон и Адамс были консерваторами в 1770 году, мятежниками в 1775 году и снова сделались консерваторами, когда возглавляли страну в качестве президентов. Гамильтон в начале 1770-х годов был подростком-смутьяном и стал консервативным министром финансов в начале 1790-х годов. Джефферсон и Мэдисон, сторонники свободы торговли в молодости, стали экономическими националистами, когда английские купцы принялись выбрасывать грузы, чтобы погубить новорожденные отрасли промышленности в ходе войны 1812 года.

«Врожденный» консерватизм американского народа, его уважение к конституции и к Верховному суду, а также убеждение в главенстве закона – все было использовано такими судейскими радикалами, как Эрл Уоррен и Уильям О. Дуглас, Уильям Дж. Бреннан и Гарри Блэкман, чтобы навязать нам революцию, которой страшились первые американцы. Когда судьи превращаются в диктаторов, граждане становятся мятежниками.

Америка вступает в смутное время. Культурные и религиозные конфликты учащаются, обе партии воспринимают друг друга как предателей интересов нации. Республиканцы потерпели поражение в 2006 и 2008 годах, демократы проиграли в 2010 году. Кризисы, которые нас атакуют – культурные войны, расовая разобщенность, рекордный дефицит бюджета, не подлежащий погашению государственный долг, поток иммиграции, легальной и нелегальной, нашествие народов, которые никогда и нигде не ассимилировались, бюрократические тупики и возможное поражение в войне, – могут оказаться слишком серьезным испытанием для нашей демократии; она рискует с ними не справиться. Так и произойдет, если мы не начнем действовать – прямо сейчас.