Император Мэйдзи и его Япония Мещеряков Александр

1906 год

39-й год правления Мэйдзи

В конце января в Японию приехала делегация, составленная из членов китайского императорского дома. Разумеется, Мэйдзи дал ей аудиенцию. Глава делегации сказал, что они приехали в Японию поучиться – политике, системе образования, промышленным технологиям, поскольку Китай желает сделать японскую цивилизацию моделью для своего развития.

Этот визит только зафиксировал сложившуюся ситуацию – в Японии уже проходили курс обучения восемь тысяч китайских студентов. Тем не менее заявление принца следует признать эпохальным. Ведь он представлял Китай, который многие столетия сам служил примером для всех окружающих стран. Это был Китай, который никогда ни у кого не желал учиться. Это был учитель, который признал себя учеником. В дальневосточной истории такого еще не случалось. Япония стала лидером, на которого смотрят все. Не только на Дальнем Востоке. Не только в Азии. Со смешанным чувством восторга и ужаса теперь на Японию смотрели во всем мире. «Желтая опасность», которая раньше представлялась в Европе чем-то огромным и бесформенным, приобрела теперь конкретную географическую составляющую.

Фронтовые победы следовало достойно отмечать. Возможности Мэйдзи в этом отношении стали меньше. Два года назад он заболел диабетом, теперь у него обнаружили хронический холецистит. Его ограничивали в спиртном и в сладком, инсулина изобретено еще не было. А помимо спиртного император любил бисквиты, японскую пастилу и бананы, которые выращивались для него в его собственной оранжерее.

Однако ни один врач не мог запретить ему получать награды. В феврале в Японию приплыл британский принц Артур и наградил Мэйдзи высшим орденом Британской империи – орденом Гартера. Маршалам Ямагата и Ояма, а также адмиралу Того достался «Орден за заслуги» (Order of Merit). Японские военачальники стали первыми людьми на этой планете, которые, не будучи подданными английской короны, получили эту награду. Три ветерана немедленно отправились к телеграфному аппарату, чтобы выразить королю Эдуарду благодарность. Памятуя про свои союзнические обязательства, не остался в долгу и Мэйдзи. Артуру достался орден Хризантемы, причем Мэйдзи сам надел на принца ленту и приколол орден – честь, которой не удостаивался еще никто. Также впервые в своей монаршей истории Мэйдзи провозгласил здравицу – в честь короля Эдуарда. Бывший переводчик английской миссии Митфорд, ставший к этому времени лордом Редесдалем, получил орден Восходящего Солнца. Все-таки Митфорд был одним из первых европейцев, кому почти 40 лет назад посчастливилось увидеть безусое и накрашенное лицо юного императора. Нечего и говорить, что с тех пор оба они сильно постарели. В общем, визит союзника, в доках которого строилась японская победа, был обставлен по высшему разряду, все выглядело очень трогательно и любезно.

Английскую делегацию отвезли в Ёкосука, где находились четыре трофейных русских корабля – «Николай I», «Варяг», «Пересвет» и «Апраксин». В Сасэбо высокие гости видели и другое трофейное судно – «Ретвизан». Теперь все они стали частью доблестного японского военно-морского флота. В Кагосима принца Артура встречал 19-летний наследник князей Симадзу. Он тоже пошел по военной линии и учился на моряка. Городские власти Кагосима устроили для английского принца приблизительно такое же представление, какое наблюдал цесаревич Николай 15 лет назад: процессия самураев, воинские танцы, фехтование. Трогательная деталь мирного времени – на церемонию прощания Артура с Кагосима хозяева попросили его одеться в военную форму, сказав, что для крепких воинским духом местным жителям это будет приятно[344].

До времени, когда Япония и Англия вступят во Вторую мировую войну во враждующих коалициях, оставалось еще более тридцати лет.

Экипаж императора Мэйдзи направляется на плац в Аояма

Ко дню грандиозного парада победы, который состоялся 30 апреля, Дворцовая площадь подверглась решительной реконструкции: были сооружены дополнительные ворота, проложены два проспекта победы, ведшие к императорскому дворцу. Кроме того, возвели две гигантских триумфальных арки. Под дворцовыми стенами расположилась грандиозная экспозиция трофеев: 70 тысяч винтовок, 450 орудий, сабли, пики, амуниция. Выехав из дворца на площадь, император направился в экипаже на плац в Аояма, где его ожидало более 30 тысяч солдат и офицеров из 17 дивизий, выстроившихся в три шеренги общей длиной почти в 16 километров. Их объезд на экипаже продолжался более часа. Императора сопровождали принцы и принцессы, высшие офицеры, британский военный атташе, корейский принц.

После объезда войск император стал наблюдать их марш, который занял еще один час. Более 50 тысяч зрителей наблюдали вместе с Мэйдзи за парадом. После того как император покинул плац, ровно в час дня войска двинулись в направлении Дворцовой площади. Последний солдат достиг ее только в семь часов вечера. Токийские улицы были по-прежнему узки. В святилище Ясукуни освятили 30 тысяч новых поминальных табличек[345].

Перспектива. Святилище Ясукуни было уничтожено бомбардировками американской авиации в конце Второй мировой войны, но было восстановлено. В настоящее время оно представляет собой оплот «правых» политических сил, взывающих к возрождению «традиционной» Японии. Парадокс состоит в том, что в Японии трудно найти место, которое бы столь зримо напоминало о влиянии Запада: территория святилища и его окрестностей буквально нашпигована статуями военных героев, примером для которых являются худшие европейские образцы.

Ко дню триумфа тиражом в 3 миллиона 999 тысяч экземпляров была отпечатана почтовая марка с изображением захваченных трофеев. Как и на всех других почтовых марках императорской Японии, Мэйдзи присутствовал на марке опосредованно – в виде 16-лепестковой хризантемы. В пару к ней в первый и в последний раз была представлена пятиконечная звезда – символ доблестной «народной» армии. На марках в честь японско-китайской войны изображались принцы Арисугава и Китасиракава. На сей раз члены императорской фамилии представлены не были, победа представала как всенародная. Наибольших почестей в эту войну удостоился уроженец Сацума адмирал Того. В отличие от прошлой войны, высшие почести доставались уже не принцам, а выходцам «из народа». Победу разделили на всех.

Министерство связи выпустило также 100 тысяч наборов памятных открыток в связи с празднованием победы над Россией. На них были представлены: военно-морские торжества 23 октября 1905 года, императорский объезд войск в Аояма 30 апреля 1906 года, святилища Исэ и Ясукуни. С этого времени открытки становятся мощным средством внедрения официальных ценностей в сознание простых японцев, которые, как известно, были большими любителями писать письма. Благодаря почте портреты военных героев и священные для империи места (мост Нидзюбаси, Дворцовая площадь, главные святилища и т. д.) также становились обозримыми для всех тех, кто не мог увидеть их лично.

Ликование по поводу победы было почти всеобщим. Журналисты захлебывались от малоудобоваримой смеси патриотизма и восторга. Мало того, что японская империя победила российскую. Это была вообще первая победа азиатской страны над европейской! Победа «языческой» Японии над христианством. Пожалуй, это время стало рубежным в отношении Японии к христианству. Если боги синто сумели одолеть христианского Творца, то какой смысл возносить ему молитвы? Проповедники христианства в Японии приуныли.

Официальные идеологи убеждали: войну помогли выиграть синтоистские боги. Однако именно в этом году были предприняты гонения на синто. Но на синто не государственный, а на синто народный. Государство в очередной раз посчитало, что святилищ чересчур много, они плохо поддаются руководству из Центра, в них трудно унифицировать обряды и мысли. Чиновники входили в раж, разнообразие раздражало. Поэтому решили количество святилищ и кумирен решительно сократить – ведь их насчитывалось около 190 тысяч! Власти держали курс на то, чтобы в каждой деревне или городском районе осталось не больше одного святилища. Правительство мыслило административными единицами, под которые они подгоняли жизнь. Разрушение культурного многообразия было принципиальным курсом правительства, его административной мечтой. Святилища стали снова укрупнять. Действия в этом направлении были предприняты еще до войны, но потом стало не до этого.

О масштабах сокращения числа святилищ свидетельствуют такие цифры. Если раньше в префектуре Миэ, где находится святилище Аматэрасу, насчитывалось 10 411 святилищ и кумирен, то теперь их осталось только 989. В префектуре Вакаяма их было 3772, осталось 879. Паланкины со святынями покидали пределы своих деревень, крестьяне провожали их до околицы и заливались слезами[346]. Теперь к своим местным божествам обратиться за помощью стало труднее. Теперь жители находились под защитой общенациональных святынь. Душам погибших за страну воинов предписывалось поклоняться не столько дома, сколько в Токио, в святилище Ясукуни. Новое счастье заключалось в том, чтобы почувствовать себя клеточкой общенационального тела.

В России не работали заводы и учебные заведения. Люди были недовольны своими правителями и бастовали. В это же самое время в Японии школьники и студенты тоже не учились – по приказу властей они в очередной раз выстраивались на улицах по поводу очередного празднования в честь победы над Россией.

Но все-таки находились люди, которые отдавали себе отчет в том, что не все идет так, как надо. Как это ни странно на первый взгляд, среди них был и победоносец – генерал Ноги. В день своего триумфального возвращения в Токио он совершенно неожиданно доложил императору, что хотел бы вспороть себе живот – слишком много людей он положил при осаде Порт-Артура. Там же погибли и два его сына. В своем стихотворении на китайском языке Ноги совсем не по-военному горевал о потерянных жизнях:

Генерал горевал не зря. Если победы японского флота можно признать безоговорочными, то относительно успешных действий сухопутных войск все серьезные эксперты испытывали сомнения. Ноги просил у императора разрешения умереть. Однако в обществе, которое полностью отождествляет себя с государем и государством, никто не волен распоряжаться своей жизнью самостоятельно. В ответ на нижайшую просьбу верноподданного Ноги император сказал, что сейчас для самоубийства – неподходящее время, но если тот действительно исполнен такой решимости, то пускай он сделает это уже после смерти самого императора.

Мэйдзи, разумеется, тоже отдавал себе отчет в огромных потерях, понесенных в победоносной войне.

И адмирал Ноги, и император Мэйдзи скорбели о потерянных жизнях. Но о жизнях японцев. Русские в список потерь не входили. Справедливости ради следует заметить, что Николай II и российский генералитет тоже не слишком горевали об убитых японских солдатах. А о жизнях своих парней они беспокоились намного меньше, чем их японские коллеги.

По сути, война не решила никаких проблем. Россия проиграла войну, но не была повержена. Она по-прежнему оставалась соперником Японии на Дальнем Востоке. Конечно, победа льстила державному самолюбию японцев, но комплекс неполноценности по отношению к Западу побежден не был. Японцы продолжали твердить, что блистательный писатель Ихара Сайкаку (1642–1693) – это японский Боккаччо; замечательный драматург Тикамацу Мондзаэмон (1653–1724) – это японский Шекспир; известный экономист Тагути Укити (1855–1905) – это японский Адам Смит; горный хребет в Центральной Японии – это японские Альпы; 209-километровая речушка Кисо – это японский Рейн (1320 км).

Один из героев повести Нацумэ Сосэки «Сансиро» говорит молодому человеку, своему попутчику: «Бедняги мы с вами. Ни лицом не вышли, ни ростом не удались, и ничто нам уже не поможет: ни победа в войне с Россией, ни даже превращение Японии в перворазрядную державу. Впрочем, под стать нам и дома, и сады. Вы вот не бывали еще в Токио и не видели Фудзисан (Фудзияму. – А. М.). Она скоро покажется. Это единственная достопримечательность Японии. Больше похвалиться нечем. Но ведь Фудзисан существует сама по себе. Не мы ее создали»[347]. Относительно светского раута, устроенного уже после войны, в другой своей повести – «Затем» – автор мимоходом замечает: «Среди множества гостей самыми почетными были англичане: очень высокий мужчина, не то член парламента, не то коммерсант, и его жена в пенсне, настоящая красавица. Просто грешно было с ее внешностью появляться среди японцев»[348]. В другом месте Нацумэ сравнивал Японию с лягушкой, которая пытается надуться до размера коровы[349].

Японцы продолжали считать свое тело «некрасивым». Желание походить на европейцев хорошо заметно на гравюрах времени японско-русской войны, где японские воины предстают в виде европейцев, переодетых в японскую форму. Модели в модных журналах тоже не выглядели японками. Античные статуи развивали в японцах комплекс неполноценности, хотя по крепости духа они и сравнивали себя со спартанцами. Японцы были ниже и «слабее» европейцев в физическом отношении, воспринимали свое тело как «непропорциональное». Но страна Япония одержала военную победу над Россией. Она была достигнута за счет мобилизации «национального духа», превосходства в тактике и вооружениях, то есть технике, имевшей целиком европейское происхождение. Японцы того времени не могли соревноваться с европейцами в физических кондициях или спорте, но техника предоставляла им возможность для компенсации. Для этого нужно было этой техникой овладеть. Японцы поверили в науку, инженерное дело, промышленность. Для развития этого комплекса не требовались ни рост, ни вес. Сначала это была техника по преимуществу военная, после окончания Второй мировой войны с таким же рвением Япония стала развивать технику гражданского назначения и достигла в этом отношении впечатляющих успехов. Во времена Мэйдзи японцы еще не обладали сколько-нибудь конкурентоспособной наукой, в стране было всего два университета с шестью тысячами студентов, главное внимание направлялось на совершенствование школьного образования, усилия в области научных исследований только-только начались. Имя Мэйдзи прочно связывалось с системой школьного образования, его внук император Сёва (Хирохито) позиционировался как крупный ученый, занимающийся морской биологией.

Война закончилась, но генералы набирали все большую силу. К этому времени протяженность частных железных дорог уже превысила протяженность государственных. Частные фирмы работали эффективно и приносили хорошую прибыль. Однако военные настояли на том, чтобы из высших стратегических соображений в этом году были национализированы 17 крупнейших частных железных дорог. В мгновение ока в распоряжении государства оказалось 1118 паровозов и 24 тысячи вагонов, а 48 тысяч человек стали государственными служащими, которых одели в униформу, сильно напоминающую военную.

Железнодорожный транспорт уже стал привычным средством передвижения, мобильность населения резко возросла. В поезда садились, чтобы добраться до места работы, посетить родственников, поискать лучшей доли. Государство и частные компании перевозили в год около 150 миллионов человек! Страна была опутана сетью железных дорог, а сеть – это пересадки с линии на линию. Поезда теперь опаздывали редко, людям приходилось следовать их примеру – они становились пунктуальнее.

Железные дороги стали эффективнейшим средством, с помощью которого разрозненные прежде регионы превращались в единое целое. По протяженности путей Япония уступала в Азии только Индии. Если же учесть разницу в территории, то по «рельсовому» показателю Япония, безусловно, занимала первое место. Железная дорога была не только зримым свидетельством «прогресса» и удобства передвижения, она стала метафорой жизни, где мораль – это рельсы, а знания – паровоз[350].

Российские социалисты внесли свой вклад в поражение России. Японские социалисты не внесли вклада ни в победу Японии, ни в ее поражение. Японцы все-таки слишком привыкли повиноваться властям, и социализм оставался движением периферийным. Большинство фабричных работников составляли женщины. Японские женщины привыкли повиноваться мужчинам, то есть правительству, и это тоже не могло не ослаблять боевой дух рабочего движения.

Несмотря на приток людей в мегаполисы, большинство населения проживало в деревне. В это время в городах с населением более 50 тысяч человек проживало только около 10 процентов населения. Однако само общество переживало даже эту «ограниченную» миграцию как настоящую драму, изменения казались современникам колоссальными. Видя, как разрушаются родственные связи, «почвенники» били тревогу. Писатель, поэт и один из основателей японской этнографической школы Янагита Кунио (1875–1962), служивший в Министерстве сельского хозяйства и торговли, выступил в этом году на съезде крестьян с речью, в которой предупреждал: урбанизация ведет к утрате культа предков и верноподданнических чувств, именно традиционная деревенская семья является звеном, соединяющим человека и государство, а потому создавшаяся ситуация может привести к подрыву основы основ – авторитету императорского дома. «Если будет утрачена большая семья, то объяснить, почему мы являемся японцами, будет трудно. Если восторжествует индивидуализм, чем тогда наша история будет отличаться от истории иностранных государств?»[351] – риторически вопрошал Янагита Кунио.

Янагита Кунио

Янагита Кунио верно увидел социальные опасности индустриализации. Однако он недооценил иллюзионистские способности пропаганды. Позиционирование императора как главы огромной семьи японского народа показало свою эффективность. Дальнейшие события продемонстрировали, что урбанизация и индустриализация сами по себе оказались не в состоянии подорвать императорский культ. Школы, газеты и армейская служба лепили своеобразный тип личности. Это был преданный своему господину до гроба средневековый самурай, овладевший научно-техническими достижениями западной цивилизации. Это был самурай на паровозе.

Перспектива. В 1919 году Янагита Кунио оставил государственную службу и перешел в газету «Асахи» в качестве обозревателя. С 1932 года он полностью переключился на этнографические штудии и сделал очень много для фиксации исчезавших обрядов, обычаев, обыкновений. В 1951 году был награжден орденом Культуры. Его собрание сочинений состоит из 36 томов.

1907 год

40-й год правления Мэйдзи

Год был юбилейный – Мэйдзи взошел на трон 40 лет назад. Многие полагали, что 40 лет исполнилось и новой Японии. В стране никогда не праздновали свержение сёгуната, однако разрыв между Японией «старой» и «новой» все-таки ощущался. «Новая Япония» и Мэйдзи были синонимами. Один публицист уподобил возраст новой Японии сорокалетию Конфуция. Именно в сорок лет Конфуций перестал сомневаться в себе. Публицист обрисовал и перспективу – в пятьдесят лет Конфуций познал волю Неба, Японии же предстояло познать свою миссию в качестве великой державы[352].

Власть все больше понимала под «величием» размеры военного бюджета. Едва успев закончить одну войну, военные стали готовиться к следующей. В начале февраля генералитет представил свои соображения по военной политике. Они не отличались оригинальностью – генералы просили денег. В меморандуме говорилось, что, за исключением периода Токугава, Япония всегда была готова к нападению на того, кто покушается на ее права. Готовность к агрессии рисовалась как национальная черта японского характера. Надо ли говорить, что генералы сознательно заблуждались. Япония (Ямато) ушла с Корейского полуострова в середине VII века и вплоть до провальных походов Тоётоми Хидэёси в конце XVI века жила своим домом, не особенно беспокоясь за свои международные права.

Генералитет просил денег для действий на чужой территории. Опасностью номер один представлялась Россия, которая перевооружала свой Дальний Восток. Второй опасностью посчитали на сей раз Америку. Хотя отношения с ней вроде бы находились во вполне удовлетворительном состоянии, геополитики опасались, что это не продлится вечно. Совсем недавно президент Рузвельт помогал Японии в Портсмуте, но теперь Америка ревниво следила за продвижением японцев в Маньчжурию. Третьей целью была Индия – согласно японско-английскому договору безопасности, Япония обязывалась прийти на помощь Англии, если Россия нападет на ее колонию.

Япония серьезно вовлеклась в международные отношения и стала завязать в них. Армии и флоту все время требовались деньги для обслуживания этих отношений, конфигурация которых менялась весьма быстро. Словом, к следующему году планировалось построить 17 новых кораблей общим водоизмещением в 322 тысячи тонн.

После окончания войны прошло уже полтора года, но только сейчас, в мае, Мэйдзи отметил военные заслуги японских буддистов. Своим именным указом он поблагодарил главу школы Синсю и настоятеля киотосского храма Ниси-Хонгандзи – Отани Кодзуй (1876–1948) за то, что школа делегировала в действующие войска своих священников и ободряла их. Для всех японских буддистов это была долгожданная награда, свидетельствующая о том, что они являются полноценными подданными.

Однако после войны накал внешнеполитических страстей все-таки пошел на убыль, внимание людей обратилось на домашние проблемы. Чувство патриотического единения, подстегнутого войной и образом врага, явно ослабело. Стало понятно, что патриотизм лишь временно закамуфлировал многие социальные проблемы.

В феврале на частной медной шахте в Асио в префектуре Тотиги восстали горняки. Они требовали повышения зарплаты и улучшения условий труда. Медные рудники отравили всю воду в округе. Чуть ли не в первый раз в истории японцам пришлось задуматься о том, что промышленность может уродовать ту землю, которую они столько веков воспевали в своих песнях и стихах.

На подавление мятежных рабочих был брошен 15-й полк. Войска прекрасно справились с поставленной задачей, 82 горняка оказались в тюрьме. Армия наглядно продемонстрировала, что она может пригодиться не только за границей.

В июне было подавлено еще одно выступление горняков – на сей раз на медной шахте в префектуре Эхимэ.

Каждый год на угольных шахтах в Фукуока на острове Кюсю гибло около 500 человек. В этом июле взрыв метана на одной из шахт в Фукуока унес жизни 420 рабочих. Император Мэйдзи пожертвовал семьям погибших 1200 иен, то есть почти по три иены на человека. Когда в прошлом году случилось землетрясение на Тайване, в результате которого погибло около 1100 человек, император отправил туда 10 тысяч иен, а жертвам апрельского землетрясения в Сан-Франциско причиталось 200 тысяч иен.

Объемы промышленного производства росли быстро, так же быстро росла и численность рабочих. В 1886 году их насчитывалось 139 тысяч, теперь – около 1 миллиона 400 тысяч человек. И это при том, что статистика умалчивает о количестве строителей и о частично занятых. Условия труда рабочих и работниц зачастую были просто чудовищными, временами их содержали почти как в тюрьме, подвергали побоям и пыткам. Особенно отличались в этом отношении частные предприятия, где рабочий день составлял не меньше 12 часов. Зафиксированы случаи, когда работницы не отходили от станков по 18 часов кряду. Увеличение производства достигалось за счет сверхэксплуатации и здоровья. Как это столь часто бывает на начальном этапе индустриализации, для самих рабочих она сопровождалась падением качества жизни. Однако город требовал все новых и новых рабочих рук, каждый год в Токио переезжало от 40 до 60 тысяч человек, в Осака – от 20 до 40 тысяч. Население столицы составляло теперь два миллиона.

Хотя производительность труда в деревне росла, земельные участки оставались крошечными и дефицит семейного бюджета оставался делом самым обычным. Покрыть его можно было только за счет отправки молодежи на заработки в город. Самые отчаянные отправлялись на Хоккайдо. Там было холодно, но и земли там было много.

Несмотря на тяжелые условия труда и жизни, агентства по найму умели затронуть чувствительные струнки девичьих душ. Они преподносили фабричный труд как подготовку к замужеству, утверждая: тяжкие испытания и строгая дисциплина послужат девушкам прекрасной тренировкой перед замужеством. Кроме того, посылая деньги домой в деревню, они выполняют свой дочерний долг перед родителями и семьей[353].

В японском обществе того времени конкуренция стала нормой жизни. Однако она рассматривалась не столько как средство личного обогащения, сколько как путь к достижению успеха группы. В данном случае – семьи. Основная часть японского общества того времени продолжала исповедовать «средневековые» ценности с их упором не на правах, а на обязанностях. Привлекательность вступающей в брак девушки заключалась не в ее красоте (эффектная внешность считалась атрибутом куртизанок), а в ее способности следовать строгим правилам поведения и послушания. Девичество рассматривалось при этом лишь как пролог к «настоящей жизни», содержание которой описывает популярный лозунг того времени: «Хорошая жена, мудрая мать». Недолгая фабричная жизнь была для девушек тем же, что и воинская повинность для юношей – обрядом инициации, подготовительными курсами к будущей жизни.

В прошлом году Янагита Кунио дал старт «почвеннической кампании». Ее участники твердили о неиспорченности сельских жителей, противопоставляя их ленивым, жадным, развратным и «холодным» горожанам. В начале эпохи Мэйдзи ее идеологи с их западническими идеями видели в крестьянстве досадную помеху на пути превращения Японии в «цивилизованную» страну. Реформаторы считали их глупыми и консервативными, ленивыми и упрямыми, обычаи и обыкновения крестьянства подвергались жестокой критике, рассматривались как объект культурного воздействия со стороны «просвещенного» городского Центра. Но жизнь индустриального города таила в себе множество противоречий, которые в тогдашней Японии было принято называть «болезнями». И теперь критике подвергались «болезни» горожан, а не крестьян.

Страной стала овладевать тоска по той Японии, которая существовала только как опрокинутый в прошлое проект. В Европе его назвали бы «пасторальным», но поскольку в традиционной Японии отсутствовало скотоводство и пастухи с пастушками, он приобрел форму «рисоводческого мифа»: заливное рисосеяние объявлялось эквивалентом сельского хозяйства, рис становился символом Японии вообще. Рис действительно был основным поставщиком калорий в диету японца, но помимо риса в рационе присутствовали и гречиха, и просо, и пшеница, и корнеплоды, и самые разнообразные овощи, и многое другое. Не говоря уже об основном источнике животного белка – рыбе. Однако в идеологических построениях этнографов и идеологов рис приобрел признаки монокультуры. Из возделывания риса стали выводить все особенности «национального характера», верований и социальной организации деревни. Этнографы утверждали, что трудолюбие японского крестьянина, его аграрные ритуалы и общинные формы организации жизни являются прямым следствием заливного рисосеяния. В этих исследованиях было подмечено немало верного, но картина вышла сильно упрощенной.

Идеологи и этнографы находились в плену метафоры гомогенности и единения, где многообразие представляется нежелательным отклонением от идеала и нормы. Они поступали в соответствии со своими установками, главной из которых было упрощение реального многообразия и сведение его к одному-единственному варианту. При таком подходе любое построение превращалось в миф. Его подсознательной основой было убеждение, что употребление одного и того же продукта приводит к появлению одного и того же человеческого типа. В данном случае – «настоящего» японца. Потребление риса приравнивалось к ритуальному совместному вкушению пищи, после которого все участники действа возвращаются к повседневности с горящими глазами единомышленников. При этом европейская культура стала характеризоваться как «культура хлеба». На глазах создавался «пищевой миф», который отделял японцев от других народов. Если в начале правления Мэйдзи основной акцент был сделан на лозунге «Даешь европейскую цивилизацию!», то теперь, после победы в недавней войне, Япония посчитала себя уже вполне цивилизованной. Теперь основная задача состояла в том, чтобы ощутить себя в рамках западной цивилизации уникальной единицей.

В рамках этого проекта по построению «рисоводческого мифа» создавался образ идеального крестьянина – трудолюбивого, скромного, честного, бережливого, мудрого своим природным умом, постоянного в привязанностях, верного своим семейным, соседским и государственным обязательствам. У этого проекта было множество сторонников, армия тоже поддержала его. Армейские чины утверждали, что деревенские юноши крепче телом, не рассуждают о «глупостях» и лучше слушаются командиров. В целомудренном крестьянстве искали и противоядие против рабочего движения и социализма. Многие интеллигенты, увлекшись идеями Толстого, тоже благожелательно отнеслись к проекту. Некоторые из них даже переселились на время в деревню. Почвенники заговорили о том, что единицей измерения японского государства является деревня. Эта деревня была символической и во многом придуманной.

Подавляющее большинство японцев не были потомственными горожанами, почти все они родились в деревне. Теперь слово «фурусато» – «малая родина» – было у всех на устах. Японские писатели раньше почти никогда не писали о деревне, теперь она все чаще становится предметом художественного изображения. Названия произведений Таяма Катай говорят сами за себя: «Фурусато», «Полевые цветы», «Сельский учитель»…

Конфуцианство считало земледелие основой государства, но оно превозносило скорее отрасль хозяйства, обращая мало внимания на самого крестьянина. Теперь японцы приступили к поиску положительного человеческого типа. Теперь они искали его не только среди героев прошедшей войны, но и среди представителей мирных занятий. Прежде всего, крестьян. Однако речь вовсе не шла о том, что один герой должен сменить другого, крестьянин – воина. Они сосуществовали. Теперь стали говорить не только о «Пути воина» («бусидо»), но и о «Пути крестьянина» («ногёдо»). Крестьянина, который выступал как хранитель традиций и ассоциировался с понятиями «земля предков», «занятия предков», «обычаи предков». Так крестьянин становился одной из составляющих «японского мифа». Олицетворением образцового крестьянина выступал Ниномия Сонтоку. До ремесленников, купцов и промышленников дело пока что не дошло. Социальный миф эпохи Мэйдзи осваивал шкалу социального деления эпохи Токугава в направлении сверху вниз.

Однако трудовая миграция подрывала саму основу прежнего деревенского быта – большую семью (иэ). Тоска по большой и дружной семье, по иерархии и «сильной руке» отца удовлетворялась за счет «сверхсемьи» – нации и государства во главе с императором Мэйдзи и его супругой Харуко. Акцент на мужском лидерстве в семье был вполне привычен, активная роль в социальном мифе матери являлась делом новым. Распространение наемного труда создало ситуацию, при которой отец участвовал в воспитании детей все меньше и меньше. Однако это не должно было подрывать его авторитета. Поэтому местные власти призывали матерей, чтобы они говорили своим детям: доброта отца – выше высокой горы. Отцам же предлагалось отзываться о материнском милосердии, которое глубже глубокого моря. Порядок и послушание в малой семье рассматривались как гарантия порядка и послушания в большой семье – государстве.

Создание и поддержание в работоспособном состоянии общенародных мифов представлялось актуальной задачей еще и потому, что, лишенные на время «высоких» милитаристских целей, простые японцы стали обращать больше внимания на свои собственные проблемы. Группки анархистов и социалистов будоражили «простой народ». В апреле газета «Хэймин симбун» опубликовала статью, в которой содержался призыв «ударить по отцам и матерям». Власти отреагировали адекватно – газету закрыли. Ведь бунт против родителей означал бунт против всей системы.

Японское правительство хорошо усвоило принцип: хочешь мира – готовься к войне. Япония по-прежнему опасалась России и наращивала вооружения, но воевать она не хотела. Готовясь к войне, 30 июля (17 июля по юлианскому календарю) этого года Япония подписала с Россией договор. В его открытой части говорилось о нерушимости границ Японии, России и Китая. Однако в закрытой части проводилось разделение сфер влияния. За Японией оставалась Корея и Южная Маньчжурия, за Россией – Северная Маньчжурия и Внешняя Монголия. Россия фактически согласилась с присоединением Кореи к Японии: за несколько дней до подписания договора король Коджон отрекся от трона, теперь на троне находился японский ставленник Сунджон.

Его восхождению на престол сопутствовали не слишком приятные для официальной Японии обстоятельства. В июне в Гааге открылась Вторая международная мирная конференция. Коджон тайно прислал на нее своих представителей, которые заявили о том, что договор 1905 года об установлении протектората над Кореей был навязан ей силой. Конференция решила запросить Коджона, так ли это. Но телеграмма, направленная королю, попала прямо на стол к Ито Хиробуми. После нелицеприятного разговора Коджон пробормотал, что никакой делегации в Гаагу не отправлял. Ито информировал об этом Гаагу, проблема была решена. Точно так же, как и судьба Коджона, которого заставили «добровольно» отречься от трона.

Азиатские лидеры национально-освободительного движения вначале восприняли победу Японии над Россией в качестве осуществления своих чаяний, как начало освобождения. Теперь многие из них стали понимать: в клуб европейских колониальных держав принята азиатская страна, политика которой ничем не отличается от других хищников. С тех пор как в 1903 году Окакура Какудзо патетически воскликнул: «Азия едина!», прошло совсем немного времени.

В октябре принц Ёсихито отправился в Корею – следовало загладить неприятное впечатление, которое осталось после инцидента в Гааге. Это был первый случай в истории Японии, когда наследник престола побывал за границей. Впрочем, теперь это была не совсем заграница. Сунджон слушался японцев, наследного принца Ли Юна (1897–1970) должны были вывезти в Японию в декабре. Официальной версией его приезда считалось «обучение», однако образованные люди прекрасно знали, что нахождение некоторых корейских принцев в Японии имело место еще в VI–VII веках и было разновидностью заложничества.

Чтобы никто в Корее не посчитал наследного принца заложником, Ёсихито и отправился в Корею. Его сопровождали принц Арисугава, адмирал Того Хэйхатиро и бывший премьер Кацура Таро. Ёсихито пробыл в Корее всего пять дней. Выходившая в Корее японская газета впервые опубликовала фотографию Ёсихито. Под ним были помещены портреты Того и Кацура. Все как один – в военной форме и с многочисленными орденами. Ёсихито любил «Песню странствий по миру», которая начиналась словами: «Собираясь посмотреть диковинные страны огромного мира…». Однако Корея оказалась его первым и последним заграничным путешествием. Идеологом корейского путешествия был Ито Хиробуми, другой такой возможности Ёсихито – увы – не представилось.

Перспектива. Первым японским действующим императором, который покинул пределы родины, был Сёва. Он совершил поездку по Европе в 1971 году.

Три принца: Ёсихито, Ли Юн и Арисугава

Накаяма Ёсико

Принц Ёсихито сфотографировался на память вместе с Ли Юном. Ёсихито через несколько лет станет императором, Ли Юну стать монархом Кореи возможности не представится.

5 октября от воспаления легких, в возрасте 73 лет скончалась Накаяма Ёсико, биологическая мать Мэйдзи. За несколько дней до ее смерти император послал ей со своего стола три бутылки молока. Но он так и не проведал ее – ведь Ёсико не считалась его «полноценной» матерью, она была одной из 40 миллионов его подданных. Ее низкий ранг не позволил сыну навестить свою мать даже перед смертью. Она изредка приходила к своему сыну, получив на это его предварительное согласие, но сам он посещать ее не мог никогда. Но присланное ей молоко Ёсико выпила до капли[354].

На похоронные расходы Мэйдзи выделил 45 тысяч иен. Однако проводить свою мать в последний путь он также не имел права. Вместо себя Мэйдзи послал на похороны пехотный батальон. Армия еще раз доказала свою пригодность на все случаи жизни. Похоронный ритуал был смешанным: в буддийскую основу добавили синтоистские элементы. Несмотря на то что синто обрел статус официальной государственной религии, многовековые традиции брали свое. Изобретенный обряд синтоистских похорон не пользовался популярностью. Сами синтоистские жрецы старались не отправлять его, поскольку, в их представлении, смерть и похороны приносят ритуальное загрязнение, от которого лучше держаться подальше.

В ноябре Мэйдзи направился поездом на маневры в префектуру Тотиги – ту самую, где армия недавно разогнала «бунтовщиков» с рудника Асио. Следовало утишить страсти и продемонстрировать добрую сторону власти. На остановках местные чиновники получали аудиенцию – они стояли на платформе, а император сидел в своем купе с открытым окном. После успешного окончания маневров был устроен грандиозный пир на 4800 персон. Мэйдзи послал со своего стола чарки с сакэ 60 гостям[355].

В этом году четырехлетнее обязательное обучение продлили до шести лет. В школы ходило 6 миллионов 840 тысяч детей. Только три процента недорослей бойкотировали учебный процесс. Таких показателей не имела ни одна страна в мире. Власти прекрасно понимали, что мощь страны и ее управляемость зависят прежде всего от постановки учебного дела. Но, памятуя о том, с каким сопротивлением они встретились в 70-х годах прошлого века при введении четырехлетнего образования, они готовились к тому, что их снова ожидают трудные времена. Тем более что за пятый и шестой годы обучения родителям приходилось платить. Однако на сей раз опасения оказались напрасны. За прошедшие годы всем стало понятно: только образование дает шанс преуспеть. Забота об образовании детей прочно вошла в список достоинств чадолюбивых родителей. Местные органы власти, в ведении которых находились школы, буквально соревновались друг с другом в деле улучшения условий обучения.

С «необязательным» образованием дело обстояло не так впечатляюще. В средней школе продолжали обучение только 118 тысяч мальчиков и 52 тысячи девочек. Если добавить к ним 60 тысяч человек, которые обучались в профессионально-технических училищах, то получается, что только чуть более 3 процентов детей желали или же имели возможность продолжить образование. Студентами высших учебных заведений становилось ежегодно только 10 тысяч юношей и девушек. Сила тогдашней Японии обеспечивалась прежде всего «снизу», главным козырем была массовость начального образования.

В то время ни одна из крупных стран мира не имела, пожалуй, такого послушного правительству населения, как Япония. И системе начального образования принадлежала в этом особая роль. Вместе с «практическими» знаниями школа поставляла государству «готовых японцев». Оппозиционные движения – рабочее, профсоюзное, социалистическое – по-прежнему находились в зачаточном состоянии.

1908 год

41-й год правления Мэйдзи

В январе этого года в Японию снова приехал доктор Бёльц. Он видел Японию в последний раз. Ито Хиробуми попросил его сопровождать престолонаследника Ёсихито в его поездке по Америке и Европе. Однако здоровье престолонаследника по-прежнему внушало опасения, поездка не состоялась, а Бёльц с горечью ощутил, что принадлежит прошлому. В минувшем году на территории кампуса Токийского университета ему поставили бронзовый памятник. Бёльц вернулся в Германию по Транссибирской магистрали. Он умер через пять лет.

Наряду с европейскими державами Япония продолжала терзать Китай. В феврале китайские власти захватили груженный оружием пароход «Тацу-мару», который направлялся в португальскую колонию Макао. Японцев обвинили в том, что оружие предназначено китайским революционерам. Операции полковника Акаси по вооружению российских социалистов забыты не были. Возник грандиозный скандал. Однако поскольку корабль был захвачен в португальских водах, Япония добилась извинений и возмещения убытков. В Китае же начался бойкот японских товаров. В результате японский экспорт сократился на треть. Ущерб был значительным, но зато Япония получила еще одно доказательство своей «державности». Раньше китайцы прибегали к бойкоту продукции только западных стран.

В апреле в аристократическую школу Гакусюин поступил внук Мэйдзи – принц Хирохито. Одновременно директором школы был назначен генерал Ноги. Император надеялся, что под руководством боевого генерала его внук, в отличие от своего отца Ёсихито, вырастет здоровым, сильным и волевым[356].

Японско-русская война закончилась уже три года назад, но ее последствия ощущались до сих пор. В токийских букинистических магазинах торговали русскими трофейными книгами, захваченными на Сахалине. В то же самое время имевшие раньше широчайшее хождение скабрезные японские книжки приобрести становилось все труднее. Япония не приняла христианства, но христианская мораль пускала здесь корни все глубже. Это касается и моногамных браков, это касается и запретов на изображение полового акта. Обнаженный торс мужчины увидеть на улице тоже становилось все труднее. Раньше японцы вели себя как «варвары» или как дети – они раздевались во время работы или когда им становилось жарко. Теперь такой «эксгибиционизм» становился неприличен. Однако на эту связь между повседневным поведением и христианством не обращали внимания – изменения в психологии людей относили не за счет христианства, а за счет «западной культуры» вообще. Или же за счет «возрождения» традиционной конфуцианской морали.

Осуждению подвергалось не только обнаженное тело, но и чувства. Январский номер журнала «Мир женщины» («Дзёгаку сэкай») писал: «Любовь и отчаяние с легкостью сопутствуют друг другу, а отчаяние происходит от ослабления психики. Люди чувствительные – безвольны, из-за этого они подвержены эмоциям, они без всяких на то оснований утверждают, что любовь – свята, с жаром говорят про звезды и фиалки. Я же полагаю, что взаимная привязанность супругов не может именоваться „любовью“, „любовь“ – это то, что происходит между мужчиной и женщиной вне брака, она не имеет никакого отношения к „святости“, а есть разновидность психического расстройства. А потому если у нашей читательницы случится приступ любви, то следует пользовать себя холодными обливаниями и массажем, больше бывать на воздухе и заниматься физическими упражнениями. И тогда ваши чувства естественным образом успокоятся»[357].

Страна воплощала в жизнь мысленный конструкт. Она строила нацию, народное государство, державу. Грандиозное строительство забирало все силы. У строителей не было (не должно было быть!) времени на индивидуальные вздохи и переживания.

Иностранцы считали японцев людьми рациональными. Христиане даже обвиняли их в отсутствии духовных идеалов. Сами же японцы гордились тем, что за последние десятилетия им удалось избавиться от многих «дурных» обычаев прошлого. Эпидемиологическая ситуация тоже улучшалась – «любовная лихорадка» шла на убыль. Однако на самом деле пленка рационализма была очень тонка. Когда в этом году в префектуре Кагава в земле вдруг образовался провал, «в народе появился говорок, что это что-то чудесное, и стал народ молиться этой дыре и повалил к ней, да так, что тысячи стали собираться; по копейкам набросали приношений этому богу ныне уже более 10 тысяч ен; полиция собирает эти приношения и не знает, куда девать их…»[358].

В стране находилось немало последователей «новых религий», возникающих прямо на глазах. Их основателями являлись крестьяне, пережившие мистический опыт общения с божеством. Они впадали в транс, лечили, предсказывали судьбу. Как правило, они оставались равнодушными к политике, но именно это и раздражало власть. Их молельные дома разрушали, а сами последователи новых религий подвергались гонениям, поскольку им не было никакого дела до того, что творится в стране. «Народному государству» требовался весь народ, а не его часть.

В июне японцы открыли в Порт-Артуре два мемориала, посвященных памяти погибших японских и русских воинов. Открывал мемориалы герой взятия крепости генерал Ноги. Нужно отдать японцам должное – они сражались яростно, но мужество побежденных они тоже умели ценить.

Раньше интересы России в Японии представлял посланник. Теперь ранг представителя был повышен до посла. Так же поступили и другие западные державы. Это стало прямым следствием победы Японии в последней войне. Первым русским послом в Японии стал Н. А. Малевский-Малевич.

В прошлом году была принята программа перевооружений. Она была нацелена, в частности, на Америку. Однако пока об этом никто из посторонних не знал. Война с Америкой была лишь стратегической возможностью, а пока в октябре в Иокогаму с дружественным визитом прибыла американская эскадра. Город разукрасился флагами…

В этом году дали знать о себе анархисты – сторонники Котоку Сюсуй. В июне, когда сам Котоку находился на лечении, они устроили в Токио демонстрацию. На красных флагах красовались надписи «Анархизм» и «Анархо-коммунизм». В демонстрации приняла участие лишь горстка революционеров, всех лидеров арестовали, они понесли суровое наказание. И было за что – полиция прекрасно знала, что эти люди придерживались антимонархических убеждений. Таких людей насчитывалось мало, но они переступили опасную черту – они выступали не с критикой отдельных недостатков, а замахивались на систему. В июле «мягкотелого» премьера Сайондзи сменил Кацура, который возглавлял правительство во время японско-русской войны.

Чтобы показать заботу императора о народе, было решено отправить принца Ёсихито в очередную поездку по стране. В сентябре – начале октября он совершил путешествие по северо-востоку Японии (район Тохоку). Одной из основных целей путешествия явилось награждение предварительно выявленных «образцовых деревень» и передовиков сельскохозяйственного производства, внесших особенно значительный вклад в улучшение деревенской жизни. Таких передовиков насчитали 106 человек. Кроме того, визиты Ёсихито приурочивались к открытию телефонных линий, началу подачи в дома электричества, что должно было создать устойчивую связь между императорским домом и улучшением быта.

Большое новшество заключалось и в том, как стал трактоваться образ Ёсихито. Газеты публиковали его фотографию вместе с членами его семьи, где он представал не только вместе с супругой, но и вместе с тремя малолетними детьми.

Можно подумать, что это означало реализацию европейского «сценария семейной любви», однако японский вариант оказался другим. Европейские монархи появлялись на одной и той же фотографии в окружении жены и детей, они держали детей на руках, участники композиции демонстрировали телесный контакт и близость. В японских газетах каждый из членов семьи Ёсихито помещался в отдельном картуше, изображения детей были мельче и находились ниже портретов родителей. Таким образом, степень близости и «слияния» членов образцовой японской семьи оказалась существенно меньше, чем на Западе. В японских внутрисемейных отношениях главное внимание уделялось не безоглядной любви, а выстраиванию иерархии. Семья Ёсихито служила образцом того, как должны быть построены отношения в государстве.

Несмотря на вестернизацию, телесному контакту в японском обществе места не находилось. Отец Николай свидетельствовал: «Много хлопот доставил обычай взаимного поцелуя: долго пришлось толковать новобрачным, как нужно сложить губы, что с ними сделать; и священник, и катехизатор, сложив губы, пресерьезно держали молодых за затылки и старались свести их лица для поцелуя, а молодые, не понимая, чего от них хотят, наивно пятились один от другого. У японцев ведь нет поцелуев, даже родители не целуют своих детей»[359].

Как и поездки Мэйдзи, путешествия Ёсихито замышлялись в качестве средства унификации. Район Тохоку печально известен своими диалектами, малопонятными для обитателей других частей страны. В беседе с губернатором префектуры Мияги наследный принц обратил внимание на то, что местный диалект препятствует коммуникации и усвоению приказов властей. Губернатор отвечал, что приложит все силы к исправлению ситуации, в чем ему призваны помочь школы[360]. В рамках национального государства диалекты стали восприниматься не как часть многообразной культуры, а как подлежащее безжалостному уничтожению бескультурье.

13 октября был обнародован очередной указ Мэйдзи относительно необходимости укрепления морали. В нем говорилось о том, что после победы в войне с Россией японцы впали в эйфорию, стали думать только про наращивание собственного благополучия, увлеклись удовольствиями и шикарной жизнью. И это в то время, когда следует озаботиться совсем другим. Прежде всего верностью императорскому дому, трудолюбием, бережливостью и производственными делами.

В подтексте указа читалось не только конфуцианское стремление к скромности и экономии, но и необходимость предотвратить распространение анархистских и социалистических идей.

В этом году в Токийском императорском университете открылась кафедра колонизации. Правительство пришло к выводу, что освоением уже приобретенных колоний, а также тех колоний, которые еще будут завоеваны, должны заниматься профессионалы. Колонизационный проект был многолетним.

Жизнь неумолимо шла вперед, и на улицах Токио появились первые почтовые автомобили. Каждый из них вмещал полторы тонны писем и посылок.

1909 год

42-й год правления Мэйдзи

В этом году произошла забастовка студентов Высшего коммерческого училища в Токио. Подумать только: они требовали смены директора! Директора, то есть главного их учителя, сэнсэя! Вещь совершенно немыслимая еще несколько лет назад. И это произошло несмотря на школьные уроки морали, на которых будущие студенты ВУЗа наверняка получали положительные оценки…

Власти по-прежнему пытались обрести поддержку в деревне, рассматривая ее в качестве противовеса «городу», который все больше выходил из-под контроля. В этом году началась инициированная Министерством внутренних дел кампания по «улучшению местного самоуправления». Ее главная идея заключалась в том, чтобы мобилизовать крестьянство на выполнение общенациональных задач. Несколько сотен деревень назначили «образцовыми». В этих деревнях создавались самые различные ассоциации и общества: общество трудолюбия и бережливости; общество агротехники; молодежная ассоциация по исправлению нравов; ассоциация глав семейств; женское общество; ассоциация резервистов; военная ассоциация; общество женщин-патриоток; общество Красного Креста; образовательная ассоциация; общество юных буддистов и др. Многие подобные общества (например, образовательные) были организованы еще в 70-х годах прошлого века, патриотические ассоциации появились после японско-китайской войны, религиозные объединения существовали еще в период Токугава. Трудовая кооперация была традицией японской деревни, крестьяне чувствовали себя в коллективе привычно и уютно. Государство решило воспользоваться этой чертой крестьянства и направить коллективную энергию в нужное и послушное русло.

Создаваемые в деревнях ассоциации объединялись в координируемые из Центра общенациональные сети. Общественные организации превращались в полугосударственные. Токио буквально «прошил» деревню своими патриотическими нитями. В отличие от «классических» европейских тоталитарных режимов ХХ века – Италии, Германии и Советского Союза – в Японии основная ставка была сделана не на горожан, а на крестьянство. Участие населения в добровольных проправительственных объединениях было более активным в деревне, чем в городе[361]. «Народность» японского государства достигалась прежде всего за счет его крестьянской составляющей – отрицания индивидуалистических ценностей, моделирования общества по семейному патерналистскому образцу. Этот образец был распространен на любое общественное объединение и нацию в целом.

Перспектива. Одним из основных достижений японского менеджмента считается начавшееся в 30-х годах ХХ века позиционирование трудового коллектива как единой семьи. К числу основных черт такого типа управления относятся: жесткая исполнительская иерархия при одновременном коллективном обсуждении и принятии решений, пожизненный наем работника, верность трудовому коллективу, преподнесение индивидуальных достижений как коллективных[362].

26 октября председатель Тайного совета Ито Хиробуми прибыл в Харбин по российской железной дороге. Прилегающая к ней полоса считались территорией Российской империи. Хотя Ито раньше заявлял, что просто хочет немного развеяться, на самом деле его целью была встреча с российским министром финансов В. Н. Коковцевым. Предстояло обсудить планы Японии по предстоящему присоединению Кореи. В прошлом году сопротивление 70 тысяч корейских повстанцев оказалось особенно упорным. В боях с японской армией погибло около 15 тысяч человек. Но силы были неравными, японцы потеряли всего 245 жизней.

Коковцев зашел в вагон, поздоровался. На перроне выстроился почетный караул. Коковцев предложил Ито обойти его. Они вышли на платформу, Ито совершил обход караула. Затем Ито направился к группе японских жителей Харбина, которые намеревались поприветствовать его. В этот момент некий молодой человек отделился от толпы и сделал шесть выстрелов из пистолета. Три первых пули попали в Ито и смертельно ранили его.

Российские охранники немедленно схватили преступника. Им оказался кореец по имени Ан Чун Гын. В момент задержания он успел трижды прокричать: «Да здравствует Корея!» Ито умер через полчаса. Перед смертью он прошептал: «Какой идиот!»

Еще в детстве Ан обнаружил способности к учению, был начитан в конфуцианстве, но затем принял католичество. Он тяжело переживал японское засилье в Корее, но свято верил в то, что Мэйдзи искренне желает ее независимости. А вот злой Ито Хиробуми, полагал Ан, обманывает доброго императора и проводит такую политику, которая ведет к порабощению его родины. Вот потому Ан и решил застрелить Ито. Для того чтобы сойти в глазах русских солдат за процветающего японца, он приобрел шикарный наряд, пошитый в Париже. Ан мыслил так же, как и миллионы японцев. Они могли быть недовольны правительством, но сам Мэйдзи находился вне критики.

Через два дня после удавшегося покушения Ана передали японцам. Он не просил о помиловании. Он просил только о том, чтобы его заветные мысли относительно преступной политики Ито стали известны Мэйдзи. Ан не сомневался, что император примет надлежащие меры, и тогда между Кореей и Японией навечно установятся добрососедские отношения. Ан обвинял Ито во всех смертных грехах. В частности, он инкриминировал ему убийство отца Мэйдзи, императора Комэй. Если бы он навел справки, то обнаружил бы, что в момент смерти прежнего императора Ито Хиробуми был болен и находился вовсе не в Киото, а в своем родном княжестве Тёсю.

Вряд ли подлежит сомнению, что убийца страдал какой-то разновидностью политическо-психического расстройства. Тем не менее его приговорили к смерти через повешение. Ан был разочарован: он считал себя борцом за правое дело, узником совести, а его признали виновным в вульгарном убийстве. За весьма недолгое пребывание в тюрьме он успел написать свою автобиографию. Ан не молил о помиловании, но он попросил отсрочить исполнение приговора на две недели, которые требовались ему для завершения труда «О мире в Восточной Азии». Ему отказали.

Ан Чун Гын перед казнью

Почтовая марка с портретом Ан Чун Гын

Еще совсем недавно японцы нападали на иностранцев, приписывая им все мыслимые и немыслимые прегрешения. Однако после того, как Япония успешно переняла у Запада методы его империалистической политики, японцы сделались, в свою очередь, желанным объектом для иностранных террористов. Они метили в конкретных чиновников, наивно полагая, что конкретное убийство способно привести к системным изменениям. Ан вдобавок ко всему полагал, что Мэйдзи обладает бльшими распорядительными полномочиями, чем Ито. Он, как и многие его террористические коллеги, явно переоценивал роль императорской личности в японской истории.

На похоронах Ито Хиробуми в Токио присутствовало 400 тысяч человек. Его сравнивали с Тоётоми Хидэёси – тот тоже происходил из народных низов, но сумел подняться очень высоко – редчайший случай в японской истории до правления Мэйдзи. Как и корейцы – Ана, японцы тоже считали Ито настоящим патриотом. Как и Ану, этот патриотизм стоил Ито жизни. У каждого из них обнаружилось множество последователей, которые не щадили ни себя, ни других.

Перспектива. Ана казнили в назначенный день – 26 марта 1910 года. На родине его признали за национального героя и истинного патриота. Его считают одним из пионеров корейского национализма. Для таких людей Харбин до сих пор является местом паломничества.

Старинный соратник Мэйдзи был мертв. Или же Мэйдзи следует считать соратником Ито Хиробуми? Ито Хиробуми всегда был первым: он был первым председателем Совета министров, первым председателем Тайного совета, первым спикером палаты пэров, первым генерал-губернатором Кореи. И в замыслах этих проектов, и в их исполнении именно ему принадлежала ведущая роль.

В этом году имя Ито Хиробуми мелькало на страницах газет особенно часто. Незадолго до его смерти был арестован знаменитый карманник Ситатэ Ягиндзи. Полиция до поры не трогала его, поскольку вор являлся ценным информатором. Однако сейчас ее терпение лопнуло, поскольку он украл серебряные часы у губернатора префектуры Ниигата. Часы, которые подарил ему сам Ито Хиробуми.

Ито Хиробуми был мертв, император Мэйдзи продолжал исполнять свои обязанности. В ноябре он посетил военные учения в префектуре Тотиги. Его украдкой фотографировали, но эти немногочисленные «неофициальные» изображения были обнародованы газетами только после его смерти.

В этом году впервые в истории Япония обогнала Китай по производству шелка-сырца. Главная заслуга в этом принадлежала крестьянам, занимавшимся разведением гусениц шелкопряда. Их выращивание не подлежит механизации, главным «инструментом» оставались руки. Эти руки были избыточными в растениеводстве – детская смертность падала, а увеличения земельных наделов так и не произошло. Если в 1874 году средний размер надела составлял 0,95 гектара, то теперь он увеличился всего на 10 квадратных метров (эти данные не учитывают Хоккайдо, где фермерские хозяйства все-таки появились). В Японии фактически не сформировался класс крупных земельных собственников.

Император Мэйдзи на учениях в Тотиги

Крестьяне не стремились осесть в городе. Город был для них временным источником экстренного пополнения бюджета, но после расчета крестьянин или крестьянка предпочитали вернуться в родную деревню. Именно там, в семье, среди соседей, зелени и гор, они чувствовали себя по-настоящему комфортно. Крестьянский труд тогда еще не тяготил их, огни большого города манили далеко не всех.

И это при том, что «настоящие» горожане придерживались совершенно другого мнения. Токио вызывал у них восторг. Исикава Тэнгай, автор вышедшего в этом году путеводителя по Токио, буквально захлебывался от восторга при виде ярко освещенных улиц столицы: «После наступления сумерек уличные фонари – электрические и газовые – вспыхивают подобно цветам, чтобы представить взору бессонные кварталы во всем их великолепии. Этот город действительно заслуживает звания столицы в цвету»[363].

Место киотосской сакуры заняли токийские уличные фонари в Токио. Это было время безудержного восторга перед техническим прогрессом. Слишком многим казалось, что с его помощью можно решить все проблемы, которые стоят перед страной и даже человечеством. Даже великий писатель Нацумэ Сосэки не удержался от замечания, что вечернее искусственное освещение – это суть эпохи Мэйдзи. Недаром этот девиз правления расшифровывается именно как «светлое правление».

Кано Дзигоро

Япония продолжала вхождение в международное сообщество. В этом году Кано Дзигоро (1860–1938) был избран членом Международного олимпийского комитета. Кано стал первым представителем Азии в этой организации. До этого он успел окончить филологический факультет Токийского университета и изобрести борьбу дзюдо, которой предстояло стать «визитной карточкой» Японии на международной арене. Кано настаивал на том, что дзюдо является не столько разновидностью спортивных единоборств, сколько средством для воспитания «высокоморального» человека и «настоящего» воина, сильного своим самурайским духом. Поскольку за свою педагогическую карьеру Кано успел побыть учителем «школы пэров» Гакусюин и директором привилегированной Первой гимназии Токио, в числе его учеников оказались очень многие представители политической элиты. Всех их Кано Дзигоро научил тому, что это такое – быть настоящим японцем. Кано Дзигоро вел свои дневники на английском языке, но это не помешало тому, что он был признан «образцовым» представителем японской нации.

Перспектива. Кано Дзигоро сделал все возможное, чтобы Олимпиада была бы впервые проведена в Азии. Спортсмены со всего мира должны были съехаться в Токио в 1940 году, но война не позволила сделать это. Тем не менее Япония все равно стала первой азиатской страной, где состоялась Олимпиада. Но произошло это только в 1964 году.

Япония не могла похвастаться спортивными достижениями на международной арене. Японские спортсмены еще ни разу не приняли участия в Олимпийских играх. Но японцы гордились своими национальными видами спорта, где у них не было соперников. В феврале в Токио было завершено строительство гигантского по тем временам закрытого спортивного зала «Кокугикан». Он предназначался для турниров по борьбе сумо. За схватками борцов могли наблюдать 12 тысяч человек!

Дзюдо и сумо еще только предстояло стать признанными во всем мире символами Японии. Сакура таким символом уже стала. Мэрия Токио подарила Вашингтону две тысячи саженцев сакуры. Их посадили в только что законченном парке на берегу Потомака.

1910 год

43-й год правления Мэйдзи

Японская элита твердо усвоила, что могущество обеспечивается сверхсовременными вооружениями. В этом году на армию было ассигновано 34 процента бюджета (в России – 14).

Подводные лодки не успели сыграть сколько-нибудь значительной роли во время японско-русской войны, но ведь никто не думал, что это была последняя война в японской истории. Перманентная модернизация флота продолжалась. В апреле во время маневров возле Хиросимыслучилась трагедия: затонула подводная лодка с 15 членами экипажа. После того как лодка была поднята, обнаружили предсмертное письмо ее командира лейтенанта Сакума. Его адресатом значился Мэйдзи.

«Выражаю свои извинения Вашему Величеству за утрату подводной лодки № 6. Мои подчиненные погибают по моей вине. В то же время с гордостью сообщаю, что вся команда без исключения выполняла свой долг до самой последней минуты с величайшим хладнокровием, как то и положено морякам.

Мы отдаем свои жизни за нашу страну, но я опасаюсь, что данная катастрофа может повлиять на дальнейшее развитие подводного флота. В связи с этим выражаю надежду, что ничто не сможет остановить решимость продолжить разработку подводных лодок, пока они не превратятся в совершенные и абсолютно надежные машины». Далее лейтенант описал борьбу экипажа за спасение лодки и просил императора позаботиться о семьях погибших моряков[364].

Однако этот год принес Мэйдзи не только это похвальное во всех отношениях послание командира подлодки.

За границей покушения на монархов и глав государств в последнее время стали случаться часто. В последние годы были убиты российский император Александр II, итальянский король Умберто I, португальский король Карлос I, сербский король Александр. Не отставали и страны «торжествующей демократии»: террористы совершили успешные покушения на президента Франции Сади Карно, президентов США Джеймса Гартфилда и Уильяма Маккинли. А уж количество преступных замыслов вообще не поддается исчислению.

Но то был растленный, аморальный Запад… В истории Японии еще не случалось, чтобы простолюдин составил заговор с целью убийства императора. Кто бы мог подумать, что теперь и в Японии возможно такое.

Однако, став членом международного сообщества, страна получила не только несомненные преимущества. Вместе с ними она получила и весь тот «пакет» проблем, который мучил Запад. Главная из них – отсутствие должного почтения по отношению к старшим по положению, званию, возрасту. И пусть иностранцы все равно находили уровень нравственности японцев чрезвычайно высоким, неизбежный при западной модели развития рост индивидуализма разъедал каркас традиционного общества. Деревенские парни и девушки отправлялись в город в поисках работы и для продолжения образования. Вырванные из привычной среды, они лишались корней и с легкостью воспринимали самые «нелепые» идеи.

25 мая полиция арестовала анархиста Миясита Таикити. Вместе со своими подельниками он замыслил бросить бомбу в экипаж Мэйдзи. Теракт запланировали на 3 ноября, когда император по своему обыкновению будет возвращаться со смотра в Аояма. Смотра, приуроченного к дню его рождения. Самодельное устройство террористов уже прошло успешное испытание.

Полиция арестовала и Котоку Сюсуй. Он и вправду был среди анархистов фигурой влиятельной, но сам он участвовать в заговоре отказался. Тем не менее его прегрешения говорили сами за себя: он был учеником Накаэ Тёмин, в преддверии обнародования конституции его выслали из столицы, во время японско-русской войны он перевел «Коммунистический манифест» и сидел в тюрьме за свой антимилитаризм, потом отправился в Америку и свел знакомство с русскими анархистами, его кумирами стали уже не Маркс с Энгельсом, а Бакунин с Кропоткиным. Легальный социализм в лице разрешенных теперь Народной и Социалистической партий его больше не интересовал. И теперь Мэйдзи уже перестал быть его кумиром. От любви до ненависти действительно оказался всего один шаг: теперь Мэйдзи казался олицетворением общеяпонского зла. Из «сына богов» он превратился в сына потомственных бандитов с личиной бога.

Ито Хиробуми был мертв, но его корейские планы осуществлялись полным ходом. 4 июля был подписан второй послевоенный договор между Японией и Россией. В его секретной части фактически говорилось о создании оборонительного союза. Он был направлен прежде всего против Америки, выступившей с инициативой предоставить Китаю средства для выкупа принадлежавшей России Китайско-Восточной железной дороги. Международные нравы отличались суровостью, каждый подозревал каждого, коалиции создавались и распадались. Как и всякое нехорошее дело, результаты переговоров держались в строжайшем секрете. Японии удалось уговорить Россию, что та не станет возражать против полного и окончательного присоединения Кореи к Японии. После этого получить согласие Англии не составило особого труда.