Два билета в никогда Платова Виктория

Нарушение субординации было таким вопиющим, что Боря опешил.

– Вы пьяны, лейтенант? – осенило его.

– Никак нет. Одну только рюмку и махнул. За здоровье президента и процветание страны.

Вересень, который тоже был не против процветания страны, а очень даже за, попытался представить объем рюмки, выпитой не известным ему участковым Калязиным. Получилось что-то вроде емкости размером с кубок УЕФА, да еще какая-то баба за кулисами… С другой стороны – полицейский тоже человек. И ничто человеческое ему не чуждо, особенно в праздники. Особенно в провинциальной унылой дыре, коей несомненно являлось Краснофлотское.

Ты сноб, Боря. И может так статься, что Краснофлотское – вовсе не дыра.

– Ищите транспорт, товарищ Калязин, – смягчившимся голосом сказал Вересень. – Я понимаю ваши трудности… Местный, так сказать, колорит. Но вдруг получится.

– «Вдруг» – не получится. Но я постараюсь.

Надежды на скорое прибытие подкрепления нет никакой. Почти нет – следователь понимал это. Хотя его начальник Николай Иванович Балмасов уже стал действовать, и действовать оперативно. Один звонок участкового спустя всего лишь полчаса после его разговора со старшим советником юстиции чего стоит!.. Балмасов всесилен, он без труда приводит в движение колесики и шестеренки любого дела – во всяком случае, на подведомственной ему территории.

Но здесь – не подведомственная ему территория.

Здесь – юрисдикция экстремальных погодных условий, которая пусть и на время, отменяет весь тот арсенал, на которой Вересень привык опираться: судебно-медицинская и трасологическая экспертизы, тщательный осмотр места происшествия бригадой криминалистов, первоначальный сбор данных о личности потерпевшего и подозреваемых. Поддержка технического отдела и спецлабораторий, да мало ли что еще!..

В предлагаемых обстоятельствах он может надеяться только на себя.

– Вот, принес, – подбросив в руке вешку, Михалыч протянул ее Вересню. Боря сунул древко с полинявшим флажком в снег, примерно в середине того места, где по его прикидкам находилось тело Беллы Романовны. И принялся вкручивать поглубже. Поначалу вешка шла легко, как по маслу, но потом дело застопорилось – словно тонкое дерево наткнулось на какое-то препятствие. Вересень решил было, что всему виной мерзлая земля. Он присел на корточки, собираясь немного разгрести сугроб, и тут пальцы его наткнулись на маленький предмет, который и помешал флажку.

Телефон!

Вересень тотчас же вспомнил кожаный шнурок с карабином на запястье старухи. Скорее всего, карабин не ко времени сломался и телефон соскользнул в снег. Это можно было считать настоящей удачей, хорошим знаком. Судьба как будто подмигивала Боре Вересню – не бойся, я с тобой! Ничем иным, как ее ободряющей улыбкой, объяснить нахождение столь миниатюрной коробочки посреди снежного океана было невозможно. Ткни Вересень палку на сантиметр левее или правее – телефон вряд ли бы нашелся.

А тут – такая удача.

Он бегло осмотрел находку и удивился: аппарат никак не вязался с имиджем главы крупной корпорации с миллиардными оборотами (а ведь именно так позиционировала госпожу Новикову ее личный секретарь). Это был вчерашний день телефонии: не какой-нибудь обсыпанный бриллиантами «Верту» в платиновом корпусе и не навороченный айфон-6 за баснословные деньги. И даже не смартфон, классом пожиже, но такой же многофункциональный. Вересень держал в руках самый обычный кнопочный «Самсунг». Лет пять назад у него был точно такой же, но и тогда уже носить в кармане столь простецкую вещь считалось не комильфо.

Все еще недоумевая, Боря щелкнул клавишей активации, и экран тотчас же загорелся. Этим-то и отличается старая кондовая техника от новой – нежной и трепетной. Любой навороченный смартфон, пролежи он под снегом энное количество времени, обязательно захандрил бы. И на его реанимацию потребовалось такое же энное количество усилий. А этому привету из прошлого хоть бы что!..

Заставка на дисплее была самой незамысловатой – маковое поле, да и входящих звонков в журнале было немного, около десятка. А исходящих не было вовсе. Последний по времени принятый звонок относился к сегодняшней ночи.

01:17 ночи.

Он не был пропущен. На него ответили. Скорее всего, сама Белла Романовна. Против даты и времени стояло имя «ВИКТОР».

– Кто такой Виктор? – спросил Вересень у Михалыча.

– Старший сын хозяйский. А что?

– Он не приехал?

– Почему не приехал? Вперед всех приехал.

– То есть сейчас он здесь, в особняке?

– Где же еще ему быть. Здесь.

Вересень вспомнил Сашу, судорожно укрывающего своим свитером ноги мертвой матери. И Анатолия, который положил руку на Сашино плечо в знак поддержки.

– Ты сообщил ему о смерти матери?

– Кого нашел, тем и сообщил.

– А Виктора не нашел?

– Нет.

– А искал?

– Искал дед маму, да попал в яму.

– Чего? – оторопел Вересень.

– Искал ножа, а напоролся на ежа… Не видел я этого Виктора, вот что.

– Ладно, разберемся.

Вересень еще раз подергал вешку, проверяя, крепко ли она стоит. Вешка держалась, но теперь к ней надо было прицепить какой-нибудь опознавательный знак: на всякий случай. Чтобы не спутать место, а сразу отыскать его, когда уляжется непогода. Сгодился бы носовой платок, или шарф, или что-то похожее.

– Есть шарф? – спросил Вересень у Михалыча.

– Отродясь не было.

– Про носовой платок я даже не спрашиваю.

– А зря, Боря. Степан Михалыч Писахов – это тебе не какой-нибудь нищеброд. А…

– …член отряда космонавтов. Я помню.

Михалыч крякнул и извлек из своего тулупа полотнище размером с детскую футболку. Вопреки ожиданиям Вересня – довольно чистое. Вересень крепко обвязал полотнище вокруг древка и отошел на шаг, любуясь работой.

– А теперь чего? – спросил у него бородач.

– А теперь вернемся в дом. Проводить допрос свидетелей.

Спустя 10 часов 15 минут после убийства

…Зал, в котором Вересень собрал обитателей особняка – временных и постоянных – назывался Восточной гостиной. Он был практически пуст, если не считать большого концертного рояля, двух обитых бархатом диванов и дюжины стульев. Изначально стулья стояли вдоль стены, но Михалыч, следуя указаниям следователя, расположил их полукругом. Теперь они отстояли друг от друга на расстоянии вытянутой руки, дугой обтекая рояль, возле которого и стоял сейчас Вересень.

Четверых из присутствующих он уже видел раньше – Сашу, Анатолия и двух испанцев: девицу и молодого человека лет тридцати трех. Если девицу можно было назвать просто симпатичной, то парень являл собой воплощение какого-то неведомого Вересню божества. Странно, что Боря не удосужился разглядеть испанца в машине: ведь встречать таких красивых мужиков ему еще не приходилось. Испанец мог бы украсить любую голливудскую картину. И любой модный журнал мечтал бы заполучить его на обложку. Обычно Вересень относился к красоткам мужского пола с известной долей скептицизма, подозревая их во всех мыслимых тайных и явных пороках. Но в данном конкретном случае Вересневский скептицизм уступил место сдержанному восхищению и любопытству: и как только человек обходится с такой внешностью, как с ней справляется? Из всех известных Вересню красавцев к парню по имени Хавьер Дельгадо мог теоретически приблизиться лишь капитан Литовченко, известный пожиратель женских сердец. Но и Литовченко, со своей соцреалистической харизмой застрял где-то на дальних подступах к Хавьеру.

И все же, все же…

Существовал еще один персонаж, сила воздействия которого была столь же убедительной, – никто иной, как Мандарин. Отсутствие дурацкого парня сильно беспокоило Борю, хотя краем уха он слыхал, что с котом все в порядке. Но явиться ему все же не мешало. Так, для равновесия дневных и ночных звезд. И общего успокоения вересневской души.

Хавьер сидел на самом ближнем к двери стуле, рядом с ним расположилась девушка по имени Эухения. С противоположной – оконной – стороны места заняли Карина Габитовна, девочка-подросток и рыжеволосая женщина, чье лицо показалось Вересню смутно знакомым. Ее имя – Софья – не вызывало у Бори никаких воспоминаний, но они точно виделись!.. Вересень уже знал, что Софья – жена Анатолия (даже сейчас они сидели рядом, держась за руки), а девочка – их дочь Аня. Аня читала разложенную на коленях книгу. Или делала вид, что читает; в любом случае, за то время, что Вересень топтался у рояля, она ни разу не оторвала глаз от страниц.

Между испанцами и женским трио устроились Саша и Анатолий. А Михалыч как особа, приближенная к следственным органам, подпирал теперь дверной косяк. И посматривал на находящихся в Восточной гостиной слегка надменным взглядом конвоира. Впрочем, этот надменный взгляд был не единственным. Вересень заметил то же выражение в еще одной паре глаз – только многократно усиленное. К надменности примешивалось еще и презрение, и даже брезгливость. А самым удивительным было то, что взгляд принадлежал мальчишке лет двенадцати. Отпочковавшись от остальных родственников, он оккупировал диван и теперь полулежал на нем, забросив ноги в светлых кроссовках на подлокотник.

Паршивец, – подумал про себя Вересень, воспылав к мальчишке неожиданной неприязнью. Говна кусок.

Кусок Говна звали Мариком. Марком. На худосочном генеалогическом древе семейства Новиковых он занимал самую проблемную для Вересня ветку. Она принадлежала отцу Марика, Виктору, которого так и не нашли. Хотя его джип стоял на парковке среди других машин. Это страшно беспокоило Вересня, как и произошедшее с кухаркой Эльви. Но об этом он пообещал себе подумать попозже, когда общее собрание членов кооператива «Приятное знакомство» завершится.

– Итак, – слегка откашлявшись и прочистив горло, начал Вересень. – Как уже известно некоторым из вас, зовут меня Вересень, Борис Евгеньевич. Я следователь Главного следственного управления по городу Санкт-Петербург. Оказался тут случайно, но, в общем, хорошо, что оказался. Учитывая события прошлой ночи. Позвольте выразить членам семьи мои соболезнования.

Супруги Новиковы, Анатолий и Софья, синхронно вздохнули и еще крепче сжали руки. А Эухения положила ладонь на Сашино колено: успокаивающий жест, которого тот даже не заметил. Юная любительница чтения по-прежнему пялилась в книгу. А полулежащий на диване малолетний паршивец ехидно хмыкнул, отчего Вересню немедленно захотелось запустить в него подсвечником, стоящим тут же, на рояле.

– Теперь по существу. Дело классифицируется мной как предумышленное убийство. И в связи с этим до приезда следственной группы мною же будет проведен комплекс соответствующих мероприятий. Просьба отнестись с пониманием.

Речь получилась не очень, Вересень и сам это осознавал. Слишком суконная, слишком официозная, выставляющая Борю в дурном свете. Кондовый и недалекий простофиля-следак, отрицательный эпизодический персонаж в большинстве сериалов.

– И что это за комплекс соответствующих мероприятий? – поинтересовалась рыжая Софья.

– Начнем с опроса свидетелей.

– Свидетелей чего? Лично я ничего не видела.

– Вот это мы и выясним в ходе допроса. Что вы видели, а что нет…

– Допроса? – Рыжая даже подпрыгнула на стуле и всем корпусом повернулась к мужу: – Ты слышишь, милый? Допрос! Только что был опрос, а теперь нас собираются допрашивать. Мы что, преступники?

– Успокойся, Соня, – пророкотал Анатолий и тут же уставился на Вересня немигающим взглядом. – Действительно, Борис…. э-э…

– Евгеньевич, – подсказал Вересень. – Борис Евгеньевич.

– Вот именно. Нас в чем-то подозревают?

– Не в чем-то, а в убийстве матери, милый.

Баритон оказался типичным подкаблучником. Это было видно по тому, как он прислушивался к жене, как ловил каждое ее слово. И как держал за руку свою взрывоопасную женушку. В обширной следственной практике Вересня несколько раз встречались такие вот парочки попугаев-неразлучников. Одна из них взламывала банкоматы (самый невинный вариант), другая обвинялась в мошенничестве в особо крупных размерах, ну а третья… Третьи были просто душегубами. Несколько лет они держали в страхе целый городской район, нападая на таксистов и убивая их ради выручки – иногда смехотворной. Жертвы они закапывали в лесах под Питером, а их автомобили продавали на запчасти одному сомнительному автосервису в Купчино. Вопреки расхожим представлениям о таких преступных сообществах заправляла всем жена, а муж лишь слепо выполнял ее приказы. Правда, главная злодейка была не рыжей, а брюнеткой модельной внешности.

Может, пронесет, – подумал Вересень, глядя на неразлучников. Супруги Новиковы, Анатолий и Софья, ему нравились.

– Пока я никого не обвиняю. Просто хочу разобраться в ситуации. И надеюсь, что вы мне поможете. Сделать это быстро и максимально честно – в ваших же интересах.

– Тогда приступайте. Мы готовы ответить на вопросы. – Голос Анатолия дрогнул. – В рамках разумного.

– Разумного? – удивился Вересень.

– Есть определенный этический момент, момент, как вы понимаете. Личная жизнь семьи… Не хотелось бы, чтобы ее касались посторонние.

– Как показывает практика, – Боря снова почувствовал себя героем третьесортного полицейского сериала, – личная жизнь в подобного рода делах – источник всех бед. Побудительный мотив, так сказать.

– На что вы намекаете?

Вместо Вересня ответил мальчишка:

– Фэмили замочила грэндмазер. Все просто.

Даже следователь, чье знание английского ограничивалось несколькими фразами из рекламы «Фольксвагена», понял, что хотел сказать Марик. Не возникло трудностей с переводом и у всех остальных: головы, как по команде, повернулись в сторону дивана. И лишь девочка Аня по-прежнему не отрывала глаз от книжки. Но это не помешало ей бросить в пространство:

– Заткнись, проклятый идиот.

– Сама хлебало завали, дура! – нашелся Кусок Говна.

– Сейчас не лучшее время для ссор, дети, – рыжая Софья произнесла это примирительным голосом и даже совершила несколько пассов руками. А Вересень вдруг подумал об испанцах: как-то они воспринимают происходящее? Даже не зная языка, можно многое считать по интонации. И по напряжению, царящему вокруг. А оно, безусловно, было, и электрическая дуга, сверкая и плюясь искрами, пролегала между маленьким паршивцем и любительницей чтения.

Та еще семейка.

Взрослые еще кое-как держат себя в руках (а может, и не «кое-как», а «очень даже», иногда продуманно включая растерянность и отчаяние). Зато детки не такие искушенные, вот и не считают нужным скрывать свое истинное отношение друг к другу. Понятно, что маленькому сопляку и соплячке постарше делить особо нечего, а вот у их родителей есть отличный повод, чтобы сойтись в схватке. Богатая старуха и сыновья. Глава корпорации и наследники. Главное – побыстрее спихнуть гроб в могилу, а уж потом начнется дележка и разгуляево. Да такое, что только клочки по закоулочкам полетят. Вересню моментально вспомнились убийства богатеньких буратин, за которыми просматривались только два мотива: заказ конкурентов и семейные разборки.

Семейные разборки – вторые по популярности после заказухи.

И неприятно, что все это видят иностранцы. У них такое тоже встречается – сплошь и рядом, но не хотелось бы, чтобы они думали, что это происходит и в России. Великой и бескорыстной стране.

Пожурив себя за не ко времени вспучившийся патриотизм, Вересень тем не менее сказал:

– Я так понимаю, что среди нас есть иностранные товарищи.

При слове «товарищи» Кусок Говна залился тонким смехом, а остальные посмотрели на Вересня едва ли не с состраданием.

– Вы переводите им, Александр?

Саша утвердительно кивнул, хотя Вересень ни разу не видел, чтобы он наклонялся к испанцам и что-то им шептал.

– А про хлебало переводить не стоит.

Еще один отрешенный кивок.

– Это просто какой-то ужас, – все никак не могла успокоиться рыжеволосая. – Вы действительно подозреваете кого-то из нас?

– Пока у меня нет для этого оснований.

– Но вы же сами сказали про личные мотивы…

– Я сказал, что не исключаю их.

– Из того, что Белла Романовна была состоятельным человеком, вовсе не следует, что мы желали ее смерти.

Невестка покойной старухи слишком рано начала «гнать волну», отпихивая от себя обвинения, которые никто не выдвигал, – и это не понравилось Вересню. К тому же Софья заметно волновалась, и на лице ее горел лихорадочный румянец. Она и сама это почувствовала и потому приложила ладони к пылающим щекам.

– Да, она была сложной. Иногда – тяжелой в общении и очень категоричной в суждениях. Но мы любили ее. Мы понимали… Когда везешь на себе такой воз ответственности за все – на сантименты нет времени и сил. И мы всегда ее поддерживали. Ведь так, Толя?

– Да, милая. Успокойся.

– Я не могу успокоиться, не могу! Нам тут вменяют черт знает что… настоящее людоедство… а мы должны молчать?

Ха-ха-ха.

Нет, проклятый мальчишка не смеялся. Он просто произнес это с самым серьезным выражением лица. Ха-ха-ха вылетело из его липкого мокрого рта подобно дротикам, и дротики начали разить всех наповал. Досталось даже Вересню; во всяком случае, Боря почувствовал легкий укол в область грудины. И лишь ничего не понимающий Хавьер Дельгадо счастливо избежал последствий атаки.

– Ха-ха-ха, – снова повторил паршивец. – А вчера вы говорили совсем другое, тетя Соня. Вчера вы сказали бабуле: «Скоро ты сдохнешь, гадина». Помните?

В зале повисла звенящая тишина. А затем мизансцена начала стремительно меняться. Тетя Соня всхлипнула и уронила голову в колени, Анатолий склонился над ней, как будто стараясь защитить, а Карина Габитовна злорадно улыбнулась.

Тут-то и выступила до сих пор никак не проявлявшая себя девчонка. Она вскочила и, бросив книгу на стул, ринулась к обидчику матери. Секунда – и она уже трясла его, ухватив за грудки. Голова Марика закачалась на хлипкой шее, и Вересню на мгновение показалось, что она вот-вот оторвется и покатится прочь. И замрет где-нибудь в углу, ощетинившись дикобразьими иглами «ха-ха-ха».

– Ах ты урод! Дрянь! Я говорила тебе, что я тебя убью? Так я тебя убью! Урою, тварь такая! Ты и дня не проживешь!..

– Убери руки, сучка! – просипел урод, не делая никаких попыток освободиться.

– Мразота!..

– Шлюха!

– Ублюдок мелкий! Ничего тебя не спасет!..

– Я и про тебя тоже кое-что знаю, шлюха! Хочешь, расскажу?

Это стало последней каплей: она не выдержала и ударила Марика кулаком в лицо. Удар получился смазанным, но ощутимым. Или просто у мальчишки оказался слабый нос: из него тонкой струей хлынула кровь.

– Это только начало, сволочь! – дрожащим голосом предупредила Аня.

– Это только начало, сволочь! – эхом отозвался Кусок Говна и распялил в улыбке залитые кровью губы.

Первой опомнилась Софья:

– Да что ж такое! Анна, прекрати немедленно! Ты ведешь себя чудовищно!

– Я?!!

Девчонка была так изумлена, что даже не сопротивлялась, когда отец и Саша оттаскивали ее от Марика. Марик же вытер кровь рукавом свитера и обвел присутствующих победительным взглядом. А потом сосредоточился на Софье и подмигнул ей – обоими глазами:

– Ну что, тёть Сонь? Будем колоться?

Кусок Говна стоил того, чтобы присмотреться к нему повнимательнее. Высокий лоб, всклокоченные волосы, нежный, почти девичий овал лица; тонкие, будто выписанные тушью, брови и ноздри. И светлые глаза, казавшиеся темнее из-за длинных ресниц. Безмятежную красоту портил лишь рот: губы мальчишки все время извивались, а в их уголках пузырилась слюна.

Падший ангел из продлёнки.

И вот теперь ангел не без удовольствия демонстрировал власть над простой смертной по имени Софья. Она смотрела на Марика не отрываясь, вжав голову в плечи, еще мгновение – и женщина с гордым профилем начнет умолять сопливого мальчишку… О чем?

О чем? – грустно подумал Вересень. Не так все просто в этой семье. Не все пытаются согреть мертвого бесполезными шерстяными тряпками, стоя перед ним на коленях. Но даже если мальчишка не врет (а интуиция подсказывала Вересню, что он не врет) и дурные слова действительно были произнесены… Ничего из этого не следует. Между словами и действием – дистанция огромного масштаба. Можно годами угрожать расправой, но так ничего и не сделать. Можно не угрожать вовсе – и спокойно совершить задуманное.

Одних и тех же правил в такой деликатной вещи, как убийство, не существует.

– Ма! – в отчаянии крикнула девчонка, которую до сих пор крепко держал за локти отец. – Да не унижайся ты перед этим говнюком! Пожалуйста, Ма!..

Мольба дочери наконец-то была услышана. И произошло то, чего Вересень уже не ожидал: простая смертная расправила плечи и вздернула подбородок, на ходу превращаясь в богиню. Рыжие кудри богини развевались на несуществующем ветру, а горящие нестерпимым огнем глаза метали молнии. Она могла бы испепелить взглядом не только падшего ангела, но и любого из присутствующих, но обратила его на Вересня.

– Вы ведь уже состряпали версию?

– Нет, – непонятно почему струхнул Боря. – У меня нет достаточных оснований…

– Но теперь они появились, не так ли? После того, что вы услышали от Марка.

– Ты ведь этого не говорила, Соня! – взмолился Анатолий. – Ты просто не в себе! Мы все не в себе. Но это не значит, что ты должна возводить на себя напраслину.

– Неважно. Это уже неважно, милый… Прости, я должна это сказать.

– Что – «это»?

– Ты знаешь.

Птичий язык неразлучников, да. Эти двое понимали друг друга с полуслова. И только Вересень оставался в неведении – о чем именно они толкуют.

– Ты должна хорошо подумать, детка. – В голосе Анатолия не было и намека на укоризну, только всепоглощающая нежность.

– Я уже подумала. К черту все. Обстоятельства изменились – и придерживаться уговора больше нет смысла.

– Он и так не продлился бы долго.

– Тем более.

– Ты предательница, Соня.

Это сказал Саша. Он не смотрел на ту, кому были адресованы эти слова. Лицо его сморщилось от нестерпимой боли, а пальцы сжались в кулаки.

– Можешь называть меня как угодно. Плевать. Я должна защитить свою семью, и я ее защищу. А мертвым все равно. И тебе должно быть все равно. После того, что сделала с тобой твоя мать.

– Ты предательница.

– Хотелось бы понять, что здесь происходит, – не выдержал Вересень.

– Я объясню. – Рыжая богиня сделала глубокий вдох, собираясь с силами. – У нас были сложные отношения с Беллой Романовной. Мягко говоря. И если бы это касалось только меня… В конце концов, свекровь и невестка не обязаны ладить. Но она была нетерпима к своим сыновьям… Делала их жизнь невыносимой.

– Говори о себе, – устало отозвался Саша.

– Да. Все, что я сказала о ней раньше, – правда. Кроме одного. Я ее не очень-то любила. – Софья снова обернулась к мужу: она искала поддержки и просила прощения одновременно. – Черт. Я не любила ее совсем. Но никогда бы не причинила ей зла. И уж тем более… не подняла бы на нее руку. Даже если предположить на секунду, что я закоренелая преступница, которая жаждет завладеть ее деньгами…

– Как всегда жжешь, Ма! – Аня смотрела на мать с неподдельным изумлением.

Софья не удостоила девчонку и взглядом, она в упор смотрела на Вересня.

– Даже если предположить это… Я бы и пальцем не пошевелила. По той простой причине, что ситуация очень скоро разрешилась бы сама.

– В смысле? – Вересень яростно поскреб подбородок, пытаясь сообразить, к чему клонит женщина.

– Глупо убивать человека, который уже умер.

Опаньки. Час от часу не легче. Где-то в недрах вересневского организма начало зреть глухое раздражение и злость на рыжую возмутительницу спокойствия. Вместо того, чтобы просто и доходчиво объяснить ситуацию, она еще больше запутывает ее. Устраивает театр одного актера, не брезгует мелодраматическими эффектами, напускает туману. И вообще, ведет себя, как абитура какой-нибудь сраной Щуки, а не как взрослая тетка, жена и мать.

– Тут вы ошибаетесь, Софья… – Вересень исподтишка заглянул в листок с именами всех присутствующих. – …Леонидовна. Ваша свекровь умерла, потому что была убита. Никакой другой последовательности не существует.

Софья Леонидовна, жена и мать, пропустила его замечание мимо ушей.

– Прости, Толечка. И ты, Саша. Но той Беллы, которую мы все знали, нет. Она перестала существовать еще до сегодняшней ночи. Нет, я не могу… Это труднее, чем казалось.

– Давайте тогда уж я.

Голос Карины Габитовны, ровный и спокойный, резко контрастировал со взвинченными интонациями рыжеволосой. Облегченно вздохнув, та произнесла:

– Спасибо, Карина.

– Дело в том, что в последнее время Белла Романовна страдала болезнью Альцгеймера. Причем в тяжелой и ураганно прогрессирующей форме. Вы понимаете, о чем я говорю?

Вересень попытался припомнить хоть что-то, связанное с Альцгеймером. Но на ум приходила лишь болезнь Паркинсона – там вроде бы сильно тряслись конечности… Ага, вот. Старики. Альцгеймер поражает стариков, старческое слабоумие и все такое. Из головы вылетает то, что помнил раньше, включая имена близких. Их просто перестаешь узнавать. Перестаешь узнавать всё. Забываешь о самых простых вещах. О том, что нужно покормить дурацкого парня, к примеру. И самому покормиться. Спасения от этого нет. Или медицина уже шагнула так далеко, что можно повернуть болезнь вспять?.. Судя по грустному лицу Саши, врачебное сообщество пока бессильно.

– В общих чертах представляю, – сказал Вересень. – Это история о том, как человек превращается в растение. Все правильно?

– Все сложнее. Но для первого приближения сойдет.

– Она что, никого не узнавала?

– Я не готова обсуждать это… – фразу Карина Габитовна не закончила, но Вересень понял, о чем она хочет сказать.

Я не готова обсуждать это публично, в присутствии близких родственников. И людей, которые не имеют к семье никакого отношения.

– А как же ее работа? Как она могла управлять своей корпорацией в таком состоянии?

– Э-э… Мы как раз решали данную проблему, – ушла от прямого ответа личный секретарь. – Ситуация щекотливая и очень непростая… Все в «Норд-Вуд-Трейде» было завязано на Белле Романовне…

– Ну, это же не в одночасье произошло? Нет так, чтобы она проснулась поутру – и привет, новая реальность?

– Конечно нет. Но повторюсь… я бы не хотела обсуждать медицинские аспекты.

– Воля ваша, – быстро согласился Вересень. – Тогда обсудим криминальные. Схема остается той же. Я произведу допр… опрос свидетелей. Под протокол. В доме наверняка найдется диктофон…

– Да. Я предоставлю вам свой.

– Отлично. Приступим прямо сейчас.

…Дурацкий парень появился неожиданно: он как будто возник из воздуха и теперь сидел на стуле, который прежде занимала девчонка. Но особой мистики в этом не было: Вересень, сосредоточенный на тихой, едва тлеющей трагедии семейства Новиковых, наверняка пропустил момент, когда Мандарин просочился в зал. А может, он просто все это время прятался за шторой, обижаясь на Борю. А теперь решил сменить гнев на милость. Вот он я, Боря, ешь меня с маслом!.. Как бы то ни было, за те часы, что они не виделись, с дурацким парнем ничего страшного не произошло. Даже белый свитерок не испачкался. То, что Мандарин жив и здоров, несказанно обрадовало Вересня. Правда, сильно напрягал тот факт, что дурацкий парень даже не пытается подойти к нему.

Как будто они незнакомы.

Как будто Мандарин сто лет живет здесь, в этом особняке, и знать не знает о маленькой квартирке на улице Мира, их с Вереснем доме. Сердце у Бори закололо, а Мандарин вдруг коснулся лапой книжки, оставленной девчонкой. А потом осторожно подпихнул за корешок, и книжка свалилась на пол с глухим стуком.

DOS BILLETES A LA NADA —

было набрано крупным шрифтом на обложке. К названию прилагался рисунок, выполненный в так любимом Вереснем стиле наив: островерхие горы-близнецы, речушка между ними; пара птиц, похожих на облака, и человек в шляпе и пончо, похожий на птицу. Поначалу Боря даже не сообразил, на каком языке издана книга. Явно не немецкий (в школе он учил немецкий). И не английский. Но девчонка, девчонка-то какова!..

Мандарин, между тем словно посчитав, что дело сделано, спрыгнул со стула и затрусил в сторону Вересня. И как ни в чем не бывало прыгнул с пола Боре на грудь, обхватил его шею лапами и тихонько заурчал.

– Извините, – только и смог пробормотать Вересень, почесывая кота за ухом.

В груди у него разлилось блаженное тепло, Белла Романовна Новикова (со своим Альцгеймером и заиндевевшими пятками) оказалась на секунду позабыта, равно как и ее странные и неуравновешенные родственники. Но Вересень тотчас вспомнил о них – тем более что все без исключения (кроме разве что мальчишки) пялились на не менее странного следователя с котом. А не связанные по рукам и ногам общим горем испанцы даже заулыбались. Застенчиво улыбнулся и Вересень, подумав про себя: наверное, смотрюсь конченым мудаком.

Но это даже и к лучшему: в доме совершено убийство, и есть немаленькая вероятность, что убийца все еще здесь. В доме. В этом зале. И Боря разговаривал с ним – или еще заговорит – не только в качестве следователя, но и в качестве конченого мудака. Простофили, таскающего за собой кошку. То есть так будет думать убийца: Борис Евгеньевич Вересень – простофиля и недалекий человек, и кого только не заносит судьба прореживать грядки правосудия! Посчитав так, убийца наверняка потеряет бдительность и совершит ошибку.

А только этого Вересню и надо.

…Своим временным пристанищем Вересень избрал рабочий кабинет Беллы Романовны. Прежде всего потому, что именно здесь могут находиться вещи, проливающие свет на ее кончину. Что это могут быть за вещи, Вересень не имел ни малейшего понятия, но по прошлому опыту знал: в таком деле, как сбор улик, важна любая мелочь. Похожие мелочи некоторое время пролежали в его шапке, а теперь были извлечены и разложены на поверхности стола. Прежде чем начать сортировку, Боря несколько минут медитировал над кучкой извлеченного из карманов старухи мусора. Самым ценным предметом, безусловно, была флешка, самыми бесперспективными – карамельки «Дюшес» и «Барбарис», носовой платок и пазл, похожий на крошечного осьминога. Между этими двумя полюсами находилось все остальное: фантики от конфет, стикеры и нарисованная от руки на листке бумаги схема.

От фантиков можно было бы избавиться с легким сердцем, но Вересень почему-то медлил. Их оказалось не два, как он думал первоначально, а три: один из них был вложен в другой. И фантики не просто смяли и бросили в карман, съев конфету. А расправили и аккуратно сложили вчетверо на манер конверта. Двух конвертов. Теперь Вересень проделал обратную операцию с немудреным оригами – и увидел названия, которые его позабавили:

ПЛОТНИК КОЛЯ

КОЧЕГАР ПЕТЯ

КОЛХОЗНИЦА ГЛАША

Наверняка они позабавили и владелицу халата. Если, конечно, к тому времени, как были съедены конфеты, Белла Романовна еще не разучилась читать. Как там сказала тихушница-румынка? Тяжелая и ураганно прогрессирующая форма? Не дай бог с таким столкнуться!

– В общем так, – обратился Вересень к Мандарину, сидящему у него на коленях. – Если будут звоночки, сразу пускаешь меня в расход.

– Ма-а-ауу! – отозвался Мандарин, что должно было означать: «Не пудри мне мозги, Боря, Бог дал – Бог и взял, а я – принципиальный противник эвтаназии».

– Ладно. Обращусь к Литовченко. Уж он-то мне не откажет.

Стоило Вересню упомянуть вслух фамилию и.о. начальника убойного отдела, как в кармане его пиджака раздались первые такты замшелой, но не потерявшей своей актуальности песни «Wonderful Life» – именно этот рингтон Литовченко сам выбрал для себя в начале их дружбы.

– Ну вы где, бродяги? – протрубил капитан в трубку.

– А вы?

– Мы – по Ростову Великому гуляем с фройляйн Нойманн. Как и собирались. Тебя-то ждать или нет?

– Не знаю. Но думаю – вряд ли получится.

– Ага. – Литовченко хмыкнул. – Ну ладно тогда.

– Даже не спросишь, что у меня случилось?

– Очередная запендя. Что ж еще. Хоть не убийство?

– Убийство, – вздохнул Вересень.