Лицо под вуалью Ренделл Рут
– Пойдем, если ты взяла этот список.
Вексфорд расстался с обеими женщинами у ворот. Он опять удивился легкой, пружинистой походке миссис Яго, когда она шла к машине под желто-черным зонтиком, который дочь держала над ними. По какой-то неясной в тот момент для него причине, он вспомнил о Дефо, который написал свой «Дневник чумного года» так, словно это автобиография, словно он был свидетелем ужасов чумы, хотя в то время был совсем ребенком.
Бёрден находился у себя в кабинете: он ожидал приезда Клиффорда Сандерса, за которым поехал Дэвидсон. Клиффорд вчера спросил, могут ли они снова поговорить следующим утром, и Майкла озадачила эта просьба – вернее, он был озадачен некоторое время после того, как услышал ее. Но сейчас его надежда возродилась, и он снова стал ждать признания.
Когда пришел Вексфорд, он сказал:
– Никогда не думал, что доживу до такого дня, когда самый главный подозреваемый в деле об убийстве начнет просить позволить ему помочь нам в расследовании.
Для старшего инспектора это была деликатная тема, и он изобразил на лице вежливый интерес.
– Он даже захотел приехать сюда сегодня утром, – добавил его подчиненный. – Полагаю, это один из способов сбежать с работы.
Вексфорд просто посмотрел на него и заговорил на другую тему:
– Я тебе скажу одну интересную вещь. Лесли Арбел устроила генеральную уборку в доме Робсона, вывернула все шкафы, полезла на чердак, сделав вид, что хочет там пропылесосить, и сняла ковровое покрытие. Что она искала?
– Может, она просто убирала дом?
– Это на нее не похоже. Да и зачем? Дом был достаточно чистым на взгляд нормального человека, а не фанатика. Девушки в наше время не помешаны на уборке, Майкл. Они или не умеют этого делать, или им наплевать. Было бы другое дело, если б она приехала побыть с Робсоном и нашла дом в ужасном состоянии. Тогда она могла бы его убрать, если б отличалась исключительной добротой и заботливостью для своего возраста… Только она не из таких. И еще возникает вопрос о ее ногтях. На прошлой неделе у нее были длинные ногти, покрытые лаком, но когда я видел ее в прошлую пятницу, они уже были коротко подстрижены. Это значит, что она или сломала ноготь во время уборки, или посчитала разумным остричь ногти до начала уборки. А я склонен думать, что она из тех девиц, которые гордятся своими длинными красными ногтями не меньше любой наложницы китайского императора.
– Может быть, ей пришлось их подстричь для работы на компьютере.
Вексфорд пожал плечами:
– Его клавиатура ничем не отличается от пишущей машинки, правда? Она, наверное, уже много лет печатает с длинными ногтями… Нет, она пожертвовала ногтями ради того, чтобы выполнить очень большую работу по уборке дома дядюшки.
– Что ты пытаешься этим сказать?
– Она не занималась уборкой либо уборка была побочной задачей или предлогом для Робсона. Она что-то искала, она переворачивала все в доме вверх дном, поднимала ковры и забиралась на чердак. Не знаю, что это такое. Хотя у меня есть несколько идей. Я не знаю, нашла ли она эту вещь, но считаю, что именно поиски привели ее сюда и так долго здесь продержали, а вовсе не преданность Робсону. И я думаю, мы теперь нечасто будем ее здесь видеть – или потому, что она нашла то, что искала, или потому, что она понимает, что не найдет этого. А это значит, что того, что она ищет, нет в доме или что оно очень хитроумно спрятано.
Вместо того чтобы задать напрашивающийся вопрос, Бёрден сказал:
– Мы сами не обыскали дом. Надо это сделать?
Вексфорд заколебался, но тут зазвонил телефон, и его коллега поднял трубку.
Очевидно, приехал Клиффорд.
– Мне надо идти, – развел руками Майкл. – А что, по-твоему, она искала?
– То документальное свидетельство, на котором Гвен Робсон строила свою деятельность шантажистки, конечно.
– О, ничего такого не существовало, – легкомысленно возразил Бёрден. – Это все слухи, просто она что-то слышала или подозревала. – Он не стал ждать ответа начальника, а спустился в комнату для допросов на первом этаже – ту, которая была отделана, как шкура древнего спаниеля. Дождь струился по окнам, а стекла потеряли прозрачность. Сандерс сидел у стола, и перед ним стоял пластиковый стаканчик кофе. Диана Петтит устроилась напротив него и читала юридический раздел в «Индепендент». Она встала, и Бёрден кивнул ей, показывая, чтобы она оставила их с включенным магнитофоном. Клиффорд приподнялся и протянул ему руку – Майкл так удивился, что пожал ее, едва успев понять, что он делает.
– Мы можем начать? – с нетерпением спросил молодой человек.
С этим Бёрдену было трудно справиться. Впервые в его карьере полицейского у него возникло ощущение, что его плохо подготовили к этой профессии или что его преподаватели не уделяли должного внимания какому-то разделу обучения.
– Что ты хочешь мне рассказать? – спросил он, и сам понял, что его голос звучит осторожно и неуверенно.
– Я вам рассказываю о том, что я за человек. Я говорю о своих чувствах. – Клиффорд отвел глаза, и к изумлению инспектора, в них промелькнул озорной огонек. Это было так неуместно, что шокировало, парень же весело рассмеялся. – Я пытаюсь вам рассказать, что заставило меня делать это.
– Делать это? – Бёрден перегнулся через стол.
– Делать то, что я делаю, – равнодушно произнес Сандерс. – Вести такую жизнь. – Он снова рассмеялся. – Это была шутка. Я хотел заставить вас подумать, что я собираюсь сказать «убить миссис Робсон». Простите, это было не очень забавно. – Глубоко вздохнув, он прочистил горло. – Я – арестант. Вы это знали?
Майкл ничего не ответил. Что на это можно было сказать?
– Я – сам себе тюремщик. Додо об этом позаботилась, – продолжал его собеседник. – Зачем ей это надо, спросите вы? Некоторые рождаются для того, чтобы стать тюремщиками. Ради власти. Я – первый человек, который действительно в ее власти, понимаете, единственный. Другие сопротивлялись, они вырвались. Сказать вам, как она познакомилась с моим отцом? Отец принадлежал к высшему классу, знаете ли, у него был дядя, который служил шерифом графства. Не знаю, что это в действительности значит, но это очень важная должность. Мой дед был фермером-джентльменом, он владел тремястами акрами земли. Все было прочным, когда отец был ребенком, и они могли продолжать вести тот образ жизни, к которому привыкли. Большая часть Кингсмаркхэма построена на земле моего деда.
Глядя на Сандерса с растущим отчаянием, Бёрден чувствовал обиду за ту глупую шутку, которую попытался сыграть с ним этот парень, сделав вид, будто собирается сделать признание. А Клиффорд добавил, раздражая его еще больше:
– Ваш собственный дом, где бы он ни был, вероятно, тоже стоит на участке, который раньше принадлежал моей семье.
Он отпил кофе, сжимая стаканчик обеими руками и позволяя инспектору рассмотреть свои обгрызенные под корень ногти.
– Додо нанялась к родителям отца в качестве служанки. Это вас удивляет, не так ли?.. Не горничной – о, нет! – а просто поденщицей, которой приходится выполнять тяжелую работу. У них были горничные и шофер, но это до войны. После войны им пришлось довольствоваться моей матерью. Не знаю, как она заставила отца жениться на ней. Она говорит «любовь», но это понятно. Я родился только через два года после их женитьбы, так что дело было не в этом. Когда она вышла замуж, ей захотелось стать владелицей дома, быть боссом и тюремщицей.
– Откуда ты можешь это знать? – смущенно спросил Бёрден, так как начал понимать, что имел в виду Олсон, приводя свой парадокс узнавания и отсутствия узнавания.
Когда Клиффорд продолжил, полицейский только подчеркнул это.
– Я знаю свою мать, – говорил молодой человек. – Дед умер – он был очень старый и долго болел. Сразу же после похорон отец нас бросил – это случилось прямо на следующий день, я все это помню. Мне было пять лет, видите ли. Я помню, как ходил на похороны вместе с матерью, отцом и бабушкой. Мне пришлось пойти, меня не с кем было оставить, это было до того, как я пошел в школу. Мать надела ярко-красную шляпу с маленькой вуалью и ярко-красное пальто. Оно было новое, и она раньше никогда его не носила, и когда я ее в нем увидел, я подумал, что именно так женщины одеваются на похороны – в ярко-красное. Я думал, что это правильно, потому что никогда не видел ее в красном раньше. Когда бабушка спустилась вниз, она была в черном. И я спросил у нее: «Почему ты не в красном, бабушка?», а Додо рассмеялась.
Парень глотнул еще кофе и снова углубился в воспоминания:
– Теперь, когда я уже взрослый, я иногда думаю, что отец поступил плохо, бросив свою мать, то есть в любом случае было нехорошо с его стороны уехать, но вдвойне нехорошо было оставить свою мать с Додо. Конечно, я об этом не думал, когда был маленьким. Я почти не думал о бабушке, о ее чувствах. Мать поместила ее в дом престарелых – это случилось вскоре после того, как ушел отец, всего через несколько дней. И бабушка даже не попрощалась с нами, она просто ушла из дома и больше не вернулась. Я спрашивал мать, как ей это удалось устроить, – то есть спросил много лет спустя, когда был подростком. Кто-то говорил, как трудно устроить стариков в муниципальный дом престарелых. Мать рассказала мне об этом, она этим гордилась. Она наняла автомобиль – в то время мини-кебы только появились – и сказала бабушке, что они едут покататься. Когда они подъехали к тому дому, она ее туда отвела и сказала смотрительнице, или кто там был, что оставляет ее у них и что им придется о ней позаботиться. Додо все равно, что она говорит людям, видите ли, и это тоже дает ей власть над ними. Люди ей говорят: «Со мной никогда в жизни так не разговаривали» или «Как вы смеете?!», но это ее не трогает. Она просто смотрит на них и говорит нечто еще более ужасное. Она переступила запретную грань, видите ли, запрет на грубость. А бабушка прожила еще десять лет, все время в том доме, а потом в больнице для престарелых. Социальные службы пытались заставить мать взять ее обратно, но они не могли принудить ее насильно, правда? Она просто не впускала их в дом. Но до этого, как только мини-кеб привез ее назад, она перенесла всю мебель наверх. Мистер Кэррол, фермер, – он и его жена были единственными людьми, с которыми мы общались, насколько я помню. Они не были нашими друзьями, но мы их знали, единственных. Мать наняла его помочь ей перенести мебель на чердак, а потом, когда…
– К чему ты все это рассказываешь, Клиффорд? – спросил Бёрден.
Молодой человек не обратил на его вопрос внимания – или сделал вид, что не обратил. Возможно, он отвечал только на то, что хотел услышать. Он неотрывно смотрел в окно. Дождь стих, и стекающая по стеклам вода превратилась в отдельные капли, между которыми виднелись серо-зеленые размытые силуэты деревьев и все более низкая облачность. Но, возможно, Сандерс ничего не видел, его зрение как будто отключилось. Инспектор чувствовал себя неловко, и его неловкость росла с каждой фразой, произнесенной Клиффордом. Он все время ждал какого-то срыва, ждал, что подозреваемый вскочит и начнет кричать. Но пока мужчина по другую сторону стола казался охваченным неестественным спокойствием.
Он продолжил более непринужденным тоном, тоном светской беседы:
– Когда я не слушался или как-то ее оскорблял, она запирала меня в одной из комнат чердака. Иногда в той, где все фотографии, а иногда вместе с кроватями и матрасами. Но я скоро понял, что меня всегда выпускают до наступления темноты. Она не пошла бы наверх в темноте. Потому что боялась призраков. Думаю, сверхъестественное – единственное, чего боится моя мать. В нашем саду есть такие места, к которым она и близко не подойдет в темноте – да и в дневное время тоже, если уж на то пошло. Я обычно сидел на чердаке и смотрел на все эти лица.
– Лица? – переспросил Бёрден равнодушным тоном.
– На фотографиях, – терпеливо пояснил Клиффорд. Он несколько секунд молчал, и Майкл, повинуясь какому-то вдохновению, сделал то, что делал Серж Олсон, – снял наручные часы и положил их на стол перед собой. Глаза Сандерса сверкнули, когда он увидел это движение.
– Я рассматривал лица моих предков и думал про себя, что все эти дамы в длинных юбках и больших шляпах, и все эти мужчины с собаками и ружьями, все они просто закончились во мне; вот и всё, к чему они пришли в конце, – ко мне. Я смотрел, как меркнет свет, пока уже не мог ясно видеть лица, и когда это происходило, я знал, что она сейчас придет. Когда она поднималась наверх, то делала это медленно, не торопясь, а потом дверь открывалась, и она говорила очень тихо и мило, будто ничего не случилось, чтобы я спускался вниз и что мой чай готов.
Бёрден устало произнес, беря со стола часы:
– Время истекло, Клиффорд.
Тот послушно поднялся:
– Мне возвращаться сегодня вечером?
– Мы дадим тебе знать. – Майкл чуть было не сказал: «Не звони нам, мы сами тебе позвоним», – а потом, стоя один в комнате, когда Сандерса увели, спросил себя почти недоверчиво, что это он делает? Ждет признания вины? Не в этом ли все дело? Он поднялся в свой кабинет и начал просматривать доклады, сообщающие о тщетных усилиях Арчболда и Мариан Бейлис найти доказательства нераскрытого убийства в прошлом Клиффорда. Обе его бабушки умерли естественной смертью – так, по крайней мере, казалось. Старая миссис Сандерс умерла от сердечного приступа в муниципальном доме престарелых, куда ее выпихнула невестка, старую миссис Клиффорд нашла мертвой соседка у нее в кровати, дома. А Элизабет Макфейл умерла в больнице, много месяцев пролежав неподвижно после удара.
И все же Майкл должен продолжать его допрашивать – сегодня вечером, если это необходимо, и на следующий день, и завтра… Каждый день, пока Клиффорд не доберется до настоящего времени и не скажет ему наконец своим монотонным голосом, что он убил Гвен Робсон.
Вексфорд находился в банке «Мидленд» на Куин-стрит. Было уже четыре тридцать, и банк за час до этого закрыли для посетителей. Управляющий охотно сотрудничал с полицией и ответил без возражений на все вопросы старшего инспектора. Да, у мистера Робсона был счет в этом отделении, но нет, миссис Робсон, которая все равно не имела у них счета, ничего не клала в сейф банка. Однако Вексфорд и не слишком надеялся на это. Что бы ни искала Лесли Арбел, это было спрятано в другом месте, либо Лесли уже нашла его. При этом управляющий явно не горел желанием рассказать ему что-либо о счете миссис Сандерс, также открытом в этом отделении банка, под тем предлогом, что она еще не умерла.
Полицейский вышел под серый моросящий дождь, в рано наступившие сумерки. Выставленные у зеленой лавки овощи и фрукты выглядели мокрыми и блестящими, несмотря на тент над ними; на зеленых листьях и кожуре цитрусовых лежала пленка росы. За полукруглым окном бутика переливались откровенные одежды цветов фруктового салата. Серж Олсон как раз исчезал в теплом желтоватом свете винного магазина, разминувшись в дверях с мужчиной, тоже знакомым Вексфорду: это был Джон Уиттен, сосед Ральфа Робсона. Его младенец крепко спал у него на груди, удобно устроившись в беби-слинге, а второй ребенок, закутанный до глаз в вязаные шарфы и клетчатый нейлон, цеплялся варежкой за подол его куртки, так как обе руки Уиттона были заняты двумя сумками с вином. Он посмотрел на старшего инспектора, не узнал его и пошел к универсалу «Пежо», стоящему у обочины. До конца оплаченного времени на паркомате оставалось не больше двух минут, и дорожный инспектор уже двинулся в его сторону.
Джон положил младенца в люльку на заднем сиденье, поставил вино на пол, и только успел выпрямиться, как раздался плач. Трехлетний ребенок забрался внутрь, глядя на своего брата или сестру с тем бесстрастным, слабым интересом, какой старшие дети часто проявляют к расстроенным младшим. Вексфорд наблюдал за всем этим, потому что не понимал, как бедняга Уиттон ухитрится вывести машину, не задев стоящую впереди или сзади, хотя «задеть» было едва ли подходящим словом для того, что недавно сделали с «Пежо»: его боковая передняя фара была разбита, а металл вокруг нее покорежен. Тем не менее полицейский отвернулся бы, понимая, как ужасно раздражает человека, когда за ним наблюдают во время маневрирования автомобилем, если б Джон – уже сидящий за рулем – не окликнул его:
– Послушайте, вы не против того, чтобы подсказать мне, какое у меня расстояние до той машины?
Люди, которые стоят перед водителями, манят их к себе или предостерегающе поднимают руку… Вексфорд давно уже решил никогда не входить в их число. Но другое дело, если тебя просят. Машина поползла вперед, и он дал Уиттону сигнал остановиться в дюйме от задних дворников стоящего впереди «Мерседеса».
– Вам следует переключить сцепление, – сказал он, когда молодой папаша двинулся задним ходом.
И тут Уиттон узнал его и крикнул, перекрывая вопли младенца:
– Вы приходили поговорить со мной насчет миссис Робсон! – Двигатель заглох, и он выругался, но затем, сделав над собой усилие, улыбнулся. – Мне не следовало так выходить из себя. Вот что происходит, когда теряешь спокойствие. – Он большим пальцем ткнул в сторону левой стороны капота, показывая, что имеет в виду. – Моя жена столкнулась с паркоматом три недели назад.
Вексфорд понимал, что Джон рассказал ему об этом, потому что он – полицейский, потому что, как и многие люди, этот молодой человек думает, что все полисмены, к какому бы отделу полиции они ни относились и какой бы ни имели ранг, непременно ведают еще и правилами дорожного движения. Через несколько секунд он будет оправдывать жену, чтобы Вексфорд не достал свой блокнот…
– Имейте в виду, она всего лишь поцарапала ту, другую машину, что просто чудо, учитывая то, как тот молодой человек в «Метро» врезался в нее.
Вежливое «неужели?» и короткая преамбула к прощанию уже вертелись на языке старшего инспектора, но вместо этого он очень быстро спросил, хоть и понимал, что шансов на удачу у него очень мало:
– Когда именно это произошло, мистер Уиттон?
Джон любил поговорить. Он не был болтливым, но любил побеседовать, и это было естественно, так как он взял на себя роль, давно уже отведенную исключительно женщинам, и был целый день заперт с детьми, слишком маленькими для разговоров. Сначала он, тем не менее, протянул руку к заднему сиденью и взял младенца на колени – вопли малыша сразу же стихли до всхлипов. Вексфорд с веселым удивлением понял, что Уиттон устраивается для долгой, дружеской беседы… а потом его удивление сменилось возбуждением.
– Три недели назад, как я сказал, – стал рассказывать Джон. – Ну, собственно говоря, это было в тот день, когда убили миссис Робсон. Да, так и было. Розмари в тот день взяла машину, и покупала нам фрукты и овощи по дороге домой. Без четверти шесть, может, без десяти…
Глава 15
Идея принять его в своем кабинете наверху, а не в одной из комнат для допроса принадлежала Бёрдену. Он уже не мог выносить эту виниловую плитку, мрачные стены и металлическую окантовку стола. Наверху было так же тепло, как внизу, но там ощущался какой-то холодок – казалось, что сквозь пластик и оконные рамы, а также из-под необитой двери с ржавой металлической ручкой дует сквозняк. Поэтому Клиффорда проводили наверх, и он вошел, словно явился в гости – с улыбкой и с протянутой рукой. Майкл не удивился бы, если б парень спросил у него о здоровье, но этого Сандерс не сделал.
Шторы задернули, и в комнате горел свет. Но это был мягкий свет, идущий от наклонной лампы на письменном столе и двух маленьких точечных светильников на потолке. Бёрден сел за свой письменный стол, а Клиффорд устроился напротив него, в кресле с мягким сиденьем и деревянными подлокотниками, которое пододвинула ему Диана Петтит. Она по-прежнему находилась в той же комнате, сидела у двери, но молодой человек, казалось, не замечал ее присутствия. Он надел другую серую сорочку, с воротничком на пуговках, и пуловер более темного серого оттенка с узором «косички», при вязании которых были кое-где допущены огрехи. Бёрден поймал себя на том, что все время смотрит на одно из таких мест у левого плеча, где вязальщица, делая переход на другую сторону, накинула петлю сверху, а не снизу.
– Я бы хотел, чтобы ты рассказал мне о своих отношениях с другой твоей бабушкой, – начал инспектор. – С миссис Клиффорд, матерью твоей матери. Ты часто ее навещал?
Вместо ответа Сандерс сказал:
– Моя мать не совсем плохая. Я создал у вас о ней плохое впечатление. Она в действительности такая же, как все остальные, смесь плохого и хорошего, только у нее очень сильная Тень. Можно, я расскажу вам одну историю? Это очень романтичная история, ее мне рассказала моя бабушка Клиффорд.
– Давай, – подбодрил его Майкл.
– Когда моя мать была маленькой, они жили в Форбидине – она, ее мать и отец. Она обычно ездила в школу на велосипеде мимо Ясеневой фермы и познакомилась с моим отцом, который был чуть моложе ее. Ну, они играли вместе, играли всякий раз, когда им это удавалось, в основном по выходным, так как мой отец ходил в начальную школу. Когда ей исполнилось тринадцать лет, а отцу двенадцать, его родители узнали об этой дружбе и положили ей конец. Понимаете, они считали, что мой отец слишком хорош для моей матери, даже чтобы просто играть с ней: они сказали, что дочь работника с фермы не пара их сыну. И отец не оказал никакого сопротивления, он с ними согласился, что раньше он этого не понимал, и когда мать пришла в следующий раз, он не захотел с ней разговаривать, даже смотреть на нее не стал. А потом вышла моя бабушка и сказала матери, что она должна уйти домой и больше не приходить.
Бёрден рассеянно кивал, гадая, сколько еще времени все это будет продолжаться. Эта история не была чем-то необычным для этой части света в тот период. Похожие вещи случались с его собственными современниками: запрет на «игру на улице» по причинам снобизма.
– Я вам это рассказываю, – продолжал Клиффорд, – чтобы показать вам мою мать с хорошей стороны. Я сказал, что история романтичная. Позже она нанялась к ним на работу, и они не узнали ту маленькую девочку, которой когда-то не разрешили играть с их Чарльзом. И он ее не узнал, пока она не сказала ему после свадьбы. Интересно, что они все тогда подумали?
Майклу это было не настолько интересно, чтобы строить догадки.
– Твоя бабушка Клиффорд приходила навещать тебя, когда ты был маленьким? – спросил он вместо ответа. – Или вы с матерью навещали ее?
Молодой человек вздохнул. Возможно, он предпочел бы продолжать свои рассуждения по поводу этой романтичной истории.
– Иногда я думаю, что провел все детство на ходу. Я прошел пешком все мое детство, если вы меня понимаете. Это был единственный способ куда-то добраться. Должно быть, я прошел пешком сотни миль, тысячи… Моя мать ходит не так быстро, но я всегда задыхался, стараясь не отстать от нее.
– Значит, вы ходили к твоей бабушке?
Клиффорд снова вздохнул.
– Когда ходили, то пешком. Туда шел автобус, но мать не хотела платить за проезд. Мы не часто ходили к бабушке. Вы должны понять, что мать не любит людей и не очень-то любила свою мать. Понимаете, мой дедушка умер внезапно, а потом, когда отец ушел, а бабушка Сандерс отправилась в дом престарелых, мы остались одни, и весь дом стал нашим. Думаю, ей это нравилось. – Парень заколебался, опустил глаза на свои обкусанные ногти, и произнес почти хитро: – И я ей нравлюсь, пока слушаюсь. Она лепила из меня раба и защитника. Она сделала меня не так, как надо, как Франкенштейн сделал того монстра. – Короткий, визгливый смешок, который мог бы смягчить эти слова, но почему-то сделал их еще более ужасными.
Бёрден смотрел на него с выражением какого-то смущенного нетерпения. Он формулировал вопрос о матери миссис Сандерс, и ему в голову пришла дикая идея, что Гвен Робсон, вероятно, когда-то служила у нее домработницей, но тут Клиффорд заговорил снова:
– Однажды, когда я не хотел делать то, чего хотелось ей, она заперла меня на чердаке с фотографиями и потеряла ключ от той комнаты. Не знаю, как она его потеряла – она мне так и не сказала, не пожелала, – но, думаю, она уронила его в сливное отверстие раковины, или он провалился в щель в полу, или еще как-то. С ней всегда что-то происходит, потому что она не думает о том, что делает, ее мысли всегда заняты чем-то другим. Поэтому, думаю, она его как-то так потеряла. Она очень сильная, хоть и небольшого роста, и попыталась выломать дверь плечом, но не смогла. Я сидел внутри и слушал, как она бьется в дверь. Была зима, и начинало темнеть, и она боялась. Я знаю, что она боялась, я чувствовал ее страх сквозь дверь. Может быть, призраки подбирались к ней по лестнице…
Сандерс улыбнулся, а потом рассмеялся тонким, пронзительным смехом, морща нос, словно от удовольствия и одновременно боли при этом воспоминании.
– Ей пришлось пойти и попросить помощи. Я испугался, когда услышал, что она уходит, потому что подумал, что меня бросят там навсегда. Было холодно, а я был еще маленьким мальчиком… сидел в полутьме со старой мебелью и всеми этими лицами. Она выкрутила лампочки из патронов, понимаете, чтобы я не мог зажечь свет. Но из-за этого и она тоже не могла включить свет… – Молодой человек снова улыбнулся и печально покачал головой. – Она пошла за мистером Кэрролом, и он пришел вместе с ней, навалился плечом на дверь и распахнул ее. Меня больше никогда там не запирали, потому что после этого дверь уже не запиралась на замок. Миссис Кэррол пришла вместе с ним. И я помню, что она сказала: она повернулась к моей матери и сказала, что ей очень хочется обратиться в общество по защите детей от жестокого обращения, но если она это и сделала, они так ничего и не предприняли. Миссис Кэррол уехала шесть месяцев назад. Она сбежала от своего мужа с другим мужчиной, как сказала моя мать. Именно Додо пришлось сообщить об этом мистеру Кэрролу. Она сначала как-то намекнула ему на то, что был другой мужчина, а потом сказала ему об этом прямо. Думаю, он собирался броситься на нее, но люди на нее не набрасываются – по крайней мере, пока этого не случалось. Потом он сломался и зарыдал, расплакался. Знаете, что я подумал? На что надеялся? Я подумал, что мой отец бросил мать, а теперь миссис Кэррол бросила своего мужа. Предположим, мистер Кэррол женится на Додо? Это было бы спасение, не правда ли, самый чистый способ освободиться? Но я гадаю, не ревновал бы я, тронуло бы меня это…
Сандерса прервал стук в дверь, вслед за которым вошел Арчболд, который сообщил Бёрдену, что Вексфорд хочет его видеть.
– Прямо сейчас? – спросил инспектор.
– Он сказал, что это срочно.
Майкл оставил Клиффорда с Дианой. Возможно, сейчас неплохо было сделать перерыв. Его не интересовало детство подозреваемого, но он ценил настроение, которое, кажется, возникает у него от этих воспоминаний, настроение откровенности и открытости. Все эти истории его детства (именно так Бёрден их рассматривал) должны были привести Клиффорда, хоть и по безумной дороге, к последнему, разоблачающему его прорыву.
Инспектор не стал садиться в лифт, а поднялся по лестнице. Дверь в кабинет его начальника была приоткрыта. Вексфорда почти всегда можно было застать либо за письменным столом, либо замершим у окна и в задумчивости глядящим на Хай-стрит, но в это утро он стоял, рассеянно глядя на план большого Кингсмаркхэма, висящий на стене слева. Он посмотрел на Бёрдена, когда тот вошел.
– О, Майкл…
– Ты хотел меня видеть?
– Да. Прости, что прервал, но, возможно, ты сочтешь это не совсем перерывом, а окончанием допроса. Клиффорд Сандерс – он этого не делал, не мог сделать. Можешь его отпустить.
Бёрдена сразу же охватил гнев. Лицо его стало жестким, и он ответил:
– Мы уже это проходили.
– Нет, Майкл, послушай. Он сидел в машине своей матери на Куин-стрит в пять сорок пять девятнадцатого ноября. Женщина по имени Розмари Уиттон его видела – она с ним говорила, и он говорил с ней.
– Она пыталась отъехать от обочины, – сказал Вексфорд, – но было мало места, всего несколько дюймов с обеих сторон…
Проявляя сексизм эстрадного комика, но с непроницаемым лицом и совершенно серьезно, Бёрден его перебил:
– Женщины за рулем!
– Ох, Майкл, брось! Клиффорд сидел в машине за ней, и у него оставалась свободная пара ярдов сзади. Она попросила его отъехать назад, а он ее прогнал. «Оставьте меня в покое, уходите», – вот что он сказал.
– Откуда она знает, что это был Клиффорд?
– Она хорошо его описала. Это был красный «Метро». Она не глупа, Майкл, она на какой-то престижной работе, системный аналитик, хотя, признаюсь, я не очень хорошо понимаю, что это такое.
– И она говорит, что это было без четверти шесть?
– Она опаздывала, спешила. Такие женщины всегда спешат – это неизбежно. Она говорит, что хотела успеть домой раньше, чем детей уложат спать в шесть часов. Когда она сначала села в машину, то посмотрела на часы – я и сам так всегда поступаю, я знаю, о чем она говорит, – и было ровно пять сорок пять. А это значит, что после этого прошло добрых пять минут, пока она перебросилась словами с Клиффордом и врезалась передней фарой в паркомат.
– Она точно все это сделала? – задумчиво спросил Бёрден и нахмурил брови, будто собирался опять напасть на женщин за рулем. – Почему же он не сказал мне об этом?
– Не заметил, смею сказать. Она говорит, он отъехал, когда это уже не имело для нее значения.
Заявление этой женщины теперь надо было проверить и тщательно расследовать, допросы Клиффорда Бёрденом до тех пор следовало приостановить, так что Майкл не вернулся к Сандерсу. Гнев и разочарование, которые, наверное, было бы более естественным вылить на Вексфорда, ему яростно хотелось выплеснуть на человека внизу. Он мог бы позвонить в свой кабинет по телефону, но не мог заставить себя встретиться с Клиффордом и поэтому послал Арчболда с приказом отпустить его и сказать, что он больше не понадобится.
– Где бы ты спрятал какую-нибудь вещь, Майкл, на месте Гвен Робсон? – спросил тем временем его шеф.
Переживая свое поражение и еще не полностью осознав, каким будет результат того, что с Клиффорда сняты подозрения, Бёрден угрюмо спросил:
– Какого рода вещь?
– Бумаги. Несколько листков бумаги.
– Ты имеешь в виду письма?
– Не знаю, – ответил Вексфорд. – Лесли Арбел искала бумаги, но не думаю, что нашла. Их нет в банке, и их нет в сейфовом хранилище Кингсмаркхэма – я только что у них узнавал.
– Откуда ты знаешь, что Лесли их не нашла?
– Когда я разговаривал с нею в пятницу, она выглядела унылой и встревоженной. Если б она нашла то, ради чего перевернула вверх дном весь дом, то была бы на седьмом небе от счастья.
– Я гадаю, не мог ли Клиффорд убить свою вторую бабушку, мать его матери. Он вообще очень странная личность. У него все характерные черты психопата… Над чем ты смеешься?
– Брось это, Майкл, – сказал Вексфорд. – Просто брось. И оставь психиатрию Сержу Олсону.
Бёрден вспомнил это его последнее замечание, когда на следующее утро ему позвонил Олсон. Все это время Майкл почти ни о чем не думал, кроме Клиффорда Сандерса, и все, что он делал, было связано с его новым алиби. Он даже сам поговорил с Розмари Уиттон, но не смог поколебать ее уверенность в правильности названного ею времени, а также расспросил зеленщика с Куин-стрит. Если на том месте Клиффорда в его автомобиле никто не запомнил, то о том, как миссис Уиттон столкнулась с паркоматом, вспомнили довольно много владельцев магазинов. Менеджер винного магазина запомнил время: это случилось до того, как он закрыл магазин в шесть часов, но незадолго до закрытия. Он повернул табличку на двери надписью «Закрыто» наружу сразу же после того, как вернулся после осмотра повреждения. Бёрден не был убежден, но ему пришлось сдаться, хотя бы на время, и он переключил внимание с Клиффорда Сандерса на его отца… В качестве временной меры, во всяком случае. Инспектор не хотел снова разговаривать с Клиффордом – по крайней мере, неделю – и потратить это время на то, чтобы отыскать Чарльза Сандерса и начать с него новую линию расследования. Но не успел он приступить к поискам, как ему позвонил Серж Олсон.
– Майкл, я думаю, вам следует знать, что мне только позвонил Клиффорд и отменил нашу встречу в четверг, а заодно и все дальнейшие встречи со мной, – сообщил психолог. – Я спросил у него, почему, и он ответил, что больше не нуждается в моем лечении. Вот так.
– Почему вы говорите об этом мне, мистер Олсон… Серж? – осторожно спросил Бёрден.
– Ну, вы подвергаете его каким-то довольно суровым допросам, не так ли? Послушайте, это очень деликатная сфера – для меня, во всяком случае. Он мой клиент. Я стараюсь, так сказать, оправдать его доверие. Но это очень серьезно, когда такой человек, как Клиффорд, бросает лечение. Майкл, он нуждается в лечении. Я не говорю, что ему непременно нужно то, что я могу ему дать, но он нуждается в чьей-то помощи.
– Может быть, – предположил Майкл, – он нашел другого психиатра. В любом случае, вам не стоит волноваться из-за возможных последствий того, что вы называете суровыми допросами. Они закончились – во всяком случае, пока.
– Рад это слышать, Майкл, очень рад.
Высказав словами то, что он прекратил допросы Клиффорда, Бёрден посмотрел на вещи под другим углом. Он вдруг осознал, как ему не нравилось сидеть взаперти с Клиффордом и слушать все эти откровения. Больше он этого делать не станет, то есть пока не найдет другую перспективную линию расследования. Приняв такое решение, инспектор выглянул в окно – туда, где развешивали лампочки на ветвях дерева, растущего на краю двора перед полицейским участком. Это была не ель и даже не какое-то хвойное дерево, а ясень, который был примечателен только своими большими размерами. Бёрден наблюдал за работой двух мужчин. Идея развесить разноцветные лампочки на дереве с целью способствовать установлению веселых и дружелюбных отношений с публикой принадлежала ему, а потом ее поддержал главный констебль. Вексфорд, услышав об этом, вместо комментария лишь иронически рассмеялся. Но ведь нельзя относиться с антагонизмом, со страхом или с подозрением к дружелюбному учреждению, которое развесило на дереве волшебные лампочки у себя в саду перед зданием? Хотя сегодня утром Майкл не чувствовал себя ни дружелюбным, ни веселым, а был в таком настроении, что ему больше хотелось рявкнуть на любого, кто пошутит насчет этого дерева. Диана Петтит уже напоролась на грубость за то, что предложила, чтобы все лампочки были голубыми.
Когда телефон опять зазвонил, инспектор поднял трубку и сердито произнес:
– Да?
Это звонил Клиффорд Сандерс.
– Можно мне вас повидать? – попросил он.
– Зачем? – спросил Бёрден.
– Поговорить. – Молодой человек не упомянул, когда он хочет встретиться, но Бёрден уже знал, как он обходится с временем. – Вы меня заставили вчера очень рано закончить, а я еще много хочу вам рассказать. Я просто хотел узнать, когда мы сможем начать снова.
«Когда я сам выберу время, парень, – подумал Майкл. – Может, на следующей неделе или в следующем месяце». Но сказал он другое:
– Нет, мы закончили. Это всё. Ты можешь возвращаться к работе. Продолжать прежнюю жизнь – понятно? – И, не дожидаясь ответа, он положил трубку.
Через десять минут телефон зазвонил снова. К этому времени тот из двух мужчин, который был моложе и смелее, взобрался на верхнюю перекладину лестницы и стал вешать провод с лампочками на самые высокие ветки. Бёрден подумал, какая это будет катастрофа и как ее раздует пресса, если этот человек упадет и покалечится. Он произнес в трубку «да?» более мягким тоном и услышал голос Клиффорда, который нетерпеливым, настойчивым тоном высказал предположение, что их прервали. Полицейский ответил, что, по его мнению, их не прерывали. Все, что следовало сказать, уже сказано, не так ли?
– Я бы хотел приехать и повидаться с вами сегодня во второй половине дня, если вам удобно, – настаивал Сандерс.
– Мне неудобно, – ответил Бёрден, сознавая, что разговаривает с этим парнем, как раньше, будто он ребенок, но ничего не может с этим поделать. – Во второй половине дня я занят.
– Тогда я могу приехать завтра утром.
– Клиффорд, я сейчас повешу трубку. Ты понял? Нас не прервали, я закончил, больше я не могу это обсуждать. До свидания.
Почему-то этот второй звонок встревожил Майкла. Он вызвал у него странное чувство, очень напоминающее то, которое испытывают люди, редко сталкивающиеся с умственно отсталыми людьми, когда неожиданно вступают в контакт с человеком, который пускает слюни и судорожно цепляется за них. Они отшатываются, ахают, и это непростительно и возмутительно, и Бёрдену стало немного стыдно, когда он резко бросил трубку и отступил назад, глядя на телефон, словно Клиффорд или какая-то его часть вселилась в коричневый пластмассовый аппарат. Какой дурак! Что с ним такое? Он опять взял трубку и распорядился, чтобы его больше не соединяли, если будет звонить Клиффорд Сандерс – и более того, чтобы отслеживали все входящие звонки.
Обыскивать дом было бесполезно. У Лесли Арбел имелось две недели, чтобы это сделать, и хотя, возможно, у нее было меньше опыта в этом деле, чем у полицейских Вексфорда, но зато было больше времени и, надо полагать, личной заинтересованности в том, что она искала, чем бы это ни было. Завещание? Гвен Робсон нечего было завещать. Нечто такое, что скомпрометировало бы виноватого, испуганного человека? Вексфорд не мог представить себе, что убитая шантажировала свою собственную, наверняка любимую племянницу. И все же Лесли отчаянно пыталась отыскать эти бумаги – если это вообще были бумаги.
«Я потеряю работу!» – крикнула она старшему инспектору. Это казалось совершенно неоправданным. Стоило ему спросить ее, почему она не сказала ему о своем приезде в Кингсмаркхэм в тот четверг, как она заплакала, что потеряет работу.
Полицейский прошел по дорожке к дому миссис Яго и позвонил в дверь. Хозяйка быстро подошла к двери – большая, улыбающаяся, семенящая легкой походкой. Ее улыбка выглядела несколько принужденной, но причина этого была не в том, подумал он, что здесь не хотят видеть полицейского.
– Вы сегодня в одиночестве? – спросил Вексфорд.
– Нина по вторникам не работает и не ездит за покупками. Я виделась с ней вчера, – ответила Дита, когда они устроились в гостиной, в джунглях из вязаных цветов и деревьев. Старший инспектор заметил, что рукописи на столе уже не было, и миссис Яго проследила за его взглядом. – Я не захотела сегодня видеть ее; с меня достаточно, я чувствую, что больше не выдержу.
Она имела в виду жалобы брошенной жены? Несчастной молодой женщины, покинутой и вынужденной одной растить двоих детей? Полицейский не стал задавать этот вопрос. Вместо этого он спросил у пожилой женщины, где, по ее мнению, Гвен Робсон могла спрятать то, что ей нужно было спрятать, и уже задавая этот вопрос, вспомнил, как она утверждала, что была едва знакома с покойной. Она взяла круговые спицы, с которых свисал замечательный тропический пейзаж, и ее гость увидел, что она добралась до неба, голубого пространства с крохотными облачками. Но вместо того чтобы возобновить работу, Дита осталась сидеть неподвижно, сжимая в руках два прочных конца круговых спиц. Она взглянула на него и отвела глаза.
– Я так мало ее знала… Как я могу сказать?
– Не знаю, – ответил Вексфорд. – Дом у них такой же, как этот. Я подумал, что в нем может быть некая особенность, некое место, хорошо известное обитателям, но совершенно неизвестное посторонним.
– Потайная панель?
– Не совсем это.
– Возможно, убийца унес эту таинственную вещь, чем бы она ни была. Хотите выпить?
Полицейский покачал головой, и сделал это слишком поспешно, так что хозяйка дома удивленно подняла брови.
– Что случилось с книгой? – спросил он, чтобы что-то сказать. – Вы ее закончили и отослали издателю?
– Я ее не закончила. И никогда не закончу. Я чуть не сожгла ее вчера ночью, а потом подумала – кому нужны эмоциональные жесты, драмы? Просто убери ее в ящик стола – что я и сделала. Вчера у меня был такой день, он меня так расстроил… Забавно, но мне бы хотелось вам об этом рассказать. Можно? Кажется, больше мне не с кем поделиться.
– Это что-то новенькое, – сказал Вексфорд, – все время кто-то хочет рассказать мне нечто.
– Вы мне нравитесь, – сказала его собеседница, и это не прозвучало наивно или безыскусно: это было просто откровенно. – Вы мне нравитесь, но я вас плохо знаю, а вы не знаете меня, и я сомневаюсь, узнаем ли мы когда-нибудь друг друга лучше. – Брошенный на старшего инспектора взгляд спрашивал его согласия, и он кивнул. – Может быть, это идеальная ситуация для доверительного рассказа, – добавила женщина, а потом на некоторое время замолчала. Руки ее не двигались, и в них уже не было спиц. – Моя дочь рассказала мне, что у нее была связь с мужчиной – нет, не связь, не так серьезно, просто они провели вместе одну ночь, и она имела глупость рассказать об этом мужу. Не сразу, она долго ждала. Ей следовало забыть об этом, оставить это в прошлом. Он и сам ей кое в чем признался, в каком-то мелком грешке, а она рассказала ему о том случае, и вместо того, чтобы простить, как она, он сказал, что это все меняет – это изменило все его чувства к ней.
– Как Тесс из рода д’Эбервиллей, – пробормотал Вексфорд, – а мы-то считаем, что времена изменились… Она ничего этого вам не рассказывала до вчерашнего дня?
– Нет. Я спросила у нее, есть ли надежда на примирение. Я даже зашла так далеко, что спросила, что лежит в основе их конфликта. Вы отец, и вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю «зашла так далеко». Дети не любят, когда их расспрашивают, даже когда это… ну, проистекает из реальной тревоги за них.
– Да, – согласился старший инспектор, – не любят. – Он немного подумал и вдруг с необычной для себя неуверенностью спросил: – Могу ли я… Можно ли мне… прочесть вашу рукопись?
Миссис Яго уже взяла свое вязание, но снова уронила его на колени.
– Зачем это вам? – Внезапное волнение в ее голосе подсказало полицейскому, что он на неверном пути, что он выбрал совершенно неправильный курс. – У вас есть какие-то знакомые издатели?
Конечно, они у него были. Зять Бёрдена, Эмиас Айрленд, за долгие годы стал его другом, но Вексфорд не собирался пробуждать в Дите напрасные надежды. Как и говорить ей всю правду на этом этапе.
– Мне просто любопытно ее прочитать. – Он заметил, как изменилось ее отношение к этой рукописи, с тех пор как Яго решилась довериться ему. – Вы мне позволите?
Вот как получилось, что теперь он поднимался на холм, который казался ему более крутым, чем вчера вечером, и нес груз бумаги, весивший, как ему казалось, фунтов десять, в одной из красных пластиковых пакетов «Теско». Он собирался в тот вечер закончить читать А. Н. Уилсон, и ему не терпелось узнать, чем там все кончилось, но это было неважно.
Еще слишком рано зажигать рождественские лампочки на дереве, подумал Бёрден, сейчас только 8 декабря. Во всяком случае, никто не выказывал никакого желания их включить, а прохожие их, наверное, и не увидят. Вечер выдался темным и туманным. Как давно они не видели солнца в дневное время или, если уж на то пошло, луны в ночное?
В передней части двора стояли обычные автомобили, но фонари превращали все предметы в нечеткие изображения цвета сепии. Кто-то только что приехал в автомобиле «Метро», который мог оказаться какого угодно цвета. Бёрдену это ни о чем не сказало, и он снял с вешалки дождевик и спустился на лифте. Хоть раз вернется домой рано! Его малыш еще не лег спать, а бегает по квартире, выкупанный и присыпанный, в пижаме… Работает радио, потому что Дженни предпочитает его телевизору, пахнет чем-то непривычным, но не слишком экзотическим, одним из немногих блюд иностранной кухни, которые ему нравятся, – соусом песто, например, или пятью пряностями от жаркого в раскаленном масле, которое готовится на обед. Дженни, захлопотавшаяся, но веселая, в голубом спортивном костюме… Бёрден тосковал по таким вещам, они вызывали в нем чувственный восторг. Звон тарелок, милые приметы семейной жизни, те аспекты брака, которые не нравятся многим мужчинам, доставляли ему огромное удовольствие. Ему всегда было их мало.
Он пересек фойе с черно-белыми плитками пола, и тут кто-то поднялся со стула и подошел к нему. Это был Клиффорд Сандерс.
– Я пытался весь день вас увидеть, – сообщил он инспектору. – Они мне отвечали, что вы заняты.
Первой реакцией Бёрдена было повернуться к сержанту Кэму, стоящему за стойкой, но уже сделав шаг в его сторону, он вспомнил, что ничего не сказал ему – да и вообще никому – насчет запрета впускать Клиффорда в полицейское управление. Ему не пришло в голову, что Сандерс приедет туда. Имеет ли он право, если на то пошло, не впускать его? Майкл не знал. Он не знал, может ли на законном основании не пускать невиновных, законопослушных граждан в полицейское управление. Гнев на Клиффорда следует держать под контролем.
Он чопорно произнес:
– Я был занят. И сейчас занят. Ты должен меня извинить, я спешу.
Невыразительное, детское, бледное лицо молодого человека выражало только одно – недоумение. Это полное недоумение не затрагивало его глаз, но на лбу у Клиффорда появились морщины, и он сосредоточенно нахмурился.
– Но мне надо вам многое сказать. Я едва начал… я должен поговорить с вами.
Не в первый раз Бёрден подумал, что если б он увидел этого человека на улице и не знал, кто он такой, то принял бы его за неполноценного. Это было очень трудное положение, и в глубине его скрывались странные вещи, но можно ли быть отсталым не телом или не умом, а чем-то другим? Душой, психикой? Майкла охватило ужасно неловкое чувство, и ему показалось, что он съежился, стараясь не прикасаться кожей к собственной одежде. Он больше не мог смотреть в эти младенческие глаза, наблюдать, как шевелятся эти толстые, непослушные губы.
– Я тебе уже сказал, что нам больше не о чем разговаривать. – Боже, он говорит, как человек, желающий разорвать любовную связь! – Ты помог нам в расследовании, большое спасибо. Я тебя уверяю, что ты нам больше не понадобишься.
С этими словами инспектор удрал. Ему хотелось убежать, но чувство собственного достоинства и самоуважение не позволили ему это сделать. Двигаясь намеренно размеренным шагом к вращающейся двери, он чувствовал, что Кэм с любопытством смотрит на него, что Мариан Бейлис, которая только что вошла, остановилась и тоже уставилась в его сторону и что Клиффорд все еще стоит в центре холла, его губы беззвучно шевелятся, а руки он держит поднятыми перед собой.
Бёрден открыл дверь и, оказавшись снаружи, побежал к своей машине. Красный «Метро», приезд которого он видел, но чей цвет изменили желтые фонари, стоял рядом с ней. Напрашивался вывод, что Сандерс поставил его там нарочно.
Когда инспектор включил зажигание, он увидел, как из участка вышел Клиффорд. И как он побежал к нему, крича:
– Майкл, Майкл!..
Бёрдену не надо было включать задний ход. Он выехал прямо в ворота.
Глава 16
– У него произошел перенос, – сказал Серж Олсон. – Это совершенно явный пример переноса.
– Я не знаю, что это значит, – сказал Майкл.
Они оба находились в кабинете Вексфорда вместе с его хозяином. Лицо психотерапевта в обрамлении зарослей волос напоминало лицо очень умной мыши-полевки, выглядывающей из своего травяного укрытия, а его блестящие глаза-бусинки смотрели агрессивным взглядом хищного зверя. Бёрден хотел пойти к нему, но Олсон сказал, что сам приедет в полицейский участок, так как утром в четверг у него нет клиентов. Весь предыдущий день Клиффорд Сандерс продолжал свои попытки поговорить с Майклом. Его телефонные звонки не переключали на инспектора, но при этом Бёрдену сказали, к его огромному отчаянию, что тот звонил пятнадцать раз. А потом Клиффорд вернулся в полицейский участок – как раз вовремя, чтобы повторить свою тактику перехвата, в тот момент, когда Бёрден уезжал домой.
Но именно его присутствие во дворе участка сегодня утром – красный «Метро» стоял у самых ворот, и Сандерс терпеливо сидел за рулем – окончательно встревожило Майкла. С него было достаточно. Как только он оказался в помещении, он позвонил Олсону, и тот приехал через пятнадцать минут.
– Я постараюсь объяснить, Майкл, – сказал психолог. – «Перенос» – это термин, который используют психоаналитики для описания эмоционального отношения, которое развивается у субъекта по отношению к его аналитику. Оно может быть позитивным или негативным, это может быть любовь или ненависть. У меня часто бывало так с клиентами, хоть и не с Клиффордом. – Озадаченное лицо Бёрдена заставило его остановиться, и он взглянул на Вексфорда. – Думаю, вы понимаете, что я имею в виду, правда, Рег?
Старший инспектор кивнул.
– Это нетрудно понять. Это естественно, если подумать.
– Вы хотите сказать, что я стал ему нравиться? Он в каком-то смысле стал зависеть от меня? – изумился Бёрден.
– Совершенно верно, Майкл.
– Но что я сделал? Что, скажите бога ради, я сделал, чтобы такое вызвать?! – почти лихорадочно затараторил инспектор. – Я только проводил с ним обычный допрос и расспрашивал его так же, как расспрашивал раньше тысячи других подозреваемых. Никто прежде так не реагировал, все они были очень рады избавиться от меня и убраться восвояси.
Вексфорд стоял у окна. Красный «Метро» все еще был припаркован внизу, и его капот находился в нескольких дюймах от ствола дерева, украшенного лампочками. Клиффорд сидел на месте водителя – он не читал, не смотрел в окно, а просто сидел, нагнув голову.
– Люди разные, – говорил тем временем Серж. – Люди – индивидуальности, Майкл. Вы не можете сказать, что раз у вас ни с кем раньше не случалось переноса, то так будет и дальше. Вы с ним особенно мягко разговаривали? По-отечески? Я не хочу сказать – покровительственно. Ваш подход отличался чуткостью? – Выражение блестящих черных глаз психолога скорее говорило о том, что он сомневается в такой возможности.
– Я так не думаю. Я не знаю, – пробормотал Майкл. – Я просто слушал, позволял ему говорить… я считал, что так скорее достигну цели и что-то узнаю.
– А! – Олсон задумчиво улыбнулся. – Слушая, позволяя клиенту говорить, вы делали то, что делают фрейдисты. Может, он предпочитает психотерапевта-фрейдиста.
Неожиданно пошел дождь. Он стегал прямыми, блестящими прутьями асфальт и крыши припаркованных автомашин, включая и крышу «Метро»; он лил так сильно, что повсюду тут же образовались лужи. Вексфорд отвернулся от залитого водой стекла и быстро покачал головой, не соглашаясь.
– Так что же делать? – спросил он психотерапевта.
– Хорошее правило, Рег, – не уступать желаниям клиента, – ответил тот. – Отчасти проблема в том, как именно он хочет создать свой мир. Но тот мир, который он создает, не дает ему счастья, не способствует его адаптации. Новый мир не соответствует реальности и лишь кажется ему более легким. Вы понимаете, Майкл? Если вы встретитесь с ним сейчас, вы позволите ему создать свой мир так, как ему хочется, и населить его такими людьми, какими ему хочется. Например, так как он лишился собственного отца, он хочет поместить вас в свой мир в качестве отца. Я бы сказал – конечно, сделайте это, если б так было для него лучше. Но я так не считаю. Это углубит перенос и вызовет еще больший уход от реальности.
– Вы предлагаете, чтобы я просто послал к нему человека, который отправил бы его домой? – спросил Вексфорд. – Не знаю, почему, но мне это кажется… безответственным.