Темная материя Крауч Блейк

Выхожу из игры.

Всю ночь брожу в одиночестве по улицам.

Ошеломленный.

Испуганный.

Жду, пока организм очистится от препарата.

Заправляюсь в ночной столовке и на рассвете возвращаюсь в Саут-сайд.

По пути к заброшенной подстанции попадаюсь на глаза трем подросткам. Они на другой стороне улицы, но в ранний час улицы пустынны и хорошо просматриваются.

Меня окликают.

Пробуют зацепить, подзуживают, оскорбляют.

Я не обращаю внимания.

Прибавляю шагу.

И понимаю, что неприятностей не избежать. Они переходят через дорогу и идут в моем направлении.

Бежать? Но они моложе и, конечно, быстрее. Да и силы еще могут пригодиться. Во рту пересыхает. Организм включает механизм «бей или беги» и получает заряд адреналина.

Они догоняют меня на краю квартала, где начинаются дома строчечной застройки и железнодорожное депо.

Никого больше в этот ранний час на улице нет.

На помощь рассчитывать не приходится.

Парни даже моложе, чем мне поначалу показалось, и идущий от них солодовый дух напоминает резкий запах дешевого одеколона. Судя по горящим глазам, они отрывались всю ночь, возможно, именно в поиске такого вот шанса дать выход накопившейся энергии.

Бить начинают сразу по-настоящему.

Молча, без лишнего трепа.

А я слишком устал, чтобы отбиваться.

Еще не поняв толком, что и как, я уже лежу на тротуаре и огребаю по полной: меня бьют ногами без разбору – в живот, в спину, в лицо…

В какой-то момент я отрубаюсь, а придя в себя, чувствую, как они шарят по карманам, ищут, наверное, бумажник, которого у меня нет.

В конце концов они вырывают рюкзак и со смехом убегают.

Лежу долго. Слушаю. Машин все больше. День светлеет.

Мимо, не останавливаясь, проходят люди.

При каждом вдохе между ребрами как будто вгоняют острый клин. Левый глаз заплыл.

Через какое-то время пытаюсь сесть.

Черт.

Капсулы.

Вцепившись в проволочный забор, подтягиваюсь и поднимаюсь на ноги.

Только не ампулы.

Господи, пожалуйста!

Сую руку под рубашку, нащупываю кусок изоленты на боку.

Морщась, отрываю ее от кожи. Больно.

Но сейчас все больно.

Ампулы на месте.

Три раздавлены.

Три целы.

Кое-как добредаю до куба, вваливаюсь и закрываюсь изнутри.

Денег нет.

Блокнотов нет.

Шприцев и иголок нет.

Нет ничего, кроме избитого тела и последних трех шансов исправить ситуацию.

ОСТАЛОСЬ КАПСУЛ: 2

Первую половину дня клянчу денег на углу Саут-сайд, чтобы наскрести на билет и доехать на поезде до города.

Вторую половину провожу в четырех кварталах от дома. Сижу на тротуаре за картонкой с надписью: «Бездомный. В отчаянном положении. Благодарен за любую помощь».

Состояние моей избитой физиономии большого сочувствия не вызывает, потому что к закату в моем распоряжении оказывается всего лишь двадцать восемь долларов и пятнадцать центов.

Хочется есть. Хочется пить. И все болит и ноет.

Нахожу забегаловку, достаточно дерьмовую, чтобы принять такого, как я. Плачу за еду. И тут меня накрывает.

Пойти некуда.

Заплатить за комнату в мотеле нечем.

На улице холодно и дождливо.

Я иду к своему дому. Обхожу квартал, пытаясь вспомнить место, где можно было бы спокойно, подальше от посторонних глаз, поспать.

Такой укромный закоулок есть между моим и соседским гаражом, возле мусорного ящика. Забираюсь туда, прихватив сплющенный картонный ящик. Прислоняю его к стене гаража.

Лежу, слушаю, как дождь стучит по картонной «крыше», надеюсь, что мое убежище простоит до утра.

Позиция удобная для наблюдения. Глядя через забор, огораживающий мой задний дворик, вижу окно второго этажа.

Это главная спальня.

Мимо окна проходит Джейсон.

Это не Джейсон-2. Мир не мой – это я знаю точно. Ближайшие магазины и рестораны не те. И машины у этих Дессенов другие, не такие, как у нашей семьи. И Джейсон поплотнее меня.

На секунду в окне появляется Дэниела. Привстает на цыпочки, задергивает шторы.

Спокойной ночи, любовь моя.

Дождь льет сильнее.

«Крыша» понемногу проседает.

Поеживаюсь от холода.

Восьмой день на улице. Сегодня сам Джейсон Дессен бросил в мою коробку бумажку в пять долларов.

Никакой опасности нет.

Узнать меня невозможно.

Обгоревшее на солнце лицо. Небритый. Вонючий бродяга.

Народ в нашем квартале отзывчивый и щедрый. Каждый день мне удается собрать денег на скудный ужин и оставить немного про запас.

Каждую ночь я сплю в переулке за домом 44 по Элеанор-стрит.

Это превращается в какую-то игру. Каждый раз, когда свет в главной спальне гаснет, я закрываю глаза и представляю себя на его месте.

С ней.

В некоторые дни я чувствую, что теряю рассудок.

Аманда однажды сказала, что ее прежний мир начинает восприниматься ею как призрачный, и теперь я понимаю, что она имела в виду. Мы ассоциируем реальность с материальным – со всем тем, что воспринимается нашими органами чувств. И хотя я постоянно говорю себе, что в Южном Чикаго есть куб, который может перенести меня в мир, где будет все желаемое и необходимое, в существование такого места мне самому больше не верится.

Моей реальностью – и с каждым днем все больше – становится этот мир. Где у меня нет ничего. Где я – бездомное, грязное создание, вызывающее лишь сострадание, жалость и отвращение.

Неподалеку, посередине тротуара, стоит другой бездомный, во весь голос ведущий разговор с воображаемым собеседником.

А разве я другой? Разве мы оба не затеряны в мирах, которые не соотносятся больше с нашей личностью? Не соотносятся по причинам, влиять на которые мы не можем…

Самые пугающие моменты – те, что случаются с возрастающей частотой. Моменты, когда идея волшебной шкатулки даже мне представляется бредом сумасшедшего.

Однажды вечером, проходя мимо винного магазинчика, я обнаруживаю, что могу позволить себе бутылочку.

Тогда я выпиваю целую пинту «Джей-энд-Би»[6].

И оказываюсь в спальне дома номер 44 по Элеанор-стрит. Стою у кровати и смотрю на спящих Джейсона и Дэниелу.

Часы на прикроватном столике показывают 3:38, и хотя в доме мертвая тишина, я настолько пьян, что чувствую, как бьется пульс о барабанную перепонку.

Восстановить цепь приведших меня сюда логических рассуждений я не в состоянии.

В голове только одна мысль – все это у меня было.

Когда-то.

Эта прекрасная, как сон, жизнь.

И в этот миг, когда комната идет кругом и слезы текут у меня по щекам, я и в самом деле не знаю, была ли та моя жизнь реальной или воображаемой.

Я делаю шаг к кровати – с той стороны, где лежит Джейсон. Глаза мои уже привыкли к темноте.

Он мирно спит.

Я так хочу того, что принадлежит ему! Хочу настолько, что чувствую это на вкус.

Я бы сделал все что угодно, чтобы заполучить его жизнь. Занять его место. Представляю, как убиваю его. Душу или стреляю в голову и вышибаю ему мозги.

Представляю, как пытаюсь быть им.

Как пытаюсь принять эту Дэниелу в качестве моей жены. Этого Чарли в качестве моего сына.

Буду ли я когда-нибудь воспринимать этот дом своим?

Смогу ли спокойно спать ночью?

Смогу ли смотреть Дэниеле в глаза и не думать о страхе на лице ее настоящего мужа за две секунды до того, как я отнял у него жизнь?

Нет.

Нет.

Нет.

Просветление – болезненное, пристыжающее – приходит ровно в тот миг, когда потребность в нем остра, как нож.

Бремя вины и все эти мелкие разности превратили бы мою жизнь здесь в невыносимый ад.

Я никогда не приму этот мир как свой.

Не смогу.

И не хочу.

Я – не тот человек, который сейчас спит передо мной.

Меня не должно здесь быть.

Выхожу из комнаты. Спускаясь вниз, ловлю себя на том, что, даже обдумывая этот вариант, я уже отказывался от поисков моей Дэниелы.

Отпускал ее.

Списывал со счетов как нечто недостижимое.

Может быть, так оно и есть. Может быть, у меня нет ни малейшего шанса отыскать обратный путь к ней, Чарли и моему идеальному миру. К той песчинке на бесконечном пляже.

Но у меня еще осталось две капсулы, и я не опущу руки, пока не использую все возможности.

Я иду в благотворительный магазин и покупаю новую одежду – джинсы, фланелевую рубашку, черный бушлат.

В аптеке приобретаю туалетные принадлежности, а еще блокнот, пару ручек и фонарик.

Снимаю комнату в мотеле, выбрасываю старую одежду и принимаю самый долгий в своей жизни душ.

Вода с меня сбегает серая.

Стою перед зеркалом и вижу себя прежнего. Разве что скулы стали заметнее, а щеки втянулись.

Сплю долго, за полдень, а потом еду на поезде в Саут-сайд.

На электростанции тихо, солнечные лучи косыми полосами делят генераторную на несколько частей.

Сидя у двери куба, открываю блокнот.

С самого пробуждения я размышлял над тем, что написала в прощальной записке Аманда. О том, что я ни разу не коснулся своих чувств.

Что ж…

Мне двадцать семь лет. Целое утро я проработал в лаборатории, и все идет так удачно, что я готов отказаться от вечеринки. В последнее время я часто так и делал – пренебрегал друзьями и какими-то социальными обязательствами ради того, чтобы провести еще несколько часов в «чистой комнате».

В первый раз я замечаю тебя у дальней стены заднего дворика, когда стою на веранде, потягивая «Корону» с лаймом и мысленно все еще пребывая в лаборатории. Наверное, мое внимание привлекает то, как ты стоишь, зажатая в угол высоким, гибким парнем в облегающих черных джинсах, которого я знаю как завсегдатая этого клуба друзей. Он художник или что-то в этом роде. Имени его я не помню, но помню, как отозвался о нем недавно мой приятель Кайл: «А, этот парень трахает всех подряд».

По сей день не могу объяснить почему, но, наблюдая за тем, как он треплется с этой темноглазой брюнеткой в лазурно-синем платье – с тобой, я ловлю себя на том, что ревную. Без всякой на то причины, ни с того ни с сего во мне рождается и крепнет желание ударить его. Что-то в твоей позе, в языке твоего тела предполагает дискомфорт. Ты не улыбаешься, твои руки скрещены на груди, и я убеждаю себя, что разговор тебе не нравится. Не знаю почему, но меня это цепляет. В руке у тебя винный бокал с остатками чего-то красного. «Подойди, поговори с ней, – подталкивает меня один внутренний голос, – выручи ее». «Ты ничего не знаешь об этой женщине, даже ее имени! – вопит другой. – Ты не тот парень».

Я иду к ней по траве, несу полный бокал, и, когда ты поворачиваешь голову и наши глаза встречаются, в груди у меня как будто сгорает какой-то аппарат. Как будто сталкиваются миры. Я подхожу, и ты берешь у меня бокал, словно именно за ним меня и посылала, и улыбаешься с непринужденной фамильярностью, как давнему знакомому. Ты пытаешься представить меня Диллону, но затянутый в джинсы дохляк, смекнув, что он третий лишний, отваливает под каким-то наспех сочиненным предлогом.

Мы остаемся вдвоем. Стоим в тени живой изгороди, и мое сердце колотится как сумасшедшее. «Извини, что вмешался, но мне показалось, что тебя надо спасать», – говорю я. «Хорошее чутье. Он – красавчик, но невыносим», – отвечаешь ты. Я называю себя. Ты говоришь, что тебя зовут Дэниелой.

Дэниела./p>

От того, что ты говорила в те наши первые секунды, в памяти остались только обрывки. Ты смеешься, когда я говорю, что занимаюсь атомной физикой. Весело, не язвительно. Как будто эта новость и впрямь тебя радует. Помню, как вино окрасило твои губы. На каком-то чисто интеллектуальном уровне я всегда знал, что наши разделенность и разобщение – иллюзия. Мы все созданы из одного и того же – кусков материи, сформировавшейся в огне умерших звезд. Просто до того момента там, с тобой, я не ощущал это так ясно всем своим существом.

И это все из-за тебя.

Да, может быть, я всего лишь хочу переспать с тобой, но мне интересно также, не служит ли это ощущение сплетенности свидетельством чего-то более глубокого. Эту мысленную цепочку я предусмотрительно держу при себе. Помню приятное возбуждение от пива и тепло солнца. Темнеет, и мне жутко хочется уйти с вечеринки вместе с тобой, но смелости напроситься в провожатые не хватает. А потом ты говоришь: «У моей подруги сегодня открывается галерея. Хочешь сходить?»

А я думаю: «С тобой я пойду куда угодно».

ОСТАЛОСЬ КАПСУЛ: 1

Я иду по бесконечному коридору, и луч моего фонарика скользит по стенам.

Через какое-то время останавливаюсь перед дверью, ничем не отличающейся от всех остальных.

Одной из триллиона.

Сердце колотится, ладони мокрые от пота.

Ничего другого я не хочу.

Только мою Дэниелу.

Я хочу ее так, что не могу этого объяснить.

И не хочу объяснять, потому что тайна этого и есть совершенство.

Я хочу ту женщину, которую увидел в заднем дворе на вечеринке много лет назад.

Ту, которую я выбрал, чтобы строить с ней жизнь, пусть даже это и означало отказ кое от чего, что я любил.

Хочу ее.

Ничего больше.

Я делаю вдох.

Выдыхаю.

И открываю дверь.