Без единого свидетеля Джордж Элизабет
– При иных обстоятельствах – да. Но тут у нас произошел инцидент с велосипедом.
Сэвидж пояснил, что это был за инцидент: по его мнению, мальчишки просто не поняли друг друга. Шон взял дорогой горный велосипед у одного из соседских мальчиков, думая, что ему разрешили им попользоваться, однако владелец велосипеда думал иначе. Он сообщил в полицию о пропаже, и копы быстро обнаружили искомое у Шона. Правонарушение было первым в биографии Шона, поэтому инспектор Шона предложил уничтожить потенциальную склонность к противозаконным действиям в зародыше. Так возникла мысль о «Колоссе». Сначала Сэвидж пусть и неохотно, но поддержал ее. Из всех его приемных сыновей Шон был первым и пока единственным, кто попал на заметку полиции. И он был первым, кто пропускает занятия в школе. Предполагалось, что «Колосс» все это исправит.
– Сколько времени он посещает «Колосс»? – спросил Линли.
– Скоро уже год.
– Регулярно, без пропусков?
– Он обязан ходить регулярно, это одно из условий социальной службы, иначе… – Сэвидж поднял кружку, сделал глоток. Тщательно вытер губы салфеткой. – Шон сразу сказал, что не воровал тот велосипед, и я ему верю. В то же время я хочу уберечь его от неприятностей, в которые он непременно вляпается – как мы с вами оба понимаем, – если не будет посещать школу и не займется чем-то полезным. Его не радуют ежедневные походы в «Колосс», насколько я могу судить, но он ходит. Адаптационный курс он одолел довольно легко, а про компьютерные курсы, которые сейчас посещает, даже говорил что-то хорошее пару раз.
– Кто был руководителем в период адаптации?
– Гриффин Стронг. Социальный работник. Шону он нравился. По крайней мере, жалоб я от него не слышал.
– Когда-нибудь раньше бывали случаи, чтобы Шон не приходил ночевать, преподобный Сэвидж?
– Никогда. Несколько раз он припозднился, но в каждом случае звонил и предупреждал. Больше ничего.
– Как вы думаете, могут ли у него быть причины сбежать из дома?
Сэвидж обдумал вопрос. Он сплел пальцы вокруг кружки и покрутил ее между ладонями.
– Однажды он сумел разыскать своего отца, ничего мне не говоря… – проговорил он наконец.
– В Северном Кенсингтоне?
– Да. В какой-то автомастерской в Манро-мьюз. Это случилось несколько месяцев назад. Не знаю точно, как прошла их встреча. Он не рассказывал. Но не думаю, что результаты оправдали его надежды. Его отец давно живет своей жизнью. У него жена и дети, это мне сообщил инспектор Шона из соцслужбы. Поэтому, если Шон рассчитывал на отцовское внимание… Тут его ожидало полное разочарование. Однако вряд ли это заставило бы его сбежать от нас.
– Как зовут отца?
Сэвидж назвал его: некий Сол Оливер. Но на этом он израсходовал последнюю каплю терпения и смирения; очевидно, ни первое, ни второе не было его сильной стороной.
– Итак, суперинтендант Линли, я рассказал вам все, что знаю, – проговорил он. – Теперь я хочу, чтобы вы посвятили меня в свои планы. Что вы намерены делать? Только не говорите, что вы намерены делать через сорок восемь часов или сколько еще вы хотите, чтобы я подождал на тот случай, если Шон действительно сбежал. Он не сбежал. Он всегда звонит, когда опаздывает. Он уходит из «Колосса» и заходит сюда, сказать мне, что все в порядке и что он идет в спортзал. Там он молотит боксерскую грушу и потом идет домой.
Спортзал? Линли сделал пометку в блокноте. Какой спортзал? Где? Как часто он туда ходит? И как Шон добирается от «Света Бога» до спортзала, а оттуда – домой? Пешком? На автобусе? Есть ли у него привычка ловить машину? Или кто-то подвозит его?
Сэвидж с удивлением воззрился на полицейского, но ответил на все вопросы не пререкаясь. Шон ходит пешком, сказал он Линли. Этот спортзал расположен недалеко и от церкви, и от дома. Называется он «Сквер фор Джим».
– Есть ли там у мальчика наставник? – поинтересовался Линли. – Кто-то, кем он восхищается? Кто-то, о ком рассказывает?
Сэвидж покачал головой. Он сказал, что Шон ходит в спортзал, чтобы выплеснуть злость, – по рекомендации все того же инспектора соцслужбы. Он не мечтает стать бодибилдером, боксером или кем-то в таком духе. Во всяком случае, Сэвидж об этом не слышал.
– А что насчет друзей? – продолжал задавать вопросы Линли. – Есть ли они у Шона, и если да, то кто они?
Сэвидж не сразу ответил, но через несколько секунд признал, что у Шона Лейвери друзей, похоже, не было. Но тем не менее он всегда был хорошим, ответственным мальчиком, настаивал Сэвидж. И в одном его приемный отец не сомневается ни на йоту: Шон обязательно позвонил бы или как-то еще сообщил о том, что не придет домой.
И после этого, поскольку Сэвидж догадывался, что сотрудник Скотленд-Ярда не пришел бы с визитом вместо местного полицейского по той лишь причине, что он случайно находился в кабинете Ульрики Эллис во время телефонного звонка по поводу пропавшего мальчика, священник многозначительно произнес:
– Мне кажется, настало время, чтобы вы наконец рассказали мне, что привело вас сюда, суперинтендант Линли.
В ответ Линли спросил, нет ли у преподобного Сэвиджа фотографии Шона.
Здесь нет, ответил Сэвидж. Все фотографии хранятся у него дома.
Глава 11
Даже если бы Робби Килфойл в бейсболке с логотипом «Евродисней» не намекнул на особые отношения между Гриффином Стронгом и Ульрикой Эллис, Барбара Хейверс и сама бы заподозрила нечто такое, понаблюдав за парочкой первые же пятнадцать секунд. Она не смогла бы определить, что между ними: полная горечи безответная любовь, или свидания в местной столовой, или камасутра под звездами. Не смогла бы она и однозначно сказать, не являются ли их отношения улицей с односторонним движением, по которой в одиночестве едет Ульрика, держа путь в никуда. Но в том, что между ними что-то есть, сомневаться не приходилось. Некий заряд, который подразумевает обнаженные тела, стоны под одеялом и обмен телесными токами, но который в реальности может быть чем угодно, от рукопожатия до первобытного совокупления, – такой заряд пронизывал воздух между Ульрикой и Гриффином, и только глухонемой инопланетянин стал бы это отрицать.
Директриса «Колосса» лично привела Гриффина Стронга к Барбаре. Ульрика представила их друг другу, и то, как она произнесла его имя (не говоря уже о том, как она смотрела на него – с выражением, с которым сама Барбара смотрела на увенчанный фруктами чизкейк), практически осветило неоновыми огнями секрет, который она одна или они оба предположительно должны были оберегать. Разумеется, здесь им есть что скрывать. Мало того что Робби Килфойл упомянул об имеющейся у Стронга жене, на пальце самого Стронга красовалось обручальное кольцо размером с покрышку грузовика. Что само по себе было неплохой мыслью, подумала Барбара. Стронг был, пожалуй, великолепнейшим мужчиной из тех, кого она когда-либо встречала на улицах Лондона. Конечно же, такому красавцу нужно чем-нибудь отражать атаки самок, которые разевают рты при встрече и бросаются на него, как загипнотизированные. Он выглядел как кинозвезда. Нет, лучше, чем кинозвезда. Он выглядел как бог.
А еще он смотрелся встревоженным, отметила Барбара. Она не могла решить, зачесть ли эту тревогу в пользу Стронга или посчитать ее поводом для того, чтобы приглядеться к нему повнимательнее.
Он заговорил первым:
– Ульрика рассказала мне о Киммо Торне и Шоне Лейвери. Наверное, вам будет полезно знать вот еще что: и тот и другой занимались в моих группах. Шон проходил со мной адаптацию десять месяцев назад, а Киммо так и не успел закончить курс. Когда он пропустил занятие, я сразу сообщил об этом Ульрике. О том, что сегодня не пришел Шон, я, разумеется, не знал, так как он больше у меня не занимается.
Барбара кивнула. Надо же, прямо горит желанием помочь. А эта информация о Шоне довольно интересна.
Она спросила, не найдется ли поблизости уголка, где они смогли бы поговорить. Ульрика, которая ловит каждое слово разговора, им вовсе не требуется.
Стронг сказал, что он делит кабинет с двумя другими руководителями адаптационных курсов, но те в данный момент уехали с группами, и если она последует за ним, то в кабинете им никто не помешает. Однако он не располагает лишним временем, так как сегодня нужно помочь другому сотруднику вывезти ребят на реку. Он кинул короткий взгляд на Ульрику и жестом пригласил Барбару пройти за ним.
Барбара перехватила этот взгляд и попыталась интерпретировать его, а еще понять значение нервной улыбки, изогнувшей губы Ульрики. «Ты и я, детка. Наш секрет, любимая. Поговорим позже. Я хочу тебя. Спаси меня через пять минут, пожалуйста». Вариантов было бесконечно много.
Двигаясь вслед за Гриффином Стронгом («Зовите меня просто Грифф», – попросил он), Барбара пришла в кабинет, находящийся по соседству с приемной. Он был выдержан в том же стиле, что и кабинет Ульрики: много вещей и мало свободного места. Книжные полки, архивные шкафы, один стол на троих. Стены были залеплены плакатами, которые, очевидно, должны оказывать на молодежь позитивное влияние: неграмотные футболисты с диковинными прическами, притворяющиеся, будто читают Чарльза Диккенса, и поп-звезды, выкроившие между концертами тридцать секунд, чтобы попозировать на раздаче в суповой кухне. Портреты знаменитостей разбавлялись плакатами «Колосса» с уже знакомым Барбаре логотипом: гигант, позволяющий более слабым существам использовать себя как лестницу.
Стронг подошел к одному из шкафов и ловко вытащил из ящика пару папок. Сверившись с ними, он сообщил Барбаре, что Киммо Торн пришел в «Колосс» по предписанию магистрата и отдела по преступлениям несовершеннолетних в связи со склонностью к сбыту краденого. Шона в организацию направила социальная служба в результате какого-то недоразумения с чужим горным велосипедом.
И вновь демонстративная готовность помогать. Стронг положил папки обратно в ящик и уселся за стол, потирая лоб ладонями.
– Кажется, вы устали, – заметила Барбара.
– У нас маленький ребенок, – сказал он. – Колики день и ночь. А у жены послеродовая депрессия. Я держусь. Но уже почти на грани.
Ага, это объясняет, что происходит между ним и Ульрикой, решила Барбара, по крайней мере частично. Ситуация отлично укладывается в разряд внебрачных поползновений со стороны бедных, непонятых, заброшенных мужей.
– Трудные времена, – сказала она тем не менее в знак сочувствия.
Он блеснул белоснежной (как же иначе!) улыбкой.
– Есть ради чего стараться. Я справляюсь.
Кто бы сомневался, подумала Барбара. И попросила его рассказать о Киммо Торне. Что знал Стронг о его пребывании в «Колоссе»? С кем он общался? Кто были его друзья, наставники, приятели, учителя и тому подобное? Насколько она поняла, в ходе адаптации подростки вовлекаются в более тесный контакт со взрослыми, чем на других курсах «Колосса», и, следовательно, Стронг имел возможность узнать Киммо Торна лучше, чем кто-либо.
Хороший парнишка, отвечал Стронг. О да, он попадал в неприятности, но преступность не была его призванием. Он занимался этим, не имея других средств для достижения своих целей, но кайфа не получал и не выражал таким образом неосознанный протест. И он же в конце концов отказался от этого… по крайней мере, так казалось… Было еще слишком рано говорить, каким путем пойдет Киммо, что, в общем-то, нормально для ребят, пробывших в «Колоссе» меньше года.
– А что он был за человек? – спросила Барбара.
Он всем нравился, сказал Грифф. Приятный, дружелюбный. На самом деле он имел все задатки для того, чтобы чего-то добиться в жизни. В нем был потенциал и настоящий талант. Как чертовски обидно, что его выбрал своей жертвой какой-то негодяй.
Барбара записала все сказанное Стронгом, несмотря на то, что уже знала это из других источников, и несмотря на то, что рассказ Стронга уж очень походил на заготовленную речь. Это занятие давало ей возможность не смотреть на собеседника, пока тот рассказывает. Так она могла оценивать его голос, не отвлекаясь на внешность топ-модели. Звучал он вполне искренне. Весь такой откровенный. Но в том, что он говорил, не было ничего указующего на его близкое знакомство с Киммо, более близкое, чем у других сотрудников. А он должен был хорошо узнать его, в этом и состоит его работа. И все-таки ничего такого не прозвучало, и Барбара не могла не обратить на это внимание.
– У него были здесь особо близкие друзья? – задала она очередной вопрос.
– Что? – не сразу понял Стронг. И, подумав, воскликнул: – Неужели вы думаете, что его убил кто-то из «Колосса»?
– Это не исключено, – ответила Барбара.
– Ульрика подтвердит вам, что все наши сотрудники тщательно проверяются перед приемом на работу. И считать, что среди нас каким-то образом затесался серийный…
– Я смотрю, вы плотно пообщались с Ульрикой перед нашей встречей. – Барбара подняла на него взгляд, оторвавшись от блокнота. На его лице она успела застать выражение зайца, ослепленного светом фар на дороге.
– Ну да, само собой, она сказала мне, что вы здесь, и про Киммо и Шона. Но она упомянула, что вы расследуете еще несколько смертей, так что «Колосс» здесь просто ни при чем. И еще неизвестно, что с Шоном. Может, он просто решил сегодня прогулять занятия.
– Возможно, – согласилась Барбара. – Так что с близкими друзьями?
– Моими?
– Мы говорили о Киммо.
– А, да, Киммо. Все к нему неплохо относились. Хотя было бы логичнее ожидать обратного, учитывая его любовь к переодеванию и трепетное отношение подростков к своей сексуальности.
– В чем это выражается?
– Ну, вы знаете, в этом возрасте они несколько нервничают, будучи неуверенными в собственных достоинствах и из-за этого не желая иметь дело с теми, кто может бросить на них тень в глазах сверстников. Но Киммо никто не сторонился. Он бы и не допустил этого. Что касается близких друзей, то, по-моему, он никого особо не выделял, и не было таких, кто особо выделял бы его. Но во время адаптации такое в принципе редко случается, поскольку на этом этапе мы нацеливаем ребят на умение работать в группе.
– А что насчет Шона? – спросила Барбара.
– Что насчет Шона?
– Друзья?
Стронг помолчал.
– С ним было труднее, чем с Киммо, – заговорил он наконец, припоминая. – Он так и не влился в группу во время адаптации. Но возможно, это объясняется его прирожденной замкнутостью. Он интроверт. Всегда о чем-то своем думает.
– Например?
– Даже не знаю. Зато знаю, что он злился и не старался этого скрывать.
– Злился на что?
– Наверное, на то, что должен ходить сюда. Пока я здесь работал, видел, что большинство подростков, которые приходят к нам через социальную службу, злятся. И по ходу адаптации нарушают то или иное правило. Но Шон ничего не нарушал.
Сколько же времени Гриффин Стронг занимает должность руководителя адаптационных групп, захотела узнать Барбара.
В отличие от Килфойла и Гринэма, которым пришлось задуматься над ответом на аналогичный вопрос, Грифф мгновенно сказал:
– Четырнадцать месяцев.
– А до этого?
– Социальная работа. Начинал я в медицине – думал, что буду патологоанатомом, однако обнаружил, что не выношу вида мертвых; тогда я переключился на психологию. И социологию. У меня степень в обеих дисциплинах.
Звучит впечатляюще. Но и проверить будет легко.
– Где именно вы работали? – спросила Барбара.
Он не ответил сразу, и тогда Барбара вновь оторвалась от писанины. И наткнулась на его взгляд. И поняла, что он специально ее вынудил посмотреть на него, и теперь страшно доволен, что это ему удалось. Без всякого выражения она повторила вопрос.
– В Стокуэлле, – сказал он наконец. – Недолго.
– А перед этим?
– В Льюисхэме. Послушайте, разве это имеет значение?
– На данном этапе все имеет значение. – Барбара не торопясь записала в блокноте «Стокуэлл» и «Льюисхэм». – Чем конкретно занимались? – спросила она, пририсовав к последней букве небольшой завиток. – Опекой? Проститутками? Одинокими мамашами?
Он во второй раз не ответил. Барбара подумала, что он снова играет в свои игры, но все же посмотрела на него. Но на этот раз он уставился не на нее, а на одного из глянцевых футболистов, якобы увлеченного «Холодным домом» в кожаном переплете. Барбара уже собиралась повторить вопрос, но Грифф к тому времени успел прийти к какому-то решению.
– Ладно, я расскажу, – сказал он. – Все равно узнаете. Меня уволили в обоих случаях.
– За что?
– Я не всегда нахожу общий язык с начальством, особенно если начальство – женщина. Иногда… – Он вновь направил на нее все свое внимание, темные бездонные глаза удерживали на себе ее взгляд. – В социальной работе всегда возникают споры. Они должны быть. Мы работаем с человеческими жизнями, а каждая жизнь отлична от других, не так ли?
– Можно и так сказать, – сказала Барбара, не совсем понимая, к чему клонит Стронг. Но он быстро все прояснил.
– Да. Так вот. У меня есть привычка прямо высказывать свое мнение, а женщинам свойственно негативно воспринимать прямоту. И заканчивалось все… давайте назовем это непониманием.
Ну-ну, вот оно, подумала Барбара, пресловутое непонимание. Просто оно всплыло не совсем в том месте, где она ожидала.
– Но с Ульрикой у вас таких проблем не возникает?
– Пока нет, – сказал он. – Но тут дело в самой Ульрике. Она не боится здоровой дискуссии в команде.
И здорового секса в команде тоже, по-видимому, не боится, не удержалась от мысленного сарказма Барбара. И даже предпочитает его всяким там дискуссиям.
– Так значит, вы с Ульрикой близки? – спросила она.
Но Стронг пока не был готов к признаниям.
– Она руководит организацией, – пожал он плечами.
– А когда вы не на работе?
– О чем вы?
– О том, спите ли вы со своим боссом. То есть меня интересует, как относятся другие руководители адаптационных групп к тому, что после работы вы с Ульрикой предаетесь плотским утехам. Да и не только они, и все остальные тоже. Кстати, не таким ли образом вы лишились предыдущих мест работы?
Он ровным голосом произнес:
– Вы не очень добрый человек.
– У меня нет времени на доброту, когда расследуется дело о пяти смертях.
– О пяти? Но не считаете ли вы… Мне сказали… Ульрика сказала, что вы пришли сюда…
– Я пришла сюда из-за Киммо, да. Но он лишь один из двух подростков, которых мы опознали, – сказала Барбара.
– Но вы же говорили, что Шон… Пропал только Шон, ведь так? Он жив… Вы не знаете…
– Сегодня утром мы обнаружили труп, и он вполне может оказаться Шоном. Ни за что не поверю, будто Ульрика вам этого не рассказала. Помимо этого, мы знаем, что одного из убитых зовут Джаред Сальваторе, а трое пока ждут, когда о них кто-нибудь спохватится. Всего пять.
Стронг ничего на это не ответил, но Барбаре показалось, что он по какой-то причине задержал дыхание. Что бы это значило? Через некоторое время он пробормотал:
– Господи…
– А что происходит с подростками, которые проходили адаптацию под вашим руководством, мистер Стронг? – спросила Барбара.
– Что вы хотите услышать?
– Отслеживаете ли вы их дальнейшую судьбу после двух первых недель в «Колоссе»?
– Нет. Не отслеживаю. То есть после меня они попадают к другому преподавателю. В случае если они хотят продолжать, конечно. Преподаватели ведут записи об успехах и посещаемости и сообщают обо всем Ульрике. Вся команда встречается дважды в месяц, и мы обсуждаем проблемы. С ребятами, которые особенно трудны, Ульрика сама проводит работу. – Он нахмурился, постучал пальцами по столешнице. – Если другие убитые окажутся нашими… Кто-то хочет дискредитировать «Колосс», – заявил он Барбаре. – Или одного из нас. Да, кто-то пытается очернить одного из нас.
– Вы думаете, таков мотив? – удивилась Барбара.
– Если хотя бы еще один из них – наш, то чем еще вы можете это объяснить?
– Тем, что детей подстерегает опасность в любой точке Лондона, – сказала Барбара, – но если они оказываются здесь, то эта опасность превращается в прямую угрозу.
– То есть вы считаете, что мы специально собрались здесь, чтобы убивать детей? – гневно вопросил Стронг.
Барбара улыбнулась и захлопнула блокнот.
– Это вы сказали, мистер Стронг, а не я, – завершила она беседу.
Преподобный отец Брам Сэвидж и его жена проживали в Западном Хэмпстеде. Зажиточный район и само их жилище несколько портили создаваемый Сэвиджем образ «человека из народа». Дом был невелик, верно, но все равно он был недосягаемой мечтой для тех, кто разливал в «Свете Бога» похлебку, а также для тех, кто с жадностью ее глотал. И к своему дому Сэвидж ехал на «саабе» последней модели. Будь здесь констебль Хейверс, она бы обязательно съехидничала насчет того, что не всем приходится надрываться ради куска хлеба с маслом.
Сэвидж ждал, пока Линли найдет место для парковки «бентли». Он стоял на крыльце дома, выглядя весьма по-библейски в развевающемся на зимнем ветру одеянии, без пальто, невзирая на зиму. Когда Линли наконец присоединился к нему, он уже разобрался с тремя замками и открыл дверь.
– Оуни, – позвал он. – Я привел гостя.
Про Шона он не стал ничего спрашивать, отметил про себя Линли. Не поинтересовался, звонил ли мальчик, не было ли от него каких-нибудь новостей. Просто уведомил жену, что пришел не один, а с гостем; прозвучало это как предупреждение и при этом очень не вязалось с манерами, которые до сих пор наблюдал Линли в святом отце.
На зов Сэвиджа ответа не последовало. Он попросил Линли подождать в гостиной, а сам прошел к лестнице и быстро поднялся на второй этаж. Линли слышал, как удалились шаги в глубину дома.
У Линли появилась минута, чтобы осмотреться в гостиной, которая была обставлена простой, но качественной мебелью. На полу лежал яркий ковер. Стены увешаны старинными документами в застекленных рамках, и, пока над его головой открывались и закрывались двери, Линли не торопясь обошел комнату, читая эти документы. Один из них был старинной сопроводительной ведомостью с судна под названием «Вэлиэнт Шеба», в трюмы которого было погружено двадцать мужчин, тридцать две женщины (из них восемнадцать детородного возраста, как отмечалось в документе) и тринадцать детей. Другой документ был написан каллиграфическим почерком на бланке канцелярии городка Эш-Гроув, как удалось разобрать Линли. Само письмо, выцветшее от времени, почти не поддавалось расшифровке, и Линли сумел прочитать лишь два отрывка: «отличный материал для размножения» и «если держать дикий нрав в узде».
– Это мой прапрапрадед, суперинтендант. Рабство не пришлось ему по душе.
Линли обернулся. В дверном проеме стоял Сэвидж, и рядом с ним – девушка.
– Оуни, моя жена, – сказал он. – Она попросила, чтобы я вас познакомил.
Линли трудно было поверить, что смотрит на жену Сэвиджа, поскольку Оуни на вид казалась не старше шестнадцати лет. Это была тоненькая, длинношеяя и очень африканская девушка. Подобно мужу, она носила национальные одежды и в руках держала необычный музыкальный инструмент – чем-то похожий на банджо, но с высоко поднятыми струнами, которых было чуть не две дюжины.
Один взгляд на нее объяснил Линли многое. Оуни поражала своей красотой – безупречная как полночь, несущая в себе столетия чистокровного воспроизводства, избежавшая расового смешения. Она была такой, каким никогда не мог быть Сэвидж – из-за того, что его предок попал на корабль «Вэлиэнт Шеба». Разумеется, ни один здравомыслящий мужчина не оставил бы ее наедине с группой тинейджеров.
Линли произнес с легким поклоном:
– Миссис Сэвидж.
Девушка улыбнулась и кивнула. Она глянула на мужа, словно ожидая подсказки, но все же попыталась что-нибудь сказать:
– Вы можете хотеть… – но запнулась.
На ее лице отразилось сосредоточенное перебирание уже знакомых слов и грамматических правил, постичь которые она еще не могла.
Ее муж пришел ей на помощь:
– Суперинтендант пришел в связи с Шоном, дорогая. Мы не хотим помешать твоим занятиям на коре[2]. Может, ты поиграешь здесь, а я проведу полисмена в комнату Шона?
– Да, – согласилась она. – Я буду играть тогда. – Она подошла к дивану и аккуратно поставила кору на пол. Когда мужчины уже выходили из гостиной, она еще раз попыталась сказать на английском: – Сегодня очень не солнечно, нет? Еще один месяц уходит. Брам, я… открываю… Нет, это открываю нет… Я узнаю сегодня утром…
Сэвидж остановился. Линли ощутил перемену – священник напрягся как струна.
– Мы поговорим с тобой позже, дорогая, – пообещал он.
– Да, – не возражала она. – И другое тоже? Опять?
– Возможно. И другое.
Сэвидж быстро повел Линли к лестнице. Они поднялись на второй этаж и прошли в одну из дальних комнат, которая служила Шону спальней. Когда они вошли туда, Сэвидж словно почувствовал необходимость объясниться. Он тщательно закрыл дверь и сказал:
– Мы пытаемся завести ребенка. Пока безуспешно. Вот что она имела в виду.
– Сочувствую, – сказал Линли.
– Она беспокоится из-за этого. Боится, что я могу… Не знаю… выбросить ее на улицу как ненужную вещь, что ли? Но она совершенно здорова. Идеально сложена. Она… – Сэвидж запнулся, очевидно осознав, что он и сам, подобно белым работорговцам, описывает человека с точки зрения его способности к воспроизводству. Решив сменить тему разговора, он обвел рукой помещение: – Это комната Шона.
– Вы не спрашивали свою жену, не было ли от него известий? Не звонил ли он? Может, заходил?
– Она не отвечает на телефонные звонки, – ответил Сэвидж. – Она недостаточно хорошо владеет английским. Ей не хватает уверенности.
– А все остальное?
– Что вы имеете в виду?
– Что она могла как-то иначе получить известие от Шона. Вы ее спрашивали об этом?
– Это было бы лишнее. Она сразу бы мне рассказала. Она знает, что я очень переживаю.
– Каковы ее отношения с мальчиком?
– А при чем здесь это?
– Мистер Сэвидж, я должен спросить вас об этом, – спокойно произнес Линли, глядя священнику в глаза. – Она значительно моложе вас.
– Ей девятнадцать лет.
– По возрасту она ближе к вашим приемным сыновьям, чем к вам.
– Мы сейчас говорим не о моем браке, не о моей жене и не о моем возрасте, не так ли, суперинтендант?
«Именно об этом мы сейчас и говорим», – подумал Линли и продолжал расспрашивать Сэвиджа:
– Вам сколько лет? Лет сорок? То есть вы на двадцать – двадцать пять лет старше ее. Какого возраста были жившие с вами подростки?
Сэвидж от возмущения как будто вырос в размерах, его голос звенел, когда он ответил:
– Сейчас нам нужно найти пропавшего мальчика. Обостряет ситуацию то, что в городе орудует маньяк, если верить газетам. Так что если вы, провалив дело, думаете, будто я позволю отвлечь меня на другие темы, то вы ошибаетесь.
Сэвидж не ждал ответной реплики Линли. Он подошел к книжному стеллажу, на котором стоял небольшой проигрыватель и ряд книжек в мягких обложках, на вид ни разу не читанных. С верхней полки он снял фотографию в простой деревянной рамке и сунул ее в руки Линли.
На фотографии был запечатлен сам Сэвидж все в тех же африканских одеждах, обнимающий за плечи серьезного мальчика в мешковатом спортивном костюме. На голове у мальчика буйствовали кудряшки, а на лице застыло настороженное выражение – как у собаки, которую слишком часто после прогулки запирали в клетку приюта. Его кожа была очень темной, лишь немного светлее, чем у жены Сэвиджа. И еще он однозначно был тем самым мальчиком, чье тело этим утром нашли на Шанд-стрит.
Линли оторвал глаза от фотографии. Избегая смотреть на Сэвиджа, он оглядел плакаты, которыми Шон украсил стены своей комнаты: страстно проповедующий что-то Луис Фаррахан, Элайджа Мухаммад в окружении членов «Нации ислама», юный Мохаммед Али – вероятно, самый известный из обращенных.
– Мистер Сэвидж… – начал он наконец и вновь умолк на мгновение, не зная, как сообщить тяжелую новость.
Тело в туннеле вдруг стало слишком живым и реальным – с того момента, когда ему нашлось имя. Теперь тело превратилось в человека, чья смерть отзовется в людях жаждой мщения, стремлением воздать преступнику по заслугам или хотя бы желанием выразить элементарное соболезнование родственникам погибшего.
– Мне очень жаль, – собрался с мыслями Линли. – Я вынужден попросить вас взглянуть на тело. Его обнаружили сегодня утром на южном берегу реки.
– О господи. Это же не… – выговорил Сэвидж.
– Надеюсь, что нет, – сказал Линли, хотя он знал, что это Шон Лейвери.
Он взял священника под руку, чтобы поддержать его. У него возникли новые вопросы к приемному отцу убитого мальчика, но в данный момент они могли и подождать.
Ульрика сумела передохнуть у себя в кабинете, дожидаясь, пока Джек Винесс отключит телефоны и приберет приемную к следующему рабочему дню. Как только она ответила на его прощальное «до завтра» и услышала, как за ним захлопнулась дверь, то немедленно отправилась на поиски Гриффа.
Вместо этого в пустом коридоре она встретила Робби Килфойла. Из двух больших мешков он доставал футболки и спортивные куртки с логотипом «Колосса» и складывал их в шкаф под витриной, где выставлялись образцы товаров. По крайней мере, про это Грифф не соврал, подумала Ульрика. Он действительно потратил какое-то время в своей мастерской, чтобы выполнить заказ «Колосса».
Она ведь сомневалась в этом. Когда они встретились в «Чарли Чаплине», она первым делом спросила:
– Где ты был весь день, Грифф?
И сама же поморщилась оттого, как это прозвучало, и оттого, что поняла: Грифф знает, что она и так знает.
– Не надо, – произнес он без каких-либо пояснений (они же оба все понимают) и рассказал ей, что какой-то механизм в печатном станке сломался и пришлось нести его в ремонт. – Я же говорил тебе, что задержусь сегодня в мастерской. Ты хотела, чтобы я принес еще футболок, помнишь? – Это был типичный прием Гриффа: я делал то, о чем ты сама меня просила, подразумевал он.
– Робби, ты не видел Гриффа? – спросила Ульрика у Килфойла. – Мне нужно поговорить с ним.
Сидя на корточках, Робби отвлекся от своего занятия и сдвинул кепку, с которой не расставался, на затылок.
– Он помогает новой группе в походе, – сказал он. – Они поехали на реку. Отсюда отправились… часа два назад. – На лице Робби было написано иное, а именно его сарказм по поводу того, что она – директор – не знает того, что ей положено знать. – Он оставил заказ… – он кивнул на мешки с футболками, – на складе. Я подумал, что лучше сразу положить все на место. Я могу тебе помочь?
– Мне? Помочь?
– Ну, ты же ищешь Гриффа, а его сейчас нет, так, может, я как-то… – Он пожал плечами.
– Я сказала, что хочу поговорить с ним. – Ульрика сразу поняла, что ведет себя неоправданно резко. Она тут же добавила: – Извини. Это было грубо с моей стороны. Я вся на нервах. Полиция. Сначала Киммо. Теперь…
– Шон, – закончил Робби. – Да, знаю. Но он ведь жив? Шон Лейвери?
Ульрика пристально взглянула на него.
– Я не называла его имени. Откуда тебе известно про Шона?
Робби, казалось, обиделся.
– Полиция расспрашивала меня про него, Ульрика. Та женщина. Она заходила на склад. Сказала, что Шон занимается на компьютерных курсах, поэтому я при случае спросил у Нейла, что происходит. Он и сказал мне, что Шон сегодня пропустил занятия. Только и всего. – Потом он добавил, словно вспомнив, что является подчиненным: – Понятно теперь, Ульрика?
Однако это прозвучало не слишком уважительно. И она не могла винить его за это.
– Я… Послушай, я не имела в виду… Ты не думай, что я… подозреваю… Просто я в отчаянии. Сначала Киммо, потом Шон. И эти полицейские. Ты не знаешь, когда Грифф с ребятами собирались вернуться?
Робби не торопился с ответом, прикидывая, принимать извинения Ульрики или нет. Это уже слишком, внутренне вскипела она. В конце концов, он здесь всего лишь волонтер.
– Не знаю, – в конце концов сказал он. – Возможно, после похода они зайдут куда-нибудь выпить кофе. Вряд ли стоит ждать их раньше половины восьмого. Или даже восьми. Но ведь у него же есть свои ключи?
Есть, подумала Ульрика. Он может приходить и уходить когда ему заблагорассудится, что было удобно в прошлом – в тех случаях, когда нужно было обсудить тот или иной организационный или политический вопрос, спланировать стратегию перед общим собранием – во внерабочее время. «Вот как я смотрю на это, Гриффин, – мысленно обратилась она к нему. – А ты?»
– Ну да, ты прав, – сказала она. – Они еще не скоро вернутся.
– Но не слишком поздно. Сейчас темнеет быстро, и вообще… Там, на реке, чертовски холодно и никакого удовольствия. Между нами – я не понимаю, почему руководитель группы выбрал сплав на каяках в такое время года. Пеший поход был бы куда уместнее. Прогулка по Котсуолдсу или еще где-то. В какой-нибудь деревне могли бы перекусить и согреться. – Он вернулся к футболкам и курткам – начал складывать их в шкаф.
– Ты бы так поступил, да? – спросила она. – Повел бы их в поход? В более безопасное место?
Он обернулся.
– Возможно, все еще обойдется.
– Ты про что?