Без единого свидетеля Джордж Элизабет
– Но это еще не все, Томми.
– Да?
– Назовем это профессиональным любопытством. Во всех отчетах о вскрытиях упоминается похожая на синяк травма, на левом боку, от двух до шести дюймов ниже подмышки. За исключением одного тела, где травма также включает два точечных ожога в центре, описания повреждений совпадают: круглое пятно, бледное в середине, более темное – почти красное в случае с телом из Сент-Джордж-гарденс – по краям…
– Киммо Торн, – вставила Барбара.
– Верно. Итак, более темное по краям. Я бы хотел взглянуть на это пятно. Фотографии будет достаточно, хотя я предпочел бы увидеть тело. Можно ли это организовать? Например, Киммо Торн? Его тело еще не передано семье?
– Я договорюсь. Но к чему ты ведешь?
– Я и сам еще не до конца понимаю, – смущенно улыбнулся Сент-Джеймс. – Но мне кажется, что этот след может иметь отношение к тому, каким образом мальчики были обездвижены. Токсикологический анализ не выявил следов каких-нибудь наркотиков или медикаментов, так что их не усыпляли. Нет и свидетельств борьбы перед тем, как они были привязаны за руки и за ноги, значит, их не оглушали силой. Если отбросить вариант, связанный с каким-то садомазохистским ритуалом, когда мальчик добровольно соглашается на секс с более взрослым мужчиной, а тот вместо сексуального акта совершает убийство…
– И такой вариант отбрасывать нельзя, – заметил Линли.
– Конечно. Нельзя. Но мы уже увидели, что сексуальный компонент не присутствует в явном виде; тогда можно заключить, что убийца нашел какой-то способ связать жертву перед пытками и убийством.
– Это мальчишки с улицы, – сказала Хейверс, соглашаясь. – Вряд ли они станут спокойно реагировать на то, что какой-то тип хочет их связать.
– Вот именно, – кивнул Сент-Джеймс. – И наличие одинаковой травмы на всех пяти телах предполагает, что убийца знал, чего ожидать, с самого начала. Поэтому, во-первых, должна существовать связь между всеми жертвами…
– Которую мы уже нашли, – перебила его Хейверс. В ее голосе зазвучало возбуждение, и Линли по опыту знал: когда она в таком состоянии, ею невозможно управлять. – Есть такая благотворительная организация, Саймон, которая называется «Колосс». Там добрые дяди и тети возятся с городскими подростками – нарушителями закона, беспризорниками и тому подобное. Это около Элефант-энд-Касл. И двое из убитых ходили в этот «Колосс».
– Двое из опознанных, – поправил Линли. – Еще один подросток, которого мы опознали, не имел отношения к «Колоссу». А про остальных вообще ничего не известно, Барбара.
– Ну да, но вот что я хочу сказать, – стояла на своем Барбара. – А что, если нам покопаться в архивах «Колосса» и посмотреть, кто еще перестал приходить на занятия в то время, когда случились эти смерти? Может, тогда мы и найдем их имена. «Колосс» явно замешан в нашем деле, сэр. Один из этих типов – тот, кого мы ищем, на сто процентов.
– Есть серьезные основания полагать, что жертвы были знакомы с убийцей, – сказал Сент-Джеймс, и это звучало подтверждением теории Хейверс. – Более того, вполне возможно, что они доверяли ему.
– И это еще один камень на шею «Колосса», – добавила Хейверс. – Доверие. Их там специально учат доверять. Сэр, Грифф Стронг говорил мне, что это часть адаптационного курса. А он как раз и руководит группами адаптации, играет с ними в игры по развитию доверия. Черт возьми, нужно срочно послать туда наших ребят и выжать из него все до последней капли. А трое других, с которыми я разговаривала, – Килфойл, Винесс и Гринэм, – все они были связаны по крайней мере с одной из жертв. Точно вам говорю – не тот, так другой. Кто-то из них – убийца.
– Возможно, так оно и есть, и я ценю ваше стремление помочь следствию, – сухо сказал Линли. – Но вы уже получили задание. Насколько я помню, это рынок Камден-Лок.
Хейверс, надо отдать ей должное, не стала больше настаивать.
– Гм… Да.
– Так, может, вам и заняться этим прямо сейчас?
Вид у нее был не самый довольный, но она встала и потопала к двери.
– Рада была увидеться, Саймон, – сказала она Сент-Джеймсу.
– Я тоже, – отозвался Саймон. И когда дверь за ней закрылась, спросил у Линли: – Проблемы на этом фронте?
– Разве бывает по-другому, если дело касается Хейверс?
– Мне всегда казалось, что ты считаешь ее толковым детективом.
– Так и есть. По большей части.
– Ей не скоро вернут звание?
– Я бы хоть сейчас вернул его, несмотря на ее проклятую самодеятельность. Но решения принимаю не я.
– Хильер?
– Ну да. – Линли откинулся на спинку стула и снял очки. – Сегодня он поймал меня у самого входа, перед лифтом. Он пытается повлиять на ход следствия через махинации пресс-бюро, но репортеры уже не столь сговорчивы, как вначале, когда в обмен на кофе и круассаны соглашались довольствоваться жалкими крохами информации, выдаваемой Хильером. Теперь они, похоже, сложили все в единую картину: до Киммо Торна было убито три подростка, относящихся к национальным меньшинствам, способ убийства во всех случаях сходный, и до сего дня в «Краймуотч»[3] не появился ни один представитель столичной полиции. И они хотят знать почему. Они спрашивают, как воспримет население тот факт, что полиция по-разному относится к этим трем смертям и к таким убийствам, когда жертвами становятся бледнолицые, светловолосые, голубоглазые англосаксы? Они начинают задавать неприятные вопросы, и Хильер, для того чтобы уберечь пресс-бюро от скандала, нарушает свое обещание не мешать следствию.
– Гордость, – заметил Сент-Джеймс.
– Иногда гордость заставляет людей совершать безумства, – добавил Линли. – А ситуация ухудшается с каждым днем. Последний убитый мальчик – Шон Лейвери – был усыновлен, жил в доме одного общественно-религиозного активиста, который, как сказал мне Хильер, сегодня сам проводит пресс-конференцию. Можно только догадываться, что напишут завтра жадные до крови СМИ.
– И работать с Хильером станет еще приятнее.
– Аминь. Сейчас все испытывают давление. – Линли посмотрел на ксерокопию алхимического знака, раздумывая, каким образом его расшифровка может помочь следствию, и сказал Сент-Джеймсу: – Мне нужно позвонить. Если у тебя есть время, я бы попросил тебя остаться и послушать.
Номер телефона Хеймиша Робсона он нашел в отчете, который психолог передал ему ранее. Когда Робсон ответил на звонок, Линли включил громкую связь и представил его Сент-Джеймсу. Он рассказал Робсону об анализе, проведенном Сент-Джеймсом, и к этому добавил, что предсказание Робсона сбылось: убийца вступил в контакт с полицией.
– В самом деле? – живо отреагировал Робсон. – Как – по телефону? По почте?
Линли зачитал полученную утром записку.
– Мы делаем вывод, что символ очищения на лбу и обожженные ладони связаны. И мы выяснили, с какими целями может применяться амбра, следы которой были обнаружены на телах. По-видимому, она используется для совершения актов мщения или кары.
– Гнев, кара, очищение и искупление, – повторил Робсон. – С моей точки зрения, его послание читается весьма однозначно.
– У нас возникла версия, что преступления каким-то образом связаны с благотворительной организацией, действующей на южном берегу реки, – сказал Линли. – Она называется «Колосс». Там работают с проблемными подростками. Вы можете как-то прокомментировать такой вариант?
На некоторое время в кабинете воцарилось молчание – пока Робсон обдумывал услышанное.
– Мы знаем, что убийца обладает высоким уровнем интеллекта, – наконец сказал психолог. – Однако он взбешен тем, что мир не признает его потенциала. Если вы приблизитесь к нему в ходе расследования, то он сделает все возможное, чтобы замести следы.
Поэтому, если до сих пор он брал подростков из одного источника…
– Например, из «Колосса», – вставил Линли.
– Да. Если до сих пор он брал подростков из «Колосса», то я очень сомневаюсь, что он будет и дальше так поступать после того, как туда с расспросами явилась полиция.
– Означает ли это, что убийства прекратятся?
– Возможно. Но только на время. Убийство приносит ему слишком сильное удовлетворение, чтобы он смог остановиться, суперинтендант. Потребность убивать и наслаждение, сопутствующее процессу, перевесят страх быть пойманным. Но я полагаю, что он станет более осторожным. Возможно, сменит место действия, передвинется из столицы в пригороды.
– Если он видит, что полиция вышла на его след, почему рискнул пойти на контакт? – задал вопрос Сент-Джеймс.
– А-а, это проявление уверенности психопата в собственной неуязвимости, мистер Сент-Джеймс, – ответил Робсон. – Так он доказывает себе и нам, что всемогущ.
– Разве он не понимает, что подобные действия ведут к провалу? – спросил Сент-Джеймс.
– Скорее, подобные действия убеждают его, что он не совершит роковой ошибки. Он не боится открыться родственнику. Он так уверен в силе своего характера и ума, что не допускает и мысли, будто кто-то осмелится донести на него в полицию. Это слабое место в порочном характере психопата. В нашем случае убийца уверен, что вы не поймаете его, как бы близко вы ни подобрались. Если в ходе расследования его вызовут на допрос в полицию, он первым делом прямо спросит, какие у вас имеются против него улики, и после этого сделает все, чтобы не оставлять больше следов.
– Мы считаем, что в совершенных преступлениях отсутствует сексуальный компонент, – сказал Линли, – и, значит, можно отбросить тех людей, которые ранее получали сроки за изнасилования и тому подобное.
– Цель нашего убийцы – явить свою власть, а не получить сексуальное удовольствие, – согласился с первым тезисом Робсон, – но преступления, связанные с сексом, тоже зачастую имеют отношение к власти. Так что вполне вероятно, что в дальнейшем мы найдем и проявления секса, например сексуальное надругательство над телом. Это произойдет, когда убийство само по себе не будет больше давать убийце необходимую степень удовлетворения.
– Это типичное развитие событий? – спросил Сент-Джеймс. – В убийствах такого рода?
– Это сродни наркотической зависимости, – пояснил Робсон. – Каждый раз, когда он воплощает в жизнь фантазии о спасении через страдание, ему хочется чего-то большего. Тело со временем привыкает к наркотику – чем бы он ни был, – и для достижения нирваны требуется увеличивать дозу от приема к приему.
– То есть вы имеете в виду, что нам следует ожидать большего? Со всевозможными вариациями на тему?
– Да. Именно это я и говорю.
Он хотел снова это испытать: взлет души. Он хотел ощутить свободу, которая открывалась Ему на финальной минуте. Он хотел услышать, как душа Его исторгает крик: «Да!» – хотя под Ним кто-то тщился издать свое последнее «Нет!». Он нуждается в этом. Более того, Он имеет на это право. Но даже когда Его голод вырастал до безотлагательной потребности, Он понимал, что торопиться нельзя. И оставался с неутоленным желанием и кипящей смесью необходимости и долга, бегущей по Его венам. Он был как ныряльщик, слишком быстро поднимающийся на поверхность. Страстное стремление перешло в боль.
Он потратил некоторое время, чтобы ослабить эту боль. Он уехал на болота, где можно было побродить по тропам вдоль реки Ли. «Здесь Я смогу найти облегчение», – думал Он.
Они всегда паниковали, когда приходили в сознание и понимали, что привязаны за руки и за ноги и что их рты залеплены скотчем. Управляя фургоном в ночи, Он слышал, как они ерзают за спиной, кто-то в ужасе, кто-то в гневе. Однако к тому моменту, когда Он прибывал на место, стадия первичной, инстинктивной реакции у всех у них миновала, и они готовы были договариваться. Я сделаю все, что ты хочешь. Только не убивай меня.
Дословно они так не говорили. Но это было написано в их обезумевших глазах: я все сделаю, я стану чем угодно, скажу что угодно, буду думать так, как ты мне скажешь. Только не убивай меня.
Он всегда останавливался в одном и том же безопасном месте: в боковом закутке парковки при хоккейном катке. Густые заросли кустарника прикрывали Его со стороны улицы; фонарь над парковкой давно уже не горел. Он выключал фары и свет в салоне автомобиля и перебирался с переднего сиденья назад. Он присаживался на корточках рядом с обездвиженной фигурой и ждал, пока Его глаза не привыкнут к темноте. Начинал Он всегда с одних и тех же слов, и голос Его был полон нежности и сочувствия: «Ты поступал плохо». И потом: «Я уберу это, – касаясь пальцами полоски скотча, – но только молчание обеспечит тебе жизнь и освобождение. Ты обещаешь молчать?»
И они кивали, все без исключения, горя желанием говорить. Убеждать, признаваться, иногда угрожать или требовать. Но какой бы путь они ни избирали и что бы ни чувствовали при этом, все заканчивали мольбами.
Они ощущали Его власть. Они улавливали ее сильный аромат в запахе масла, которым Он умащивал Свое тело. Они видели ее в мерцании ножа, который Он клал перед ними. Они чувствовали Его власть в жаре, идущем от плиты. Они слышали ее в потрескивании раскаленной сковороды.
«Я не хочу причинять тебе боль, – говорил Он. – Мы должны поговорить, и если разговор состоится, то в результате ты получишь свободу».
И они говорили. Соловьями заливались. Он перечислял их преступления, и в ответ слышал одно: мгновенное признание. Да, я сделал это. Да, я раскаиваюсь. Да, я клянусь… во всем, в чем ты хочешь, во всем клянусь, только отпусти меня.
Но мысленно они добавляли к этому еще кое-что, и Он читал их мысли без труда: «Ты грязная скотина. За то, что ты сделал со мной, я пошлю тебя в ад».
Поэтому, само собой, Он не мог освободить их. По крайней мере, освободить в том смысле, который подразумевали они. И все же Он держал данное им слово.
Сначала шло сожжение. Сожжение всего лишь ладоней, чтобы показать Его гнев и вместе с тем Его милосердие. Провозглашение вины открывало перед ними дверь к искуплению, но, чтобы очиститься, нужно пройти через страдание. Поэтому Он вновь заклеивал рты скотчем и держал их руки на раскаленной добела сковороде, пока не начинало пахнуть горелым мясом. Они выгибали спину, стремясь вырваться, их мочевой пузырь и кишечник изливали свое содержимое; некоторые из них теряли сознание и не чувствовали, как удавка касается их шеи и затем сжимается. Другие были крепче, и вот с ними-то Он и испытывал наивысший восторг, в тот миг, когда жизнь покидала их телесные оболочки.
А потом Он обязательно освобождал души, при помощи ножа вскрывал их навечно привязанные к земле тела. Ведь Он же обещал. Им нужно было всего лишь признать свою вину и выразить искреннее желание ее искупить. Но большинство из них выполняли только первое условие. Большинство из них даже не думали об искуплении.
Последний же не сделал ни того ни другого. В конце он все отрицал. «Я ничего не сделал, ты, урод больной, я ничего плохого не сделал, ты можешь это понять? Пошел к черту, козел, отпусти меня!»
И значит, ему не суждено было получить освобождение. Свобода, искупление, все, что предлагал ему Фу, – он на все это плевал. Он ушел, не очистившись, не отпустив душу. Он стал ошибкой Священного Существа.
Хотя бесконечное удовольствие от самого процесса… Оно никуда не делось. И Он снова хотел его. Хотел этого сладкого наркотика – высшей власти.
Ее не могла заменить прогулка вдоль реки Ли. Не могли заменить воспоминания. Действенна только реальность.
Глава 13
Когда Барбара Хейверс наконец добралась до рынка Камден-Лок, она пребывала в отвратительном настроении. Она сердилась на себя за то, что позволила личным проблемам помешать выполнению рабочих обязанностей. Ее измотала адская поездка в Северный Лондон, которую ей пришлось совершить почти сразу же после того, как она с большим трудом покинула этот район, направляясь в центр города. Ко всему прочему правила парковки вынудили ее искать место для машины за тридевять земель от рынка. И Барбара горела праведным негодованием, ведь она бессмысленно тратила время.
Все ответы находятся в стенах «Колосса», а не здесь. Барбара считала психологический портрет полной ерундой и всерьез не воспринимала составленный Робсоном отчет, однако определенная часть его выводов все же казалась ей правдоподобной. Эта часть включала описание предполагаемых физических и возрастных характеристик серийного убийцы. Поскольку этому описанию соответствовало уже как минимум четыре человека (все – сотрудники «Колосса»), то Барбара считала, что искать подозреваемых с такими же характеристиками возле прилавков и магазинов Камден-Лок было абсолютно бесперспективно. И уж совершенно не надеялась найти след убийцы в лавке «Облако Венди». Но после утреннего разговора с Линли Барбара острее, чем обычно, осознавала, что нужно хотя бы для видимости выполнять указания начальства. Поэтому она прорвалась сквозь пробки и нашла у черта на куличках место для парковки (такое узкое, что пришлось заталкивать туда «мини» как ногу одной из сестер Золушки в хрустальную туфельку). А после она потопала к рынку Камден-Лок, магазины и прилавки которого растянулись вдоль набережной.
Найти «Облако Венди» оказалось трудной задачей, так как эта торговая точка не имела собственной вывески. Изучив поэтажные планы рынка и расспросив местных завсегдатаев, Барбара в конце концов добралась до цели. И это был крохотный закуток, расположенный в другом магазине. Здесь продавались свечи и подсвечники, поздравительные открытки, бижутерия и канцтовары. В «Облаке Венди» покупателям предлагались масла для массажа и ароматерапии, благовония, мыло и пена для ванн.
Хозяйка, чьим именем была названа лавочка, сидела в мягком низком кресле, так что из-за прилавка едва виднелась ее макушка. Сначала Барбара подумала, что таким способом Венди следит за ловкими и нечестными покупателями, но, когда на вопрос «Простите, можно с вами поговорить?» ответа не последовало, стало ясно, что хозяйка лавочки дремлет (под воздействием некоего вещества, причем не из числа тех, что можно было найти среди ее товаров). Наконец ее тяжелые веки чуть приподнялись, и она не столько встала, сколько выкарабкалась из кресла, перебирая руками по прилавку. Ей даже пришлось по пути преклонить голову между пакетиками с морской солью.
Барбара выругалась про себя. С длинными прядями седых волос, в индейском наряде-простыне, Венди не выглядела многообещающим источником информации. Скорее она была похожа на беженку поколения хиппи. Не хватало только бус братской любви.
Тем не менее Барбара представилась, показала удостоверение и попыталась простимулировать мозг стареющей женщины упоминанием Скотленд-Ярда и употреблением слов «серийный» и «убийца» в непосредственной близости друг от друга. Затем она перешла к амбре и с надеждой спросила, не ведет ли Венди учет покупок. Но в ответ – тишина, и это заставило Барбару предположить, что только холодный душ сможет вывести Венди из забытья. Однако как раз в тот миг, когда она прикидывала, где поблизости можно найти воду, женщина заговорила.
– Оплата наличными, и до свидания, – сказала она. И добавила: – Извиняюсь.
Барбара истолковала это как свидетельство, что учет покупок Венди не ведет. Венди кивнула. И вдруг разговорилась настолько, что сумела поведать Барбаре о системе заказов, существующей в лавке. Новую партию она заказывает, когда у нее остается только одна единица того или иного товара. Если, конечно, она не забудет проверить в конце дня, сколько чего осталось. Но забывает она об этом часто, и только если покупатель попросит что-то, чего не имеется на прилавке, Венди вспоминала, что пора делать очередной заказ.
Эти нежданные сведения давали почву для дальнейших расспросов. Барбара спросила, не может ли Венди припомнить, кто в последнее время покупал у нее амбру.
Венди нахмурилась. Ее глаза закатились кверху. По-видимому, в поисках ответа Венди углубилась в дальние закоулки своего мозга.
– Алло? – проговорила через некоторое время Барбара. – Эй! Венди! Вы еще здесь?
– Не тратьте на нее время, милочка, – посоветовал Барбаре женский голос. – Она уже тридцать лет «дурь» курит. На ее чердаке не много мебели осталось, если вы понимаете, о чем я.
Барбара оглянулась и увидела, что обратившаяся к ней женщина сидит у кассы большого магазина, в углу которого и пристроилось «Облако Венди». Позволив Венди вновь утонуть в низком кресле за прилавком, Барбара передвинулась к новой собеседнице. Та представилась как многострадальная сестра Венди, Пет. Это сокращение от Петулы, пояснила она. Уже много лет она разрешает Венди держать лавку в своем магазине, но Венди не очень-то горит желанием торговать – никогда не знаешь, придет она сегодня или нет.
Барбара спросила, что происходит в те дни, когда Венди не появляется у себя в лавке. Что, если кто-то хочет купить что-нибудь? Барбара надеялась, что в таких случаях Пет идет им навстречу и встает за прилавок вместо Венди.
Пет покачала головой – такой же седой, как у Венди, но превращенной в подобие стальной мочалки при помощи перманента. Нет, дорогуша, она уже давно выучила урок, что всякое доброе дело наказуемо. Венди может пользоваться ее магазином до тех пор, пока платит аренду. Но если она хочет заработать денег и уберечь себя от скатывания в нищету, где пребывала полтора десятка лет до того, как сумела открыть «Облако Венди», то пусть соизволит хотя бы проснуться, прийти, открыть лавочку и обслужить клиентов. Ее младшая сестренка не намерена за нее вкалывать.
– То есть вы не знаете, покупал ли кто-нибудь амбру в лавке вашей сестры? – подытожила Барбара.
Конечно нет, сказала Пет. На рынке Камден-Лок люди приходят и уходят толпами. А на выходных (констебль, вероятно, в курсе) здесь просто сумасшедший дом. Туристы, тинейджеры, романтически настроенные парочки, семейства с маленькими детьми в поисках дешевых увеселений, постоянные клиенты, карманники, жулики… Тут не упомнишь, кто и что покупает в твоем собственном магазине, что уж говорить о посетителях сестриного заведения. Нет, если уж кто-нибудь и сможет сообщить констеблю о покупках, сделанных в «Облаке Венди», то только сама Венди. Но вот беда: почти все время Венди проводит в облаке… если констебль понимает, о чем речь.
Барбара понимала. И еще она понимала, что больше ничего уже не выжмет из этой поездки через весь город, с самого начала не имеющей смысла. Она попрощалась с Пет, оставив ей номер своего мобильного телефона на тот маловероятный случай, если Венди вдруг снизойдет на землю на время достаточно долгое, чтобы припомнить что-нибудь имеющее отношение к амбре, и отправилась восвояси.
Чтобы время было потрачено не совсем уж впустую, Барбара сделала две дополнительные остановки. Первую – у прилавка главной торговой галереи. Ее коллекция футболок с веселыми фразочками на груди или спине всегда нуждалась в пополнении, и ради этого она изучила предложенные компанией «Пиг энд Ко» варианты. Отвергнув «Принцессу-практикантку» и «Папа с мамой ездили на Камден-Лок, а мне купили всего лишь одну отстойную футболку», она остановилась на надписи «Я торможу ради инопланетян», которая шла под карикатурой премьер-министра, застрявшего под колесами лондонского такси. В чем соль шутки, Барбара не очень-то уловила, но все равно сочла ее забавной.
Она оплатила покупку и решила, что настала пора перекусить. Вторая краткая остановка – теперь у ларька, торгующего печеным картофелем, – решила эту проблему. Барбара выбрала начинку из капусты, креветок и сладкой кукурузы, так как необходимо регулярно потреблять продукты из всех основных групп, напомнила она себе. И, шагая обратно к машине, она при помощи пластиковой вилки приступила к ланчу.
Дорога к машине вела по направлению к дому, на северо-запад от Чок-Фарм-роуд. Однако не успела она отойти от Камден-Лок и на сто ярдов, как в глубине ее сумки зазвонил мобильник. Пришлось остановиться, пристроить салфетку с картофелиной на край мусорного бачка и выкопать телефон. Может, Венди упала с облака и сообщила своей сестре полезную информацию, которую Пет, в свою очередь, спешит передать Барбаре? Надежда умирает последней.
– Хейверс, – бодро произнесла в телефон Барбара.
Краем глаза она заметила, что мимо нее проехал фургон и с нарушением правил припарковался у бокового входа в Стейблз-маркет – старинную конюшню для лошадей артиллерии, которая давно уже используется под торговые помещения. Без особой цели наблюдая за фургоном, она слушала, что говорит Линли:
– Где вы, констебль?
– На Камден-Лок, как и было велено, – отрапортовала Барбара. – Но, увы, результатов ноль.
Из фургона на тротуар выбрался мужчина. Он был странно одет, даже по меркам зимнего времени: красный колпак, солнечные очки, перчатки без пальцев и бесформенное черное пальто, доходящее до щиколоток. Слишком уж оно бесформенное, думала Барбара, с растущим любопытством наблюдая за водителем фургона. Под таким пальто очень удобно прятать взрывчатку. Водитель направился к задним дверцам фургона, а Барбара тем временем внимательнее присмотрелась к самому автомобилю. Он был фиолетового цвета – кому пришло в голову красить его в такой цвет? – и с белой надписью на боку. Барбара передвинулась, чтобы прочитать надпись, и вдруг вспомнила, что ведет беседу с Линли. Тот как раз говорил:
– Поэтому отправляйтесь туда немедленно. Возможно, вы были правы насчет «Колосса».
– Простите, – поспешно вставила Барбара, – я не расслышала, сэр. Плохой прием. Проклятые мобильники. Можно повторить?
Линли повторил, что кто-то из их команды откопал интересную информацию про Гриффина Стронга. Выяснилось, что мистер Стронг был не до конца откровенен, когда упоминал свое расставание с должностью в социальной службе. Погиб ребенок, находящийся под опекой, и его инспектором был Стронг, он как раз служил в Стокуэлле. Настало время заняться Стронгом плотнее. Линли сообщил Барбаре его домашний адрес (жилой массив на Хоуптаун-стрит) и велел начинать оттуда. Это довольно далеко от рынка Камден-Лок, и Линли мог послать кого-нибудь другого, но раз Хейверс так настаивала на версии с «Колоссом»…
Не звучит ли в его голосе раскаяние, прислушивалась Барбара. Не пытается ли он таким образом извиниться? Не осознал ли, что его плохой день не должен становиться плохим днем для всех?
Но все это неважно. Она не помнит зла. И Барбара ответила Линли, что будет счастлива проделать почти неосуществимый путь к Уайтчепел. Она отправляется немедленно. Она как раз шла к машине, когда он ей позвонил.
– Отлично, – сказал Линли. – Тогда удачи.
Он отключился прежде, чем Барбара успела рассказать ему о фиолетовом фургоне, за которым наблюдала, и о мужчине, разгружающем в этот момент коробки.
Фиолетовый, думала Барбара. Темнота, ближайший уличный фонарь в десятке ярдов, и у окна – полусонная женщина…
Она подошла к фургону и осмотрела его. Надпись на боку сообщала, что фургон принадлежит мистеру Фокусу, ниже значился лондонский номер телефона. Ага, вот, значит, кто этот мужчина в пальто, подумала Барбара. Да-а, под таким пальто можно прятать не только взрывчатку, но и все остальное, от голубей до крупных кроликов в шляпе.
Пока она прохаживалась с недоеденной картошкой в руке перед фургоном, мужчина выгрузил коробки и, поскольку руки у него были заняты, ногой захлопнул заднюю дверцу. Аварийку он оставил включенной, наивно полагая, что это помешает рьяным дорожным полицейским выписать штраф за парковку в неположенном месте. Он заметил Барбару и обратился к ней:
– Простите… Можно вас попросить… Мне надо отойти на минутку. Отнести вот это… – он кивком указал на коробки в руках, – в мой киоск. Вы не присмотрите за фургоном? Здесь такие правила парковки – просто невозможно не нарушить.
– Нет проблем, – сказала Барбара. – Вы мистер Фокус?
– Вообще-то я Барри Миншолл, – хмыкнул он. – Так я мигом. Спасибо.
Миншолл вошел в здание Стейблз-маркета – одного из четырех рынков, разместившихся в округе, а Барбара воспользовалась неожиданным шансом, чтобы обойти его автомобиль. Это был не «форд транзит», хотя это, в общем-то, не имело значения, так как она и не надеялась, что видит перед собой тот самый фургон, который они ищут. Уж она-то знает, насколько мала вероятность, что полицейский, занятый поисками серийного убийцы, совершенно случайно наткнется на него на улице. Но цвет фургона заинтриговал Барбару, и она думала о том, как часто неверная информация считается истинной.
Барри Миншолл вернулся и рассыпался в благодарностях. А Барбара в ответ спросила у него, чем он торгует на рынке. Он перечислил товары: наборы для розыгрышей и фокусов, костюмы, видеокассеты… Барбара слушала, но ее внимание было приковано к неуместным в мрачные зимние месяцы солнцезащитным очкам. Однако, вспомнив о недавней беседе с Венди, она решила, что в этом районе нужно быть готовой к любым чудачествам и не нужно ничему не удивляться.
К машине она возвращалась, погруженная в задумчивость. Кто-то сказал, что фургон красный, и весь Скотленд-Ярд бросился на поиски красного фургона. Но чистый красный цвет – всего лишь малая часть широкого спектра. А может, в этом красном есть примесь синего? Да, нужно будет как следует это обдумать.
Сержант полиции Уинстон Нката отправился в «Свет Бога» подготовленным: перед тем как покинуть здание Скотленд-Ярда, он внимательно изучил биографию преподобного отца Сэвиджа. Полученные сведения позволили ему несколько иначе взглянуть на человека, которому журнал «Санди таймс» и газета «Мейл он санди» посвятили специальные репортажи и которого провозгласили «поборником справедливости».
Пресс-конференция была в полном разгаре, когда Нката вошел в церковь, совмещаемую в дневные часы с суповой кухней. Бедные и бездомные, обычно кормившиеся в кухне, сейчас выстроились на тротуаре в унылую очередь. Многие опустились на корточки с выражением покорной безнадежности, которое часто встречается у людей, обитающих на задворках общества.
Нкате было неловко пробираться через очередь к входу. Только благодаря стечению обстоятельств, думал он, несгибаемой любви родителей и давнему вмешательству одного неравнодушного копа он не разделил жизнь этих несчастных людей. Ту же неловкость он испытывал, когда приходилось исполнять некоторые обязанности полицейского по отношению к собратьям по цвету кожи. Сможет ли он когда-нибудь преодолеть тягостное чувство, будто он предал свой народ, выбрав путь, малопонятный для большинства из них?
Вот и сегодня, когда Нката вошел в захудалую автомастерскую, Сол Оливер посмотрел на него как на предателя. Мастерская приютилась в трущобах на узкой улочке Манро-мьюз, что в Северном Кенсингтоне. Ее стены густо изукрасили уличные художники и покрыл копотью пожар, выпотрошивший соседнее здание. Трущобы тыльной частью выходили на Голберн-стрит, где Нката оставил «эскорт». Там, между разбитыми тротуарами и канавами, заваленными мусором, мимо сомнительных оптовых магазинов одежды и неопрятных киосков с грохотом несся транспортный поток.
Сол Оливер трудился над древним «фольксвагеном», когда Нката окликнул его. Механик оторвался от созерцания крохотного двигателя. Он обвел взглядом фигуру Нкаты с головы до пят, после чего изучил удостоверение сержанта. И все, что Сол Оливер думал о Нкате, отразилось на его лице: недоверие к чернокожему полицейскому.
Ну да, он уже в курсе, что стряслось с Шоном Лейвери, рассказал Оливер Нкате, хотя эта новость не стала для него такой уж трагедией. Ему позвонил преподобный Сэвидж. Нет, он, Сол, ничего не знает о последних днях жизни Шона. Он уже несколько месяцев не видел сына.
– Когда он приезжал к вам в последний раз? – спросил Нката.
Оливер посмотрел на настенный календарь, словно желая пробудить свою память. Календарь висел под плотным гамаком из паутины и над грязной кофеваркой. Рядом с кофеваркой стояла кружка, расписанная детской рукой футбольными мячами; на одном боку неуверенные буквы складывались в слово «Папа».
– В конце августа, – подсчитал Оливер.
– Вы уверены? – уточнил Нката.
– А что? Вы думаете, это я его убил или как? – Оливер отложил гаечный ключ, которым орудовал, когда пришел Нката, и вытер руки о замасленную тряпку. – Послушайте-ка, я даже не знал его толком. Да и знать не очень-то хотел. Теперь у меня есть семья, а что случилось между мной и его мамашей, случается и с другими. Я сказал ему: «Да, хреново, что Клео загремела за решетку», – но взять его все равно не мог, что бы он там себе ни напридумывал. Так уж вышло. Да мы с Клео и женаты не были.
Нката старался сохранять на лице бесстрастное выражение, хотя в душе его бушевала буря. Оливер воплощал в себе все худшее, что есть в мужчинах его расы: сбросить семя, если женщина не против, а в случае обременительных последствий уйти, пожав плечами. Равнодушие стало наследством, передаваемым от отца к сыну.
– А чего он от вас хотел? – спросил Нката. – Вряд ли он приезжал просто перекинуться парой слов.
– Да я и говорю. Хотел остаться жить с нами, что ж тут непонятного. Со мной, с моей женой, с детьми. У меня двое. Но я-то не мог его взять. Некуда. И даже если бы нашлось место… – Он огляделся, как будто ища объяснение, укрытое в захламленном гараже. – Мы же чужие друг другу. Он и я. Он думал, я возьму его просто потому, что в нем моя кровь, но я не мог этого сделать, понятно? Ему нужно было жить своей жизнью. Так сделал я. Так все мы делаем.
Он, должно быть, разглядел неодобрение на лице Нкаты, потому как начал оправдываться:
– И кстати, его мать и не хотела, чтобы я остался. Она залетела от меня, да, но мне ничего не сказала, пока я случайно не столкнулся с ней на улице. Ей уже пора было рожать. Вот тогда она и заявила, что это мой ребенок. Но мне-то откуда знать? Но она и потом, когда он уже родился, ко мне никогда не приходила. Я пошел своим путем, она – своим. А тут объявляется вдруг тринадцатилетний пацан, который хочет, чтобы я стал ему отцом. Но я не чувствую себя его отцом. Я его не знаю.
Оливер снова взял в руки гаечный ключ, очевидно желая вернуться к работе.
– В общем, как я уже говорил. Мне жаль, что его мать в тюрьме, но я тут ни при чем.
Это верно, думал Нката, заходя в «Свет Бога» и занимая место у стены. У него практически нет сомнений, что Сола Оливера можно вычеркивать из составляемого списка подозреваемых. Механик не испытывал интереса к жизни Шона Лейвери, а значит, не был заинтересован в его смерти.
Однако про преподобного Брама Сэвиджа этого не скажешь. Когда Нката разбирался в прошлом этого человека, он обнаружил несколько моментов, требующих дальнейшего изучения. В том числе возник вот какой вопрос: почему Сэвидж солгал суперинтенданту Линли, рассказав о переводе трех подростков, находившихся у него в опеке, к другим людям?
Одетый в африканский наряд из просторного балахона до пят, с повязкой на голове, Сэвидж стоял на трибуне. В свете прожекторов, привезенных телевизионщиками, нависая над тремя микрофонами, он ораторствовал перед журналистами, которые заняли четыре ряда стульев. Он сумел собрать неплохую аудиторию и теперь извлекал из ситуации максимальный эффект.
– Что же мы имеем в результате? Ничего, кроме вопросов, – говорил он. – И это вопросы, которые могли бы возникнуть в любом сообществе, но, когда реакция полиции определяется цветом кожи, эти вопросы остаются без ответа. Так вот, мы требуем положить этому конец. Пять смертей, и убийца не найден, леди и джентльмены, и полиция бездействовала вплоть до смерти номер четыре, и только после этого начались действия по расследованию преступлений. Почему же так произошло? – Его взгляд обвел ряды журналистов. – Только полиция сможет ответить нам.
Он продолжал гневную речь, поочередно поднимая все темы, которые в данных обстоятельствах поднял бы любой представитель национальных меньшинств, начиная с того, почему первые убийства не были тщательно расследованы, и заканчивая тем, почему на улицах не расклеены листовки с информацией и предупреждениями. В ответ на его обличения среди журналистов слышалось одобрительное шушуканье, но Сэвидж не стал почивать на лаврах. Вместо этого он обратился к слушателям:
– А вы, как вам не стыдно! Вы проявили себя как лицемеры, так как не выполнили свою обязанность перед обществом, как не выполнила ее полиция. Известие об этих убийствах было сочтено недостойным первых полос. Так что же должно произойти, чтобы вы поняли, что жизнь – это жизнь, какого бы цвета она ни была? Что любая жизнь ценна. Что она любима и оплакиваема. Вы повинны в грехе равнодушия в той же степени, что и полиция. Кровь невинных мальчиков взвывает к правосудию, и чернокожее сообщество не успокоится до тех пор, пока оно не свершится. Это все, что я хотел сказать.
Репортеры, разумеется, подскочили к трибуне. Все как и было задумано. Они умоляли преподобного Сэвиджа уделить им внимание, но он демонстративно игнорировал их и быстро скрылся в двери, ведущей в глубь здания. Вместо себя он оставил человека, который вступил на трибуну и представился адвокатом Клеопатры Лейвери, отбывающей тюремное наказание матери пятой жертвы. Его присутствие здесь объяснялось желанием ее клиентки передать послание для средств массовой информации, которое он и собирается зачитать.
Нката не стал задерживаться, чтобы выслушать послание Клеопатры Лейвери, а обошел комнату, направляясь к двери, за которой минутой ранее скрылся Брам Сэвидж. Однако путь ему преградил парень в черном церковном одеянии – он хмуро покачал головой при виде Нкаты и скрестил руки на груди.
Нката показал ему удостоверение.
– Скотленд-Ярд, – на всякий случай произнес он.
Охраннику понадобилось некоторое время, чтобы переварить информацию, после чего он велел Нкате подождать, а сам ушел. Вскоре он появился вновь с сообщением, что преподобный Сэвидж согласен принять сержанта.
Когда Нката вошел в комнатку, служившую Сэвиджу кабинетом, священник уже ждал его, заняв место в углу таким образом, чтобы по обе стороны от него были видны развешанные на стене фотографии: Сэвидж в Африке, черное лицо среди миллионов таких же.
Преподобный отец попросил Нкату показать удостоверение, как будто не поверил тому, что сообщил охранник. Нката протянул документ и, пока Сэвидж изучал его, сам изучал Сэвиджа. Его интересовало, насколько происхождение священника объясняет его привязанность ко всему африканскому. Нката знал, что Сэвидж вырос в Руислипе, в семье типичного среднего класса – его родителями были авиадиспетчер и школьный преподаватель.
Сэвидж вернул Нкате удостоверение.
– Это что, подачка в мой адрес? – спросил он. – Неужели полиция считает меня полным идиотом?
Прежде чем заговорить, Нката встретился с Сэвиджем взглядом и не отводил глаз целых пять секунд, убеждая себя, что Сэвидж просто зол и имеет на это все основания. И помимо прочего, в его словах была доля правды.
– Нам нужно прояснить несколько моментов, мистер Сэвидж, – сказал он. – И я решил, что будет лучше, если я лично приду к вам.
Сэвидж не ответил сразу, словно отказ Нкаты заглатывать крючок заставил его призадуматься. Наконец он спросил:
– Что именно вы хотите прояснить?
– Вы сказали моему боссу, что трое подростков из тех четырех, над которыми вы оформляли опеку, были переведены в другие дома. И причиной назвали свою жену. Что она плохо говорит по-английски и так далее, верно?
– Верно, – подтвердил Сэвидж, хотя Нката уловил в его голосе настороженность. – Оуни учит язык. Если вы хотите проверить…
Нката жестом показал, что хочет он не этого.
– У нас нет оснований сомневаться, что она учит английский. Но нам стало известно, преподобный отец, что вы не переводили мальчиков в другие места. Их забрала от вас социальная служба еще до того, как вы женились. И мне хочется понять, почему вы лгали суперинтенданту Линли, хотя не могли не знать, что мы будем проверять все сказанное вами.
Преподобный Сэвидж снова помолчал, прежде чем ответить. В это время в кабинет постучались. В приоткрывшейся двери показалась голова охранника:
– «Скай ньюс» просят вас сказать несколько слов журналисту.
– Все, что я хотел, я уже сказал, – ответил Сэвидж. – И пусть выметаются. Нам нужно кормить людей.
Охранник кивнул и закрыл дверь. Сэвидж подошел к письменному столу и сел, жестом пригласив Нкату тоже садиться на стул напротив.
Нката вернулся к своему вопросу:
– Так вы не хотите рассказать мне об этом? Ведь это был арест за непристойное поведение, если верить архивам. Как получилось, что дальше дело не пошло?
– Потому что дела не было. Просто недоразумение.
– Что это за недоразумение, которое заканчивается арестом за непристойное поведение, мистер Сэвидж?
– А такое, которое случается, если ваши соседи только и ждут, чтобы чернокожий человек сделал шаг не в ту сторону.
– И что это значит?
– Летом, если у нас вообще бывает лето, я загораю в саду нагишом. Меня увидела соседка. Один из мальчиков вышел из дома и захотел ко мне присоединиться. Вот и все.
– Что – все? Двое голых парней на лужайке или что?
– Не совсем.
– Тогда что?
Сэвидж сложил под подбородком пальцы, очевидно раздумывая, продолжать или нет. Придя к какому-то решению, он произнес:
– Соседка… Ох, все это яйца выеденного не стоит. Она увидела, что мальчик раздевается. И что я ему помогаю. С рубашкой или брюками, уж не знаю. Эта истеричка придумала бог весть что и позвонила в полицию. В результате – несколько неприятных часов с местными властями в лице древнего констебля, чей мозг не поспевал за воображением. Тут же примчалась социальная служба и забрала мальчиков, а мне пришлось объясняться перед магистратом. К тому времени, как все наконец разрешилось, мальчишек уже определили в другие семьи, и было бы бессердечно снова их дергать. Шон был первым моим приемным сыном после того случая.
– Это все?
– Это все. Обнаженный мужчина, обнаженный подросток. Редкий солнечный день. Конец истории.
Конечно, это не совсем так, подумал Нката. Еще должна быть причина, и он, кажется, догадывается. Сэвидж был достаточно чернокож, чтобы белое общество отнесло его к национальному меньшинству, но для того, чтобы африканские сородичи приняли его за своего, он был слишком светлокожим. Преподобный отец надеялся, что летнее солнце хоть ненадолго даст ему то, в чем природа и генетика ему отказали, а в другое время года выручит ближайший солярий. Комизм ситуации не ускользнул от Нкаты, и он подумал о том, как часто поведение людей определяется дурацкими заблуждениями, которые называются одним именем: «Не совсем такой, как другие». Здесь не такой белый, там не такой черный, слишком экзотический для одной группы, слишком английский для другой. И Нката поверил истории Сэвиджа о солнечных ваннах голышом. Она была достаточно абсурдна, чтобы быть правдой.
– Я сейчас ездил в Северный Кенсингтон, – сказал он, – встречался с Солом Оливером. Он говорит, что Шон хотел жить у него.
– Меня это не удивляет. Шону пришлось нелегко в жизни. Его мать надолго попала в тюрьму, и его два года таскали по системе, пока я не усыновил его. Это было его пятое место, и он уже устал. Если бы он сумел уговорить отца взять его к себе, то в его жизни по крайней мере появилось бы хоть что-то постоянное. Вот чего он хотел. И его можно понять.
– Как он узнал про Оливера?
– Наверное, ему рассказала Клеопатра. Его мать. Она сейчас в Холлоуэе. Он навещал ее, когда только мог.
– Куда еще он ходил, помимо «Колосса»?
– В спортзал. Тут недалеко, вверх по Финчли-роуд. Называется «Сквер фор Джим». Я говорил об этом вашему суперинтенданту. После «Колосса» Шон обычно заходил сюда – просто так, на пару слов, – а потом шел или домой, или в этот спортзал. – Сэвидж обдумал сказанное и неуверенно предположил: – Наверное, его тянуло к мужчинам, вот почему он туда ходил. Правда, раньше я так не думал.
– А как вы думали?
– Только то, что он нашел выход своим эмоциям. Он был очень сердит на судьбу. Ему казалось, что при рождении ему выпали плохие карты, и он хотел изменить расклад. Но теперь я думаю… этот спортзал… Возможно, так он и пытался изменить судьбу. С помощью мужчин, которые туда ходят.
– Каким же образом? – насторожился Нката.
– Не таким, о котором вы подумали, – хмуро ответил Сэвидж.
– Тогда каким?
– Обыкновенным – как это делают все мальчишки. Шон изголодался по мужчинам, которыми он мог бы восхищаться. Что вполне нормально. Я только надеюсь, что его убило не это.
Хоуптаун-роуд ответвлялась к востоку от Брик-лейн и уходила в глубь тесно застроенного района, который только на памяти Барбары Хейверс трижды менял свой облик. На его улочках по-прежнему было множество магазинов дешевой одежды и по крайней мере одна пивоварня, страдающая дрожжевой отрыжкой, но еврейские обитатели района сменились выходцами с Карибов, а те – индусами и бангладешцами.
Брик-лейн старалась с максимальной выгодой использовать свой нынешний этнический колорит. Рестораны национальной кухни были представлены здесь в изобилии, на фонарных столбах вдоль тротуаров висели кованые украшения, а в начале улицы возвышалась богато декорированная арка, по форме отдаленно напоминающая мечеть.
Дом Гриффина Стронга обнаружился напротив небольшого парка, где для детей была оборудована площадка, а для их воспитателей – скамейки. Резиденция Стронгов стояла в ряду одинаковых, простых по архитектуре зданий из красного кирпича, так что свою индивидуальность жильцы могли проявлять, выбирая входные двери и оформляя палисадники. Стронги, например, замостили свой участок земли каменной плиткой с рисунком в виде мишени для игры в дротики и густо заставили его горшками с растениями, за которыми кто-то преданно ухаживал, судя по буйной зелени. Забор они выложили таким же кирпичом, из какого был построен дом, а входом служила дубовая дверь с овальным витражом посередине. Все очень миленько, подумала Барбара.
На ее звонок ответила женщина в спортивном трико с плачущим младенцем на руках.
– Да? – спросила она громко, чтобы перекричать звуки видео, которые доносились из глубины дома.
Барбара показала удостоверение и сказала, что хотела бы поговорить с мистером Стронгом, если он дома.
– А вы, должно быть, миссис Стронг? – добавила она.
– Да, Арабелла Стронг, – представилась женщина. – Пожалуйста, проходите. Я только успокою Татьяну.
И она понесла малышку в дом. Барбара недоуменно повторила про себя: «Татьяна?» – и проследовала за хозяйкой.
В гостиной Арабелла опустила ребенка на кожаный диван, где были приготовлены крошечное розовое одеяло и еще более крошечная розовая грелка. Она обложила дочку подушками и пристроила грелку ей на животик.
– Колики, – пояснила она Барбаре. – Теплое вроде помогает.